Страница:
— Крест. Это же иголка в стоге сена, — пробормотал Сиверов.
— Он объяснил отцу, что крест достаточно большой, вот такого размера, — дочь Баженова развела руки, показывая приблизительную величину. — Короче, отец взялся за это дело. Подумал, вдруг получится. Решил не терять времени даром и начал поиски еще до отправления. Когда «Лазарев» отчалил, отправился осмотреть трюм. Он не хотел привлекать внимания. Первый час рейса был в этом смысле очень удобным. Весь экипаж занят, никто без дела не слоняется.
— Он вручную открывал задвижки, переходя из одного отсека в другой?
— Придумал предлог на случай, если кто-то из команды увидит. Он никогда не скрывался от других. Очень нервничал и спешил… Тут вдруг борт пробило. Вода хлынула под таким напором, что машинное отделение моментом затопило — там никто не выжил. Отец, захлебываясь, пытался закрыть задвижки. Одну закрыл наполовину, но дальше его подняло водой наверх, к самой переборке, и нырнуть он уже не мог.
— Он сказал что-нибудь о самом заказчике?
— Заказчик никак не назвался.
— Если б и назвался, то не своей фамилией. Меня интересуют приметы, детали.
— Обычный на вид. Они должны были встретиться в порту по окончании круиза.
— Он ничего не говорил о прошлых попытках отыскать крест?
— Тот человек сказал, где искать уже не стоит, Отцу показалось, что этот тип уже брал билет на «Лазарева» и он его там уже видел.
— Где он подошел к вашему отцу? Где они разговаривали?
— Прямо в порту. По большому счету отца трудно в чем-то обвинить. Откуда он знал, как все получится?
Перед уходом Сиверов хотел предупредить дочь насчет молчания. Потом понял, что не стоит — о сегодняшнем визите дочка покойного Баженова не расскажет никому.
Колеся по дорогам, Сиверов обычно никого не подсаживал. Привык, что на дороге его подстерегают неприятности. Но тут вдруг мужик в рубашке навыпуск выскочил, размахивая руками, под самые колеса.
Глеб напрягся, но все же притормозил. Может, в самом деле нужда? Таких ловушек враги еще не устраивали. Рука привычно нащупала рукоять «ТТ»
— Выручи, друг! Мне тут недалеко. Извини, что понервничать заставил. Пока под машину не кинешься, хрен кто остановит.
Мужик просился из одного поселка в другой. Подкинуть его ничего не стоило, все равно по пути.
— Не обижайся, не смогу. Я невезучий человек, со мной рядом лучше не находиться.
— Денег тебе надо. Держи, я ж не бесплатно, — мужик протянул в окно несколько мятых бумажек. — Может, негусто…
— Не в том дело. Со мной нарвешься на неприятности.
— Не морочь голову. Мне очень надо! Сиверов неохотно открыл дверь.
— Ну и настырный же ты. Спрячь свои деньги.
Пассажир начал что-то оживленно рассказывать. Глеб пропускал его слова мимо ушей и внимательно следил за дорогой. Дурные предчувствия возникали обычно на пустом месте.
Из-за поворота вдруг вылетел навстречу «КамАЗ». Каким-то макаром его вынесло на встречную, хотя обгонять вроде некого было и на асфальт не выпало ни капли дождя.
— Ё…, — успел завопить пассажир, когда Глеб резко вывернул руль.
Удержаться на трассе не смог бы даже Шумахер. Снеся два столбика ограждения, машина стала заваливаться на правый бок, одновременно соскальзывая вниз по пологому склону. Перевернувшись несколько раз, она скользнула на крыше в кусты.
Даже не пробуя замок, Сиверов оценил: дверцы заклинило. Интуиция подсказывала, как можно быстрей выбраться наружу. Выбив локтем растрескавшееся лобовое стекло, он прихватил за шиворот потерявшего сознание пассажира. И тут с близкого расстояния ударила автоматная очередь.
Пули с характерным звуком проштамповали легкий, как консервная банка, корпус машины. Тело под рукой Сиверова несколько раз конвульсивно дернулось. Бедняге уже не помочь, надо самому срочно вываливаться из «банки».
Обсыпанный осколками стекла, Глеб нырнул в кусты и дважды выстрелил в ту точку, откуда вели огонь из автомата. В ответ огонь открыли сразу с трех сторон. Сгруппировавшись, он откатился чуть дальше вниз, под защиту могучего тополиного ствола. Потратил две пули из небогатого запаса, расстреляв обе фары перевернутой машины — они еще продолжали светить.
Темнота всегда была его союзником, в темноте Слепой приобретал неоспоримое преимущество над врагами. Трасса была наверху — кроме тормозного следа и двух сбитых столбиков, там не осталось других следов аварии. При повороте каждая очередная машина ненадолго выбрасывала в сторону сноп света.
Противники торопились. На месте происшествия могли появиться сотрудники украинской автоинспекции. Сиверов прижался боком к стволу дерева и удивился возникшей паузе в стрельбе. Взглянул наверх и все понял. Кто-то затормозил и решил выглянуть вниз с обочины. Нападавшие ненадолго прекратили огонь — водителю ничего не стоит вызвать по мобильнику ментов.
Темнота в кустах была кромешной, но мужик наверху, судя по всему, различил перевернутый автомобиль. Сделал несколько шагов вниз. Сиверову пришлось выстрелить в воздух. Мужик сразу же припал к земле и стремительно скрылся из виду на четвереньках. По свету фар было видно, как тронулась его машина.
Стрельба возобновилась прежним сбивчивым многоголосьем. В темноте безлунной ночи враги ориентировались только на громаду дерева, зато Глеб время от времени различал силуэты.
Он выстрелил дважды. Один из противников оцепенел, даже не вскрикнув. Второй, наоборот, мучительно застонал, стал звать на помощь. Третий, пока еще живой и здоровый, принялся истерично мочить из двух стволов разом. Сиверов прижался к земле, чтобы переждать этот град пуль. Он знал, что ответным выстрелом не промахнется, но тут на трассе послышались сирена и визг тормозов.
Явились менты. Пора было отставить в сторону разборки и разбегаться в разные стороны. Низко пригнувшись, Сиверов попятился назад. Он не чувствовал себя победителем. Ни один из возникших на трассе вопросов не получил ответа. А разобраться с источником угрозы — вещь жизненно необходимая.
