Юрис Леон. Хаджи

   - Теперь один Аллах может дать мне мир, - пробормотал Ибрагим.
   Гидеон слышал, как закрылась дверь библиотеки. Хаджи ушел навсегда.
 

Глава шестнадцатая

   Столики под зонтиками на открытом воздухе, так красиво располагавшиеся по набе-режным вдоль реки Лиммат, с наступлением усиливающихся холодов пришлось убрать. Ибрагим уже не мог позволить себе ежедневной чашки кофе, но оставался в кафе желан-ным гостем. Франц все еще приветствовал его как уважаемого посетителя, находил ему уютный угловой столик и снабжал его кофе, сладостями, а иногда, по случаю, и тарелкой супа, если погода была особенно гадкой.
   - Хаджи Ибрагим.
   - Да, Франц.
   - Вас к телефону в кабинете управляющего.
   - Меня?
   - Это женщина. Она пожелала говорить со мной и спросила, не я ли тот джентльмен, который каждый день обслуживает арабского джентльмена? Она говорит, что она ваша старая подруга, которую вы встретили в Дамаске.
   - Где я могу подойти к телефону?
   Франц проводил его в кабинетик и оставил одного.
   - Алло?
   - Алло. Это хаджи Ибрагим?
   - Да.
   - Ты знаешь, кто это? - спросил голос Урсулы.
   - Это теплый голос в очень холодном месте, - ответил он.
   - Извини, что мне пришлось добираться до тебя столь таинственным способом. Уве-рена, ты понимаешь.
   - Да.
   - Мне надо обсудить с тобой нечто крайне важное. Можешь встретиться со мной?
   Ибрагим насторожился.
   - Может быть.
   - Ты знаешь Банхофштрассе?
   - Только глядя в окна магазинов на вещи, которые не могу себе позволить.
   - Это и есть та самая улица. Возле отеля "Бор-о-Лак" увидишь магазин мадам Хиль-дегард, торгующий кошельками из гобеленов и вышитыми бисером. Я звоню оттуда. Ты можешь прийти поскорее и так, чтобы за тобой никто не увязался?
   Ибрагим не ответил.
   - Знаю, о чем ты должно быть подумал. Могу тебя заверить, будешь в безопасности. У меня здесь годами было множество свиданий. Хильдегард - моя близкая подруга. Мы сделали друг другу немало хорошего... без расспросов.
   - Хорошо, я скоро буду, - сказал Ибрагим после еще одной паузы.
   - Воспользуйся служебным входом. У Хильдегард есть позади маленькая демонст-рационная комната для особых клиентов. Она будет ждать твоего прихода.
   Банхофштрассе, одна из самых дорогих в мире торговых улиц, была облачена в уни-форму подходящих друг к другу, почти совершенных зданий девятнадцатого века. В та-мошних магазинах имелся королевский выбор самых дорогих товаров.
   Ибрагим отыскал магазин мадам Хильдегард и после окончательных колебаний на-жал на дверной звонок. Дверь открылась. Он подумал, что стоявшей перед ним женщине наверно лет пятьдесят, но она была надушена, в красивой блузке, элегантно причесана и по всей видимости принадлежала к высшему эшелону.
   - Урсула ждет, - сказала она и повела его к двери конфиденциальной смотровой комнаты. Он вошел и огляделся. Маленькая гостиная для элиты. В тени стояла Урсула в шляпе с вуалью.
   - Здесь Хильдегард показывает сумочки с застежками из драгоценностей.
   - Это ты, Урсула?
   - Прости, что не встречаю тебя с большей теплотой. Ты скоро увидишь, что я боле-ла.
   Она выступила вперед и села на легкий стул, обтянутый парчой, но все еще была в тени. Ибрагим приблизился и сел на стул против нее. Через вуаль он различал, что лицо ее опухло.
   - Я сидела на наркотиках, - сказала она, удивив его своей откровенностью. - Я уже не та Урсула, которую ты знал в Дамаске.
   - Но я все еще хотел бы заниматься с тобой любовью, - сказал Ибрагим.
   Она издала короткий смешок.
