Юрис Леон. Хаджи

   - Что ты имеешь в виду, что тебе все равно, что ему нужно?
   - Только то, что сказала.
   Конечно, я знал, что Нада с перчиком, но она редко это показывала. Может быть, только один я и знал, какой у нее огонь внутри. Ну, может быть, еще Сабри немножко. Находясь дома среди женщин, она едва роняла слово и всегда не жалуясь делала свою ра-боту.
   - Надо это обсудить серьезно, - сказал я как можно мужественнее. - С этой компа-нией не попала бы ты в беду.
   - Я всегда тебя выслушаю, Ишмаель, но я решилась кое на что.
   - А именно?
   - Может быть, мы никогда не выберемся из этого места.
   Мы помолчали.
   - Положение огорчительное, - сказал я наконец. - Но не делай глупостей.
   - Я знаю, как ты думаешь о федаинах, но это первые, кто обращается со мной как с равным человеческим существом, как с личностью с собственной гордостью и достоинст-вом. И вот я их соловей, а Хала - их голубка, Сана - синяя птица. Нам никто не говорил до сих пор ничего подобного. Мы все поем вместе. Рассказываем всякие истории. Смеем-ся. Ребята узнают, что они не собаки и скоро станут мужчинами.
   - О, я-то видел их мужество, - сказал я не совсем честно. - Перед тем, как выехать в рейд, они разъезжают в открытых грузовиках и расстреливают в воздух свои боеприпасы, чтобы подбодрить себя. К тому времени, как они добираются до израильской границы, они бросают свои винтовки и убегают в другой лагерь.
   - Время покажет, проявят ли они храбрость. Кто по-твоему выведет нас из Акбат-Джабара? Отец? Он стареет у нас на глазах. Нет, Ишмаель, нас освободят только федаины. Они вернут нас в родные места.
   - Какие места? Кто мы по-твоему?
   - Палестинцы - самые образованные, самые умные в арабском мире...
   - Дерьмо! Каждый образованный палестинец с парой долларов в кармане давным давно бросил нас и сбежал. Посмотри-ка вниз, Нада, что ты видишь? Гордых и достойных людей?
   - Вот как раз поэтому мы и должны повернуться к федаинам.
   Я зажал уши руками. Нада взволнованно смотрела мне в глаза. Я успокоился и слег-ка потряс ее за плечи.
   - Нада, ты сказала, что будешь слушать меня. Так слушай. Я эти призывы слышу в школе каждый день и целыми днями. Из-за наших ужасных страданий мы легко верим в слова, не имеющие смысла. Кто эти федаины, что хотят повести нас за собой? Что они знают об управлении? Что они знают о свободе? Что они знают о разуме, об истине? Они обворовывают вдов и калек. Орудуют на черном рынке. Торгуют гашишем. И если они свой бандитизм заворачивают во флаг революции, значит, это и делает их благородными?
   Настала ее очередь зажать уши руками. Я оторвал их.
   - Они засылают мальчишек моего возраста в Израиль, в отряды смертников. Они уходят, без карт, не зная своих целей, без надлежащей тренировки. Находят случайного еврея, ребенка, женщину, и убивают. Неужели ты веришь, что это вернет нас в Табу?
   - Сионистские собаки украли у нас родину!
   - Помолчи и послушай меня хорошенько, Нада. Ты знаешь Вадди, фотографа? Ну, знаешь ты его?
   - Конечно, знаю!
   - И я знаю. Он работает для федаинов. Парень попадает в отряд смертников, потому что семья продает его за сотню долларов, или на него давят и его мужество ставят под со-мнение. Когда он приступает к тренировкам, его фотографируют. Зачем? А затем, что ко-гда еще он тренируется для выполнения задачи, они печатают плакаты с его изображени-ем, чтобы расклеить их на стенах, так что в тот момент, когда его убивают в Израиле, но-вый мученик уже готов.
   - Я не верю этому!
