Страница:
Йен окс Тамма, тайный советник уезда Медовый Берег -- получил
его из рук гнорра, прошло несколько более полугода. За это
время Эгин обнажал "облачный" меч трижды. И трижды по его
небесной красоты клинку ползли белесые облака. И трижды клинок
омывался от облаков кровью. А от крови клинок омывался водой и
заговоренным льняным платком -- в точности таким, какой полчаса
назад отер ноги Лормы от крови иного смысла.
Эгин не понимал, почему вдруг эта женщина с мужским шрамом
решила убить Сорго. Он не понимал, отчего сам столь яростен,
отчего за стенами зала с протяжным и мощным ревом, неторопливо
затопляя отблесками стекла, полыхнула оранжевая зарница и
отчего пол под его ногами пошел вверх, словно бы совершая
глубокий и тягостный вздох.
Сейчас вокруг него происходило нечто, что будет им
осмыслено и понято значительно позже. А пока что Эгин просто
делал то, к чему вели его обнаженный меч и Раздавленное Время,
хотя о последнем он пока и не догадывался.
Эгин успел. Когда "трехладонный" нож жены управляющего,
дописывая гибельную дугу, приблизился к сердцу Сорго как раз на
расстояние трех ладоней, Эгин был от женщины в точности на
расстоянии вытянутого клинка. И его меч обагрился кровью. И
Раздавленное Время выплюнуло аррума обратно.
-- Ш-ш-шилолова кровь, -- шипела от боли супруга
управляющего, тряся кистью, удар по которой Эгин изо всех сил
пытался направить плашмя. Но очень сложно пробить боковой удар
плашмя чисто, милостивые гиазиры. Поэтому Эгин не только выбил
у нее "трехладонный" нож, но также расшиб костяшки и рассек
несколько худых вен на тыльной стороне ладони, кровью каковых,
к счастью, его клинок вроде бы насытился. По крайней мере,
временно.
Сорго, который-таки сильно вывел Эгина из себя, тоже
досталось изрядно. Свой второй удар Эгин направил беснующемуся
учителю по кадыку и тот вместо воя перешел на хриплый кашель,
что было все-таки легче. Его Эгин тоже бил плашмя и на этот раз
очень чисто. Убивать Сорго не стоило. Зачем?
Все произошло так быстро, что кроме Эгина и, быть может,
жены управителя, никто ничего не успел сообразить. Это было
хорошо.
Остальное было плохо, ибо окна уже струились градом
звенящих осколков стекла и вот теперь пол под ногами вздрогнул
по-настоящему сильно. И вот теперь это заметили все. А самый
неловкий из четырех пастухов-разбойников Круста даже упал.
Со двора донесся чей-то истошный вопль. Совершенно
нечленораздельный. И вслед за ним другой, более вразумительный.
"Убивают! -- голосила женщина. -- На помощь!" И -- спустя
несколько мгновений -- короткий взвизг: "Цармада, ты?!"
БАГРЯНЫЙ ПОРТ, 56 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
Двенадцатый день месяца Белхаоль
Бурая змея Ан-Эгера между по-весеннему свежими,
изумрудными полями ячменя. Теплое, сапфирово-синее море Савват
-- и бурая клякса размерами в добрых четыре лиги, пятнающая его
священные волны вокруг Багряного Порта. Здесь живородные,
жирные илом воды Ан-Эгера встречаются с морем. Здесь с морем
встречается великая степь Асхар-Бергенна.
Сто лет назад Эгин Мирный, величайший воитель Тернауна,
разбил среди невысоких холмов на правом берегу Ан-Эгера
грютские орды и протянул руку к желанному морю. И в дельте
Ан-Эгера вырос Багряный Порт. Потому что в ту жестокую неделю
после избиения грютов, когда безмолвствовали сытые волки и
вороны в степи, воды Ан-Эгера были багровы от вражьей крови.
Всю неделю. А когда-то, во времена цветущего могущества
Асхар-Бергенны, струи Ан-Эгера, говорят, всегда были красными,
как кровь.
Ихша никогда не верил этому, ибо не был поэтом. Река не
может течь кровью год. Не может даже и неделю, как о том
написал Альгорг, придворный историк Эгина Мирного. Призраки
погибших грютов не могут переговариваться, стоя на вершинах
Пяти Медных Курганов, как о том брехал тот лекаришко, безумный
пастырь пиявок, заклинатель улиток. А Великое Княжество Варан
не может вечно видеть мирные сны под несокрушимым Сводом
Равновесия. Ихша был реалистом, ибо к тому склоняли его титул,
должность, деньги и страх. Страх потерять деньги, должность и
титул.
Уже два года Ихша занимался Вараном, Сводом Равновесия и
новым гнорром лично. Два года Ихша выслушивал все новые
небылицы. Два года перебирал скудные трофеи, собранные его
людьми по всей Сармонтазаре. Все сплошь мусор. Все.
Сегодня с утра Ихша подавился фиником и был теперь зол,
словно степная гадюка под конским копытом. Круглый стол по
правую руку от Ихши был уставлен яствами в количестве
достаточном, чтобы накормить четырех воинов. И еще там были
ненавистные Ихше финики. И еще -- разбавленное вино. Ихша
прихлебывал его из большой низкой чаши, но оно не приносило ему
ни наслаждения, ни даже покоя. Так -- скисшая кровь местной
лозы. И даже прохлада, словно бы стекающая ручьями с опахал в
руках четырех звероподобных телохранителей, не могла остудить
недобрый горячечный пыл, который охватил Ихшу с первых же слов
своего советника. Но пока что Ихша молчал, предоставив тому
медлительно повествовать о результатах своего годового
пребывания в Пиннарине.
-- ...таким образом, все эти замыслы не увенчались
успехом, поскольку были пресечены Сводом Равновесия еще на
стадии первичного воплощения.
И тогда Ихша не выдержал. Он недобро прищурился и
совершенно спокойным, негромким голосом спросил:
-- Как думаешь, Адорна-генан, сколько раз я входил к
женщине?
Советник от неожиданности стал белым, как полотно, потом
красным, словно сердцевина арбуза, и наконец, заикаясь,
пробормотал:
-- Полагаю... полагаю, ты, Желтый Дракон... -- и, отыскав
наконец выход, закончил:
-- ...Делал это столько раз, сколько желал ты, сколько
желала твоя женщина и еще за каждую ночь трижды -- во имя Стен
Магдорна!
Ихша усмехнулся.
-- Пусть так. А сколько у меня получилось детей,
по-твоему?
Адорн вновь смешался.
-- Это мне не ведомо, Желтый Дракон. Полагаю, много...
-- Восемнадцать, Адорна-генан, восемнадцать. И каждый --
плод моих ночных стараний, увенчавшихся успехом. Но
восемнадцать -- это не тысяча восемьсот и не восемьдесят тысяч.
