- Значит, минимум, дня три... - прикинул Лев. - Жаль. Я бы тоже хотел с вами.
- Почему три? - удивилась Статиша. - Абориген уже в пути. Ты же знаешь, что любая просьба для него превыше всего. Они просто впадают в эйфорию счастья, выполняя чужое желание. Это природа их жизни, обусловленная сознанием общественного поведения. Правда, до нас здесь некому было желать...
- Значит, завтра среди дня вы будете у цели?
- Да. - Статиша посмотрела на Льва долгим взглядом, щеки ее зарделись. - А вечером, что бы ни случилось, я буду здесь.
- А... Можно с вами?
- Ну, этот вопрос уже не ко мне, - усмехнулась Статиша.
- Понятно, - буркнул Лев и попросил систему жизнеобеспечения соединиться с начальником станции.
- Добрый вечер, Ратмир, - поздоровался Волошин, когда фигура Берзена спроецировалась возле окна. - Говорят, вас можно поздравить с успешным контактом?
- Да уж! Не лаптем щи хлебаем! - с явным удовольствием согласился Берзен. На сей раз он применил поговорку к месту и, к удивлению, ничего в ней не перепутал.
- А мне можно принять участие в экспедиции к "Горе"? - напрямую спросил Лев.
- А почему нет? - недоуменно передернул плечами Берзен. - Свободных мест в катере много, так что не вижу оснований для отказа.
- Спасибо.
- Не за что. Завтра в десять утра по-нирвански ждем вас у шлюза. До свиданья и спокойной ночи, - попрощался Берзен. - Надеюсь, что в этот раз вы будете точны, - индифферентно заметил он и отключился.
Статиша заглянула в глаза Волошину.
- Слушай, а как насчет того, чтобы поужинать?
- Не молчи... - задыхалась она. - Скажи хоть что-ни будь... - билась в его руках как птица.
А он не знал, что сказать, и целовал, целовал, закрывая себе рот, чтобы не закричать.
- Тиша... - наконец выдохнул он, и было непонятно, то ли благодарит ее, то ли успокаивает...
Потом они долго лежали в полумраке. Она то лихорадочно покрывала его лицо, грудь легкими быстрыми поцелуями, то плача светлыми слезами, всхлипывая, запинаясь, захлебываясь скороговоркой, говорила, как она счастлива, как любит его, как не может без него, как ждала его и как боится снова потерять его. Затем она уснула на его руке, но и во сне продолжала всхлипывать, бормотать что-то тревожное, прижимаясь к нему; руки ее поминутно вздрагивали, крепче обнимая, словно она боялась, раз отпустив, потерять навсегда.
Застывшим взглядом Лев смотрел в ее припухшее, заплаканное лицо, резко очерченное жестким светом заглядывавшей в окно надкушенной луны, и в душе его было пусто, и было ему тяжело. И мысли его были тяжелыми и стылыми, как свет ночного светила.
"Зачем тебе это нужно? - думал он, ощущая, как изморозь льдистыми иглами кристаллизуется в груди. - Зачем тебе ее любовь? - чувствовал он тревожное прикосновение ее пальцев. - Что ты можешь дать ей, кроме студеной тяжести своего сердца?"
Он знал: стоит ей открыть глаза, и стылое наваждение безразличной луны исчезнет, растает от их тепла. Знал и страшился ее глаз, их света и их пугающей бездны. И боялся холодного непокоя своего рассудка...
Среди ночи, когда луна зашла и Статиша успокоенно раскинулась на ложе, Лев осторожно освободил затекшую руку, встал, включил в углу слабый свет и сел к столу. Лунная оторопь отпустила, но сон не шел.
Было его время, любимое время работы. Лев посмотрел на спокойно спящую Статишу и взял в руки систематизатор. Но работать так сразу не смог. Переход в реальный мир давался с трудом. Обрывочные отголоски чувственности мешали воца-рить трезвой мысли.
"Единство чувств разделяет разность устремлений мыслей, - подумал он. Наверное, однополые пикьюфи гораздо счастливее человека. Им не приходится двоиться между чувством и рассудком". Он возвел звукопоглощающую завесу и включил систематизатор.
- В прошлый раз мы беседовали с тобой о влиянии средств массовой информации на формирование психологии человека, - тихо проговорил Лев. Договорились, что ты подберешь наиболее жесткие примеры насаждения морали. Ты подобрал?
- Да, - так же тихо ответил систематизатор. - Будем беседовать, или ты, как всегда, предпочитаешь информацию на бумаге?
- Лучше печатную.
- Тогда подключи принтер.
Лев не стал заказывать системе жизнеобеспечения принтер, а подключил транслингатор.
- О! - заметил систематизатор. - Мощная система. Тогда я воспроизведу факсимиле.
Транслингатор застрекотал, и на предметный столик стали осыпаться газетные вырезки.
- Я постарался соблюдать хронологию, - предупредил систематизатор.
Волошин взял вырезки, но еще минут пять неподвижно сидел, невидяще вперившись в бумагу. Последнее время он все чаще ловил себя на мысли, что его увлечение является своеобразным коконом в который он прятался, чтобы отгородиться от окружающего мира, от его проблем. Редкие эмоциональные всплески выбивали его из колеи, выталкивали в реальность, где он все острее ощущал себя вымирающим анахронизмом. Кому нужна его работа? Исторические события еще вызывают у людей любопытство, но кому интересна психология исторического общества? События истории принято интерпретировать с точки зрения современной психологии, а попыток осмыслить психологию общества, поддерживающего Муссолини, Гитлера, Сталина, Мао Цзэдуна, Пол Пота, практически нет. Какие убеждения двигали массами, ведомыми своими лидерами? Что их заставляло безоговорочно верить в правоту и непогрешимость идей? В чем разница между психологией фанатика веры Христовой и психологией носителя идей коммунизма? Что создавало, что поддерживало веру, и как пропаганда влияла на убежденность? Что такое христианская нравственность и нравственность атеиста? Буквально по пальцам Волошин мог перечислить людей, которых это еще интересовало. Психология современного человека резко утрачивала позиции рациональной логики, трансформируясь в интуитивную чувственность. Двадцать шесть лет назад на Земле родился первый интуит. Сейчас в родильных домах четверо младенцев из пяти интуиты. И пропорция растет... Кое-кто из поколения Волошина смог приспособиться, как-то войти в новую жизнь. Некоторые даже сумели овладеть приемами передачи своего психологического состояния. Такие, как Статиша. А он нет. Не смог.