ГЛАВА 11
ГЛАВА 12
— Он объяснил отцу, что крест достаточно большой, вот такого размера, — дочь Баженова развела руки, показывая приблизительную величину. — Короче, отец взялся за это дело. Подумал, вдруг получится. Решил не терять времени даром и начал поиски еще до отправления. Когда «Лазарев» отчалил, отправился осмотреть трюм. Он не хотел привлекать внимания. Первый час рейса был в этом смысле очень удобным. Весь экипаж занят, никто без дела не слоняется.
— Он вручную открывал задвижки, переходя из одного отсека в другой?
— Придумал предлог на случай, если кто-то из команды увидит. Он никогда не скрывался от других. Очень нервничал и спешил… Тут вдруг борт пробило. Вода хлынула под таким напором, что машинное отделение моментом затопило — там никто не выжил. Отец, захлебываясь, пытался закрыть задвижки. Одну закрыл наполовину, но дальше его подняло водой наверх, к самой переборке, и нырнуть он уже не мог.
— Он сказал что-нибудь о самом заказчике?
— Заказчик никак не назвался.
— Если б и назвался, то не своей фамилией. Меня интересуют приметы, детали.
— Обычный на вид. Они должны были встретиться в порту по окончании круиза.
— Он ничего не говорил о прошлых попытках отыскать крест?
— Тот человек сказал, где искать уже не стоит, Отцу показалось, что этот тип уже брал билет на «Лазарева» и он его там уже видел.
— Где он подошел к вашему отцу? Где они разговаривали?
— Прямо в порту. По большому счету отца трудно в чем-то обвинить. Откуда он знал, как все получится?
Перед уходом Сиверов хотел предупредить дочь насчет молчания. Потом понял, что не стоит — о сегодняшнем визите дочка покойного Баженова не расскажет никому.
***
Колеся по дорогам, Сиверов обычно никого не подсаживал. Привык, что на дороге его подстерегают неприятности. Но тут вдруг мужик в рубашке навыпуск выскочил, размахивая руками, под самые колеса.
Глеб напрягся, но все же притормозил. Может, в самом деле нужда? Таких ловушек враги еще не устраивали. Рука привычно нащупала рукоять «ТТ»
— Выручи, друг! Мне тут недалеко. Извини, что понервничать заставил. Пока под машину не кинешься, хрен кто остановит.
Мужик просился из одного поселка в другой. Подкинуть его ничего не стоило, все равно по пути.
— Не обижайся, не смогу. Я невезучий человек, со мной рядом лучше не находиться.
— Денег тебе надо. Держи, я ж не бесплатно, — мужик протянул в окно несколько мятых бумажек. — Может, негусто…
— Не в том дело. Со мной нарвешься на неприятности.
— Не морочь голову. Мне очень надо! Сиверов неохотно открыл дверь.
— Ну и настырный же ты. Спрячь свои деньги.
Пассажир начал что-то оживленно рассказывать. Глеб пропускал его слова мимо ушей и внимательно следил за дорогой. Дурные предчувствия возникали обычно на пустом месте.
Из-за поворота вдруг вылетел навстречу «КамАЗ». Каким-то макаром его вынесло на встречную, хотя обгонять вроде некого было и на асфальт не выпало ни капли дождя.
— Ё…, — успел завопить пассажир, когда Глеб резко вывернул руль.
Удержаться на трассе не смог бы даже Шумахер. Снеся два столбика ограждения, машина стала заваливаться на правый бок, одновременно соскальзывая вниз по пологому склону. Перевернувшись несколько раз, она скользнула на крыше в кусты.
Даже не пробуя замок, Сиверов оценил: дверцы заклинило. Интуиция подсказывала, как можно быстрей выбраться наружу. Выбив локтем растрескавшееся лобовое стекло, он прихватил за шиворот потерявшего сознание пассажира. И тут с близкого расстояния ударила автоматная очередь.
Пули с характерным звуком проштамповали легкий, как консервная банка, корпус машины. Тело под рукой Сиверова несколько раз конвульсивно дернулось. Бедняге уже не помочь, надо самому срочно вываливаться из «банки».
Обсыпанный осколками стекла, Глеб нырнул в кусты и дважды выстрелил в ту точку, откуда вели огонь из автомата. В ответ огонь открыли сразу с трех сторон. Сгруппировавшись, он откатился чуть дальше вниз, под защиту могучего тополиного ствола. Потратил две пули из небогатого запаса, расстреляв обе фары перевернутой машины — они еще продолжали светить.
Темнота всегда была его союзником, в темноте Слепой приобретал неоспоримое преимущество над врагами. Трасса была наверху — кроме тормозного следа и двух сбитых столбиков, там не осталось других следов аварии. При повороте каждая очередная машина ненадолго выбрасывала в сторону сноп света.
Противники торопились. На месте происшествия могли появиться сотрудники украинской автоинспекции. Сиверов прижался боком к стволу дерева и удивился возникшей паузе в стрельбе. Взглянул наверх и все понял. Кто-то затормозил и решил выглянуть вниз с обочины. Нападавшие ненадолго прекратили огонь — водителю ничего не стоит вызвать по мобильнику ментов.
Темнота в кустах была кромешной, но мужик наверху, судя по всему, различил перевернутый автомобиль. Сделал несколько шагов вниз. Сиверову пришлось выстрелить в воздух. Мужик сразу же припал к земле и стремительно скрылся из виду на четвереньках. По свету фар было видно, как тронулась его машина.
Стрельба возобновилась прежним сбивчивым многоголосьем. В темноте безлунной ночи враги ориентировались только на громаду дерева, зато Глеб время от времени различал силуэты.
Он выстрелил дважды. Один из противников оцепенел, даже не вскрикнув. Второй, наоборот, мучительно застонал, стал звать на помощь. Третий, пока еще живой и здоровый, принялся истерично мочить из двух стволов разом. Сиверов прижался к земле, чтобы переждать этот град пуль. Он знал, что ответным выстрелом не промахнется, но тут на трассе послышались сирена и визг тормозов.
Явились менты. Пора было отставить в сторону разборки и разбегаться в разные стороны. Низко пригнувшись, Сиверов попятился назад. Он не чувствовал себя победителем. Ни один из возникших на трассе вопросов не получил ответа. А разобраться с источником угрозы — вещь жизненно необходимая.
ГЛАВА 11
…Шел тридцать восьмой год. Лаврухин по-прежнему работал водителем на мебельной фабрике. Он обзавелся небольшой квартиркой на окраине Берлина и в свободное время проводил здесь химические опыты.
