Блондин ждал. Он дождется. Ему все равно, кто выйдет. Лучше, конечно, чтобы Стрелок.
Или все равно. Солдат, Наташка, или этот. Крутой.
Блондин ждал. Для него исчезло все вокруг, кроме этой двери. Руки застыли, и ствол водило из стороны в сторону.
Стали закрываться глаза. Блондин тихо выругался, попытался изменить позу и чуть не закричал от новой вспышке боли в ноге.
Блондин ждал, но появление в дверях людей все-таки застало его врасплох. Он нажал на спуск до того, как понял, что очередь пройдет слишком низко.
Автомат ударил в плечо, в ноге снова взорвалась боль, и Блондин закричал, не отпуская спускового крючка. Только боль и его крик, и рвущийся из рук автомат, и холод во всем теле, и злость, и…
Блондин не видел, что почти вся очередь досталась телу Беса. Грудь, лицо, ноги выплескивали фонтанчики крови под ударами пуль, били в стену и в раскрытую дверь, но никак не могли нащупать замершего в дверях человека. Нет, одна зацепила.
Патроны в магазине закончились, Блондин, не переставая кричать, выронил автомат.
Суки, сволочи, ублюдки. Рвать… рвать вас зубами… гады… ненавижу… Блондин бил кулаками по земле, приподнялся, и в этот момент его достали пули Палача.
Вся злость Блондина и весь мир, который он так ненавидел, разлетелись в клочья.
Агеев знает, что сейчас произойдет, он знает, куда засасывает его черное безмолвие. И ничего не может поделать.
Тело не подчиняется ему, ноги сами несут его застывшее тело, разбрызгивая каплями кромешную темноту внизу.
Холодно. На посту всегда холодно. Тогда почему горит лицо? Из-под фонаря косо вырываются пряди дождя, торопливо сшивая небо и землю. Землю, насквозь пропитанную водой.
Тучи и грязь. Грязь – это земля, пропитанная не водой. Не водой, кровью. Вот она брызжет у него под ногами, каплями бьет по лицу.
Это не дождь, это кровь. Идти становится все тяжелее, он уже проваливается по колено, кровавый дождь затягивает все вокруг багряной пеленой, глаза слипаются, но Агеев видит, как багровый туман, вращающийся вокруг него, выплескивает вдруг из себя сгусток ночи.
Агеев пытается остановиться, но тело его продолжает двигаться, уже проваливаясь в кровавую грязь по пояс.
Боль обжигает горло, Агеев пытается поднять к нему руки, но они тоже не подчиняются.
Близко, почти возле самого лица вспыхивает призрачным светом клинок. Ближе, еще ближе.
Тело Агеева проваливается в грязь все глубже. Вот уже только запрокинутое лицо остается над пузырящейся поверхностью.
Грязь со страшной силой сдавливает грудь Агеева, лопаются кости, в самой глубине тела рождается крик, он проталкивается сквозь смятые легкие, сквозь пересохшее горло. Или это не крик?
Это душа его пытается покинуть тело, вырваться наружу. Он сможет, он вырвется из кровавой трясины. Агеев открывает рот, пытается выдохнуть, но молочно светящийся клинок навис над ним, сверкнул ослепительно бело, качнулся и стремительно рухнул вниз.
Боль, всепоглощающая боль! Клинок молнией рассекает его горло, и в последнюю секунду Агеев понимает, что душа его так и останется в этой грязи.
… Тело Андрея Агеева дернулось в последний раз и застыло в углу темного зала, среди обломков, осколков стекла, в луже крови, смешавшейся с шампанским из разбитых бутылок.
Удержаться на ногах. На ногах. Что-то сказал Палач. Что он может сказать, этот Палач. Не нужно ничего говорить, просто нужно переставлять ноги, одну за другой, одну за другой, и двигаться прочь от этого здания. За деревья. В темноту парка.
Гаврилин сунул пистолет в карман пальто. Что-то он еще забыл. Что?
Взрывчатка. Странное какое слово – взрывчатка. Да, он должен узнать… Гаврилин оглянулся и увидел, что Палач сидит возле стены. Устал… Все они сегодня устали.
Гаврилин вернулся к Палачу. Вот если бы земля прекратила раскачиваться, было бы совсем хорошо.
– Вставай, – сказал Гаврилин.
