Грот и Бахрушев с тремя алеутами пошли в сопровождении всей толпы к деревне. Алеуты в шляпах с загнутыми полями тоже переобнимались со всеми и пытались разговаривать. Сахалинцы стали заглядывать алеутам в глаза.
   Поднялись на холм. Бахрушев показал вдаль. В зарослях стелющегося кедра и за ним виднелись домашние олени и бараны. Несколькими большими стадами бараны покрыли все лужайки. За холмом — дома. Пошли туда. Подле юрт стояли большие треногие чугунные котлы с откидными дужками. К столбам привязаны линяющие собаки. Всюду сушится и плохо пахнет рыба. Тучи мух. Кое-где видны снега.
   Мужчины все, как на подбор, крупные ростом, плечистые, в ичигах из тюленьих шкур, в тюленьих куртках и, как шотландцы, в юбках с голыми ногами. Лица не только плоские, но даже как бы вогнутые внутрь, с красными от румянца скулами и с раскосыми глазами. Грот не мог долго смотреть на некоторые физиономии, его мороз подирал по коже. Ивану, Михаилу и Даниле эти лица, кажется, очень понравились. Алеуты заговорили с местными жителями по-своему, показывая на предметы, спрашивали название.
   У сахалинцев за поясами — ножи. Грот попросил разрешения посмотреть нож. Измерил длину складным аршином, оказалось ровно девять дюймов.
   — Чуть не аршин! Как сабля! — заметил Бахрушев.
   Владелец ножа сказал, что дарит его Гроту.
   Бахрушев велел алеуту дать за это топор. Тут же отдарили приветливого хозяина. У него в ушах стеклянные серьги в серебряной оправе. На большом пальце — железный перстень, толстый, с красным узором.
   Грот показал знаками, что хочет выменять лук со стрелами.
   Вся толпа повалила к шлюпке. Там появился табак, к восторгу всей толпы.
   — А вот это что такое? — Грот показал японский печатный лист. Все закивали головами. Стали показывать на юг.
   — Мацмай[178]! Мацмай! — сказали сахалинцы.
   «Знают про Мацмай», — подумал Грот.
   Показали маньчжурский текст. И эти письмена были знакомы толпе. Стали показывать как бы за горы, подымая руки высоко и тыча в том направлении по нескольку раз, при этом протяжно выговаривая что-то.
   — Объясняют, что в другой стороне... Далеко-далеко, — объяснил Бахрушев. — Ну а это как называется? — спросил он, показывая на горы, на деревню, на землю. — Сахалин?
   Никто ничего не ответил. Бахрушев и Грот долго бились, старались и наконец решили, что остров свой эти люди называют Чочо.
   Но Подобин почему-то решил, что это бранное слово, а не название острова.
   — Как ты думаешь, что такое Чочо? — спросил Грот у алеута.
   — Это плохое слово, наверно! — ответил алеут.
   Грот развернул карту острова, показал сахалинцам место, где находится их деревня. Поднялся смех. Стали знаками узнавать, можно ли водой добраться через весь остров на шлюпке или на байдарке к другому берегу острова, нет ли тут насквозь текущей через остров реки.
   Сахалинцы затыкали уши и махали руками, показывая, что не понимают. Им опять попытались объяснить, что надо узнать, не течет ли река через весь остров. Тогда все опять стали хохотать и затыкать уши.
   — Ничего этого нет! — решили матросы. — Болота и озера только до сопок.
   — Пора на транспорт, — сказал Грот.
   — А женщин всех угнали куда-то, ни одной не видно, — заметил Подобии. — Кажется, уже учены...
   Старик попробовал зубом стальной нож, потом железный топор. Он похвалил нож. Явно, тут понимали разницу между сталью и железом.
   Начались прощальные объятия и поцелуи. С одного из алеутов сняли шляпу, осматривали его голову и что-то спрашивали. И тот отвечал что-то, словно алеуты и сахалинские люди, названия племени которых еще никто не знал, начинали друг друга понимать.