Так вот, Адорна-генан, я был с женщинами много чаще, чем
сотворил детей, и разве интересно все это моему девятнадцатому
ребенку, которого нет? Ему, нерожденному, нет дела ни до моих
любовных подвигов, ни до моих преуспеяний в деле умножения
потомства. И разве интересно мне, Адорна-генан, что ты делал
год в Варане, если ты не сделал ничего?
-- Люди Свода Равновесия коварны и сильны. Мы ничего не
могли предпринять во вражьей столице сверх того что сделали,
клянусь Стенами Магдорна! -- Адорн истово припал на одно колено
и поцеловал каменный пол веранды, на которой происходила
беседа.
-- Я верю тебе. Подымись, -- обманчиво-ласково сказал
Ихша, махнув рукой. -- Ты, наверное, голоден с дороги. Съешь
финик.
-- Благодарю тебя, Желтый Дракон.
Адорн подошел к столу, взял финик, вяло пожевал его и
деликатно сплюнул косточку на серебряный поднос.
-- Постой, постой, Адорна-генан! -- брови Ихши удивленно
взметнулись. -- Ты же не постиг самой сути плода! Ты поглотил
лишь оболочку. А твердую суть?
Адорн несмело взглянул в лицо своему повелителю и понял,
что отказываться нельзя. Он взял косточку и, вздохнув, с трудом
проглотил ее. Почти сразу его начал душить кашель, но страх
победил боль и покрасневший Адорн, пересилив себя, просипел:
-- Благодарю тебя, Желтый Дракон.
-- Мне не нужна благодарность. Мне нужна истина, -- и
только теперь, первый раз за весь разговор с Адорном, в голосе
Ихши зазвучало его жестокое прошлое.
Борцовские арены Тернауна, где никогда не дерутся за
деньги -- только за жизнь. Императорская гвардия,
"красногребенчатые", мрачная сутолока кровавых дворцовых
интриг. Он, Ихша, был в гвардии рядовым меченосцем. Потом --
десятником. После -- командовал сдвоенной сотней и имел
должность Блюстителя Дворцового Въезда. Именно исполинская туша
Ихши выросла в сонный предрассветный час перед отчаянными
кавалеристами придворной сартоны, чьи офицеры решили
"прочистить дворцовые клоаки от лишнего дерьма", разумея под
последним правящую династию Оретов. Ихша во главе своих
"красногребенчатых" встретил их на Дворцовом Въезде, под сенью
раскидистых платанов, и никто не вышел из-под деревьев живым.
Никто -- ни сартонанты, ни "красногребенчатые".
Днем, когда обстоятельные труповозы вчетвером грузили тело
Ихши на телегу, багрово-черное месиво, сплошь скрывавшее лицо
сотника, дало трещину и победитель, едва ворочая одеревеневшим
языком, властно потребовал: "На колени, в прах перед Пламени
Равным!" "Пламени Равный" -- так в империи именовался командир
"красногребенчатых". По своей власти -- одно из десяти
влиятельнейших лиц государства. Доспехи Ихши вместе с
отличительными знаками сотника были иссечены до неузнаваемости,
труповозами были угрюмые обнищавшие рыбаки и они, недобро
пересмеиваясь, стали Ихшу добивать. Дескать, ты лучше все-таки
отдыхай, солдатик, свое ты уже отвоевал, да и в рассудке
повредился не на шутку. Ихша, исполин семи локтей росту,
задавил всех четверых голыми руками.
Ихша не повредился тогда в рассудке. Он действительно стал
Пламени Равным и лично выгрыз из своего предшественника
признание в главенстве над заговором сартонантов против
династии Оретов. Ихша пробыл начальником "красногребенчатых"
два года, а после получил от императора дружеский совет --
принять Хилларн, Северо-Восточную провинцию государства, и
вместе с ней -- жезл Желтого Дракона.
-- Ешь еще, -- благосклонно кивнул Ихша Адорну. Тот
потянулся дрожащей рукой за следующим фиником.
Если бы Вечность могла стать именно такой, Ихша назвал бы
ее прекрасной.
Адорна больше не держали ноги. Он два часа ел финики и
глотал проклятые косточки под размеренные разглагольствования
Ихши.
Адорн в полном изнеможении упал на колени, придерживаясь
рукой за край стола. Телохранитель во второй раз унес
опорожненное блюдо и вернулся со свежим, наполненным до краев
проклятыми финиками.
-- Видишь ли, Адорна-генан, человек, который не знает цены
собственной жизни, не знает ничего. Ни истины, ни славы, ни
любви. Иначе тоже верно. Человек, не знающий цены любви, не
знает цены истине. Сегодня утром финик застрял в моем горле и я
едва не подавился им насмерть. Финик хотел убить меня, твоего
господина, Адорна-генан. А финики -- хитрые бестии. Если уж они
возьмутся за кого-то -- никогда от своего не отступятся. Смерть
обошла меня стороной, Адорна-генан, но мне нужно платить ей
откупные. Чужой жизнью. Ты ведь любишь своего господина,
Желтого Дракона?
-- Да, -- выдохнул Адорн и упал окончательно,
переломленный напополам приступом лающего кашля. У советника
пошла горлом кровь и алое пятно расползлось вокруг его головы
на ослепительно-белых плитах дворцовой террасы.
-- Ты поступаешь плохо, не надо пачкать здесь, -- протянул
Ихша. Он собирался уже приказать своим телохранителям уволочь
советника в каменный мешок, когда за его спиной раздались шаги
и, бросив косой взгляд на корчи Адорна, перед Ихшей появился
Секретарь Жезла.
-- К тебе пришел Аффисидах, Желтый Дракон.
-- Чего ему? -- настроение у Ихши постепенно улучшалось и
он был не против перекинуться парой-тройкой слов с безумным
пастырем пиявок. В противном случае он приказал бы вытолкать
его взашей и гнать пинками до самого Ан-Эгера.
-- Говорит, что принес тебе нечто доброе.
-- Ладно. Введи бесноватого.
-- Продлись, как Хрустальный Век Магдорна, --
приветствовал Аффисидах наместника Хилларна. Голос его был
мутен, словно старческая слеза и лишь в глубине глаз лекаря
Ихша приметил искорки торжества.
-- Продлись и ты, -- кивнул Ихша.
Лекарь был немолод. Долгие ночные бдения, постоянная
близость к заговоренным камням и ядам, болотные испарения земли
ноторов -- все это не шло на пользу коже и крови, плоти и двум
цветам желчи Аффисидаха. А главное -- возня с древними
рукописями. Среди пергаментов попадались очень злые --
отравленные, испивающие жизнь по капле, выпархивающие огненными
бабочками прямо в лицо своему незадачливому читателю. И все как
один -- исподволь туманящие рассудок, подобно дым-глине Синего
Алустрала.
По мнению Ихши, лекарю было суждено "продлиться" не
дольше, чем на ближайшие три-четыре года. Свое приветствие он
счел отменной шуткой. И хохотнул.
