Страница:
Марат стоял в темноте за занавесом и смотрел на полусонные движения костюмерши Наденьки с безразличием приговоренного. Он вспомнил — минуту за минутой вчерашнюю их поездку, и переобувание кедов на кроссовки, и стучащие друг о друга болтушки на заколках, и импровизированный обыск, и даже тампоны «Оби». Девчонка проделала все артистично. До последней минуты он ничего не заподозрил, сам угнал ее от слежки, сам подвез к редакции газеты, в которой сегодня напечатали выдержки из особо секретного материала, утечку которого в театре ему так и не удалось отследить.
Он спустился в костюмерный цех. Прошел вдоль стоек с костюмами. Его услышал и окликнул Леон:
— Кто это шастает в темноте? Выходи, шастают тут!.. Марат вышел на свет у раскроечного стола.
— Чего бродишь? Девчонке мозги пудришь, а с какого интереса?
— Значит, есть интерес.
— Знаю я твой интерес кобелиный, — покачал головой Леон.
— Я больше не буду, — поник головой Марат. — Я вообще скоро уволюсь.
— Что, работа не нравится?
— Работа нравится. А может, и не уволюсь. Может, наоборот, останусь здесь до пенсии. Ты сколько в театре?
— Столько, сколько ты еще не надышал. Больше тридцати.
— Столько я не выдержу, — покачал головой Марат. — Это же я все спектакли выучу наизусть. Озверею. А где ее рабочий шкафчик?
— Балерины? Вот там, за стойками справа. С птичкой. Тебе зачем?
— Положу шоколадку, — вздохнул Марат. — Она заслужила.
Шкафчик с полустертым желтым попугаем был заперт на маленький висячий замок. Остальные четыре тоже. С Чебурашкой, кошкой, ромашкой и серпом с молотом.
— Детский сад какой-то, — бормотал про себя Марат, ковыряясь в замке проволокой. Он спешил. Ощупывая рабочую спецовку Надежды, роясь в ее косметичке, поглядывал на символ единения рабочего и крестьянки в каком-то заторможенном удивлении. Потом решился и потрогал замок на последнем шкафчике.
К его удивлению замок тут же открылся, освободив изогнутую дужку. Марат открыл дверцу. В глаза сразу бросилась залапанная фотография на внутренней стороне дверцы — улыбающаяся молодая женщина с двумя детьми на фоне старинного замка. А с верхней полки свисал красным треугольником небрежно закинутый туда галстук.
Оглянувшись, осветитель потянул галстук на себя, тот скользнул дорогим шелком вниз, и свечение позолоты на серпе и молоте, как блеснувшая чешуя змеи, заставило Марата застыть и задержать дыхание.
— Это ты, пацан, напутал со шкафчиком, — сказал ему в затылок мастер, появившийся сзади совершенно бесшумно в своих стоптанных тапках. — Я же сказал — птичка!
— А это чей шкафчик?
— Истопника. Положи на место. Чужое. — Леон вытащил из рук Марата галстук и повесил на перекладину. Между синим рабочим халатом и старым пиджаком на плечиках.
22. Дочь мясника
23. Учительница
Он спустился в костюмерный цех. Прошел вдоль стоек с костюмами. Его услышал и окликнул Леон:
— Кто это шастает в темноте? Выходи, шастают тут!.. Марат вышел на свет у раскроечного стола.
— Чего бродишь? Девчонке мозги пудришь, а с какого интереса?
— Значит, есть интерес.
— Знаю я твой интерес кобелиный, — покачал головой Леон.
— Я больше не буду, — поник головой Марат. — Я вообще скоро уволюсь.
— Что, работа не нравится?
— Работа нравится. А может, и не уволюсь. Может, наоборот, останусь здесь до пенсии. Ты сколько в театре?
— Столько, сколько ты еще не надышал. Больше тридцати.
— Столько я не выдержу, — покачал головой Марат. — Это же я все спектакли выучу наизусть. Озверею. А где ее рабочий шкафчик?
— Балерины? Вот там, за стойками справа. С птичкой. Тебе зачем?
— Положу шоколадку, — вздохнул Марат. — Она заслужила.
Шкафчик с полустертым желтым попугаем был заперт на маленький висячий замок. Остальные четыре тоже. С Чебурашкой, кошкой, ромашкой и серпом с молотом.
— Детский сад какой-то, — бормотал про себя Марат, ковыряясь в замке проволокой. Он спешил. Ощупывая рабочую спецовку Надежды, роясь в ее косметичке, поглядывал на символ единения рабочего и крестьянки в каком-то заторможенном удивлении. Потом решился и потрогал замок на последнем шкафчике.
К его удивлению замок тут же открылся, освободив изогнутую дужку. Марат открыл дверцу. В глаза сразу бросилась залапанная фотография на внутренней стороне дверцы — улыбающаяся молодая женщина с двумя детьми на фоне старинного замка. А с верхней полки свисал красным треугольником небрежно закинутый туда галстук.
Оглянувшись, осветитель потянул галстук на себя, тот скользнул дорогим шелком вниз, и свечение позолоты на серпе и молоте, как блеснувшая чешуя змеи, заставило Марата застыть и задержать дыхание.
— Это ты, пацан, напутал со шкафчиком, — сказал ему в затылок мастер, появившийся сзади совершенно бесшумно в своих стоптанных тапках. — Я же сказал — птичка!
— А это чей шкафчик?
— Истопника. Положи на место. Чужое. — Леон вытащил из рук Марата галстук и повесил на перекладину. Между синим рабочим халатом и старым пиджаком на плечиках.
22. Дочь мясника
Девочка Рита в тринадцать лет была восторженной голенастой тихоней.