   - Ты галантен.
   - Это не ложь, - сказал Ибрагим.
   - Ну, а теперь можем поговорить?
   - Да, расскажи мне, пожалуйста, зачем ты звонила.
   - Фавзи Кабир замышляет убить тебя.
   - Не могу сказать, что воспринимаю это как новость, но рассказывай дальше.
   - Кабир - собственность принца Али Рахмана, Сауда, ты знаешь.
   - Это я слышал.
   - Когда конференция еще только открылась, они обсуждали возможность убийства всех вас троих. Но Кабир отговорил принца от этого. Здесь, в Швейцарии, это слишком опасно. Но теперь, когда шейх Таджи и Чарльз Маан ушли, они изменили свое мнение. Ты их страшно раздражаешь. И они уверены, что теперь могут с этим покончить.
   - Как же они намерены это сделать?
   - Они везде следовали за тобой. И у дома, где ты снимаешь комнату, и у твоей под-руги фрау Дорфман, где тебе надо свернуть и идти по узкому переулку. Не раз было заме-чено, что ты покидаешь фрау Дорфман среди ночи. Они замышляют наброситься на тебя в одном из этих переулочков...
   - Нож?
   - Нет, они боятся наделать шума на улице. Слишком много их денег держат у себя швейцарцы. У Кабира есть специальный телохранитель, который и делает грязную рабо-ту. Он иранец, имя его Султан. Они зовут его Персом. Он бывший борец в тяжелом весе, почти триста фунтов, очень подлый, отлично тренированный. Он прыгнет на тебя, наки-нет удавку, а второй телохранитель оглушит тебя дубинкой. Они отнесут тебя в ожидающую машину, отвезут в навес возле виллы Кабира. Там они тебя прикончат, отвезут на середину озера и утопят. Замышляется как необъяснимое исчезновение.
   Ибрагим поворчал, поглаживая усы, и от души рассмеялся.
   - Не часто приходится слышать о собственном убийстве с такими живыми подробностями. Я вооружен хорошим пистолетом. Полагаю, шкура Перса не остановит пулю.
   - Поверь мне, у Кабира и Рахмана в запасе достаточно, чтобы справиться с тобой. Так или иначе, но они тебя достанут.
   - Один из способов, чтобы они меня никогда не достали, это бежать из Цюриха. Я тебе глубоко благодарен, что предупредила. Теперь мне надо подумать.
   Урсула протянула из темноты руку и взяла его руку.
   - Если ты желаешь мести, то того же желаю я, - сказала она.
   - Скажи мне почему, Урсула.
   - О Боже, это долгая история. Конечно же, ты вправе знать. Так вот, Ибрагим... я связалась с Кабиром сознательно, но я была тогда очень молода. Несмотря на свою про-фессию после войны, я была совсем наивна. Я смотрела сквозь пальцы на одни уродства за другими, пока... Я ничего не делала, чтобы это прекратить... Деньги, подарки казались такими легкими. Ну, скажем, достаточно легкими, чтобы шлюха поддалась. Но я знала, что есть черта, которую я не смогу переступить. Есть на свете вещи, внушающие мне от-вращение.
   - Хорошо быть способной хранить подобную веру.
   - Кабир - дьявол. Грубость его извращений становилась все более мерзкой. Что я могу сказать? Мужские проститутки, женские проститутки, им он платит достаточно, чтобы они позволили унижать себя. Даже что он их заставляет делать с животными, в том числе свиньями, собаками, лошадьми... ну ладно, причуда - это причуда, но... - Она на момент остановилась, не в себе, и начала снова дрожащим голосом. - Когда мы вернулись в Дамаск... Дети! Я видела девственных мальчиков и девочек, девяти-десяти лет, только лишь не разделанных на мясо. Ты хочешь увидеть, что он сделал, так я тебе покажу!
   Она подняла вуаль и приблизила лицо к свету. Оно было цвета мела. Глаза ее оста-новились. На щеке багровое пятно.
   - Посмотри хорошенько, мой хаджи, это ожог от сигареты. И на теле у меня шрамы. Но настоящие шрамы внутри. Он стал бояться, что я его оставлю. Я ведь устраивала большинство его забав. Я была физически принуждена принимать большие дозы героина. Как ты видишь, я стала наркоманкой.
