Абекассис Элиетт. Сокровище храма

   Тогда я вспомнил о дыхании Бога над поверхностью вод, о том ветре — выдохе Бога, разделившем небо и воды, и вдохновение овладело мной.
   Неожиданно в душе возникло чувство, чистое и непосредственное; неожиданно личный опыт проник в мое сердце, исходя из высшей Воли и приведя к двадцати двум искоркам, движимым спонтанным действием, подобным закону любви. И появился свет: это был свет огня.
 
   При свете факелов церемония закончилась, и братья разошлись. Тогда Командор посадил меня рядом с собой в большом зале общины Храма. Мы сидели друг против друга, тела наши отбрасывали на пол большие тени. Я смотрел на него, я, молодой и сильный рыцарь, но слегка напряженный, готовый к бою, а старый Командор устремил на меня проницательный, читающий в душе взгляд; он был худ, сухопар, из тех рыцарей, которые изрядно повоевали за свою жизнь.
   — Великий магистр, — начал Командор, — наши братья поручили тебе править, служить рыцарству Храма. Сейчас тебе следует узнать о некоторых касающихся нас вещах.
   Он перечислил прегрешения, за которые меня могли бы отстранить, уточнил возложенные на меня обязанности, и сказал в заключение:
   — Я поведал тебе о том, что ты должен и чего не должен делать. Если я что-то упустил, а ты желаешь знать, спрашивай, я отвечу.
   — Я с признательностью принимаю твое предложение, — ответил я. — Только скажи, почему ты вызвал меня, почему меня избрали и какую миссию ты желаешь мне доверить. Хотя я и молод, но не глуп; знаю, я — орудие в твоих руках.
   Командор улыбнулся.
   — Ты понял уготованную нам судьбу, но не знаешь еще, что есть средство сохранить наш секрет, распространить его, дабы вечно жили высшие значения и основные принципы нашего ордена.
   — Я слушаю тебя.
   — Мне известны твой ум и благоразумие, вот почему ты узнаешь то же, что и я, о наших тайнах. Но, прежде всего ты должен поклясться упрочить положение нашего ордена до наступления дня Страшного Суда, когда ты вынужден будешь отчитаться перед Великим Архитектором вселенной.
   — Я клянусь, — повторил я. — А теперь говори, я слушаю. Ты сказал, что против нас замышляют заговоры, потому что треть Парижа находится в наших руках и массивный силуэт нашей церкви затмевает небо возле дворца Лувра, где живет король, словно бросая ему вызов! Как ты сказал, именно наше богатство пугает его: поскольку Храм могуществен и богат. Но разве богатство нашего ордена и наша независимость делают нас неприкосновенными? Никто не осмелится ограбить Храм, как грабят ломбардийцев и иудеев.
   — Не верь этому. Мне доносят, что уже началась конфискация имущества Храма.
   — Король желает нам добра. Тамплиеры не могут предстать перед судом. Мы защищены духовной неприкосновенностью.
   — Если я тебе это говорю и раз уж мы призвали тебя, значит, нам грозит опасность, серьезная опасность. Мы стали жертвой ужасной интриги.
   — Но кто? — вскричал я. — Кому это нужно?
   — Папа Климент, представитель Бога на земле.
   — Папа Климент? — недоверчиво переспросил я.
   — Ты должен знать, Адемар, что папа Климент убедил короля, и костер уже полыхает. Инквизиторы уже вытянули признания из Жака де Моле — Великого магистра Храма, Жоффруа де Марне — Командора Пуату и Аквитании и Юга де Пейрандо — Главного досмотрщика ордена. После ночи допросов кардинальская комиссия уже велела поставить эшафот на паперти собора Нотр-Дам, еще до оглашения обвинения. Инквизиторы заставили тамплиеров взойти на эшафот. Они силой поставили их на колени. Затем один из кардиналов зачитал показания, данные тамплиерами, после чего объявил окончательный приговор: им оказана милость как раскаявшимся после ночных пыток, поэтому их не сожгут, но им грозит пожизненное заключение в тюрьме.
   — Господи, — вскричал я, потрясенный, — да когда же все это случилось?
   — Это мы узнали от наших эмиссаров, вернувшихся из Франции. А все произошло вскоре после твоего отплытия в Святую Землю.
   — Рассказывай дальше, что стало с нашим Великим магистром Жаком де Моле?