   Байдарка пошла вперед с промером. Шлюпка тоже пошла, но с берега дружно кричали, показывая, в какую держать сторону. Оказалось, шли на мель, чуть не врезались в пески.
   Грот на судне, чуть не плача от радости, рассказывал о первой встрече. Сказал, что упомянет в рапорте, как ему помог Бахрушев.
   Офицеры обсуждали, что это мог быть за народ, удивлялись, как люди развели тут такое количество баранов.
   — Бараны мирно паслись с оленями и не удивлялись их рогам, как новым воротам... — сказал Грот.
   С брига к берегу на шлюпках отправились Гейсмар и Попов. Они пошли с промером вдоль берега. Подул ветер, и бриг снялся с якоря и медленно двинулся...
   В полдень Попов дал знать со шлюпки, что шхеры и залив у мыса кончились. Ветер свежел. За мысом белели плавучие льды. Офицеры возвратились на судно. Бриг вошел во льды и медленно начал продвигаться к северу.

Глава сорок девятая
ЕЛИЗАВЕТА И МАРИЯ

   — Опять ошибки! Сплошные ошибки! Боже, прости обеих грешниц! — ворчал Халезов. — Елизавета не там... А где Мария?
   — Сбежала Елизавета! — сказал весело юнкер.
   — Елизавета и Мария оказались изменчивы и коварны!
   Мичман Грот и поручик Попов в это время поднялись на песчаный вал на берегу залива. Местами на песках лежал снег. Его зеленые и синие пласты сверху занесены песком, круты и высоки, как скалы.
   — Скоро Иванов день! Цветение трав! — говорил Попов.
   Пеленги взяты. Мыс Елизаветы: норд-ост 35, мыс Марии: норд-вест 85. Теперь надо осматривать место. Мария слева. Елизавета справа. Она по характеру строже, скалистей. Это два мыса, как две руки, протянутые в море.
   Вдали стоит бриг, довольно далеко, мили три от берега.
   Грот набрал голубых подснежников. В разлогах между холмов также лежит снег. В глубине острова видны болота. Рыжие, сизые, местами словно в каком-то масле, которое на солнце блестит фиолетовым цветом. Где же тут искать места для хлебопашества, как велит капитан?
   — Что это за маслянистая пленка, Эдуард Васильевич?
   — Я сам не пойму.
   По заливу такие же маслянистые разводья. Но добраться до них невозможно. На целую милю от берега в ту сторону все покрыто мертвым лесом. И весь берег завален деревьями с ободранной корой, с белыми корягами иссохших кореньев. Бревна на песке, на холмах, — видно, всю эту массу подымает приливами, а потом она ложится завалами, остается на возвышенностях. Между бревен местами вода совершенно красна.
   За дамбой виднелось озеро. Офицеры побрели к нему. Невельской велел обследовать. Это озеро утром видели с салинга.
   Вода оказалась пресная, тинистая, берега луговые, мокрые, топкие. Местами и тут пятна масла на воде, пахнет как керосин. Обратно от озера шли по лугу, потом по кочкам, по дороге всюду малые пресные озерца, некоторые с очень чистой водой. Чем ближе к морю, тем выше и суше почва, пески подымаются и превращаются в высокий вал, стеной обрываются к морю, заваленному лесом. Вдали, как дом родной, как утешение среди этой неприветливой природы, недвижимо стоит бриг. Солнце теперь перешло ближе к Марии, и блеска масла не видно на воде.
   Попов стрелял уток. Птицы поднялись с озера. Стаи их закрыли все небо в несколько слоев. Черные и белые лебеди плавали не пугаясь. Песчаный вал переходил в отрог горы. Тут лиственный лес. Росли саранки, полевой горох. Часа через два открылась роскошная зеленая равнина и вдали деревня. На болотах — клюква, брусника. Нашли одинокую пустую юрту, в ней деревянная посуда с резьбой, луки, стрелы, корыта.
   Грот взял себе один лук и оставил пачку табаку и кремень с огнивом.
   Шестаков, Фомин и Подобин тем временем набрали черемши и стали угощать офицеров.