Лекарь вежливо улыбнулся и сел прямо на плиты террасы,
скрестив ноги в "южном кресте". Аффисидах мерз даже во дни
знойного лета на берегах Ан-Эгера. Он всегда прятал свое тело
под шерстяной накидкой. И сейчас, когда Аффисидах сел, он стал
похож на маленький шерстяной курган. Даже не курган -- а так,
кротовину. Кротовину под стопами Ихши, Желтого Дракона,
Человека-Горы.
Согласно этикету, вошедшему полагалось помолчать некоторое
время, чтобы проникнуться величием императорского ставленника в
земле инородцев, где тот служит благу всеобщего сопроцветания.
-- Где ты был на этот раз? -- насмешливо спросил Ихша,
нарушая молчание. -- Снова искал семена Огненной Травы или
копался в болотах вокруг Хоц-Але?
-- Нет, Желтый Дракон. Слишком велика немочь моего тела,
чтобы блуждать по Империи, подобно слепому в солнечный день.
Для этого у меня есть сын.
-- Вот как? -- равнодушно ввернул Ихша, смутно припоминая
безмолвного бледного подростка, который некогда приходил вместе
с Аффисидахом и выполнял при том работу мальчика на побегушках.
Таскал за ним корзину со снадобьями, кипятил воду, возился с
большой ступой для измельчения порошков. Потом мальчишка исчез.
Исчез -- ну и ладно. Ихше не было до него никакого дела.
-- Да, именно так. Я никогда не хотел, чтобы он повторил
мою судьбу. Но мне нужен был помощник и я выучил сына всему,
что знал и умел сам. Ему как раз исполнилось семнадцать лет,
когда ты, Желтый Дракон, заложил на Глухих Верфях первую
"черепаху".
Ихша насторожился. "Черепахи" были его излюбленным детищем
и теперь их мог видеть каждый в военном порту. Но в свое время
первые "черепахи" строились под покровом строжайшей тайны, в
огромном крытом арсенале -- недаром ведь верфи именовались
Глухими.
-- Тогда я подумал: Желтый Дракон -- самый мудрый и
деятельный из всех наместников, которых помнит Хилларн. Желтый
Дракон -- рачительный хозяин, выжимающий из провинции все соки
во имя здравствующей династии. Сейчас император доволен Желтым
Драконом. Но Асхар-Бергенна не беспредельна, не бездонны
рудники Гэраяна и нельзя с восьми мер ячменя отдать в казну
девять. Поэтому мудрость Желтого Дракона простирается дальше, в
земли иноземцев. Но война с Севером -- чересчур дорогое и
рискованное предприятие, чтобы взор Желтого Дракона простирался
за Орис. И если бы Желтый Дракон хотел войны с северянами, он
строил бы не корабли, а разборные осадные башни и "дома
лучников". Значит, Желтый Дракон хочет воевать на море Савват.
С Аютом воевать нельзя, ибо "молнии" Гиэннеры в состоянии
отразить любого врага. И с Вараном воевать тоже нельзя, ибо
Свод Равновесия сейчас силен как никогда. С кем же хочет
воевать Желтый Дракон?
Ихша напрягся. За правильный ответ на этот вопрос любой из
его подданных мог быть отправлен на шестиступенчатую казнь. А
мог стать Правым Крылом Желтого Дракона.
-- Действительно, -- щелкнул пальцами Ихша. -- С кем?
-- Желтый Дракон собрался совершить невозможное. Желтый
Дракон хочет раздавить Варан. Раздавить раз и навсегда. А для
этого Желтому Дракону нужно уничтожить верхушку Свода
Равновесия. И в первую очередь -- молодого гнорра, -- отчеканил
Аффисидах. -- И если только Желтый Дракон будет благосклонен к
своему покорному слуге, ему удастся совершить невозможное.
-- Выпей вина. И налей мне тоже, -- хрипло сказал Ихша.
Слова лекаря просвистели для его ушей огненным бичом.
Желтый Дракон любил такие речи, особенно если за ними
стоял трезвый расчет, а не пустое бахвальство безумца.
-- Поэтому мой сын, -- продолжал Аффисидах, вежливо
пригубив вина и отставив чашу подальше в сторону, -- исполняя
мою волю, два года назад отправился в Варан. Семя славы должно
произрасти на почве грядущей войны, но прежде эту почву следует
приуготовить. Так сказал я на прощание своему сыну,
напутствовав его искать слабость Варана. Прошло два года и мой
сын возвратился не с пустыми руками. Среди прочих владений
варанского князя есть одно, казалось бы, ничем не
примечательное. В нем мой сын разыскал то, что даст нам силу, а
Варану -- сокрушение. Имя этой земле -- Медовый Берег.
Ночь со Второго на Третий день месяца Алидам
Кедровая Усадьба называлась так потому что на ее постройку
некогда ушла огромная роща вековых кедров. Выстроенная на
расчищенном от валунов щебенистом холме близ предгорий Большого
Суингона, она представляла из себя по существу и жилой дом, и
крепостцу, и родовое гнездо рода Гутуланов.
Эгин знал, что любая благородная семья Синего Алустрала
строит такие же. Но только каменные, огромные, вознесенные над
морем на неприступных утесах. Так делают в Синем Алустрале, ибо
там все боятся всех, а император, сидящий за тысячу лиг от тебя
в столице на совсем другом острове, не в состоянии толком
нагнать страху на твоего алчного соседа. Но в Варане есть Свод
Равновесия, который защищает всех и каждого от всякого и
каждого. Поэтому даже очень благородным и богатым настоящие
укрепленные замки строить незачем. А в провинциальном
захолустье может и хотели бы, да чересчур бедны.
Кедровая Усадьба, например, представляла из себя всего
лишь неправильный пятиугольник бревенчатых стен, обсыпанных
земляными откосами по внешнему обводу, две сторожевых башни и,
собственно, добротный жилой дом со своей собственной башней, на
вершине которой должен был бы сейчас находиться тайный советник
Йен окс Тамма, созерцая небеса в звездоглядную трубу.
Увы, вместо этого Эгин стоял у окна гостевого зала и, не
торопясь прятать "облачный" клинок в ножны, всматривался в
подсвеченную факелами темноту на дворе. А там, подтверждая его
самые худшие интуитивные опасения, творилось что-то жуткое.
Эгин неплохо видел и, главное, после Второго Посвящения
неплохо чувствовал то, что следует видеть и чувствовать арруму
Свода. То, что видел и чувствовал Эгин, было смертью, ужасом и
еще чем-то, что он сейчас был не в состоянии осмыслить.
Одной из двух сторожевых башен Кедровой Усадьбы больше не
было. На ее месте зиял непроглядной чернотой пролом.
Надо полагать, вспышка и грохот, от которого несколько
мгновений назад высадило стекла, были произведены "гремучим
камнем" или аютской даггой. Здесь, в захолустье, от любого из
этих предположений холодела спина. Не может быть, чтобы здесь
кто-то мог располагать тайнами эверонотов или секретами аютской
Гиэннеры. Однако, сокрушить в одно мгновение боковую башню,
сложенную из пятиладонных кедровых бревен -- дело нешутейное.
