Страница:
В мае 1891 г. на Литераторских мостках хоронили редактора газеты «Биржевые ведомости» П. С. Макарова. Присутствовавшие обратили внимание на плохое состояние могил: «памятники заросли, или зарыты, надписи стерты»[106]. На поминках было решено учредить специальное общество, «на обязанности которого лежало бы охранение на петербургских кладбищах от разрушения памятников на могилах ученых и литераторов и содержание их в порядке»[107]. Был даже опубликован проект устава, но дальше дело не двинулось. Иногда пресса сообщала о частных инициативах в этой области. Например, в 1896 г. «на средства В. Н. Викуловой были приведены в порядок могилы Л. А. Мея и А. А. Григорьева на Митрофаниевском кладбище»[108].
В 1910 г. Городская дума решила образовать особый капитал «для охранения могил известных деятелей на литературном и ученом поприщах» и поручила Комиссии по народному образованию составить их список. С 1911 г. выделяли пятьдесят рублей ежегодно на охрану могилы М. В. Ломоносова. Это были первые в Петербурге мероприятия по охране надгробных памятников[109].
Повышению внимания к старинным некрополям как историческим и художественным заповедникам способствовали работы Н. Н. Врангеля по петербургским и Ю. П. Шамурина по московским кладбищам, так же как и издание саитовских «некрополей»[110]. Академия художеств в 1912 г. изготовила гипсовые модели с художественных памятников Александро-Невской лавры работы И. П. Мартоса, М. И. Козловского и др. Фотограф Н. Г. Матвеев по заказу Академии в 1906–1910 гг. сфотографировал около ста пятидесяти надгробий на лаврских, Смоленских, Волковских кладбищах, в Новодевичьем монастыре и Сергиевой пустыни[111].
Определение Синода от 6 февраля 1897 г. указывало: «…попечение о содержании кладбищ в благолепном виде является естественным выражением того, не только уместного, но даже обязательного в христианах чувства уважения к праху предков и вообще близких, в вере скончавшихся, которое, проистекая из обуславливаемого родственною и христианскою взаимною любовию долга почтительного отношения к их памяти, вместе с тем основывается на вере нашей в непреложную истину бессмертия и будущего всеобщего воскрешения и в общение живых с прежде умершими»[112].
Уместно напомнить основные правила погребения и поминовения по православному христианскому обряду, неуклонно соблюдавшиеся в дореволюционном Петербурге. Над умирающим, которого следует исповедовать и причастить, читают отходную – «молитву на разлучение души от тела». Омывают мертвое тело под чтение псалмов и облачают в новую одежду. На тело кладут покров – саван, в напоминание о пеленах Иисуса Христа во гробе. В руки покойного вкладывают образ Спасителя, на голову помещают венчик с изображением Иисуса, Богоматери и Иоанна Предтечи – в знак надежды на посмертное воздаяние по милосердию Бога. Над гробом читается Псалтирь. Панихида обычно совершалась в доме покойного, после чего тело переносили в храм для отпевания. Священник шел впереди, перед гробом несли крест, все провожающие держали в руках зажженные свечи – символ радости о возвращении усопшего к Вечному Свету. В храме гроб ставят головой ко входу, чтобы лицо покойного было обращено к алтарю – «в знак того, что умерший идет от заката жизни к востоку вечности»[113].
Отпевание происходит после обедни. Под чтение псалмов и стихир присутствующие прощаются с покойным последним целованием. Затем священник читает разрешительную молитву, текст которой вкладывает в правую руку покойного. После этого гроб закрывают крышкой и больше не открывают.
По окончании отпевания погребальная процессия направляется на кладбище. Гроб с молитвой опускают в могилу, священник крестовидно сыплет на крышку землю, льет елей, ссыпает пепел от кадила. На могиле ставится крест – «символ спасения христианина, умершего с верою и покаянием».
Церковь учит, что «для христианина смерть – первый день жизни, или день рождения, а гробница – место временного упокоения его земного праха до дня всеобщего воскрешения и суда».
Для поминовения издавна установлены третий, девятый и сороковой дни по кончине христианина. По учению церкви, молитва за упокой души помогает умершему в его посмертной судьбе. Толкование дней поминовения дал один из первых христианских отшельников святой Макарий Египетский. Первые три дня душа пребывает рядом с телом, «как птица ищет себе гнезда», и лишь на третий день, благодаря молитвам, получает облегчение в скорби: ангел Божий возносит душу для поклонения Господу. Шесть следующих дней душа видит небесные обители и великолепие рая, а на девятый – вновь возносится к Богу. Далее тридцать дней душа созерцает адские муки – мытарства, и на сороковой день получает окончательное определение Божиего суда. Годовщина смерти отмечается как день рождения христианина к новой жизни.
Для общего поминовения мертвых в Русской православной церкви установлены Родительские субботы (родителями для христиан являются все умершие вообще, и они молятся «о упокоении душ рабов Божиих праотец, отец и братии зде лежащих и повсюду православных христиан»). Дни поминовения связаны с годовым Пасхальным циклом.
Пасхе – дню Воскресения Христова – предшествуют семь недель Великого поста. Последняя неделя перед постом – традиционная русская Масленица – по церковному календарю называется сырной седмицей. Суббота перед сырной седмицей – это Вселенская Родительская суббота. В этот день «память совершают всех от века усопших православных христиан». Поминовение мертвых совершают также во вторую, третью и четвертую субботы Великого поста. Пятая Родительская суббота – Троицкая, накануне пятидесятого дня от Пасхи – дня Святой Троицы.