   — Против судей восстали Великий магистр и Командор Нормандии. Они прервали чтение приговора. Они всем рассказали про незаконный допрос и заявили, что признания, сделанные под пытками, не имеют силы. Король пообещал им свободу, если они опровергнут свои показания. Инквизиторов попросили аннулировать страшный приговор. Те ответили, что тамплиеры ложью согрешили перед Богом, королем и кардиналами. В действительности же ложь была совсем ни при чем перед обещанием, данным королем. Но свобода входила в наши планы. Однако наших братьев ожидало худшее из наказаний: камера-одиночка, выгребная яма, сырые стены, одиночество, тьма и тишина. А в результате — смерть. Вот почему они предпочли дать Инквизиции ложные признания. Результат: смерть на костре.
   Тогда Великий магистр Жак де Моле обратился к народу:
   — Мы заявляем, что все наши признания были вырваны либо пытками, либо хитростью и обманом. Они ничего не значат и недействительны, и мы не признаем их правдивыми.
   Тотчас же инквизиторы заставили прибыть судью из Парижа. Тот препроводил обвиняемых в камеры Храма. Филипп Красивый немедленно созвал совет. В тот же вечер было объявлено, что Великий магистр Храма и Командор Нормандии будут сожжены на дворцовом островке между королевским парком и монастырем августинцев. Так они и погибли в присутствии короля Филиппа Красивого и папы Климента, прокляв их и пообещав им Суд Божий до конца года.
   Я был подавлен услышанным, я страдал за моих братьев, жертв такой несправедливости… Я еще не знал, что и меня ждет такая же участь…
   — Потому-то мы тебя и выбрали, Адемар, — сказал Командор. — Мы доверяем тебе миссию продлить втайне жизнь Храма после того, как исчезнем и мы.
   — Что я должен делать?
   — Тебе известно, что за последние века из Иерусалима несколько раз изгоняли еврейское население и даже дали ему новое имя — Элиа Капитолина, чтобы посвятить его Юпитеру Капитолийскому. Выживают только евреи диаспоры. Еврейские общины, разбросанные по всему миру, уповают лишь на изучение священных книг. У нас тоже еврейские корни. Наш орден основан на истинных словах Христа, который, как ты знаешь, является последователем ессеев. Но ты не знаешь, что наш орден был создан, когда несколько крестоносцев нашли манускрипт, свиток секты ессеев, крепости Кирбат-Кумран возле Мертвого моря.
   — О чем говорится в этом свитке?
   — Странно, но этот свиток сделан из меди… Нашим братьям тамплиерам с помощью ученых монахов удалось его расшифровать. Они посетили все места, где якобы были спрятаны сокровища. Они вырыли часть из них, следуя точным указаниям манускрипта. Та часть, которую составляли золотые и серебряные слитки, была использована. Та, что состояла из ритуальных предметов Храма, осталась нетронутой. В этом и состоит секрет наших огромных богатств, который мы никому не открываем. И это сокровище ты должен перевезти теперь же, чтобы перепрятать его. Вот почему завтра ты отправишься в замок Газа, где тебя найдет один человек.
   — Кто такой? — спросил я.
   — Один сарацин. Ты узнаешь, что не все они наши враги. Этот человек проведет тебя в нужное место. Собирайся, уезжай сегодня же вечером, подумай о своих плененных товарищах, о тех, кого поразила проказа, и о тех, кто пал в бою от меча, и думай о костре Великого магистра и Командора Нормандии, и обещай мне, что все будет сделано не зря.
   Тогда я встал и произнес:
   — Я, Адемар Аквитанский, рыцарь и новый Великий магистр Храма, обещаю быть послушным и соблюдать вечную верность Иисусу Христу и обещаю, что буду защищать не только словом, но и оружием книги Ветхого и Нового Заветов, и я обещаю соблюдать все правила ордена согласно статусу, предписанному нам нашим отцом, святым Бернаром.
   И пусть, сколько следует, я пересеку моря для битв. Да восстану я против королей и ложных принципов. Да не застанут меня врасплох без коня и оружия, да не убегу я от трех врагов и приму бой. Не использую никогда для себя добро ордена и навсегда сохраню целомудрие. Никогда я не выдам секретов нашего ордена и никогда не откажу в услуге оружием, материально или словом монахам, главным образом монахам аббатства Сито.
   Перед Богом своей волей я клянусь, что соблюду все это.
   — Да помогут тебе Бог и святые Евангелия, брат Адемар.
 