   - Боже мой, не думал, что меня еще можно чем-нибудь поразить, - мягко сказал Иб-рагим.
   - У меня есть шанс выздороветь, если я смогу уйти от него. Есть клиники. Я не слишком далеко зашла. Ну так что, Ибрагим? Желаешь ты мстить или нет?
   - У тебя есть план, Урсула?
   - Есть.
   - Тогда у тебя есть и сообщник.
 
   Неуклюжий Перс постучал по фонарям в эллинге и осмотрелся. Все ясно. Он принял от Урсулы хозяина и помог ему встать шатаясь. Кабир с самого утра накачался наркоти-ков. Его положили на императорскую кушетку, а Урсула повозилась с пультом и включи-ла какую-то музыку.
   - Когда они придут? - пролепетал Кабир. - Взгляни на эту чертову кушетку. Я за-платил этим швейцарским собакам десять тысяч долларов за ремонт. Смотри, она не хо-дит ни вверх, ни вниз, и не поворачивается.
   - Им еще надо что-то там сделать с кабелем, - сказала она.
   - Все они воры.
   - Не волнуйся, дорогой. Для этого представления кушетка тебе не понадобится.
   - Что они будут делать? Ты мне обещала что-то безумно особенное.
   - Они скоро будут здесь, и ты все увидишь сам. Это не похоже ни на что из того, что было раньше. Парочка оригинальна неописуемо. - Урсула кивнула Персу, что взяла дело в свои руки, и пусть он займет свой сторожевой пост.
   Султан заколебался, и она почувствовала мерзкий приступ страха.
   - Ну? - спросила она.
   - Есть хочу, - сказал Перс.
   Урсула зависела от его аппетита. Он оправдал ожидание, и у нее отлегло от сердца.
   - Сегодня вечером будет шоу только из двоих, - сказала она. - Я не назначала пова-ра.
   - Но я же голоден, - настаивал Перс.
   - И почему я не привязала тебя к тарелке из кухни? Я тебе принесу на пост.
   Султан расплылся в широком оскале, обнажив золото во рту. Он двинул свое мас-сивное тело вниз по короткому коридору, туда, где стояли под крышей катер и полдюжи-ны парусных лодок. Комнатка охранника была маленькая, но со всеми новинками охран-ной техники. Во всех комнатах были установлены камеры, изображения передавались на полдюжины экранов. Султану был виден дремлющий хозяин и Урсула на кухне.
   Она поставила на поднос четыре тарелки с верхом, чтобы наполнить его бездонное брюхо. Это была сильно наперченная еда, наперченная настолько, чтобы стал совсем не-заметным цианид, которым ей удалось обрызгать еду, загородив ее спиной от камеры. Она поставила поднос перед ним.
   - Это тебя поддержит на некоторое время.
   - Урсула, - доверительно шепнул Перс, - что ты сегодня устраиваешь?
   - Ты ничего подобного еще не видел, - заверила она его. - Не отрывайся от экрана.
   Он с чавканьем разделался с отбивной из ягненка, потом с еще одной.
   - Ты меня без этого не оставляй, - попросил Султан, подмигнув.
   - Если эфенди свалится как обычно, включить тебя в забаву не составит проблемы. Предоставь это мне, Султан. Разве я не заботилась о тебе всякий раз?
   - Урсула, ты настоящий друг.
   Она улыбнулась и вышла, прошла в главную комнату с зеркалами и быстро включи-ла музыку - как раз во время, чтобы заглушить дикий крик со сторожевого поста. Она на-бралась храбрости выглянуть в коридор и увидела Султана с вылезшими на лоб глазами, кровожадным лицом. Он заорал, схватился за горло, опустился на колени, пополз, протя-нул руку... и рухнул на пол. Она опасливо приблизилась. Прошли ужасные полминуты. Он дернулся и остался недвижим.
   Урсула тихо закрыла за собой дверь.
   - Что это был за шум? - пробормотал Кабир со своей кушетки.
