Юрис Леон. Хаджи

   Рашид повернулся к толпе, поднял руки, чтобы успокоить их, и один подошел к нам с отцом.
   - Это без толку, Ибрагим, - сказал Рашид.
   - Мы когда-то сбежали без остановки из дома, и посмотрите, как мы пострадали из-за этого! Нельзя снова бежать!
   - Нас убьют!
   - Ибрагим, отойди в сторону, - предостерег Рашид
   Толпа наступала вперед.
   - Я был на Горе Соблазна! - крикнул Ибрагим, как Моисей. - Я говорил с Мохамме-дом!
   Толпа разом стихла.
   - Мохаммед приходил ко мне ночью! Он сказал мне, что Аллах наложил проклятие на этот мост и эту реку! Первый, кто попробует ее перейти, не дойдет живым до другой стороны! Аллах ослепит его! Прежде чем он достигнет Иордана, Аллах раскроет ему жи-вот и пустит туда стервятников!
   - Ибрагим лжет! - крикнул Рашид.
   Отец отступил в сторону, оставляя открытой дорогу через мост.
   - Я приглашаю шейха Рашида перейти первым! - произнес отец через мегафон. - Если ты дойдешь живым до другой стороны, пусть Аллах поразит меня!
   Как будто чудом, их ярость прекратилась. Шейх Рашид предпочел не вступать на мост. Он ретировался.
   - Кто спасет нас от евреев?
   - Я, хаджи Ибрагим аль-Сукори аль-Ваххаби, даю вам священное слово Мохаммеда, что вам не причинят вреда! А теперь возвращайтесь домой!
   - Хаджи Ибрагим велик!
   - Аллах нас спасет!
   Маленькие группки мужчин и женщин откалывались, начиная движение обратно к Иерихону... и еще... и еще... и еще. Тогда и Рашид пошел назад.
   Через некоторое время мы с отцом снова остались одни. Он взглянул на меня и по-хлопал по плечу.
   - Ты храбрый юноша, Ишмаель, - сказал он. - Пошли, забери меня домой. Я устал.
   - Я люблю тебя, отец, - воскликнул я. - Я люблю тебя.
 

Глава двенадцатая

   Через неделю после войны я вернулся на гору Нево. Всеобщее горе и замешательст-во охватило беженцев, но с отцом и мной произошло иное, необычное. Вместо того, что-бы отчаиваться, хаджи Ибрагим, казалось, прошел через длинный темный туннель. Он снова стал уповать на реализм. Он больше не пойдет за полковником Насером. И пару раз он намекнул, что жизнь, может быть, уготовила для нас кое-что получше Акбат-Джабара. Он не говорил прямо о возвращении в Табу или о том, чтобы договориться с евреями. Од-нако он несколько раз заходил к доктору Мудгилю. По-моему, он разнюхивал достойный способ покончить с нашим изгнанием.
   Находясь в пустыне, я, возможно, позволил себе успокоиться звездами и тишиной, но волна надежды прокатилась у меня по жилам. Отец прислушивается ко мне. Было бы время как следует подумать и подготовиться, я смог бы убедить его, что жизнь не кончит-ся, если я поеду учиться. Разумеется, не позже чем через пару лет все мы сможем соеди-ниться и переселиться в хорошее место. Может быть, даже за пределами Палестины или арабских стран.
   Да что я, с ума сошел? А как же Нада? Отец никогда не должен узнать, что она поте-ряла невинность. Тогда конец любому плану. Первым делом мне надо постараться поми-рить их. Иногда они, кажется, выказывали заботу друг о друге, но всегда их встречи за-канчивались кисло.
   Что-то было у них под самой кожей, готовое вспыхнуть. Свою жизнь Нада осуждала, но никогда она прямо не высказывалась против Ибрагима. Иногда я чувствовал, что она его ненавидит. По правде сказать, он никогда бы не пришел к согласию с независимой женщиной; но оба они были такие личности, что нужно найти способ взаимного уваже-ния.
   Почему он всегда был готов затеять спор?
   Да, моя первая задача - добиться взаимной симпатии между ними. А тогда уж можно мечтать о переезде.
   Я пригляделся к небу. Оно не выглядело благополучным. Завтра Нада приезжает до-мой на три дня, но у меня еще целая секция не накрыта гофрированной крышей, чтобы предупредить непогоду.
   Я связался с доктором Мудгилем по радио.
   - Да, Ишмаель.
   - Я думаю, мне лучше остаться до завтра и закончить крышу, - сказал я. - Не хочу оставлять эту секцию открытой на три дня.
   - Молодец.
   - Не могли бы вы известить Наду, что я опоздаю?
   - Да, конечно. Я об этом позабочусь. В остальном все в порядке?
   - Да, все отлично. Мне здесь очень хорошо.
 