Кроме того, в Русской Православной Церкви поминовение усопших совершается в Радоницу: это вторник Фоминой недели, следующей за Пасхальной Светлой седмицей. По словам святого Иоанна Златоуста, в этот день «Господь Иисус Христос сошел к мертвым, потому здесь и собираемся мы».
Павших воинов православные поминают в Димитриевскую Родительскую субботу, ближайшую к дню памяти святого Димитрия Солунского 26 октября (8 ноября). Это поминовение установлено в XVI в. в память Куликовской битвы 1380 г. В 1769 г. установили поминовение «православных воинов, за веру и отечество на брани убиенных» 29 августа (11 сентября), в день Усекновения главы Иоанна Предтечи. Примечательно, что живая православная традиция не иссякает и в наши дни. 8 сентября 1989 г. Ленинградская епархия установила День церковного поминовения жертв блокады города в период Великой Отечественной войны.
Надо иметь в виду, что каждое ежедневное богослужение включает в себя поминовение усопших, для чего в храме подаются записки о молитве за упокой души и ведется запись в специальные поминальные книги – синодики. Ежедневная молитва в течение сорока дней по кончине называется сорокоустом.
Выдающийся русский мыслитель XIX в. Н. Ф. Федоров вообще видел в церковном поминовении мертвых главный смысл христианской жизни. Он писал: «Кладбищенская церковь из последней должна сделаться первой, стать соборной для приходских церквей каждой части города, каждой местности, ибо и литургия, и пасха, как это сказано, имеют смысл лишь на кладбищах. И такое положение кладбищенских церквей будет началом восстановления религии; если же при городских церквах не может быть кладбищ, то это значит, что нужно отказаться или от религии, или от городов»[114].
13 октября 1723 г. в Петербурге скончалась царица Прасковья Федоровна, вдова царя Иоанна Алексеевича, брата Петра I. Петр находился в это время на строительстве Ладожского канала, и распоряжения по организации похорон были получены лишь по его возвращении через три дня. Основатель города придавал особое значение разработке «печального церемониала», принимал личное участие во многих погребальных церемониях, шествуя за гробом своих сподвижников в Северной войне Б. П. Шереметева и А. А. Вейде, лейб-медика Р. Арескина и многих других. Известно, что погребение любимой сестры Петра царевны Натальи Алексеевны было отложено на год, чтобы царь, отсутствовавший в Петербурге, мог вернуться для прощания.
Катафалк царицы Прасковьи был сооружен по проекту герольдмейстера графа Ф. де Санти. Фиолетовый бархат катафалка и гроба под балдахином эффектно сочетался с белизной покрова. По сторонам постамента размещались царская корона на красной бархатной подушке и государственное знамя. В зале, где прощались с покойной, было установлено двенадцать больших свечей, охраняли тело двенадцать капитанов в черных кафтанах, длинных мантиях, с вызолоченными алебардами. Псалтирь читали двое священников. Прощание происходило чинно, без завываний и причитаний (Петр запретил эту традицию в 1716 г., при погребении царицы Марфы, вдовы царя Федора Алексеевича).
В три часа пополудни 22 октября в дом покойной, где уже находилась вся петербургская знать, оповещенная накануне А. И. Румянцевым – погребальным маршалом, приехали члены царской фамилии. В передней собравшихся обнесли глинтвейном, после чего все проследовали в залу, отслужили панихиду. Погребальную процессию открывал гвардии поручик с восемнадцатью унтер-офицерами, державшими на плечах тесаки с траурным флером. Далее маршал Румянцев возглавлял шествие гражданских и военных чиновников, выстроенных по старшинству, по трое и четверо в ряд. Потом по регламенту следовали иностранные министры, находившиеся в Петербурге герцог Голштинский, принц Гессен Гомбургский, сенаторы П. И. Ягужинский и Б. X. Миних. За ними шел хор императорских певчих, духовенство с зажженными свечами. В катафалк, перед которым несли царскую корону, была впряжена шестерка лошадей. Перед ним шли двенадцать полковников, шесть майоров несли балдахин, а за катафалком – двенадцать капитанов с алебардами и двенадцать поручиков со свечами. Третью часть процессии открывал еще один погребальный маршал с жезлом. Затем шел император, сопровождаемый Ф. М. Апраксиным и А. Д. Меншиковым. Далее в сопровождении офицеров и сановников – дочери покойной, Екатерина и Прасковья, и императрица со свитой. По сторонам процессии маршировали до полутораста солдат с зажженными факелами. Движение до Александро-Невского монастыря продолжалось больше двух часов. Гроб внесли в только что отстроенную Благовещенскую церковь и после отпевания и проповеди погребли у алтаря. Поминки в доме царицы Прасковьи продолжались до одиннадцати часов ночи[115].
Столица Российского государства в течение двух веков видела множество подобных церемоний. Для погребения лиц императорской фамилии были разработаны специальные регламенты, для организации и оформления похоронного обряда создавались «печальные комиссии».
«Печальный церемониал» погребения представителей знатных дворянских фамилий был разработан не менее подробно. Сохранилось описание похорон в 1803 г. графини П. И. Шереметевой – знаменитой крепостной актрисы Параши Жемчуговой, ставшей женой графа Н. П. Шереметева. «Спустя два часа после кончины тело приличным образом одетое положено на стол, покрытый белыми простынями, а после обитый белым миткалем с фалборою; в головах тела поставлен налой, обитый черной фланелью и покрытый атласной пеленою с образами… Перед ним подсвечник с зажженными свечами, одетый черным крепом с белыми лентами. Вокруг тела поставлено 4 таковых же, трауром покрытых подсвечников… На другой день тело положено во гроб, сделанный из дубового дерева и обитый снаружи пунцовым бархатом, выложенным как должно серебряным гасом и внизу по борту серебряною бахромою, а внутри белым атласом… скобы у гроба посеребреные чрез огонь, а на крышке в головах на посеребреной доске изображен золоченый фамильный герб… гроб покрыт глазетовым покровом, обложенным во круг в два ряда серебряным позументом, с серебряным же шнуром, и по углам четырьмя серебряными пышными кистьми».
