Жаков Лев. Аквалон

   Упираясь ладонями в желе, Тулага привстал, вновь оглядываясь. Можно было ожидать, что Молчун и двое, которых он уволок с поляны, также окажутся на склоне примерно на этой высоте, но нет – сколько беглец ни всматривался, не видел их. Зато он обнаружил другое: довольно далеко внизу между прозрачными корнями в камне зияли обширные дыры, а еще ниже, уже почти неразличимая в мельтешении световых хлопьев, виднелась широкая площадка, выступающая из склона.
   Он прикинул расстояние до выступа с корзиной, затем достал из ножен оружие Лан Алоа. И увидел с радостью и удивлением, что это стеклянный нож: клинок, имевший зеленоватый отлив, был полупрозрачным. Крайняя редкость для архипелага, такие ножи стоили куда дороже, чем хороший новый огнестрел, а достать их было гораздо сложнее. По слухам, уже довольно давно Гельштат, Бултагари, Тхай и Плоты заключили негласное соглашение о том, что стеклянное оружие не должно попадать в руки суладарцев.
   Гана положил нож на ладонь, оглядывая рукоять из черного камня и узкий клинок, внутри которого поблескивал мягкий огонь. Что-то шевельнулось над головой; сунув оружие в ножны, беглец улегся боком на мягкой поверхности корня, замер, искоса глядя вверх.
   Лан Алоа не мог протиснуться в лаз, но он покинул полость с деревьями каким-то иным путем и теперь парил на своем демоне в сотне локтей выше, медленно передвигаясь от одной стенки к другой, выглядывая беглых рабов. Тулага видел Змея на фоне неба, а вот хозяин Нижних Земель вряд ли мог заметить его с такого расстояния. Но Алоа не просто летал там – он при этом еще и постепенно снижался.
   Беглец перевернулся на живот, обхватив корень руками и свесив ноги. Соскользнул с гладкой поверхности на каменный выступ ниже и стал спускаться.

* * *

   Она только успела лечь, как раздался настойчивый стук в дверь. Накинув халат, Арлея, отодвинув засов, выглянула.
   – Капитан зовет, ваша милость, – пробубнил стоящий снаружи Лиг.
   Боцман смущенно отвернулся и потопал обратно, но девушка окликнула:
   – Эй, куда зовет? Что-то случилось?
   – А на бак пожалуйте. Не случилось, а токмо… вроде, ваша милость, подплываем.
   Когда, уже полностью одетая, она широким шагом приблизилась к Тео Смолику, тот не обернулся, лишь молча протянул трубу, в которую перед этим глядел.
   – И что? – спросила Арлея, изучив окрестности. – Там остров, да?
   – Ага… – задумчиво и как-то рассеянно откликнулся Смолик. – Большой остров… А еще что видишь?
   – Залив, от него… кажется, речка вглубь отходит. Джунгли на берегах, сначала редкие, а дальше густые… Ладья Уги-Уги возле залива, наверное, собирается стать там… – Она вернула трубу и добавила: – Ну, так что?
   Смолик всматривался в темноту, нарушаемую мягким свечением ночного неба, в западной части которого, единственной области, свободной от нитей Мэша, едва заметно вращалась белесая пасть Канструкты – Зев, состоящий будто из мириадов блеклых световых хлопьев.
   На мачте монаршей ладьи горел яркий огонь, и еще два – на носу и корме.
   – Что? – повторила Арлея.
   Но капитан молчал, и тогда голос подал стоящий сзади боцман:
   – Это Гвалта, ваша милость.
   – Да? – Девушка уставилась на Смолика. – Значит, правда… мы все это время плыли к Проклятому острову?
   – Правда, – откликнулся капитан, кладя трубу в чехол на поясе. – Уги-Уги сюда и направлялся.