Усилием воли Волошин заставил себя осилить несколько строчек. Затем вчитался, и работа пошла. Газетные вырезки охватывали период с тридцатых по восьмидесятые годы двадцатого столетия. В основном это были передовицы центральных газет, так или иначе развивавшие ту или иную концепцию конкретной идеологии, но изредка встречались и стихотворные строки. Разные страны, разные языки, разные идеологии, разные лидеры, но одно было общим: гранитная твердость в насаждении безоговорочной веры и ярая, исступленная непримиримость к инакомыслящим. Особенно ярко высвечивалось это в стихах, где лидер страны возводился ни много ни мало, в культ божества, "давшего народу Солнце", а оппозицию именовали в лучшем случае "собаками неверными", исключительно подлежащими уничтожению. Нового здесь не было ничего: на протяжении истории человечества все доктрины были направлены на искоренение ереси. Впрочем, как раз этот аспект и не интересовал Волошина - его давно рассмотрели, разжевали и оценили. Он пытался понять, каким образом пропаганда оказывала влияние на общество, как меняла и формировала его психологию. Новую психологию нельзя создать грубой ломкой старой. Ее можно только постепенно изменить, настойчиво и постоянно вдалбливая в сознание любые утверждения средствами массовой информации. В двадцатом веке эмпирическим путем определили влияние рекламы на сознание. И хотя тогда еще не вывели индекса допустимого уровня суггестии печатного слова и произнесенных речей, пропагандистскими, "зажигающими массы", приемами интуитивно пользовались вовсю. До экспериментального моделирования сознания на научной основе еще не дошли (античеловеческие опыты над людьми в конце двадцатого столетия не дали желаемого результата), но практическое подравнивание масс в одну шеренгу путем идеологической обработки велось тогда как никогда широко. И Homo sapiens, ЧЕЛОВЕК РАЗУМНЫЙ, который по имени своему обязан был анализировать любую получаемую информацию, легко поддавался внушению. И самой неестественной, неподдающейся пониманию, была "стадная" психология масс, фанатически веривших в-гениальность предвидений вождей и претворявших их указания в жизнь с однозначной непререкаемостью, доведенной до одиозного абсолюта.
Волошин поднял глаза и увидел, как на предметный столик транслингатора укладывается очередная стопка вырезок. Его охватила безнадежная апатия.
"Ты как книжный червь копаешься в древних отживших проблемах, словно вокруг тебя ничего не происходит, - с тоской подумал он. - Наверное, это естественная реакция человека, ощутившего себя вымирающим реликтом. Подавляющее большинство человечества находится сейчас в аналогичном шоке. Мы продолжаем жить, работать скорее по инерции, потому что прекрасно знаем, что на смену биологическому виду homo sapiens уже пришел новый биологический вид Homo infrasensualis".
Неожиданно для себя Лев попытался взглянуть на сегодняшний день глазами человека двадцатого века. Думали ли тогда, что у гармоничного, с их точки зрения, мира будут свои тяжкие проблемы? Нравственные и этические? Что биологическая сущность человека конечна и рано или поздно из него разовьется новый вид? Вряд ли. Тогда человека считали венцом творения и пупом Вселенной. И позже, в двадцать первом веке, даже попытались узаконить такое положение принятием закона о биологическом статусе человека, согласно которому любые генетические изменения организма исправлялись системой жизнеобеспечения. Но природа не терпит остановки эволюции. Она пошла в обход генетически заста-билизированной биологической сущности человека, начав эволюцию восприятия мира. Так появился Homo infrasensualis - человек с резко возросшим чувственным уровнем. Логическое мышление претерпело замену на чисто эмоциональное. Спонтанно усилилось не только восприятие мира, но и способность чувственного влияния на другого человека. При общении между собой интуиты не использовали слова, а "беседовали" непосредственной передачей через психополе обширнейшей гаммы чувств. Их мировосприятие было настолько сложно и отлично от обычного человеческого, что при наложении на психополе Homo sapiens могло вызвать у последнего психическую травму. Что-то темное и жуткое поднималось из глубин подсознания, вызывая ужас бездны. Как глаза Статиши.
Лев непроизвольно оглянулся и наткнулся на ее взгляд. Статиша лежала на ложе, подперев голову рукой, и смотрела на него черными колодцами своих глаз. Она уже давно не спала и наблюдала за ним...
6
Утро не предвещало неприятностей. Они проснулись в приподнятом настроении, приняли душ, позавтракали и стали собираться в экспедицию. Томановски попросила доставить в комнату ее скафандр и заказала такой же для Волошина. Тогда-то и начались неприятности. Облегченный нирван-ский скафандр Статиши прибыл практически сразу, а вот со скафандром для Льва вышла заминка. Система жизнеобеспечения долго молчала, а затем сообщила, что из резервных скафандров по совместимости с психологическими параметрами Волошина не подходит ни один, а для изготовления адекватного ей потребуется восемь часов.
Лев озадаченно посмотрел на Статишу. Она покраснела и прикусила губу.
- Не понял? - бросил реплику Лев.
- Извини, я забыла, что в спецскафандрах для условий Нирваны вмонтированы блоки статута человека.
На скулах Волошина вздулись желваки, но он сдержался. Вызвал Берзена и официальным сухим тоном попросил предоставить ему скафандр для участия в экспедиции. Лицо Берзена отразило безмерное удивление, затем он рассмеялся.
- Нет, Лев, в вас определенно есть что-то от интенданта! Не напрасно я вас принял за него при первой встрече. Дайте заказ системе жизнеобеспечения.
- Уже.
- Так в чем дело?
- Ни один из резервных мне не подходит.
- Как - не подходит? - Берзен не поверил и сам произвел заказ, но уже не устно, а пользуясь терминалом. Ответ поверг его в изумление. Нахмурившись, он ввел какой-то вопрос.
- Однако у вас и психограмма! - изумился он. - Можно позавидовать - вы практически не поддаетесь внушению, но именно в этом и загвоздка. Регулировка скафандра основана на взаимном психоконтакте, однако у вас такой порог проходимости, что ни один резервный скафандр с ним не справится. Ситуация... Он сконфуженно почесал нос, затем снова повернулся к терминалу и задал очередной вопрос. - Есть один выход... - неуверенно протянул он. - Когда основывалась станция, здесь работали в типовых скафандрах для высокотемпературных агрессивных атмосфер. В музейной комнатке, есть у нас такая, сохранилось несколько штук...
- Согласен! - кивнул Волошин. А что ему еще оставалось делать?
- Хорошо. Сейчас один из них доставят. У вас какой размер?
Рядом со стройной фигуркой Статиши в легком, облегающем тело спецскафандре Волошин выглядел огромной неповоротливой статуей Командора. В довершение всего спину горбил тяжелый регенерационный блок - скафандр был рассчитан на агрессивную среду и температуру до пятисот градусов, - так что приходилось идти согнувшись. Статишаже шла налегке: дышала воздухом Нирваны через фильтры, а жара снижалась терморегуляционными нитями, пронизывающими легкую ткань скафандра.
Они прошли через шлюзовую камеру и очутились на знакомой лужайке нирванского леса. Только теперь на месте, где сидел абориген, стоял десантный катер, а рядом с ним маячили две фигуры.
- ...Сыт по горло! - донесся из наушников раздраженный голос Ткачика. Вчера он переводит мне: "Стоящим на паперти я бросаю монету. Что мне подать нищим душою?" Смысл ответа пикьюфи я понял. Но откуда паперть? Ни в эпоху "До", ни в эпоху "После" и признаков каких-либо форм теизма у нирванской цивилизации не было! Не слишком ли вольно адаптируется текст? Может, пора транслингаторам ограничить свободу ассоциативного поиска, чтобы в переводах было меньше эмоций и больше логики?
- По-моему, тебя просто уязвила сама суть ответа, - спокойно заметил Берзен.
- Да брось ты...
- Утро доброе! - поздоровалась Статиша. Говорившие повернулись в их сторону.
- Доб... - начал было Ткачик и осекся, увидев Волошина в скафандре высшей защиты. Лицо его за поляризационным стеклом шлема вытянулось от изумления.
- Доброе... - корректно поздоровался Берзен, но, глядя на Волошина, все же не смог сдержать улыбки.
- Вас бы в этот скафандр засадить, посмотрел бы я, какое оно доброе! сварливо выпалил Волошин.
Внезапно из люка катера, быстро семеня множественными конечностями, выкатился знакомый кибероид-"бицефал" и застыл перед ним.