– Не могу.
– Вставай, – Гаврилин смог наклониться и вцепился в воротник пиджака Палача, – вставай, чего расселся?
– Пошел ты… – сказал Палач.
– Вместе, пойдем вместе…
Палач неожиданно быстро поднес пистолет к своему лицу и нажал на спуск. Патронов нет.
– Фиг тебе, – сказал Гаврилин и ударил Палача по руке, – пойдем.
Стреляться надумал, козел. Ты мне еще расскажешь все.
– Пойдем, – Гаврилин потянул Палача за воротник.
Палач встал.
– Вот и ладненько.
Совсем расклеился несгибаемый Палач. Идет еще тяжелее его, героически раненого Наблюдателя.
Гаврилин покосился на Палача. Руку прижимает к груди. Под ноги попался сучок, и Гаврилин чуть не упал. Твою мать.
Земля ведет себя просто возмутительно. Из стороны в сторону, из стороны в сторону, а потом вдруг резко вокруг своей оси. Стоять. Гаврилин обернулся. Ты смотри, неукротимый человеческий дух снова одержал победу над бесконечными просторами родной страны. Ресторана уже не видно.
Слава Богу, парк большой. Нужно еще минут пятнадцать пройти, а потом уж и отдохнуть.
Каких-то пятнадцать минут. Ничего, удержимся. Это даже хорошо, что бок так болит, это позволяет не уснуть прямо на ходу.
Славно повеселились, просто замечательно. И горло у нее так замечательно хрустнуло. И так забавно разлетается голова от попадания нескольких пуль сразу. И Палач такой забавный.
Гаврилин понимал, что порет чушь и, что самое главное, порет ее вслух, но ничего не мог поделать. Язык заплетался, пару раз Гаврилина швырнуло о деревья.
Понатыкали тут, понимаешь, зеленых насаждений.
Все, Гаврилин сел на землю, прислонившись спиной к дереву. Привал.
– А знаешь, – сказал он Палачу, – что самое смешное?
Палач промолчал, он не сел, просто стоял, опершись рукой о дерево.
– Так вот, самое смешное то, что сейчас в какой-нибудь теплой комнате сидят очень вежливые люди и спокойно обсуждают нашу с тобой дальнейшую судьбу. Правда, смешно?
– Более чем.
– У вашего подопечного снова проблемы?
– Вы о Гаврилине?
– Естественно. Чудеса все еще происходят вокруг него?
– Как вы и заказывали. Но проблемы на этот раз не у него, а у вас.
– Вам не кажется, что вы немного перегибаете палку?
– Это вы о том, что вас доставили сюда не совсем по вашей воле? Тогда нет, это только последствия.
– Вы сейчас допускаете самую большую ошибку в своей жизни.
– Дай Бог, чтобы это было так. Я давно хотел вас попросить изменить тон разговоров со мной. Я уже не мальчик, чтобы выслушивать ваши нравоучения. Тем более что вы сами допускаете ошибку за ошибкой.
– Боже, какие разительные изменения произошли с вами! Вы что, выпили на праздник?
– Вы знаете, что убит связник Палача?
– Когда?
– Накануне Нового года. Вам это ни о чем не говорит?
– Вы хотите сказать…
– Я хочу сказать, что Палач обрубил свои связи с нами, так, как должен был это сделать перед самым началом операции. Но сделал это на неделю раньше. А это значит, что Гаврилин был прав, и что Артем Олегович вместе с вами допустил ошибку.
– А если это не Палач? Кто-то ведь попытался убить вашего Гаврилина?
– Это Палач, тот человек, который приказывал убить Гаврилина, приказа на ликвидацию связного не отдавал.
– Вы об Артеме Олеговиче?
– Нет. Приказы отдавал не Артем Олегович.
– Тогда кто?.. Или… Вы хотите сказать?..
– Я это уже сказал.
– Как… Вы понимаете, что вы наделали? Зачем вам понадобилось убивать Гаврилина?
– А я и не собирался его убивать. Вы совершенно правы, чудес действительно не бывает. Все они – суть дело рук человеческих. Гаврилин не случайно припоздал в ту ночь домой. И драка у него во дворе тоже произошла не случайно. Знаете, как в наше время просто натравить человека на человека?
– Знаю. Вы даже попытались натравить меня на Артема Олеговича.