   - О, это еще далеко не все, Нада. За три недели до задания его посылают в Наблус или Вифлеем жить с проституткой и доводят гашишем до прострации. Потом его швыря-ют через границу, как кусок собачьего мяса, потому что федаинам вовсе не нужно, чтобы он вернулся обратно. Им нужны мученики. И это - твоя революция? А твои доблестные командиры федаинов? Ты где-нибудь слышала, чтобы они возглавляли какой-нибудь рейд? Нет, черт возьми. Они - циники, посылающие бессловесных крестьянских парней на смерть, чтобы поддерживать ненависть, и покрывают их рэкетирство. Приходи к нам, дорогой наш маленький соловей, пой для нас, сочиняй стихи о великой борьбе. Мы дадим тебе твой первый настоящий дом вдали от дома. Мы позволим тебе бегать на шоссе и де-монстрировать вместе с мальчишками. Разве не прекрасно? Тобой пользуются, Нада!
   - Прекрати, Ишмаель!
   - Я говорю правду!
   - Я знаю, - крикнула она. - Ты не понимаешь! Мне надо уйти из дома! Я задыхаюсь там! У меня хоть какие-нибудь друзья...
   - Но, Нада, это ведь люди того же сорта, как те, что втравили нас в эту переделку. Они ведут нас в вечность кровопролития и ужаса. Они ничего для нас не добьются. Един-ственное, что им дорого, это их счета в банке. Все эти рейды - лишь для того, чтобы уве-ковечить ненависть, и неважно, сколько мальчишек они забьют, как скот. И им нравится, когда евреи отвечают и кого-то из наших детей убивают. Им это нравится!
   - Не кричи, - сказала она, встав и уходя от меня. Она свернула на тропинку, так что мы волей-неволей видели Акбат-Джабар. - Скажи мне, есть ли другой способ. Отец попы-тался по-другому, а они его уничтожили. Сколько еще нам здесь жить? Что будет с тобой в твоей собственной жизни, Ишмаель?
   И я вдруг стал метаться взад и вперед и колотить себя кулаками по лбу.
   - Я в ловушке! - закричал я. - В ловушке!
   - Мы всегда были в ловушке, Ишмаель! С того дня, как родились.
   - Я в ловушке! - кричал я снова и снова, и мое эхо стало пугать меня. Вскоре я за-молчал.
   - Это верно, - сказала Нада, - не очень-то я верю в эту революцию. Но ты лучше по-слушай меня, братик мой.
   Я боялся ее слов.
   - Пойдем, давай поднимемся повыше и сядем там, где не надо будет глядеть вниз на эту гадость, - сказала она.
   Я позволил ей взять меня за руку. Она всегда так проворно карабкалась среди кам-ней, даже босиком. Мой припадок странно утомил меня. Я повесил голову и закусил губу.
   А Нада была очень уверена в себе.
   - Ты вот плачешь о себе, а теперь поплачь обо мне. Мне никогда не позволяли сво-бодно вздохнуть, всю мою жизнь. Мой ум, мой голос, мои желания всегда были заперты в тюремной камере. В нашем доме мне нельзя войти в общую комнату и говорить. Никогда, за всю свою жизнь, мне нельзя было там поесть. Мне нельзя одной пойти дальше колодца. Я никогда не могла почитать настоящую книгу. Мне нельзя петь и смеяться, если побли-зости мужчины, пусть это даже мои собственные братья. Мне нельзя дотронуться до мальчика, даже слегка. Мне нельзя возражать. Я не смею ослушаться, даже когда права. Мне нельзя учиться. Мне можно делать и говорить только то, что разрешают другие.
   Я помню, как однажды в Табе я видела маленькую еврейскую девочку, вместе с ро-дителями ждавшую на шоссе автобус. У нее в руках была кукла, и она ее мне показала. Она была очень красивая, но не могла ничего делать, только открывать и закрывать глаза и плакать, когда ей нажимали на спинку. Я - эта кукла.