   Ибрагим должен был признаться себе, что и в самом деле ждет Наду на следующий день. И почему не признаться? Он скучает по ней. Когда пришел доктор Мудгиль с ве-стью, что Ишмаель вернется с опозданием, еще одна приятная мысль пришла ему в голо-ву. Может быть, во время этого посещения, если Ишмаель опоздает, он с Надой пойдет погулять и поговорит с ней по душам. Он никогда этого не делал. Кажется, она многому научилась в Аммане.
   Он давно составил себе мнение о детях. Он должен признать, что из всех одиннадца-ти, которые родились, умерли, выжили, женились, Нада - самая любимая после Ишмаеля. Он твердо решил, что при этом ее посещении он скорее откусит себе язык, чем будет го-ворить ей резкости. Если она так ему дорога, то почему же он всегда старается ее обидеть или причинить боль?
 
   Женщины кудахтали над Надой, как в курятнике. Как она красиво выглядит! Она еще больше похорошела с последнего приезда несколько месяцев назад. В ее манерах появилось что-то особенное. У нее была уверенность, редкая для женщины.
   Детям Фатимы Нада снова стала тетей. Она привезла подарки - маленькие пустячки, которые уже надоели детям Отмана. В таком месте, где игрушек вовсе не существует, они были как драгоценности.
   - Иди, Нада, отец тебя ждет, - сказала Агарь. Она почувствовала, как материнские руки подталкивают ее из кухни. - Пожалуйста, не старайся на этот раз бороться. Ибрагиму в самом деле хочется тебя повидать.
   Нада вошла в гостиную. Женщины последовали за ней и быстро расселись по своим стульям.
   Ибрагим расположился в своем новом глубоком кресле, а дочь встала перед ним и поклонилась. Она улыбнулась, но это не была милая улыбка. Под ней был горький напи-ток. Ибрагим пил его долго, но подавил всякую мысль говорить об ее очаровании. Он по-казал ей жестом, чтобы она придвинула свой стул поближе.
   - Как твоя поездка?
   - Езда между автобусной станцией в Аммане и автобусной станцией в Иерихоне не меняется.
   - Надо было послать Ишмаеля сопроводить тебя, но он состязается с погодой на го-ре Нево. Знаю, это не дело - позволять тебе ездить одной, но раз это прямой путь, мне ка-залось, что один раз обойдется. Больше так не случится.
   - Не о чем беспокоиться, отец.
   - Ах, но ведь ни одна женщина из моей семьи не ездит одна.
   - Разумеется, отец.
   - А как досточтимый Хамди Отман?
   Нада лишь кивнула.
   - А твое положение?
   Она снова кивнула.
   Ее замкнутое поведение начало раздражать его. Ее глаза были устремлены на него так, что ему становилось не по себе. Ибрагим как-то раз видел, как женщина выказывает протест. На этот раз это делала Нада. Позвать ее на прогулку? Нет, не в таком настроении. Надо быть терпеливым, подумал он.
   - Должно быть, тебе много есть о чем рассказать, - сказал он.