   В большом зале замка пожар возник внезапно и распространился с ужасающей скоростью, будто начался сразу в нескольких местах. Стены, пол, деревянную резную мебель, лизали языки пламени, порождая удушливый дым. Все побежали, спасаясь от огня и ядовитого дыма. Паника разрасталась. Некоторые стонали от удушья, другие падали без чувств.
   Я был готов. Ибо я чувствовал присутствие Всевышнего в этом огне, и я взывал: возникни, появись, о Всевышний, обрети силу, рука Божия, возникни, как в былые времена, как перед прошлыми поколениями. Не ты ли раздул огонь в этой комнате?
   Так говорилось в Уставе: злые будут изгнаны, когда зло будет вырвано и когда поднимется дым; тогда только справедливость, словно солнце, засияет над миром, и знанием наполнится мир, и порок исчезнет. А я, все еще страдая от восторга, стоявшего за гранью разумного, не зная, как поступить, я воспользовался суматохой и убежал. Я мчался в темноте что есть мочи; меня несли буквы, не дававшие угаснуть моему порыву.
 

   «Гьюмель», третья буква алфавита, символ благополучия и сострадания.

   «Мем», означающее цифру сорок, напоминая о сорока годах, проведенных евреями в пустыне, прежде чем нашли они Землю Обетованную. И потом

   «Самех». Ее округлая форма заставляет вспомнить о беспрерывно крутящемся колесе судьбы.

ВОСЬМОЙ СВИТОК
СВИТОК ИСЧЕЗНОВЕНИЯ

   Женщина прячется в укромных углах,
   Женщина на городских площадях,
   Женщина ждет у ворот городских,
   Женщина страха не знает.
   Глазами повсюду она шныряет,
   Взглядом похотливым она прельщает
   Мужчину мудрого, дабы в соблазн ввести,
   Мужчину сильного, чтобы силы лишить,
   Судей совращают, чтоб плохо судили,
   Мужей добропорядочных, чтобы плохими стали,
   Честных мужей с пути сбивают,
   Скромный мужчина в грех впадает.
   Все делают женщины, чтобы неправда была,
   Тщеславие мужчин — вот их дела,
   Далеки от дороги добра,
   Всех мужчин они в пропасть толкают,
   Выпутывайся, как знаешь, сын человеческий.

Кумранский свиток. «Женские ловушки»

   Я очнулся после приступа отчаяния, и тут из глубины памяти всплыло воспоминание, казалось бы, совсем забытое, которое вдруг завладело мною так сильно, что невозможно было ему противостоять; оно вызвало у меня смех, безудержный смех. Мне было три года, и отец называл меня Ари-лев и рассказывал о льве, непобедимом в бою.
   Я открыл глаза. Я находился посреди какого-то поля. Вокруг меня все качалось, я упал на землю, не зная, кто я, где был, в каком веке странствовал, не помня даже, сколько мне лет. Я чувствовал на себе испуганные взгляды. Это были крестьяне, смотревшие на меня, как на мертвеца. Лежа на спине, запрокинув голову, вытаращив глаза, вытянувшись, словно я покоился на облаке, я вновь почувствовал вибрацию, идущую одновременно извне и сотрясавшую меня изнутри. Знаю, что что-то произошло, но ничего не помню, не могу ничего нащупать в своей памяти.
   Словно путник, уставший после долгой дороги, я медленно поднимался среди нескончаемой музыки, слышной только мне одному. Орел с распростертыми крыльями пролетел надо мной высоко в небе. И только тут я вспомнил все, что произошло накануне: я был пленником тамплиеров, и в момент, когда Командор приставил к моему горлу меч, намереваясь убить меня, в зале начался пожар, и я убежал.
   Сейчас все казалось пустым и угасшим, удивительно спокойным, как после сна, словно вчерашний мир улетучился. Я решил осторожно вернуться в церковь Томара, чтобы отыскать там Джейн.
   На том месте, где я ее оставил, никого не оказалось. Из телефонной будки я позвонил в нашу гостиницу, и мне сказали, что Джейн несколько часов назад ушла, не уточнив куда. Тогда я вернулся в гостиницу и взял ключ от ее номера. Вещи все еще были разбросаны, а среди них и мой талит. Я аккуратно развернул его. Серебряный свиток находился на месте, она, конечно же, спрятал его перед уходом, как это сделал бы я. Я прождал ее до поздней ночи и, в конце концов, под утро уснул — сказались усталость и волнения.
   Проснувшись, я уже не сомневался: ее похитили. Кого же вызвать? Португальскую, французскую, американскую или израильскую полицию? Почва уходила у меня из-под ног. Я уже не знал, кто есть кто: кем был профессор Эрик-сон, кто такой Йозеф Кошка, чего он хотел, кем была Джейн, что у них у всех на уме.
   Я, было, решил позвонить Шимону, но что-то меня удержало. Опасение подставить под удар Джейн. Чтобы успокоить дух, я попытался разобраться в своем положении, вспомнить о событиях, случившихся после моего ухода из пещер, вспомнить, чтобы собрать их воедино, придать им смысл. А для этого следовало сосредоточиться, поставить за скобки существующий мир и услышать глубокий голос истины.
   Я развернул Серебряный свиток и, не читая его, всматривался в буквы.
   Перед глазами возникла буква С, которая соответствует букве