– Несомненно. Хотя, это было уже не так важно. Если вы не трогали Артема Олеговича после всего этого, вы проигрывали, и если бы вы его убрали, то единственным кандидатом на дальнейшую работу был бы Гаврилин. Что меня также устраивало.
– Дался вам этот Гаврилин.
– У меня на него свои планы.
– Все это разговоры. У нас в Конторе они не в цене.
– Бросьте, вы, несмотря на неоднократные предупреждения наблюдателя, допустили выход из-под контроля группы Палача. Ваш приближенный Артем Олегович отдал Палачу приказ на ликвидацию Гаврилина, а вы по этому поводу не предприняли ничего.
– В это никто не поверит.
– Уже поверили.
– А если они узнают…
– Не узнают.
– Ты хочешь сказать…
– Вот именно.
– И что же дальше?
– Могу предложить вам рюмку водки.
– Тогда уж стакан.
– Пожалуйста.
– Можно вопрос?
– Ради Бога!
– Зачем весь этот разговор? Ваши парни могли меня просто отвезти куда нужно и все.
– Не знаю. Захотелось переговорить с вами напоследок.
– Довольно жестоко.
– Нам не до сантиментов, помните, как сами говаривали?
– Что с Артемом Олеговичем и Гаврилиным?
– Пропали, оба. Мы проверили офис Гаврилина и обнаружили следы крови. Пытались обоих вызвонить по мобильным телефонам – тоже пока без толку. Дома у Гаврилина сейчас находится Хорунжий. С ним мы связываться не стали. Сейчас внимательно слушаем их мобильники.
– Не боитесь потерять своего наблюдателя?
– Боюсь.
– И что же?
– Будем надеяться на чудо.
– А чудес не бывает. Они суть дело рук человеческих.
– Сами выпьете? Или составить компанию?
– Составьте. Не хочется напоследок выглядеть алкоголиком. Что там у меня в стакане? Инфаркт?
– Инфаркт.
– Хоть что-то остается неизменным. Ну, с Новым годом, Григорий?
– С Новым годом.
– Ты куда взрывчатку заложил?
– Подземный гараж Центра досуга. Двести килограммов. Два взрывателя, один с часовым механизмом. Время взрыва – семь ноль-ноль первого января. У тебя еще куча времени.
– Куча, – согласился Гаврилин, – телефон отдай.
Палач замешкался на секунду, потом сунул Гаврилину телефон.
Гаврилин почувствовал, что пальцы липнут к трубке.
– Что с ней? Кровь? Тебя что, тоже зацепило?
– Я пойду.
– Куда ты?
– Какая разница? – Палач шагнул в темноту.
– Стой, не делай глупости, – Гаврилин попытался вскочить, но у него ничего не получилось.
– Глупостей больше делать не буду, – еле слышно ответил Палач.
– Не вздумай умирать, слышишь? Если хочешь им доказать – не вздумай умирать. Я передам им, что ты ушел. Слышишь, ушел!
– Слышу.
– Не умирай.
– Пока не кончится ноябрь.
– Не говори глупостей, – Гаврилин попытался повысить голос, но сил на это не было.
– Чуть не забыл, – сказал Палач, из темноты вылетел небольшой плоский предмет.
– Что это?
– Записная книжка. Захочешь – отдашь начальству. Но лучше оставь себе.
– Что это?
– Наследство.
– Пошел ты!
– Это снег, или мне кажется?
Гаврилин посмотрел на рукав своего пальто. Небольшое белое пятнышко. Снежинка. Потом еще одна бесшумно опустилась на ткань.
– Снег, – зачарованно сказал Гаврилин.
– Мне пора, – сказал Палач.
– Удачи, – сказал Гаврилин в темноту.
Не ответил. Не ответил Палач.
Гаврилин закрыл глаза, и ему показалось, что темная глубина мягко проглатывает его. Нет. Не хватало только уснуть и замерзнуть.
Гаврилин набрал номер на телефоне.
– Да? – как всегда Хорунжий взял трубку после первого гудка.
– Это я.
– Жив?
– Не уверен.
– Что-то серьезное?
– Заедь за мной, – сказал Гаврилин.
– Ты сейчас где?
– Знаешь парк, возле стадиона? Там еще ресторан «Старая крепость».
– Знаю.