- Здравия желаю, кэп! - гаркнул он. И тут же на все окрестности загрохотал марш космопроходцев.
- Вольно, юнга, - снисходительно ответил за Льва скафандр.
Музыка оборвалась. Левая половина конечностей кибе-роида подогнулась, кибероид наклонился набок, принимая стойку "вольно", и от этого лицо Ткачика, изображенное на хитинокерамической груди, стало выглядеть еще более растерянным.
- Это еще что? - ошарашенно спросил Лев. Берзен от души рассмеялся.
- Вам достался скафандр капитана космопроходцев, осваивавших Нирвану. А кибероид, единственный, кто сохранился на станции из того контингента.
- Ну и шуточки были у наших дедов, - сконфуженно пробормотал Волошин. Прямо казарменные.
- Зато какова субординация! - явно подтрунивая, мечтательно прицокнул языком Берзен. - У нас бы такую... Прошу. - Он сделал приглашающий жест в сторону люка.
К удивлению Волошина, в катере находился еще только один человек рыжий веснушчатый парень с необычно подвижным, выразительным лицом, на котором в гиперболической форме отражались все его чувства. Появление Волошина в скафандре высшей защиты вызвало у него буквально пароксизм недоумения, но вопросов он тактично не задал.
- Халлдор Йоунссон, экзомедиколог, - представился он.
- Лев Волошин, текстолог, - чувствуя себя не в своей тарелке, пробормотал Волошин и отвел взгляд. В небесно-голубых глазах экзомедиколога горел недоуменный вопрос о его экипировке, требующий незамедлительного разъяснения.
"Вот и еще один предтеча Homo infrasensualis, - подумал Лев. - Как и Статиша..." Странно, но открытие Ткачика почему-то не вызвало на станции ажиотажа. Казалось, катер должен был быть набит исследователями до отказа, но вот поди же ты... Неожиданно Лев подумал, что за три дня пребывания на станции Йоунссон был лищь четвертым человеком, с которым он познакомился. Это при персонале станции в более чем тридцать человек! Впрочем, сам виноват, приглашали же его на обсуждение отчета в кают-компанию...
Лев хотел сесть рядом со Статишей, но кибероид мягко отстранил его и устроился между ними. По левую сторону от Волошина, как и положено при сопровождении космодесант-ника во время выхода на рекогносцировку. Лев промолчал, а Статиша с трудом удержалась, чтобы не прыснуть.
- Поехали, - сказал Берзен. - Курс на пеленг двадцать три дробь ноль два.
Катер снялся с места и поплыл над нирванским лесом. Вид сверху на бесконечное море псевдомицетов почему-то вызвал у Волошина ассоциацию с гигантским инкубатором разнокалиберных яиц чудовищных размеров монстров. А бескрайность кладки навеивала гнетущее впечатление, будто не сегодня-завтра эти самые монстры должны вылупиться.
- Высвети-ка курс, - предложил катеру Берзен. На центральном экране появилась карта местности, перечеркнутая красной стрелкой.
- Фью-у! - присвистнул Йоунссон. - Мы что, летим к Мегаполису?
- Почти, - согласился Берзен. - Куда-то на окраину... Пусти зонд по траектории полета, - снова попросил он катер.
Зажегся левый экран. По нему потянулось бесконечное море псевдомицетов, затем справа показались развалины Мегаполиса, под зондом промелькнуло какое-То конусообразное сооружение ("Грязевой вулкан", - заметил Йоунссон) и снова белое пространство блестящих разновеликих шаров. Через несколько минут зонд вернули и просмотрели путь в обратном направлении.
- Значит, грязевой вулкан?
- Пожалуй... Сколько до него от станции?
На центральном экране высветилось расстояние: 58,6 км.
- Так. Если скорость передвижения пикьюфи в грубом приближении принять за три километра в час, то, действительно, идти ему около двадцати часов...
Катер остановился и завис над лесом. Сквозь прозрачный пол было видно, как внизу, лавируя между стволами псевдомицетов и обходя заросли переползи-травы, бодренько, ртутным шариком катился по лесу пикьюфи с кольцом-пеленгом на шее.
- Ты смотри, первый раз вижу аборигена таким шустреньким... Каково его эмоциональное состояние?
На экране возникла пикообразная диаграмма с пульсирующим максимумом.
- Ого! Да он просто счастлив!
- Неудивительно. Исполняет просьбу. В этом смысл его существования.
- Интересно, он сейчас также бубнит про себя свою программу общественного поведения?
- Естественно. "Наша цель - жизнь сообществом. Личности вне общества нет. Есть только общество, и каждый - винтик в его организме..." И так далее. Извечная молитва на полтора часа, замкнутая на себя.
- И все же...
Ткачик протянул руку и включил транслингатор.
- Мы рождены, - грянуло в кабине катера, - чтоб сказку сделать былью! Преодолеть...
- К чертовой матери! - в сердцах заорал Ткачик и ударил кулаком по клавише. - Я по винтику разнесу все транслинга-торы, если никто из программистов не ограничит свободу ассоциативного перевода!
- Не кипятись, - спокойно осадил его Берзен. - Это даже интересно, как можно интерпретировать общественную программу поведения пикьюфи во время эмоционального всплеска.
- Что будем делать? - обратился он ко всем. - Сопровождать пикьюфи в катере или пройдемся с ним пешком? Если он действительно держит путь к грязевому вулкану, то идти где-то с полчаса...
На катере не остался никто. Даже Волошин, хотя Берзен намекнул, что в его скафандре передвигаться по лесу довольно затруднительно. Но желание пройтись по Нирване превысило. Он вообще впервые ступал по чужой планете, и для него все было в диковинку. На Земле, еще в начальный период работы с нирванскими текстами, он пару раз создавал в своем кабинете нирванский лес. Но одно дело - имитация, пусть и со стопроцентной адекватностью влияющая на органы чувств, другое - натура. Сознание не позволяло полностью принять даже абсолютный эрзац, поэтому в дальнейшем Волошин никогда не работал со стереокопиями. При посадке в катер, когда он впервые ступил на почву Нирваны, близость громады станции вызывала чувство все той же ненатуральности ландшафта, что и при стереокопировании. Сейчас же, в чаще леса, осознание подлинности чужой планеты, пусть из скафандра высшей защиты, необычно сильно обострило восприятие. Казалось, что при каждом шаге он ощущает не только малейшие неровности и мельчайшие камешки, но и необычную сухость обезвоженной кремнистой почвы, будто ступает босиком, а не в монолитных башмаках с негнущейся металлопластной подошвой.
Он потрогал ближайший ствол псевдомицета. Скользкая, словно полированная, белая поверхность, накаленная солнцем, обожгла руку, хотя через перчатку скафандра высшей защиты он явно не мог этого уловить.
Кто-то похлопал его по спине, и Лев повернулся. Статиша недоуменно смотрела на него сквозь стекло шлема и жестом предлагала идти. Для них здесь были будни - остальные уже скрылись в лесу, догоняя пикьюфи.