Любила мушкетеров Дюма, вареники с творогом, сливовый сок с мякотью, ей нравилось заниматься на скрипке, вязать крючком под скучный производственный детектив по телевизору, забившись с ногами в угол дивана, и приносить домой тайком бездомных кошек. Кошек было чем кормить — папа работал в гастрономе мясником. Рита стеснялась его профессии и совершенно не могла себе представить, как ему удалось пятнадцать лет назад очаровать маму — солистку филармонии, натуру утонченную, читающую Шекспира и Камю в подлинниках и падающую в обморок от неприятностей, крика, протечки унитаза, порванных колготок и кошачьего дерьма в кресле. «А она обожает пельмени!» — объяснял папа — огромный здоровяк, посадив дочку на ладонь и поднимая к потолку, чтобы она могла протереть пыль на плафонах люстры. Девочка Рита еще долго ломала бы голову над такой насмешкой судьбы — союзом нежной лилии и медведя, если бы, как это случается во многих семьях, где родители физически обожают друг друга, случайно не вернулась домой раньше обычного. За пятнадцать минут безумных стонов родителей запрятавшаяся под висящую одежду в коридоре девочка Рита поняла, что главное в союзе мужчины и женщины — влечение полов. Влечение побеждает все семейные проблемы, разницу в возрасте и мировоззрениях. Ошарашенная Рита смотрела, как голый отец пошел на кухню, а голая мама — в ванную. В кухне над сковородой взметнулось пламя — отец готовил любимый мамин бифштекс, заливая в раскаленную сковороду вино. Через минуту они, пожирая друг друга глазами, кусали непрожаренные куски мяса, Рита вышла — вытаращенные глаза, косички вокруг ушей, прижатый к груди портфель, — слабо помахала им, застывшим от неожиданности, рукой. Голые родители попытались прикрыться скатертью и кухонными полотенцами, но Рита смотрела на розовую сукровицу у рта матери, на подтекающие кровью бифштексы на тарелке. Ее стошнило там, где она стояла, и матери было чем заняться, когда она набросила халат.
С неделю пришибленная увиденным Рита плохо понимала, что ей говорят, прогуливала школу и внимательно осматривала каждую особь мужского пола, попадающуюся ей на глаза. В субботу она пришла на работу к отцу. Сидела сначала за прилавком, разглядывая огромную разрубочную колоду, осыпанную осколками костей. Потом ушла в подсобку, где отец легко расправлялся с мертвыми тушами.
Именно в подсобку и приходили те, которые покупали мясо «по блату». Отец уважительным шепотом разъяснял — «это домработница Ковалева, это — артист Михайлов, это — жена начальника милиции…». Четвертым пришел мужчина в кожаной куртке. Рита сразу почувствовала странное напряжение, как только увидела его обветренное лицо — смуглая кожа, натянутая на череп, веселые глаза цвета льда на солнце, тонкие губы и словно нарисованная аккуратная полоска усов.
«А что здесь делает хорошенькая нимфа? — спросил мужчина. Присел к застывшей Рите и приподнял ее голову за подбородок. — Ого, какие глаза! Да ты ведьма, крошка!»
Рита глаз не отвела, как под наркозом, она смотрела, не мигая, в светло-голубой лед, и мужчина первый засмеялся и отвел взгляд.
«Как тебя зовут?» — Он дернул ее на себя за руку, Рита встала и теперь смотрела в лицо мужчины снизу.
« Маргарита».
«Пощади, Марго, — засмеялся мужчина, — не смотри на меня так, а то я сомлею. Ну и дочка у тебя растет, — это он отцу, — просто чаровница какая-то!»
Мужчина расстегнул куртку и достал с шеи медальон. Рядом с металлической полоской, на которой были написаны буквы и цифры, болталась смешная крошечная птичка из разноцветных перьев. Он дернул и оторвал птичку.
Протянул на ладони Рите.
«Вот тебе в память о нашей встрече. Вернусь из полета — обязательно приду свататься».
«Ты девчонке-то голову не мути, свататься он придет! — Отец размахнулся и одним ударом топора перерубил тушу посередине. — Ей тринадцать только!»
«А мне и нужна такая, чтобы вырастить свою судьбу. Чтобы с малолетства меня ждала, — подмигнул мужчина уже совсем успокоившейся Рите. — Возьмешь? Это не игрушка. Это была настоящая птичка, только маленькая очень».
Рита протянула руку и взяла чучело колибри. Она медленно закрыла пальцы, сжимая птичку сильней и сильней, пока вдруг с нею не случилось что-то странное. Перед глазами, как после долгого давления на веки, вдруг поплыли красно-синие круги, и птичка из ладони — живая, быстро-быстро мелькая крыльями, зависла у большого цветка, чуть касаясь его середины вытянутым клювом.
«Она не может сесть на цветок, у нее нет лап», — Рита перевернула птичку, рассматривая живот.
«Не нравится? Я тебе могу альбатроса привезти. Размах крыльев — три метра!»
«Нравится. Не надо альбатроса».
Отец шлепнул по металлическому столу пакетом с вырезкой. Мужчина уходил, оглядываясь.
«Военный летчик. Брат нашего председателя исполкома. Ты с летчиками поосторожней — летуны».
На следующий день с Ритой случилось то, что, как поняла она намного позже, все называют «оргазмом».
Игры с птичкой к вечеру стали грустными, потому что, повисев у цветка, птичка оказывалась в тонких силках. Марго выпускала чучело колибри из рук, отвлекалась на несколько минут, потом опять брала цветной комочек перьев, сжимала в кулаке, ожидая красивой картинки перед глазами, но, повисев минуту у цветка, птичка каждый раз оказывалась пойманной в тонкую сетку. И смуглая детская рука невидимого ей ребенка вынимала испуганную колибри и зажимала ей шею двумя пальцами, пока крошечное сердце не останавливалось. С каждым видением добавлялись новые детали. Царапины на смуглой руке, подробности устройства силков для ловли колибри, внутренность цветка, подтекавшего в глубине розовой чашечки каплями тягучего сока, и смутные очертания незнакомого города вдали — невысокие здания в утреннем тумане и бирюзовая кромка воды у белого песка.
Когда рука умертвила птичку в пятый раз, Рита затосковала и попробовала перестать думать про птичку. Она понюхала ее, поднеся к лицу, уверенная, что перья, провисев на груди военного летчика, должны сохранить в себе его запах.
Закрыла глаза… И выпала из времени почти на полчаса.
Она увидела летное поле, странные самолеты с острыми загнутыми носами, оранжевую заправочную цистерну и совсем испугалась в беспамятстве, когда за стеклом шлема летчика, разворачивающего самолет на взлет, обозначилась тонкая полоска усов.
Как Рита поняла из переговоров с землей, самолет выполнял самый обычный тренировочный полет. Тело ее постепенно затекло жаром до состояния неподвижности, заныл низ живота, потемнело перед глазами. На двадцать четвертой минуте полета, плохо понимая, что говорит летчик в микрофон, Рита каким-то внутренним чутьем поняла, что сейчас он умрет. Несмотря на приказы старшего на земле, брат председателя исполкома, пахнущий острым потом и одеколоном «Саша», рискнул перелететь через границу и сделать «заскок на чужую территорию для проверки антирадарных систем». Он летел на предельно низкой высоте.
Противовоздушные силы Голландии обнаружили самолет только тогда, когда у него произошла какая-то поломка и самолет взвыл предсмертным воем, катастрофически снижаясь над небольшим населенным пунктом.