Три дня утром и вечером в доме служили панихиды. 26 февраля 1803 г. днем происходило прощание, а в семь часов вечера прибыл митрополит Амвросий со своей свитой, и после литии (заупокойной молитвы) гроб вынесли из Фонтанного дома Шереметевых. «За воротами приготовлена была печальная колесница с балдахином, на которую поставили гроб, покрыли сказанным выше золотым глазетовым покровом, и началось шествие…» Открывали его «офицер полицейский верхом и два полицейские офицера пешие». Затем следовали церковные служители, певчие, «двенадцать священников по два в ряд», митрополичий хор, духовные лица с образами, архимандриты, два архиепископа и сам митрополит, предшествовавший траурной колеснице, запряженной шестью лошадьми. Правилами было оговорено траурное одеяние кучера, конюхов и официантов, так же как и число лиц, поддерживавших гроб и державших древки и шнуры балдахина. «По обеим сторонам колесницы, начиная от головы гроба, до самого начала кортежа шли в черных епанчах, распущенных шляпах с флером 24 человека с зажженными факелами по 12 на стороне… По сторонам всего кортежа оберегали полицейские офицеры от стеснения народа, которого, как пеших, так и в экипажах, было многолюднейшее стечение». Среди домочадцев и прислуги, следовавших за гробом Прасковьи Ивановны, был и архитектор Джакомо Кваренги. В Троицком соборе Александро-Невской лавры гроб установили на катафалк. Отпевание и погребение в Лазаревской церкви произошло на следующий день[116].
За три года до П. И. Шереметевой в лавре хоронили А. В. Суворова. Великий русский полководец умер 6 мая 1800 г. в доме своего зятя князя Д. И. Хвостова на Крюковом канале, близ Никольского морского собора. Известный писатель и историк Е. А. Болховитинов (впоследствии митрополит Евгений) оставил описание похорон, происшедших 12 мая.
«Князь лежал в маршальском мундире, в Андреевской ленте. Около гроба стояли табуреты числом восемнадцать, на них разложены были кавалерии, бриллиантовый бант, пожалованный Екатериной II за взятие Рымника, бриллиантовая шпага, фельдмаршальский жезл и прочее. Лицо покойного было спокойно и без морщин. Борода отросла на полдюйма и вся белая. В физиономии что-то благоговейное и спокойное… Улицы, все окна в домах, балконы и кровли преисполнены были народу. День был прекрасный. Народ отовсюду бежал за нами. Наконец мы дошли и ввели церемонию в верхнюю монастырскую церковь… В церковь пускали только больших, а народу и в монастырь не допускали. Проповеди не было. Но зато лучше всякого панегирика пропели придворные певчие 90-й псалом «Живый в помощи», концерт сочинения Бортнянского. Войска расположены были за монастырем. Отпето погребение, и тут-то раз десять едва я мог удержать слезы. При последнем целовании никто не подходил без слез ко гробу. Тут явился и Державин. Его предуниженный поклон гробу тронул до основания мое сердце. Он закрыл лицо платком и отошел, и, верно, из сих слез выльется бессмертная ода»[117].
Болховитинов оказался прав. Державин написал стихотворение «Снигирь»:
Нелишне напомнить, что кончина А. В. Суворова, вернувшегося из победоносного Итальянского похода, была омрачена неожиданной немилостью императора Павла I. Вместо ожидаемой триумфальной встречи полководцу было запрещено являться ко двору. Опала ускорила смерть семидесятилетнего военачальника. Многие придворные, опасавшиеся навещать генералиссимуса во время болезни, не приняли участие и в похоронной церемонии, которая к тому же не соответствовала воинскому званию Суворова. В отличие от прадеда, сопровождавшего в траурном шествии своих полководцев, Павел I выехал лишь на Невский, когда провозили гроб с телом Суворова. Тем более знаменательно, что Суворова в последний путь провожал простой народ, заполнивший улицы столицы[118].
В памяти жителей Петербурга остались поразившие своей экзотичностью похороны молдавского князя Георгия Гики, проходившие в Александро-Невском монастыре 5 марта 1785 г. Старинное описание рассказывает: «Впереди шествия ехали трубачи, затем шло до сотни факельщиков, за ними несли богатый порожний гроб, за последним шли слуги, держа в руках серебряные большие блюда с разварным сарачинским пшеном и изюмом, на другом блюде лежали сушеные плоды, а на третьем – большой позолоченый каравай; затем следовали в богатых молдавских костюмах бояре с длинными золочеными свечами в руках, после них шло с пением духовенство, с греческим архиепископом во главе. Затем уже несли тело умершего князя, сидящее в собольей шубе и шапке на креслах, обитых золотою парчею. Тело было отпето сперва на паперти, потом внесено в церковь и там снята с него шуба, одет саван и затем умерший был положен в гроб»[119].
18 июля 1820 г. на Смоленском лютеранском кладбище хоронили скромного инспектора и преподавателя математики и физики во 2-м Кадетском корпусе Ивана Васильевича Бебера (1746–1820). Лишь посвященные знали истинное значение этого человека, принадлежавшего к высшим степеням российского масонства. И. В. Бебер был управляющим Великой Директориальной Ложи Владимира к Порядку – главной национальной ложи России. Предание гласит, что Беберу удалось привлечь в масонскую ложу Александра I, который, действительно, около десятка лет, до внезапного официального упразднения всех лож в 1822 г., оказывал явное покровительство масонам. «Высокопреосвященнейший префект Капитула Феникса», Бебер незадолго до кончины отошел от активной деятельности, но на похороны его собрались все петербургские масоны, «кто по летнему времени в столице или по близости пребывание имел».