"Когда видишь то, чего не может быть, глаза превыше разума".
Через пролом в стене во внутренний двор Кедровой Усадьбы
проникли несущие смерть. Кто они? Это оставалось для Эгина
полнейшей загадкой. Но то, что они несут смерть, было слышно по
истошным воплям в полумраке -- заспанная дворовая челядь и
вооруженные пастухи Круста явно погибали от чьей-то беспощадной
и сильной руки. Факела, которые держали в руках неизвестные
люди, одетые на манер любой здешней голытьбы и вооруженные по
преимуществу топорами, не давали света той части двора, где у
основания господского дома ютились флигеля прислуги. А самое
важное сейчас происходило именно во флигелях, потому что именно
туда смерть пришла первой. Эгин и слышал, и чувствовал это.
Люди с факелами (а их было около двадцати -- довольно
много по здешним меркам) не торопились приближаться. Они ждали,
пока загадочный кто-то (или что-то) выполнит всю черную работу
за них. На горцев эти люди похожи не были. На горожан -- тоже.
Итого, два варианта: либо Круст что-то не поделил со своими
людьми и теперь они пришли мстить жадному господину, либо Круст
что-то не поделил со своим соседом Багидом, хозяином Серого
Холма, и теперь люди Багида пришли распустить красного тритона
по всему крустову поместью.
За спиной Эгина Круст срывающимся голосом отдавал
приказания своим телохранителям, никак не унималась едва
раненная Эгином супруга управителя и вообще царил полный хаос
-- уменьшенное зеркальное отражение той леденящей кровь
невнятицы, которая творилась сейчас в темноте.
И все происходило очень быстро. Очень и очень быстро. Эгин
почему-то подумал, что на губах Лормы еще жив его, Эгина,
солоноватый вкус.
За порядок и спокойствие в уезде Медовый Берег в первую
очередь отвечал он, тайный советник Йен окс Тамма, и он же --
аррум Опоры Вещей. Все что успело уложиться в последних два
коротких колокола, превосходило пределы мыслимого. Для него,
Эгина, начиналась тяжелая работа. Ну что же -- пора работать. И
ломать из себя гражданского тайного советника теперь уже
совершенно бессмысленно.
-- Именем Князя и Истины! -- заревел Эгин. -- Немедленно
прекратить! Это говорю я -- Эгин, аррум Опоры Вещей!!!
В подтверждение своего ора Эгин достал свою Внешнюю Секиру
и выставил в окно. Сорок Отметин Огня на его жетоне блеснули в
сумраке крошечными, но очень яркими голубыми искорками.
К собственному немалому удивлению, он был услышан. Четыре
стрелы выпорхнули из темноты. Выпорхнули совершенно неожиданно
-- Эгин не мог и помыслить, что кто-то здесь осмелится стрелять
в аррума -- и поэтому он был слишком расслаблен, чтобы суметь
отвести их.
Одна стрела звякнула о жетон и отскочила прочь. Другая, о
Шилол, надорвала ему правое ухо и скользнула дальше, ему за
спину. Третья и четвертая попали бы ему прямо в сердце, не
повстречайся они с заговоренной сталью очень тонкого и
подогнанного точно по его мерке легкого нагрудника. Такие носят
только аррумы и пар-арценцы. Такие простой стрелой не возьмешь.
Лучшие доспехи есть лишь у гнорра.
Эгин мгновенно присел, оглянулся за спину, увидел, что
пастухи, обнажая свои кургузые мечи, опрометью покидают зал,
Круст Гутулан оседает на пол со стрелой под затылком ("Она ведь
предназначалась для меня", -- с отстраненной хладнокровием
насмерть перепуганного человека подумал Эгин), а Лорма с
расширенными от ужаса глазами смотрит на него и не понимает, не
понимает, не понимает ровным счетом ничего.
Супруга управляющего сплюнула на затихшего Сорго, который
неподвижно валялся на столе словно отыгравшая механическая
кукла, перехватила свой нож в левую руку и пошла прочь из зала
вслед за пастухами. И только сам управляющий не ушел. Он присел
на колени у головы упавшего Круста, наклонился и что-то
зашептал тому в ухо. Заклинания? Проклятия? Эгину было все
равно.
Все. Разговоры закончены. После четырех стрел, выпущенных
в него из темноты, аррум Свода Равновесия имеет право
испепелить весь Медовый Берег. Если сможет, конечно. По этому
вопросу Эгина начали одолевать серьезные сомнения.
Эгин поцеловал свой клинок прямо в ползущее по нему
иссиня-черное облако (ого! такого раньше не случалось) и
выпрыгнул в окно. Там было совсем невысоко -- локтей пятнадцать
-- да и внизу его ожидала отнюдь не земля, а мягкая соломенная
крыша флигеля.
Эгин ожидал, что его ноги соприкоснутся с крышей флигеля
через три четверти удара сердца. Этого, однако, не произошло,
ибо в тот момент, когда его подошвы были в каких-то считанных
пальцах от соломы, флигель неожиданно ухнул вниз, словно
тонущий корабль -- в пучины морские. Поэтому лететь пришлось
целых два удара сердца и Эгин успел испугаться. Это что же
такое, милостивые гиазиры -- то у них башни взрываются, то дома
под землю проваливаются!
Но потом пугаться стало некогда. С легкостью пробив
плотные вязанки соломы, сломав жерди перекрытий, Эгин упал на
что-то мягкое. Когда его тело, следуя инерции падения,
опустилось на корточки, а левая рука для подстраховки уперлась
в это самое мягкое и, как оказалось, липкое, Эгин понял, что
стоит на окровавленном человеческом теле. Он замер, выставив
перед собой меч.
Сверху, через пробитую крышу, доносились крики.
Преимущественно, ругня крустовых пастухов. Одного, кажется,
задели стрелой. Другой торжествующе вопил -- наверное, сам
задел кого-то своим метательным ножом.
Здесь, внизу, было темно и тихо. Только с угрожающим
шорохом в противоположном углу осыпалась земля. Эгин шевельнул
ноздрями. Да, чуть сырая глинистая земля, кровь, кислятина --
ужинали здесь чем-то не очень вкусным -- и едва уловимый смрад
паленого. Что палили? Неизвестно. И -- совершенно незнакомый
тошнотворный запах, исходящий, кажется, от пола. И -- никакого
живого запаха. Сплошь мертвечина. Отличный домик.
Засиживаться здесь надолго, выставив меч и принюхиваясь к
темноте, Эгин не собирался. До потолка было недалеко. Он
осторожно поднялся в полный рост. Если вытянуть вверх руку, то
ее ладонь выглянет на поверхность. Итак, если вернуть меч
ножнам, вновь присесть, подобраться, вспомнить несложные слова
Легкости, а потом старательно подпрыгнуть...
