Страница:
С Елеонской горы взирал Елиав на Иерусалим, окруженный полями и болотами. На башне Давида росло несколько деревьев, к стене спускалась дорога, а вокруг оголенных гор, на краю пустыни, пылал Иерусалим; охваченный огнем Храм уже был разграблен, тысячи мужчин, женщин, детей, пытавшихся спастись бегством, были перебиты римлянами. С крыш Храма стекало расплавленное золото. Капало оно и с фасада Храма, со стены и ворот между залой и святилищем. Резной строительный камень, насыпи и фундамент обрушивались, почерневшие от дыма, все превращалось в золу и пепел! Развалины громоздились повсюду, покрывая Храм золой и сажей. Ограждение рухнуло, развалилась даже величественная скала. Эспланада, возвышавшаяся над долиной Кедрона, обращенная к Елеонской горе с серебристой листвой и плодородной почвой, окруженная лестницами, портиками и садами, эспланада, чудо из чудес, превратилась в гигантский жертвенный алтарь, на котором пылал огонь. Высокие портики из тяжелого камня обрушивались один за другим, а вместе с ними и стены, поддерживаемые колоннами. Царский портик, с которого жрец возвещал софаром о наступлении Шаббата, развалился на кусочки, словно глиняный кувшин. Мраморные плитки отскочили, мозаика стерлась, Собор с двумя куполами обрушился, ворота упали, своды осели, большие арки обвалились, стены потрескались. Белый мрамор почернел, небо не пропускало свет. Темень была ужасная. Стены, обшитые кедром, расписанные цветами, обитые пальмовым деревом — все стены Храма горели, и вместе с ними горели двери и ворота, их крюки и петли, длинные коридоры, колонны и стелы, паперти и ступени — все сгорало, словно в адской печи. Залы и этажи рушились на жертвенник всесожжения, и длинные языки пламени поднимались от него, бронза плавилась, кирпичи чернели, раскалялись от непрерывно горящего ладана, подножия оседали, словно пепельные листочки. Горели базары и склады близлежащих кварталов. Башни, цитадели, тройными рядами окружавшие горы и считавшиеся неодолимыми, гнулись от жары, становились дымными волчками; казармы и дворец Ирода, защищенный земляными валами и стенами, сам дворец из двух главных строений с банкетными залами, банями и царскими покоями, окруженный садами, кущами, бассейнами и фонтанами, — все превратилось в руины. Медь ворот Никанора, чудесным образом не утонувших в море во время перевозки, которые отделяли женский двор от внутренних двориков и от которых шли пятнадцать ступеней, стекала с них, как вино, там когда-то собирались левиты, певшие под аккомпанемент музыкальных инструментов.
Двор израелитов, тех, кто не принадлежал к родам священников и левитов, Резной зал из отделанных камней, где заседал Синедрион, и Очаговый зал, где проводили ночи дежурные жрецы, — все превратилось в уголь. Алтарь из известняка, которого никогда не касался металл, был охвачен огнем; жертвенник с мраморными плитами, стойла, где жрецы освящали Красную корову, — сам жертвенник стал жертвоприношением. Отовсюду бежали люди, тысячи и тысячи людей, они в панике наталкивались друг на друга, куда-то стремились, пытаясь убежать от огня; женщины тащили плачущих детей, мужья тащили плачущих жен, жрецы тащили плачущих мужчин. Но горели все, все гибли под рушащимися камнями, все задыхались от пыли и дыма. А тех, кому удалось вырваться, уже поджидали римляне, убивавшие мужчин, женщин и детей.
Тогда Елиав возвел очи к небу, умоляя Бога узреть все это, он молился, чтобы Храм когда-нибудь восстановили, и придет день, когда посыпятся Богу дары со всего мира.
Отец замолчал. Прошелся взад-вперед, давая понять присутствующим об окончании повествования. Люди, переговариваясь, постепенно разошлись, и мы остались одни.
— Через две тысячи лет, — тихо заговорил отец, — я оказался здесь. Я входил в археологическую экспедицию, занимавшуюся поисками Медного свитка. В первой колонке имеется описание широкого отверстия под одной из стен. В глубине этой дыры согласно Медному свитку есть что-то голубое. Однажды утром мы собрались возле пещер около Мертвого моря, перед углублением в верхней части горы. Углубление это было первым. На вершине горы я увидел отверстие, соответствующее описанному в свитке. Мы вошли — начальник экспедиции и я. Пол пещеры покрывали камни. Я обратил внимание на один из них: его форма явно не была природной. Казалось, его вытесала человеческая рука. Я понял, что рыть следует именно здесь. Через несколько часов мы наткнулись на гранитный блок, тяжелый, весом несколько десятков килограммов. Мы откатили его, под ним оказался проход. Он привел нас в огромное помещение, от которого отходил коридор. По нему мы попали в круглую пещеру.