– Только ты к ресторану не подъезжай, там сейчас людно будет.
– Понял.
– На полпути от него к стадиону, под деревом, сижу я. И еще минут двадцать попытаюсь не заснуть.
– Буде через пятнадцать минут, – сказал Хорунжий.
– Жду.
Ждать, это профессиональное умение наблюдателей. Сидеть и ждать, лежать и ждать, умирать и ждать.
Гаврилин на ощупь нашел возле себя блокнот Палача. Наследство. Возникло желание выбросить, но он удержался.
Наследство.
Снег усилился. Зима. Гаврилин поймал несколько снежинок ртом. Теперь ноябрь закончился наверняка. Дался ему этот ноябрь.
Хочется спать.
Что-то он давно не спал. Или это от потери крови?
Его кровь медленно вытекает из него, стекает на землю. В грязь.
Как там у великого? Кровь и песок? Это у них там кровь стекает на белый раскаленный песок. У нас она течет на грязь, жирную комковатую грязь. И сама становится грязью.
Лечь и уснуть.
Подал голос мобильный телефон.
– Да? – сказал Гаврилин.
– Саша? – мужской уверенный голос.
– Саша.
– Мы, простите, прослушивали ваш телефон. Вы серьезно ранены?
– А вам какое дело?
– Я тот, кому подчинялся Артем Олегович.
– Извините, не могу встать по стойке смирно.
– Я могу прислать за вами людей.
– За мной уже едет Хорунжий.
Пауза. Заботливые какие! Просто отцы родные.
Приедут и добьют, чтоб не мучился.
– Пусть Хорунжий отвезет в частную клинику «Гиппократ». Я там всех предупрежу.
– Хорошо, – у Гаврилина уже не было ни сил, ни желания говорить.
– Теперь связь вы будете поддерживать со мной.
– Связь? Меня передумали отправлять на заслуженный отдых?
– Передумали. Подлечитесь, тогда поговорим серьезнее.
– Я должен испытывать, наверное, счастье?
– Насколько я понимаю, вы сейчас должны испытывать боль, судя по голосу.
– Есть немного.
Снова пауза. Такое впечатление, что этими паузами собеседник отчеркивает одну тему от другой.
– Что с Палачом?
– Ушел.
– Остальные?
– Остальные остались там, в ресторане. Он позаботился.
– Куда ушел?
– Откуда я знаю? Он, кстати, просил передать, что машина с двумя сотнями килограммов пластиковой взрывчатки находится в подземном гараже Центра досуга. Время взрыва – сегодня в семь утра.
– Мы успеем.
– Вы решили пощадить людей? – почти удивился Гаврилин.
– Давайте поговорим об этом при встрече.
– Как скажете.
– Меня, кстати, зовут Григорий Николаевич.
– Очень приятно. Можно я выключу телефон?
– Клиника «Гиппократ». Удачи.
Григорий Николаевич. Артем Олегович. Григорий Николаевич.
Перед глазами поплыли разноцветные пятна. Что делать? Гаврилин вспомнил, как Палач поднес к виску пистолет и нажал на спуск. Неплохой выход, если подумать.
Гаврилин вытащил из кармана пальто пистолет. Одним легким движением пальца. Одним легким движением.
И он будет лежать, неловко запрокинувшись на бок, и белые снеговые мухи будут садиться на его кровь, и не будут таять.
Он слишком много сегодня видел трупов. И даже внес в это дело посильный вклад.
Гаврилин нащупал спусковой крючок. Одним движением пальца.
Не умирай, сказал он Палачу. Они хотели, чтобы ты умер. Выживи.
Пока не кончится ноябрь, ответил Палач.
Гаврилин отбросил пистолет в сторону. Жить.
Он попытался ловить снежинки ртом, но их больше не было. Те, что успели упасть на землю, медленно исчезали.
Гаврилин осторожно спрятал блокнот Палача во внутренний карман пиджака. Все-таки, наследство.
… Зима в том году так и не наступила.
Или все равно. Солдат, Наташка, или этот. Крутой.
Блондин ждал. Для него исчезло все вокруг, кроме этой двери. Руки застыли, и ствол водило из стороны в сторону.
Стали закрываться глаза. Блондин тихо выругался, попытался изменить позу и чуть не закричал от новой вспышке боли в ноге.