«Они не успеют, — сначала прошептала Рита. — Они даже не успеют подняться в воздух, — прошептала она через тридцать секунд. — Они не будут взрывать самолет над городом».
Оцепенев в этом живом кино, Рита краем сознания понимала, что на самом деле она сидит на диване у себя дома, что на стене тикают ходики и играет с шариками от заколки для волос котенок-подросток. Но она слышала все, что пытался передать летчик, его сорванный криком голос звучал в ней сильно, до содрогания от страха и восторга. Восторг накатывал, ей казалось, что еще немного — и она умрет вместе с летчиком, вместе с любопытным мальчиком в ухоженном голландском дворе у длинного каменного дома с красной черепицей.
Мальчик смотрел в воющее небо, прикрыв глаза от солнца козырьком ладони, и тоже не почувствовал ничего, кроме удивления и восторга от вида огромной надвигающейся махины. Рита услышала и мальчика в себе, он затаил дыхание и был уверен, что на него опускается космический корабль пришельцев. До последнего мгновения он ждал, что эта огромная воющая махина зависнет над ним, откроется люк… А последнего мгновения не было, его украла смерть, совершенно безболезненная, потому что была быстрей всех мгновений и мгновений мгновений…
Раскрошенная черепица сыпалась и сыпалась с неба еще долго после падения самолета.
Риту обнаружила мать. Девочка лежала на диване, тяжело дыша, не откликалась и бессмысленно двигала закатившимися зрачками полузакрытых глаз. Ее ладони были зажаты между ног, врачи «Скорой», с трудом освободив руки Риты, сначала испугались странного пятна, а ПОТОМ рассмотрели, что это просто игрушка — сплющенная птичка из ярких перьев.
В газетах, естественно, тишина, что и понятно для семьдесят девятого года, но отец вдруг сказал, что председатель исполкома закупает много мяса на поминки.
«Не придет твой летчик свататься», — грустно кивнул он за завтраком вдруг повзрослевшей и замкнувшейся в себе дочери.
«Я знаю», — сказала Рита.
Этот припадок кончился для Маргариты первым посещением психиатра.
Пронаблюдав девочку две недели, психиатр — пожилая вздорная женщина — попала в аварию на дороге, а у Риты случился настоящий шизофренический сдвиг. И последующие два года ее лечили сначала в клинике, потом амбулаторно. Врачи бывали разные, профессионалы и люди случайные в психиатрии, но всем вместе им все же удалось убедить девочку, что она не является «смертельно заразной». К этому времени Рита уже поняла, что умирают не все, с которыми она в жизни встречается, а только некоторые, причем многие из этих людей ей совершенно не знакомы. Они приходят, маячат рядом несколько дней и пропадают. Она научилась не разговаривать с ними вслух, если рядом были люди, которые не видели кафаров.
Она научилась отличать их от видений. Сначала кафары были очень реальны, некоторые дрались с нею до глубоких царапин и ссадин, которые врачи потом объясняли членовредительством больной девочки. Наступило время, когда Рита поняла, что чучело колибри изменило ее жизнь, и если она не справится с этими изменениями сама, то проведет остаток жизни со справкой об инвалидности или в психушке. Все надежды на профессионализм и опыт врачей иссякли. Последний — доктор наук, милейший старик — посоветовал ей записывать все, что говорят «эти невидимые люди», и Рита добросовестно составила целый сборник рассказов из особенно, запомнившихся историй кафаров.
«Очень пессимистично, — проговорил доктор наук. — Для вашего юного возраста слишком много ярких подробностей взрослой жизни. Вот вы тут описываете, как мать постепенно травит своего ребенка. А девочка знает об этом и подкладывает свою еду бабушке. Почему не матери?» — с интересом сверкал стеклышками очков доктор.
«Потому что она любит мать».
«Нелогично, — покачал головой доктор, — как может она ее любить, ведь она знает, что мать собирается ее убить! Здесь у вас ходы не до конца просчитаны. И знаете, ребенку шесть лет, а ее манера разговаривать и поведение словно у взрослого. Поработайте над образом подробнее, вспомните себя в шесть лет!»
«Не могу поработать над образом подробнее, — замкнулась в себе Рита. — Не могу вспомнить себя в шесть лет».
«Ну почему?» — недоумевал доктор.
«Потому что девочка уже умерла. И бабушка умерла. А я в шесть лет жила счастливо, запоминать было нечего».
В двадцать два года Рита уговорила свою единственную подругу поступить в медицинский. Шутя, за бутылкой вина в летний теплый вечер, они подписали договор, по которому подруга обязалась закончить институт и стать практикующим психиатром, а Рита обязалась оплачивать обучение и проживание подруги в Москве.
То, что это не шутка, подруга поняла уже на следующее утро. У дверей стояли чемоданы, у подъезда — такси, ошалевшую подругу Рита почти силой отвезла на вокзал. Так, не веря и слабо сопротивляясь, подруга через три месяца обнаружила, что учится на дневном на факультете психиатрии, живет с Ритой в комнате в коммуналке, что на столе всегда есть дорогая еда, что проректор института часто здоровается с нею первый и интересуется успехами в учебе.
— Откуда у тебя такие деньги? — не поняла подруга.
— Я же дочь мясника, помнишь?
На пятом курсе подруга Юля, осмотрев купленную ей однокомнатную квартиру в центре Москвы, наконец спросила, почему Рита все это делает.
— У тебя появился молодой человек, нам вместе жить неудобно, — пожала плечами Рита.
— А вообще — почему?
— Я хочу, чтобы ты поставила мне диагноз. Ты — психиатр, которому я доверяю безоговорочно. Мы выросли рядом, вместе живем уже пять лет, я тебя люблю, ты все обо мне знаешь. Я хочу, чтобы меня лечила ты, если это необходимо. Я не доверяю другим людям.
А через месяц зимней ветреной ночью Рита позвонила подруге.
— Твой мальчик у меня, — сказала она, — сидит на кровати и говорит безостановочно.
Ворвавшаяся в комнату в коммуналке Юля одним взглядом охватила полутемное пространство, очерченную ночником часть кровати и скорчившуюся на ней уставшую, с воспаленными глазами Риту.
— Это шутка?
— Нет. Он здесь.
— Как же ты меня… Минуточку, — подруга достала магнитофон. — У тебя опять бред?
— Что-то вроде этого.
— Ты не волнуйся, я все запишу, а завтра обработаю. Давай-ка измерим пульс, так… Нормально. Поводи за моим пальцем глазами. Вытяни руки вперед.
