Страница:
– Я изучил все это… Да, судя по всему, воители и Пиранья будут ждать до королевской свадьбы. Они дожидаются, как и вы с торговцами, какого-то решения короля, вернее – принца Рона. Но в том-то и дело, что ему нечего решать! Он зависит от вас, торговцев, от ваших податей, плантаций, кораблей… Но и купцам он не может ответить отказом в их притязаниях на бывшую собственность. Потому он будет сидеть и смотреть, кто из вас кого одолеет. А Пиранья – тот станет ждать свадьбы. И если до нее Рон ничего не скажет… что ж, тогда, по всей видимости, будет война. Но до тех пор вряд ли последуют очередные нападения на торговые дома или на ваши корабли. И пока время еще есть – да, я подтверждаю, мы можем отложить в сторону купцов с их командором-пиратом и заняться другими делами.
Арлея внимательно выслушала это, после чего произнесла:
– Ну тогда отправляйся на Гвалту с экспедицией. Найди Диша… найди отца, если он еще жив, и привези обратно. Но тайно – про это здесь не должен знать никто.
– Гм… – протянул Смолик, хмурясь и почесывая лоб. – Опасное предприятие, дорогая хозяйка. Разыскать одного серапца на большом острове… Да и потом, если он парализован, кто на Гвалте будет заботиться о нем? Торговец почти наверняка мертв, как и тот пиратик… Ну ладно, ладно, не смотри на меня так! Я сделаю это. Но нам придется еще раз обсудить вопрос моего жалованья. Надеюсь, твоя милость понимает, о чем я толкую?
Глава 6
Глава 7
Арлея внимательно выслушала это, после чего произнесла:
– Ну тогда отправляйся на Гвалту с экспедицией. Найди Диша… найди отца, если он еще жив, и привези обратно. Но тайно – про это здесь не должен знать никто.
– Гм… – протянул Смолик, хмурясь и почесывая лоб. – Опасное предприятие, дорогая хозяйка. Разыскать одного серапца на большом острове… Да и потом, если он парализован, кто на Гвалте будет заботиться о нем? Торговец почти наверняка мертв, как и тот пиратик… Ну ладно, ладно, не смотри на меня так! Я сделаю это. Но нам придется еще раз обсудить вопрос моего жалованья. Надеюсь, твоя милость понимает, о чем я толкую?
Глава 6
Помещение напоминало подпалубную тюрьму на работорговце, хотя и несколько больших размеров. Узников приковали к толстым скобам, торчащим из переборки; длина цепей позволяла стоять и сидеть, но не ложиться. Кормили и поили раз в день; вверху открывался люк, по лестнице спускались двое моряков с ведром, полным объедков или воды, жестяными кружками и половником. Тулага оказался прикован рядом с метисом-преторианцем и краснокожим мистером Хаханой.
– Второй раз Человек-Весло раб, – сказал как-то лигроид, сидя с поджатыми ногами и глядя в высокий потолок, то есть на укрепленные деревянными штангами широкие доски, между которыми едва пробивался дневной свет.
– Как попал на скайву? – спросил Тулага. Позвякивая цепью, он то садился, то выпрямлялся, разминая ноги.
– Хороший моряк потому что, – пояснил краснокожий. – Сначала у черных был в рабстве. Сбежал, Мертвый океан переплыл, к Грогу нанялся.
Лигроид оказался невозмутимым как статуя. Невозможно было понять, что за мысли и чувства прячутся в этом обтянутом темно-красной кожей черепе.
– Чем ты занимался на Прадеше? – задал Гана следующий вопрос.
– Рыбак, – пояснил Человек-Весло. – На пироге в Туманных бухтах плавал. Так вы зовете, у нас – Когтианки они зовутся. Туда большие корабли приплывали… теперь я знаю, что корабли, а тогда думал: ого, какая пирога великая! На них белые многих рыбаков убили, других рабами сделали. То корабли Влада Пираньи были, слышал про него? Он на Имаджину нас продал, но Человек-Весло сбежал оттуда.
Никогда не отличавшийся излишним весом, Тулага похудел еще больше; на месте ран, которые в пещере под горой Да Морана он вымазал гношилем, образовались тонкие рубцы с едва заметным серо-стальным отливом.
– Щека тоже блестит у тебя, – сообщил краснокожий однажды. – Не сильно, но если свет падает… – Он кивнул вверх.
Других последствий не было: Гана вполне оправился, и если бы не слабость от постоянного недоедания, чувствовал бы себя как обычно.
Вечером следующего дня чуткий слух краснокожего уловил то, что не смогли пока услышать остальные.
– Птица, – сообщил он, поднимая лицо к потолку.
– Что? – переспросил Тулага.
– Птиц слышу. Еще… еще листья на ветру шумят.
– Мы приплыли куда-то?
Хахана не ответил, продолжая вслушиваться.
– Весла скрипят… – наконец сообщил он. – Приплыли, да.
Сверху донеслись голоса и топот ног. Затем долгое время ничего не происходило, а когда уже наступила ночь, люк в потолке открылся, и вниз спустились несколько вооруженных матросов. Цепи сняли со скоб, узников вывели на палубу. Здесь горела пара ламп, в руках собравшихся вокруг моряков были факелы – свет озарял большую часть обширной палубы дорингера, но не то, что находилось за бортом. Все же Тулага смог разглядеть темнеющую невдалеке полоску земли, а еще сквозь голоса расслышал тот особенный нежный шелест, какой сопровождает накатывающие на пологий берег облачные валы.
Раздалась команда стоящего где-то в темноте капитана. Подняв оружие, матросы заставили пленников пройти к борту. От него шел трап, дальний конец исчезал в круглом люке, ведущем внутрь еще одного корабля. Тот имел необычную конструкцию: корпус накрывала будто покатая скорлупа из плотно сбитых, да еще и затянутых грубой тканью досок.
Один за другим пленники нырнули в люк и очутились на палубе небольшого узкого судна – не джиги, но все же куда меньшего, чем кризер. Перпендикулярно к бортам стояли короткие лавки, и пленников начали усаживать по двое, приковывая ноги к утопленным в палубу скобам, а руки – к кольцам на цевьях длинных весел, проходящих сквозь круглые отверстия в бортах.
Гана не мог понять, что это за эфироплан. Когда Хахану посадили рядом, дальше от борта, и приковали руки к тому же веслу, лигроид сказал:
– Галера. Но крытая.
