Якоби Кейт. Возвращение изгнанника

   Вогн не закончил фразы. Сейчас не время сообщать Осберту о планах на будущее, о грядущей славе Гильдии. Нет. Сначала нужно, чтобы Осберт завершил начатое.
   — Мне нужны достоверные свидетельства к весне, Осберт. Дольше ждать я не намерен. В Данвине что-то происходит. Блэр играет в очень опасную игру, и я должен знать о его намерениях. Король должен знать о них. Вы понимаете?
   — Да, господин.
   Вогн кивнул. Пора было идти: Льюис уже ждал его на площади. Все вместе они направились к базилике.
   Пение монахов и мягкое мерцание свечей сливались в гармонии, словно ложились толстым теплым ковром на каменный пол. Они смягчали суровые Трормы арок, приглушали стук сапог тех, кто пришел попрощаться с усопшим. Перед алтарем священник кланялся вырезанному из дерева изображению Триады; этот барельеф был знаменит по всей Люсаре совершенством тонкой работы. Курильницы наполняли базилику всепроникающим запахом меда и мирра. Гильдийцы прошли к своим обычным местам слева от прохода и в одиночестве уселись на отведенные Гильдии скамьи.
   Положив руки на колени, Вогн оглядел огромный купол и перевел взгляд на алтарь. Он никогда особенно не любил этот храм: здесь всегда было сумрачно, строители базилики намеренно постарались вызвать мистическое чувство присутствия богов. Впрочем, это было даже трогательно: церковь давно утратила связь с божествами. Поклонение теперь было пустой традицией, никчемной оболочкой, в которую простой народ продолжал верить.
   Да, только и всего.
   Завтра вечером духовенство соберется в святилище и изберет человека, который займет место Даунхолла. Человека, который придет на помощь своему народу и снова соединит церковь с Гильдией. По крайней мере Вогн на это надеялся. Несмотря на то что все его планы зависели от исхода выборов, он был бессилен повлиять на него.
   Вогн стиснул кулаки под мягкими складками мантии. Он не жалел о смерти Даунхолла. Три десятка лет, пока Даунхолл был епископом, он противился любой попытке Вогна усилить Гильдию. Даунхолл был реформатор, стремившийся вернуть церкви ее прежнюю славу, непреклонный в своем бескорыстии и милосердии, и это вбило клин между церковью и Гильдией.
   Да, время для перемен пришло. Пора Гильдии снова подняться во весь рост. Разве не ей было доверено богами священное знание, которое следует хранить и умножать? Это нелегкая ноша, но Гильдия остается становым хребтом, без которого общество не может существовать. Если бы не забота и руководство Гильдии, человечество не пережило бы Начало Веков, никогда не преодолело бы барьер времени и все тяготы, выпавшие ему на долю в последующие тысячелетия.
   Вогн сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и постарался устроиться на жесткой скамье поудобнее. Теперь от осуществления давно выношенных планов его отделяло единственное препятствие: синод, который соберется завтра, чтобы выбрать нового главу церкви; однако, что бы ни случилось, Вогн найдет способ добиться успеха!
   Священники двумя рядами выстроились перед алтарем. Глядя на них, Вогн еще раз повторил себе: что бы ни случилось, он найдет способ добиться успеха.
 
   Осберт распахнул перед ним дверь кабинета, и Вогн быстро вошел в комнату.
   — Клянусь кровью богов, два часа этой унылой мессы — и все ради чего? Чтобы мы сидели там и притворялись, будто жалеем, что Даунхолла больше с ним нет? Войдите, Льюис, и закройте за собой дверь. — Вогн рванул завязки мантии на горле и схватил кубок с вином, поданный Осбертом. — Да будут благословенны боги, наконец-то забравшие его!
   Льюис повернул бледное лицо к Вогну.
   — Его многим будет не хватать.
   — Ну, не столь многим, как ему бы хотелось, я уверен! — бросил Вогн. Два часа в окружении плаксивых священников, холод, кусавший руки и ноги, — все это не улучшило его настроения. Да еще Хильдерик, служивший мессу… Если он станет епископом… — Осберт, у меня есть для вас задание.
   — Да, господин? — Осберт наклонился над очагом, протянув к огню руки.
   — Мне нужно, чтобы завтра в святилище был наш человек. Я желаю знать, как пройдет голосование: кто нас поддержит, а кто будет против.
   — Милорд!