   - Ничего особенно интересного в том, чтобы ухаживать за тремя маленькими деть-ми. Фатима может подтвердить.
   Фатима хихикнула в подтверждение.
   - Наверно, это очень здорово - жить в такой чудесной вилле, со всеми этими важ-ными персонами.
   - Едва ли это меня касается, отец. В жилую часть я захожу только изредка, обычно просто показать детей перед тем, как они ложатся в кровать.
   - Мадам Отман добра к тебе?
   - Настолько, насколько можно при данных обстоятельствах.
   - Что за обстоятельства, Нада?
   - Я же служанка. А у них много слуг.
   - Но ты же особая.
   - Я не очень-то чувствую себя особой.
   - Конечно, ты особая. Ты дочь хаджи Ибрагима аль-Сукори аль-Ваххаби! - Ибрагим неловко почесал свою ладонь под ее продолжающимся твердым взглядом. - Нам надо по-говорить во время этого твоего приезда. Да?
   - Как хочешь, отец.
   Он слегка покраснел от ее холодного немногословия. Он это подозревал. Будучи на такой вилле в большом городе, она постоянно мешалась с девчонками, не уважающими традицию. Может быть, было ошибкой устроить ее на такое место, первое для нее. Ну ладно, маленький бунт. Ему, конечно, не хочется драки, но он не собирается позволить ей уйти с таким с ним обращением.
   - У меня для тебя сюрприз, Нада. После твоего прошлого приезда я вдруг осознал, что ты уже перешагнула тот обычный возраст, когда надо найти тебе мужа. Из-за жесто-ких обстоятельств нашей здесь жизни я решил было не слишком торопиться с этим делом. Но наши условия изменились к лучшему. Омар скоро отправится в Кувейт, будет там ра-ботать служащим в отличном отеле. Ишмаель неплохо зарабатывает у доктора Мудгиля, и у меня тоже удобное положение. Пришло время снова подумать о твоем браке. Много от-цов обращалось ко мне, желая это устроить. Я хотел убедиться, что у тебя будет такой же хороший муж, как у твоих сестер. Ты взрослеешь, и твоя цена как жены значительно уве-личилась. Я ждал, пока будут существенные предложения. Больше ждать не надо.
   Женщины радостно всплеснули руками и издали длинные ахи.
   - Я не тороплюсь. Мне очень хорошо в Аммане.
   Ага, подумал Ибрагим, теперь моя дорогая дочка не так самонадеянна! Она снова знает, кто такой ее отец. Конечно, я не собираюсь так скоро выдать ее замуж, но немнож-ко поиграю. Пусть она догадывается...
   - Мы поговорим о твоих возможностях замужества под конец, пока ты здесь, - на-жимал Ибрагим. - Раз ты моя последняя дочь, я даже собираюсь позволить тебе участво-вать в решении... но от меня будет зависеть, какого именно человека мы выберем. Я в этом деле знаю толк.
   Нада встала со стула и подошла к нему.
   - Я не выйду замуж, пока не захочу сама, - сказала она, твердо выговорив первые в жизни слова вызова. Женщины отпрянули.
   Глаза Ибрагима сузились.