Они оказались на третьей лавке от носа, в правом ряду. Впереди виднелся небольшой треугольный помост с железной подставкой на нем, а за помостом – отверстие в носу галеры. По проходу между лавками протопал маленький человечек, забрался на помост, поставил на железное возвышение масляную лампу. Ее тусклый свет озарил дощатую палубу, согбенные фигуры на лавках, ведущий в трюм темный проход у кормы – туда матросы с дорингера как раз сносили последние тюки и мешки, которые галере предстояло везти дальше.
– Плавали на таких? – звонким голосом вопросил человечек с лампой. – Добро пожаловать в гости, познаете бездну наслаждений! Меня зовут Лен Алоа, я – гончий Верхних Земель, такова моя доля: плавать и ездить, путешествовать, доставляя новых грешников в преисподнюю, культе скончсал трупан…
Теперь Гана разглядел, что это метис, кривоватой фигурой и невысоким ростом напоминающий Камеку, охранника Уги-Уги. Облаченный в кожаные штаны и рубаху, Лен Алоа блестящими глазами изучал пленников.
Снеся в трюм последние мешки и ящики, матросы вернулись на дорингер, прикрыв за собой люк. Из-под досок палубы донеслись приглушенные голоса, потом хриплый бас… Длина цепей позволяла оборачиваться, и Гана увидел, как из трюма медленно выбирается нечто громоздкое, темное, непонятное… Наконец он сообразил, что это огромный туземец – ростом выше и плечами шире даже Трэна Агори. Блестящая в свете факела кожа казалась иссиня-черной, голова напоминала большую тыкву, а руки были как толстые бревна. В правой он сжимал плеть: сучковатую палку, с конца которой свисало множество длинных кожаных косичек, разлохмаченных на концах.
– Мой лучший помощник! – выкрикнул метис на носу. – Знакомьтесь, грешники, мой лучший друг, мой брат Качупука Большой Ствол! Качупука любит меня. А я люблю, когда меня слушаются! Качупука, эй! Покажи этим асмертя умертан кишако, как мы с тобой ценим тишину и покой!
– Хы… – Улыбка расколола черное лицо, великан сделал несколько тяжелых шагов, так что доски палубы затрещали, застонали под ним, взмахнул рукой-бревном и обрушил кожаные хвосты плетки на спины ближайших пленников.
Двое, сидящие через лавку от Тулаги с Хаханой, закричали от боли, а находящийся позади них молодой белокожий потерял сознание и свалился под весло. Из трюма позади Качупуки, который задышал громко и сипло, на всю галеру, выбрался полуголый островитянин с ведром. Лен Алоа кивнул, и они вылили на юнца ледяную воду – брызги долетели до Тулаги с краснокожим.
– Хы-ы… – Улыбаясь, беспрерывно кивая пленникам, облизываясь и щурясь, Качупука медленно пошел между рядами, волоча за собой плеть, с которой на доски текла кровь. Юнец пришел в себя, стеная и звеня цепями, начал забираться обратно на лавку. Сидящий рядом с ним молчал, не пытался помочь соседу.
– Ну что же! – воскликнул капитан рабской галеры, засовывая большие пальцы за широкий ремень, которым были подпоясаны его штаны, и покачиваясь с носков на пятки и обратно. – Бей барабан! Теперь – плывем в бездну!
Они плыли по извилистой реке через какие-то земли. Несколько раз Гана украдкой глядел в узкую щель, которая оставалась между цевьем весла и краем круглого отверстия в борту. Он мало что мог разобрать: то мерещились гигантские деревья, то какие-то уродливые движущиеся силуэты, а то снаружи что-то бесшумно и очень быстро пролетало… Гане пришло в голову, что, пока они сидели в трюме, дорингер тайным путем миновал Орбитиум и теперь они находятся снаружи – в сказочном мглистом пространстве, том самом, куда, как говорилось в легендах тхайцев, попадает душа человека во время сна.
Днем, в самую жару, Лен Алоа позволил матросу на корме ненадолго отложить палочки, при помощи которых тот извлекал громкие ритмичные звуки из небольшого барабана, а рабам – убрать руки с весел. Трое туземцев обнесли всех тепловатой подтухшей водой, затем гребцам дали возможность немного поспать. Качупука разбудил их, гыкая, ухмыляясь, бессмысленно скаля крупные белые зубы и ударяя плеткой по голым спинам.
Они все плыли и плыли. Команда эфироплана, как постепенно выяснилось, состояла из полутора десятка людей, не считая капитана и его брата. Над головами рабов тянулись неширокие полки, выше были отверстия, и матросы либо дежурили вдоль бортов и на корме с пистолетами в руках, либо отдыхали в трюме. Великан, возвышаясь позади, будто статуя из темно-синего дерева, правил, сжимая конец рулевого весла, наклонно уходящего в облака сквозь широкий клюз. Иногда какой-нибудь матрос заменял его, и тогда Качупука то прохаживался между лавками, то сидел у кормы под узким навесом из выцветшей ткани. Тулага уже понял, что это не имаджин, а уроженец Суладара – просто кожа его была темнее, чем у большинства островитян.
Во второй половине дня Лен Алоа расположился на носовом помосте с длинноствольным огнестрелом на коленях и подзорной трубой в руках. На его шее и руках посверкивали в лучах, проникающих через носовое отверстие, кольца, цепочки и браслеты. На некоторых были алмазы необычного бледно-рыжего оттенка. Капитан иногда поглядывал на рабов и отпускал шуточки неестественно радостным голосом, но чаще смотрел наружу, вперед по курсу или на невидимые гребцам берега. С приближением вечера метис начал тревожиться, все чаще поднимался с плетеного стула, на котором восседал, хватался то за трубу, то за ружье – выставлял его за борт и водил стволом из стороны в сторону.
Несмотря ни на что, ночь прошла без приключений. На рассвете измученных рабов накормили холодной похлебкой – при этом Лен Алоа не преминул заметить, что позже они отработают каждый комок недоваренного теста, который сожрали на его галере, – а затем позволили им немного поспать.
Вскоре вновь зазвучал барабан, и они поплыли дальше. Уже давно температура воздуха неуклонно понижалась, а теперь вдруг пошел снег. Крупные редкие хлопья стали влетать через отверстие над носовым помостом, и один из матросов по приказу Лен Алоа принес ему длиннополую шерстяную куртку.