Прощание с телом происходило в лютеранской церкви Св. Екатерины на Васильевском острове. Церемония началась в 6 часов вечера. Посреди храма, убранного зеленью, возвышался на катафалке гроб, на котором были положены меч и шляпа. Два масона в траурных шарфах стояли по сторонам гроба. После надгробного слова, произнесенного пастором Цахертом, прозвучала написанная капельмейстером Затценгофером траурная кантата. «Печально величественная кантата тронула сердца, и в церкви воцарилось горестное молчание. Вместе с офицерами 2-го корпуса масоны взялись за скобы гроба, когда подан был знак к выносу, и они же окружили гроб и шли следом, наблюдая, чтобы члены Великих лож были впереди и все вместе. Далее следовала семья покойного и большой отряд воспитанников корпуса. Многие братья несли перед гробом похоронные жезлы, другие – подушки с орденами, все же прочие – цветы и ветви лиственные». По сторонам траурного кортежа масоны младших степеней несли зажженные факелы. Необычное шествие, следовавшее по тихим улицам Васильевского острова в воскресный летний вечер, привлекло множество народа. Огромная толпа подошла к воротам лютеранского кладбища около 9 часов. «Масоны окружили могилу; масон пастор Август Ган произнес, благословляя, последние слова любви и мира, громкий гимн огласил тишину кладбища, пели хором все масоны», – так заканчивает описание этих удивительных похорон историк русского масонства Тира Соколовская[120].
В отличие от похорон высших государственных и военных деятелей, «статских чинов» хоронили более скромно, хотя элементы обряда (колесница, факельщики, хор певчих и духовенство перед гробом) сохранялись многие десятилетия. Во второй половине XIX в. похоронную процессию стали сопровождать духовые оркестры – вначале на военных похоронах. Первым «статским», которого хоронили с духовым оркестром, был П. И. Чайковский. Венки из цветов с вензелями и лентами стали возлагать к гробу и выносить в ходе процессии лишь во второй половине столетия.
Тридцатилетие царствования Николая I, «заморозившее» Россию, отразилось и в отношении к похоронам, которые строго соответствовали установленному этикету. Лишь в 1860-е гг. похороны приобретают характер общественной демонстрации, выражения современниками признательности и уважения к заслугам выдающихся писателей, артистов, музыкантов.
Петербургский старожил, известный юрист А. Ф. Кони вспоминал, что в истории столицы было «несколько похорон, не официозного, так сказать, предустановленного характера, а таких, в которых выразилось общественное сочувствие к почившему». Первыми в этом ряду он назвал похороны артиста А. Е. Мартынова.
Вершиной творчества Мартынова стало исполнение роли Тихона в первой постановке «Грозы» А. Н. Островского на сцене Александрийского театра. О признании заслуг артиста, выступавшего на александринской сцене четверть века, свидетельствовал обед, данный ему писателями; до него подобной чести был удостоен лишь великий М. С. Щепкин. Через восемь месяцев после знаменательной премьеры, 16 августа 1860 г. А. Е. Мартынов скончался в Харькове (на пути из Ялты в Петербург).
Поздно вечером 12 сентября останки артиста привезли в столицу. Площадь перед Николаевским вокзалом была заполнена множеством людей. Гроб перенесли на руках через площадь в Знаменскую церковь. На следующий день, после отпевания, началось траурное шествие по Невскому проспекту к Васильевскому острову, на Смоленское кладбище. Гроб был поставлен на катафалк, но лошадей тотчас выпрягли; чести везти траурную колесницу добивались многочисленные петербуржцы: купцы, мастеровые, чиновники, офицеры, студенты. Впереди траурной процессии несли венки. Кто-то, указывая на них, сказал: «Вот ордена Мартынова». А. Я. Панаева вспоминала, что «на протяжении всего Невского проспекта… движение экипажей было приостановлено, сама публика позаботилась не пропускать экипажей с боковых улиц, чтобы не давили народ. Полиция застигнута была врасплох, да она и не была нужна, потому что порядок везде был удивительный, с таким тактом и приличием держала себя публика». Панаева же вспоминала о некоем «значительном лице», негодовавшем: «Скажите, пожалуйста, – везут гроб актера и нет проезда по Невскому!.. Такого беспорядка не должна была допустить полиция»[121]. На Смоленском кладбище публике раздавали специально выпущенную брошюру со стихами, посвященными «горю русского театра – потере Александра Евстафьевича Мартынова»[122].
Изменение общественной ситуации, отразившееся в отношении к похоронам, сознавалось современниками. Когда в мае 1848 г. умер В. Г. Белинский, «немногие петербургские друзья провожали тело его до Волковского кладбища. К ним присоединились три или четыре неизвестных, вдруг бог знает откуда взявшихся. Они оставались до самого конца печальной церемонии на кладбище и следили за всем с величайшим любопытством, хотя следить было ровно не за чем. Белинского отпели и опустили в могилу, как и всякого другого, и огорченные друзья его бросили молча по христианскому обычаю горсть земли в его могилу, в которой уже начинала проступать вода…».
В 1910 г. Городская дума решила образовать особый капитал «для охранения могил известных деятелей на литературном и ученом поприщах» и поручила Комиссии по народному образованию составить их список. С 1911 г. выделяли пятьдесят рублей ежегодно на охрану могилы М. В. Ломоносова. Это были первые в Петербурге мероприятия по охране надгробных памятников[109].