Отец снова замолчал.
— Ну и где же находилась та голубая вещь? — поинтересовался я.
— Мы продолжали спускаться по туннелю, местами такому узкому, что приходилось ползти по-змеиному. И вдруг все вокруг стало казаться необычным. Это было… как объемный мираж в самом конце прохода. В самом конце туннеля я в полной темноте увидел ауру, изливавшую голубой свет на пол уже другой пещеры. Я окликнул своих товарищей шепотом, чтобы не произошло обвала; они не услышали меня. Тогда я один двинулся к этому свету, он призывал меня сделать это какой-то сверхъестественной силой, силой непонятной, излучающей голубое сияние, полупрозрачный свет, как бы просачивавшийся сквозь камень; это был явно голубой свет, цвет его был чистый, голубее моря, цвет бирюзы, отдающей сиреневым, цвет индиго, цвет черного коралла в первозданной голубизне… свет лился не сверху… но от центра земли! Когда подошли остальные, все уже было кончено, разумеется, мне никто не поверил. Все подумали, что я стал жертвой галлюцинации. Намного позже я понял, что произошло. Один физик объяснил мне, что речь шла о естественном феномене: когда солнце, находясь в апогее, освещает камень, лежащий на поверхности, то лучи света через мельчайшие отверстия в камне проникают в глубь пещеры, и интенсивность их настолько сильна, что в самой пещере возникает подобная аура.
Но ничто не сотрет впечатления этого мерцающего, переливающегося освещения пещеры. Долгие ночи пьянил меня голубой свет. Это было что-то… неземное. Возможно, часть сокровища, и может быть, единственная, оставшаяся здесь.
— Вы думаете, что сокровища здесь больше нет? — вдруг заинтересовалась Джейн.
— Что я думаю, — ответил отец, — не имеет значения. Когда искатели осознали, насколько невероятен этот текст, они разуверились в существовании сокровища. Библейская школа в Иерусалиме, сугубо католическая, изучавшая тексты Кумрана около двадцати лет, и желавшая сохранить эксклюзивность доступа к свиткам Мертвого моря, установила, что текст подделан, и сокровища на самом деле не существует.
— Почему? — удивилась Джейн.
— Да все потому же, Джейн. Никто не хочет восстановления Храма.
— А вот профессор Эриксон верил, что все эти запасы золота и серебра происходят из Иерусалима и принадлежат Храму. Потому он и организовал эту бригаду.
— И что же вы нашли?
Джейн подошла поближе.
— Пока почти ничего, — пробормотала она. — Горшки, запасы фимиама, который явно принадлежал Храму… Да, был еще глиняный горшок, очень большой, наполненный пеплом животных…
Отец призадумался. Наши глаза встретились. Одна и та же мысль мелькнула у нас.
— Пепел Красной коровы.
Произнесли мы это почти одновременно. Джейн вопросительно посмотрела на нас.
— Корова очень редкой породы, — пояснил я. — Ее пепел используется для ритуального очищения народа. Эта корова без каких-либо изъянов никогда не ходила в ярме. Ее кровью семь раз кропят алтарь. Затем ее сжигают, а Великий жрец подбрасывает в костер кедровые дрова, иссоп, темно-красную краску. Пепел, оставшийся от коровы, собирают и ссыпают в очищенную посуду. Пепел придает воде чистоту, необходимую для очищения грешников. Подобные коровы чрезвычайно редки; иногда проходят годы, прежде чем найдут такую. По Библии — это единственное животное, необходимое, чтобы очистить Храм во время ритуальных богослужений.
— Вы думаете, что именно Елиав спрятал его в Кумране, надеясь на будущее восстановление Храма?
— Несомненно, — ответил отец.
— А что произошло потом? — заинтересовалась Джейн.
Наступила тишина. Отец, казалось, что-то обдумывал, прежде чем продолжать.