Дрожат.
— У меня всегда дрожат руки, когда я говорю с кафаром.
— Ладно, давай теперь расскажи, что ты видишь и слышишь.
— Он говорит, что вчера вы купили кресло, привезли его к тебе в квартиру, а в кресле между сиденьем и спинкой есть тайник, он его нашел случайно, когда снимал полиэтилен. В тайнике в кожаном мешочке лежит камень, он не знает, что это за камень, решил тебе пока не говорить, хотел сделать сюрприз.
— Отлично. Давай логически свяжем. Почему он теперь это говорит?
— Потому что вы больше не увидитесь. Он думает, что это изумруд, если ты дашь мне его подержать потом, даже не изумруд, а мешочек от него, я смогу точно описать человека, который его туда положил. — Не отвлекайся. Говори о нем! — Он говорит, что хотел отдать оправить его в серебро. Ты любишь серебро? Я не знала. Но побоялся подлога в мастерской. Он говорит, что ты любишь салат из кальмаров, а он терпеть его не может, и его тошнит, когда он открывает консервную банку. Он не хотел детей, пока не устроится, а теперь жалеет, он говорит, что ты любишь, когда тебе это делают сзади, стоя, ты опираешься о стол…
— Прекрати, — подруга Юля раздраженно щелкнула магнитофоном.
— Извини. Просто поверь мне.
— Я пытаюсь! Но пока все это смахивает на эгоистично-любовную привязанность. Тебя удручает наше расставание? Ты что, установила подслушивающие устройства в квартире, которую купила?
— Посмотри на меня, — встала Маргарита. В ночной рубашке до пят, едва сдерживая дрожь, изможденная и словно подожженная изнутри огнем, она едва сдерживала слезы. — Я разговариваю с ним давно. Я думала — звать тебя, не звать? О какой эгоистично-любовной привязанности ты говоришь? Не надо приписывать мне скрытое лесбиянство, я тебя люблю, как жизнь, понимаешь, как возможное исцеление, как что-то настоящее и самое дорогое, что у меня осталось.
Я физически ничего к тебе не испытываю!
— Хорошо, успокойся…
— Сама успокойся! Я тебя позвала, потому что ты не совсем понимаешь, что именно со мной происходит. А ты заткнись, видишь, она не понимает! — закричала Рита вдруг в угол комнаты, и Юля испуганно зажгла верхний свет.
— Сядь, — сказала Рита.
Юля послушно нащупала стул позади себя и села.
— Вот газета. «Аварии и катастрофы». На пятой странице подробное описание, как в семьдесят девятом на дом в Голландии упал наш «МИГ-29». Погиб мальчик-подросток. И все, кто были в истребителе, естественно.
— Подожди, ты хочешь сказать…
— Мой первый оргазм. Я его так и назвала, оргазм «МИГ-29» по названию самолета. Я тебе рассказывала про его падение много раз. А ты вежливо слушала и теперь, выучившись, поставила диагноз?
— Ты хочешь сказать, — перешла на шепот Юля, — что при этом ощущаешь оргазм?
— Что, тяжелый случай?!
— Рита, — застыв на стуле, белая как мел Юля указала кивком головы на темное окно. — Я его вижу. Я вижу его отражение.
— Поздравляю, — устало вздохнула Рита. — А я уже не вижу. Он уже ушел.
Твоего студентика больше нет.
Громко закричав, Юля бросилась на кровать, забилась в угол и стала тащить на себя одеяло.
— Я ничего не вижу, ну не кричи. — Рита упала сверху, преодолевая сопротивление рук, обняла подругу и закрыла ее собой.
Выглянув из-за ее плеча, Юля смотрела в темное стекло, пока костяшки пальцев с той стороны не приблизились до узнавания, до тусклого отблеска на сжатых пальцах. В окно сильно постучали, задрожало большое стекло.
Тут Рита и Юля заорали так громко, что в квартире послышались ругательства. Дверь в комнату открылась, заспанный детина в майке и семейных трусах удерживал позади себя худую старуху со всклокоченными волосами.
— Вы что, — спросил он удивленно, окинув взглядом комнату и разглядев девушек на кровати, — охренели совсем? Третий час ночи!
— С-с-стучат, стучат… — дрожащей рукой показала Юля на окно. — Стучат в окно, откройте, нам страшно. Набычившись, не сводя глаз с девушек, словно ожидая подвоха или веселого прикола, сосед подошел к окну и посмотрел в него.
Ухмыльнулся, покачал головой.
— Восьмой этаж, — сказал он, сдерживая зевок и подталкивая к двери прошмыгнувшую за ним старуху. — Психушку вызвать?
Юля пришла через два дня. Молча выложила на стол кожаный мешочек.
Мешочек стукнул весомой тяжестью.
— Автомобильная катастрофа, — проговорила тихо Юля. — Умер сразу. Не мучился.
— Я знаю. Так и было.
— А тут, — кивнула Юля на мешочек, — зеленый камушек. Кто-то запрятал в кресле. Даже странно. Какая-нибудь княгиня, верно, или ювелир спрятал от жены.
Мы купили кресло в комиссионке. Я думала о тебе все эти дни. Я тогда так перепугалась, когда он…
— Брось. Это, наверное, ветер, поднял с земли газету и швырнул ее нам в окно.
— Когда он постучал, — продолжила Юля. — Я знаю, как тебе помочь. Я уже достаточно выучилась, спасибо тебе, и могу сказать, что надо делать.
— Может, сейчас не время? — осторожно перебила ее Рита.
— Ты обладаешь редким даром ясновидения. Плохо то, что твои страдания от такого предвидения истощают жизнь. Если ты зациклишься на излечении, ты погибнешь. Я предлагаю тебе единственный выход из этой ситуации. Научись из всех своих видений получать выгоду.
— Выгоду?
— Да. Именно выгоду.
— Какая же тут может быть выгода? — лениво поинтересовалась Рита.
— Вот такая, к примеру, — кивнула Юля на мешочек с камнем. — Что они тебе еще говорят? Наверняка много такого, из чего можно извлечь выгоду.
Рита усмехнулась, взяла в руки мешочек и смяла его, нащупывая камень.
— Это не княгиня и не ювелир. Камень утаил от хозяина слуга.
— В прошлом веке? — подалась к ней Юля.