Повышению внимания к старинным некрополям как историческим и художественным заповедникам способствовали работы Н. Н. Врангеля по петербургским и Ю. П. Шамурина по московским кладбищам, так же как и издание саитовских «некрополей»[110]. Академия художеств в 1912 г. изготовила гипсовые модели с художественных памятников Александро-Невской лавры работы И. П. Мартоса, М. И. Козловского и др. Фотограф Н. Г. Матвеев по заказу Академии в 1906–1910 гг. сфотографировал около ста пятидесяти надгробий на лаврских, Смоленских, Волковских кладбищах, в Новодевичьем монастыре и Сергиевой пустыни[111].
* * *
Говоря о законах и правилах, регламентировавших кладбищенскую жизнь, следует иметь в виду, что они определяли только внешнюю – хозяйственную, экономическую, санитарно-гигиеническую сторону дела. Гораздо важнее другое. Мощным воспитателем почтительного отношения к месту последнего упокоения была многовековая традиция церковного погребения. Она устанавливала и освящала все стороны погребального ритуала, придавала духовный смысл всему кругу обрядов и традиций, связанных с тайной смерти, приучала видеть в кладбищах места особого порядка.Определение Синода от 6 февраля 1897 г. указывало: «…попечение о содержании кладбищ в благолепном виде является естественным выражением того, не только уместного, но даже обязательного в христианах чувства уважения к праху предков и вообще близких, в вере скончавшихся, которое, проистекая из обуславливаемого родственною и христианскою взаимною любовию долга почтительного отношения к их памяти, вместе с тем основывается на вере нашей в непреложную истину бессмертия и будущего всеобщего воскрешения и в общение живых с прежде умершими»[112].
Уместно напомнить основные правила погребения и поминовения по православному христианскому обряду, неуклонно соблюдавшиеся в дореволюционном Петербурге. Над умирающим, которого следует исповедовать и причастить, читают отходную – «молитву на разлучение души от тела». Омывают мертвое тело под чтение псалмов и облачают в новую одежду. На тело кладут покров – саван, в напоминание о пеленах Иисуса Христа во гробе. В руки покойного вкладывают образ Спасителя, на голову помещают венчик с изображением Иисуса, Богоматери и Иоанна Предтечи – в знак надежды на посмертное воздаяние по милосердию Бога. Над гробом читается Псалтирь. Панихида обычно совершалась в доме покойного, после чего тело переносили в храм для отпевания. Священник шел впереди, перед гробом несли крест, все провожающие держали в руках зажженные свечи – символ радости о возвращении усопшего к Вечному Свету. В храме гроб ставят головой ко входу, чтобы лицо покойного было обращено к алтарю – «в знак того, что умерший идет от заката жизни к востоку вечности»[113].
Отпевание происходит после обедни. Под чтение псалмов и стихир присутствующие прощаются с покойным последним целованием. Затем священник читает разрешительную молитву, текст которой вкладывает в правую руку покойного. После этого гроб закрывают крышкой и больше не открывают.
По окончании отпевания погребальная процессия направляется на кладбище. Гроб с молитвой опускают в могилу, священник крестовидно сыплет на крышку землю, льет елей, ссыпает пепел от кадила. На могиле ставится крест – «символ спасения христианина, умершего с верою и покаянием».
Церковь учит, что «для христианина смерть – первый день жизни, или день рождения, а гробница – место временного упокоения его земного праха до дня всеобщего воскрешения и суда».
Для поминовения издавна установлены третий, девятый и сороковой дни по кончине христианина. По учению церкви, молитва за упокой души помогает умершему в его посмертной судьбе. Толкование дней поминовения дал один из первых христианских отшельников святой Макарий Египетский. Первые три дня душа пребывает рядом с телом, «как птица ищет себе гнезда», и лишь на третий день, благодаря молитвам, получает облегчение в скорби: ангел Божий возносит душу для поклонения Господу. Шесть следующих дней душа видит небесные обители и великолепие рая, а на девятый – вновь возносится к Богу. Далее тридцать дней душа созерцает адские муки – мытарства, и на сороковой день получает окончательное определение Божиего суда. Годовщина смерти отмечается как день рождения христианина к новой жизни.
Для общего поминовения мертвых в Русской православной церкви установлены Родительские субботы (родителями для христиан являются все умершие вообще, и они молятся «о упокоении душ рабов Божиих праотец, отец и братии зде лежащих и повсюду православных христиан»). Дни поминовения связаны с годовым Пасхальным циклом.
Пасхе – дню Воскресения Христова – предшествуют семь недель Великого поста. Последняя неделя перед постом – традиционная русская Масленица – по церковному календарю называется сырной седмицей. Суббота перед сырной седмицей – это Вселенская Родительская суббота. В этот день «память совершают всех от века усопших православных христиан». Поминовение мертвых совершают также во вторую, третью и четвертую субботы Великого поста. Пятая Родительская суббота – Троицкая, накануне пятидесятого дня от Пасхи – дня Святой Троицы.
Кроме того, в Русской Православной Церкви поминовение усопших совершается в Радоницу: это вторник Фоминой недели, следующей за Пасхальной Светлой седмицей. По словам святого Иоанна Златоуста, в этот день «Господь Иисус Христос сошел к мертвым, потому здесь и собираемся мы».