   Девушка вперила взгляд в ночную полутьму. Клиргон сейчас был ближе к ладье, чем на протяжении всего плавания, – даже без трубы Арлея, хоть и смутно, различала силуэт размером со скорлупку на фоне большого острова. У Гвалты были низкие, почти плоские берега, очертания ее казались лохматыми из-за джунглей. Возле залива виднелись руины древнего строения, а на середине острова, едва различимый отсюда, вздымался горб невысокого горного кряжа.
   – С ладьи уже заметили нас? – спросила она.
   Смолик лишь пожал плечами. Боцман стоял позади, к нему присоединились несколько матросов.
   – Конечно, они могли заметить нас во время плавания, – сказал наконец капитан. – Даже наверняка заметили. Но… если они спешат – у них не было времени останавливаться и пытаться выяснить, кто мы. Я и рассчитывал, что они подумают: мы просто движемся в том же направлении. Обычная уловка. Так вот, твоя милость, это Гвалта, и я не могу понять, с какой растакой целью Уги-Уги взбрело на ум пожаловать сюда. Здесь нет ничего и никого, кроме укушенных! Место, где их высаживают, бухта с причалами, – на другой стороне, то бишь на северном берегу. Мы обогнули Гвалту и сейчас находимся у южного берега. Этот вот залив – более верным названием для него будет лиман. Да, лиман, исток речки, затопленный морем, этакий мелкооблачный заливчик… И сюда никто никогда не заплывает – для чего? За спиной… – Тео махнул рукой в сторону кормы, – лишь облака да Орбитиум, а возле него даже рыбку поймать сложно. Но зачем-то ладья толстяка добралась сюда, и теперь… – Блондин смолк на некоторое время, внимательно глядя вперед, после чего сказал: – И теперь поглоти меня вонючая пасть Канструкты, если они уже не высаживаются!
   – Высаживаются? – Девушка протянула руку, и капитан вновь передал ей трубу. Она увидела, что на ладье, вставшей на границе лимана, опустили кормовой и носовой якоря. Те были двух видов: с тяжелыми крюками на конце, предназначенные для стоянки в бухтах и заливах, там, где длина цепей позволяла им упасть на дно, а также для открытого эфира, имевшие другую, более сложную форму в виде тонкой спирали, узкой раковины с острым концом. Такие якоря опускались очень низко, достигали более плотных, так называемых сплющенных облаков – пропитанного влагой пуха, напоминающего бесконечные слои слежавшейся ваты. Подверженные дрейфу глубинные якоря держали хуже, чем мелкооблачные, а когда их вытаскивали, они зачастую были облеплены клочьями легко рвущихся, мокрых грязно-белых волокон.
   С «Небесных парусов» спустили сначала вельбот-джигу, а за ней две лодочки. Девушке показалось даже, что она разглядела тушу Уги-Уги, сидящего на корме вельбота.
   – Для чего они? – Арлея вернула Смолику трубу. – Почему там спустили лодки?
   – Конечно же, чтобы плыть по реке в глубь острова, – пояснил капитан. – Итак, твоя милость… Эй, вы, отойдите все! Что, дел больше не осталось на «Дали»?
   Когда матросы, понукаемые боцманом, потопали прочь, Смолик продолжил:
   – Итак, это общее дело, которое было у торговца с толстяком, – то, что приносило твоему папаше дополнительный барыш, – располагается посреди острова укушенных. Хороший ход, а? Никто и не подумает искать здесь. Но что они прячут на Гвалте? И что это означает для нас? И, наконец, что теперь ты хочешь от доброго Смолика, твоя милость?
   Арлея молча смотрела на залив – лодки уже растворились в темноте, лишь силуэт ладьи маячил далеко слева, – а Тео Смолик с любопытством глядел на нее.
   – Плыть следом, – решила наконец девушка.
   – Значит, экспедиция на Проклятый остров?
   – Да.
   – А ты? Как ты собираешься возвращаться? Или будешь ждать нас здесь вместе с «Далью»?