   - Я ничего не слышала, дорогой.
   - Я подумал, что может быть это наше представление.
   - Они скоро придут. Почему бы нам обоим не отведать немножко снадобья. Чего-нибудь такого, что дало бы нам подремать, а когда ты снова откроешь глаза, все уже будет готово.
   - Ты так мила со мной, Урсула. Так мила.
   Она открыла кожаный футляр с бархатной подкладкой, где хранились "его" и "ее" шприцы. Его был еще раньше наполнен дилаудидом*, в достаточном количестве, чтобы продержать его под парами до прихода Ибрагима. Она со знанием дела погрузила иглу в его руку, и сон не замедлил последовать.
   Эллинг наполнился звуками похоронного марша из Бетховенской Седьмой симфо-нии. Огни были включены на круговорот бесчисленных искр. Урсула сломала под носом Фавзи Кабира ампулу с нашатырным спиртом. Он со стоном проснулся и зажмурился от яркого света. Попытался закрыть уши от оглушительной музыки, но не смог двинуть ру-ками. Они были в наручниках у него за спиной.
   - Урсула! - закричал он.
   - Я здесь, - сказала она от изножья кушетки. - Ты совсем проснулся, дорогой?
   - У меня руки скованы!
   - Это часть нашей игры. Верь мне.
   Он попытался ерзать, но без толку, так как ноги его тоже были связаны.
   - Мне это не нравится! Освободи меня!
   - Но ты же все испортишь. Артисты уже здесь. Их всего трое. Ты один, я другой. Удивлен?
   Кабир тяжело задышал, его пронзила внезапная испарина, а звуки и свет продолжали нестись мимо него. Он почувствовал руку на своей голой спине.
   - А я - еще один, - сказал голос.
   Кабир повернул голову, чтобы увидеть говорящего, но для этого он был слишком тучен.
   - Угадай, - сказал голос.
   - Мне это не нравится! - воскликнул он.
   - Но, дорогой, нам это стоило такого труда, - успокаивала Урсула.
   Его перевернули на спину. Над ним стоял человек в дьявольской маске из костю-мерной. Он медленно снял ее. Эфенди выпучил глаза. Его тело заблестело испариной от страха.
   - Султан! Султан! - закричал он.
   - Ах, но ведь он не может тебя услышать, дорогой мой, - сказала Урсула. - Он со-всем мертв и ждет в твоем катере, когда ты к нему присоединишься.
   Она прибавила громкость. Ибрагим пихнул его и с лязгом выхватил кинжал.
   - Поговорим! Давай поговорим, - взмолился Кабир.
   - Да, говори, пожалуйста, - сказал Ибрагим.
   - Деньги. Столько золота, что ты в нем сможешь плавать. Миллионы! Миллионы!
   Ибрагим присел на край кушетки, приложил острие кинжала к его шее и чуть-чуть надавил.
   - Сколько же миллионов ты имеешь в виду? - спросил Ибрагим.
   - Миллионы, миллионы. Пять, десять... больше...
   - Но если я возьму деньги, то за мной придет полиция.
   - Нет, нет, нет. Я дам тебе деньги. Наличными. Позвоню, и их сейчас же принесут.
   - Слышишь, Урсула? Он хочет дать мне денег.
   - Он врет. У него с банкиром кодовые слова.
   - Я не лгу! Я не хитрю! Я честный!
   Ибрагим сильно ударил его по лицу тыльной стороной ладони, схватил его за корот-кие завитушки волос на затылке, дернул лицом кверху и взглянул в его полные ужаса гла-за. Кабир плакал и неразборчиво что-то лепетал. Подобие улыбки проскользнуло по губам Ибрагима. Ему ужасно хотелось продлить агонию эфенди. Что делать? Высечь его кнутом? Ибрагим почувствовал дрожь от внезапного приступа дурных чувств. Гремела музы-ка, и огни отбрасывали дикие отблески. О Аллах, я же этим наслаждаюсь, подумал Ибра-гим.
   Он показал ей знаком, чтобы уменьшила звук.
   - Хорошо. Вот сейчас мы сможем услышать самые последние удары его сердца.