его из рук гнорра, прошло несколько более полугода. За это
время Эгин обнажал "облачный" меч трижды. И трижды по его
небесной красоты клинку ползли белесые облака. И трижды клинок
омывался от облаков кровью. А от крови клинок омывался водой и
заговоренным льняным платком -- в точности таким, какой полчаса
назад отер ноги Лормы от крови иного смысла.
Эгин не понимал, почему вдруг эта женщина с мужским шрамом
решила убить Сорго. Он не понимал, отчего сам столь яростен,
отчего за стенами зала с протяжным и мощным ревом, неторопливо
затопляя отблесками стекла, полыхнула оранжевая зарница и
отчего пол под его ногами пошел вверх, словно бы совершая
глубокий и тягостный вздох.
Сейчас вокруг него происходило нечто, что будет им
осмыслено и понято значительно позже. А пока что Эгин просто
делал то, к чему вели его обнаженный меч и Раздавленное Время,
хотя о последнем он пока и не догадывался.
Эгин успел. Когда "трехладонный" нож жены управляющего,
дописывая гибельную дугу, приблизился к сердцу Сорго как раз на
расстояние трех ладоней, Эгин был от женщины в точности на
расстоянии вытянутого клинка. И его меч обагрился кровью. И
Раздавленное Время выплюнуло аррума обратно.
-- Ш-ш-шилолова кровь, -- шипела от боли супруга
управляющего, тряся кистью, удар по которой Эгин изо всех сил
пытался направить плашмя. Но очень сложно пробить боковой удар
плашмя чисто, милостивые гиазиры. Поэтому Эгин не только выбил
у нее "трехладонный" нож, но также расшиб костяшки и рассек
несколько худых вен на тыльной стороне ладони, кровью каковых,
к счастью, его клинок вроде бы насытился. По крайней мере,
временно.
Сорго, который-таки сильно вывел Эгина из себя, тоже
досталось изрядно. Свой второй удар Эгин направил беснующемуся
учителю по кадыку и тот вместо воя перешел на хриплый кашель,
что было все-таки легче. Его Эгин тоже бил плашмя и на этот раз
очень чисто. Убивать Сорго не стоило. Зачем?
Все произошло так быстро, что кроме Эгина и, быть может,
жены управителя, никто ничего не успел сообразить. Это было
хорошо.
Остальное было плохо, ибо окна уже струились градом
звенящих осколков стекла и вот теперь пол под ногами вздрогнул
по-настоящему сильно. И вот теперь это заметили все. А самый
неловкий из четырех пастухов-разбойников Круста даже упал.
Со двора донесся чей-то истошный вопль. Совершенно
нечленораздельный. И вслед за ним другой, более вразумительный.
"Убивают! -- голосила женщина. -- На помощь!" И -- спустя
несколько мгновений -- короткий взвизг: "Цармада, ты?!"
БАГРЯНЫЙ ПОРТ, 56 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
Двенадцатый день месяца Белхаоль
Бурая змея Ан-Эгера между по-весеннему свежими,
изумрудными полями ячменя. Теплое, сапфирово-синее море Савват
-- и бурая клякса размерами в добрых четыре лиги, пятнающая его
священные волны вокруг Багряного Порта. Здесь живородные,
жирные илом воды Ан-Эгера встречаются с морем. Здесь с морем
встречается великая степь Асхар-Бергенна.
Сто лет назад Эгин Мирный, величайший воитель Тернауна,
разбил среди невысоких холмов на правом берегу Ан-Эгера
грютские орды и протянул руку к желанному морю. И в дельте
Ан-Эгера вырос Багряный Порт. Потому что в ту жестокую неделю
после избиения грютов, когда безмолвствовали сытые волки и
вороны в степи, воды Ан-Эгера были багровы от вражьей крови.
Всю неделю. А когда-то, во времена цветущего могущества
Асхар-Бергенны, струи Ан-Эгера, говорят, всегда были красными,
как кровь.
Ихша никогда не верил этому, ибо не был поэтом. Река не
может течь кровью год. Не может даже и неделю, как о том
написал Альгорг, придворный историк Эгина Мирного. Призраки
погибших грютов не могут переговариваться, стоя на вершинах
Пяти Медных Курганов, как о том брехал тот лекаришко, безумный
пастырь пиявок, заклинатель улиток. А Великое Княжество Варан
не может вечно видеть мирные сны под несокрушимым Сводом
Равновесия. Ихша был реалистом, ибо к тому склоняли его титул,
должность, деньги и страх. Страх потерять деньги, должность и
титул.
Уже два года Ихша занимался Вараном, Сводом Равновесия и
новым гнорром лично. Два года Ихша выслушивал все новые
небылицы. Два года перебирал скудные трофеи, собранные его
людьми по всей Сармонтазаре. Все сплошь мусор. Все.
Сегодня с утра Ихша подавился фиником и был теперь зол,
словно степная гадюка под конским копытом. Круглый стол по
правую руку от Ихши был уставлен яствами в количестве
достаточном, чтобы накормить четырех воинов. И еще там были
ненавистные Ихше финики. И еще -- разбавленное вино. Ихша
прихлебывал его из большой низкой чаши, но оно не приносило ему
ни наслаждения, ни даже покоя. Так -- скисшая кровь местной
лозы. И даже прохлада, словно бы стекающая ручьями с опахал в
руках четырех звероподобных телохранителей, не могла остудить
недобрый горячечный пыл, который охватил Ихшу с первых же слов
своего советника. Но пока что Ихша молчал, предоставив тому
медлительно повествовать о результатах своего годового
пребывания в Пиннарине.
-- ...таким образом, все эти замыслы не увенчались
успехом, поскольку были пресечены Сводом Равновесия еще на
стадии первичного воплощения.
И тогда Ихша не выдержал. Он недобро прищурился и
совершенно спокойным, негромким голосом спросил:
-- Как думаешь, Адорна-генан, сколько раз я входил к
женщине?
Советник от неожиданности стал белым, как полотно, потом
красным, словно сердцевина арбуза, и наконец, заикаясь,
пробормотал:
-- Полагаю... полагаю, ты, Желтый Дракон... -- и, отыскав
наконец выход, закончил:
-- ...Делал это столько раз, сколько желал ты, сколько
желала твоя женщина и еще за каждую ночь трижды -- во имя Стен
Магдорна!
Ихша усмехнулся.
-- Пусть так. А сколько у меня получилось детей,
по-твоему?
Адорн вновь смешался.
-- Это мне не ведомо, Желтый Дракон. Полагаю, много...
-- Восемнадцать, Адорна-генан, восемнадцать. И каждый --
плод моих ночных стараний, увенчавшихся успехом. Но
восемнадцать -- это не тысяча восемьсот и не восемьдесят тысяч.