Берзен, как всегда, оказался прав. Идти по неровной высушенной каменистой почве в жестком скафандре было сплошным мучением. Непривыкший к таким габаритам, Лев то-и дело спотыкался из-за неимоверной толщины подошв, цеплялся широченными плечами за стволы псевдомицетов, неверно оценивая свои параметры. Кроме, того, внушительная масса скафандра требовала больших усилий при передвижении, что, в соответствии с ее достаточной инерцией, делало походку Волошина похожей на движение разбалансирован-ного кибероида, раскачивающегося из стороны в сторону и явно опасающегося натолкнуться на препятствие. А препятствий здесь было хоть пруд пруди. Вероятно, скафандр обладал каким-то автономным сознанием - ответил же он на приветствие кибероида, - да и Волошин изредка чувствовал рефлекторное сокращение его ткани, помогавшее избежать неминуемого прямого столкновения с псевдомицетами. Но попросить скафандр о помощи Лев так и не отважился. От этого он злился, чертыхался сквозь зубы и старался идти быстрее. Но взвинчивание темпа давалось плохо. Лев сейчас напоминал себе испытателя новой машины, ведомой по пересеченной местности, которому наплевать на окружающий мир, лишь бы прийти к финишу.
Кибероид постоянно крутился вокруг него, чуть ли не поддерживая под локоть и почти ревниво оттирая Статишу. Наконец он заметил:
- Кэп, отстаем.
- У тебя что, есть предложение, как идти быстрее? - зло прошипел Волошин. - Так давай!
Он не успел понять, что происходит, как очутился на плечах кибероида, а вокруг замелькали стволы псевдомицетов. Вероятно, зрелище было аховым огромная статуя в доспехах верхом на утлом кибероиде, - потому что Статиша безудержно захохотала.
- Стоп! - заорал Волошин. - Опусти на землю!
Кибероид послушно остановился и снял его со своих плеч.
- Что там у вас? - спросил в наушниках голос Берзена.
- Ничего, - жестко отрубил Лев. - Обойдемся как-нибудь сами... - И тут же поспешно добавил: - Это не вам, Ратмир.
Кажется, кибероид обиделся. Но Волошин не обратил на него внимания. Инцидент показался ему диким до нереальности, словно он принял участие в театрализованной цирковой программе, причем в качестве статиста-дурака.
Волошин плюнул на спешку и перешел на неторопливый прогулочный шаг. И хотя времени на рассматривание леса все равно не хватало - слишком уж норовистой оказалась масса скафандра, но внимание обрело большую свободу, и он получил возможность слышать голоса членов экспедиции по внешней связи.
Йоунссон обратил внимание на сообщение диагноста, что организм пикьюфи находится в состоянии крайнего истощения, и предложил остановиться, чтобы дать ему возможность передохнуть, подкрепиться и восстановить силы. Ткачик возразил, что даже пытаться не стоит, поскольку пикьюфи никогда не остановится, пока не исполнит свой долг. Впрочем, Берзен предпринял такую попытку, но она ни к чему не привела. Бодрый голос транслингатора с катера отпел им что-то вроде "Сделал дело - тогда гуляй смело!", и пикьюфи продолжил путь. И уже минут через десять они достигли цели.
- Вот, - с гордостью сказал пикьюфи через транслингатор. - Отсюда проистекает мудрость Указующего Путь...
И по случившемуся затем переполоху Волошин понял, что пикьюфи потерял сознание. Экспансивный Йоунссон страшно раскричался, обозвал всех извергами и садистами, быстро погрузил аборигена в катер и умчался на станцию.
- Сколько раз я предупреждал, - через некоторое время тяжело вздохнул в наушниках Берзен, - чтобы мы были осторожны в своих просьбах...
Некоторое время Берзен с Ткачиком молчали. Затем Ткачик проговорил:
- Все-таки грязевой вулкан... Тебе это ничего не напоминает?
- Да уж... - согласился Берзен. - Дай анализатор.
И в это время Волошин с Томановски наконец вышли из лесу и увидели цель своего путешествия. Грязевой вулкан был похож на маленькую коническую пирамиду, сложенную из оплавленных грязно-бурых блоков. Естественно, впечатление о кладке из блоков было обманчивым - стыки между ними отсутствовали. Скорее всего просто выбросы вулкана проседали под собственной тяжестью столь причудливым образом.
У подножия вулкана, отбирая соскоб с одного из блоков, возились Ткачик с Берзеном. Наконец они выпрямились.
- Удостоверился? - почему-то зло спросил Ткачик.
- Угу-м... - невнятно пробормотал Берзен. - Феромонный носитель...
- Хочешь послушать, что там записано?
- Нет. - Берзен покачал головой. - И так все ясно.
- Черт! - выругался Ткачик и пнул ногой ближайший блок. - Почему за пятьдесят лет ни один геолог не поинтересовался составом этих... этих... Почему?!
- Не было здесь геологов. И сейчас нет, - с тоской проговорил Берзен. Планета занята и не подлежит освоению. Поэтому никто никогда не изучал ее недра.
- Ты что, думаешь, это природное явление?
- Никто так не думает...
И тогда Волошин понял. Понял, почему на станции его знали и почему здесь читали его статьи по исторической психологии. Камень слова... Вот он, перед ним. На нирванской станции давно все понимали. Не хватало только последнего доказательства. Этого самого камня. Если на Земле одной пропагандой не всегда удавалось вылепить идеологически стопроцентную личность, то нирванский способ оказался идеальным. Хеморецептивное влияние феромонов на сознание пикьюфи просто не оставляло шансов для инакомыслящих. Как муравьям в муравейнике...
Никогда Волошин не мог представить, что способен на столь безудержную ярость. Он хорошо знал и представлял себе изломанную пропагандой психику юнцов гитлерюгенда, камикадзе, хунвэйбинов, красных кхмеров. Но то было в прошлом. Сейчас перед ним стояло настоящее...
Кровавая пелена пала на глаза. И не смог бы он ответить, сам он поднял правую руку или это скафандр реализовал его желание. Обшлаг рукава вздулся, раскрылся, и из него с характерным шипением ударил луч дезинтегратора. Пирамида нирванских слов дрогнула, из образовавшейся в ее склоне дыры выпрыгнуло раскаленное облако ионизированной плазмы.
Еще! Еще...
- Нет! - вдруг закричала Статиша и схватила его за руку. - Лев, остановись! Это не наше, это не мы... Мы не имеем права!
Еще одна дыра. Еще...
- Лев, ну послушай! Мы не имеем права судить их выбор! - Статиша обвила его руками, пытаясь обхватить необъятный скафандр, чтобы удержать. - Они сами выбрали свой путь!
Волошин очнулся. Выстрелы прекратились, рука безвольно упала. Ноги не держали, и он опустошенно опустился на землю.
- Что ты... Что ты... - Статиша лихорадочно гладила плечи его скафандра, шлем. - Успокойся... Это не выход...
- ...вует цивилизация, категорически запрещено применение любого вида оружия, - надоедливым менторским тоном бубнил где-то рядом кибероид. Видно, бубнил давно, но только сейчас Волошин стал различать слова. - Существует единственная поправка к параграфу устава, допускающая применение оружия лишь в случае угрозы жизни со стороны идентифицированных природных явлений, не инициированных разумными силами. В настоящий момент такой опасности не вижу...
В ушах стоял звон. Глаза бездумно смотрели в черные обуглившиеся дыры в склоне кратера. И только потом, когда звон стал переходить в шипение и кровь больно запульсировала в висках, в голове Волошина начала рождаться первая мысль. Рождалась медленно, обрывками, в муках, пока не сформулировалась в вопрос: "Кто... кто лучше? Человек... (человек?!)... человек, зажегший... Солнце... или... или человек... человек, его погасивший?"
Вулкан дрогнул. Из жерла вместе со струйками легкого, еле видимого пара выпрыгнула бесформенная глыба. Медленно, клейко цепляясь за склон словно кусок липкого разогретого вара, она покатилась вниз. Но подножия не достигла. Упав в одну из дыр, плотно запечатала ее и стала проседать вовнутрь.