   «Каф» вызывает ассоциации с ладонью руки, выполнением усилия для обуздания природных сил. Эта буква была начертана на лбу профессора Эриксона, убитого на алтаре во время ритуального жертвоприношения к Судному дню. Будучи франкмасоном, он одновременно являлся и главой секретной организации — военной ветви масонского братства. Нам удалось выяснить, что она существовала всегда: орден Храма. Вместе с Великим магистром Йозефом Кошкой они пытались восстановить Храм, который давал возможность переходить от видимого к невидимому, иначе говоря, встречаться с Богом. Эриксон поставил перед собой задачу: найти сокровище Храма, в которое входили все ритуальные предметы, вроде пепла Красной коровы, которым производилось обязательное очищение в день Суда. В этом ему помогала его дочь Руфь Ротберг со своим мужем Аароном. Они оба принадлежали к движению хасидов. В их задачу входило определение точного местонахождения Храма, дабы расположить его центр в самом святом и тайном месте — святая святых — месте встречи с Богом. Все строители и архитекторы были франкмасонами, и их финансовое и политическое могущество должно было привлечь фонды, необходимые для восстановления Храма.
   Да, так и было. Теперь все роли казались мне предельно ясными. Детали головоломки складывались: у самаритян находился пепел Красной коровы, хасиды знали, где нужно строить Храм, франкмасоны могли осуществить восстановление, а тамплиеры должны были доставить ценные ритуальные принадлежности. Но сокровище больше не находилось в местах, указанных в Серебряном свитке, написанном средневековым монахом. Как свиток попал к самаритянам? Нашел ли Эриксон сокровище Храма, прочитав Серебряный свиток? Как он с ним поступил, если нашел? Почему он интересовался Мелхиседеком, Верховным жрецом, совершавшим богослужения в те времена? Я вновь подумал о букве «Каф»: власть над природными силами. Что за силу пытался обуздать Эриксон?
   Потом я рассмотрел букву N. N, или еще

   — «Нун», она читается на лбу Шимона Делама. Почему он втянул меня в это дело, угрожая раскрыть существование ессеев? Какие надежды возлагал на меня? Чтобы я стал наживкой, на которую клюнут убийцы?
   Затем настал черед L, или еще

   «Ламед» — буква обучения ремеслу и учебы. Она присуща моему отцу Давиду Коэну. Что он хотел изучить? Что-то такое, чего я не знаю? Почему все эти годы отец скрывал свою связь с теми, кто отошел от своих братьев, чтобы удалиться в пустыню, желая сохранить абсолютную верность вновь открытому миру?
   Как мог он жить в Иерусалиме, в стенах города, который должен быть таким же светлым, как и стойбище в пустыне, где ощущалось бы божественное присутствие и где все невнятно говорило о своей святости? Как сосуществовать в этом городе с теми, кто не совершает обряд очищения, даже будучи ессеем? Как жить под одной крышей с теми, кто связывал вместе животных различных пород, и тех, кто носил одежду из смеси льна и шерсти, и тех, кто засеивал поля смесью семян? Как он, Коэн, мог уживаться с теми, кто совсем не заботился об общении с умершими или думал, что кровь не обладает способностью передавать порочность? Какова его роль в этой истории и почему он пришел за мной?
   Я увидел q, или

   «Коф» — буква святости и порока, та, что присутствовала на моем лбу… Я — не как мой отец, он добровольно ушел, а я добровольно вошел в общину ессеев и прошел все испытательные этапы, все ступени, и наставник проверял мои поступки и жесты. Так неужели я приблизился к святости или скатился в нечистую западню? На каждом из этих этапов я достигал успехов в совершенном соблюдении предписаний закона. Чтобы быть членом общины сыновей света, следовало забить себе место в Царстве света.
   Почему нужно было ставить передо мной такую трудную задачу? Может, это исходило от меня? Почему жрецы и левиты высказались за меня, дав не просто благословение, а возложив на меня обязанности Сына человеческого? Я пытался сосредоточиться, но буквы звали меня, как будто хотели помочь найти смысл, и уже не я смотрел на них, а они принялись рассматривать меня, складываясь в слова, словно пытаясь мне помочь, дать ответ на все вопросы.