Обстановка в стране заставляла его осторожничать. В Европе началась война — пали Варшава, Прага. Сергей давно уже отказался от идеи опытных плавок в заводских условиях.
Германия давно отслеживала всех инженеров и специалистов, способных принести хоть какую-то пользу военной промышленности. Нет сомнения, что его идеи будут рассмотрены без проволочек, опытные образцы немедленно подвергнутся проверке. И если она пройдет успешно, сталь сразу же запустят в производство, а ему, Лаврухину, создадут идеальные условия для продолжения работы.
Но нацизм уже разделил людей на «чистых» и «нечистых». Уже появились первые «фабрики смерти». Здесь живут не дикие азиаты, а самый цивилизованный народ, поэтому люди другой крови уничтожаются с соблюдением норм санитарии, вдали от глаз обывателей. Механизм безотходного производства уже отлажен, вначале евреев концентрируют в гетто, затем изымают оттуда по мере необходимости…
Из-за бредовой идеи расового превосходства могут погибнуть миллионы людей. Рано или поздно на пути гитлеровских танков окажется Россия, теперешний Советский Союз. Как ни режет слух это новое название, родина остается родиной. Чужие штыки не принесут России свободы от коммунистов, в любом случае Гитлер — худшее зло. Нужно держать свои исследования в секрете. Задергивать занавеску на окне, тщательно промывать и подальше прятать колбы, сжигать листы с записями.
Если его арестуют и начнут допрашивать, он не выдаст своего секрета даже под пытками. Но вдруг ему сделают укол наркотического вещества вроде морфия и он уже не сможет в полной мере управлять собой?
И еще крест на груди — большой православный крест. На заводах Круппа много талантливых инженеров, ученых — все они служат рейху. Если крест попадет к ним в руки, они могут восстановить примерный состав и пропорции присадок для выплавки.
Рассуждая таким образом, Лаврухин прекратил опыты. Тем более что они подтверждали достигнутый в Крыму результат. Впервые после двадцати лет он снял с груди массивный крест и спрятал под полом. Но тайник с каждым днем казался все менее надежным. Неужели ему придется уничтожить единственный образец?
А что если передать его в советское посольство? Большевикам, надругавшимся над Россией? Но кто другой сейчас отвечает за страну, кто еще в состоянии организовать отпор врагу? Эмигрантские организации, погрязшие в склоках? Наследники Романовых, которые перегрызлись друг с другом?
Тяжелые мысли не оставляли Лаврухина ни на минуту. Ни за рулем грузовичка, ни в холостяцкой квартирке, где он готовил себе еду. Он засыпал с ними и просыпался. Снова вытащил крест из тайника и повесил себе на грудь.
Обратиться в посольство? Но кого большевики отправляют на ответственную работу за границей — самых надежных и проверенных товарищей. Для таких людей он — врангелевский офицер, недобитый враг.
НКВД до сих пор охотится за белогвардейцами, не так давно выкрали из Парижа и увезли в Москву, в застенки генерала Кутепова. Самому, своими ногами идти к этим людям? Стукнут по башке, очнешься уже «дома». Только голубого русского неба увидеть не дадут. Допросят в подвале, в каменном мешке, и здесь же «кокнут» выстрелом в затылок.
Мебельный магазин получал товар с одного и того же склада. Раза два в неделю Лаврухин проезжал знакомым маршрутом. Теперь немного изменил его, чтобы проехать мимо советского посольства. За последние годы автомобильное движение в Берлине стало очень оживленным, и он надеялся, что не привлечет внимания.
Красное знамя с серпом и молотом на крыше… Каждый раз Лаврухина передергивало, хотелось отвернуться в сторону. Но надо смотреть, замечать входящих и выходящих людей. Вот симпатичная девушка, наверняка секретарша. Милое русское лицо, но внешность, конечно, обманчива. Наверняка сотрудница НКВД — других сюда не пришлют.
Вот мужчина в сером пальто и мягкой шляпе. Ничем не отличишь от местного бюргера. Лет сорок на вид — наверное, носил когда-то галифе и кожанку, рубил саблей сплеча. Теперь вот обтесался, стал господином европейского пошиба. Натягивает перчатки, чтобы ладони не обветрились, поправляет на шее тонкое кашне.
Возле посольства Лаврухин слегка сбрасывал скорость, за поворотом прибавлял, чтобы наверстать крюк. Однажды его оштрафовали за слишком быструю езду, с тех пор он внимательнее следил за спидометром.
Прикидывал, к кому бы лучше обратиться. Зайти следом за секретаршей в кафе напротив посольства? Она частенько заглядывает туда в перерыве послушать музыку и полакомиться горячим шоколадом. Но девушка слишком маленький винтик в штате посольства. Она ничего не предпримет на свой страх и риск, в лучшем случае передаст записку по инстанциям.
Люди на ответственных постах — советник посольства или военный атташе — могут решить, что это провокация. И не станут рисковать карьерой ради контакта с сомнительной личностью.
Отрекомендуешься русским человеком — они сделают однозначный вывод: эмигрант, сволочь недобитая. Ради дела придется соврать, назваться гражданином СССР. Перебрав множество вариантов, Лаврухин настрочил следующее:
«В посольство Советского Союза. Гражданин СССР, работающий в Германии, просит о срочной встрече. Вопрос имеет прямое отношение к военной безопасности страны. Напишите где-нибудь возле остановки на Гумбольдтштрассе номер вашего телефона».
Три дня он не мог улучить момент. Два раза девушки не было в кафе — грузовик проезжал мимо слишком рано или чересчур поздно. В третий раз он не стал останавливать — фигура человека возле тумбы с афишами показалась ему подозрительной. Гестаповский соглядатай? Наверняка они сменяют друг друга возле посольства, следят за обстановкой. Возможно, следуют «хвостом» за тем или другим сотрудником.
В четвертый раз Лаврухин наконец увидел девушку через витринное стекло, она сидела за столиком в одиночестве. Остановив машину за углом, он вышел из грузовика с колотящимся сердцем и тут обратил внимание на человека, который покупал газету. Человек выглядел обычным добропорядочным горожанином. Слишком обычным, слишком среднестатистическим. Ни в лице, ни в одежде не было ни одной примечательной черты. Пожалуй, только беспечное выражение.