- Почему три? - удивилась Статиша. - Абориген уже в пути. Ты же знаешь, что любая просьба для него превыше всего. Они просто впадают в эйфорию счастья, выполняя чужое желание. Это природа их жизни, обусловленная сознанием общественного поведения. Правда, до нас здесь некому было желать...
- Значит, завтра среди дня вы будете у цели?
- Да. - Статиша посмотрела на Льва долгим взглядом, щеки ее зарделись. - А вечером, что бы ни случилось, я буду здесь.
- А... Можно с вами?
- Ну, этот вопрос уже не ко мне, - усмехнулась Статиша.
- Понятно, - буркнул Лев и попросил систему жизнеобеспечения соединиться с начальником станции.
- Добрый вечер, Ратмир, - поздоровался Волошин, когда фигура Берзена спроецировалась возле окна. - Говорят, вас можно поздравить с успешным контактом?
- Да уж! Не лаптем щи хлебаем! - с явным удовольствием согласился Берзен. На сей раз он применил поговорку к месту и, к удивлению, ничего в ней не перепутал.
- А мне можно принять участие в экспедиции к "Горе"? - напрямую спросил Лев.
- А почему нет? - недоуменно передернул плечами Берзен. - Свободных мест в катере много, так что не вижу оснований для отказа.
- Спасибо.
- Не за что. Завтра в десять утра по-нирвански ждем вас у шлюза. До свиданья и спокойной ночи, - попрощался Берзен. - Надеюсь, что в этот раз вы будете точны, - индифферентно заметил он и отключился.
Статиша заглянула в глаза Волошину.
- Слушай, а как насчет того, чтобы поужинать?
- Не молчи... - задыхалась она. - Скажи хоть что-ни будь... - билась в его руках как птица.
А он не знал, что сказать, и целовал, целовал, закрывая себе рот, чтобы не закричать.
- Тиша... - наконец выдохнул он, и было непонятно, то ли благодарит ее, то ли успокаивает...
Потом они долго лежали в полумраке. Она то лихорадочно покрывала его лицо, грудь легкими быстрыми поцелуями, то плача светлыми слезами, всхлипывая, запинаясь, захлебываясь скороговоркой, говорила, как она счастлива, как любит его, как не может без него, как ждала его и как боится снова потерять его. Затем она уснула на его руке, но и во сне продолжала всхлипывать, бормотать что-то тревожное, прижимаясь к нему; руки ее поминутно вздрагивали, крепче обнимая, словно она боялась, раз отпустив, потерять навсегда.
Застывшим взглядом Лев смотрел в ее припухшее, заплаканное лицо, резко очерченное жестким светом заглядывавшей в окно надкушенной луны, и в душе его было пусто, и было ему тяжело. И мысли его были тяжелыми и стылыми, как свет ночного светила.
"Зачем тебе это нужно? - думал он, ощущая, как изморозь льдистыми иглами кристаллизуется в груди. - Зачем тебе ее любовь? - чувствовал он тревожное прикосновение ее пальцев. - Что ты можешь дать ей, кроме студеной тяжести своего сердца?"
Он знал: стоит ей открыть глаза, и стылое наваждение безразличной луны исчезнет, растает от их тепла. Знал и страшился ее глаз, их света и их пугающей бездны. И боялся холодного непокоя своего рассудка...
Среди ночи, когда луна зашла и Статиша успокоенно раскинулась на ложе, Лев осторожно освободил затекшую руку, встал, включил в углу слабый свет и сел к столу. Лунная оторопь отпустила, но сон не шел.
Было его время, любимое время работы. Лев посмотрел на спокойно спящую Статишу и взял в руки систематизатор. Но работать так сразу не смог. Переход в реальный мир давался с трудом. Обрывочные отголоски чувственности мешали воца-рить трезвой мысли.
"Единство чувств разделяет разность устремлений мыслей, - подумал он. Наверное, однополые пикьюфи гораздо счастливее человека. Им не приходится двоиться между чувством и рассудком". Он возвел звукопоглощающую завесу и включил систематизатор.
- В прошлый раз мы беседовали с тобой о влиянии средств массовой информации на формирование психологии человека, - тихо проговорил Лев. Договорились, что ты подберешь наиболее жесткие примеры насаждения морали. Ты подобрал?
- Да, - так же тихо ответил систематизатор. - Будем беседовать, или ты, как всегда, предпочитаешь информацию на бумаге?
- Лучше печатную.
- Тогда подключи принтер.
Лев не стал заказывать системе жизнеобеспечения принтер, а подключил транслингатор.
- О! - заметил систематизатор. - Мощная система. Тогда я воспроизведу факсимиле.
Транслингатор застрекотал, и на предметный столик стали осыпаться газетные вырезки.
- Я постарался соблюдать хронологию, - предупредил систематизатор.
Волошин взял вырезки, но еще минут пять неподвижно сидел, невидяще вперившись в бумагу. Последнее время он все чаще ловил себя на мысли, что его увлечение является своеобразным коконом в который он прятался, чтобы отгородиться от окружающего мира, от его проблем. Редкие эмоциональные всплески выбивали его из колеи, выталкивали в реальность, где он все острее ощущал себя вымирающим анахронизмом. Кому нужна его работа? Исторические события еще вызывают у людей любопытство, но кому интересна психология исторического общества? События истории принято интерпретировать с точки зрения современной психологии, а попыток осмыслить психологию общества, поддерживающего Муссолини, Гитлера, Сталина, Мао Цзэдуна, Пол Пота, практически нет. Какие убеждения двигали массами, ведомыми своими лидерами? Что их заставляло безоговорочно верить в правоту и непогрешимость идей? В чем разница между психологией фанатика веры Христовой и психологией носителя идей коммунизма? Что создавало, что поддерживало веру, и как пропаганда влияла на убежденность? Что такое христианская нравственность и нравственность атеиста? Буквально по пальцам Волошин мог перечислить людей, которых это еще интересовало. Психология современного человека резко утрачивала позиции рациональной логики, трансформируясь в интуитивную чувственность. Двадцать шесть лет назад на Земле родился первый интуит. Сейчас в родильных домах четверо младенцев из пяти интуиты. И пропорция растет... Кое-кто из поколения Волошина смог приспособиться, как-то войти в новую жизнь. Некоторые даже сумели овладеть приемами передачи своего психологического состояния. Такие, как Статиша. А он нет. Не смог.
Усилием воли Волошин заставил себя осилить несколько строчек. Затем вчитался, и работа пошла. Газетные вырезки охватывали период с тридцатых по восьмидесятые годы двадцатого столетия. В основном это были передовицы центральных газет, так или иначе развивавшие ту или иную концепцию конкретной идеологии, но изредка встречались и стихотворные строки. Разные страны, разные языки, разные идеологии, разные лидеры, но одно было общим: гранитная твердость в насаждении безоговорочной веры и ярая, исступленная непримиримость к инакомыслящим. Особенно ярко высвечивалось это в стихах, где лидер страны возводился ни много ни мало, в культ божества, "давшего народу Солнце", а оппозицию именовали в лучшем случае "собаками неверными", исключительно подлежащими уничтожению. Нового здесь не было ничего: на протяжении истории человечества все доктрины были направлены на искоренение ереси. Впрочем, как раз этот аспект и не интересовал Волошина - его давно рассмотрели, разжевали и оценили. Он пытался понять, каким образом пропаганда оказывала влияние на общество, как меняла и формировала его психологию. Новую психологию нельзя создать грубой ломкой старой. Ее можно только постепенно изменить, настойчиво и постоянно вдалбливая в сознание любые утверждения средствами массовой информации. В двадцатом веке эмпирическим путем определили влияние рекламы на сознание. И хотя тогда еще не вывели индекса допустимого уровня суггестии печатного слова и произнесенных речей, пропагандистскими, "зажигающими массы", приемами интуитивно пользовались вовсю. До экспериментального моделирования сознания на научной основе еще не дошли (античеловеческие опыты над людьми в конце двадцатого столетия не дали желаемого результата), но практическое подравнивание масс в одну шеренгу путем идеологической обработки велось тогда как никогда широко. И Homo sapiens, ЧЕЛОВЕК РАЗУМНЫЙ, который по имени своему обязан был анализировать любую получаемую информацию, легко поддавался внушению. И самой неестественной, неподдающейся пониманию, была "стадная" психология масс, фанатически веривших в-гениальность предвидений вождей и претворявших их указания в жизнь с однозначной непререкаемостью, доведенной до одиозного абсолюта.