   – Ждать? Я поплыву с вами!
   Смолик кивнул и вдруг сказал:
   – Вряд ли ты была бы хорошей женой кому-то.
   – Что?.. – начала Арлея, но он перебил:
   – Неважно, неважно, слушай дальше! Я как раз сюда и собирался отправиться с экспедицией, не так ли? Оружие, провиант – на борту все есть, как и пара-тройка лодочек, которые смогут войти в эту речку. Однако согласятся ли матросы?
   – А как они посмеют отказаться?
   – Как… Строптиво? Нагло? Непокорно? Позволь просветить тебя, прекрасная наивная хозяйка. Ты стоишь не на земле. Это – облака, а мы – на эфироплане. Команда беспрекословно подчиняется капитану, матросы делают все, что прикажут… но если тяготы плавания превышают их возможности, если опасность слишком велика, короче говоря, если обстоятельства чрезмерно тяжелы для них – они бунтуют и убивают нас… ежели только мы не успеем прежде убить их. Повторяю: вокруг – облака. В них не живут прокторы, понимаешь меня, лучшая из владелиц всех торговых домов мира?
   – Но многие из этих моряков служили у Диша уже долгие годы, – возразила Арлея. – На Да Морана у них дома и семьи. Я не думаю, что они решатся поднять мятеж… Что, в конце концов, ты хочешь от меня? Чтобы я еще увеличила плату? Но я и так уже… Хорошо, хорошо! Объявишь, что, когда вернемся, получат по золотому сверх обещанного.
   Смолик кивнул.
   – А что делать с ладьей монарха? Нам придется проплыть мимо…
   – Нет, топить ее нельзя, – решила Арлея после краткого раздумья. – Возможно, нам с Уги-Уги еще придется договариваться…
   – Я понял. А тебе не надо ли собраться? В любом случае, пока лодки не спущены, пройди в свою каюту. На носу будет опасно.
   Как вскоре выяснилось, Тео Смолик говорил правду: когда «Даль» стала приближаться к лиману, на ладье сначала подняли якоря, а после дали залп из пушек левого борта. То ли ночная тьма, то ли недостаток военного опыта помешали капитану все рассчитать, и огонь открыли слишком рано: ядра упали в облака далеко от клиргона.
   А вот у Тео Смолика опыта было хоть отбавляй – вскоре выстрел носовой пушки разворотил середину правого фальшборта ладьи. Тут же последовал еще один – пара соединенных цепью ядер, вращаясь, упала на палубу «Небесных парусов», скорее всего, покалечив и убив несколько человек.
   – Наши пушки бьют дальше, – удовлетворенно пробормотал Смолик, наблюдая в трубу за суетой, поднявшейся на чужом корабле. Капитан его, судя по всему, пребывал в растерянности: с одной стороны, стало уже понятно, что невесть откуда взявшийся эфироплан победит его в облачном бою, но с другой – ладья должна была ожидать в заливе возвращения Уги-Уги. В конце концов капитан решился на компромисс, и его корабль покинул лиман, но отплывать от острова не стал. Для начала он опасливо покружился у берега, после чего бросил глубинный якорь в полутанга от Гвалты.