Снегопад быстро закончился, вновь потеплело. Туман стал рассеиваться, за носовым отверстием проступили очертания чего-то массивного и темного. Уже долгое время капитан не отдавал никаких приказов рулевому: эфирный поток здесь стал прямым. А еще Гане казалось, что они плывут быстрее, чем раньше.
Теперь снаружи доносился почти непрерывный шелест. Капитан махнул рукой, и барабанщик отложил свои палки. Двое матросов открыли круглый люк, через который рабов ввели сюда, осторожно выглянули, после чего один прыгнул наружу. Донесся голос, звук быстрых шагов… и судно дрогнуло всем корпусом, когда его борт ударился обо что-то.
Под дулами огнестрелов гребцов отковали от весел, хотя ножные цепи снимать не стали, и по трапу вывели на каменный берег. Он тянулся вдоль склона широкой расселины, становившейся туннелем, в конце которого виднелось небо. Облачная речка текла по нему.
Над потоком расселину перегораживали ворота, вниз от них шла решетка из зазубренных клинков, погруженных в бурлящий эфирный пух. Узкий левый берег речки был перекрыт железной калиткой в тяжелой раме. Из створки торчали наконечники разной длины и клинки без рукоятей, тупыми концами впаянные в металл, не позволяющие незваным гостям приблизиться вплотную; выше были узкие окошки, забранные решетчатыми ставнями.
Захваченной с галеры палкой Качупука несколько раз ударил в калитку, после чего за решетчатым окошком появилось лицо. Когда Лен Алоа злым нетерпеливым голосом выкрикнул приказ, калитка распахнулась, и рослый туземец впустил приплывших на эфироплане внутрь. Вскоре при помощи рычагов ворота над речкой были открыты, галеру втянули дальше и поставили на привязь возле деревянного настила. Туннель позади ворот расширялся, сбоку стояли хижина, где жили пятеро стражников, и сарай, из которого доносилось хрюканье.
Калитку с воротами закрыли, задвинули массивные засовы. Рабов выстроили в ряд позади домика, где туннель вновь становился уже: там в пяти локтях над стремительно несущимся потоком тянулся каменный карниз. Трое туземцев из команды галеры пошли впереди вместе с Лен Алоа, еще двое и Качупука – сзади. Туннель оказался длинным, треугольный кусочек голубого неба медленно приближался. Теплый ветер дул навстречу, облака шелестели под ногами, звук шагов сопровождало короткое эхо. Спереди стал доноситься низкий мощный гул.
– Быстрее, быстрее! – кричал Лен Алоа, оглядываясь и потрясая ружьем. Зрачки у него были неестественно большими, как мелкие монеты; он беспрерывно двигал челюстями, жевал, причмокивал, то и дело сплевывал красную от сока пьяной пальмы слюну. – Вскоре вы познакомитесь с эвтанза ампутира хозяином Врат, единственного пути в Нижние Земли!
Дневной свет становился все ярче, и наконец они достигли выхода. Раздались изумленные восклицания, один из рабов что-то пробормотал, другой, побледнев, отшатнулся. Пленники оказались над окруженной горами круглой долиной, расположенной далеко внизу – гораздо ниже уровня земель, через которые текла река. Здесь она превращалась в облакопад. Исходя пуховым маревом, поток падал из треугольного отверстия вдоль отвесного склона, чтобы стать озером, покрытым белоснежной эфирной накипью. В ясном чистом воздухе виднелись растущая за озером роща и проглядывающие между пальмовыми кронами крыши хижин. Формой долина напоминала воронку с пологими скатами, по каемке окруженную вертикальной каменной стеной.
В центре долины зиял огороженный высоким палисадом темный провал, ведущий словно ко дну мира, в невообразимую глубину под твердью и облачным океаном. Над провалом поднимался едва заметный размытый столб грязно-желтого света.
– Второй раз Человек-Весло раб, – сказал как-то лигроид, сидя с поджатыми ногами и глядя в высокий потолок, то есть на укрепленные деревянными штангами широкие доски, между которыми едва пробивался дневной свет.
– Как попал на скайву? – спросил Тулага. Позвякивая цепью, он то садился, то выпрямлялся, разминая ноги.
– Хороший моряк потому что, – пояснил краснокожий. – Сначала у черных был в рабстве. Сбежал, Мертвый океан переплыл, к Грогу нанялся.
Лигроид оказался невозмутимым как статуя. Невозможно было понять, что за мысли и чувства прячутся в этом обтянутом темно-красной кожей черепе.
– Чем ты занимался на Прадеше? – задал Гана следующий вопрос.
– Рыбак, – пояснил Человек-Весло. – На пироге в Туманных бухтах плавал. Так вы зовете, у нас – Когтианки они зовутся. Туда большие корабли приплывали… теперь я знаю, что корабли, а тогда думал: ого, какая пирога великая! На них белые многих рыбаков убили, других рабами сделали. То корабли Влада Пираньи были, слышал про него? Он на Имаджину нас продал, но Человек-Весло сбежал оттуда.
Никогда не отличавшийся излишним весом, Тулага похудел еще больше; на месте ран, которые в пещере под горой Да Морана он вымазал гношилем, образовались тонкие рубцы с едва заметным серо-стальным отливом.
– Щека тоже блестит у тебя, – сообщил краснокожий однажды. – Не сильно, но если свет падает… – Он кивнул вверх.
Других последствий не было: Гана вполне оправился, и если бы не слабость от постоянного недоедания, чувствовал бы себя как обычно.
Вечером следующего дня чуткий слух краснокожего уловил то, что не смогли пока услышать остальные.
– Птица, – сообщил он, поднимая лицо к потолку.
– Что? – переспросил Тулага.
– Птиц слышу. Еще… еще листья на ветру шумят.
– Мы приплыли куда-то?
Хахана не ответил, продолжая вслушиваться.
– Весла скрипят… – наконец сообщил он. – Приплыли, да.
Сверху донеслись голоса и топот ног. Затем долгое время ничего не происходило, а когда уже наступила ночь, люк в потолке открылся, и вниз спустились несколько вооруженных матросов. Цепи сняли со скоб, узников вывели на палубу. Здесь горела пара ламп, в руках собравшихся вокруг моряков были факелы – свет озарял большую часть обширной палубы дорингера, но не то, что находилось за бортом. Все же Тулага смог разглядеть темнеющую невдалеке полоску земли, а еще сквозь голоса расслышал тот особенный нежный шелест, какой сопровождает накатывающие на пологий берег облачные валы.