— Нет. На прошлой неделе. Слуга запрятал камень в кресло, а хозяина убили в перестрелке на Кутузовском. Вдова срочно избавилась от двух квартир и мебели в них, чтобы перевести деньги в иностранный банк, не дожидаясь описи имущества. Потому что, — вздохнула Рита, — когда стали расследовать убийство, всплыло много интересного. Деньги в банке, вдова на Кипре, а слуга, угрожая пистолетом продавцу в мебельном магазине, уже узнал, кому продано кресло.
— И что это значит? — побледнела Юля. — Ты сейчас видишь слугу? Ты с ним разговариваешь?
— Нет. Я вижу, но очень смутно, продавца из магазина. У него случился сердечный приступ, он умрет.
— А этот, которого ты называешь слугой? Он что, полезет ко мне в квартиру?
— Скорей всего, да, — Рита кивает и улыбается.
— И что теперь делать? Позвонить в милицию? А может, просто дождаться этого слугу и отдать ему чертов камень?!
— Позвони в магазин, — Рита подвинула телефон. — Скажи, что кресло не подходит к твоему комоду восемнадцатого века по фактуре отделки. И ты хочешь от него избавиться. Назови цену. Завысь ее, но не катастрофично. Слуге тут же позвонят, он все поймет. Даже если он не оставил свой номер телефона в магазине, радостно открывай дверь всем незнакомым мужчинам, изображай идиотку, разговаривай, как будто к тебе пришел грузчик из магазина, говори, что обещали заплатить за кресло. Как только он его ощупает — а он ощупает! — он заплатит и уйдет с креслом или не заплатит — не понравилось — и уйдет с незаметно вытащенным камнем. У тебя не будет неприятностей, если ты побыстрей засунешь этот мешочек на место.
Пока Юля судорожно ковырялась в сумочке в поисках записной книжки, Рита смотрела на нее насмешливо и грустно. Поймав удивленный взгляд подруги, развела руками.
— Теперь видишь?
— Что? — не поняла Юля.
— Как я извлекаю выгоду. Я уже научилась ее получать. Но за совет специалиста по психиатрии все равно спасибо. Значит, я на правильном пути?
— Получается, что твой автомобиль, квартира мне и отдых — это…
— Да, где-то так, — кивает Рита. — Кое-как приспособилась, чтобы совсем не свихнуться. Я стала расчетливой, меркантильной и обучилась некоторым приемам дилетантского сыска. Теперь с интересом выслушиваю все их бредни, от которых раньше сходила с ума. А ты думала, откуда у меня деньги?
— Ты же сама говорила — дочь мясника…
Любила мушкетеров Дюма, вареники с творогом, сливовый сок с мякотью, ей нравилось заниматься на скрипке, вязать крючком под скучный производственный детектив по телевизору, забившись с ногами в угол дивана, и приносить домой тайком бездомных кошек. Кошек было чем кормить — папа работал в гастрономе мясником. Рита стеснялась его профессии и совершенно не могла себе представить, как ему удалось пятнадцать лет назад очаровать маму — солистку филармонии, натуру утонченную, читающую Шекспира и Камю в подлинниках и падающую в обморок от неприятностей, крика, протечки унитаза, порванных колготок и кошачьего дерьма в кресле. «А она обожает пельмени!» — объяснял папа — огромный здоровяк, посадив дочку на ладонь и поднимая к потолку, чтобы она могла протереть пыль на плафонах люстры. Девочка Рита еще долго ломала бы голову над такой насмешкой судьбы — союзом нежной лилии и медведя, если бы, как это случается во многих семьях, где родители физически обожают друг друга, случайно не вернулась домой раньше обычного. За пятнадцать минут безумных стонов родителей запрятавшаяся под висящую одежду в коридоре девочка Рита поняла, что главное в союзе мужчины и женщины — влечение полов. Влечение побеждает все семейные проблемы, разницу в возрасте и мировоззрениях. Ошарашенная Рита смотрела, как голый отец пошел на кухню, а голая мама — в ванную. В кухне над сковородой взметнулось пламя — отец готовил любимый мамин бифштекс, заливая в раскаленную сковороду вино. Через минуту они, пожирая друг друга глазами, кусали непрожаренные куски мяса, Рита вышла — вытаращенные глаза, косички вокруг ушей, прижатый к груди портфель, — слабо помахала им, застывшим от неожиданности, рукой. Голые родители попытались прикрыться скатертью и кухонными полотенцами, но Рита смотрела на розовую сукровицу у рта матери, на подтекающие кровью бифштексы на тарелке. Ее стошнило там, где она стояла, и матери было чем заняться, когда она набросила халат.
С неделю пришибленная увиденным Рита плохо понимала, что ей говорят, прогуливала школу и внимательно осматривала каждую особь мужского пола, попадающуюся ей на глаза. В субботу она пришла на работу к отцу. Сидела сначала за прилавком, разглядывая огромную разрубочную колоду, осыпанную осколками костей. Потом ушла в подсобку, где отец легко расправлялся с мертвыми тушами.
Именно в подсобку и приходили те, которые покупали мясо «по блату». Отец уважительным шепотом разъяснял — «это домработница Ковалева, это — артист Михайлов, это — жена начальника милиции…». Четвертым пришел мужчина в кожаной куртке. Рита сразу почувствовала странное напряжение, как только увидела его обветренное лицо — смуглая кожа, натянутая на череп, веселые глаза цвета льда на солнце, тонкие губы и словно нарисованная аккуратная полоска усов.
«А что здесь делает хорошенькая нимфа? — спросил мужчина. Присел к застывшей Рите и приподнял ее голову за подбородок. — Ого, какие глаза! Да ты ведьма, крошка!»
Рита глаз не отвела, как под наркозом, она смотрела, не мигая, в светло-голубой лед, и мужчина первый засмеялся и отвел взгляд.
«Как тебя зовут?» — Он дернул ее на себя за руку, Рита встала и теперь смотрела в лицо мужчины снизу.
« Маргарита».
«Пощади, Марго, — засмеялся мужчина, — не смотри на меня так, а то я сомлею. Ну и дочка у тебя растет, — это он отцу, — просто чаровница какая-то!»
Мужчина расстегнул куртку и достал с шеи медальон. Рядом с металлической полоской, на которой были написаны буквы и цифры, болталась смешная крошечная птичка из разноцветных перьев. Он дернул и оторвал птичку.
Протянул на ладони Рите.
«Вот тебе в память о нашей встрече. Вернусь из полета — обязательно приду свататься».
«Ты девчонке-то голову не мути, свататься он придет! — Отец размахнулся и одним ударом топора перерубил тушу посередине. — Ей тринадцать только!»