   - Я это подозревал. Думаю, ты общалась с неприличными девицами, у которых нет должного уважения к своим отцам. Ты никогда больше не будешь говорить со мной таким тоном, и ты выйдешь замуж там, тогда и за того, за кого я скажу. - Он хлопнул в ладоши, чтобы его жены и Фатима вышли.
   - Подождите! - скомандовала им Нада. Они в удивлении замерли. - Я не выйду за-муж, пока сама не захочу, - повторила она, - и за того, за кого захочу.
   Ибрагим поднялся. Он ударил ее по лицу.
   - Ты закрывала лицо на людях, как я приказывал?
   - Нет.
   Он опять ударил ее и сдернул с ее головы косынку.
   - Ты опять отрастила слишком длинные волосы. Я нахожу это отвратительным. Агарь, достань ножницы.
   - Нет, отец, ты не будешь стричь мне волосы.
   - Агарь! Принеси сейчас же ножницы. Позволь мне сказать тебе, Нада, что честь и целомудрие этой семьи будут соблюдаться.
   - Тебе не надо больше беспокоиться о своей чести и моей целомудренности, - сказа-ла она.
   - Успокойся, Нада! - воскликнула мать.
   Ибрагим сердито взглянул, не веря.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Я больше не невинна.
   Раздались причитания женщин. Рамиза упала в обморок. Глаза Ибрагима безумно расширились.
   - Ты лжешь! - нелепо закричал он. Он в недоумении замахал руками. - Это правда, что ты говоришь?!
   - Да.
   - Тебя изнасиловали, взяли против твоей воли. Так это случилось!?
   - Нет, отец, я сама хотела.
   - У тебя... у тебя ребенок!
   - Возможно, но может быть и нет. Какая разница?
   - Кто он?
   - Они, отец.
   - Ты это сделала нарочно, чтобы унизить меня!
   - Да, так, отец.
   - Нарочно... чтобы унизить меня... лишить меня чести... Ты это сделала...
   - Я слышала много раз, как ты спрашивал: кто скажет льву, что его дыхание плохо пахнет? Ты дикарь, отец. Если сейчас ты чувствуешь боль, то чувствуй ее глубоко и силь-но, потому что это та боль, которую ты причинял мне каждый день моей жизни. Я не бо-юсь за свою жизнь, потому что она никогда на самом деле не начиналась. Ее никогда не было. Я никогда не жила для себя, только для тебя. Так что исполняй свой благородный долг.
   - Нада, очнись!
   - Иди к черту, отец.
   - Нада!
   - Когда-то Ишмаель читал мне об иерихонской шлюхе, которая прятала шпионов Иисуса Навина. Так что отомсти за позор, который принесла тебе твоя дочь-шлюха. Я пойду гулять по улицам Иерихона. Ты меня найдешь.
   Она вышла, а Ибрагим бросился в свою спальню и вернулся, застегивая пояс с ви-севшим на нем кинжалом. Он рванулся к выходу. Агарь загородила ему дорогу, упала на колени, обхватила его руками.
   - Нет, Ибрагим! Прогони ее. Мы никогда не произнесем ее имени!
   Рамиза повисла на нем, обняв его руками. Он яростно отшвырнул их, отпихнул об-ратно. Они скорчились на полу, рвали на себе волосы, а он, шатаясь, вышел вон.
 