Раздалась команда стоящего где-то в темноте капитана. Подняв оружие, матросы заставили пленников пройти к борту. От него шел трап, дальний конец исчезал в круглом люке, ведущем внутрь еще одного корабля. Тот имел необычную конструкцию: корпус накрывала будто покатая скорлупа из плотно сбитых, да еще и затянутых грубой тканью досок.
Один за другим пленники нырнули в люк и очутились на палубе небольшого узкого судна – не джиги, но все же куда меньшего, чем кризер. Перпендикулярно к бортам стояли короткие лавки, и пленников начали усаживать по двое, приковывая ноги к утопленным в палубу скобам, а руки – к кольцам на цевьях длинных весел, проходящих сквозь круглые отверстия в бортах.
Гана не мог понять, что это за эфироплан. Когда Хахану посадили рядом, дальше от борта, и приковали руки к тому же веслу, лигроид сказал:
– Галера. Но крытая.
Они оказались на третьей лавке от носа, в правом ряду. Впереди виднелся небольшой треугольный помост с железной подставкой на нем, а за помостом – отверстие в носу галеры. По проходу между лавками протопал маленький человечек, забрался на помост, поставил на железное возвышение масляную лампу. Ее тусклый свет озарил дощатую палубу, согбенные фигуры на лавках, ведущий в трюм темный проход у кормы – туда матросы с дорингера как раз сносили последние тюки и мешки, которые галере предстояло везти дальше.
– Плавали на таких? – звонким голосом вопросил человечек с лампой. – Добро пожаловать в гости, познаете бездну наслаждений! Меня зовут Лен Алоа, я – гончий Верхних Земель, такова моя доля: плавать и ездить, путешествовать, доставляя новых грешников в преисподнюю, культе скончсал трупан…
Теперь Гана разглядел, что это метис, кривоватой фигурой и невысоким ростом напоминающий Камеку, охранника Уги-Уги. Облаченный в кожаные штаны и рубаху, Лен Алоа блестящими глазами изучал пленников.
Снеся в трюм последние мешки и ящики, матросы вернулись на дорингер, прикрыв за собой люк. Из-под досок палубы донеслись приглушенные голоса, потом хриплый бас… Длина цепей позволяла оборачиваться, и Гана увидел, как из трюма медленно выбирается нечто громоздкое, темное, непонятное… Наконец он сообразил, что это огромный туземец – ростом выше и плечами шире даже Трэна Агори. Блестящая в свете факела кожа казалась иссиня-черной, голова напоминала большую тыкву, а руки были как толстые бревна. В правой он сжимал плеть: сучковатую палку, с конца которой свисало множество длинных кожаных косичек, разлохмаченных на концах.
– Мой лучший помощник! – выкрикнул метис на носу. – Знакомьтесь, грешники, мой лучший друг, мой брат Качупука Большой Ствол! Качупука любит меня. А я люблю, когда меня слушаются! Качупука, эй! Покажи этим асмертя умертан кишако, как мы с тобой ценим тишину и покой!
– Хы… – Улыбка расколола черное лицо, великан сделал несколько тяжелых шагов, так что доски палубы затрещали, застонали под ним, взмахнул рукой-бревном и обрушил кожаные хвосты плетки на спины ближайших пленников.
Двое, сидящие через лавку от Тулаги с Хаханой, закричали от боли, а находящийся позади них молодой белокожий потерял сознание и свалился под весло. Из трюма позади Качупуки, который задышал громко и сипло, на всю галеру, выбрался полуголый островитянин с ведром. Лен Алоа кивнул, и они вылили на юнца ледяную воду – брызги долетели до Тулаги с краснокожим.
– Хы-ы… – Улыбаясь, беспрерывно кивая пленникам, облизываясь и щурясь, Качупука медленно пошел между рядами, волоча за собой плеть, с которой на доски текла кровь. Юнец пришел в себя, стеная и звеня цепями, начал забираться обратно на лавку. Сидящий рядом с ним молчал, не пытался помочь соседу.
– Ну что же! – воскликнул капитан рабской галеры, засовывая большие пальцы за широкий ремень, которым были подпоясаны его штаны, и покачиваясь с носков на пятки и обратно. – Бей барабан! Теперь – плывем в бездну!
* * *
– Я не понимаю, где мы, – тихо сказал Тулага к вечеру следующего дня, но краснокожий в ответ лишь пожал плечами.Они плыли по извилистой реке через какие-то земли. Несколько раз Гана украдкой глядел в узкую щель, которая оставалась между цевьем весла и краем круглого отверстия в борту. Он мало что мог разобрать: то мерещились гигантские деревья, то какие-то уродливые движущиеся силуэты, а то снаружи что-то бесшумно и очень быстро пролетало… Гане пришло в голову, что, пока они сидели в трюме, дорингер тайным путем миновал Орбитиум и теперь они находятся снаружи – в сказочном мглистом пространстве, том самом, куда, как говорилось в легендах тхайцев, попадает душа человека во время сна.
Днем, в самую жару, Лен Алоа позволил матросу на корме ненадолго отложить палочки, при помощи которых тот извлекал громкие ритмичные звуки из небольшого барабана, а рабам – убрать руки с весел. Трое туземцев обнесли всех тепловатой подтухшей водой, затем гребцам дали возможность немного поспать. Качупука разбудил их, гыкая, ухмыляясь, бессмысленно скаля крупные белые зубы и ударяя плеткой по голым спинам.
Они все плыли и плыли. Команда эфироплана, как постепенно выяснилось, состояла из полутора десятка людей, не считая капитана и его брата. Над головами рабов тянулись неширокие полки, выше были отверстия, и матросы либо дежурили вдоль бортов и на корме с пистолетами в руках, либо отдыхали в трюме. Великан, возвышаясь позади, будто статуя из темно-синего дерева, правил, сжимая конец рулевого весла, наклонно уходящего в облака сквозь широкий клюз. Иногда какой-нибудь матрос заменял его, и тогда Качупука то прохаживался между лавками, то сидел у кормы под узким навесом из выцветшей ткани. Тулага уже понял, что это не имаджин, а уроженец Суладара – просто кожа его была темнее, чем у большинства островитян.