Волошин поднял глаза и увидел, как на предметный столик транслингатора укладывается очередная стопка вырезок. Его охватила безнадежная апатия.
"Ты как книжный червь копаешься в древних отживших проблемах, словно вокруг тебя ничего не происходит, - с тоской подумал он. - Наверное, это естественная реакция человека, ощутившего себя вымирающим реликтом. Подавляющее большинство человечества находится сейчас в аналогичном шоке. Мы продолжаем жить, работать скорее по инерции, потому что прекрасно знаем, что на смену биологическому виду homo sapiens уже пришел новый биологический вид Homo infrasensualis".
Неожиданно для себя Лев попытался взглянуть на сегодняшний день глазами человека двадцатого века. Думали ли тогда, что у гармоничного, с их точки зрения, мира будут свои тяжкие проблемы? Нравственные и этические? Что биологическая сущность человека конечна и рано или поздно из него разовьется новый вид? Вряд ли. Тогда человека считали венцом творения и пупом Вселенной. И позже, в двадцать первом веке, даже попытались узаконить такое положение принятием закона о биологическом статусе человека, согласно которому любые генетические изменения организма исправлялись системой жизнеобеспечения. Но природа не терпит остановки эволюции. Она пошла в обход генетически заста-билизированной биологической сущности человека, начав эволюцию восприятия мира. Так появился Homo infrasensualis - человек с резко возросшим чувственным уровнем. Логическое мышление претерпело замену на чисто эмоциональное. Спонтанно усилилось не только восприятие мира, но и способность чувственного влияния на другого человека. При общении между собой интуиты не использовали слова, а "беседовали" непосредственной передачей через психополе обширнейшей гаммы чувств. Их мировосприятие было настолько сложно и отлично от обычного человеческого, что при наложении на психополе Homo sapiens могло вызвать у последнего психическую травму. Что-то темное и жуткое поднималось из глубин подсознания, вызывая ужас бездны. Как глаза Статиши.
Лев непроизвольно оглянулся и наткнулся на ее взгляд. Статиша лежала на ложе, подперев голову рукой, и смотрела на него черными колодцами своих глаз. Она уже давно не спала и наблюдала за ним...
6
Утро не предвещало неприятностей. Они проснулись в приподнятом настроении, приняли душ, позавтракали и стали собираться в экспедицию. Томановски попросила доставить в комнату ее скафандр и заказала такой же для Волошина. Тогда-то и начались неприятности. Облегченный нирван-ский скафандр Статиши прибыл практически сразу, а вот со скафандром для Льва вышла заминка. Система жизнеобеспечения долго молчала, а затем сообщила, что из резервных скафандров по совместимости с психологическими параметрами Волошина не подходит ни один, а для изготовления адекватного ей потребуется восемь часов.
Лев озадаченно посмотрел на Статишу. Она покраснела и прикусила губу.
- Не понял? - бросил реплику Лев.
- Извини, я забыла, что в спецскафандрах для условий Нирваны вмонтированы блоки статута человека.
На скулах Волошина вздулись желваки, но он сдержался. Вызвал Берзена и официальным сухим тоном попросил предоставить ему скафандр для участия в экспедиции. Лицо Берзена отразило безмерное удивление, затем он рассмеялся.
- Нет, Лев, в вас определенно есть что-то от интенданта! Не напрасно я вас принял за него при первой встрече. Дайте заказ системе жизнеобеспечения.
- Уже.
- Так в чем дело?
- Ни один из резервных мне не подходит.
- Как - не подходит? - Берзен не поверил и сам произвел заказ, но уже не устно, а пользуясь терминалом. Ответ поверг его в изумление. Нахмурившись, он ввел какой-то вопрос.
- Однако у вас и психограмма! - изумился он. - Можно позавидовать - вы практически не поддаетесь внушению, но именно в этом и загвоздка. Регулировка скафандра основана на взаимном психоконтакте, однако у вас такой порог проходимости, что ни один резервный скафандр с ним не справится. Ситуация... Он сконфуженно почесал нос, затем снова повернулся к терминалу и задал очередной вопрос. - Есть один выход... - неуверенно протянул он. - Когда основывалась станция, здесь работали в типовых скафандрах для высокотемпературных агрессивных атмосфер. В музейной комнатке, есть у нас такая, сохранилось несколько штук...
- Согласен! - кивнул Волошин. А что ему еще оставалось делать?
- Хорошо. Сейчас один из них доставят. У вас какой размер?
Рядом со стройной фигуркой Статиши в легком, облегающем тело спецскафандре Волошин выглядел огромной неповоротливой статуей Командора. В довершение всего спину горбил тяжелый регенерационный блок - скафандр был рассчитан на агрессивную среду и температуру до пятисот градусов, - так что приходилось идти согнувшись. Статишаже шла налегке: дышала воздухом Нирваны через фильтры, а жара снижалась терморегуляционными нитями, пронизывающими легкую ткань скафандра.
Они прошли через шлюзовую камеру и очутились на знакомой лужайке нирванского леса. Только теперь на месте, где сидел абориген, стоял десантный катер, а рядом с ним маячили две фигуры.
- ...Сыт по горло! - донесся из наушников раздраженный голос Ткачика. Вчера он переводит мне: "Стоящим на паперти я бросаю монету. Что мне подать нищим душою?" Смысл ответа пикьюфи я понял. Но откуда паперть? Ни в эпоху "До", ни в эпоху "После" и признаков каких-либо форм теизма у нирванской цивилизации не было! Не слишком ли вольно адаптируется текст? Может, пора транслингаторам ограничить свободу ассоциативного поиска, чтобы в переводах было меньше эмоций и больше логики?
- По-моему, тебя просто уязвила сама суть ответа, - спокойно заметил Берзен.
- Да брось ты...
- Утро доброе! - поздоровалась Статиша. Говорившие повернулись в их сторону.
- Доб... - начал было Ткачик и осекся, увидев Волошина в скафандре высшей защиты. Лицо его за поляризационным стеклом шлема вытянулось от изумления.
- Доброе... - корректно поздоровался Берзен, но, глядя на Волошина, все же не смог сдержать улыбки.
- Вас бы в этот скафандр засадить, посмотрел бы я, какое оно доброе! сварливо выпалил Волошин.
Внезапно из люка катера, быстро семеня множественными конечностями, выкатился знакомый кибероид-"бицефал" и застыл перед ним.
- Здравия желаю, кэп! - гаркнул он. И тут же на все окрестности загрохотал марш космопроходцев.