   Слушаться... работать... что такое радость, Ишмаель? О, любимый мой брат, я видела в Табе, как ты бегал по полям. Я вижу, как ты входишь в комнату и заговариваешь - даже с отцом. Вижу, как ты читаешь. Как это чудесно - читать и не бояться, что тебя за это вы-дерут. Я смотрела, как ты каждый день один отправлялся в Рамле в школу... садился в автобус... уезжал... и не возвращался до темноты! Я вспоминаю, как не раз ты с братьями от-правлялся в кино в Лидде, а я забивалась в уголок и плакала. Я помню, как ты уезжал на эль-Бураке, сидя позади отца и ухватившись за него, и вы скакали навстречу ветру. Я пом-ню... помню...
   Из меня сделали ком, у которого как будто нет чувств. Мои чувства порабощены с того времени, как я была маленькой девочкой: стыдно... шлепок... запрещено... шлепок... стыд, стыд, стыд. Даже мое тело мне не принадлежит. Мое тело существует для того, что-бы хранить честь отца. Оно не мое! Я не могу им пользоваться в свое удовольствие. А ко-гда меня продадут в замужество, мое тело будет принадлежать моему мужу и делать то, что он захочет и когда захочет. У меня нет голоса и в этом. А ты думаешь, что ты в ло-вушке, Ишмаель!
   - Думаю, мне будет стыдно, - промямлил я.
   - О, брат мой, быть женщиной в нашем мире - это больше, гораздо больше. От этого чувствуешь боль, пока не станешь такой же, как наша мать и больше уже не можешь чув-ствовать боль. А я вот могу разговаривать с ребятами и девчонками, петь и ходить на де-монстрации. И какое мне дело, что они значат, эти демонстрации? Я их соловей. Я смот-рю на мальчиков и улыбаюсь. Я прохожу мимо и касаюсь их. Я флиртую. Сабри мне пока-зал, что есть в жизни кое-что ужасно дикое и прекрасное. Почему же мне этого не узнать?
   - Я не могу одобрить такой... разговор.
   - У тебя была когда-нибудь девушка?
   - Не буду тебе отвечать.
   - Ну, делал ты это?
   - Только с вдовыми женщинами.
   - Это было чудесно?
   - Нада!
   - Так было?
   - Ну, если только преодолеешь страх, и если вдова с пониманием, ну, тогда да, это невероятно чудесно.
   - Значит, ты это делал. Ты это чувствовал. Во всем этом мне отказано, но ты это чув-ствовал. И снова будешь делать, когда будет возможность.
   - Разговор становится опасным, - сказал я.
   Нада не слышала меня. Она была в экстазе. Она раскачивалась взад и вперед с за-крытыми глазами.
   - Я вижу себя и юношу. Не знаю, кто он, но мы пришли вдвоем к источнику. Мы сбрасываем с себя одежду и глядим друг на друга. Я смотрю на его священное место. Оно великолепно.
   Она открыла глаза и улыбнулась.
   - Когда ты был маленьким, я всегда смотрела на твое священное место. Все девочки любят менять пеленки своим маленьким братьям, чтобы взглянуть на их священное место и даже поиграть им. Я хочу почувствовать все у мужчины. Хочу все потрогать. Все поце-ловать. Я хочу, чтобы юноша смотрел на меня с изумлением, потому что я - прекрасна.
   - Нада, пожалуйста, будь осторожна. Пожалуйста, будь осторожна.
   - Я не умру как Агарь, Рамиза или Фатима, я не стану штепсельной розеткой. Я не позволю держать себя в клетке.
   - Пожалуйста, - снова сказал я ей, как в молитве, - будь осторожна, пожалуйста, будь осторожна.
 
   После того, как ушли от нас Омар и Джамиль, отец стал ощущать перемену семей-ных ветров. Когда Нада исчезала из дома, это замечали. В эти дни она подолгу отсутство-вала, и нетрудно было понять, где она. Маленькие птички федаинов были как пушинки, всегда в полете. Хаджи это не нравилось. Назревало столкновение.
   Однажды утром после тог, как мы поели, отец собрал нас вместе. Для такого времени дня это было необычно. Мы входили один за другим, становились на колени и цело-вали ему руку. Мы с Камалем заняли свои места по обе стороны от него, а женщины на стульях вдоль стены.