Лаврухин решил купить сигарет и отправиться обратно к грузовичку. Но тут из двери под красным флагом вышел сотрудник посольства, сел в легковой автомобиль, где его ждал шофер. Едва машина отъехала, как господин с газетой, сохраняя прежнее беспечное выражение, направился к телефонной будке. Она находилась на противоположной от кафе стороне, и Лаврухин решил, что у него есть в запасе несколько минут.
Стараясь шагать широко, но не слишком быстро, он переступил порог заведения. Попросил у стойки только пирожное, не желая задерживаться ни на секунду в ожидании кофе. Положил мелочь, отсчитанную заранее. И подсел за столик к девушке, спросив по-немецки разрешения.
Секретарша кивнула, Лаврухин подумал про себя, что она, возможно, плохо владеет чужим языком. При работе на печатающей машинке это ни к чему — делопроизводство в посольстве все равно ведется на русском.
Выглянув через витринное стекло, он увидел господина с газетой. Тот уже закончил телефонный разговор и прогулочным шагом направлялся в сторону кафе, на ходу закуривая сигарету.
Надо передать записку как можно скорей. Только бы девица не дернулась, не выкатила глаза, решив, что ей делают непристойное предложение. В Москве его, наверное, делают не так, но откуда ей знать, как бывает в Германии?
Лаврухин еще раз скосил глаз в сторону приближающегося немца. Тут ему пришло в голову, что дама за стойкой в нарядном переднике тоже скорее всего знает в лицо сотрудников советского посольства и сообщает куда следует любую, даже самую обыденную, информацию. Наверняка отметила для себя, что сегодня рядом с русской секретаршей пристроился некто лет сорока пяти на вид, светлоглазый с легкими залысинами, в мешковатом, старомодном плаще.
Очередной посетитель перекрыл буфетчице видимость. Лаврухин потянулся за салфеткой и выпустил из рук записку, скатанную в шарик. Выпустил так, чтобы шарик прокатился несколько сантиметров по полированному дереву и очутился возле блюдца секретарши. Не успела она поднять удивленных глаз, как он едва слышно шепнул по-русски:
— Возьмите, это очень важно. Вытер губы от сахарной пудры и встал из-за стола.
На следующий день после передачи записки Лаврухин явился вечером на Гумбольдтштрассе. Он специально выбрал место достаточно далекое и от мебельного магазина, и от склада, и от своей квартирки на окраине. Даже если послание попадет в руки нацистов, оно не даст им существенной зацепки.
Вот и остановка трамвая. Мокрый асфальт, мокрые рельсы, люди под мокрыми зонтами. Как некстати этот чертов дождь — вдруг он смыл написанное?
Лаврухин двигался по тротуару близко от стен домов, делая вид, что пытается защититься таким образом от косых струй. Изо всех сил он старался выглядеть обычным прохожим и сильно не присматриваться к кирпичной кладке.
Встал под навесом на остановке, вытер ладонью мокрое лицо. В ожидании трамвая можно переминаться с ноги на ногу, разворачиваться туда-сюда. Нигде ничего похожего на цифры номера.
С досады Лаврухин прикусил губу и запрокинул голову кверху. И тотчас увидел цифры, мелко и неаккуратно нарисованные мелом на внутренней стороне навеса. Рядом было несколько раз намалевано по-немецки «Хайль» и красовались корявые свастики. Все в целом выглядело мазней подростков, не знающих, куда выплеснуть энергию.
Сев в трамвай, Лаврухин доехал до конечной. Ждал, пока сойдет последний из пассажиров, которые сели одновременно с ним. От конечной двинулся пешком, ступал в лужи, не разбирая дороги. Неужели он в самом деле готов сотрудничать с красными, предать то дело, ради которого гибли соратники на Дону, на Кубани, в Крыму? Как бы они оценили его шаг, если б восстали сейчас из могил?
Слишком многое изменилось с тех пор, родились такие чудища, о которых раньше понятия не имели. Он попробовал бы объяснить, убедить боевых друзей в правильности своего выбора. Но вначале надо сделать этот выбор.
В отблеске вечерних берлинских огней, расплывающихся на мокром стекле, он долго смотрел на телефон, затем набрал номер.
— Алло, слушаю.
— Это я. Надо договориться о встрече.
— Чем раньше, тем лучше. Если дело действительно серьезное. Мы правильно вас поняли?
Чертовы коллективисты! Не могут говорить от себя — «мы» да «мы». Как будто каждый выступает от имени всего трудового народа. Ничего не поделаешь, придется терпеть.
— Где вы сейчас?
Лаврухин огляделся в поисках таблички с названием улицы. Он еще недостаточно хорошо знал весь огромный город.
— Аугсбургерщтрассе, дом тридцать два? — уточнил голос в трубке. — Отлично. Пройдите вперед до сквера, я подъеду на «Опеле».
— На машине?
— Не волнуйтесь, не на посольской. Идите не спеша, пока доберетесь, я как раз буду.
Бывший майор все-таки дошел раньше, сказалось нетерпение. Остановился в неосвещенном месте, внимательно глядя на пустынную проезжую часть. Фонарь четко высвечивал рисунок дождя, мокрые листья кленов казались неправдоподобными, будто вырезанными из крашеной жести.
Лаврухин понимал, что ставит на карту не только свою жизнь, но и нечто большее — смысл этой жизни. Если он неправильно оценил ситуацию, если Сталин и Гитлер найдут общий язык, новая сталь только поможет коммунистам укрепить свою власть над Россией, поработить другие народы.
Мягко шурша шинами, подъехал и остановился «Опель». Широко перекрестившись, Лаврухин сделал шаг из тени и направился к машине. Приблизился вплотную и узнал человека за рулем: тот самый сотрудник в сером пальто и светлом кашне, которого он уже видел выходящим из посольства. Это уже хорошо, это избавляет от большей части сомнений по поводу личности.
Сотрудник кивнул, приглашая садиться. Открывая дверцу, Лаврухин мучительно решал про себя вопрос — обмениваться ли рукопожатием с большевиком. Но сотрудник избавил его от тяжких сомнений — он и не собирался протягивать руку.
— Чертова погода. Не люблю сырость. В Москве сейчас нормальный морозец, а здесь сопли.
Его одежда была сухой в отличие от лаврухинской — сотрудника раздражал не сам сегодняшний день, а перспектива на ближайшие месяцы.
— Надеюсь, вы захватили с собой документы, чтобы я сразу мог понять, с кем имею дело?