«А мне и нужна такая, чтобы вырастить свою судьбу. Чтобы с малолетства меня ждала, — подмигнул мужчина уже совсем успокоившейся Рите. — Возьмешь? Это не игрушка. Это была настоящая птичка, только маленькая очень».
Рита протянула руку и взяла чучело колибри. Она медленно закрыла пальцы, сжимая птичку сильней и сильней, пока вдруг с нею не случилось что-то странное. Перед глазами, как после долгого давления на веки, вдруг поплыли красно-синие круги, и птичка из ладони — живая, быстро-быстро мелькая крыльями, зависла у большого цветка, чуть касаясь его середины вытянутым клювом.
«Она не может сесть на цветок, у нее нет лап», — Рита перевернула птичку, рассматривая живот.
«Не нравится? Я тебе могу альбатроса привезти. Размах крыльев — три метра!»
«Нравится. Не надо альбатроса».
Отец шлепнул по металлическому столу пакетом с вырезкой. Мужчина уходил, оглядываясь.
«Военный летчик. Брат нашего председателя исполкома. Ты с летчиками поосторожней — летуны».
На следующий день с Ритой случилось то, что, как поняла она намного позже, все называют «оргазмом».
Игры с птичкой к вечеру стали грустными, потому что, повисев у цветка, птичка оказывалась в тонких силках. Марго выпускала чучело колибри из рук, отвлекалась на несколько минут, потом опять брала цветной комочек перьев, сжимала в кулаке, ожидая красивой картинки перед глазами, но, повисев минуту у цветка, птичка каждый раз оказывалась пойманной в тонкую сетку. И смуглая детская рука невидимого ей ребенка вынимала испуганную колибри и зажимала ей шею двумя пальцами, пока крошечное сердце не останавливалось. С каждым видением добавлялись новые детали. Царапины на смуглой руке, подробности устройства силков для ловли колибри, внутренность цветка, подтекавшего в глубине розовой чашечки каплями тягучего сока, и смутные очертания незнакомого города вдали — невысокие здания в утреннем тумане и бирюзовая кромка воды у белого песка.
Когда рука умертвила птичку в пятый раз, Рита затосковала и попробовала перестать думать про птичку. Она понюхала ее, поднеся к лицу, уверенная, что перья, провисев на груди военного летчика, должны сохранить в себе его запах.
Закрыла глаза… И выпала из времени почти на полчаса.
Она увидела летное поле, странные самолеты с острыми загнутыми носами, оранжевую заправочную цистерну и совсем испугалась в беспамятстве, когда за стеклом шлема летчика, разворачивающего самолет на взлет, обозначилась тонкая полоска усов.
Как Рита поняла из переговоров с землей, самолет выполнял самый обычный тренировочный полет. Тело ее постепенно затекло жаром до состояния неподвижности, заныл низ живота, потемнело перед глазами. На двадцать четвертой минуте полета, плохо понимая, что говорит летчик в микрофон, Рита каким-то внутренним чутьем поняла, что сейчас он умрет. Несмотря на приказы старшего на земле, брат председателя исполкома, пахнущий острым потом и одеколоном «Саша», рискнул перелететь через границу и сделать «заскок на чужую территорию для проверки антирадарных систем». Он летел на предельно низкой высоте.
Противовоздушные силы Голландии обнаружили самолет только тогда, когда у него произошла какая-то поломка и самолет взвыл предсмертным воем, катастрофически снижаясь над небольшим населенным пунктом.
«Они не успеют, — сначала прошептала Рита. — Они даже не успеют подняться в воздух, — прошептала она через тридцать секунд. — Они не будут взрывать самолет над городом».
Оцепенев в этом живом кино, Рита краем сознания понимала, что на самом деле она сидит на диване у себя дома, что на стене тикают ходики и играет с шариками от заколки для волос котенок-подросток. Но она слышала все, что пытался передать летчик, его сорванный криком голос звучал в ней сильно, до содрогания от страха и восторга. Восторг накатывал, ей казалось, что еще немного — и она умрет вместе с летчиком, вместе с любопытным мальчиком в ухоженном голландском дворе у длинного каменного дома с красной черепицей.
Мальчик смотрел в воющее небо, прикрыв глаза от солнца козырьком ладони, и тоже не почувствовал ничего, кроме удивления и восторга от вида огромной надвигающейся махины. Рита услышала и мальчика в себе, он затаил дыхание и был уверен, что на него опускается космический корабль пришельцев. До последнего мгновения он ждал, что эта огромная воющая махина зависнет над ним, откроется люк… А последнего мгновения не было, его украла смерть, совершенно безболезненная, потому что была быстрей всех мгновений и мгновений мгновений…
Раскрошенная черепица сыпалась и сыпалась с неба еще долго после падения самолета.
Риту обнаружила мать. Девочка лежала на диване, тяжело дыша, не откликалась и бессмысленно двигала закатившимися зрачками полузакрытых глаз. Ее ладони были зажаты между ног, врачи «Скорой», с трудом освободив руки Риты, сначала испугались странного пятна, а ПОТОМ рассмотрели, что это просто игрушка — сплющенная птичка из ярких перьев.
В газетах, естественно, тишина, что и понятно для семьдесят девятого года, но отец вдруг сказал, что председатель исполкома закупает много мяса на поминки.
«Не придет твой летчик свататься», — грустно кивнул он за завтраком вдруг повзрослевшей и замкнувшейся в себе дочери.
«Я знаю», — сказала Рита.
Этот припадок кончился для Маргариты первым посещением психиатра.
Пронаблюдав девочку две недели, психиатр — пожилая вздорная женщина — попала в аварию на дороге, а у Риты случился настоящий шизофренический сдвиг. И последующие два года ее лечили сначала в клинике, потом амбулаторно. Врачи бывали разные, профессионалы и люди случайные в психиатрии, но всем вместе им все же удалось убедить девочку, что она не является «смертельно заразной». К этому времени Рита уже поняла, что умирают не все, с которыми она в жизни встречается, а только некоторые, причем многие из этих людей ей совершенно не знакомы. Они приходят, маячат рядом несколько дней и пропадают. Она научилась не разговаривать с ними вслух, если рядом были люди, которые не видели кафаров.
Она научилась отличать их от видений. Сначала кафары были очень реальны, некоторые дрались с нею до глубоких царапин и ссадин, которые врачи потом объясняли членовредительством больной девочки. Наступило время, когда Рита поняла, что чучело колибри изменило ее жизнь, и если она не справится с этими изменениями сама, то проведет остаток жизни со справкой об инвалидности или в психушке. Все надежды на профессионализм и опыт врачей иссякли. Последний — доктор наук, милейший старик — посоветовал ей записывать все, что говорят «эти невидимые люди», и Рита добросовестно составила целый сборник рассказов из особенно, запомнившихся историй кафаров.