   - Нада, - сказал Ибрагим, - встань.
   Она сделала, как было ей сказано.
   - Мне очень посчастливилось найти для тебя место в доме чиновника Объединенных Наций. Он знаменитый и высокочтимый сириец, господин Хамди Отман. Хотя по своей религии он алавит, его очень любят в кругах ЮНРВА. У него трое маленьких детей. Ты будешь за ними ухаживать. Я договорился, что каждые два месяца ты сможешь приез-жать к нам повидаться. Это во многих отношениях для тебя удача. Отманы - очень доб-рые люди. Они побывали на Западе. А здесь так тесно. Теперь у тебя будет собственная комната, которую тебе придется делить лишь с еще двумя девушками. Я знаю, что тебе это должно очень понравиться. - Ответом было молчание. - Да, Нада, тебе это понрави-лось.
   - Да, отец.
   - Хорошо, в таком случае мне нравится, что тебе понравилось. Я знаю, что честь клана Сукори на первом месте в твоем уме и сердце. Перед тем, как ты уедешь, чтобы га-рантировать скромность, твоя мать острижет тебе волосы, и с этих пор ты будешь на лю-дях появляться под покрывалом. Теперь ближе к делу. Господин Отман и его жена скоро заедут за тобой.
   Хаджи Ибрагим встал и вышел.
   Женщины тут же начали плакать, это часто случалось со всеми ними, кроме Нады. Мне никогда и ни у кого не приходилось видеть в глазах такой ярости. Она оставалась не-движной, пока Агарь состригала ножницами ее чудесные каштановые волосы и они пада-ли к ее лодыжкам. Ей обрили голову, мать повязала ей платок и выбежала, чтобы собрать ее пожитки.
 
   Мне надо было побыть одному. Не хотелось говорить даже с доктором Мудгилем. Я пошел на Гору Соблазна. Да смилостивится надо мной Аллах, но я, кажется, начинал не-навидеть хаджи Ибрагима. Рядом с Джамилем и Омаром не будет фотографии Нады. Это просто подлое увольнение.
   В моей голове вихрились миллионы планов побега. Я отправлюсь в Амман, украду Наду и сбегу вместе с ней. Мы углубимся в пустыню и найдем прибежище среди бедуинов аль-Сирхан. О, проклятье. Что тогда скорее всего произойдет? Наду заставят выйти замуж за старого шейха.
   Бейрут. Раздобыть деньги на путевые документы будет трудно. Я могу их украсть. Но это займет время и потребует организации. Если бы мы и добрались до Ливана, то не смогли бы пойти к своим. Ибрагим разыскал бы нас и приехал бы за нами.
   Каир. Невозможно парню с женщиной так далеко уехать. И все равно мы не смогли бы попасть в Египет.
   Может быть, сбежать в другой лагерь беженцев? Эта мысль внушала отвращение.
   Дамаск. Набравшись смелости, мы можем отправиться пешком в Дамаск. Но мы бу-дем вне закона. Кое-кто из нашего лагеря попробовал, и их бросили в тюрьму и подвергли пыткам. Наду там изнасилуют.
   Куда деться? Мы в западне! Мы пленники!
   Багдад... но это уж и вовсе сумасшествие.
 
   - Ты не разговаривал со мной с тех пор, как Нада уехала в Амман, - сказал отец.
   - Прости меня, отец.
   - Ты считаешь, что я был жесток с Надой.
   - Нет, отец, ты был очень добрый и любящий.
   Он сильно меня ударил, но я даже не почувствовал.
   - Чего ты хочешь для твоей сестры? Жизни в Акбат-Джабаре?
   - Не знаю.
   - Да ладно тебе, Ишмаель, у тебя же всегда на все есть ответ. Чего ты для нее жела-ешь? Зачем они по-твоему пускают девушек к федаинам? Для благородной революции?
   - Не знаю.
   - У тебя в Бейруте две сестры. Я устроил их замужество с хорошими людьми. Теперь они вместе с мужьями, детьми и своими семьями. Я же для них сделал благо. А что я здесь могу сделать для Нады? Она моя последняя дочь. Что за жизнь могу я ей устроить на этом месте? Ты не думаешь, что я хочу устроить для нее хороший брак?