   — Не притворяйтесь дураком, вы понимаете, о чем я говорю, — рявкнул Вогн. — Вам известно, что мы с королем обсуждали, кто станет преемником Даунхолла. Селар ясно дал понять синоду, каковы его желания. Они должны избрать Брома или Квинна. Вот мне и нужен кто-нибудь, кто позаботился бы, чтобы они это поняли.
   Осберт покачал головой.
   — Но единственный человек в Гильдии, который может проникнуть туда и не быть разоблачен, — это Нэш, а он сегодня покидает Марсэй.
   — Ну так остановите его! Отправляйтесь. Какое мне дело, что при голосовании не должно быть посторонних. — Вонг допил вино и резко поставил кубок на стол. — Я должен знать, что там произойдет!
 
   Холод каменного пола, на котором преклонила колени Розалинда, заставлял все суставы ныть, спину болеть. Королева впивала эту боль, погружалась в нее, тонула. Пламя и лед, мучения и одиночество… Только молитва давала возможность забыть все это на какое-то время.
   Базилика была уже почти пуста; последние придворные покинули храм. Почетный караул дожидался, когда уйдет и королева, чтобы унести тело Даунхолла. Когда это случится, Розалинда лишится всякой надежды.
   Селар явно принял решение. Он пойдет войной на Майенну, разорвет Люсару на части, поставит на колени церковь — и все ради кровавой мести. Мести за то, что он был младшим сыном, за то, что был любимцем отца, но оказался оттеснен от трона Тироном, когда здоровье того улучшилось. Мести за необходимость поддерживать Тирона, когда майеннские бароны взбунтовались после смерти их отца. Мести Тирону за то, что тот заставил его покинуть Майенну и вторгнуться в Люсару, за то, что жить и умереть ему предстояло вдали от родины, за покушения на его жизнь.
   Эта месть будет стоить Люсаре тысяч жизней. Она разрушит страну, которой в один прекрасный день должен будет управлять ее сын. Милую, прекрасную, изнемогающую Аюсару, лишенную союзников, обреченную на поражение… Те, кто видел ее боль, были бессильны, остальные — слепы.
   Розалинда все это понимала, страдания родины разрывали ей сердце; теперь, когда Даунхолл мертв, некому остановить кошмар, некому поднять голос в защиту обездоленных. Нет теперь спасителя.
   Сложенные руки Розалинды бессильно опустились. Какой-то голос в ее душе убеждал ее не терять веры, но теперь она была глуха к его призыву. Королева устало поднялась на ноги, мельком взглянула на триум, повернулась и вышла из базилики.
 
   Он падал.
   Скользя и кувыркаясь, он с криком свалился с глинистого берега реки. Ледяная вода выжала воздух из легких, стиснулависки, ослепила и оглушила. Только в душе его еще звучал отзвук победного смеха старика. Потом на него обрушилась боль. Это было ужасно: холод проникал, казалось, в самые кости, намокшая одежда тянула вниз. Клинок предательства отсек надежду на спасение, лишил его легкие воздуха. Река, уносящая его с собой, была самой тьмой, черной непроглядной тьмой, вихрящейся вокруг. Не выдержав, он открыл рот; ледяной яд хлынул внутрь. Он все еще боролся, бил по воде руками, натыкаясь на камни, стволы деревьев, собственный меч, путаясь в плаще. Понять, где же поверхность, никак не удавалось, ухватиться было не за что. Вверху, внизу, слева, справа был лишь бешеный поток, увлекающий его в ад. Барабанный бой в ушах, боль в груди… Он не мог больше не дышать, но кругом была только вода. Он тонул.
   Что-то коснулось его руки. Он почти не почувствовал этого, так онемела его плоть. Больше он не двигался вниз по течению. Боль в груди стала такой невыносимой, что он понял: сейчас он вдохнет воду. Пришло время умереть.
   Неожиданно он снова начал двигаться, и его голова вынырнула из воды. Что-то до боли стиснуло его руки, подняло голову еще выше. Он судорожно вздохнул, кашляя и давясь, — теперь вода в легкие не попадала, и он снова и снова глотал живительный воздух.
   Рядом раздался голос. Где-то во тьме кто-то обращался к нему. Голос был спокойный, утешительный, надежный. Он ухватился за этот голос, сосредоточился на нем. Его решительно тащили куда-то, пока он не почувствовал твердую опору за спиной. Он оказался на берегу и растянулся там, совершенно обессиленный. Когда он открыл глаза, кругом была ночь, и лишь звезды, как снежная пыль, покрывали небосвод.