— В своей записке я был не совсем точен. Я не гражданин СССР, я давно живу в Германии. Если бы я сказал правду, вы бы вряд ли согласились на встречу. У вас ведь не поощряют контакты с эмигрантами.
— Смотря чему эти контакты посвящены. Если мы получаем от этого пользу…
— Я не собираюсь работать добровольным осведомителем, — нервно прервал его Лаврухин. — Не состою здесь ни в каких эмигрантских организациях, и даже если бы состоял…
Человек за рулем пожал плечами. Двигатель не работал, «Опель» стоял с погашенными фарами, но взволнованному Лаврухину казалось, что машина медленно катится вперед по небольшому уклону мостовой.
— Давайте без «если», поконкретнее. В любом случае вам нужно назваться.
— Сергей Лаврухин, воевал в Крыму майором, под началом Врангеля, — с вызовом отчеканил пассажир. Сотрудник посольства кивнул. На минуту в салоне «Опеля» повисло молчание.
— Так что вам угодно, господин майор? — слово «господин» человек за рулем произнес с нескрываемой иронией.
— Мне от вас ничего не нужно. В преддверии войны хочу помочь родине. Я воевал с конца четырнадцатого по начало двадцатого и знаю, чем пахнет большая война.
— Провокационные слухи. Империалистам выгодно столкнуть нас с Германией, но это им не удастся.
— Я долго занимался исследованиями по технологии металлов. В частности, по новому сорту стали — особо прочной и достаточно легкой.
— Хотите передать Родине свои исследования? Это действительно поступок патриота. Документы у вас с собой? Нет? Тогда постарайтесь все связно изложить, подшейте листы в папку, и мы с вами встретимся еще раз.
Вспомнилось царское министерство флота и схожий совет чиновника в новеньком мундире.
— Сейчас наука в СССР движется семимильными шагами, возможно, ваше «открытие» давно устарело. Но если оно принесет пользу, компетентные органы могут даже рассмотреть вопрос о вашем помиловании.
— Помиловании? — возмутился Лаврухин.
«С каких это пор преступники милуют честных людей?» — хотелось бросить ему в спокойное лицо дипломата. Но если ты сам напросился на контакт, глупо оскорблять собеседника. Сергей едва сдержался, стиснув зубы.
— Спасибо, не нуждаюсь.
— Где вы проводили опыты, если не секрет? Или все ваши идеи пока еще умозрительны?
«По сути, он прав, — подумал Лаврухин. — Именно так должен разговаривать победитель с побежденным. Человек, командированный правительством, — с изгнанником. Ответственный сотрудник посольства с водителем грузовика. Если я отвечу, что последние опыты ставил на кухне, это прозвучит абсурдно».
— У меня есть образец, — пробормотал он, опустив глаза, как провинившийся.
— Вот и замечательно. В следующий раз захватите и его.
Встреча с дипломатом только усугубила сомнения, разбередила душу. Лаврухин не мог найти себе места. В который раз он вспоминал разговор и приходил к неутешительным выводам. Эти люди презирают эмигрантов, считают их способными только на диверсии. Они никогда не пустят в широкое производство сталь, изобретенную бывшим врангелевцем. Тем более не внедрят ее в военную промышленность — для своих самолетов, танков, морских крейсеров и подводных лодок.
Даже если они удосужатся проверить свойства образца, они все равно будут искать подвох. А вдруг в новой стали начнет накапливаться так называемая «усталость»— через пару лет детали механизмов дадут трещины?
И все-таки Лаврухин не мог отказаться от своей долго вынашиваемой идеи. Раз за разом брал в руки трубку, даже номер начинал набирать, но раньше времени давал отбой.
Неожиданно подоспела новость — ожидается визит Молотова в Германию, заключение пакта о ненападении. Газеты стремительно раскупались, берлинский вокзал украсили парными флажками — советским и германским.
Выходит, Гитлер и Сталин смогли договориться между собой о дележе добычи. Какое счастье, что он, Лаврухин, вовремя остановился. Теперь, когда между большевиками и фашистами намечается союз, они вполне могут делиться любой информацией. Может быть, в Москве не рискнули бы воспользоваться рецептом из подозрительных рук и перебросили бы образец немцам. А уж немцы все проверят досконально и внедрят сталь без проволочек.
Пожалуй, лучшее, что сейчас можно сделать, — похоронить навсегда свои идеи. Так, чтоб не осталось даже следов. В мире не видно силы, которой не страшно было бы доверить непробиваемую броню. Англичане с американцами? Эти себе на уме, всегда держат фигу в кармане. Они не переваривают Россию в любых вариантах — царском, демократическом, большевистском.
Обстановка в стране заставляла его осторожничать. В Европе началась война — пали Варшава, Прага. Сергей давно уже отказался от идеи опытных плавок в заводских условиях.
Германия давно отслеживала всех инженеров и специалистов, способных принести хоть какую-то пользу военной промышленности. Нет сомнения, что его идеи будут рассмотрены без проволочек, опытные образцы немедленно подвергнутся проверке. И если она пройдет успешно, сталь сразу же запустят в производство, а ему, Лаврухину, создадут идеальные условия для продолжения работы.
Но нацизм уже разделил людей на «чистых» и «нечистых». Уже появились первые «фабрики смерти». Здесь живут не дикие азиаты, а самый цивилизованный народ, поэтому люди другой крови уничтожаются с соблюдением норм санитарии, вдали от глаз обывателей. Механизм безотходного производства уже отлажен, вначале евреев концентрируют в гетто, затем изымают оттуда по мере необходимости…
Из-за бредовой идеи расового превосходства могут погибнуть миллионы людей. Рано или поздно на пути гитлеровских танков окажется Россия, теперешний Советский Союз. Как ни режет слух это новое название, родина остается родиной. Чужие штыки не принесут России свободы от коммунистов, в любом случае Гитлер — худшее зло. Нужно держать свои исследования в секрете. Задергивать занавеску на окне, тщательно промывать и подальше прятать колбы, сжигать листы с записями.
Если его арестуют и начнут допрашивать, он не выдаст своего секрета даже под пытками. Но вдруг ему сделают укол наркотического вещества вроде морфия и он уже не сможет в полной мере управлять собой?
И еще крест на груди — большой православный крест. На заводах Круппа много талантливых инженеров, ученых — все они служат рейху. Если крест попадет к ним в руки, они могут восстановить примерный состав и пропорции присадок для выплавки.