   – Вот так! – произнес Тео, когда «Даль» подплыла к истоку речки, что тянулась от лимана в глубь Проклятого острова. – Они не покинут хозяина, но и приблизиться не осмелятся. Эй, молодцы, все погружено? Хорошо, спустить шлюпки! Да, мистер Лиг, ту, где можно навес поставить, – тоже в облака. Значит, вы остаетесь за старшего, дорогой мой мистер Арштуг. Отплывите к восточному берегу и ждите, пока мы не войдем в реку, чтобы не подпустить к нам ладью. Затем выйдите в океан и курсируйте вдоль берега. Если «Небесные паруса» захотят войти в лиман – не препятствуйте, все равно они не смогут преследовать нас, осадка не позволит – донные коряги разворотят их куль. Если попытаются приблизиться к «Дали» – стреляйте. Вам довелось служить в королевском военном флоте Суладара, вы у нас опытнейший моряк, не так ли, мистер Арштуг? Славно, славно! – И Тео похлопал по плечу смущенно улыбающегося, но страшно довольного похвалами мужчину, который был раза в два старше его. – Вы со всем справитесь, уверен! Думаю, нас не будет несколько дней. На обратном пути, уже когда подплывем, выпустим красный фейерверк. Увидев его, входите в лиман и берите нас на борт. Я оставлю вам десяток людей, этого достаточно, чтобы маневрировать… Твоя милость, ты прекрасна, как юная воительница племени каракуч-амазонок с Кахилипанги! – вскричал блондин, узрев появившуюся из капитанской каюты Арлею. Девушка надела бриджи, изящные сапожки из тонкой кожи, широкую рубаху, затянутую на животе узлом – и с расстегнутым до живота воротом – повязала на голове белый платок, на ремень повесила пару огнестрелов, а также круглую сумку с горючим песком и патронами.
   – Великолепный наряд – хоть сейчас зови художника, что ошивается при дворе Рона Суладарского, чтоб рисовал портрет юной пиратки! Вот только…
   – Заткнись! – прервала его Арлея, радуясь, что во тьме, нарушаемой лишь светом горящей на борту лампы, не видно, как она покраснела.
   – Вот только, – продолжал ничуть не сконфуженный Смолик, – косынку придется снять, потому что по белому легко целиться в темноте, ну а узкие бриджи крайне неудобны в путешествии, как и сапожки из столь дорогой мягкой кожи, которая неминуемо порвется при первой же встрече с сухим сучком или… Куда же ты, твоя милость, ведь я еще не обрисовал тебе всех прелестей москитного укуса в твою, без сомнения, прекрасную, но чрезмерно обнаженную грудь, которая к тому же наверняка станет отвлекать прочих участников экспедиции от выполнения… – Он перевел дух и замолчал, гнусно ухмыляясь, когда Арлея, стуча каблуками, исчезла на корме, поспешно направляясь к своей каюте.
   Спустя непродолжительное время от клиргона «Даль» отчалили три лодки: две поменьше и одна, на которой вскоре установили тент, побольше. Суденышки без приключений пересекли лиман и достигли истока безымянной облачной реки, которая, как и речка на Да Морана, вытекала из океана, а не втекала в него. Здесь начиналась узкая, но очень длинная дельта: будто выеденная мышами засохшая булка, покрытая, как плесенью, джунглями, образованная землей, принесенной сюда потоком эфирного пуха за множество лет. Ее рассекали рукава и притоки, совсем мелкие речушки, почти ручьи. Они прихотливо изгибались во влажном, жарком мире облачных джунглей – подобное название лишь в небольшой мере отражало необычную сущность этих мест.
   Возле берега залива люди на лодках увидели развалины, чьи покрытые трещинами и сколами, но все еще не рухнувшие могучие колонны говорили о том, что в незапамятные времена это было святилище ордена Живой Мечты. Прежде чем нырнуть в неизведанные просторы Проклятого острова, лодки по приказу Тео Смолика остановились у берега неподалеку от развалин. Капитан, прихватив пару трубок с фейерверками, забрался на дерево, растущее вплотную к гранитной колонне, и спрятал их в кроне, обмотав предварительно пропитанной маслом тканью, а после привязав к веткам. «На всякий случай, – пояснил он Арлее, вернувшись. – Теперь даже если все остальные погибнут и доберется лишь кто-то один, у него будет возможность вызвать нашу «Даль».
   Тео отдал приказ, и одна за другой лодки вплыли под сень склонившихся к облачному потоку длинных ветвей.