   Голос раздался снова.
   — Как вы? Говорить можете? — Кто-то закутал его в плащ.
   Он повернул голову и посмотрел на человека, спасшего ему жизнь. Это был совсем молодой парень — почти мальчишка, лет пятнадцати или шестнадцати. На него смотрели озабоченные глаза — глаза такие зеленые, что это было заметно даже в темноте.
   Он кивнул и попытался сесть, не в силах отвести взгляд от зеленых глаз. Потом вдруг юное лицо изменилось, заколебалось исловно заструилось, и внезапно над ним наклонился Карлан. В черных глазах старика была издевка, седые волосы не могла скрыть даже ночная тьма. На морщинистом лице появилась победная усмешка.
   — Теперь тебе не сбежать! Теперь ты мой! — проскрежетал голос старика.
 
   Селар резко сел на постели, ловя ртом воздух. Секунду он не мог вспомнить, где находится. Он завертел головой, пока наконец глаза его не различили предрассветное небо в окне и все вокруг не заняло своего привычного места.
   Отдышавшись, он откинул со лба мокрые от пота волосы, потом жадно схватил кубок с вином, всегда стоящий на столике у кровати. Однако кубок был пуст. Селар с проклятием откинул одеяло, спустил ноги на пол, проковылял к шкафчику у окна, достал кувшин с вином и жадно припал к нему.
   Проклятый сон!
   В шкафчике стоял еще один кувшин с вином — полный. Селар перенес его на подоконник, распахнул ставни, закутался в одеяло и опустился на мягкое сиденье у окна. Снаружи висел легкий туман, который будет окутывать долину, пока солнце не поднимется высоко. Воздух был ледяным, но Селар жадно пил его — воспоминание о сновидении никак не проходило.
   Сон не передавал реальности, он говорил лишь о чувствах Селара. Он пробыл в воде не больше минуты, прежде чем Роберт вытащил его на берег. И Карлана там не было — ни тогда, ни потом. Карлан ограничился тем, что столкнул его в воду.
   Селар глотнул еще вина, радуясь его вкусу и теплу, разлившемуся по телу. Хоть он и закутался в одеяло, холодно ему не было. Нет. Все, что он чувствовал, — это пустоту внутри.
   Битва при Селуте, почти четырнадцать лет назад… Он высматривал Карлана. Как раз когда победа стала клониться на сторону армии захватчиков, старик куда-то исчез, и Селар отправился на поиски, желая разделить триумф с человеком, которому был им обязан. Хотя идея завоевания Люсары принадлежала Селару, именно Карлан привлек его внимание к слабости воюющих друг с другом Домов, к слабости короля. Если бы не это, Селар никогда не решился бы начать войну. Люсара была — всегда была — слишком сильной.
   И он нашел Карлана. У реки. Старик стоял на берегу, его черные глаза сверкали в вечернем свете. Карлан протянул к Селару руки со скрюченными пальцами и со смехом прокаркал: теперь тот в его власти. Как испуганный ребенок, Селар отшатнулся, и Карлан столкнул его в воду.
   Предательство. Как и все остальные, Карлан его предал. Все, все его предавали. Все, кроме…
   Но Роберт бежал. Бросил его. Оставил его тонуть — точно так же, как если бы просто отошел от берега много лет назад. Он покинул Селара, потому что не желал нарушить клятву, потому что не желал склонить голову, не желал сдаться тем, кто боролся против его идеалов. А Селар хотел, чтобы он покорился.
   Да, хорошо, что Роберт уехал. Селар остался один — но теперь никто не мог его остановить.
 
   Джордж, граф Кандар, носитель титула «защитник королевства», помедлил у садовой калитки, положив на нее руку. Летом сад был одним из красивейших мест в замке и даже сейчас, в разгар зимы, сохранял определенное очарование. Однако Джордж пришел не любоваться красотами сада; его влекла облаченная в меха фигура на скамье у пруда.
   Там сидела в окружении своих дам Розалинда; она подняла глаза на Джорджа, когда тот пересек сад и низко поклонился.
   — Милорд, я думала, что вы должны были отбыть этим утром в Кандар.
   — Должен был, ваше величество, но король собирает вечером государственный совет, и мне следует на нем присутствовать. Моим землям придется еще несколько дней обойтись без меня.
   Розалинда кивнула и знаком предложила ему сесть. Кандар заметил, как внимательно посмотрели на него придворные дамы, прежде чем вернулись к своим занятиям.