   — Одно название что Мария... Я думал, на самом деле встретим какую-нибудь, — зубоскалил матрос Фомин.
   Вдали показались люди. Их было четверо. Они торопились. Человек в красной ватной куртке шел с пикой, а остальные махали шкурками рыжих лис.
   Воин остановился, положил пику, и все четверо встали на колени, прикладывая головы к песку.
   Их знаками пригласили подойти ближе. Попов дал им по кремню и по огниву, а Грот угостил табаком. Гости достали медные трубки, покурили и стали показывать знаками, что юрты их близко. Они с большим любопытством осмотрели шедшую под берегом шлюпку.
   Но, не доходя жилищ, местные жители попросили Грота положить на песок свое двуствольное ружье. Он велел матросам оставаться с оружием и пошел с Шестаковым. На глазах у него быстро убежали в лес женщины и дети.
   В сопровождении своих новых знакомых Грот обошел дома. Множество линяющих собак облаивали незнакомцев. В срубе сидел медведь. Сушились тюленьи шкуры.
   — Вон они, красотки! — сказал Шестаков.
   Вдали на холмах стояли толпы женщин и детей. На обратном пути Шестаков рассказывал Гроту, что видел ружья самые настоящие, но с деревянными стволами.
   — А замки железные и с длинными курками, чуть не в палец.
   Матросы удивлялись, какой рослый и здоровый народ здешние островитяне, только почти у всех больны глаза, красны и припухлы веки и гноятся у многих.
 
* * *
 
   «Байкал» обошел мыс Мария. Начали описывать еще один залив. Когда-то Гаврилов принял его за амурский лиман. Поэтому назвал заливом Обмана. Казакевич съехал на берег.
   Опять топкие луговины, кое-где снег, болота с клюквой и морошкой, завалы мертвых коряг, крупного леса тут нет. И весь залив с вершины сопки, куда забрался из любопытства Казакевич, представился как сизое, зарастающее грязью и травой болото, все в масле, иле, с тинистыми мокрыми берегами. Не поймешь, где тут море, а где суша.
   На шести лодках подошли сахалинцы. На одном — кафтан синего сукна, на всех — шапки из собачьего меха. В сопровождении их лодок Казакевич пошел на вельботе к селению. Команда его была хорошо вооружена.
   Оказалось, что селение расположено на берегу маленького озера, протокой соединенного с морем. Избы на высоком берегу.
   Казакевичу стали предлагать на промен собачьи и тюленьи шкуры. Он хотел поговорить с женщинами, пошел к ним, но тут все жители кинулись и встали ему поперек дороги.
   ...Ночью на далеких сопках видели столб огня. Вся команда поднялась смотреть на невиданное зрелище. Огонь бил с сахалинского берега, как из трубы.
   — Это не лесной пожар! — говорили матросы. — Какой-то огонь бьет из земли. Вулкан?
   — Нет, не вулкан, — отвечал Невельской.
   — Что же это такое, Геннадий Иванович?
   — Какой-то выход горючего газа. Были пожары в лесу, и с тех пор горит.
   Утром увидели на сопках горелый лиственничный лес. Казалось, сопки усеяны черными обуглившимися палочками.
   Судно двигалось к югу, прямо в амурский лиман. Места на берегах пошли веселей. Появились рощи, чистые высокие возвышенности в траве и цветах.
   Гейсмар послан был с матросами на берег и неожиданно, перейдя полуостров, наткнулся на большое селение. Огромная толпа, человек в двести, встретила его. Целовались, дружески обнимались. Гейсмар и матросы бродили по кедровникам, в кустах. Всюду пески. Чем дальше в заросли стелющегося кедра, тем глубже пески. На окраинах озер и болот цвел багульник и белый дурман. На возвышенностях — красные и желтые саранки. Пески были всюду, куда бы ни шли. Тут гораздо теплей. Днем жарко. Тяжело идти. Вязнут сапоги.
   Вдали темные густые леса. В деревне много бревенчатых клеток с медведями. Дома крыты берестой. Сушится юкола.