Глава 15

   Гана вонзил стеклянный клинок до рукояти, но когда попытался повиснуть на корне, нож стал проворачиваться: мягкое желе не могло выдержать веса человека, оно прогибалось, рвалось даже под плоской частью лезвия. Выдернув оружие и бросив его в ножны на шее, Тулага быстро, пока отверстие не затянулось, вставил в него кисть правой руки. Раскачавшись, перемахнул на другой корень, тянувшийся не вертикально, но наискось, и мягко соскользнул по нему. Очутившись будто в нижней части широкой подковы, откинулся назад, упершись спиной в каменную стенку, отдыхая.
   Лан Алоа давно пропал из виду, небо превратилось в кружок размером с монету, выступ с корзиной тоже исчез. Грязно-желтый свет не становился ярче, зато густел. Сухие хлопья и крупные комки, из которых этот свет, казалось, и состоял, сплошным потоком быстро летели вверх. Источник все еще оставался трудноразличим – нечто большое, неправильной формы, некий сгусток плотной, но все же не совсем материальной субстанции, занимающей дно провала и беспрерывно извергающей из себя столб комковатого мучнистого света.
   Передохнув, Гана посмотрел вниз между своих упирающихся в корень ступней. Округлая каменная площадка приблизилась. Теперь беглец видел, что возле склона она узкая, а дальше расширяется, напоминая сковороду, рукоять которой воткнута в стену провала. Внешний край был сломан, будто от удара чего-то очень большого, рухнувшего сверху. По периметру тянулся невысокий каменный бордюр, усиливающий сходство со сковородой. Тулага глянул вверх – кружка неба далеко над головой не было видно, он будто слился со стенами провала: наступила ночь.
   Некоторые прилипшие к камню прозрачные трубы были порваны, словно артерии, перерубленные ударом ножа, – из них сочилось что-то густое и липкое, вроде стеклистого меда. Гана полез дальше, но вскоре вынужден был остановиться, увидев в камне неподалеку темную дыру с неровными краями. Беглец застыл, сжимая обеими руками корень, на котором в этот момент висел, изучая отверстие. Через дыру можно проникнуть внутрь… чего? Что находится в глубине склонов? Пласты желе, пещеры, воздушные трубы, полости? Можно ли будет по ним выбраться обратно? Или… Он решил, что в любом случае надо хотя бы заглянуть, повернулся… и замер вновь, когда из полутьмы, царящей в провале, выступило бледное лицо.
   Видно его было совсем плохо – Тулага не различал ни носа, ни глаз, ни рта, скорее смутные намеки, тени, изогнутые в виде пародии на человеческие черты. Пародии карикатурной, злой: из дыры в каменной стене на беглеца глядело существо, в котором от человека осталось очень мало. На долгое время Гана и тот, кто прятался в склоне, застыли, разглядывая друг друга. Потом лицо подалось назад, тени на нем задвигались, будто стремительно сменилось несколько выражений, – и лицо пропало.
   Гана подождал немного и пополз дальше. По дороге он еще несколько раз замечал дыры разных размеров, и хотя больше в них никто не появлялся, решил до поры до времени не приближаться и не пытаться залезть туда.

* * *

   Он спрыгнул на площадку и сразу же, обнажив нож, направился к телу, лежащему в центре. Ссохшееся подобие той твари, на которой летал Лан Алоа, разбросало морщинистые конечности. Кожу на округлых боках покрывали мелкие трещинки. Выставив нож, Тулага медленно обошел паунога и присел на корточки рядом, сначала коснулся его бока стеклянным клинком, затем – пальцами.
   Поверхность, сухая и шершавая, имела плесневело-зеленый цвет. В задней части тела наискось вверх отходила короткая широкая труба из мягкой кожи. Внутри была розовая перегородка, вроде сморщенного круга с едва заметным темно-красным отверстием в центре. Она напоминала люки, которыми заканчивались ведущие сквозь массу желе коридоры.