Блондин ждал, но появление в дверях людей все-таки застало его врасплох. Он нажал на спуск до того, как понял, что очередь пройдет слишком низко.
Автомат ударил в плечо, в ноге снова взорвалась боль, и Блондин закричал, не отпуская спускового крючка. Только боль и его крик, и рвущийся из рук автомат, и холод во всем теле, и злость, и…
Блондин не видел, что почти вся очередь досталась телу Беса. Грудь, лицо, ноги выплескивали фонтанчики крови под ударами пуль, били в стену и в раскрытую дверь, но никак не могли нащупать замершего в дверях человека. Нет, одна зацепила.
Патроны в магазине закончились, Блондин, не переставая кричать, выронил автомат.
Суки, сволочи, ублюдки. Рвать… рвать вас зубами… гады… ненавижу… Блондин бил кулаками по земле, приподнялся, и в этот момент его достали пули Палача.
Вся злость Блондина и весь мир, который он так ненавидел, разлетелись в клочья.
Грязь
Темнота и безмолвие. Медленное, тягучее безмолвие и раскаленная темнота. Агеев идет, а темнота липнет к его лицу, коркой оседает на губах.Агеев знает, что сейчас произойдет, он знает, куда засасывает его черное безмолвие. И ничего не может поделать.
Тело не подчиняется ему, ноги сами несут его застывшее тело, разбрызгивая каплями кромешную темноту внизу.
Холодно. На посту всегда холодно. Тогда почему горит лицо? Из-под фонаря косо вырываются пряди дождя, торопливо сшивая небо и землю. Землю, насквозь пропитанную водой.
Тучи и грязь. Грязь – это земля, пропитанная не водой. Не водой, кровью. Вот она брызжет у него под ногами, каплями бьет по лицу.
Это не дождь, это кровь. Идти становится все тяжелее, он уже проваливается по колено, кровавый дождь затягивает все вокруг багряной пеленой, глаза слипаются, но Агеев видит, как багровый туман, вращающийся вокруг него, выплескивает вдруг из себя сгусток ночи.
Агеев пытается остановиться, но тело его продолжает двигаться, уже проваливаясь в кровавую грязь по пояс.
Боль обжигает горло, Агеев пытается поднять к нему руки, но они тоже не подчиняются.
Близко, почти возле самого лица вспыхивает призрачным светом клинок. Ближе, еще ближе.
Тело Агеева проваливается в грязь все глубже. Вот уже только запрокинутое лицо остается над пузырящейся поверхностью.
Грязь со страшной силой сдавливает грудь Агеева, лопаются кости, в самой глубине тела рождается крик, он проталкивается сквозь смятые легкие, сквозь пересохшее горло. Или это не крик?
Это душа его пытается покинуть тело, вырваться наружу. Он сможет, он вырвется из кровавой трясины. Агеев открывает рот, пытается выдохнуть, но молочно светящийся клинок навис над ним, сверкнул ослепительно бело, качнулся и стремительно рухнул вниз.
Боль, всепоглощающая боль! Клинок молнией рассекает его горло, и в последнюю секунду Агеев понимает, что душа его так и останется в этой грязи.
… Тело Андрея Агеева дернулось в последний раз и застыло в углу темного зала, среди обломков, осколков стекла, в луже крови, смешавшейся с шампанским из разбитых бутылок.
Наблюдатель
В него стреляли… Правда? Стреляли… И даже попали. С той же силой, в ту же боль. Ну и что? Ему некогда думать об этом, у него есть важная, очень важная задача – он должен удержаться на ногах… Он должен удержаться на ногах, несмотря на то, что земля затеяла пляску.Удержаться на ногах. На ногах. Что-то сказал Палач. Что он может сказать, этот Палач. Не нужно ничего говорить, просто нужно переставлять ноги, одну за другой, одну за другой, и двигаться прочь от этого здания. За деревья. В темноту парка.
Гаврилин сунул пистолет в карман пальто. Что-то он еще забыл. Что?
Взрывчатка. Странное какое слово – взрывчатка. Да, он должен узнать… Гаврилин оглянулся и увидел, что Палач сидит возле стены. Устал… Все они сегодня устали.
Гаврилин вернулся к Палачу. Вот если бы земля прекратила раскачиваться, было бы совсем хорошо.