«Очень пессимистично, — проговорил доктор наук. — Для вашего юного возраста слишком много ярких подробностей взрослой жизни. Вот вы тут описываете, как мать постепенно травит своего ребенка. А девочка знает об этом и подкладывает свою еду бабушке. Почему не матери?» — с интересом сверкал стеклышками очков доктор.
«Потому что она любит мать».
«Нелогично, — покачал головой доктор, — как может она ее любить, ведь она знает, что мать собирается ее убить! Здесь у вас ходы не до конца просчитаны. И знаете, ребенку шесть лет, а ее манера разговаривать и поведение словно у взрослого. Поработайте над образом подробнее, вспомните себя в шесть лет!»
«Не могу поработать над образом подробнее, — замкнулась в себе Рита. — Не могу вспомнить себя в шесть лет».
«Ну почему?» — недоумевал доктор.
«Потому что девочка уже умерла. И бабушка умерла. А я в шесть лет жила счастливо, запоминать было нечего».
В двадцать два года Рита уговорила свою единственную подругу поступить в медицинский. Шутя, за бутылкой вина в летний теплый вечер, они подписали договор, по которому подруга обязалась закончить институт и стать практикующим психиатром, а Рита обязалась оплачивать обучение и проживание подруги в Москве.
То, что это не шутка, подруга поняла уже на следующее утро. У дверей стояли чемоданы, у подъезда — такси, ошалевшую подругу Рита почти силой отвезла на вокзал. Так, не веря и слабо сопротивляясь, подруга через три месяца обнаружила, что учится на дневном на факультете психиатрии, живет с Ритой в комнате в коммуналке, что на столе всегда есть дорогая еда, что проректор института часто здоровается с нею первый и интересуется успехами в учебе.
— Откуда у тебя такие деньги? — не поняла подруга.
— Я же дочь мясника, помнишь?
На пятом курсе подруга Юля, осмотрев купленную ей однокомнатную квартиру в центре Москвы, наконец спросила, почему Рита все это делает.
— У тебя появился молодой человек, нам вместе жить неудобно, — пожала плечами Рита.
— А вообще — почему?
— Я хочу, чтобы ты поставила мне диагноз. Ты — психиатр, которому я доверяю безоговорочно. Мы выросли рядом, вместе живем уже пять лет, я тебя люблю, ты все обо мне знаешь. Я хочу, чтобы меня лечила ты, если это необходимо. Я не доверяю другим людям.
А через месяц зимней ветреной ночью Рита позвонила подруге.
— Твой мальчик у меня, — сказала она, — сидит на кровати и говорит безостановочно.
Ворвавшаяся в комнату в коммуналке Юля одним взглядом охватила полутемное пространство, очерченную ночником часть кровати и скорчившуюся на ней уставшую, с воспаленными глазами Риту.
— Это шутка?
— Нет. Он здесь.
— Как же ты меня… Минуточку, — подруга достала магнитофон. — У тебя опять бред?
— Что-то вроде этого.
— Ты не волнуйся, я все запишу, а завтра обработаю. Давай-ка измерим пульс, так… Нормально. Поводи за моим пальцем глазами. Вытяни руки вперед.
Дрожат.
— У меня всегда дрожат руки, когда я говорю с кафаром.
— Ладно, давай теперь расскажи, что ты видишь и слышишь.
— Он говорит, что вчера вы купили кресло, привезли его к тебе в квартиру, а в кресле между сиденьем и спинкой есть тайник, он его нашел случайно, когда снимал полиэтилен. В тайнике в кожаном мешочке лежит камень, он не знает, что это за камень, решил тебе пока не говорить, хотел сделать сюрприз.
— Отлично. Давай логически свяжем. Почему он теперь это говорит?
— Потому что вы больше не увидитесь. Он думает, что это изумруд, если ты дашь мне его подержать потом, даже не изумруд, а мешочек от него, я смогу точно описать человека, который его туда положил. — Не отвлекайся. Говори о нем! — Он говорит, что хотел отдать оправить его в серебро. Ты любишь серебро? Я не знала. Но побоялся подлога в мастерской. Он говорит, что ты любишь салат из кальмаров, а он терпеть его не может, и его тошнит, когда он открывает консервную банку. Он не хотел детей, пока не устроится, а теперь жалеет, он говорит, что ты любишь, когда тебе это делают сзади, стоя, ты опираешься о стол…
— Прекрати, — подруга Юля раздраженно щелкнула магнитофоном.
— Извини. Просто поверь мне.
— Я пытаюсь! Но пока все это смахивает на эгоистично-любовную привязанность. Тебя удручает наше расставание? Ты что, установила подслушивающие устройства в квартире, которую купила?
— Посмотри на меня, — встала Маргарита. В ночной рубашке до пят, едва сдерживая дрожь, изможденная и словно подожженная изнутри огнем, она едва сдерживала слезы. — Я разговариваю с ним давно. Я думала — звать тебя, не звать? О какой эгоистично-любовной привязанности ты говоришь? Не надо приписывать мне скрытое лесбиянство, я тебя люблю, как жизнь, понимаешь, как возможное исцеление, как что-то настоящее и самое дорогое, что у меня осталось.
Я физически ничего к тебе не испытываю!
— Хорошо, успокойся…
— Сама успокойся! Я тебя позвала, потому что ты не совсем понимаешь, что именно со мной происходит. А ты заткнись, видишь, она не понимает! — закричала Рита вдруг в угол комнаты, и Юля испуганно зажгла верхний свет.
— Сядь, — сказала Рита.
Юля послушно нащупала стул позади себя и села.
— Вот газета. «Аварии и катастрофы». На пятой странице подробное описание, как в семьдесят девятом на дом в Голландии упал наш «МИГ-29». Погиб мальчик-подросток. И все, кто были в истребителе, естественно.
— Подожди, ты хочешь сказать…
— Мой первый оргазм. Я его так и назвала, оргазм «МИГ-29» по названию самолета. Я тебе рассказывала про его падение много раз. А ты вежливо слушала и теперь, выучившись, поставила диагноз?
— Ты хочешь сказать, — перешла на шепот Юля, — что при этом ощущаешь оргазм?
— Что, тяжелый случай?!
— Рита, — застыв на стуле, белая как мел Юля указала кивком головы на темное окно. — Я его вижу. Я вижу его отражение.