   Местные жители повалили за Гейсмаром и его матросами, выпрашивали табак, перегоняя и толкая друг друга, просили показать какую-нибудь вещь... И сами все показывали.
   Один старик долго смотрел на Грота и вдруг сказал:
   — Лоча! — и показал себе на уши.
   — Понимает, что мы говорим по-русски! — объяснил алеут Михаил.
   Вернулись к вельботу, где оставалась вооруженная охрана, простились с новыми знакомцами. Дружно взялись за борта, перетащили вельбот через песчаную банку и пошли на веслах к медленно двигавшемуся на юг бригу.
   Кит пускал фонтан и прошел вблизи шлюпки.
   Невельской сам пошел на берег. Когда вельбот и байдарка подошли к деревне, Подобин подманил к себе несколько человек и протянул им, не выходя на берег, отломленную половину пачки табаку. Сразу же сахалинцы забежали в воду и один из них — старик высокого роста — взял табак.
   На берегу жители обступили Невельского, принесли меха, просили водки. Сами стали звать к себе. Здоровенный седой мужик с бородой показал знаками, что за водку можно получить женщину. Старик был в матросской рубахе. У многих туземцев фляги, кинжалы, ножи, топоры. Перед юртами лежали бочки дубовые, доски — остатки корабля. Похоже, что здешние жители и торговали, а при случае и грабили...
   Невельской, наслышавшийся от своих офицеров о добрых нравах местных жителей, слушал мрачно. Он роздал огнива и кремни. Сахалинцы требовали еще подарков и угрожающе двинулись на него. Невельской схватил двуствольное ружье и отступил шаг назад, за черту, которую Подобин предусмотрительно провел перед началом беседы.
   Сахалинцы отпрянули.
   Невельской позвал одного из стариков и, посадив его, угостил табаком и стал расспрашивать, чертя на песке лимана берег Сахалина.
   Понемногу толпа успокоилась.
   Когда садились в шлюпку, раздались крики, и по воде побежал седой старик в матросской рубахе и делал разные движения пальцами, приговаривая:
   — Мэри! Мэри!
   — Стукнуть его веслом? — спросил Шестаков.
   Невельской ответил, что благодарит и отказывается от Мэри.
   — Почему капитан недовольный? — спрашивали на судне матросы вернувшихся товарищей.
   — Смех, ребята! Капитану предлагали Елизавету и Марию... Первый раз в такую деревню попали, Как раз Геннадия Ивановича угораздило! Жаль, тебя, Фомин, не было...
   — Не мудрено, господа, — говорил капитан своим офицерам, — что Япония закрылась. Видимо, около ее берегов бродят такие же канальи, которые все и всех развращают и грабят. Будь у местных туземцев организация, и они бы не подпустили к себе европейцев. А в Европе винят японцев, что замкнутая нация. Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива! Просто нация с достоинством, не желают, чтобы их женщин хватал каждый...

Глава пятидесятая
АМУРСКИЙ ЛИМАН

   Дует тихий и теплый юго-западный ветер. Невельской осматривает в трубу огромную панораму моря и далеких берегов. Слева — возвышенности Сахалина. Выступила и залегла синей грядой среди моря лесистая гора-мыс. Этот мыс, казалось, закрывал путь кораблю. Правее мыса море, а далеко за морем чуть заметно поднимается над горизонтом конусообразный пик.
   — Материк видно! — говорит капитан. — Вот здесь и следует искать вход в лиман...
   Когда судно пересекло меридиан мыса, ветер переменился, стал попутным. Погода хмурилась. Водяные вихри обдавали борта шлюпок, шедших с промером впереди транспорта. Невельской приказал офицерам возвращаться. Попов, Ухтомский и матросы, мокрые, измученные, поднялись на борт.
   — Совсем замокли! — говорил Попов, вытирая платком лицо.
   Невельской приказал убрать часть парусов. Ветер крепчал. Судно тихо продвигалось вперед. Бросили лот. Глубина была девять саженей.
   Капитан спустился в свою каюту, когда раздался характерный удар и все судно задрожало и заскрипело. Послышались испуганные голоса, свисток боцмана, вызывавший всех наверх, крики вахтенного офицера, топот многих ног и тяжелая возня на палубе.