– Вставай, – сказал Гаврилин.
– Не могу.
– Вставай, – Гаврилин смог наклониться и вцепился в воротник пиджака Палача, – вставай, чего расселся?
– Пошел ты… – сказал Палач.
– Вместе, пойдем вместе…
Палач неожиданно быстро поднес пистолет к своему лицу и нажал на спуск. Патронов нет.
– Фиг тебе, – сказал Гаврилин и ударил Палача по руке, – пойдем.
Стреляться надумал, козел. Ты мне еще расскажешь все.
– Пойдем, – Гаврилин потянул Палача за воротник.
Палач встал.
– Вот и ладненько.
Совсем расклеился несгибаемый Палач. Идет еще тяжелее его, героически раненого Наблюдателя.
Гаврилин покосился на Палача. Руку прижимает к груди. Под ноги попался сучок, и Гаврилин чуть не упал. Твою мать.
Земля ведет себя просто возмутительно. Из стороны в сторону, из стороны в сторону, а потом вдруг резко вокруг своей оси. Стоять. Гаврилин обернулся. Ты смотри, неукротимый человеческий дух снова одержал победу над бесконечными просторами родной страны. Ресторана уже не видно.
Слава Богу, парк большой. Нужно еще минут пятнадцать пройти, а потом уж и отдохнуть.
Каких-то пятнадцать минут. Ничего, удержимся. Это даже хорошо, что бок так болит, это позволяет не уснуть прямо на ходу.
Славно повеселились, просто замечательно. И горло у нее так замечательно хрустнуло. И так забавно разлетается голова от попадания нескольких пуль сразу. И Палач такой забавный.
Гаврилин понимал, что порет чушь и, что самое главное, порет ее вслух, но ничего не мог поделать. Язык заплетался, пару раз Гаврилина швырнуло о деревья.
Понатыкали тут, понимаешь, зеленых насаждений.
Все, Гаврилин сел на землю, прислонившись спиной к дереву. Привал.
– А знаешь, – сказал он Палачу, – что самое смешное?
Палач промолчал, он не сел, просто стоял, опершись рукой о дерево.
– Так вот, самое смешное то, что сейчас в какой-нибудь теплой комнате сидят очень вежливые люди и спокойно обсуждают нашу с тобой дальнейшую судьбу. Правда, смешно?
Разговоры
– У вас должны быть очень веские причины для того, чтобы вести себя подобным образом.– Более чем.
– У вашего подопечного снова проблемы?
– Вы о Гаврилине?
– Естественно. Чудеса все еще происходят вокруг него?
– Как вы и заказывали. Но проблемы на этот раз не у него, а у вас.
– Вам не кажется, что вы немного перегибаете палку?
– Это вы о том, что вас доставили сюда не совсем по вашей воле? Тогда нет, это только последствия.
– Вы сейчас допускаете самую большую ошибку в своей жизни.
– Дай Бог, чтобы это было так. Я давно хотел вас попросить изменить тон разговоров со мной. Я уже не мальчик, чтобы выслушивать ваши нравоучения. Тем более что вы сами допускаете ошибку за ошибкой.
– Боже, какие разительные изменения произошли с вами! Вы что, выпили на праздник?
– Вы знаете, что убит связник Палача?
– Когда?
– Накануне Нового года. Вам это ни о чем не говорит?
– Вы хотите сказать…
– Я хочу сказать, что Палач обрубил свои связи с нами, так, как должен был это сделать перед самым началом операции. Но сделал это на неделю раньше. А это значит, что Гаврилин был прав, и что Артем Олегович вместе с вами допустил ошибку.
– А если это не Палач? Кто-то ведь попытался убить вашего Гаврилина?
– Это Палач, тот человек, который приказывал убить Гаврилина, приказа на ликвидацию связного не отдавал.
– Вы об Артеме Олеговиче?
– Нет. Приказы отдавал не Артем Олегович.
– Тогда кто?.. Или… Вы хотите сказать?..
– Я это уже сказал.
– Как… Вы понимаете, что вы наделали? Зачем вам понадобилось убивать Гаврилина?
– А я и не собирался его убивать. Вы совершенно правы, чудес действительно не бывает. Все они – суть дело рук человеческих. Гаврилин не случайно припоздал в ту ночь домой. И драка у него во дворе тоже произошла не случайно. Знаете, как в наше время просто натравить человека на человека?