— По манускриптам Мертвого моря благодаря письмам, доставленным в Кумран, стало известно, что произошло потом. Храм был разрушен. Страну захватили римляне, но отряд зелотов организовал яростное сопротивление захватчикам. В сто тридцать втором году император Адриан объявил Иерусалим римским городом и построил новый Храм на месте разрушенного иерусалимского Храма. Некий человек по имени Шимон Бар-Кохба возглавил восстание против римлян в сто тридцать втором году, через шестьдесят лет после уничтожения Храма. За ним последовали видные раввины, один из которых, рабби Акива, главный раввин Израиля, который объявил себя Мессией. Бар-Кохбе удалось овладеть Иерусалимом и провозгласить свободную Иудею. Но Адриан послал своего генерала на север усмирить бунтовщиков, что тот и сделал, блокировав еврейские оборонительные сооружения и вызвав тем самым голод. Больше пятисот восьмидесяти тысяч евреев погибли во время восстания. Что касается Кумрана, то он послужил убежищем немногим уцелевшим бунтовщикам и их главе, Бар-Кохбе. Последний поселился там, познакомился с текстами, в частности, с Медным свитком. Тогда-то у Бар-Кохбы и родилась безумная идея отбить Иерусалим и отстроить Храм. Случилось это через семьдесят лет после того, как Елиав отдал Медный свиток ессеям и спрятал сокровище Храма, так что благодаря намерениям Бар-Кохбы его признали Мессией. Однако, узнав, что Иродиум, бывший дворец Ирода Великого, пал, он понял, что его миссия потерпела неудачу. Оставив Медный свиток там, где тот хранился, он ушел в Биттир, доживать там последние дни и все еще надеясь, что когда-нибудь кому-то удастся восстановить Храм.
Отец проговорил последние слова тихо, пристально глядя на меня.
— …оставив Медный свиток ессеям, Бар-Кохба увеличил сокровище Храма дарами, полученными от богатых евреев диаспоры, поддерживавших восстание и веривших в него. К этому надо прибавить и деньги арендной платы и подношения… В руках у Бар-Кохбы находилась значительная сумма, и он распределил ее по тайникам Елиава.
— А почему, по-вашему, римляне так ожесточились на Храм? — спросила Джейн.
— Римляне понимали, что Иерусалим для них очень важен. Они чувствовали, что в своем желании существовать через Храм город продолжит отправлять послания языческому миру о Конце Света и что однажды римляне утратят свое господство.
— А потом?
Джейн и я произнесли это в один голос. Отец опять улыбнулся хорошо знакомой мне улыбкой — спокойной, уверенной, по-настоящему счастливой.
— А потом, — сказал он, — прошло две тысячи лет, свитки были найдены и переданы международным организациям. Что же до Медного свитка, то он несколько лет находился в единоличном владении профессора Эриксона.
При упоминании этого имени Джейн побледнела. Я перехватил ее вдруг ставший жестоким взгляд, когда он встретился с моим.
— Профессор Эриксон так увлекся свитком, что решил разыскать сокровище Храма. Он думал, надеялся, что сокровище существовало на самом деле. Но вначале ему не везло. Медный свиток, найденный в Кумране, переправили в Амман, в Иорданию, во время израильско-арабской войны. Профессор Эриксон убеждал директора Музея иорданских древностей, что сокровище, упомянутое в Медном свитке, может быть найдено. Другие члены международных организаций в это совершенно не верили. Они отказывались просмотреть хотя бы один из свитков, вообще хотели избавиться от них. Но остановить профессора Эриксона было невозможно; он организовал археологические экспедиции на бывших территориях Иордании, чтобы найти золото и серебро, указанные в Медном свитке. Однако археологии пришлось еще раз столкнуться с Историей. В 1967 году, после месяца воинственных угроз Египта и Сирии, Израиль предпринял массированную атаку против Египта. На следующий день были развязаны боевые действия на границе Израиля и Иордании. В конце концов, началась битва за Иерусалим. И ставкой в этом сражении оказались два места: Западная стена и Музей Рокфеллера на подступах к современному арабскому городу, где хранились… манускрипты Мертвого моря. 7 июня, ближе к полудню, отряд израильских парашютистов медленно подошел к стене старого города, и после перестрелки с иорданскими солдатами окружил музей. В то же время израильские колонны двигались в направлении к иорданской долине, чтобы отвлечь иорданские силы подальше от Иерихона и северо-западного берега Мертвого моря. Так местность Кирбат-Кумрана и сотни фрагментов Кумрана оказались под контролем израильтян.