Во второй половине дня Лен Алоа расположился на носовом помосте с длинноствольным огнестрелом на коленях и подзорной трубой в руках. На его шее и руках посверкивали в лучах, проникающих через носовое отверстие, кольца, цепочки и браслеты. На некоторых были алмазы необычного бледно-рыжего оттенка. Капитан иногда поглядывал на рабов и отпускал шуточки неестественно радостным голосом, но чаще смотрел наружу, вперед по курсу или на невидимые гребцам берега. С приближением вечера метис начал тревожиться, все чаще поднимался с плетеного стула, на котором восседал, хватался то за трубу, то за ружье – выставлял его за борт и водил стволом из стороны в сторону.
Несмотря ни на что, ночь прошла без приключений. На рассвете измученных рабов накормили холодной похлебкой – при этом Лен Алоа не преминул заметить, что позже они отработают каждый комок недоваренного теста, который сожрали на его галере, – а затем позволили им немного поспать.
Вскоре вновь зазвучал барабан, и они поплыли дальше. Уже давно температура воздуха неуклонно понижалась, а теперь вдруг пошел снег. Крупные редкие хлопья стали влетать через отверстие над носовым помостом, и один из матросов по приказу Лен Алоа принес ему длиннополую шерстяную куртку.
Снегопад быстро закончился, вновь потеплело. Туман стал рассеиваться, за носовым отверстием проступили очертания чего-то массивного и темного. Уже долгое время капитан не отдавал никаких приказов рулевому: эфирный поток здесь стал прямым. А еще Гане казалось, что они плывут быстрее, чем раньше.
Теперь снаружи доносился почти непрерывный шелест. Капитан махнул рукой, и барабанщик отложил свои палки. Двое матросов открыли круглый люк, через который рабов ввели сюда, осторожно выглянули, после чего один прыгнул наружу. Донесся голос, звук быстрых шагов… и судно дрогнуло всем корпусом, когда его борт ударился обо что-то.
Под дулами огнестрелов гребцов отковали от весел, хотя ножные цепи снимать не стали, и по трапу вывели на каменный берег. Он тянулся вдоль склона широкой расселины, становившейся туннелем, в конце которого виднелось небо. Облачная речка текла по нему.
Над потоком расселину перегораживали ворота, вниз от них шла решетка из зазубренных клинков, погруженных в бурлящий эфирный пух. Узкий левый берег речки был перекрыт железной калиткой в тяжелой раме. Из створки торчали наконечники разной длины и клинки без рукоятей, тупыми концами впаянные в металл, не позволяющие незваным гостям приблизиться вплотную; выше были узкие окошки, забранные решетчатыми ставнями.
Захваченной с галеры палкой Качупука несколько раз ударил в калитку, после чего за решетчатым окошком появилось лицо. Когда Лен Алоа злым нетерпеливым голосом выкрикнул приказ, калитка распахнулась, и рослый туземец впустил приплывших на эфироплане внутрь. Вскоре при помощи рычагов ворота над речкой были открыты, галеру втянули дальше и поставили на привязь возле деревянного настила. Туннель позади ворот расширялся, сбоку стояли хижина, где жили пятеро стражников, и сарай, из которого доносилось хрюканье.
Калитку с воротами закрыли, задвинули массивные засовы. Рабов выстроили в ряд позади домика, где туннель вновь становился уже: там в пяти локтях над стремительно несущимся потоком тянулся каменный карниз. Трое туземцев из команды галеры пошли впереди вместе с Лен Алоа, еще двое и Качупука – сзади. Туннель оказался длинным, треугольный кусочек голубого неба медленно приближался. Теплый ветер дул навстречу, облака шелестели под ногами, звук шагов сопровождало короткое эхо. Спереди стал доноситься низкий мощный гул.
– Быстрее, быстрее! – кричал Лен Алоа, оглядываясь и потрясая ружьем. Зрачки у него были неестественно большими, как мелкие монеты; он беспрерывно двигал челюстями, жевал, причмокивал, то и дело сплевывал красную от сока пьяной пальмы слюну. – Вскоре вы познакомитесь с эвтанза ампутира хозяином Врат, единственного пути в Нижние Земли!
Дневной свет становился все ярче, и наконец они достигли выхода. Раздались изумленные восклицания, один из рабов что-то пробормотал, другой, побледнев, отшатнулся. Пленники оказались над окруженной горами круглой долиной, расположенной далеко внизу – гораздо ниже уровня земель, через которые текла река. Здесь она превращалась в облакопад. Исходя пуховым маревом, поток падал из треугольного отверстия вдоль отвесного склона, чтобы стать озером, покрытым белоснежной эфирной накипью. В ясном чистом воздухе виднелись растущая за озером роща и проглядывающие между пальмовыми кронами крыши хижин. Формой долина напоминала воронку с пологими скатами, по каемке окруженную вертикальной каменной стеной.
В центре долины зиял огороженный высоким палисадом темный провал, ведущий словно ко дну мира, в невообразимую глубину под твердью и облачным океаном. Над провалом поднимался едва заметный размытый столб грязно-желтого света.
Глава 7
От расселины они спустились по узкой лестнице с неровными ступенями, вырубленными в камне. После, слыша ровный гул облакопада сзади, долго шли по берегу облачного озера, мимо двух небольших рощ и засаженного поля, мимо болотца и вырубки. Дальше стояли хозяйственные постройки, пара небольших сараев, амбар, загон со скотом. Все это располагалось вокруг той окруженной палисадом границы, где земля будто загибалась, поначалу полого, а после почти отвесно уходя вниз.
Рабов провели через поселок, выглядевший необычно: ни одного ребенка, ни одной улыбки на лицах тех, кого они увидели по дороге. Пленники двигались двумя рядами, сзади топали трое матросов, слева – вооруженный плеткой Качупука, впереди Лен Алоа и еще пара моряков с галеры. Прошли мимо молодой туземки, из-под руки молча наблюдавшей за процессией, мимо двух синекожих мужчин, сидящих на плетеных стульях под стенами своих домов. При виде Лен Алоа оба вскочили и низко поклонились.
Улица – единственная в поселке – вскоре вывела их к широкой площади, в конце которой стоял большой двухэтажный дом, выглядевший неуместно рядом с хижинами. Его украшали барельефы, квадратную крышу по углам поддерживали четыре толстяка в набедренных повязках – грубо вырезанные деревянные мужские фигуры, выкрашенные синей краской, с рыбьей, серапионовой, птичьей и змеиной головами.