- Вольно, юнга, - снисходительно ответил за Льва скафандр.
Музыка оборвалась. Левая половина конечностей кибе-роида подогнулась, кибероид наклонился набок, принимая стойку "вольно", и от этого лицо Ткачика, изображенное на хитинокерамической груди, стало выглядеть еще более растерянным.
- Это еще что? - ошарашенно спросил Лев. Берзен от души рассмеялся.
- Вам достался скафандр капитана космопроходцев, осваивавших Нирвану. А кибероид, единственный, кто сохранился на станции из того контингента.
- Ну и шуточки были у наших дедов, - сконфуженно пробормотал Волошин. Прямо казарменные.
- Зато какова субординация! - явно подтрунивая, мечтательно прицокнул языком Берзен. - У нас бы такую... Прошу. - Он сделал приглашающий жест в сторону люка.
К удивлению Волошина, в катере находился еще только один человек рыжий веснушчатый парень с необычно подвижным, выразительным лицом, на котором в гиперболической форме отражались все его чувства. Появление Волошина в скафандре высшей защиты вызвало у него буквально пароксизм недоумения, но вопросов он тактично не задал.
- Халлдор Йоунссон, экзомедиколог, - представился он.
- Лев Волошин, текстолог, - чувствуя себя не в своей тарелке, пробормотал Волошин и отвел взгляд. В небесно-голубых глазах экзомедиколога горел недоуменный вопрос о его экипировке, требующий незамедлительного разъяснения.
"Вот и еще один предтеча Homo infrasensualis, - подумал Лев. - Как и Статиша..." Странно, но открытие Ткачика почему-то не вызвало на станции ажиотажа. Казалось, катер должен был быть набит исследователями до отказа, но вот поди же ты... Неожиданно Лев подумал, что за три дня пребывания на станции Йоунссон был лищь четвертым человеком, с которым он познакомился. Это при персонале станции в более чем тридцать человек! Впрочем, сам виноват, приглашали же его на обсуждение отчета в кают-компанию...
Лев хотел сесть рядом со Статишей, но кибероид мягко отстранил его и устроился между ними. По левую сторону от Волошина, как и положено при сопровождении космодесант-ника во время выхода на рекогносцировку. Лев промолчал, а Статиша с трудом удержалась, чтобы не прыснуть.
- Поехали, - сказал Берзен. - Курс на пеленг двадцать три дробь ноль два.
Катер снялся с места и поплыл над нирванским лесом. Вид сверху на бесконечное море псевдомицетов почему-то вызвал у Волошина ассоциацию с гигантским инкубатором разнокалиберных яиц чудовищных размеров монстров. А бескрайность кладки навеивала гнетущее впечатление, будто не сегодня-завтра эти самые монстры должны вылупиться.
- Высвети-ка курс, - предложил катеру Берзен. На центральном экране появилась карта местности, перечеркнутая красной стрелкой.
- Фью-у! - присвистнул Йоунссон. - Мы что, летим к Мегаполису?
- Почти, - согласился Берзен. - Куда-то на окраину... Пусти зонд по траектории полета, - снова попросил он катер.
Зажегся левый экран. По нему потянулось бесконечное море псевдомицетов, затем справа показались развалины Мегаполиса, под зондом промелькнуло какое-То конусообразное сооружение ("Грязевой вулкан", - заметил Йоунссон) и снова белое пространство блестящих разновеликих шаров. Через несколько минут зонд вернули и просмотрели путь в обратном направлении.
- Значит, грязевой вулкан?
- Пожалуй... Сколько до него от станции?
На центральном экране высветилось расстояние: 58,6 км.
- Так. Если скорость передвижения пикьюфи в грубом приближении принять за три километра в час, то, действительно, идти ему около двадцати часов...
Катер остановился и завис над лесом. Сквозь прозрачный пол было видно, как внизу, лавируя между стволами псевдомицетов и обходя заросли переползи-травы, бодренько, ртутным шариком катился по лесу пикьюфи с кольцом-пеленгом на шее.
- Ты смотри, первый раз вижу аборигена таким шустреньким... Каково его эмоциональное состояние?
На экране возникла пикообразная диаграмма с пульсирующим максимумом.
- Ого! Да он просто счастлив!
- Неудивительно. Исполняет просьбу. В этом смысл его существования.
- Интересно, он сейчас также бубнит про себя свою программу общественного поведения?
- Естественно. "Наша цель - жизнь сообществом. Личности вне общества нет. Есть только общество, и каждый - винтик в его организме..." И так далее. Извечная молитва на полтора часа, замкнутая на себя.
- И все же...
Ткачик протянул руку и включил транслингатор.
- Мы рождены, - грянуло в кабине катера, - чтоб сказку сделать былью! Преодолеть...
- К чертовой матери! - в сердцах заорал Ткачик и ударил кулаком по клавише. - Я по винтику разнесу все транслинга-торы, если никто из программистов не ограничит свободу ассоциативного перевода!
- Не кипятись, - спокойно осадил его Берзен. - Это даже интересно, как можно интерпретировать общественную программу поведения пикьюфи во время эмоционального всплеска.
- Что будем делать? - обратился он ко всем. - Сопровождать пикьюфи в катере или пройдемся с ним пешком? Если он действительно держит путь к грязевому вулкану, то идти где-то с полчаса...
На катере не остался никто. Даже Волошин, хотя Берзен намекнул, что в его скафандре передвигаться по лесу довольно затруднительно. Но желание пройтись по Нирване превысило. Он вообще впервые ступал по чужой планете, и для него все было в диковинку. На Земле, еще в начальный период работы с нирванскими текстами, он пару раз создавал в своем кабинете нирванский лес. Но одно дело - имитация, пусть и со стопроцентной адекватностью влияющая на органы чувств, другое - натура. Сознание не позволяло полностью принять даже абсолютный эрзац, поэтому в дальнейшем Волошин никогда не работал со стереокопиями. При посадке в катер, когда он впервые ступил на почву Нирваны, близость громады станции вызывала чувство все той же ненатуральности ландшафта, что и при стереокопировании. Сейчас же, в чаще леса, осознание подлинности чужой планеты, пусть из скафандра высшей защиты, необычно сильно обострило восприятие. Казалось, что при каждом шаге он ощущает не только малейшие неровности и мельчайшие камешки, но и необычную сухость обезвоженной кремнистой почвы, будто ступает босиком, а не в монолитных башмаках с негнущейся металлопластной подошвой.
Он потрогал ближайший ствол псевдомицета. Скользкая, словно полированная, белая поверхность, накаленная солнцем, обожгла руку, хотя через перчатку скафандра высшей защиты он явно не мог этого уловить.
Кто-то похлопал его по спине, и Лев повернулся. Статиша недоуменно смотрела на него сквозь стекло шлема и жестом предлагала идти. Для них здесь были будни - остальные уже скрылись в лесу, догоняя пикьюфи.