   — Я не ожидал, что вы все еще гуляете в саду в такие морозы. Разве вам не холодно?
   Розалинда развела руками:
   — Как видите, мы еще не замерзли до смерти. Мне кажется, что зимой мы проводим слишком много времени в комнатах. Если только мы не отправляемся на охоту, мы почти не видим солнца, а сегодня, согласитесь, прекрасный день.
   — Я надеюсь, ваше величество не станет рисковать здоровьем, — пробормотал Джордж, искоса бросив взгляд на дам королевы. Одна из них, темноволосая красотка лет шестнадцати, не отрывала от него глаз и теперь в смущении потупилась.
   — Прошу вас, милорд, — сказала Розалинда, — расскажите мне что-нибудь. Я полагаюсь на ваш чуткий слух: вы наверняка слышите все последние новости о моей стране. — Она опустила руки на колени. Сегодня в королеве не было живости, голос ее звучал устало. Казалось, подумал Джордж, она разговаривает с ним, только чтобы отвлечься от грустных мыслей.
   Джордж улыбнулся и кивнул:
   — Ах, но я же последние два месяца находился при дворе. Единственное, что я слышал, — это история об отшельнике из Шан Мосса.
   — Об отшельнике?
   — Да. Говорят, ему было видение. Все это, кажется, случилось глубокой осенью. Отшельник раньше был монахом братства Святого Катберта и ненадолго вернулся в монастырь, чтобы поведать аббату о случившемся с ним. Сразу после этого он исчез, и его больше никто не видел. Существует древнее пророчество, в котором говорится о темном ангеле, который спустится на землю. Он — олицетворение зла и стремится навредить богам, разорвав церковь надвое. Так вот, отшельнику было явлено, что этот день уже наступил, что темный ангел уже ходит по земле и разрушает церковь.
   Джордж рассчитывал, что его рассказ позабавит королеву, но вместо улыбки в ее глазах появился ужас, а голос превратился в хриплый шепот.
   — Может ли это быть правдой? Можно ли верить этому отшельнику?
   Джордж поспешил успокоить Розалинду:
   — Не знаю, миледи. Существует так много пророчеств — иногда сбываются даже самые фантастические. Однако мне думается, что рассказу отшельника придается слишком большое значение. Он ведь жил в лесу один целых двадцать лет. Кто может сказать, не повредился ли его разум от одиночества? Я уверен, в этих россказнях нет правды.
   — В большинстве пророчеств скрыта истина, милорд, — прошептала Розалинда. Взгляд ее словно ушел внутрь. — И бывает такая правда, о которой мы узнаем, когда уже слишком поздно.
   Джордж сложил руки на груди и выдавил улыбку. Ему так и не удалось развеселить ее. Лучше будет уйти.
   — С вашего позволения, ваше величество, я покину вас. Мне нужно еще заняться сборами перед отъездом.
   Розалинда кивнула, и Джордж попятился, а потом вышел в калитку сада. Свернув на дорожку, ведущую к главной замковой башне, он принялся ругать собственную глупость. Так всегда случалось, когда он расставался с Розалиндой. Он клял себя за то, что искал с ней встречи, и за то, что покинул ее. Но что он может сделать? Она была его монархиней, его королевой. Какую надежду может он питать в этой безнадежной ситуации?
   Но все равно он возвращался к ней, и иногда казалось, что она радуется его приходу. Она так мало кого видит… Большинство придворных не обращают внимания на королеву, иногда даже забывая о ее существовании. Ее дамы — из самых знатных семейств, но это скорее политика Селара, стремящегося удерживать при дворе представительниц влиятельных родов, чем забота о супруге. Селар сам как-то признал в разговоре с Джорджем, что считает жену пустоголовым ребенком. Он женился на ней из государственных соображений, чтобы наследник, рожденный принадлежащей к старой знати королевой, укрепил его власть над Аюсарой.
   Джордж не мог не признать мудрости Селара. Эта маленькая уступка древним Домам много сделала для их умиротворения, особенно после рождения Кенрика. Знатные Дома давно уже примирились с владычеством Селара и были готовы в будущем признать королем его сына.
   Но Джордж не мог не спрашивать богов: почему Селар выбрал именно эту единственную драгоценность? Зачем ему было делать своей женой именно Розалинду?
 
   — Ну, закончили вы наконец? — буркнул Хильдерик, упираясь руками в бедра. — Я хотел бы все-таки пообедать сегодня, если не возражаете.