   Тело Нады нашли в канаве на следующее утро. Шея у нее была сломана и горло пе-ререзано. Ее волосы были грубо острижены.
 

Глава тринадцатая

   Увидев у моста Алленби доктора Мудгиля с мукой на лице, я без слов понял, что случилось.
   - Нада, - только и сказал он.
   Как странно. Я не заплакал. Доктор Мудгиль просил меня не ходить в дом отца. Он просил меня уехать вместе с ним в Лондон.
   - Нет. Сейчас я пойду домой.
   Странно... я не мог плакать... и не был испуган...
   Я заметил ужас в глазах матери, прикованных ко мне, когда я проталкивался через испуганных соседей. Я вошел в гостиную.
   Хаджи Ибрагим сидел в своем большом кресле, ожидая меня. Его глаза в красных жилках были вдвое больше, чем обычно. Лицо отражало причудливые тени от мерцающе-го света свечей перед фотографиями Омара и Джамиля. Я смотрел на него, наверно, целый час. Не было слышно ни звука, кроме нашего хриплого дыхания.
   - Говори! Говори! Я приказываю тебе говорить! - сказал он чужим голосом.
   Прошел еще час. Его глаза вкатились обратно в голову. Он выкарабкался из своего кресла и неровной походкой подошел к столу. Он распахнул одежду, вытащил свой кин-жал, еще со следами крови Нады, и воткнул его в стол.
   - Ты... ты когда-то был моей надеждой... - проскрипел он. - Но у тебя нет храбрости женщины. - Он подошел ко мне и обнажил горло. - Давай, Ишмаель, сделай это!
   - О, да, да. Я собираюсь убить тебя, отец, но сделаю это по-своему. Твой кинжал мне не нужен. Я просто буду говорить. Я буду говорить с тобой - на смерть. Так что открой свои уши, отец, и слушай очень внимательно. - Он уставился на меня. Я начал. - В Яффо я сам видел, как обеих твоих жен и Фатиму насиловали иракские солдаты!
   - Ты лжец, - прорычал он.
   - Нет, отец, я не лгу. Их было восемь или десять, и они один за другим подходили к женщинам, и я видел, как в них входят их огромные мокрые скользкие члены!
   - Лжец!
   - Они бросались на голые тела твоих жен. Они хохотали и шлепали их по задницам! Они отлично провели время!
   - Лжец!
   - Продолжай, отец! Вытащи из стола свой кинжал и убей меня. Убей нас всех!
   Внезапно Ибрагим схватился за грудь и вскрикнул, как будто его пронзила острая боль. Он стал хватать ртом воздух:
   - Сердце... мое сердце...
   Он закружился по комнате, натыкаясь на все. Он упал. Я встал над ним.
   - Не можешь вытащить из стола свой кинжал, отец? Нет? Плохи дела. Я видел, как полдюжины их трахали мать на полу! Трахали на полу!
   - А-а-а-а-а!
   Он стоял на четвереньках, ползая, извиваясь и давясь, и сопли свисали у него из но-са, из глаз, изо рта.
   - А-а-а-а-а-а!
   Он добрался до стола и попытался встать. Он обхватил рукоятку кинжала и дернул. Он не поддался. Стол опрокинулся. Он лежал и булькал, вскрикивал, потом затих совсем.
 

Глава четырнадцатая

   Семья потянулась обратно в дом, и всех знобило от ужаса. Я ждал, что они станут причитать и бушевать при виде тела Ибрагима у моих ног. Странно, но ничего этого не было. Они посмотрели на меня и отпрянули в страхе. Внезапно мне пришло в голову, что в тот момент они приняли меня за своего нового хозяина. Я оставался бесстрастным, поч-ти отстраненным. А потом возникло ощущение восторга. Я отомстил за свою любимую сестру, и я сделал это, сломив самого сильного, самого устрашающего вида человека из всех, кого когда-либо знал. Я мог кричать от радости от того способа, которым я его убил. Он умер в муках, как будто тысяча муравьев впилась ему в подмышки.
   Но Боже... ведь я все еще любил его... можете вы это понять? Я любил его.
   Слухи и будоражащие новости выгнали людей из кафе и лачуг, и большая толпа со-бралась у нашего дома. Я вышел на веранду, без страха, и посмотрел на них сверху вниз. Там были сотни, и многие подходили. Но никто не произнес ни слова против меня. Не было никаких пересудов о том, что произошло. Конечно, все это еще будет, разве не так? Все, что они знали, это было то, что я, Ишмаель, покончил с хаджи согласно освященному временем обычаю и что я, Ишмаель, - это сила, с которой надо считаться.
   - Хаджи Ибрагим оставил нас, - произнес я почти ласково. - Он умер от сердца.
 