   «Опять привалило», — подумал Невельской и, быстро надев шинель, поднялся.
   Сколько раз за время описи «Байкал» садился на мель!
   Заскрипели блоки. Несколько матросов дружно налегли на снасть. Один из них перед каждым новым рывком подпрыгивал, как кошка, и повисал на талях. Баркас подняли и сразу опустили на воду. Согнувшись и расставив ноги, в нем стоял Бахрушев. На корме на двух вымбовках лежал верп. Гребцы быстро спускались и прыгали с борта.
   Баркас заплясал на волнах. Офицеры столпились на полуюте. «Байкал» глухо бился о мель. Волны набегали здесь, на мелком месте, с особенной силой.
   Судно стояло среди кипевшей пены и водяных вихрей. Шестаков, прыгая в баркас, сорвался, но ухватился за борт. Унтер-офицер затащил его в шлюпку.
   Баркас снова подняло, бросило к судну. Матросов чуть не зашибло о борт. Отшатываясь, они падали и пригибались. Бахрушев что-то кричал, но, казалось, слов его матросы не слышали. Подбежал Невельской и схватил рупор.
   — Весла на воду! — закричал он тем особенным, подобным реву голосом, которым подают команду лишь в минуты опасности.
   Матросы, слыша твердую команду, дружно взялись за весла.
   — Навались!
   Баркас сразу пошел, круто поднимаясь на волны, так что с судна стали видны упиравшиеся ноги матросов. Снова раздался глухой удар. Невельской в шинели с поднятым воротником не спускал глаз со шлюпки. Когда он подал знак бросить якорь, двое матросов, оставив весла, взялись за вымбовки и приподняли их. Верп соскользнул в воду. Матросы сразу же кинулись по местам, дружно ударивши веслами.
   Матросы на судне вертели шпиль[179], грудью налегая на рычаги. Канат натянулся. Послышалось характерное шуршание, и судно поползло с мели.
   Отойдя полторы мили к северу, «Байкал» бросил якорь.
   «Было время, — размышлял капитан, оглядывая в трубу берега Сахалина, которые то застилало туманом и тучами, то снова открывало, — когда маленькая Греция была как бы лабораторией, в которой создавалась культура для всей Европы. Но кто теперь всерьез может подумать, что центр мировой культуры может быть ограничен берегами Эгейского моря, в наш век, когда существуют великие государства Европы! А через сто лет никто всерьез не поверит, что центр мировой культуры может быть ограничен Европой».
   — А ты помнишь, как у нас гика-шкот лопнул? — спрашивал латыш Преде.
   — Гик как пронесся над головой, чуть не зашиб насмерть, — говорил Козлов. — Геннадий Иванович сам за шкот[180] схватился. Шторм в семь баллов, парус плещет, а матросов близко не было. Это у Горна шли. Капитан сам ухватился и держит. Он навалился, и мы сразу подбежали. А сперва-то его чуть гиком не убило.
   Два дня стоял густой туман, и судно не двигалось.
   Халезов иногда начинал в кают-компании разговор на какую-нибудь тему, не имевшую отношения к происходящим событиям.
   — Почему, господа, Кутузов засыпал во время заседаний военного совета? — спрашивал он.
   Мичманы пожимали плечами. Гревенс вообще сомневался, мог ли Кутузов засыпать при исполнении долга.
   — Господа, сколько всего частей в романе Сю?
   У Халезова короткие усы, желтые волосы и желтые глаза. Обветренное лицо с широким подбородком. Молодцеватая осанка и неожиданная быстрота движений после совершенной неподвижности. Иногда он бранит капитана, уходит в раздражении из рубки.
   На третий день разъяснило, и шлюпки снова пошли с промером.
   — Впереди мели, Геннадий Иванович. Кругом мели! — докладывал капитану Казакевич.
   Офицеры, возвратившись с промера, донесли, что от мыса на запад к материку тянется сплошная коса, преграждающая вход в лиман.