Павших воинов православные поминают в Димитриевскую Родительскую субботу, ближайшую к дню памяти святого Димитрия Солунского 26 октября (8 ноября). Это поминовение установлено в XVI в. в память Куликовской битвы 1380 г. В 1769 г. установили поминовение «православных воинов, за веру и отечество на брани убиенных» 29 августа (11 сентября), в день Усекновения главы Иоанна Предтечи. Примечательно, что живая православная традиция не иссякает и в наши дни. 8 сентября 1989 г. Ленинградская епархия установила День церковного поминовения жертв блокады города в период Великой Отечественной войны.
Надо иметь в виду, что каждое ежедневное богослужение включает в себя поминовение усопших, для чего в храме подаются записки о молитве за упокой души и ведется запись в специальные поминальные книги – синодики. Ежедневная молитва в течение сорока дней по кончине называется сорокоустом.
Выдающийся русский мыслитель XIX в. Н. Ф. Федоров вообще видел в церковном поминовении мертвых главный смысл христианской жизни. Он писал: «Кладбищенская церковь из последней должна сделаться первой, стать соборной для приходских церквей каждой части города, каждой местности, ибо и литургия, и пасха, как это сказано, имеют смысл лишь на кладбищах. И такое положение кладбищенских церквей будет началом восстановления религии; если же при городских церквах не может быть кладбищ, то это значит, что нужно отказаться или от религии, или от городов»[114].
* * *
В истории Петербурга похоронные обряды были важными событиями городской и общественной жизни.13 октября 1723 г. в Петербурге скончалась царица Прасковья Федоровна, вдова царя Иоанна Алексеевича, брата Петра I. Петр находился в это время на строительстве Ладожского канала, и распоряжения по организации похорон были получены лишь по его возвращении через три дня. Основатель города придавал особое значение разработке «печального церемониала», принимал личное участие во многих погребальных церемониях, шествуя за гробом своих сподвижников в Северной войне Б. П. Шереметева и А. А. Вейде, лейб-медика Р. Арескина и многих других. Известно, что погребение любимой сестры Петра царевны Натальи Алексеевны было отложено на год, чтобы царь, отсутствовавший в Петербурге, мог вернуться для прощания.
Катафалк царицы Прасковьи был сооружен по проекту герольдмейстера графа Ф. де Санти. Фиолетовый бархат катафалка и гроба под балдахином эффектно сочетался с белизной покрова. По сторонам постамента размещались царская корона на красной бархатной подушке и государственное знамя. В зале, где прощались с покойной, было установлено двенадцать больших свечей, охраняли тело двенадцать капитанов в черных кафтанах, длинных мантиях, с вызолоченными алебардами. Псалтирь читали двое священников. Прощание происходило чинно, без завываний и причитаний (Петр запретил эту традицию в 1716 г., при погребении царицы Марфы, вдовы царя Федора Алексеевича).
В три часа пополудни 22 октября в дом покойной, где уже находилась вся петербургская знать, оповещенная накануне А. И. Румянцевым – погребальным маршалом, приехали члены царской фамилии. В передней собравшихся обнесли глинтвейном, после чего все проследовали в залу, отслужили панихиду. Погребальную процессию открывал гвардии поручик с восемнадцатью унтер-офицерами, державшими на плечах тесаки с траурным флером. Далее маршал Румянцев возглавлял шествие гражданских и военных чиновников, выстроенных по старшинству, по трое и четверо в ряд. Потом по регламенту следовали иностранные министры, находившиеся в Петербурге герцог Голштинский, принц Гессен Гомбургский, сенаторы П. И. Ягужинский и Б. X. Миних. За ними шел хор императорских певчих, духовенство с зажженными свечами. В катафалк, перед которым несли царскую корону, была впряжена шестерка лошадей. Перед ним шли двенадцать полковников, шесть майоров несли балдахин, а за катафалком – двенадцать капитанов с алебардами и двенадцать поручиков со свечами. Третью часть процессии открывал еще один погребальный маршал с жезлом. Затем шел император, сопровождаемый Ф. М. Апраксиным и А. Д. Меншиковым. Далее в сопровождении офицеров и сановников – дочери покойной, Екатерина и Прасковья, и императрица со свитой. По сторонам процессии маршировали до полутораста солдат с зажженными факелами. Движение до Александро-Невского монастыря продолжалось больше двух часов. Гроб внесли в только что отстроенную Благовещенскую церковь и после отпевания и проповеди погребли у алтаря. Поминки в доме царицы Прасковьи продолжались до одиннадцати часов ночи[115].
Столица Российского государства в течение двух веков видела множество подобных церемоний. Для погребения лиц императорской фамилии были разработаны специальные регламенты, для организации и оформления похоронного обряда создавались «печальные комиссии».
«Печальный церемониал» погребения представителей знатных дворянских фамилий был разработан не менее подробно. Сохранилось описание похорон в 1803 г. графини П. И. Шереметевой – знаменитой крепостной актрисы Параши Жемчуговой, ставшей женой графа Н. П. Шереметева. «Спустя два часа после кончины тело приличным образом одетое положено на стол, покрытый белыми простынями, а после обитый белым миткалем с фалборою; в головах тела поставлен налой, обитый черной фланелью и покрытый атласной пеленою с образами… Перед ним подсвечник с зажженными свечами, одетый черным крепом с белыми лентами. Вокруг тела поставлено 4 таковых же, трауром покрытых подсвечников… На другой день тело положено во гроб, сделанный из дубового дерева и обитый снаружи пунцовым бархатом, выложенным как должно серебряным гасом и внизу по борту серебряною бахромою, а внутри белым атласом… скобы у гроба посеребреные чрез огонь, а на крышке в головах на посеребреной доске изображен золоченый фамильный герб… гроб покрыт глазетовым покровом, обложенным во круг в два ряда серебряным позументом, с серебряным же шнуром, и по углам четырьмя серебряными пышными кистьми».