Так вот, Адорна-генан, я был с женщинами много чаще, чем
сотворил детей, и разве интересно все это моему девятнадцатому
ребенку, которого нет? Ему, нерожденному, нет дела ни до моих
любовных подвигов, ни до моих преуспеяний в деле умножения
потомства. И разве интересно мне, Адорна-генан, что ты делал
год в Варане, если ты не сделал ничего?
-- Люди Свода Равновесия коварны и сильны. Мы ничего не
могли предпринять во вражьей столице сверх того что сделали,
клянусь Стенами Магдорна! -- Адорн истово припал на одно колено
и поцеловал каменный пол веранды, на которой происходила
беседа.
-- Я верю тебе. Подымись, -- обманчиво-ласково сказал
Ихша, махнув рукой. -- Ты, наверное, голоден с дороги. Съешь
финик.
-- Благодарю тебя, Желтый Дракон.
Адорн подошел к столу, взял финик, вяло пожевал его и
деликатно сплюнул косточку на серебряный поднос.
-- Постой, постой, Адорна-генан! -- брови Ихши удивленно
взметнулись. -- Ты же не постиг самой сути плода! Ты поглотил
лишь оболочку. А твердую суть?
Адорн несмело взглянул в лицо своему повелителю и понял,
что отказываться нельзя. Он взял косточку и, вздохнув, с трудом
проглотил ее. Почти сразу его начал душить кашель, но страх
победил боль и покрасневший Адорн, пересилив себя, просипел:
-- Благодарю тебя, Желтый Дракон.
-- Мне не нужна благодарность. Мне нужна истина, -- и
только теперь, первый раз за весь разговор с Адорном, в голосе
Ихши зазвучало его жестокое прошлое.
Борцовские арены Тернауна, где никогда не дерутся за
деньги -- только за жизнь. Императорская гвардия,
"красногребенчатые", мрачная сутолока кровавых дворцовых
интриг. Он, Ихша, был в гвардии рядовым меченосцем. Потом --
десятником. После -- командовал сдвоенной сотней и имел
должность Блюстителя Дворцового Въезда. Именно исполинская туша
Ихши выросла в сонный предрассветный час перед отчаянными
кавалеристами придворной сартоны, чьи офицеры решили
"прочистить дворцовые клоаки от лишнего дерьма", разумея под
последним правящую династию Оретов. Ихша во главе своих
"красногребенчатых" встретил их на Дворцовом Въезде, под сенью
раскидистых платанов, и никто не вышел из-под деревьев живым.
Никто -- ни сартонанты, ни "красногребенчатые".
Днем, когда обстоятельные труповозы вчетвером грузили тело
Ихши на телегу, багрово-черное месиво, сплошь скрывавшее лицо
сотника, дало трещину и победитель, едва ворочая одеревеневшим
языком, властно потребовал: "На колени, в прах перед Пламени
Равным!" "Пламени Равный" -- так в империи именовался командир
"красногребенчатых". По своей власти -- одно из десяти
влиятельнейших лиц государства. Доспехи Ихши вместе с
отличительными знаками сотника были иссечены до неузнаваемости,
труповозами были угрюмые обнищавшие рыбаки и они, недобро
пересмеиваясь, стали Ихшу добивать. Дескать, ты лучше все-таки
отдыхай, солдатик, свое ты уже отвоевал, да и в рассудке
повредился не на шутку. Ихша, исполин семи локтей росту,
задавил всех четверых голыми руками.
Ихша не повредился тогда в рассудке. Он действительно стал
Пламени Равным и лично выгрыз из своего предшественника
признание в главенстве над заговором сартонантов против
династии Оретов. Ихша пробыл начальником "красногребенчатых"
два года, а после получил от императора дружеский совет --
принять Хилларн, Северо-Восточную провинцию государства, и
вместе с ней -- жезл Желтого Дракона.
-- Ешь еще, -- благосклонно кивнул Ихша Адорну. Тот
потянулся дрожащей рукой за следующим фиником.
Если бы Вечность могла стать именно такой, Ихша назвал бы
ее прекрасной.
Адорна больше не держали ноги. Он два часа ел финики и
глотал проклятые косточки под размеренные разглагольствования
Ихши.
Адорн в полном изнеможении упал на колени, придерживаясь
рукой за край стола. Телохранитель во второй раз унес
опорожненное блюдо и вернулся со свежим, наполненным до краев
проклятыми финиками.
-- Видишь ли, Адорна-генан, человек, который не знает цены
собственной жизни, не знает ничего. Ни истины, ни славы, ни
любви. Иначе тоже верно. Человек, не знающий цены любви, не
знает цены истине. Сегодня утром финик застрял в моем горле и я
едва не подавился им насмерть. Финик хотел убить меня, твоего
господина, Адорна-генан. А финики -- хитрые бестии. Если уж они
возьмутся за кого-то -- никогда от своего не отступятся. Смерть
обошла меня стороной, Адорна-генан, но мне нужно платить ей
откупные. Чужой жизнью. Ты ведь любишь своего господина,
Желтого Дракона?
-- Да, -- выдохнул Адорн и упал окончательно,
переломленный напополам приступом лающего кашля. У советника
пошла горлом кровь и алое пятно расползлось вокруг его головы
на ослепительно-белых плитах дворцовой террасы.
-- Ты поступаешь плохо, не надо пачкать здесь, -- протянул
Ихша. Он собирался уже приказать своим телохранителям уволочь
советника в каменный мешок, когда за его спиной раздались шаги
и, бросив косой взгляд на корчи Адорна, перед Ихшей появился
Секретарь Жезла.
-- К тебе пришел Аффисидах, Желтый Дракон.
-- Чего ему? -- настроение у Ихши постепенно улучшалось и
он был не против перекинуться парой-тройкой слов с безумным
пастырем пиявок. В противном случае он приказал бы вытолкать
его взашей и гнать пинками до самого Ан-Эгера.
-- Говорит, что принес тебе нечто доброе.
-- Ладно. Введи бесноватого.
-- Продлись, как Хрустальный Век Магдорна, --
приветствовал Аффисидах наместника Хилларна. Голос его был
мутен, словно старческая слеза и лишь в глубине глаз лекаря
Ихша приметил искорки торжества.
-- Продлись и ты, -- кивнул Ихша.
Лекарь был немолод. Долгие ночные бдения, постоянная
близость к заговоренным камням и ядам, болотные испарения земли
ноторов -- все это не шло на пользу коже и крови, плоти и двум
цветам желчи Аффисидаха. А главное -- возня с древними
рукописями. Среди пергаментов попадались очень злые --
отравленные, испивающие жизнь по капле, выпархивающие огненными
бабочками прямо в лицо своему незадачливому читателю. И все как
один -- исподволь туманящие рассудок, подобно дым-глине Синего
Алустрала.
По мнению Ихши, лекарю было суждено "продлиться" не
дольше, чем на ближайшие три-четыре года. Свое приветствие он
счел отменной шуткой. И хохотнул.