   — Вряд ли удастся перейти ее здесь, — говорил Попов.
   — Действительно ли коса сплошная? — спросил Невельской.
   — Глубины есть кое-где, но обрывисты.
   — Кругом мели, Геннадий Иванович. Вон как волны ждут, видно, что всюду банки, — проговорил стоявший рядом с капитаном Козлов, крепя снасть.
   Начался отлив. Невельской видел в трубу, как в разных местах обсыхали и поднимались из моря пески. Офицеры были правы. Теперь даже простым глазом видно, как через все море тянется цепь мелей.
   — Обратимся к материковому берегу, — решил Невельской.
   Судно стало лавировать по направлению к конусообразной горе.
   — Значит, где-то есть канальчик, — заметил Халезов.
   К вечеру ветер снова налетал сильными порывами. Барометр сильно падал. Внезапно потеплело. С юга подул жаркий ветер.
   Невельской перешел линию ветра и, чувствуя приближение шквала, приказал убирать паруса.
   Матросы отвязывали и травили снасти, которыми держались паруса. Четверо матросов на рее укладывали парус, перегибаясь и хватая его. Косые паруса бешено заполоскали и заскользили вниз. Падая, они превращались в бесформенные груды парусины.
   Упал косой стаксель[181].
   Обнажились мачты из желтой полированной финляндской сосны.
   Дрогнул гафель[182] и, опуская парус, пополз вниз, но остановился.
   — Заело! — раздался испуганный крик матроса.
   Ветер забил в парус. Судно валило набок и несло кормой к близким мелям.
   Казакевич сам бросился к снастям.
   — Держись! — крикнул рулевому Горшков.
   С отчаянной удалью боцман прыгнул на нактоуз, где стоял компас, потом одной ногой рулевому на плечо — и вмиг оказался на штурманской рубке. Он кинулся по снастям на руках. Гафель дрогнул и быстро опустился. Боцман спрыгнул, и сразу же из-за груды упавшего паруса, как из-под земли, появились четверо усатых матросов. Один из них вскочил верхом на гафель и на гик, между которыми, как между двумя бревнами, был зажат смятый парус.
   — Отцы! Угодники! — покрикивал на них Невельской.
   Шквал бушевал со всей силой, но уже по голосу капитана все чувствовали, что опасность миновала.
   Временами ветер достигал такой силы, что с близких кос несло песок.
   Наутро судно шло бейдевинд[183] вдоль видимой отмели. Небо было сумрачное, неслись серые тучи. Горы материкового берега все выше подымались из моря. Впереди желтели обширные песчаные острова, словно большие и высокие кошки. Кое-где появились люди. Курился одинокий дымок.
   — Теперь и правый берег оживает! — сказал Казакевич.
   — Хороший признак! — отозвался капитан.
   Он рассматривал этот берег с таким удовольствием, словно встречался со старыми знакомыми.
   Шлюпка шла с промером вдоль косы, приближаясь к островам. Гроту приказано было, когда коса оборвется, выйти и встать на ее оконечности.
   — Сигналят, вашескородие! — крикнул впередсмотрящий.
   На мачте шлюпки поднялись флаги.
   — Коса закончилась, — передавал Грот, — дальше промер показывает глубину шесть сажен.
   Маленькая шлюпка подошла к отмели, белевшей среди моря. На ней появилась черная фигура офицера.
   — Смотрите, господа, — сказал Казакевич, — речная вода!
   Впереди море казалось желтым. Мутные воды от голубовато-зеленых отделяла широкая полоса белой пены. Она быстро приближалась к транспорту. Как широкая прямая дорога, уходила она в глубину моря.
   Река была найдена! Пока еще без берегов, среди моря.
   Судно вошло в амурские воды.
   Офицеры, приказав матросу достать ведро амурской воды, обступили его и пили воду из бокалов.
   — Сигнальте шлюпке идти в канал с промером, — заметил капитан.
   Там, где кончились коса и цепи мелей, тянувшиеся поперек моря от Сахалина к материку, почти под самым берегом, среди островов, глубоким каналом шла в море речная вода. От судна пошла вторая шлюпка.