* * *

   — При мне были высшие знаки отличия: атрибут Великого магистра, папская грамота и печать с изображением тамплиеров: два рыцаря на лошадях с копьем наперевес. Так я и отправился в дорогу, на территорию Газы. Там находилась одна из крепостей Храма, как раз напротив порта. Опознавательным знаком мне служило черно-белое знамя тамплиеров; цвета его означали, что мы благосклонны к нашим друзьям и нетерпимы к тем, кого не любим.
   Я добрался до крепости тамплиеров в Газе, где мне предстояло встретиться с сарацином, как сказал Командор. Я ожидал увидеть хорошо охраняемую крепость с братьями рыцарями, как и та, которую я покинул, но она оказалась пустой. Единственный тамплиер, увидев, как я слезаю с коня, подбежал ко мне с испуганным видом. Я представился и сказал о цели своего приезда: встреча с человеком, который отведет меня в потайное место, известное только ему.
   — Ты знаешь имя этого человека? — спросил молодой тамплиер.
   — Это сарацин.
   — А… — произнес молодой тамплиер со вздохом облегчения. — Тогда должен тебе сказать, что положение наше ужасное: крепость Газа скоро падет.
   — А что происходит? — спросил я.
   — Дело в том, — сказал молодой рыцарь, — что десять дней назад портом Газы овладели турки, и мы вынуждены были осадить порт с суши, со стороны крепости. Порт защищен прочными высокими стенами, и штурмом его взять не удалось. Битва, тем не менее, началась, руководил ею Командор нашей крепости, поддерживаемый Магистром Храма, а также Магистром госпитальеров, согласившимся нам помочь. После четырех дней осады мы вынуждены были отступить, потому что к туркам пришло подкрепление с моря. Это были сильные воины, и командующий, жестокий Мухамат, видя, что сила на их стороне, отдал приказ сжечь наши осадные машины, тараны и метательные орудия у ворот города. Но пламя охватило и стены, да так, что за ночь в одном месте образовалась брешь, рухнул огромный кусок стены, и мы смогли ворваться в порт.
   Нас было меньше, чем турок, которые яростно набросились на нас. Мы оказались в собственной ловушке. Сорок рыцарей погибли в неравном бою. К тому же множество турок скопилось у узкого прохода стены, защищая его. Они установили перед брешью большие балки, брусья с кораблей, плетни. Они собрали убитых рыцарей и повесили их на стене, которую мы собирались взять штурмом! Что сказать тебе, брат мой: к концу осады из адской ловушки живыми вырвались только двое.
   — А где тот, что вырвался вместе с тобой? — спросил я.
   Но тамплиер не ответил.
   — Где он? — настаивал я. — Турки не будут ждать, они уже готовятся захватить крепость.
   — Мы получили приказ не уходить, пока не встретим караван Наср эд-Дина. Поэтому мы и остались.
   — У вас не остается времени, — сказал я, оседлав коня.
   — Мы не можем уйти, пока не встретим караван Наср эд-Дина, — повторил молодой человек. — Наср эд-Дин и есть тот сарацин, с которым ты должен встретиться. Это приказ Командора, ослушаться мы не можем.
   — А где наш брат? — переспросил я.
   Тогда молодой тамплиер подошел поближе и произнес дрожащим голосом:
   — Он повесился вчера, когда увидел, как приближаются турки.
   Он замолчал.
   — Ну что ж, — сказал я, показывая ему свою печать, — теперь я приказываю тебе следовать за мной.
   Пришпорив лошадей, мы галопом помчались прочь от крепости. Тут-то мы и заметили вдалеке приближающийся караван. Человек, который вел его, поравнявшись с нами, соскочил с лошади и поприветствовал нас. Он был молод, на нем была синяя одежда людей пустыни.
   — Меня зовут Наср эд-Дин, — назвался он. — А кто ты?
   — Я Адемар Аквитанский, рыцарь-тамплиер, преследуемый турками.
   — Тебя преследуют… — сказал Наср эд-Дин. — Будьте моими гостями, ты и твой товарищ, так как я — тот человек, которого ты ждешь. Меня тоже преследуют — сестра калифа Каприского, за то, что я убил ее брата. Мне сказали, что она пустилась в погоню с сотней воинов. Она обещала большую награду тому, кто доставит ей Наср эд-Дина мертвым или живым!