Три дня утром и вечером в доме служили панихиды. 26 февраля 1803 г. днем происходило прощание, а в семь часов вечера прибыл митрополит Амвросий со своей свитой, и после литии (заупокойной молитвы) гроб вынесли из Фонтанного дома Шереметевых. «За воротами приготовлена была печальная колесница с балдахином, на которую поставили гроб, покрыли сказанным выше золотым глазетовым покровом, и началось шествие…» Открывали его «офицер полицейский верхом и два полицейские офицера пешие». Затем следовали церковные служители, певчие, «двенадцать священников по два в ряд», митрополичий хор, духовные лица с образами, архимандриты, два архиепископа и сам митрополит, предшествовавший траурной колеснице, запряженной шестью лошадьми. Правилами было оговорено траурное одеяние кучера, конюхов и официантов, так же как и число лиц, поддерживавших гроб и державших древки и шнуры балдахина. «По обеим сторонам колесницы, начиная от головы гроба, до самого начала кортежа шли в черных епанчах, распущенных шляпах с флером 24 человека с зажженными факелами по 12 на стороне… По сторонам всего кортежа оберегали полицейские офицеры от стеснения народа, которого, как пеших, так и в экипажах, было многолюднейшее стечение». Среди домочадцев и прислуги, следовавших за гробом Прасковьи Ивановны, был и архитектор Джакомо Кваренги. В Троицком соборе Александро-Невской лавры гроб установили на катафалк. Отпевание и погребение в Лазаревской церкви произошло на следующий день[116].
За три года до П. И. Шереметевой в лавре хоронили А. В. Суворова. Великий русский полководец умер 6 мая 1800 г. в доме своего зятя князя Д. И. Хвостова на Крюковом канале, близ Никольского морского собора. Известный писатель и историк Е. А. Болховитинов (впоследствии митрополит Евгений) оставил описание похорон, происшедших 12 мая.
«Князь лежал в маршальском мундире, в Андреевской ленте. Около гроба стояли табуреты числом восемнадцать, на них разложены были кавалерии, бриллиантовый бант, пожалованный Екатериной II за взятие Рымника, бриллиантовая шпага, фельдмаршальский жезл и прочее. Лицо покойного было спокойно и без морщин. Борода отросла на полдюйма и вся белая. В физиономии что-то благоговейное и спокойное… Улицы, все окна в домах, балконы и кровли преисполнены были народу. День был прекрасный. Народ отовсюду бежал за нами. Наконец мы дошли и ввели церемонию в верхнюю монастырскую церковь… В церковь пускали только больших, а народу и в монастырь не допускали. Проповеди не было. Но зато лучше всякого панегирика пропели придворные певчие 90-й псалом «Живый в помощи», концерт сочинения Бортнянского. Войска расположены были за монастырем. Отпето погребение, и тут-то раз десять едва я мог удержать слезы. При последнем целовании никто не подходил без слез ко гробу. Тут явился и Державин. Его предуниженный поклон гробу тронул до основания мое сердце. Он закрыл лицо платком и отошел, и, верно, из сих слез выльется бессмертная ода»[117].
Болховитинов оказался прав. Державин написал стихотворение «Снигирь»:
О возникновении этих стихов сам поэт писал: «У автора в клетке был снигирь, выученный петь одно колено военного марша; когда автор по преставлении сего героя возвратился домой, то услыша, что сия птичка поет военную песнь, написал сию оду в память столь славного мужа». Этот волнующий образ отозвался в ХХ столетии в стихах на смерть другого великого русского полководца:
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат…
И. Бродский. «На смерть Жукова»
Маршал! Поглотит алчная Лета
Эти слова и твои прахоря.
Все же прими их – жалкая лепта
Родину спасшему, вслух говоря.
Бей, барабан, и военная флейта,
Громко свисти на манер снегиря.
Нелишне напомнить, что кончина А. В. Суворова, вернувшегося из победоносного Итальянского похода, была омрачена неожиданной немилостью императора Павла I. Вместо ожидаемой триумфальной встречи полководцу было запрещено являться ко двору. Опала ускорила смерть семидесятилетнего военачальника. Многие придворные, опасавшиеся навещать генералиссимуса во время болезни, не приняли участие и в похоронной церемонии, которая к тому же не соответствовала воинскому званию Суворова. В отличие от прадеда, сопровождавшего в траурном шествии своих полководцев, Павел I выехал лишь на Невский, когда провозили гроб с телом Суворова. Тем более знаменательно, что Суворова в последний путь провожал простой народ, заполнивший улицы столицы[118].
В памяти жителей Петербурга остались поразившие своей экзотичностью похороны молдавского князя Георгия Гики, проходившие в Александро-Невском монастыре 5 марта 1785 г. Старинное описание рассказывает: «Впереди шествия ехали трубачи, затем шло до сотни факельщиков, за ними несли богатый порожний гроб, за последним шли слуги, держа в руках серебряные большие блюда с разварным сарачинским пшеном и изюмом, на другом блюде лежали сушеные плоды, а на третьем – большой позолоченый каравай; затем следовали в богатых молдавских костюмах бояре с длинными золочеными свечами в руках, после них шло с пением духовенство, с греческим архиепископом во главе. Затем уже несли тело умершего князя, сидящее в собольей шубе и шапке на креслах, обитых золотою парчею. Тело было отпето сперва на паперти, потом внесено в церковь и там снята с него шуба, одет саван и затем умерший был положен в гроб»[119].