Рассуждая таким образом, Лаврухин прекратил опыты. Тем более что они подтверждали достигнутый в Крыму результат. Впервые после двадцати лет он снял с груди массивный крест и спрятал под полом. Но тайник с каждым днем казался все менее надежным. Неужели ему придется уничтожить единственный образец?
А что если передать его в советское посольство? Большевикам, надругавшимся над Россией? Но кто другой сейчас отвечает за страну, кто еще в состоянии организовать отпор врагу? Эмигрантские организации, погрязшие в склоках? Наследники Романовых, которые перегрызлись друг с другом?
Тяжелые мысли не оставляли Лаврухина ни на минуту. Ни за рулем грузовичка, ни в холостяцкой квартирке, где он готовил себе еду. Он засыпал с ними и просыпался. Снова вытащил крест из тайника и повесил себе на грудь.
Обратиться в посольство? Но кого большевики отправляют на ответственную работу за границей — самых надежных и проверенных товарищей. Для таких людей он — врангелевский офицер, недобитый враг.
НКВД до сих пор охотится за белогвардейцами, не так давно выкрали из Парижа и увезли в Москву, в застенки генерала Кутепова. Самому, своими ногами идти к этим людям? Стукнут по башке, очнешься уже «дома». Только голубого русского неба увидеть не дадут. Допросят в подвале, в каменном мешке, и здесь же «кокнут» выстрелом в затылок.
***
Мебельный магазин получал товар с одного и того же склада. Раза два в неделю Лаврухин проезжал знакомым маршрутом. Теперь немного изменил его, чтобы проехать мимо советского посольства. За последние годы автомобильное движение в Берлине стало очень оживленным, и он надеялся, что не привлечет внимания.
Красное знамя с серпом и молотом на крыше… Каждый раз Лаврухина передергивало, хотелось отвернуться в сторону. Но надо смотреть, замечать входящих и выходящих людей. Вот симпатичная девушка, наверняка секретарша. Милое русское лицо, но внешность, конечно, обманчива. Наверняка сотрудница НКВД — других сюда не пришлют.
Вот мужчина в сером пальто и мягкой шляпе. Ничем не отличишь от местного бюргера. Лет сорок на вид — наверное, носил когда-то галифе и кожанку, рубил саблей сплеча. Теперь вот обтесался, стал господином европейского пошиба. Натягивает перчатки, чтобы ладони не обветрились, поправляет на шее тонкое кашне.
Возле посольства Лаврухин слегка сбрасывал скорость, за поворотом прибавлял, чтобы наверстать крюк. Однажды его оштрафовали за слишком быструю езду, с тех пор он внимательнее следил за спидометром.
Прикидывал, к кому бы лучше обратиться. Зайти следом за секретаршей в кафе напротив посольства? Она частенько заглядывает туда в перерыве послушать музыку и полакомиться горячим шоколадом. Но девушка слишком маленький винтик в штате посольства. Она ничего не предпримет на свой страх и риск, в лучшем случае передаст записку по инстанциям.
Люди на ответственных постах — советник посольства или военный атташе — могут решить, что это провокация. И не станут рисковать карьерой ради контакта с сомнительной личностью.
Отрекомендуешься русским человеком — они сделают однозначный вывод: эмигрант, сволочь недобитая. Ради дела придется соврать, назваться гражданином СССР. Перебрав множество вариантов, Лаврухин настрочил следующее:
«В посольство Советского Союза. Гражданин СССР, работающий в Германии, просит о срочной встрече. Вопрос имеет прямое отношение к военной безопасности страны. Напишите где-нибудь возле остановки на Гумбольдтштрассе номер вашего телефона».
Три дня он не мог улучить момент. Два раза девушки не было в кафе — грузовик проезжал мимо слишком рано или чересчур поздно. В третий раз он не стал останавливать — фигура человека возле тумбы с афишами показалась ему подозрительной. Гестаповский соглядатай? Наверняка они сменяют друг друга возле посольства, следят за обстановкой. Возможно, следуют «хвостом» за тем или другим сотрудником.
В четвертый раз Лаврухин наконец увидел девушку через витринное стекло, она сидела за столиком в одиночестве. Остановив машину за углом, он вышел из грузовика с колотящимся сердцем и тут обратил внимание на человека, который покупал газету. Человек выглядел обычным добропорядочным горожанином. Слишком обычным, слишком среднестатистическим. Ни в лице, ни в одежде не было ни одной примечательной черты. Пожалуй, только беспечное выражение.
Лаврухин решил купить сигарет и отправиться обратно к грузовичку. Но тут из двери под красным флагом вышел сотрудник посольства, сел в легковой автомобиль, где его ждал шофер. Едва машина отъехала, как господин с газетой, сохраняя прежнее беспечное выражение, направился к телефонной будке. Она находилась на противоположной от кафе стороне, и Лаврухин решил, что у него есть в запасе несколько минут.
Стараясь шагать широко, но не слишком быстро, он переступил порог заведения. Попросил у стойки только пирожное, не желая задерживаться ни на секунду в ожидании кофе. Положил мелочь, отсчитанную заранее. И подсел за столик к девушке, спросив по-немецки разрешения.
Секретарша кивнула, Лаврухин подумал про себя, что она, возможно, плохо владеет чужим языком. При работе на печатающей машинке это ни к чему — делопроизводство в посольстве все равно ведется на русском.
Выглянув через витринное стекло, он увидел господина с газетой. Тот уже закончил телефонный разговор и прогулочным шагом направлялся в сторону кафе, на ходу закуривая сигарету.
Надо передать записку как можно скорей. Только бы девица не дернулась, не выкатила глаза, решив, что ей делают непристойное предложение. В Москве его, наверное, делают не так, но откуда ей знать, как бывает в Германии?
Лаврухин еще раз скосил глаз в сторону приближающегося немца. Тут ему пришло в голову, что дама за стойкой в нарядном переднике тоже скорее всего знает в лицо сотрудников советского посольства и сообщает куда следует любую, даже самую обыденную, информацию. Наверняка отметила для себя, что сегодня рядом с русской секретаршей пристроился некто лет сорока пяти на вид, светлоглазый с легкими залысинами, в мешковатом, старомодном плаще.
Очередной посетитель перекрыл буфетчице видимость. Лаврухин потянулся за салфеткой и выпустил из рук записку, скатанную в шарик. Выпустил так, чтобы шарик прокатился несколько сантиметров по полированному дереву и очутился возле блюдца секретарши. Не успела она поднять удивленных глаз, как он едва слышно шепнул по-русски:
— Возьмите, это очень важно. Вытер губы от сахарной пудры и встал из-за стола.