   Наступила тяжелая тишина. Ни звука, лишь усиленное дыхание всех троих и по вре-менам хныканье Кабира.
   - Когда я жил среди бедуинов, я видел, как мой дядя, великий шейх Валид Аззиз, отомстил парню, который соблазнил одну из его любимых дочерей. Если сделать как на-до, он просто захлебнется собственной кровью, и мы в самом деле услышим, как воздух выходит из его тела.
   - Партнер... ты полный партнер во всем... возьми это все... Мне ничего не надо... ни-чего... миллионы...
   Острие кинжала скользнуло ниже кадыка к тому месту на шее, где сходятся ключи-цы и слегка выпячивается дыхательное горло. Движением вниз Ибрагим вонзил острие в горло Кабира.
   - Сознаюсь во всем... пощади...
   - Но каждый раз, как ты открываешь рот, лезвие входит чуть глубже, вот так.
   Наружу выступил кружок крови. Ибрагим подержал кинжал в этом положении, на-слаждаясь агонией Кабира. Урсула, подойдя ближе, плюнула на него. Лезвие погрузилось чуть глубже...
   - Ты слишком этим наслаждаешься, Ибрагим.
   - Да, верно.
   - Я не желаю быть зверем вроде него. Кончай его.
   - Скоро... скоро...
   Послышался тихий свист - это воздух выходил из его проткнутого горла, смешива-ясь с растущей лужей крови и переходя в бульканье. Ибрагим еще раз нажал на лезвие и подержал его без движения. Теперь кровь била струями.
   - Ты начинаешь делать из этого бардак, - сказала она. - Прекрати.
   - Лишь чуть дольше. Видишь, жизнь начинает покидать его.
   Кабир попытался говорить, но кровь хлынула у него из горла.
   - Это черт знает что!
   - Ааа! Ааа! Ааа! - заорал Ибрагим, вытащил нож и воткнул его в сердце эфенди по самую рукоятку. - Ааа! Ааа! Ааа!
   Он вытащил кинжал и стоял, тяжело дыша в ликовании. Урсула склонилась к нему и закрыла глаза.
   - Теперь займемся любовью, Урсула!
   - Ты с ума сошел!
   - Да, я сошел с ума! Сбрось свою одежду, и займемся любовью!
   Он пинком сбросил тело Кабира с кушетки, и оно покатилось по ступенькам. Он швырнул ее на кушетку и прыгнул на нее. Это было как тысяча безумств боли и счастья в тысяче раев и адов. Было это, была она, и она была совершенно чудесна.
   Ибрагим завернул Кабира в листы пластика, а Урсула смыла следы. Они вытащили тело из дока и без церемоний швырнули его в катер с отравленным Персом. Пока он при-вязывал якорь к ногам Кабира, она сунула тарелки Султана в мешок, чтобы утопить их вместе с уликами. Через минуту они поспешили к середине озера.
 
   И Урсула, и Ибрагим оставались в Цюрихе, как будто ничего не произошло. Про Ка-бир-эфенди стало известно, что он без всякого объяснения исчез, и прошло уже несколько дней, даже недель. Две недели его никто не видел, и все подумали, что он смотался в Сау-довскую Аравию. Когда стало ясно, что он пропал, разобраться в темном деле было уже невозможно. Не было ни тела, ни свидетелей, ни явного преступления. Произвели обыч-ные для такого случая расследования, и в окончательном полицейском отчете было сказано, что эфенди и его телохранитель исчезли без правдоподобного тому объяснения. Для швейцарцев этого было достаточно, чтобы закрыть дело.
   Когда выпал первый зимний снег, арбитражная конференция беспорядочно распа-лась. Мучительно холодным декабрьским днем фрау Эмма Дорфман и Франц проводили хаджи Ибрагима в аэропорт для долгого полета обратно.
   Урсула оставалась в Цюрихе еще несколько недель, а потом тихо выскользнула из страны, чтобы вернуться к тому занятию, сливки с которого в виде Кабира она снимала годами.