Берзен, как всегда, оказался прав. Идти по неровной высушенной каменистой почве в жестком скафандре было сплошным мучением. Непривыкший к таким габаритам, Лев то-и дело спотыкался из-за неимоверной толщины подошв, цеплялся широченными плечами за стволы псевдомицетов, неверно оценивая свои параметры. Кроме, того, внушительная масса скафандра требовала больших усилий при передвижении, что, в соответствии с ее достаточной инерцией, делало походку Волошина похожей на движение разбалансирован-ного кибероида, раскачивающегося из стороны в сторону и явно опасающегося натолкнуться на препятствие. А препятствий здесь было хоть пруд пруди. Вероятно, скафандр обладал каким-то автономным сознанием - ответил же он на приветствие кибероида, - да и Волошин изредка чувствовал рефлекторное сокращение его ткани, помогавшее избежать неминуемого прямого столкновения с псевдомицетами. Но попросить скафандр о помощи Лев так и не отважился. От этого он злился, чертыхался сквозь зубы и старался идти быстрее. Но взвинчивание темпа давалось плохо. Лев сейчас напоминал себе испытателя новой машины, ведомой по пересеченной местности, которому наплевать на окружающий мир, лишь бы прийти к финишу.
Кибероид постоянно крутился вокруг него, чуть ли не поддерживая под локоть и почти ревниво оттирая Статишу. Наконец он заметил:
- Кэп, отстаем.
- У тебя что, есть предложение, как идти быстрее? - зло прошипел Волошин. - Так давай!
Он не успел понять, что происходит, как очутился на плечах кибероида, а вокруг замелькали стволы псевдомицетов. Вероятно, зрелище было аховым огромная статуя в доспехах верхом на утлом кибероиде, - потому что Статиша безудержно захохотала.
- Стоп! - заорал Волошин. - Опусти на землю!
Кибероид послушно остановился и снял его со своих плеч.
- Что там у вас? - спросил в наушниках голос Берзена.
- Ничего, - жестко отрубил Лев. - Обойдемся как-нибудь сами... - И тут же поспешно добавил: - Это не вам, Ратмир.
Кажется, кибероид обиделся. Но Волошин не обратил на него внимания. Инцидент показался ему диким до нереальности, словно он принял участие в театрализованной цирковой программе, причем в качестве статиста-дурака.
Волошин плюнул на спешку и перешел на неторопливый прогулочный шаг. И хотя времени на рассматривание леса все равно не хватало - слишком уж норовистой оказалась масса скафандра, но внимание обрело большую свободу, и он получил возможность слышать голоса членов экспедиции по внешней связи.
Йоунссон обратил внимание на сообщение диагноста, что организм пикьюфи находится в состоянии крайнего истощения, и предложил остановиться, чтобы дать ему возможность передохнуть, подкрепиться и восстановить силы. Ткачик возразил, что даже пытаться не стоит, поскольку пикьюфи никогда не остановится, пока не исполнит свой долг. Впрочем, Берзен предпринял такую попытку, но она ни к чему не привела. Бодрый голос транслингатора с катера отпел им что-то вроде "Сделал дело - тогда гуляй смело!", и пикьюфи продолжил путь. И уже минут через десять они достигли цели.
- Вот, - с гордостью сказал пикьюфи через транслингатор. - Отсюда проистекает мудрость Указующего Путь...
И по случившемуся затем переполоху Волошин понял, что пикьюфи потерял сознание. Экспансивный Йоунссон страшно раскричался, обозвал всех извергами и садистами, быстро погрузил аборигена в катер и умчался на станцию.
- Сколько раз я предупреждал, - через некоторое время тяжело вздохнул в наушниках Берзен, - чтобы мы были осторожны в своих просьбах...
Некоторое время Берзен с Ткачиком молчали. Затем Ткачик проговорил:
- Все-таки грязевой вулкан... Тебе это ничего не напоминает?
- Да уж... - согласился Берзен. - Дай анализатор.
И в это время Волошин с Томановски наконец вышли из лесу и увидели цель своего путешествия. Грязевой вулкан был похож на маленькую коническую пирамиду, сложенную из оплавленных грязно-бурых блоков. Естественно, впечатление о кладке из блоков было обманчивым - стыки между ними отсутствовали. Скорее всего просто выбросы вулкана проседали под собственной тяжестью столь причудливым образом.
У подножия вулкана, отбирая соскоб с одного из блоков, возились Ткачик с Берзеном. Наконец они выпрямились.
- Удостоверился? - почему-то зло спросил Ткачик.
- Угу-м... - невнятно пробормотал Берзен. - Феромонный носитель...
- Хочешь послушать, что там записано?
- Нет. - Берзен покачал головой. - И так все ясно.
- Черт! - выругался Ткачик и пнул ногой ближайший блок. - Почему за пятьдесят лет ни один геолог не поинтересовался составом этих... этих... Почему?!
- Не было здесь геологов. И сейчас нет, - с тоской проговорил Берзен. Планета занята и не подлежит освоению. Поэтому никто никогда не изучал ее недра.
- Ты что, думаешь, это природное явление?
- Никто так не думает...
И тогда Волошин понял. Понял, почему на станции его знали и почему здесь читали его статьи по исторической психологии. Камень слова... Вот он, перед ним. На нирванской станции давно все понимали. Не хватало только последнего доказательства. Этого самого камня. Если на Земле одной пропагандой не всегда удавалось вылепить идеологически стопроцентную личность, то нирванский способ оказался идеальным. Хеморецептивное влияние феромонов на сознание пикьюфи просто не оставляло шансов для инакомыслящих. Как муравьям в муравейнике...
Никогда Волошин не мог представить, что способен на столь безудержную ярость. Он хорошо знал и представлял себе изломанную пропагандой психику юнцов гитлерюгенда, камикадзе, хунвэйбинов, красных кхмеров. Но то было в прошлом. Сейчас перед ним стояло настоящее...
Кровавая пелена пала на глаза. И не смог бы он ответить, сам он поднял правую руку или это скафандр реализовал его желание. Обшлаг рукава вздулся, раскрылся, и из него с характерным шипением ударил луч дезинтегратора. Пирамида нирванских слов дрогнула, из образовавшейся в ее склоне дыры выпрыгнуло раскаленное облако ионизированной плазмы.
Еще! Еще...
- Нет! - вдруг закричала Статиша и схватила его за руку. - Лев, остановись! Это не наше, это не мы... Мы не имеем права!
Еще одна дыра. Еще...
- Лев, ну послушай! Мы не имеем права судить их выбор! - Статиша обвила его руками, пытаясь обхватить необъятный скафандр, чтобы удержать. - Они сами выбрали свой путь!
Волошин очнулся. Выстрелы прекратились, рука безвольно упала. Ноги не держали, и он опустошенно опустился на землю.
- Что ты... Что ты... - Статиша лихорадочно гладила плечи его скафандра, шлем. - Успокойся... Это не выход...
- ...вует цивилизация, категорически запрещено применение любого вида оружия, - надоедливым менторским тоном бубнил где-то рядом кибероид. Видно, бубнил давно, но только сейчас Волошин стал различать слова. - Существует единственная поправка к параграфу устава, допускающая применение оружия лишь в случае угрозы жизни со стороны идентифицированных природных явлений, не инициированных разумными силами. В настоящий момент такой опасности не вижу...
В ушах стоял звон. Глаза бездумно смотрели в черные обуглившиеся дыры в склоне кратера. И только потом, когда звон стал переходить в шипение и кровь больно запульсировала в висках, в голове Волошина начала рождаться первая мысль. Рождалась медленно, обрывками, в муках, пока не сформулировалась в вопрос: "Кто... кто лучше? Человек... (человек?!)... человек, зажегший... Солнце... или... или человек... человек, его погасивший?"
Вулкан дрогнул. Из жерла вместе со струйками легкого, еле видимого пара выпрыгнула бесформенная глыба. Медленно, клейко цепляясь за склон словно кусок липкого разогретого вара, она покатилась вниз. Но подножия не достигла. Упав в одну из дыр, плотно запечатала ее и стала проседать вовнутрь.