***
На следующий день после передачи записки Лаврухин явился вечером на Гумбольдтштрассе. Он специально выбрал место достаточно далекое и от мебельного магазина, и от склада, и от своей квартирки на окраине. Даже если послание попадет в руки нацистов, оно не даст им существенной зацепки.
Вот и остановка трамвая. Мокрый асфальт, мокрые рельсы, люди под мокрыми зонтами. Как некстати этот чертов дождь — вдруг он смыл написанное?
Лаврухин двигался по тротуару близко от стен домов, делая вид, что пытается защититься таким образом от косых струй. Изо всех сил он старался выглядеть обычным прохожим и сильно не присматриваться к кирпичной кладке.
Встал под навесом на остановке, вытер ладонью мокрое лицо. В ожидании трамвая можно переминаться с ноги на ногу, разворачиваться туда-сюда. Нигде ничего похожего на цифры номера.
С досады Лаврухин прикусил губу и запрокинул голову кверху. И тотчас увидел цифры, мелко и неаккуратно нарисованные мелом на внутренней стороне навеса. Рядом было несколько раз намалевано по-немецки «Хайль» и красовались корявые свастики. Все в целом выглядело мазней подростков, не знающих, куда выплеснуть энергию.
Сев в трамвай, Лаврухин доехал до конечной. Ждал, пока сойдет последний из пассажиров, которые сели одновременно с ним. От конечной двинулся пешком, ступал в лужи, не разбирая дороги. Неужели он в самом деле готов сотрудничать с красными, предать то дело, ради которого гибли соратники на Дону, на Кубани, в Крыму? Как бы они оценили его шаг, если б восстали сейчас из могил?
Слишком многое изменилось с тех пор, родились такие чудища, о которых раньше понятия не имели. Он попробовал бы объяснить, убедить боевых друзей в правильности своего выбора. Но вначале надо сделать этот выбор.
В отблеске вечерних берлинских огней, расплывающихся на мокром стекле, он долго смотрел на телефон, затем набрал номер.
— Алло, слушаю.
— Это я. Надо договориться о встрече.
— Чем раньше, тем лучше. Если дело действительно серьезное. Мы правильно вас поняли?
Чертовы коллективисты! Не могут говорить от себя — «мы» да «мы». Как будто каждый выступает от имени всего трудового народа. Ничего не поделаешь, придется терпеть.
— Где вы сейчас?
Лаврухин огляделся в поисках таблички с названием улицы. Он еще недостаточно хорошо знал весь огромный город.
— Аугсбургерщтрассе, дом тридцать два? — уточнил голос в трубке. — Отлично. Пройдите вперед до сквера, я подъеду на «Опеле».
— На машине?
— Не волнуйтесь, не на посольской. Идите не спеша, пока доберетесь, я как раз буду.
Бывший майор все-таки дошел раньше, сказалось нетерпение. Остановился в неосвещенном месте, внимательно глядя на пустынную проезжую часть. Фонарь четко высвечивал рисунок дождя, мокрые листья кленов казались неправдоподобными, будто вырезанными из крашеной жести.
Лаврухин понимал, что ставит на карту не только свою жизнь, но и нечто большее — смысл этой жизни. Если он неправильно оценил ситуацию, если Сталин и Гитлер найдут общий язык, новая сталь только поможет коммунистам укрепить свою власть над Россией, поработить другие народы.
Мягко шурша шинами, подъехал и остановился «Опель». Широко перекрестившись, Лаврухин сделал шаг из тени и направился к машине. Приблизился вплотную и узнал человека за рулем: тот самый сотрудник в сером пальто и светлом кашне, которого он уже видел выходящим из посольства. Это уже хорошо, это избавляет от большей части сомнений по поводу личности.
Сотрудник кивнул, приглашая садиться. Открывая дверцу, Лаврухин мучительно решал про себя вопрос — обмениваться ли рукопожатием с большевиком. Но сотрудник избавил его от тяжких сомнений — он и не собирался протягивать руку.
— Чертова погода. Не люблю сырость. В Москве сейчас нормальный морозец, а здесь сопли.
Его одежда была сухой в отличие от лаврухинской — сотрудника раздражал не сам сегодняшний день, а перспектива на ближайшие месяцы.
— Надеюсь, вы захватили с собой документы, чтобы я сразу мог понять, с кем имею дело?
— В своей записке я был не совсем точен. Я не гражданин СССР, я давно живу в Германии. Если бы я сказал правду, вы бы вряд ли согласились на встречу. У вас ведь не поощряют контакты с эмигрантами.
— Смотря чему эти контакты посвящены. Если мы получаем от этого пользу…
— Я не собираюсь работать добровольным осведомителем, — нервно прервал его Лаврухин. — Не состою здесь ни в каких эмигрантских организациях, и даже если бы состоял…
Человек за рулем пожал плечами. Двигатель не работал, «Опель» стоял с погашенными фарами, но взволнованному Лаврухину казалось, что машина медленно катится вперед по небольшому уклону мостовой.
— Давайте без «если», поконкретнее. В любом случае вам нужно назваться.
— Сергей Лаврухин, воевал в Крыму майором, под началом Врангеля, — с вызовом отчеканил пассажир. Сотрудник посольства кивнул. На минуту в салоне «Опеля» повисло молчание.
— Так что вам угодно, господин майор? — слово «господин» человек за рулем произнес с нескрываемой иронией.
— Мне от вас ничего не нужно. В преддверии войны хочу помочь родине. Я воевал с конца четырнадцатого по начало двадцатого и знаю, чем пахнет большая война.
— Провокационные слухи. Империалистам выгодно столкнуть нас с Германией, но это им не удастся.
— Я долго занимался исследованиями по технологии металлов. В частности, по новому сорту стали — особо прочной и достаточно легкой.
— Хотите передать Родине свои исследования? Это действительно поступок патриота. Документы у вас с собой? Нет? Тогда постарайтесь все связно изложить, подшейте листы в папку, и мы с вами встретимся еще раз.
Вспомнилось царское министерство флота и схожий совет чиновника в новеньком мундире.
— Сейчас наука в СССР движется семимильными шагами, возможно, ваше «открытие» давно устарело. Но если оно принесет пользу, компетентные органы могут даже рассмотреть вопрос о вашем помиловании.