   Тварь была мертва. Гана склонился ниже, разглядывая две напоминающие жабры складки, в которые, как он помнил, Лан Алоа просовывал руки. В этих местах кожа становилась темнее. Тулага вставил в одну нож, повернул – пласт кожи начал приподниматься, за ним потянулось несколько липких прозрачных волокон, лопнули одно за другим… обнажилась полость, глубокая узкая прореха в плоти. Бледную, в рыжих пятнах поверхность ее покрывали многочисленные бугорки, похожие на крупные красные бородавки, а на самом дне скопилось немного густой мутной жидкости. Рассмотрев все это, Тулага убрал оружие – складка кожи с едва слышным шлепком легла на место, – задумчиво вытер лезвие о бок паунога, выпрямился.
   Больше на круглой площадке не было ничего любопытного. В ограждении имелся проход, узкая «рукоятка» примыкала к стене провала, где также было отверстие, из которого струилось мягкое свечение. Следовало узнать, что находится за ним, но вначале Гана шагнул к краю и выглянул, перегнувшись через ограждение.
   И чуть было не отпрянул, когда гудящий поток комковатого пыльного света ударил в лицо. Полуприкрыв глаза, он высунулся дальше. Залитое блеклой желтизной дно было еще очень далеко, но теперь Тулага смог рассмотреть, что источник напоминает лежащую на боку розу, исполинский длинный бутон с разлезшимися, изогнутыми лепестками, которые медленно шевелятся, полощутся в потоках испускаемого ими же света. Примерно посередине между круглой площадкой и дном парило несколько точек. Они медленно описывали круги и восьмерки, будто листья на поверхности лужи под слабым ветерком. Там, внизу, свечение становилось густым, как прозрачное масло, которое добывают из китов. Обычный свет – это нечто, что лежит на поверхности предметов, делая их лучше различимыми, либо озаряет пустое пространство, но не является материальным. Здесь же он превращался в субстанцию наподобие глиняной пыли, способную принимать форму, сбиваться в комки, слипаться и занимать собою объем.
   Все, что беглец видел с того мига, когда Фавн Сив привел их с Кахулкой к скрытому под разрушенной хижиной лазу, казалось необъяснимым, все это было фантастично… и все же Гана понимал, что оно не бессмысленно. Находящееся – и происходящее – под землей не являлось просто глупым набором непонятностей, нет, это был некий механизм, сложное, громоздкое и труднообъяснимое устройство, подчиненное определенным, пусть и неясным, задачам, относящимся к мировому жизнеобеспечению. Как фантомные креветки: люди использовали их для пищи, но служить едой – лишь побочная функция, главное же, для чего они предназначались, – очистка облаков от неживого сора и мелких живых паразитов. То есть креветки не были хоть и любопытной, но произвольной прихотью мира, чем-то вроде камня, который за долгие годы под действием ветра случайно приобрел очертания человеческой фигуры. Нет, они возникли с вполне разумной, рациональной целью; и точно так же все, что видел Гана под землей, являлось не случайным скопищем элементов, но организованным в единое целое – системой.
   Площадка будто парила в колонне света, который вздымался вдоль краев желтой кольцевой стеной. Стена эта струилась, склоны провала за ней и облепившие их толстые желейные корни дрожали, растекались, как в потоке воды.
   Тулага направился к прорехе в ограждении, сделал несколько шагов, остановился, почувствовав, как что-то быстро приближается… не услышав, а именно ощутив. По коже от затылка к спине пробежали мурашки, Гана на мгновение замер, потом вскинул голову и тут же отскочил. На место, где он только что стоял, шмякнулась отрубленная человеческая кисть. Ударилась о камень, разбрызгивая кровь, подпрыгнула и упала опять. Кожа была синей: конечность принадлежала островитянину.