   Годфри не обратил внимания на ворчание архидьякона и продолжал методично освобождать стол от бумаг, перьев и чернильниц, чтобы на него можно было поставить поднос, который держал отец Джон. Годфри был готов примириться с дурным настроением старика, как мирился с осенним дождем. Потерять старого и близкого друга само по себе тяжело, а лишиться наставника и духовного руководителя ужасно вдвойне.
   Он закончил уборку и посторонился, чтобы дать отцу Джону возможность поставить на стол поднос, потом уселся напротив Хильдерика.
   Старик хмыкнул, оглядев блюда, и поднял руку:
   — Не уходите, Джон. Я хочу кое о чем вас спросить.
   — Да, архидьякон?
   Хильдерик рассеянно налил себе в чашу козьего молока — единственного напитка, который теперь разрешали ему пить целители.
   — Вчера в базилике вам лучше было видно. Не явился ли проктор на мессу во всех своих регалиях, или это просто мне примерещилось?
   — Так все и было, архидьякон, — ответил отец Джон. Хильдерик нахмурил свои кустистые седые брови и оттопырил нижнюю губу.
   — Ну и наглость! Попадется он в лапы Бролиха за свое лицемерие!
   — Разве это не было проявлением уважения?
   — Ха! — Хильдерик отломил кусочек хлеба и стряхнул крошки с колен. — Вогну даже слово-то такое непонятно. Ладно. Спасибо, Джон.
   Молодой священник поклонился и вышел. Годфри откинулся в кресле и оценивающе посмотрел на тарелку коллеги.
   — Лично я не могу себе представить, как вы это едите. Детская размазня и молоко!
   — Ну, все зависит от того, насколько вы голодны. — Хильдерик помолчал, пока жевал кусочек размоченного в молоке хлеба. — Так что?
   — Вы о чем?
   — Не будьте ослом, мальчик. Каков счет? Годфри сложил руки на груди.
   — Но выборы состоятся еще только через несколько часов, брат мой. Откуда мне знать, каков будет счет? Боги не благословили меня даром ясновидения.
   Поднеся чашу к губам, Хильдерик нахмурился.
   — Вы нарочно хотите меня разозлить или придуриваетесь просто по привычке?
   — Странные вопросы вы задаете священнику.
   Хильдерик осушил чашу и осторожно поставил ее на стол. Он серьезно посмотрел на Годфри, потом медленно покивал.
   — Значит, дело плохо, как я понимаю? Годфри устало пожал плечами:
   — Это зависит от того, что вы понимаете под «плохо». С одной стороны, мы имеем консерваторов, аббатов и монахов, которым никогда не нравились реформы Даунхолла и которые будут только счастливы восстановить прежние обычаи. Есть умеренные, одобряющие небольшие изменения в структуре церкви, — но только не такие, которые отнимут у них хотя бы часть самостоятельности. Есть немногие рьяные сторонники новых порядков, готовые броситься в объятия Гильдии и поддержать короля. Они счастливы, что Гильдии переданы приюты и лечебницы, верят, что это в интересах церкви и всего народа: избавившись от забот о страждущих, они могут вернуться к созерцательной жизни.
   — А остальные?
   — Разве перечисленных вам мало?
   — К счастью, я полагаю, что вы затронули лишь самый поверхностный слой.
   Годфри улыбнулся, хотя и с запозданием.
   — Хотел бы я тоже в это верить. На самом деле большинство еще колеблется. Нам не удалось воспрепятствовать тому, что у церкви отобрали приюты, а о нападениях разбойников священники пока еще не задумываются. Нам неизвестны планы Селара, а потому мы не можем рассказать о них. Все знают о том, что происходит после смерти Даунхолла, но ни у кого еще нет определенного мнения о позиции церкви.
   Хильдерик с отвращением посмотрел на остатки своей трапезы и отодвинул тарелку. Подняв глаза на Годфри, он сказал:
   — Наши мнения расходятся, брат мой. Я не считаю нерешительность плохим признаком. Если бы к настоящему моменту все разделяли стремления Селара, тогда и правда дело было бы плохо. То, что духовенство все еще готово выслушивать наши доводы, по крайней мере обнадеживает.
   Годфри поднял брови, и Хильдерик поправился:
   — Ну хорошо, слегка обнадеживает, признаю.
   Годфри поднялся, выпрямился во весь свой высокий рост и сжал в руках маленький деревянный триум, висевший у него на груди на серебряной цепи.