   Самый славный момент истории хаджи Ибрагима наступил после его смерти. Из-лияния гуманности и выказывание скорби во время его похорон были из того сорта, кото-рый обычно приберегают для людей священных или высоких глав государств. Они при-ходили из всех лагерей Западного Берега и Иордании сотнями тысяч. Наконец-то арабы чтили и обожали его, поклонялись ему, но по-настоящему никто не знал, за что. В этот момент они лишь знали, что хаджи Ибрагима больше нет и что без него они беззащитны.
   У подножия Горы Соблазна со стороны Акбат-Джабара уже сооружали могилу и ма-ленькую мечеть. Здесь его положили на покой, и здесь поклялись отомстить евреям, хотя я не знаю, за что. Все время этого испытания я сохранял хладнокровие и отчужденное молчание. За моей спиной болтали много грязных слов, но никто не отважился обвинить меня в лицо. Они поняли, кто их новый лидер, когда столкнулись с ним. Они знали мою силу. Они пресмыкались передо мной, выражая свое горе. Они целовали меня в щеку, а неряшливые целовали мне руку.
   Будущие поколения будут приходить на эту могилу как на священное место, а когда пройдет время, хаджи станет святым.
   Когда закончились похороны и все разъехались по своим крысовникам, на меня на-пала жуткая тошнота. Мне надо было уйти. Я отправился в единственное место, к единст-венному человеку, кто дал мне теплоту и уют. Было заметно, что Нури Мудгиль боится за меня. Я снова и снова бормотал, что все еще люблю Ибрагима. Кажется, он знал, что я сломаюсь. Понимаете, я не говорил о Наде после ее убийства. Я заставил себя не думать о ней. А потом я произнес ее имя и без сил упал ему на руки.
   - Скажите мне, где она, доктор Мудгиль. Я должен забрать ее туда, где она будет покоиться в мире.
   - Нет, - сказал он, - ты не сможешь этого сделать.
   - Я должен.
   - Ты не сможешь, - твердо повторил он.
   - Что же вы пытаетесь мне сказать?
   - Не теперь, Ишмаель, потом...
   - Скажите. Я требую, чтобы вы мне сказали!
   - От нее ничего не осталось. Ее разбросали в ста местах в этой ужасной свалке возле реки. Пожалуйста, больше ни о чем не спрашивай...
   Я закричал:
   - Я отомщу!
   Он тяжело вздохнул.
   - Да, - тихо сказал он, - конечно, ты отомстишь... конечно, ты отомстишь...
   Я забегал по комнате, хотелось лопнуть. Я стоял перед ним и трясся...
   - Почему я не могу плакать... я хочу плакать... Почему я не могу плакать! - Я упал на колени и ухватился за него. - Что мы наделали! - крикнул я. - Зачем! Зачем! Зачем! За-чем!
   Он держал на коленях мою голову, гладил меня, и я рыдал, пока не осталось больше слез. Вспышка умирающего солнца заполнила комнату, и вслед за ней мы остались в тем-ноте.
   - Почему? - шептал я, - почему?
   - Вы были трое прекрасных людей, которые страстно любили друг друга. Но вы ро-дились в такой культуре, где нет места для выражения такой любви. Мы прокляты среди всех живых существ.
   - Что будет со всеми нами? - сказал я, и это был не то вопрос, не то стон.
   Он погрузился в долгое молчание. Я смотрел, как его тень покачивалась, когда он вздыхал.
   - Вы должны мне сказать, доктор Мудгиль.
   - Я скажу тебе, - сказал он мягко, с болью. - У нас нет позволения любить друг дру-га, и мы давным-давно утратили способность этого. Так было записано двенадцать веков назад. Наше главное наследство - ненависть. Десятилетие за десятилетием, поколение за поколением, столетие за столетием мы воспроизводим себя в ненависти. Возвращение ев-реев спустило с цепи эту ненависть, она взорвалась дико, бесцельно, в огромную силу са-моуничтожения. Через десять, двадцать, тридцать лет исламский мир начнет в безумии пожирать себя. Мы не умеем жить с самими собой... никогда не умели. Мы не умеем жить с внешним миром или приспособиться к нему... и никогда не умели. Мы не способны к переменам. Дьявол, делающий нас безумными, ныне пожирает нас. Мы не умеем остано-виться. И если нас не остановят, мы пойдем, вместе с остальным миром, ко Дню Сожже-ния. Теперь, Ишмаель, вы видим начало Армагеддона.
 
   ...Не знаю, когда именно чернота охватила меня...
   Я упаковывал свой чемоданчик перед отъездом, и вдруг руки мои перестали держать вещи... в голове туман... я старался вернуть ясность, но она приходила лишь обрывками...
   День за днем чернота была все больше и больше, пока не истощились мои силы, чтобы бороться с ней...
   ...и я поддался...
 