   - Разреши мне забрать Наду в Бейрут, - попросил я. - У Омара есть работа. Я тоже найду. Мы будем заботиться о Наде. Мы будем смотреть, чтобы она была под защитой, и найдем ей подходящего человека.
   - Без меня! Отпустить мою последнюю дочь! Ты говоришь как федаины. Разрушить семью! Позволить ей умереть! Они надувают этих девушек, делают из них прелестных маленьких птичек, чтобы они стали для них проститутками. Они разрушают наши семьи.
   - Да, отец, нет, отец, да, отец, нет, отец.
   - Очнись!
   - Да, отец.
   - В свое время ты узнаешь, что я сделал единственно возможное для Нады, чтобы сохранить нашу честь.
   - Да, отец.
   Я даже не мог попытаться сказать отцу о том, чтобы дать Наде свободу найти чело-века, которого она любит, любить его и жить вместе, пусть даже в Акбат-Джабаре. Вот почему ее тянет к федаинам... в компанию головорезов.
   Он никогда не поймет, и я совсем не был уверен, что его побуждения честны. Неу-жели он в самом деле боится, что какой-нибудь парень уведет Наду? Не был ли он втайне рад, что не дает ей выйти замуж, отговариваясь Акбат-Джабаром? Он создал для себя ложь, чтобы держаться за Наду. Я думаю, он любил ее тайным и не совсем здоровым об-разом.
 

Глава восьмая

   Привет, Ишмаель!
   Наконец-то пишет тебе твой старый товарищ Сабри Салама. Это письмо я писал по частям много месяцев, но не мог его послать, пока не нашел того, кому мог бы полно-стью доверить, чтобы письмо попало прямо в твои руки. Как ты увидишь, в нем немало тайного и доверительного.
   Привет твоему любимому, благородному и сострадательному отцу хаджи Ибраги-му.
   Привет твоим великодушным и любящим братьям Камалю и Омару.
   Пользуясь этой чудесной возможностью, хочу, чтобы твой отец знал, что я не вор. Я все время хотел вернуть деньги, которые выручил продажей вашего оружия. Я не могу заплатить их сейчас же, но скоро для этого настанет время.
   С тех пор, как мы расстались больше двух лет назад, мои приключения мало отли-чались от похождений Синдбада-морехода.
   Продав оружие бессовестному торговцу, я переехал в Амман и дал там знать, что я хороший автомобильный механик. А поскольку машины всегда ломаются в пустыне на Царском шоссе по пути в Дамаск, мне нетрудно было договориться о поездке в обмен на ремонт.
   Я пустился в путь с, двумя большими опасениями. Во-первых, что мои документы доведут меня только до Сирии, и оказавшись там, я дальше никуда не смогу податься, разве что в лагерь беженцев. Во-вторых, что при мне большие деньги. Я понимал, что меня обыщут, хоть я и бедно одет. И я придумал способ, хорошо мне послуживший. Я перевел деньги в купюры американской валюты большого достоинства, туго завернул их в пластиковый мешочек и проглотил. Каждый день я доставал мешочек из своих испраж-нений, чистил его и глотал снова. Меня обыскивали много раз, но денег так и не нашли. Запомни это, если придется отправиться в путь.
   В первый раз меня охватил ужас, когда наш грузовик переехал границу с Сирией воз-ле Деръа. Меня тут же забрали в погранзаставу, заперли за решетку и несколько дней допрашивали. Для допросов не было никакого повода, разве что так положено на заста-ве, но когда у сирийцев есть возможность поиздеваться над тобой, они это с удовольст-вием делают. Я думал лишь о том, как бы меня не поймали, когда я буду глотать свои деньги.