— Поздравляю, — устало вздохнула Рита. — А я уже не вижу. Он уже ушел.
Твоего студентика больше нет.
Громко закричав, Юля бросилась на кровать, забилась в угол и стала тащить на себя одеяло.
— Я ничего не вижу, ну не кричи. — Рита упала сверху, преодолевая сопротивление рук, обняла подругу и закрыла ее собой.
Выглянув из-за ее плеча, Юля смотрела в темное стекло, пока костяшки пальцев с той стороны не приблизились до узнавания, до тусклого отблеска на сжатых пальцах. В окно сильно постучали, задрожало большое стекло.
Тут Рита и Юля заорали так громко, что в квартире послышались ругательства. Дверь в комнату открылась, заспанный детина в майке и семейных трусах удерживал позади себя худую старуху со всклокоченными волосами.
— Вы что, — спросил он удивленно, окинув взглядом комнату и разглядев девушек на кровати, — охренели совсем? Третий час ночи!
— С-с-стучат, стучат… — дрожащей рукой показала Юля на окно. — Стучат в окно, откройте, нам страшно. Набычившись, не сводя глаз с девушек, словно ожидая подвоха или веселого прикола, сосед подошел к окну и посмотрел в него.
Ухмыльнулся, покачал головой.
— Восьмой этаж, — сказал он, сдерживая зевок и подталкивая к двери прошмыгнувшую за ним старуху. — Психушку вызвать?
Юля пришла через два дня. Молча выложила на стол кожаный мешочек.
Мешочек стукнул весомой тяжестью.
— Автомобильная катастрофа, — проговорила тихо Юля. — Умер сразу. Не мучился.
— Я знаю. Так и было.
— А тут, — кивнула Юля на мешочек, — зеленый камушек. Кто-то запрятал в кресле. Даже странно. Какая-нибудь княгиня, верно, или ювелир спрятал от жены.
Мы купили кресло в комиссионке. Я думала о тебе все эти дни. Я тогда так перепугалась, когда он…
— Брось. Это, наверное, ветер, поднял с земли газету и швырнул ее нам в окно.
— Когда он постучал, — продолжила Юля. — Я знаю, как тебе помочь. Я уже достаточно выучилась, спасибо тебе, и могу сказать, что надо делать.
— Может, сейчас не время? — осторожно перебила ее Рита.
— Ты обладаешь редким даром ясновидения. Плохо то, что твои страдания от такого предвидения истощают жизнь. Если ты зациклишься на излечении, ты погибнешь. Я предлагаю тебе единственный выход из этой ситуации. Научись из всех своих видений получать выгоду.
— Выгоду?
— Да. Именно выгоду.
— Какая же тут может быть выгода? — лениво поинтересовалась Рита.
— Вот такая, к примеру, — кивнула Юля на мешочек с камнем. — Что они тебе еще говорят? Наверняка много такого, из чего можно извлечь выгоду.
Рита усмехнулась, взяла в руки мешочек и смяла его, нащупывая камень.
— Это не княгиня и не ювелир. Камень утаил от хозяина слуга.
— В прошлом веке? — подалась к ней Юля.
— Нет. На прошлой неделе. Слуга запрятал камень в кресло, а хозяина убили в перестрелке на Кутузовском. Вдова срочно избавилась от двух квартир и мебели в них, чтобы перевести деньги в иностранный банк, не дожидаясь описи имущества. Потому что, — вздохнула Рита, — когда стали расследовать убийство, всплыло много интересного. Деньги в банке, вдова на Кипре, а слуга, угрожая пистолетом продавцу в мебельном магазине, уже узнал, кому продано кресло.
— И что это значит? — побледнела Юля. — Ты сейчас видишь слугу? Ты с ним разговариваешь?
— Нет. Я вижу, но очень смутно, продавца из магазина. У него случился сердечный приступ, он умрет.
— А этот, которого ты называешь слугой? Он что, полезет ко мне в квартиру?
— Скорей всего, да, — Рита кивает и улыбается.
— И что теперь делать? Позвонить в милицию? А может, просто дождаться этого слугу и отдать ему чертов камень?!
— Позвони в магазин, — Рита подвинула телефон. — Скажи, что кресло не подходит к твоему комоду восемнадцатого века по фактуре отделки. И ты хочешь от него избавиться. Назови цену. Завысь ее, но не катастрофично. Слуге тут же позвонят, он все поймет. Даже если он не оставил свой номер телефона в магазине, радостно открывай дверь всем незнакомым мужчинам, изображай идиотку, разговаривай, как будто к тебе пришел грузчик из магазина, говори, что обещали заплатить за кресло. Как только он его ощупает — а он ощупает! — он заплатит и уйдет с креслом или не заплатит — не понравилось — и уйдет с незаметно вытащенным камнем. У тебя не будет неприятностей, если ты побыстрей засунешь этот мешочек на место.
Пока Юля судорожно ковырялась в сумочке в поисках записной книжки, Рита смотрела на нее насмешливо и грустно. Поймав удивленный взгляд подруги, развела руками.
— Теперь видишь?
— Что? — не поняла Юля.
— Как я извлекаю выгоду. Я уже научилась ее получать. Но за совет специалиста по психиатрии все равно спасибо. Значит, я на правильном пути?
— Получается, что твой автомобиль, квартира мне и отдых — это…
— Да, где-то так, — кивает Рита. — Кое-как приспособилась, чтобы совсем не свихнуться. Я стала расчетливой, меркантильной и обучилась некоторым приемам дилетантского сыска. Теперь с интересом выслушиваю все их бредни, от которых раньше сходила с ума. А ты думала, откуда у меня деньги?
— Ты же сама говорила — дочь мясника…
23. Учительница
— Допрос начат в тринадцать часов двадцать две минуты. Присутствуют: полковник Службы безопасности Кошмар, отдел внутренних расследований, полковник Службы безопасности Кнур, отдел внешней разведки, майор Службы безопасности Курганова, отдел внутренних расследований, майор Лепестков, юридический консультант военной разведки Воздушно-морского флота. Допрашивается старший лейтенант военной разведки Воздушно-морского флота Устинов. Все присутствующие предупреждены о секретности данного дела и подписали обязательства неразглашения. — Ева поправила магнитофон на столе и подняла глаза. Лицо Марата Устинова напротив, застывшее в нарочитой насмешливости, удивило ее здоровьем и внутренней силой. Она выдержала паузу, разглядывая подробно щеки, глаза, рот, потом — волосы. Марат убрал с лица усмешку и тоже внимательно рассмотрел лицо Евы.