Утром 7 июня 1967 года сражение за Иерусалим было в самом разгаре. Разбуженный на рассвете Ядином, главнокомандующим армией, я вошел в Музей Рокфеллера в сопровождении израильских парашютистов. Я прошел по галереям и вдруг увидел большую комнату с огромным столом. На столе были разложены свитки Мертвого моря. Близился полдень. Усталые парашютисты отдыхали в закрытом музее, вокруг бассейна. Спустя несколько часов показались Ядин и три археолога, оторопелые, будто пораженные божественной благодатью. Никогда они не видели столько фрагментов, разложенных на сотнях подносов, хрупких, неисчислимых, которые могли рассыпаться в пыль, прежде чем их расшифруют: они возвращались из святая святых манускриптов. Но я лично был разочарован, так как среди этих текстов не хватало одного, того, который я искал. Иорданцы хранили его отдельно, в укромном месте цитадели Амман, где расположен Иорданский археологический музей, возвышающийся подобно остроконечной горе в самом центре современного города. Среди фрагментов и осколков глиняной посуды был деревянный ларчик, обитый бархатом, в котором содержалось нечто необычное и чрезвычайно ценное. Века, проведенные в пещерах, не повредили документ, однако он мог пострадать от чересчур усердного с ним обращения. Нижние и верхние края осыпались, множество мелких осколков валялось в витрине. Медный свиток уже разваливался, по нему пошли трещины. Но тут за него вступился профессор Эриксон: только он мог так поступить! Через свою масонскую сеть он переправил свиток во Францию, где им занялись реставраторы. Там он сейчас и находится.
— Но само сокровище, — спросила Джейн, — сокровище Храма, где оно сейчас? Неужели так и лежит в тайниках, которые вы перечислили?
— Оно было там. Но это не означает, что оно все еще там, чутье мне подсказывает, что все эти тайники пусты.
— Пусты? — удивилась Джейн. — Но почему они должны быть пусты?
— Потому что я осмотрел некоторые из них, Джейн. Сорок лет назад.
— Как? — еще больше побледнела Джейн. — Вы их осматривали?
Глаза ее были безумными, словно вся ее жизнь пошла под откос от одного лишь слова, словно все предприятие профессора Эриксона, цель жизни, оказалось жалким миражом.
— И могу подтвердить, что внутри ничего не было.
— Но где же тогда сокровище?
Джейн бессильно опустилась на валун. Она пощупала свою рану, заметив только, что та еще побаливает. Посмотрела по сторонам, будто надеясь на неожиданную помощь, которая вытащит ее из этого кошмара.
— Чтобы разграбить сокровище, — мягко произнес отец, — нужно было его сперва найти. А чтобы найти, как я уже говорил, нужно быть ученым.
— Профессор Эриксон, может быть, нашел ответ на этот вопрос, — пробормотал я. — Потому-то он и погиб так странно.
— Во всяком случае, — произнесла Джейн, неожиданно встав, — здесь больше искать нечего. — Сделав шаг к моему отцу, она продолжила:
— Но вы-то, вы не отрицаете существования сокровища Храма, как на это настроены ученые из Библейской школы?
— Нет, — не спеша, ответил отец. — Я уверен, что сокровище Храма существовало или все еще существует. Я уверен, что оно было спрятано именно в этих местах… но знаю, что сегодня его там больше нет.
Отец понизил голос. Было уже шесть часов. Нас постепенно окружала ночь. Вдали Моавийские горы причудливо вырисовывались над асфальтовой поверхностью моря, которое слабо поблескивало в сумерках, отсвечивая серым и бирюзовым цветами. На море не было ни морщинки, оно не издавало шума, застыло; море при заходящем солнце становилось черным, солнце писало на его поверхности свои последние буквы.
— Я думаю, — медленно произнес отец, — что все поиски Медного свитка оказались безуспешными, потому что сокровище было перепрятано.
— Перепрятано? — переспросила Джейн. — Но куда?
— Ответ может быть в Серебряном свитке, — предположил я.
— Серебряный свиток? — повторил отец.
— Да, — подтвердила Джейн. — Существует другой свиток, серебряный, находящийся у самаритян. Они передали его профессору Эриксону незадолго до его смерти.
— Серебряный свиток, — еще раз повторил отец. — Это означает, что между эпохой Второго восстания Бар-Кохбы и нынешним днем в цепи отсутствует одно звено…
— Которое имеется в Серебряном свитке.
— Что в этом свитке? — спросил отец.
— Никто не знает, кроме… профессора Эриксона, — ответил я.
— И Йозефа Кошки, — добавила Джейн.
Было уже поздно, когда мы вернулись в Иерусалим. Отец попрощался с нами в отеле. Я попросил Джейн проконсультироваться с компьютером, который я называл Оракулом. Она поднялась в свой номер и вскоре спустилась, захватив ноутбук. Осмотревшись — не следит ли кто за нами, — мы принялись за работу. Однако я чувствовал чье-то невидимое присутствие, но не присутствие врага, и вновь задал себе вопрос, не велась ли за нами постоянная слежка агентами Шин-Бет.
Джейн устроилась в кресле, поставив ноутбук на журнальный столик. Через несколько секунд она знаком подозвала меня.