— Помиловании? — возмутился Лаврухин.
«С каких это пор преступники милуют честных людей?» — хотелось бросить ему в спокойное лицо дипломата. Но если ты сам напросился на контакт, глупо оскорблять собеседника. Сергей едва сдержался, стиснув зубы.
— Спасибо, не нуждаюсь.
— Где вы проводили опыты, если не секрет? Или все ваши идеи пока еще умозрительны?
«По сути, он прав, — подумал Лаврухин. — Именно так должен разговаривать победитель с побежденным. Человек, командированный правительством, — с изгнанником. Ответственный сотрудник посольства с водителем грузовика. Если я отвечу, что последние опыты ставил на кухне, это прозвучит абсурдно».
— У меня есть образец, — пробормотал он, опустив глаза, как провинившийся.
— Вот и замечательно. В следующий раз захватите и его.
***
Встреча с дипломатом только усугубила сомнения, разбередила душу. Лаврухин не мог найти себе места. В который раз он вспоминал разговор и приходил к неутешительным выводам. Эти люди презирают эмигрантов, считают их способными только на диверсии. Они никогда не пустят в широкое производство сталь, изобретенную бывшим врангелевцем. Тем более не внедрят ее в военную промышленность — для своих самолетов, танков, морских крейсеров и подводных лодок.
Даже если они удосужатся проверить свойства образца, они все равно будут искать подвох. А вдруг в новой стали начнет накапливаться так называемая «усталость»— через пару лет детали механизмов дадут трещины?
И все-таки Лаврухин не мог отказаться от своей долго вынашиваемой идеи. Раз за разом брал в руки трубку, даже номер начинал набирать, но раньше времени давал отбой.
Неожиданно подоспела новость — ожидается визит Молотова в Германию, заключение пакта о ненападении. Газеты стремительно раскупались, берлинский вокзал украсили парными флажками — советским и германским.
Выходит, Гитлер и Сталин смогли договориться между собой о дележе добычи. Какое счастье, что он, Лаврухин, вовремя остановился. Теперь, когда между большевиками и фашистами намечается союз, они вполне могут делиться любой информацией. Может быть, в Москве не рискнули бы воспользоваться рецептом из подозрительных рук и перебросили бы образец немцам. А уж немцы все проверят досконально и внедрят сталь без проволочек.
Пожалуй, лучшее, что сейчас можно сделать, — похоронить навсегда свои идеи. Так, чтоб не осталось даже следов. В мире не видно силы, которой не страшно было бы доверить непробиваемую броню. Англичане с американцами? Эти себе на уме, всегда держат фигу в кармане. Они не переваривают Россию в любых вариантах — царском, демократическом, большевистском.
ГЛАВА 12
На встрече авторитетов по поводу «происков Москвы» присутствовало восемь человек — разных возрастов, национальностей, привычек. Самый грамотный имел два высших образования, самый заслуженный — двадцать пять лет отсидки. На шее самого щеголеватого красовался шелковый платок, руки у самого матерого напоминали две большие кувалды, обтянутые красноватой кожей.
Всю разношерстную компанию объединяло одно — эти люди реально контролировали Крым. Границы, которые они очертили, были гораздо важнее административных, официальных границ крымских районов. Картавый выступил с кратким сообщением насчет визитера из Москвы.
— Не скрою, были сомнения. Теперь не осталось. При нем было оружие, — тут Картавый загнул палец и обвел взглядом присутствующих. Все молча ждали продолжения. — Он воспользовался им, как профессионал, — настала очередь безымянного пальца. — Дай бог, чтобы у каждого из нас побольше было таких ребят.
Картавый перевел взгляд на Алика, приглашая добавить слово. Иначе людям может показаться, что ему, Картавому, это нужно больше других. Татарин тронул тонкие темно-рыжие усы и негромко произнес:
— Он ушел от ментов. Картавый с готовностью загнул средний палец.
— А твоих повязали, — с упреком заметил ему человек с золотыми швейцарскими часами и золотыми запонками.
— Расклад получился поганый, — сказал Картавый в оправдание. — Один труп, один ранен, один цел.
— Всегда лучше три живых человека или три трупа. С ментами сейчас столько головной боли. Совсем оборзели, суки.
— Это еще одна причина нашей встречи. Ребята работали на всех нас. Надо отнестись к ним по-человечески. Ментам нужно срочно забашлять, чтобы дело замяли. У меня бабок хватит… — сделав паузу, Картавый оглядел собравшихся. — Но если по-хорошему, перед лицом угрозы нужна солидарность. В ответ послышалось сразу несколько голосов.
— Раскидать затраты на всех? — уточнил самый грамотный.
— Сразу надо было предупреждать, — упрекнул человек в шейном платке. — Мы бы надежно все организовали.
Всю разношерстную компанию объединяло одно — эти люди реально контролировали Крым. Границы, которые они очертили, были гораздо важнее административных, официальных границ крымских районов. Картавый выступил с кратким сообщением насчет визитера из Москвы.
— Не скрою, были сомнения. Теперь не осталось. При нем было оружие, — тут Картавый загнул палец и обвел взглядом присутствующих. Все молча ждали продолжения. — Он воспользовался им, как профессионал, — настала очередь безымянного пальца. — Дай бог, чтобы у каждого из нас побольше было таких ребят.
Картавый перевел взгляд на Алика, приглашая добавить слово. Иначе людям может показаться, что ему, Картавому, это нужно больше других. Татарин тронул тонкие темно-рыжие усы и негромко произнес:
— Он ушел от ментов. Картавый с готовностью загнул средний палец.
— А твоих повязали, — с упреком заметил ему человек с золотыми швейцарскими часами и золотыми запонками.
— Расклад получился поганый, — сказал Картавый в оправдание. — Один труп, один ранен, один цел.
— Всегда лучше три живых человека или три трупа. С ментами сейчас столько головной боли. Совсем оборзели, суки.
— Это еще одна причина нашей встречи. Ребята работали на всех нас. Надо отнестись к ним по-человечески. Ментам нужно срочно забашлять, чтобы дело замяли. У меня бабок хватит… — сделав паузу, Картавый оглядел собравшихся. — Но если по-хорошему, перед лицом угрозы нужна солидарность. В ответ послышалось сразу несколько голосов.
— Раскидать затраты на всех? — уточнил самый грамотный.
— Сразу надо было предупреждать, — упрекнул человек в шейном платке. — Мы бы надежно все организовали.