   — По правде сказать, меня больше занимают не сами выборы, а то, что случится потом. Предположим, нам удастся настоять на своем и ни Бром, ни Квинн не будет избран. Что тогда произойдет?
   — Ничего особенного, мне кажется. О, конечно, Селар покипятится и покричит — но что на самом деле он сможет сделать? Не разогнать же церковь и казнить нас всех, верно? Он не дурак и прекрасно понимает, что это кончится гражданской войной. Он не может себе позволить прямого выпада против церкви. — Хильдерик, должно быть, прочел кислое выражение на лице Годфри. — Что тут не так?
   — Не знаю. Мне просто не нравится, как все складывается. Не думаю, что Селар покорно примет поражение. Он и так долго дожидался смерти Даунхолла, и то, что он выбрал именно этот момент, чтобы передать приюты Гильдии, вовсе не совпадение: он понимал, что у Даунхолла нет сил ему противиться. Совершенно очевидно, что Бром и Квинн необходимы королю для осуществления дальнейших планов. Я как-то не могу представить себе, что Селар философски отнесется к новому поражению.
   — Уж не хотите ли вы предложить, чтобы мы поддержали кандидатуры приспешников короля на выборах?
   Годфри взглянул на старика, потом перевел глаза на триум в своей руке и медленно покачал головой.
   — Ни в коем случае. Я просто не могу отделаться от мысли, что существует какой-то другой выход. Вы помните слухи об отшельнике? О привидевшемся ему темном ангеле, раздирающем церковь на части?
   Хильдерик рассмеялся:
   — Вы слишком наслушались сплетен, брат мой. Кроме того, Селар не имеет к этому никакого отношения. У него светлые волосы, а не темные. И можете не говорить мне о Вогне: те немногие волосы, что у него остались, почти белые. Боюсь, что в видении шла речь о каком-то другом темном ангеле, да, возможно, и не одном. Ладно, нам пора отправляться в святилище.
   Годфри подошел к двери и положил руку на задвижку.
   — Мы придем туда немного рано, но я не возражаю. Хотелось бы занять хорошее место.
 
   Холодный утренний воздух ударил в лицо Нэшу, как оплеуха, и заставил сделать судорожный вдох. Моросил дождь, но мелкие капли почти не долетали до земли. В святилище было жарко и душно, и Нэш не раз чувствовал, что начинает дремать. Обсуждение тянулось часами, но Нэш, загримированный под другого человека, не мог себе позволить даже встать и размяться, боясь оказаться разоблаченным. Теперь, выйдя в вымощенный булыжником дворик, он раскинул руки и потянулся. Вогну, конечно, не терпится узнать о результатах голосования, но Нэш не спешил с докладом.
   Сколько еще будет это тянуться? Сколько еще месяцев предстоит ему унижаться перед проктором? О, нет сомнения: Осберт доверяет ему полностью, даже Селар заметил его и пожелал видеть при дворе, но Вогн…
   Будь оно все проклято! Если бы только он не нуждался так в этом надутом идиоте, не нуждался в них всех!..
   Однако ничего не поделаешь. Нэшу была необходима поддержка Вогна, но особенно необходима была его библиотека. Больше же всего ему нужен был Селар, и тут приходилось соблюдать огромную осторожность. Нэш не мог себе позволить новой неудачи. Ему не хватит сил начать все сначала в третий раз. Он должен добиться успеха, и он добьется его — сделает то, чего не удалось сделать его отцу. Пять поколений — достаточная жертва на алтарь любой амбиции, как бы ни лучезарна была цель.
   Все же Нэшу удалось продвинуться так далеко вперед… гораздо дальше, чем всем его предшественникам. На этот раз он все спланировал правильно, позаботился и о Враге, и о Союзнице. Теперь ему уже не грозили особые опасности: все, что требовалось, — это сохранять терпение.
   Нэш вздохнул и постарался успокоить бунтующие чувства. Время еще есть: время добиться всего, восполнить потерянное много лет назад.
   Сейчас же было пора отправляться к Вогну и сообщить ему новости.
   Нэш зевнул и провел руками по густым черным волосам, потом, усмехнувшись, двинулся через двор.
 
   Отец Джон сунул пачку писем под мышку, поблагодарил курьера и поспешно пересек двор монастыря, надеясь не промокнуть под дождем. Он нырнул в проход, ведущий в покои архидьякона, миновал коридор, отжимая воду из мокрых волос, и толкнул дверь.