   Во всяком случае мне удалось подружиться с сирийским капитаном, командовав-шим заставой, по дружбе я остался еще на неделю, и он любезно позволил мне продол-жить путь к Дамаску, снабдив личным письмом, гарантировавшим мне безопасный про-езд. Все хвалы этому доброму человеку, который снабдил меня еще и рекомендательным письмом к своему родственнику, богатому купцу, живущему в одиночестве со своими слу-гами. Мне повезло, иначе меня бы интернировали в один из лагерей беженцев. Сирийцы пристально следили за палестинцами, и если тебя поймали без документов, то можешь получить три года тюрьмы.
   Сначала я думал, что Аллах благословил меня. Купец только что лишился своего шофера и личного слуги. Держать меня было для него рискованно, но вначале он проявил сострадание. К несчастью, много недель потребовалось для того, чтобы придумать, как удрать от его гостеприимства. Он угрожал сдать меня. Понимаешь, я такой хороший механик, что ему не хотелось меня потерять.
   Другая проблема состояла в том, как попасть в Ливан. Для палестинца это очень трудно и опасно, так как ливанцы очень злобны и подозрительны к тем из нас, кто про-никает через границу в их страну. Если бы меня поймали, это значило бы еще более дол-гий тюремный приговор.
   Как же мне было решить эту дилемму?
   Однажды вечером я вез купца домой с вечеринки. Он был пьян до потери сознания. В тот момент Аллах послал мне весть. У меня был пистолет, потому что я выполнял также и обязанности телохранителя. Я его застрелил и зарыл тело в скрытом месте, потом стащил документы другого слуги и поехал к ливанской границе. У меня была моя шоферская форма, документы и американский кадиллак.
   На границе у меня было что сказать ливанцам. Я им сказал, что направляюсь в Бей-рут за своим хозяином, и предупредил их, что им придется весьма плохо, если я не пока-жусь там вовремя. Когда они начали таскать меня от одного чиновника к другому, я смело потребовал позвонить по телефону моему хозяину. Они поддались на уловку и про-пустили меня. О, Ишмаель, у меня сердце разрывалось оттого, что надо бросить такую чудесную машину, но я был уверен, что если оставлю ее себе, то меня схватят. Во всяком случае, я ее раздел до всех ценных деталей, какие только мог унести и продать, и напра-вился в Бейрут.
   В Бейруте спрятаться было нетрудно, потому что вокруг города много лагерей беженцев и палестинцам позволено свободно уходить и приходить. Дело в том, что мы выполняем всю грязную работу для богатых ливанцев. Они очень жестокие люди, особен-но христиане, и немилосердно высмеивают наши несчастья.
   Ливанец шутит: Вопрос: У кого есть пара штанов? Ответ: У четырех палестин-цев.
   Ливанцев интересует только одно: делать деньги. В один прекрасный день мы им отомстим, им и сирийцам.
   Но и в лагерях беженцев небезопасно. Лагери поделены между кланами. Чужих бы-стро замечают и смотрят на них подозрительно, потому что туда проникает много обнищавших ливанских мусульман, они прикидываются беженцами и норовят получить продовольственные карточки. Еще я узнал, что надо быть очень осторожным, даже среди братьев-палестинцев, потому что людей вроде меня, без документов, могут шан-тажировать.
   Шайки парней околачиваются в лагерях и всех запугивают. Трусливые ливанцы не позволяют им образовать отряды федаинов, чтобы совершать рейды со своей террито-рии через границу в сионистскую страну. Поверь мне, Ишмаель, в назначенное пророком время ливанцы окажутся втянутыми в нашу борьбу.
   Я понял, что надо сделать один смелый шаг. Мне надо спуститься и попытать счастья в порту. На улице под названием Авеню де Франсэ находится много ночных клу-бов, в которых надувают моряков. Между этой улицей и управлением полиции - то ме-сто, где больше всего проституток. В добавление к морякам и туристам, по этим мес-там шляются в поисках развлечений многие богатые саудовцы и кувейтцы. Ты знаешь, что это за места, где оказывают особые услуги. Если ты недостаточно осторожен, то сводники тебя убьют, и все следят за иностранцами.