   Штурман Попов и мичман Грот сигналили, что глубины не прерываются.
   — Вышли на фарватер! — заметил Халезов.
   Судно пошло к югу. Справа белели песчаные острова. Невельской быстро заходил по юту.
   — Ты чему радуешься, Иванов? — спросил он костлявого пожилого рулевого, видя, что тот радостно осклабился.
   — На Ильмень-озеро походит! У нас как ветер, вода так же темнеет.
   Бриг шел среди моря, но вокруг плескались желтые волны. Где-то близко было устье Амура. Пройдя каналом между мелей, Невельской приказал бросить якорь.
   — Отдать левый якорь! — раздалась команда Казакевича.
   Загрохотала цепь.
   — Старший у нас по постным дням левый якорь отдает, по скоромным — правый, — приговаривал юркий Горшков, распоряжаясь на баке. — Ударь в склянку три раза! — велел он Алехе Степанову и пояснил: — Чтобы капитан знал, сколько связок каната вытравлено.
   Раздалось три удара.
   — Еще трави! — крикнул Казакевич.
   «Отличная глубина», — думал Невельской.
   Шлюпки возвращались на судно.
   «Где-то здесь, среди огромной площади мелей, есть глубокий канал, — думал Невельской, — по которому с силой идет мощное течение. Но если его нет здесь, значит, Сахалин — остров и у реки выход к югу. Такая огромная сила, как Амур, не может не иметь выход к океану. Ведь это так ясно...»
   Все искали вход в реку с юга... План капитана иной. Искать выход в море из реки. Для этого сначала войти в реку.
   И Невельской чувствовал: в эту минуту, когда бриг его с грохотом бросал якорь на пятисаженной глубине, пройдя цепь песчаных кошек, он ищет не только морской путь кораблям.
   Бриг стоял среди моря, среди лайд и банок, но по глубокому каналу шло течение, и кругом была пресная вода.
   Но может быть, месяцы придется вот так же медленно двигаться на корабле среди мелей, преград и опасностей, так же кропотливо в ветер и в шторм делать съемки, исчисления и промеры.
   В этот день к бригу подошли лодки с туземцами, но сразу же быстро ушли прочь.
   — Боятся нас, — заметил Казакевич.
   — Видимо, европейцы тут отрекомендовались, — отвечал капитан.
   — Вон и тут всюду киты ходят.
   На следующий день «Байкал», двигаясь очень медленно и осторожно, прошел фарватером, ведущим в лиман. Якорь бросили на лиманском рейде. В каюте собрались офицеры.
   — Обещание, данное мне в Петропавловске, выполнено вами, господа, с честью и отвагой, — сказал Невельской. — Благодарю вас, господа. Теперь перед нами задача не меньшей важности, и выполнять ее придется быстро. Перед нами лиман, наполненный множеством мелей, лайд, банок. Площадь его, видимо, исчисляется тысячами квадратных миль. Как исследовать его? Как найти глубины, если шлюпки наши то и дело заливает? Мы вошли в лиман, не имея паровой шлюпки и ежечасно рискуя бригом. Бриг дальше не пойдет. Он встанет здесь на якорь. Теперь мы будем продолжать поиски Амура на гребных судах, каких бы трудов нам это ни стоило. Придется следовать плану, который мной составлен. Если по причине ветров и волнений не сможем идти по проливу, пойдем под берегом. В то время как одна шлюпка будет идти под берегом Сахалина, другая пойдет материковым берегом с описью. Та, что пойдет у Сахалина, выяснит, есть ли перешеек, соединяющий полуостров с материком. Другая шлюпка, которая пойдет под материковым берегом, неизбежно в одной из бухт откроет устье Амура. Только таким путем мы сможем продолжать поиски. Вам придется покидать бриг на целые недели. При тех волнениях и ветрах, которые тут постоянны, труд ваш будет тягостен и опасен. Найдя устье Амура, мы спустимся с его водами по лиману и таким образом отыщем цепь глубин среди этих необъятных водных пространств.