Лекарь вежливо улыбнулся и сел прямо на плиты террасы,
скрестив ноги в "южном кресте". Аффисидах мерз даже во дни
знойного лета на берегах Ан-Эгера. Он всегда прятал свое тело
под шерстяной накидкой. И сейчас, когда Аффисидах сел, он стал
похож на маленький шерстяной курган. Даже не курган -- а так,
кротовину. Кротовину под стопами Ихши, Желтого Дракона,
Человека-Горы.
Согласно этикету, вошедшему полагалось помолчать некоторое
время, чтобы проникнуться величием императорского ставленника в
земле инородцев, где тот служит благу всеобщего сопроцветания.
-- Где ты был на этот раз? -- насмешливо спросил Ихша,
нарушая молчание. -- Снова искал семена Огненной Травы или
копался в болотах вокруг Хоц-Але?
-- Нет, Желтый Дракон. Слишком велика немочь моего тела,
чтобы блуждать по Империи, подобно слепому в солнечный день.
Для этого у меня есть сын.
-- Вот как? -- равнодушно ввернул Ихша, смутно припоминая
безмолвного бледного подростка, который некогда приходил вместе
с Аффисидахом и выполнял при том работу мальчика на побегушках.
Таскал за ним корзину со снадобьями, кипятил воду, возился с
большой ступой для измельчения порошков. Потом мальчишка исчез.
Исчез -- ну и ладно. Ихше не было до него никакого дела.
-- Да, именно так. Я никогда не хотел, чтобы он повторил
мою судьбу. Но мне нужен был помощник и я выучил сына всему,
что знал и умел сам. Ему как раз исполнилось семнадцать лет,
когда ты, Желтый Дракон, заложил на Глухих Верфях первую
"черепаху".
Ихша насторожился. "Черепахи" были его излюбленным детищем
и теперь их мог видеть каждый в военном порту. Но в свое время
первые "черепахи" строились под покровом строжайшей тайны, в
огромном крытом арсенале -- недаром ведь верфи именовались
Глухими.
-- Тогда я подумал: Желтый Дракон -- самый мудрый и
деятельный из всех наместников, которых помнит Хилларн. Желтый
Дракон -- рачительный хозяин, выжимающий из провинции все соки
во имя здравствующей династии. Сейчас император доволен Желтым
Драконом. Но Асхар-Бергенна не беспредельна, не бездонны
рудники Гэраяна и нельзя с восьми мер ячменя отдать в казну
девять. Поэтому мудрость Желтого Дракона простирается дальше, в
земли иноземцев. Но война с Севером -- чересчур дорогое и
рискованное предприятие, чтобы взор Желтого Дракона простирался
за Орис. И если бы Желтый Дракон хотел войны с северянами, он
строил бы не корабли, а разборные осадные башни и "дома
лучников". Значит, Желтый Дракон хочет воевать на море Савват.
С Аютом воевать нельзя, ибо "молнии" Гиэннеры в состоянии
отразить любого врага. И с Вараном воевать тоже нельзя, ибо
Свод Равновесия сейчас силен как никогда. С кем же хочет
воевать Желтый Дракон?
Ихша напрягся. За правильный ответ на этот вопрос любой из
его подданных мог быть отправлен на шестиступенчатую казнь. А
мог стать Правым Крылом Желтого Дракона.
-- Действительно, -- щелкнул пальцами Ихша. -- С кем?
-- Желтый Дракон собрался совершить невозможное. Желтый
Дракон хочет раздавить Варан. Раздавить раз и навсегда. А для
этого Желтому Дракону нужно уничтожить верхушку Свода
Равновесия. И в первую очередь -- молодого гнорра, -- отчеканил
Аффисидах. -- И если только Желтый Дракон будет благосклонен к
своему покорному слуге, ему удастся совершить невозможное.
-- Выпей вина. И налей мне тоже, -- хрипло сказал Ихша.
Слова лекаря просвистели для его ушей огненным бичом.
Желтый Дракон любил такие речи, особенно если за ними
стоял трезвый расчет, а не пустое бахвальство безумца.
-- Поэтому мой сын, -- продолжал Аффисидах, вежливо
пригубив вина и отставив чашу подальше в сторону, -- исполняя
мою волю, два года назад отправился в Варан. Семя славы должно
произрасти на почве грядущей войны, но прежде эту почву следует
приуготовить. Так сказал я на прощание своему сыну,
напутствовав его искать слабость Варана. Прошло два года и мой
сын возвратился не с пустыми руками. Среди прочих владений
варанского князя есть одно, казалось бы, ничем не
примечательное. В нем мой сын разыскал то, что даст нам силу, а
Варану -- сокрушение. Имя этой земле -- Медовый Берег.
Ночь со Второго на Третий день месяца Алидам
Кедровая Усадьба называлась так потому что на ее постройку
некогда ушла огромная роща вековых кедров. Выстроенная на
расчищенном от валунов щебенистом холме близ предгорий Большого
Суингона, она представляла из себя по существу и жилой дом, и
крепостцу, и родовое гнездо рода Гутуланов.
Эгин знал, что любая благородная семья Синего Алустрала
строит такие же. Но только каменные, огромные, вознесенные над
морем на неприступных утесах. Так делают в Синем Алустрале, ибо
там все боятся всех, а император, сидящий за тысячу лиг от тебя
в столице на совсем другом острове, не в состоянии толком
нагнать страху на твоего алчного соседа. Но в Варане есть Свод
Равновесия, который защищает всех и каждого от всякого и
каждого. Поэтому даже очень благородным и богатым настоящие
укрепленные замки строить незачем. А в провинциальном
захолустье может и хотели бы, да чересчур бедны.
Кедровая Усадьба, например, представляла из себя всего
лишь неправильный пятиугольник бревенчатых стен, обсыпанных
земляными откосами по внешнему обводу, две сторожевых башни и,
собственно, добротный жилой дом со своей собственной башней, на
вершине которой должен был бы сейчас находиться тайный советник
Йен окс Тамма, созерцая небеса в звездоглядную трубу.
Увы, вместо этого Эгин стоял у окна гостевого зала и, не
торопясь прятать "облачный" клинок в ножны, всматривался в
подсвеченную факелами темноту на дворе. А там, подтверждая его
самые худшие интуитивные опасения, творилось что-то жуткое.
Эгин неплохо видел и, главное, после Второго Посвящения
неплохо чувствовал то, что следует видеть и чувствовать арруму
Свода. То, что видел и чувствовал Эгин, было смертью, ужасом и
еще чем-то, что он сейчас был не в состоянии осмыслить.
Одной из двух сторожевых башен Кедровой Усадьбы больше не
было. На ее месте зиял непроглядной чернотой пролом.
Надо полагать, вспышка и грохот, от которого несколько
мгновений назад высадило стекла, были произведены "гремучим
камнем" или аютской даггой. Здесь, в захолустье, от любого из
этих предположений холодела спина. Не может быть, чтобы здесь
кто-то мог располагать тайнами эверонотов или секретами аютской
Гиэннеры. Однако, сокрушить в одно мгновение боковую башню,
сложенную из пятиладонных кедровых бревен -- дело нешутейное.