   Я подкупил полицейского сыщика, чтобы он взял меня с собой в эти клубы и дал всем знать, что со мной все в порядке и я под охраной полиции. Потом я потратил немного деньжат на девочек. Это в основном европейские девушки, пытающиеся исполнять та-нец живота, и не очень хорошие, но все, особенно саудовцы, любят блондинок. Через не-которое время я сдружился с владельцем клуба "Майами" и оказал ему услугу, приспосо-бив его машину, чтобы в ней можно было безопасно возить гашиш.
   Со своего наблюдательного пункта в клубе "Майами" и из соседнего отеля я мог следить за всеми движениями кораблей. Нужно было терпение, но в конце концов я выяс-нил, что один португальский грузовой пароход вскоре отправится в Газу. Как я это вы-яснил? Однажды португальские моряки пришли в клуб и вскоре вместе с девочками ушли развлекаться в мой отель. Один из них сильно напился, и его там оставили в бессозна-тельном состоянии. Девчонку я знал; я ее отговорил от того, чтобы с ним возиться, и сам доставил его на судно. Капитан был благодарен. Мы обсудили мое положение, и он предложил, чтобы я остался на судне и добрался до Газы. На это ушли бы все мои ос-тавшиеся деньги.
   Что мне было делать, брат мой? Как только я окажусь на его судне и мы выйдем из гавани, он может просто скормить меня акулам. Заплатить надо было вперед. Судно было старое, двигатель в плохом состоянии. Здесь-то я и показал свое искусство, и это произвело на него впечатление. Потом и в самом деле завязалась дружба, он остался ве-рен своему слову и доставил меня в Газу.
   После недели поисков я в конце концов разыскал свою семью в лагере Рафа на грани-це Египта и Синая. Это был день моей тяжелой утраты. О, дорогой мой брат Ишмаель, я все еще плачу при мысли и виде этого. Мой любимый отец, да успокоит его Аллах, умер от туберкулеза. Он, кто был самым великим гаражным механиком во всей Палестине, умер в таком месте! Пока он был жив, семья еще кое-как держалась. А теперь они были за гранью нищеты. Шестнадцать членов моего клана жили в двух комнатах в лачуге из гофрированного железа. Трое детей умерли тогда же, что и отец, а половина остальных болели. Лагерь Рафа большой и еще хуже, чем Акбат-Джабар.
   Как я могу это сказать, ты спросишь? Ну, по крайней мере иорданцы позволяли нам свободно ездить. А Полоса Газы набита людьми от одного конца до другого, и египтяне превратили ее в одну большую тюрьму. Мы были там заперты как дикие звери. До того, как появилось ЮНРВА, наши люди были так угнетены жестокостью египтян, что у них не осталось воли протестовать. Хорошо, что я раздобыл лишних продуктовых карточек, чтобы всем нам не умереть с голоду.
   Здесь гораздо сильнее, чем в Акбат-Джабаре, запугивают, принуждая вступать в федаины. Только у федаинов есть работа, и заработок на пятьсот процентов выше обычного. Они постоянно совершают рейды, но только дурак не видит, что у них слиш-ком много потерь и никаких достижений.
   Что делать в таком месте? Я узнал, что в египетской армии есть особое подраз-деление для священной войны против сионистских захватчиков, составленное из пале-стинских диверсантов. Это элитарное подразделение. Египтяне пообещали, что каж-дый, кто в нем служит, получит документы для поездки в Египет. Египтянам я не верил, но другого пути не было. Моя дорогая мать продала свою последнюю драгоценность, ко-торых когда-то была целая коллекция. Этими деньгами мне удалось подкупить офицера, командовавшего подразделением, чтобы он зачислил меня сержантом и поручил мне транспорт.
   Это спасло жизнь мне и моей семье. Если бы я вступил туда как обычный дивер-сант, то уже наверно не писал бы тебе. Тем, кто имеет чин сержанта или выше, не надо участвовать в рейдах - это только для рядовых и капралов. С теми, кого не убила сиони-стская пуля, так плохо обращались офицеры, что большинство их дезертировало. Но это их трудности. Как только я принял гараж, потекли денежки. И у меня появилась возможность купить на черном рынке больше продуктовых карточек и много больше - для моей любимой семьи.