   Он вновь поднял голову, но больше на площадку ничего не падало. Тогда по узкому каменному выступу Тулага перебежал к проему, обнажив нож, заглянул туда, потом шагнул внутрь.
   Взгляду открылась пещера со стенами слишком ровными, чтобы являться естественным образованием. Они состояли из уже знакомого мягкого камня, и вдоль одной через равные промежутки со свода свисало восемь широких труб из желе, которые заканчивались на середине стены. В концы их были погружены тела неподвижных пауногов: лапы тварей, сведенные вместе, будто связанная в пучок трава, висели под трубами, почти достигая пола. Существа не шевелились, сквозь желе Гана видел их тулова, сжатые прозрачными упругими стенками.
   Скользя взглядом по тварям, он пошел вперед. В конце пещеры стояла кубическая тумба из мягкого стекла; на скошенной верхней части ее было несколько симметричных выступов и круглое углубление. Внутри, примерно в середине тумбы, горел яркий клубок зеленого огня, от которого к выступам на поверхности шли нити света, ну а к углублению протянулся целый жгут толщиной с руку… Тулага внимательно все рассмотрел, присел, сквозь стенку тумбы заглядывая внутрь, выпрямился, хмурясь и поигрывая висящим на поясе кошелем. Вернувшись к трубам, встал перед ними, медленно качаясь то вперед, то назад, ухватив себя за подбородок и сведя брови над переносицей. Из ведущего на каменную площадку прохода доносился ровный приглушенный гул, поток световых хлопьев проносился там снизу вверх, но больше ничего не шевелилось и не раздавалось ни звука. Тулага попятился, глядя на пауногов, повернулся к тумбе и уставился на нее, вперив взгляд в светящийся жгут, что соединял центр тумбы с круглым отверстием вверху. Затем вновь изучил тварей. Лицо его мучительно сморщилось от мысленных усилий… Выругавшись, он бросился в конец пещеры, склонившись над тумбой, сунул кулак в круглое отверстие – тут же свет внутри стал чуть ярче, раздался тихий треск, и руку с силой выбросило наружу.
   Он потряс запястьем и быстро отступил. Присел, ухватил за ноги ближайшего паунога, дернул. С хлюпаньем тело выскользнуло из трубы, – чавкнув, та съежилась, будто избавившись от чего-то, что распирало ее, и стала на пол-локтя короче. Тварь оказалась легкой, как трухлявое сухое полено. Гана рассмотрел короткую трубку в задней части, закрытую сморщенной розовой диафрагмой, приподнял паунога и нахлобучил на тумбу, перевернув так, чтобы конец трубы попал в круглое отверстие. Само собой то слегка сжалось, сдавило ее, и когда Тулага сделал шаг назад, пауног остался висеть. Зеленый свет в центре прозрачной кубической массы колыхнулся, отходящий от него жгут начал слегка мерцать… Гана присел, сквозь желе заглядывая в трубу: конец жгута ткнулся в розовую диафрагму, та сначала сморщилась, а после разошлась.
   Из тумбы донеслось гудение, и затем пауног дрогнул, будто ожил.
   Гана выпрямился, оглядел скошенную поверхность, дотронулся до одного из выступов, чуть нажал… По тянувшейся от выступа нити прошло пятно свечения, и жгут стал бледнее, съежился. Он положил ладонь на другой выступ, нажал немного сильнее – жгут засиял ярче прежнего, вливая густые потоки зеленого мерцания в округлое тело. Пауног стал очень медленно раздуваться и приподнялся над тумбой, но зажатая в отверстии труба не позволила твари взмыть под свод.
   Беглец не знал, сколько это должно продлиться, и потому, отойдя от тумбы, сел под стеной, некоторое время устало пялился на то, как свет напитывает собою тварь, после прикрыл глаза и заснул. А проснулся из-за того, что сбоку от тумбы участок каменной стены с тихим скрипом отодвинулся в сторону, после чего из темноты на Гану глянуло темное лицо.