"Когда видишь то, чего не может быть, глаза превыше разума".
Через пролом в стене во внутренний двор Кедровой Усадьбы
проникли несущие смерть. Кто они? Это оставалось для Эгина
полнейшей загадкой. Но то, что они несут смерть, было слышно по
истошным воплям в полумраке -- заспанная дворовая челядь и
вооруженные пастухи Круста явно погибали от чьей-то беспощадной
и сильной руки. Факела, которые держали в руках неизвестные
люди, одетые на манер любой здешней голытьбы и вооруженные по
преимуществу топорами, не давали света той части двора, где у
основания господского дома ютились флигеля прислуги. А самое
важное сейчас происходило именно во флигелях, потому что именно
туда смерть пришла первой. Эгин и слышал, и чувствовал это.
Люди с факелами (а их было около двадцати -- довольно
много по здешним меркам) не торопились приближаться. Они ждали,
пока загадочный кто-то (или что-то) выполнит всю черную работу
за них. На горцев эти люди похожи не были. На горожан -- тоже.
Итого, два варианта: либо Круст что-то не поделил со своими
людьми и теперь они пришли мстить жадному господину, либо Круст
что-то не поделил со своим соседом Багидом, хозяином Серого
Холма, и теперь люди Багида пришли распустить красного тритона
по всему крустову поместью.
За спиной Эгина Круст срывающимся голосом отдавал
приказания своим телохранителям, никак не унималась едва
раненная Эгином супруга управителя и вообще царил полный хаос
-- уменьшенное зеркальное отражение той леденящей кровь
невнятицы, которая творилась сейчас в темноте.
И все происходило очень быстро. Очень и очень быстро. Эгин
почему-то подумал, что на губах Лормы еще жив его, Эгина,
солоноватый вкус.
За порядок и спокойствие в уезде Медовый Берег в первую
очередь отвечал он, тайный советник Йен окс Тамма, и он же --
аррум Опоры Вещей. Все что успело уложиться в последних два
коротких колокола, превосходило пределы мыслимого. Для него,
Эгина, начиналась тяжелая работа. Ну что же -- пора работать. И
ломать из себя гражданского тайного советника теперь уже
совершенно бессмысленно.
-- Именем Князя и Истины! -- заревел Эгин. -- Немедленно
прекратить! Это говорю я -- Эгин, аррум Опоры Вещей!!!
В подтверждение своего ора Эгин достал свою Внешнюю Секиру
и выставил в окно. Сорок Отметин Огня на его жетоне блеснули в
сумраке крошечными, но очень яркими голубыми искорками.
К собственному немалому удивлению, он был услышан. Четыре
стрелы выпорхнули из темноты. Выпорхнули совершенно неожиданно
-- Эгин не мог и помыслить, что кто-то здесь осмелится стрелять
в аррума -- и поэтому он был слишком расслаблен, чтобы суметь
отвести их.
Одна стрела звякнула о жетон и отскочила прочь. Другая, о
Шилол, надорвала ему правое ухо и скользнула дальше, ему за
спину. Третья и четвертая попали бы ему прямо в сердце, не
повстречайся они с заговоренной сталью очень тонкого и
подогнанного точно по его мерке легкого нагрудника. Такие носят
только аррумы и пар-арценцы. Такие простой стрелой не возьмешь.
Лучшие доспехи есть лишь у гнорра.
Эгин мгновенно присел, оглянулся за спину, увидел, что
пастухи, обнажая свои кургузые мечи, опрометью покидают зал,
Круст Гутулан оседает на пол со стрелой под затылком ("Она ведь
предназначалась для меня", -- с отстраненной хладнокровием
насмерть перепуганного человека подумал Эгин), а Лорма с
расширенными от ужаса глазами смотрит на него и не понимает, не
понимает, не понимает ровным счетом ничего.
Супруга управляющего сплюнула на затихшего Сорго, который
неподвижно валялся на столе словно отыгравшая механическая
кукла, перехватила свой нож в левую руку и пошла прочь из зала
вслед за пастухами. И только сам управляющий не ушел. Он присел
на колени у головы упавшего Круста, наклонился и что-то
зашептал тому в ухо. Заклинания? Проклятия? Эгину было все
равно.
Все. Разговоры закончены. После четырех стрел, выпущенных
в него из темноты, аррум Свода Равновесия имеет право
испепелить весь Медовый Берег. Если сможет, конечно. По этому
вопросу Эгина начали одолевать серьезные сомнения.
Эгин поцеловал свой клинок прямо в ползущее по нему
иссиня-черное облако (ого! такого раньше не случалось) и
выпрыгнул в окно. Там было совсем невысоко -- локтей пятнадцать
-- да и внизу его ожидала отнюдь не земля, а мягкая соломенная
крыша флигеля.
Эгин ожидал, что его ноги соприкоснутся с крышей флигеля
через три четверти удара сердца. Этого, однако, не произошло,
ибо в тот момент, когда его подошвы были в каких-то считанных
пальцах от соломы, флигель неожиданно ухнул вниз, словно
тонущий корабль -- в пучины морские. Поэтому лететь пришлось
целых два удара сердца и Эгин успел испугаться. Это что же
такое, милостивые гиазиры -- то у них башни взрываются, то дома
под землю проваливаются!
Но потом пугаться стало некогда. С легкостью пробив
плотные вязанки соломы, сломав жерди перекрытий, Эгин упал на
что-то мягкое. Когда его тело, следуя инерции падения,
опустилось на корточки, а левая рука для подстраховки уперлась
в это самое мягкое и, как оказалось, липкое, Эгин понял, что
стоит на окровавленном человеческом теле. Он замер, выставив
перед собой меч.
Сверху, через пробитую крышу, доносились крики.
Преимущественно, ругня крустовых пастухов. Одного, кажется,
задели стрелой. Другой торжествующе вопил -- наверное, сам
задел кого-то своим метательным ножом.
Здесь, внизу, было темно и тихо. Только с угрожающим
шорохом в противоположном углу осыпалась земля. Эгин шевельнул
ноздрями. Да, чуть сырая глинистая земля, кровь, кислятина --
ужинали здесь чем-то не очень вкусным -- и едва уловимый смрад
паленого. Что палили? Неизвестно. И -- совершенно незнакомый
тошнотворный запах, исходящий, кажется, от пола. И -- никакого
живого запаха. Сплошь мертвечина. Отличный домик.
Засиживаться здесь надолго, выставив меч и принюхиваясь к
темноте, Эгин не собирался. До потолка было недалеко. Он
осторожно поднялся в полный рост. Если вытянуть вверх руку, то
ее ладонь выглянет на поверхность. Итак, если вернуть меч
ножнам, вновь присесть, подобраться, вспомнить несложные слова
Легкости, а потом старательно подпрыгнуть...