Глава семнадцатая

   Пока в Цюрихе шла конференция, полковник Фарид Зияд добыл признания почти от всех Мстителей-леопардов, арестованных на Ясельной площади. Тем, кто сотрудничал с ним, приговоры к тюремному заключению заменили "добровольной" службой в подразделениях федаинов* - "борцов за свободу", и отправили на тренировки для набегов на Из-раиль.
   Остальные после недель допросов и пыток получили длительные тюремные сроки. Кроме выбивания зубов и жестоких избиений, Фарид Зияд усовершенствовал излюблен-ные способы причинения мучительной боли. Они были порождениями пустыни и ее зноя.
   Жертву привязывали на столе, накрывали влажной тканью и обрабатывали горячим утюгом от ног до груди. Меняя температуру утюга, добивались того, что ожоги лишь не-намного увеличивались с каждым нажатием.
   Другой излюбленный способ мучить Зияд приберегал для самых упорных мятежни-ков. Их просто заворачивали в толстое одеяло, связывали и выставляли на полуденное солнце. Когда жертва от жары лишалась сознания, ее возвращали к жизни, чтобы она на-бралась сил для следующего заворачивания.
   Все это получил Джамиль. Зубы ему вышибли, он был весь в синяках. Его десяток раз обрабатывали утюгом, пока его тело не распухло от гноя. И еще десяток раз заворачи-вали в одеяло.
   Примерно в то самое время, когда хаджи Ибрагим делал в Афинах пересадку на са-молет, два стражника притащили Джамиля к Зияду. Парнишка ужасно страдал, но был в сознании настолько, чтобы чувствовать боль.
   - Ну, грязное вонючее животное, я больше не собираюсь с тобой возиться. Знаешь, что я собираюсь с тобой сделать, Джамиль? Я собираюсь отдать тебя твоему отцу в пода-рок.
   Джамиля поместили в тайный огороженный маленький загон в дальнем углу тюрь-мы, где один из тюремщиков держал несколько дюжин кошек. Джамиля засунули в боль-шой джутовый мешок, туда же бросили шесть кошек, и мешок зашили.
   Когда Фарид Зияд стал колотить мешок палкой, кошки взбесились. Он колотил и колотил, пока не затихли крики Джамиля.
   Кошки в конце концов ободрали его до костей. Лицо, глаза, половые органы были выдраны. Оставшееся представляло собой пропитанный кровью ком мяса, в котором ни-чего нельзя было разобрать. Гроб запечатали, и на следующий день распространили со-общение, что Джамиля послали с секретным заданием против евреев. Он наступил на ми-ну, гласил рассказ, и его тело было так изуродовано, что нельзя хоронить в открытом гро-бу. Гроб передали хаджи Ибрагиму, когда он приземлился в Аммане, во время официаль-ной военной церемонии, заслуженной героем.
   На время Акбат-Джабар забыл, что хаджи Ибрагим - предатель, еврейский шпион, человек, явно купленный за несколько дунамов апельсиновых рощ.
   Похороны Джамиля превратились в крики и рыдания пятидесяти тысяч беженцев, заполнивших шоссе к Иерихонской мечети и несших гроб над головами. Агарь рыдала в истерике и несколько раз теряла сознание. С этого дня ее стали звать Умм-Джамиль - мать Джамиля, почетное имя, заслуженное его смертью.
   Сотни плакатов с фотографиями Джамиля покачивались вместе с лозунгами юной "революции". Когда Джамиля положили покоиться на почетном месте на кладбище при мечети, бывшие Леопарды, а ныне освобожденные из тюрьмы борцы за свободу, произве-ли салют над его могилой, а священник произнес клятву отмщения сионистам, убившим юношу.
   Первое мученичество палестинцев свершилось.
 
   КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ ЧАСТИ
 

Часть пятая. Нада

 

Глава первая

   Пока отец был в Цюрихе, я проводил время среди бедуинов племени аль-Сирхан. Восточная пустыня Иордании, граничащая с Ираком и Саудовской Аравией - удаленное место без всяких следов цивилизации на сотни миль в любом направлении. Благодаря по-ложению профессора доктора Нури Мудгиля я был принят шейхом аль-Баки, главой большого клана, и со мной обращались так, как если бы я был одним из его сыновей.