За площадью протянулся палисад высотой в два человеческих роста, состоящий из мощных кольев. В нем были массивные ворота, по бокам стояли сторожевые вышки – вкопанное в землю бревно, вверху квадратная площадка и охранник. Перед воротами находился домик, из которого вышли несколько вооруженных туземцев, и небольшая кузница.
– Прекрасное место! – вскричал Лен Алоа, поднимая руки. – Уединенное и тихое. Ты! – обратился он к одному из стражников. – Позови хозяина Врат.
Туземец побежал в поселок, а рабов подвели к воротам и приказали стать в ряд, спиной к створкам. Вскоре появился высокий тощий метис с большим носом и необычайно худой, кривоватой шеей. Он был завернут в белое покрывало с алой каемкой, оставляющее обнаженным одно плечо. Как только он приблизился, все охранники с Лен Алоа во главе опустились на колени и склонили головы. Метис прошелся перед рабами, то и дело нагибаясь, заглядывая в грязные изможденные лица и кивая своим мыслям.
– Годится, а, Лен, моя славная гончая?! – вскричал этот человек, поворачиваясь к команде с галеры. Матросы остались стоять на коленях, а Качупука и Лен Алоа поднялись. – Славные молодцы ташунка либерта крость, все как один: бравые ребята, трудяги, крепыши! Мир одарил нас хорошими, справными грешниками, не так ли, любезный мой Алоа?
Он с размаху хлопнул по плечу одного из рабов, и тот, изможденный многодневным голодом – и на дорингере, и на галере их кормили очень плохо, – повалился с ног.
– Что такое?! – взревел метис. – Почему упал этот грешник? Лен!!! Пять… нет – восемь ударов палкой по пяткам, чтоб он научился стоять на них как положено, аборнарт телос акелонат герпари бонка!
Коротышка что-то сказал Качупуке. Тот схватил упавшего за ступню и поволок прочь.
– Дети мои! – обратился тем временем длинный к пленникам. – Теперь у вас нет матери, но зато есть отец, и это – мы! Вы слушаетесь нас, делаете все, что скажем – самолично или устами своего наместника в преисподней, бога Нижних Земель, – мы же заботимся о вас, кормим и поим. А что происходит, когда дети не слушаются отца? Как бы ни был добр и милосерден рекчой пулыв, но забота о детях принуждает хорошего отца наказывать их – единственно из любви к ним он должен истязать их либо, если муки не приводят к покорности, убить долке месрти чреез ды-во пачели! Вот и мы, Бром Бом, вот и мы вынуждены будем… вынуждены будем… – Говоря все это, метис приближался, одновременно нагибаясь все ниже, и вскоре очутился возле Тулаги, так что лицо с выкаченными глазами оказалось прямо перед лицом пленника. – Вынуждены будем ниспослать кару на головы ваши! – Он взмахнул рукой и нанес сильный удар в челюсть, но не Ганы, а стоящего рядом белокожего матроса со скайвы покойного Роллина Грога.
Матрос повалился на спину, и Бром Бом отвернулся от него. За те мгновения, пока он стоял рядом, Тулага успел заметить, что темные зрачки метиса необычно велики и по краям их тянется кольцо из тускло-желтых пятнышек, будто приклеившихся к радужной поверхности крошечных лепестков ржавчины. Такую картину Гана уже видел в глазах Лен Алоа. Да и манера речи Брома Бома напоминала ту, что была присуща его помощнику. Как если бы оба они еще не сошли с ума, но находились на грани безумия и, чтобы не переступить эту грань, им приходилось совершать постоянное волевое усилие, неизменно пребывать в душевном напряжении, причем они сами догадывались о своем ненадежном состоянии и в то же время не отдавали себе в нем отчета, так как загнали свою догадку куда-то далеко в глубь рассудка, а на сознательном уровне позабыли о ней.
Гана насчитал два десятка охранников, все они производили впечатление душевно нездоровых людей. Казалось, что некая подтачивающая рассудок болезненная страсть исподволь повелевает ими.
– Ладно, теперь вас раскуют, – проворчал Алоа, когда Бром Бом исчез из виду.
Их подвели к кузнице, где бородатый туземец в фартуке при помощи клещей, долота и молотка стал снимать кандалы и цепи. Глаза его оказались еще более необычными, чем у охранников: тускло-желтые пятнышки слились в сплошное тонкое колечко, ржавым ободом окружающее темный зрачок. Расковывая пленных, кузнец не произнес ни одного внятного слова, хотя беспрерывно что-то мычал, иногда тряс головой, покряхтывал и постанывал, будто ощущал боль, не очень сильную, но беспрерывную.
Рабов поставили перед воротами, разделив на две группы – Гана с краснокожим оказались во второй, – после чего охранники уперлись в торец бревна, лежащего на четырех утопленных в створки крюках, и сдвинули его. С низким скрипом ворота открылись, показав длинный дощатый настил. В начале его, прямо за створками, высилась прямоугольная рама из бревен. От верхней части горизонтально над досками тянулась мощная раздвижная балка с железными кольцами. Под рамой стояла лебедка с рукоятями и рычагом, вверх шла крепкая веревка, проходя через кольца до конца балки, заканчивалась у большой плетеной корзины овальной формы, размером с джигу. Пока первую группу рабов вели к корзине, Гана глядел вслед. Настил на два десятка шагов выступал за край провала. Воздух струился, будто снизу шел сильный жар. Нечто невидимое било вверх, и в дрожащих потоках его противоположная сторона настила чуть подрагивала, колебалась.
Под дулами огнестрелов первая группа прошла к корзине и залезла в нее.
Трое охранников слегка провернули лебедку – веревка натянулась, балка скрипнула, и корзина с людьми, приподнявшись, соскользнула с края настила. Когда она закачалась в воздухе, туземцы сдвинули рычаг. Лебедка с частым потрескиванием начала раскручиваться, опуская корзину, которая поплыла вниз сквозь призрачный световой столб.
Лен Алоа прошел мимо оставшихся пленников, встав на краю настила, посмотрел вниз. Через некоторое время он поднял руку – туземцы налегли на рычаг, потрескивание почти смолкло, лебедка закрутилась медленнее. Когда он махнул рукой, охрана остановила ее. Алоа глядел еще некоторое время, после чего достал из-за пояса пистолет и выстрелил в провал, скорее всего, показывая кому-то, кто не хотел покидать корзину, что сделать это все же придется. Кивнув, он вернулся, а туземцы принялись вращать лебедку, вытягивая корзину обратно.