   Все говорят, что я ненормальный, потому что перестал говорить...
   ...много раз, когда приходил доктор Мудгиль и обращался ко мне... я хотел отвечать ему, но не мог... мне так трудно было понять его слова...
   ...однажды ночью я впал в неистовство из-за Нады и изорвал фотографии Джамиля, Омара и Ибрагима...
   ...после этого меня приковали цепями к стене у моей койки...
   ...каждый раз, как я думал о Наде, ужасная боль охватывала меня, и мне казалось, что я не владею собой... снова и снова...
   ...Весь день дети заглядывают мне в дверь, показывают на меня пальцами и смеются надо мной... мне все равно...
   ...Значит, меня приковали... каждый день Агарь стоит надо мной, плюет на меня и пинает. Я слышу, как Камаль с матерью замышляют продать меня федаинам в отряд смертников... там теперь платят по три сотни американских долларов, а им нужны день-ги... я же не сумасшедший...
   ...Но у них отчаянное положение... У Камаля нет работы... Заработок Омара не мо-жет сохранить им жизнь...
   ...о да, я слышу, как они замышляют... а они же не знают, что я обрел счастье, ведь теперь я могу говорить с Надой... я ее вижу каждую ночь... она приходит ко мне... она уго-варивает меня убежать...
   ...глупый Камаль никогда не мог ничего сделать как следует... он не знает, что я рас-шатал засовы и могу их выдернуть когда угодно
   ...да, Нада, я убегу...
   я последую за тобой...
 
   ...вади ведет обратно к пещерам...
   ...солнце так ярко...
   ...мне надо принести воду и ношеную обувь... но нужно сейчас же идти за Надой, боюсь, как бы она снова не исчезла...
   ...я очень далеко забрался в ущелье... ноги мои стали гореть и кровоточить... я от-дохну... эти проклятые цепи у меня на руках...
   ...Погоди-ка, вот и Нада, она карабкается по скалам...
   ...- Нада!.. подожди меня... я поднимусь к тебе, моя любимая сестренка... Нада, пере-стань же меня дразнить...
   ...лезть... лезть... подняться туда к ней... не поскользнись... не бойся...
   - Нада, протяни мне руку и помоги мне, мои цепи такие тяжелые...
   Жара... во имя Пророка, как жарко... о, Ишмаель, что ж ты вернулся без воды... Но мне же пришлось убежать, а то они забрали бы меня к федаинам...
   ...о Боже, кажется, я пошел не в то ущелье... я заблудился..
   ...Вот Нада снова... она карабкается как горная коза... так грациозно... так прекрас-но... она вдруг усаживается на край выступа, смеется и поддразнивает меня...
   ...- Нада, я иду к тебе... и с твоего выступа мы сможем полететь в семь раев...
   ...смотри, как высоко я уже поднялся... отсюда видна необъятность пустыни... Мерт-вое море... вся дорога через реку до горы Нево...
   ...Во имя Аллаха, неужели я слышу саранчу? Нет, это полчище движется ко мне, но это не саранча... это...
   Люди... да, я ясно вижу, пустыня наполняется миллионами людей! Они меня видят! Они зовут меня.
   - Ишмаель, спаси нас!
   - Возвращайтесь обратно, все возвращайтесь обратно! Не заходите дальше в эту пус-тыню! Назад! Я приказываю!
   ...Почему они не слушают? Они продолжают идти, миллионы и миллионы...
   - Ишмаель, спаси нас!
   - Глупцы! Глупцы! Поворачивайте назад. Поворачивайте назад, или День Сожжения падет на нас. Во имя Аллаха, назад! Это Армагеддон!
 
   ...О, мой Боже, они не слышат... они лишь все идут и идут...
   ...Я буду говорить с ними снова... но я устал от подъема на гору, и цепи изнурили меня...
   ...Сперва мне надо отдохнуть... мне надо хоть немножко полежать... лицу так жарко от раскаленной скалы... лучше встать... не могу подняться на ноги... Нет, думаю, я чуточку посплю... солнце такое жаркое... я так устал... так устал...