– Знаю. Вы даже попытались натравить меня на Артема Олеговича.
– Несомненно. Хотя, это было уже не так важно. Если вы не трогали Артема Олеговича после всего этого, вы проигрывали, и если бы вы его убрали, то единственным кандидатом на дальнейшую работу был бы Гаврилин. Что меня также устраивало.
– Дался вам этот Гаврилин.
– У меня на него свои планы.
– Все это разговоры. У нас в Конторе они не в цене.
– Бросьте, вы, несмотря на неоднократные предупреждения наблюдателя, допустили выход из-под контроля группы Палача. Ваш приближенный Артем Олегович отдал Палачу приказ на ликвидацию Гаврилина, а вы по этому поводу не предприняли ничего.
– В это никто не поверит.
– Уже поверили.
– А если они узнают…
– Не узнают.
– Ты хочешь сказать…
– Вот именно.
– И что же дальше?
– Могу предложить вам рюмку водки.
– Тогда уж стакан.
– Пожалуйста.
– Можно вопрос?
– Ради Бога!
– Зачем весь этот разговор? Ваши парни могли меня просто отвезти куда нужно и все.
– Не знаю. Захотелось переговорить с вами напоследок.
– Довольно жестоко.
– Нам не до сантиментов, помните, как сами говаривали?
– Что с Артемом Олеговичем и Гаврилиным?
– Пропали, оба. Мы проверили офис Гаврилина и обнаружили следы крови. Пытались обоих вызвонить по мобильным телефонам – тоже пока без толку. Дома у Гаврилина сейчас находится Хорунжий. С ним мы связываться не стали. Сейчас внимательно слушаем их мобильники.
– Не боитесь потерять своего наблюдателя?
– Боюсь.
– И что же?
– Будем надеяться на чудо.
– А чудес не бывает. Они суть дело рук человеческих.
– Сами выпьете? Или составить компанию?
– Составьте. Не хочется напоследок выглядеть алкоголиком. Что там у меня в стакане? Инфаркт?
– Инфаркт.
– Хоть что-то остается неизменным. Ну, с Новым годом, Григорий?
– С Новым годом.
Наблюдатель
Нельзя сидеть на холодной и мокрой земле. Можно схлопотать себе простатит. Как страшно. Туман немного отступил, и земля перестала пытаться вырваться у Гаврилина из-под ног.– Ты куда взрывчатку заложил?
– Подземный гараж Центра досуга. Двести килограммов. Два взрывателя, один с часовым механизмом. Время взрыва – семь ноль-ноль первого января. У тебя еще куча времени.
– Куча, – согласился Гаврилин, – телефон отдай.
Палач замешкался на секунду, потом сунул Гаврилину телефон.
Гаврилин почувствовал, что пальцы липнут к трубке.
– Что с ней? Кровь? Тебя что, тоже зацепило?
– Я пойду.
– Куда ты?
– Какая разница? – Палач шагнул в темноту.
– Стой, не делай глупости, – Гаврилин попытался вскочить, но у него ничего не получилось.
– Глупостей больше делать не буду, – еле слышно ответил Палач.
– Не вздумай умирать, слышишь? Если хочешь им доказать – не вздумай умирать. Я передам им, что ты ушел. Слышишь, ушел!
– Слышу.
– Не умирай.
– Пока не кончится ноябрь.
– Не говори глупостей, – Гаврилин попытался повысить голос, но сил на это не было.
– Чуть не забыл, – сказал Палач, из темноты вылетел небольшой плоский предмет.
– Что это?
– Записная книжка. Захочешь – отдашь начальству. Но лучше оставь себе.
– Что это?
– Наследство.
– Пошел ты!
– Это снег, или мне кажется?
Гаврилин посмотрел на рукав своего пальто. Небольшое белое пятнышко. Снежинка. Потом еще одна бесшумно опустилась на ткань.
– Снег, – зачарованно сказал Гаврилин.
– Мне пора, – сказал Палач.
– Удачи, – сказал Гаврилин в темноту.
Не ответил. Не ответил Палач.
Гаврилин закрыл глаза, и ему показалось, что темная глубина мягко проглатывает его. Нет. Не хватало только уснуть и замерзнуть.
Гаврилин набрал номер на телефоне.