Лен Алоа прокричал:
– Кто из вас был плотником? Старый умирает, совсем слабый, ему нужен помощник, кто после заменит его. Так кто… Ну?!
Один из матросов несмело поднял руку, Лен ткнул в него пальцем, и пленник шагнул вперед.
– Будешь жить в бараке. Вместе с кузнецом, поваром и старым плотником. Вы, все остальные, – прощайте! И оглянитесь, посмотрите по сторонам. Поверхность видите в последний раз!
Вскоре вторая часть пленников оказалась в корзине. Их заставили опуститься на колени, после чего корзина вновь закачалась у края настила. Гана, протиснувшись мимо Хаханы и белокожего матроса, выглянул из-за борта. Провал казался бесконечным, но дно его скрывала не тьма, а огромный стог блекло-желтого света, казавшегося сверху объемным, будто вещественным. Он напоминал гигантскую косматую тушу, гору плоти, лежащую в глубине мира. Свет этот иногда чуть шевелился, меняя положение тела, положение себя – и тогда озарял что-то еще, что находилось внизу, в десятках танга под долиной или, быть может, куда глубже… Сколько Тулага ни щурился, он не мог разглядеть, что именно: слишком непривычным, чужеродным оно казалось. Но именно это странное, расползшееся, шевелящееся тело обретшего плоть света являлось источником грязно-желтого потока, что бил из провала. Возникло ощущение, сходное с тем, которое вызывал гношиль, следы от смазанных наркотиком ран разом будто сжались, стянув к себе кожу.
Поднимающийся поток был полон скрытого напряжения, горячечной дрожи, исступления – и этими своими особенностями странным образом напоминал манеру речи Лена Алоа и Брома Бома. В призрачных струях все, что находилось ниже, извивалось и подрагивало.
Примерно в половине танга под своими ногами Гана разглядел длинный каменный выступ, а гораздо ниже – еще один. Корзина тихо поскрипывала, веревка опускалась медленно и плавно, без рывков. Пленники сидели молча: с того самого времени, как они попали в долину, никто, кроме Тулаги и краснокожего, не обменялся ни единым словом.
Когда корзина ударилась днищем о каменный выступ, веревка продолжала разматываться еще несколько мгновений. Тулага выпрямился, поглядел вверх. Далеко-далеко виднелись поддерживающие помост бревна и голова Лен Алоа, наблюдавшего за рабами.
Первым на каменную поверхность шагнул Хахана, следом Тулага, за ними выбрались остальные. Выступ начинался от дыры в склоне, в глубь каменной толщи вел неширокий, слегка наклонный туннель. На этот раз в корзине спустились девять человек: четверо белых, Гана, трое островитян и краснокожий. На лицах туземцев читался суеверный ужас.
Рабов провели через поселок, выглядевший необычно: ни одного ребенка, ни одной улыбки на лицах тех, кого они увидели по дороге. Пленники двигались двумя рядами, сзади топали трое матросов, слева – вооруженный плеткой Качупука, впереди Лен Алоа и еще пара моряков с галеры. Прошли мимо молодой туземки, из-под руки молча наблюдавшей за процессией, мимо двух синекожих мужчин, сидящих на плетеных стульях под стенами своих домов. При виде Лен Алоа оба вскочили и низко поклонились.
Улица – единственная в поселке – вскоре вывела их к широкой площади, в конце которой стоял большой двухэтажный дом, выглядевший неуместно рядом с хижинами. Его украшали барельефы, квадратную крышу по углам поддерживали четыре толстяка в набедренных повязках – грубо вырезанные деревянные мужские фигуры, выкрашенные синей краской, с рыбьей, серапионовой, птичьей и змеиной головами.
За площадью протянулся палисад высотой в два человеческих роста, состоящий из мощных кольев. В нем были массивные ворота, по бокам стояли сторожевые вышки – вкопанное в землю бревно, вверху квадратная площадка и охранник. Перед воротами находился домик, из которого вышли несколько вооруженных туземцев, и небольшая кузница.
– Прекрасное место! – вскричал Лен Алоа, поднимая руки. – Уединенное и тихое. Ты! – обратился он к одному из стражников. – Позови хозяина Врат.
Туземец побежал в поселок, а рабов подвели к воротам и приказали стать в ряд, спиной к створкам. Вскоре появился высокий тощий метис с большим носом и необычайно худой, кривоватой шеей. Он был завернут в белое покрывало с алой каемкой, оставляющее обнаженным одно плечо. Как только он приблизился, все охранники с Лен Алоа во главе опустились на колени и склонили головы. Метис прошелся перед рабами, то и дело нагибаясь, заглядывая в грязные изможденные лица и кивая своим мыслям.
– Годится, а, Лен, моя славная гончая?! – вскричал этот человек, поворачиваясь к команде с галеры. Матросы остались стоять на коленях, а Качупука и Лен Алоа поднялись. – Славные молодцы ташунка либерта крость, все как один: бравые ребята, трудяги, крепыши! Мир одарил нас хорошими, справными грешниками, не так ли, любезный мой Алоа?
Он с размаху хлопнул по плечу одного из рабов, и тот, изможденный многодневным голодом – и на дорингере, и на галере их кормили очень плохо, – повалился с ног.
– Что такое?! – взревел метис. – Почему упал этот грешник? Лен!!! Пять… нет – восемь ударов палкой по пяткам, чтоб он научился стоять на них как положено, аборнарт телос акелонат герпари бонка!
Коротышка что-то сказал Качупуке. Тот схватил упавшего за ступню и поволок прочь.
– Дети мои! – обратился тем временем длинный к пленникам. – Теперь у вас нет матери, но зато есть отец, и это – мы! Вы слушаетесь нас, делаете все, что скажем – самолично или устами своего наместника в преисподней, бога Нижних Земель, – мы же заботимся о вас, кормим и поим. А что происходит, когда дети не слушаются отца? Как бы ни был добр и милосерден рекчой пулыв, но забота о детях принуждает хорошего отца наказывать их – единственно из любви к ним он должен истязать их либо, если муки не приводят к покорности, убить долке месрти чреез ды-во пачели! Вот и мы, Бром Бом, вот и мы вынуждены будем… вынуждены будем… – Говоря все это, метис приближался, одновременно нагибаясь все ниже, и вскоре очутился возле Тулаги, так что лицо с выкаченными глазами оказалось прямо перед лицом пленника. – Вынуждены будем ниспослать кару на головы ваши! – Он взмахнул рукой и нанес сильный удар в челюсть, но не Ганы, а стоящего рядом белокожего матроса со скайвы покойного Роллина Грога.