18 июля 1820 г. на Смоленском лютеранском кладбище хоронили скромного инспектора и преподавателя математики и физики во 2-м Кадетском корпусе Ивана Васильевича Бебера (1746–1820). Лишь посвященные знали истинное значение этого человека, принадлежавшего к высшим степеням российского масонства. И. В. Бебер был управляющим Великой Директориальной Ложи Владимира к Порядку – главной национальной ложи России. Предание гласит, что Беберу удалось привлечь в масонскую ложу Александра I, который, действительно, около десятка лет, до внезапного официального упразднения всех лож в 1822 г., оказывал явное покровительство масонам. «Высокопреосвященнейший префект Капитула Феникса», Бебер незадолго до кончины отошел от активной деятельности, но на похороны его собрались все петербургские масоны, «кто по летнему времени в столице или по близости пребывание имел».
Прощание с телом происходило в лютеранской церкви Св. Екатерины на Васильевском острове. Церемония началась в 6 часов вечера. Посреди храма, убранного зеленью, возвышался на катафалке гроб, на котором были положены меч и шляпа. Два масона в траурных шарфах стояли по сторонам гроба. После надгробного слова, произнесенного пастором Цахертом, прозвучала написанная капельмейстером Затценгофером траурная кантата. «Печально величественная кантата тронула сердца, и в церкви воцарилось горестное молчание. Вместе с офицерами 2-го корпуса масоны взялись за скобы гроба, когда подан был знак к выносу, и они же окружили гроб и шли следом, наблюдая, чтобы члены Великих лож были впереди и все вместе. Далее следовала семья покойного и большой отряд воспитанников корпуса. Многие братья несли перед гробом похоронные жезлы, другие – подушки с орденами, все же прочие – цветы и ветви лиственные». По сторонам траурного кортежа масоны младших степеней несли зажженные факелы. Необычное шествие, следовавшее по тихим улицам Васильевского острова в воскресный летний вечер, привлекло множество народа. Огромная толпа подошла к воротам лютеранского кладбища около 9 часов. «Масоны окружили могилу; масон пастор Август Ган произнес, благословляя, последние слова любви и мира, громкий гимн огласил тишину кладбища, пели хором все масоны», – так заканчивает описание этих удивительных похорон историк русского масонства Тира Соколовская[120].
В отличие от похорон высших государственных и военных деятелей, «статских чинов» хоронили более скромно, хотя элементы обряда (колесница, факельщики, хор певчих и духовенство перед гробом) сохранялись многие десятилетия. Во второй половине XIX в. похоронную процессию стали сопровождать духовые оркестры – вначале на военных похоронах. Первым «статским», которого хоронили с духовым оркестром, был П. И. Чайковский. Венки из цветов с вензелями и лентами стали возлагать к гробу и выносить в ходе процессии лишь во второй половине столетия.
Тридцатилетие царствования Николая I, «заморозившее» Россию, отразилось и в отношении к похоронам, которые строго соответствовали установленному этикету. Лишь в 1860-е гг. похороны приобретают характер общественной демонстрации, выражения современниками признательности и уважения к заслугам выдающихся писателей, артистов, музыкантов.
Петербургский старожил, известный юрист А. Ф. Кони вспоминал, что в истории столицы было «несколько похорон, не официозного, так сказать, предустановленного характера, а таких, в которых выразилось общественное сочувствие к почившему». Первыми в этом ряду он назвал похороны артиста А. Е. Мартынова.
Вершиной творчества Мартынова стало исполнение роли Тихона в первой постановке «Грозы» А. Н. Островского на сцене Александрийского театра. О признании заслуг артиста, выступавшего на александринской сцене четверть века, свидетельствовал обед, данный ему писателями; до него подобной чести был удостоен лишь великий М. С. Щепкин. Через восемь месяцев после знаменательной премьеры, 16 августа 1860 г. А. Е. Мартынов скончался в Харькове (на пути из Ялты в Петербург).
Поздно вечером 12 сентября останки артиста привезли в столицу. Площадь перед Николаевским вокзалом была заполнена множеством людей. Гроб перенесли на руках через площадь в Знаменскую церковь. На следующий день, после отпевания, началось траурное шествие по Невскому проспекту к Васильевскому острову, на Смоленское кладбище. Гроб был поставлен на катафалк, но лошадей тотчас выпрягли; чести везти траурную колесницу добивались многочисленные петербуржцы: купцы, мастеровые, чиновники, офицеры, студенты. Впереди траурной процессии несли венки. Кто-то, указывая на них, сказал: «Вот ордена Мартынова». А. Я. Панаева вспоминала, что «на протяжении всего Невского проспекта… движение экипажей было приостановлено, сама публика позаботилась не пропускать экипажей с боковых улиц, чтобы не давили народ. Полиция застигнута была врасплох, да она и не была нужна, потому что порядок везде был удивительный, с таким тактом и приличием держала себя публика». Панаева же вспоминала о некоем «значительном лице», негодовавшем: «Скажите, пожалуйста, – везут гроб актера и нет проезда по Невскому!.. Такого беспорядка не должна была допустить полиция»[121]. На Смоленском кладбище публике раздавали специально выпущенную брошюру со стихами, посвященными «горю русского театра – потере Александра Евстафьевича Мартынова»[122].
Изменение общественной ситуации, отразившееся в отношении к похоронам, сознавалось современниками. Когда в мае 1848 г. умер В. Г. Белинский, «немногие петербургские друзья провожали тело его до Волковского кладбища. К ним присоединились три или четыре неизвестных, вдруг бог знает откуда взявшихся. Они оставались до самого конца печальной церемонии на кладбище и следили за всем с величайшим любопытством, хотя следить было ровно не за чем. Белинского отпели и опустили в могилу, как и всякого другого, и огорченные друзья его бросили молча по христианскому обычаю горсть земли в его могилу, в которой уже начинала проступать вода…».