   Шейх аль-Баки и его сыновья учили меня езде на лошади, соколиной охоте, следо-пытству, а главное, как читать пустыню. Каждый день начинался звуками размалывания кофе, знаменующими еще один круг борьбы за выживание, борьбы, определявшей нашу жизнь.
   До того, как я попал к аль-Сирханам, я всегда был фантазером. Что бы ни давала мне судьба - Яффо, Кумран, Акбат-Джабар, - мне казалось, что потом будет лучше и однажды все злоключения закончатся в прелестной вилле снова в Табе, а может быть, я даже уеду в большой университет в Каире или Дамаске. Но пустыня и бедуины приучили меня к мыс-ли, что кое-что в жизни окончательно и бесповоротно.
   В условиях жестокой жары и нищеты легче жить, найдя хоть какую-нибудь тень, ви-дя миражи и позволяя фантазии овладеть сознанием. Благодаря бедуинам я узнал, почему арабы усвоили пассивное восприятие немилосердности жизни. Все предопределено судь-бой, и мало что можно сделать, кроме как принять горечь своей доли и ждать облегчения на пути к раю.
   Аль-Сирханы не притворялись равноправным обществом. Рождались, жили и уми-рали запертыми в жесткой кастовой системе, оставаясь на одном месте от рождения до смерти и не протестуя. Внутри этой бронированной согласованности изредка заключались браки между семьями с разных стоянок.
   Лицо и тело шейха аль-Баки представляло дорожную карту шрамов, удостоверяющих его мужество и превосходство. Он держал полдюжины юношей-рабов. Рабство было вне закона, но до аль-Сирханов было далеко, и их не достигали правила обычного обще-ства. Трое рабов пасли его баранов, один был личным слугой. Двое других, кастрирован-ные, были евнухами, охранявшими его жен и гарем наложниц. Двоих он купил у семей внутри клана, остальных захватили во время набегов.
   Я появился в то время, когда шейх аль-Баки замирился с соперничавшим племенем после восьми лет кровавой межплеменной войны. Началось с того, что один влюбленный похитил девушку у аль-Сирханов в племя, находившееся за границей Саудовской Аравии. Мир настал лишь после того, как женщину убили в качестве жертвы за позор аль-Сирханов. Мир между недавними врагами был отмечен большим праздник братства.
   Здесь все казались озабоченными сексом, но мало что можно было в этом смысле делать. Женщины были закрепощены еще больше, чем в Табе. Их труд был еще тяжелее, они выполняли всю черную работу. Старым женщинам позволялось сидеть у костра с мужчинами, и с ними обращались уважительно, но у остальных не было никаких радо-стей. Они часто впадали в истерику, ведь рыдания были, в общем, единственным средст-вом облегчить горе. Я заметил, что бедуинские женщины очень любят друг друга, и я уверен, что это тайный способ получать удовольствие.
   Здесь законы чаще исходили не из Корана, а из сурового порядка жизни.
   Можно убить, но только лицом к лицу.
   Можно красть, но не у своих.
   Насиловать - не преступление, если женщина из враждебного племени.
   Обманывать вполне допустимо, если обманывают человека из другого племени.
   Строгими законами предписывалась месть. Нередко наказание значило лишение ру-ки или ноги. Жизнь ужасна, и законы выживания порождают жестокость.
   Пустыня - злой хозяин, но она - в исключительной собственности бедуина, и всту-пая в пустыню, вы в его власти. Милосердие - не для тех, кто нарушает его правила.
   Я хорошо запомнил уроки, избежал неприятностей и даже заслужил некоторое ува-жение, будучи единственным грамотным в клане.
   Настоящее удовольствие наступало вечером у костра, когда пили кофе и пересказы-вали байки о набегах и личном геройстве. Иногда к нам присоединялась семья дервишей клана, чтобы, пользуясь своими способностями колдунов, пляской изгонять злых духов. Они кружились в трансе, ходили босиком по горячим углям в костре и слабели. Так они еще раз доказывали свою магическую силу.