Матрос повалился на спину, и Бром Бом отвернулся от него. За те мгновения, пока он стоял рядом, Тулага успел заметить, что темные зрачки метиса необычно велики и по краям их тянется кольцо из тускло-желтых пятнышек, будто приклеившихся к радужной поверхности крошечных лепестков ржавчины. Такую картину Гана уже видел в глазах Лен Алоа. Да и манера речи Брома Бома напоминала ту, что была присуща его помощнику. Как если бы оба они еще не сошли с ума, но находились на грани безумия и, чтобы не переступить эту грань, им приходилось совершать постоянное волевое усилие, неизменно пребывать в душевном напряжении, причем они сами догадывались о своем ненадежном состоянии и в то же время не отдавали себе в нем отчета, так как загнали свою догадку куда-то далеко в глубь рассудка, а на сознательном уровне позабыли о ней.
Гана насчитал два десятка охранников, все они производили впечатление душевно нездоровых людей. Казалось, что некая подтачивающая рассудок болезненная страсть исподволь повелевает ими.
– Ладно, теперь вас раскуют, – проворчал Алоа, когда Бром Бом исчез из виду.
Их подвели к кузнице, где бородатый туземец в фартуке при помощи клещей, долота и молотка стал снимать кандалы и цепи. Глаза его оказались еще более необычными, чем у охранников: тускло-желтые пятнышки слились в сплошное тонкое колечко, ржавым ободом окружающее темный зрачок. Расковывая пленных, кузнец не произнес ни одного внятного слова, хотя беспрерывно что-то мычал, иногда тряс головой, покряхтывал и постанывал, будто ощущал боль, не очень сильную, но беспрерывную.
Рабов поставили перед воротами, разделив на две группы – Гана с краснокожим оказались во второй, – после чего охранники уперлись в торец бревна, лежащего на четырех утопленных в створки крюках, и сдвинули его. С низким скрипом ворота открылись, показав длинный дощатый настил. В начале его, прямо за створками, высилась прямоугольная рама из бревен. От верхней части горизонтально над досками тянулась мощная раздвижная балка с железными кольцами. Под рамой стояла лебедка с рукоятями и рычагом, вверх шла крепкая веревка, проходя через кольца до конца балки, заканчивалась у большой плетеной корзины овальной формы, размером с джигу. Пока первую группу рабов вели к корзине, Гана глядел вслед. Настил на два десятка шагов выступал за край провала. Воздух струился, будто снизу шел сильный жар. Нечто невидимое било вверх, и в дрожащих потоках его противоположная сторона настила чуть подрагивала, колебалась.
Под дулами огнестрелов первая группа прошла к корзине и залезла в нее.
Трое охранников слегка провернули лебедку – веревка натянулась, балка скрипнула, и корзина с людьми, приподнявшись, соскользнула с края настила. Когда она закачалась в воздухе, туземцы сдвинули рычаг. Лебедка с частым потрескиванием начала раскручиваться, опуская корзину, которая поплыла вниз сквозь призрачный световой столб.
Лен Алоа прошел мимо оставшихся пленников, встав на краю настила, посмотрел вниз. Через некоторое время он поднял руку – туземцы налегли на рычаг, потрескивание почти смолкло, лебедка закрутилась медленнее. Когда он махнул рукой, охрана остановила ее. Алоа глядел еще некоторое время, после чего достал из-за пояса пистолет и выстрелил в провал, скорее всего, показывая кому-то, кто не хотел покидать корзину, что сделать это все же придется. Кивнув, он вернулся, а туземцы принялись вращать лебедку, вытягивая корзину обратно.
Лен Алоа прокричал:
– Кто из вас был плотником? Старый умирает, совсем слабый, ему нужен помощник, кто после заменит его. Так кто… Ну?!
Один из матросов несмело поднял руку, Лен ткнул в него пальцем, и пленник шагнул вперед.
– Будешь жить в бараке. Вместе с кузнецом, поваром и старым плотником. Вы, все остальные, – прощайте! И оглянитесь, посмотрите по сторонам. Поверхность видите в последний раз!
Вскоре вторая часть пленников оказалась в корзине. Их заставили опуститься на колени, после чего корзина вновь закачалась у края настила. Гана, протиснувшись мимо Хаханы и белокожего матроса, выглянул из-за борта. Провал казался бесконечным, но дно его скрывала не тьма, а огромный стог блекло-желтого света, казавшегося сверху объемным, будто вещественным. Он напоминал гигантскую косматую тушу, гору плоти, лежащую в глубине мира. Свет этот иногда чуть шевелился, меняя положение тела, положение себя – и тогда озарял что-то еще, что находилось внизу, в десятках танга под долиной или, быть может, куда глубже… Сколько Тулага ни щурился, он не мог разглядеть, что именно: слишком непривычным, чужеродным оно казалось. Но именно это странное, расползшееся, шевелящееся тело обретшего плоть света являлось источником грязно-желтого потока, что бил из провала. Возникло ощущение, сходное с тем, которое вызывал гношиль, следы от смазанных наркотиком ран разом будто сжались, стянув к себе кожу.
Поднимающийся поток был полон скрытого напряжения, горячечной дрожи, исступления – и этими своими особенностями странным образом напоминал манеру речи Лена Алоа и Брома Бома. В призрачных струях все, что находилось ниже, извивалось и подрагивало.
Примерно в половине танга под своими ногами Гана разглядел длинный каменный выступ, а гораздо ниже – еще один. Корзина тихо поскрипывала, веревка опускалась медленно и плавно, без рывков. Пленники сидели молча: с того самого времени, как они попали в долину, никто, кроме Тулаги и краснокожего, не обменялся ни единым словом.
Когда корзина ударилась днищем о каменный выступ, веревка продолжала разматываться еще несколько мгновений. Тулага выпрямился, поглядел вверх. Далеко-далеко виднелись поддерживающие помост бревна и голова Лен Алоа, наблюдавшего за рабами.
Первым на каменную поверхность шагнул Хахана, следом Тулага, за ними выбрались остальные. Выступ начинался от дыры в склоне, в глубь каменной толщи вел неширокий, слегка наклонный туннель. На этот раз в корзине спустились девять человек: четверо белых, Гана, трое островитян и краснокожий. На лицах туземцев читался суеверный ужас.