– Да? – как всегда Хорунжий взял трубку после первого гудка.
– Это я.
– Жив?
– Не уверен.
– Что-то серьезное?
– Заедь за мной, – сказал Гаврилин.
– Ты сейчас где?
– Знаешь парк, возле стадиона? Там еще ресторан «Старая крепость».
– Знаю.
– Только ты к ресторану не подъезжай, там сейчас людно будет.
– Понял.
– На полпути от него к стадиону, под деревом, сижу я. И еще минут двадцать попытаюсь не заснуть.
– Буде через пятнадцать минут, – сказал Хорунжий.
– Жду.
Ждать, это профессиональное умение наблюдателей. Сидеть и ждать, лежать и ждать, умирать и ждать.
Гаврилин на ощупь нашел возле себя блокнот Палача. Наследство. Возникло желание выбросить, но он удержался.
Наследство.
Снег усилился. Зима. Гаврилин поймал несколько снежинок ртом. Теперь ноябрь закончился наверняка. Дался ему этот ноябрь.
Хочется спать.
Что-то он давно не спал. Или это от потери крови?
Его кровь медленно вытекает из него, стекает на землю. В грязь.
Как там у великого? Кровь и песок? Это у них там кровь стекает на белый раскаленный песок. У нас она течет на грязь, жирную комковатую грязь. И сама становится грязью.
Лечь и уснуть.
Подал голос мобильный телефон.
– Да? – сказал Гаврилин.
– Саша? – мужской уверенный голос.
– Саша.
– Мы, простите, прослушивали ваш телефон. Вы серьезно ранены?
– А вам какое дело?
– Я тот, кому подчинялся Артем Олегович.
– Извините, не могу встать по стойке смирно.
– Я могу прислать за вами людей.
– За мной уже едет Хорунжий.
Пауза. Заботливые какие! Просто отцы родные.
Приедут и добьют, чтоб не мучился.
– Пусть Хорунжий отвезет в частную клинику «Гиппократ». Я там всех предупрежу.
– Хорошо, – у Гаврилина уже не было ни сил, ни желания говорить.
– Теперь связь вы будете поддерживать со мной.
– Связь? Меня передумали отправлять на заслуженный отдых?
– Передумали. Подлечитесь, тогда поговорим серьезнее.
– Я должен испытывать, наверное, счастье?
– Насколько я понимаю, вы сейчас должны испытывать боль, судя по голосу.
– Есть немного.
Снова пауза. Такое впечатление, что этими паузами собеседник отчеркивает одну тему от другой.
– Что с Палачом?
– Ушел.
– Остальные?
– Остальные остались там, в ресторане. Он позаботился.
– Куда ушел?
– Откуда я знаю? Он, кстати, просил передать, что машина с двумя сотнями килограммов пластиковой взрывчатки находится в подземном гараже Центра досуга. Время взрыва – сегодня в семь утра.
– Мы успеем.
– Вы решили пощадить людей? – почти удивился Гаврилин.
– Давайте поговорим об этом при встрече.
– Как скажете.
– Меня, кстати, зовут Григорий Николаевич.
– Очень приятно. Можно я выключу телефон?
– Клиника «Гиппократ». Удачи.
Григорий Николаевич. Артем Олегович. Григорий Николаевич.
Перед глазами поплыли разноцветные пятна. Что делать? Гаврилин вспомнил, как Палач поднес к виску пистолет и нажал на спуск. Неплохой выход, если подумать.
Гаврилин вытащил из кармана пальто пистолет. Одним легким движением пальца. Одним легким движением.
И он будет лежать, неловко запрокинувшись на бок, и белые снеговые мухи будут садиться на его кровь, и не будут таять.
Он слишком много сегодня видел трупов. И даже внес в это дело посильный вклад.
Гаврилин нащупал спусковой крючок. Одним движением пальца.
Не умирай, сказал он Палачу. Они хотели, чтобы ты умер. Выживи.
Пока не кончится ноябрь, ответил Палач.
Гаврилин отбросил пистолет в сторону. Жить.
Он попытался ловить снежинки ртом, но их больше не было. Те, что успели упасть на землю, медленно исчезали.
Гаврилин осторожно спрятал блокнот Палача во внутренний карман пиджака. Все-таки, наследство.
… Зима в том году так и не наступила.