   — Тяжко тебе, — посочувствовал я. — За что ты убил калифа?
   — Он запрещал мне смотреть на свою сестру, красавицу Лейлу, так как я не принадлежу к их роду. Однажды вечером я пришел к ней, но он затеял ссору и, защищаясь, я вынужден был его убить… После этого я уже не мог видеть принцессу. Но она поклялась отомстить за брата, хотя, я знаю, сердце ее оплакивало меня. Теперь она предпочитает видеть меня скорее мертвым, чем удалившимся от нее! Услышав мою историю, тамплиеры предложили мне приют в обмен на…
   — На что?
   — На одну услугу, которую я им должен оказать.
   — Что за услуга? — спросил я.
   — Ты это узнаешь, но позднее, так как у нас мало времени, а дорога предстоит длинная.
   Я переоделся в синюю одежду пустынника и занял место в караване Наср эд-Дина, без промедления пустившемся в путь.
   Через несколько дней пути никто не узнал бы меня. Кожа побурела на солнце, вокруг глаз появились морщинки, так как часто приходилось щуриться, подобно всем людям пустыни, рот мой усох, как и у них, потому что воду приходилось экономить.
   Мы миновали монастыри Храма, Шато-Пелерина, Цесарии и Яффы. Потом мы вышли на большую дорогу паломников, на которой возвышалось тевтонское владение Бофор. На нашем пути встретились три большие крепости Храма: Ла Фее, Ле Плален и Како. И всякий раз я с отчаянием убеждался, что эти крепости, считавшиеся неприступными, опустошены или заняты турками.
   Преодолев длинную и опасную дорогу, караван, наконец, прибыл к цели — в портовый город Сен-Жан-д'Акр, где сходили на берег паломники, направлявшиеся в Иерусалим.
   Штаб тамплиеров располагался между улицами Пизан и Сент-Анн, примыкая к приходской церкви Сен-Андре. Ее главная квадратная башня и широкие стены возвышались над великолепным побережьем Сен-Жан-д'Акра. По углам башни торчали сторожевые вышки, на которых вертелись флюгеры из позолоченной латуни с изображениями шагающих львов.
   Крепость была надежной, построена грамотно. Четыре круглые и квадратные башни по углам делали ее похожей на мусульманские рибаты, которые были одновременно крепостями и монастырями-убежищами. Именно здесь, в подземных залах, просторных и тихих, мы и укрылись, получив приют и пищу от моих братьев тамплиеров.
   Наср эд-Дин был молод и броско красив. Светлые глаза на темном лице, обрамленном черными волосами, делали его похожим на принца. Его обаяние и ум пришлись по нраву тамплиерам, и те были счастливы принимать его, знакомить с основными догмами христианской религии и даже учить французскому языку.
   Однажды вечером, в сумерках, Наср эд-Дин и я прошли к порту Сен-Жан-д'Акр, окруженному стенами, возведенными рыцарями, обеспечивавшими защиту своих земель. Оттуда можно было видеть море и город, в котором соседствовали минареты и аркады крестоносцев. Разбушевавшееся море, казалось, хотело перехлестнуть через стену и захватить землю, но вид прибоя и горизонта, за которым лежала моя родная земля, размягчили мою душу, и я полной грудью вдыхал морской воздух, с ностальгией думая о милой сердцу земле Франции.
   — Сердце твое опечалено, — проговорил Наср эд-Дин.
   — Я думаю о своей стране, — ответил я. — Не знаю, когда и какой я ее увижу, да и увижу ли вообще.
   — Ты мой друг, и я хотел бы утешить тебя, — сказал Наср эд-Дин. — Ты спас мою жизнь, а я твою. Ты научил меня своей религии, и теперь наши судьбы связаны. Пришло время тебе узнать то, что знаю я.
   — Слушаю тебя, — сказал я.
   Под небом, светящимся тысячами звезд, окруживших тонкий полумесяц, перед бушующим морем, волнами пытавшимся сокрушить стены, Наср эд-Дин открыл мне, кто он такой и какую роль должен играть в моей миссии.