— Думаю, самое время узнать побольше об одном из членов этой команды, — сказала она.
На экране появился текст:
Джейн еще несколько минут играла клавишами компьютера, затем мы увидели:
— Вполне возможно. Но тогда он был знаком с его содержанием.
— Как ты думаешь, он согласится сотрудничать с нами?
— Я считаю, что следует больше узнать о нем и о Серебряном свитке.
Мы припозднились, и я попрощался с Джейн. Я решил вернуться в Кумран, повидаться со своими и рассказать о последних событиях, о печальных событиях, произошедших за эти дни.
Заранее взяв ключи от джипа Джейн, я сел в машину и взялся за руль. Захватил я и револьвер, который мне дал отец, но у моей туники не было карманов. Решение появилось само: я подвесил оружие на льняных нитках, вместе с талисманом, висевшим на молитвенном платке, с которым я никогда не расставался.
Луна освещала землю белым светом, выделяя глубокие трещины в скалах, и указывала путь горным речушкам к морю, в котором с одной стороны отражались Моавийские горы, с другой — заливы Иудейской пустыни.
На полдороге между этими двумя пиками Мертвого моря различалась мергелевая терраса, на которой вырисовывались руины; в скальных стенах пустыни, в выемках, выеденных водой, наши гроты были скрыты от чужих взглядов, к тому же их окружали валуны, спускавшиеся к морю.
В Кумране я отправился в синагогу, размещавшуюся в длинной пещере, в конце пещеры находился зал, служивший местом для собраний Высшего совета. Там уже были Иссахар, Перес и Иов — жрецы Коэны, и Асбель, Ехи и Муппим — левиты, а также Гера, Нааман и Ард — сын Исраэля, во главе с Леви.
Здесь, в этом зале, никогда не говорили раньше самого старшего, или раньше того, кто вошел в общину раньше, чем ты, или раньше того, кого спрашивали. И во время заседаний многочисленных никто не говорил раньше того, кто был их наставником.
Но я был помазанником, я был Мессией. Вот почему у меня было право сесть перед ними в белой одежде на каменную тумбу.
— У меня есть, что сказать многочисленным, — заявил я.
В этот раз речь моя не прерывалась ни выкриками, ни возней, и я все изложил в полнейшей тишине.
— Итак, — начал я, и голос звонко отскакивал от высокого потолка, гуляя по всей пещере. — Вот что я делал, что я видел, будучи в Иерусалиме.
Мой рассказ был подробен. Я поведал об убийстве семьи Ротберг, рассказал о людях, которые меня преследовали и хотели убить, сообщил о новых фактах в убийстве профессора Эриксона и то, что я узнал от своего отца: сокровище Медного свитка ушло из Иудейской пустыни, оно перепрятано, и следы его, может быть, содержатся в Серебряном свитке, хранившемся у самаритян.
Слова мои были встречены молчанием, все еще долго молчали, когда я кончил говорить. Потом встал Леви.
— Нам ли бояться злых духов, наводящих ужас. Да пребудет с нами Бог, непостижимый и всемогущий. Без страха соберись с силами. Не бойся никого, ибо к хаосу устремлены их желания. Никогда не забывай, что ты должен биться, что от тебя исходит мощь, ибо сказано было когда-то: Звезда сияла над дорогой Иакова, скипетр взметнулся над Израилем, и он разбивает вдребезги череп Моава, и опрокидывает всех сынов Сатаны.
Тут встал Асбель, наш интендант. Был он небольшого роста, несуетливый, с лицом цвета бронзы.
— Какая связь между сокровищем Храма и убийством профессора Эриксона? — задал он вопрос.
— Профессор Эриксон разыскивал сокровище Медного свитка. Думаю, поэтому его и убили.
— Считаешь ли ты, что среди нас есть предатель? — спросил простоватый Ард.
И в самом деле, профессора Эриксона убили во владениях наших предков, и это не случайно, потому что он нас искал, он знал, что ессеи избрали своего Мессию. Как он об этом узнал? О Боже, что все это могло значить?
— Все это выяснится. Но чтобы понять, я должен уехать. Мне предстоит длительное путешествие, так как Серебряный свиток находится в Париже.
— Ты хочешь уехать? — изумился Леви.
— Во Францию, в Европу, — ответил я. — Туда, куда потребуется.
— Это невозможно, — ответили левиты Ехи и Муппим.
— Невозможно?
— Ты не можешь уехать отсюда, — сказал Леви. — Твоя миссия — быть с нами, среди нас. Ты не должен подвергаться опасности. Ты сказал, что твой отец считает, что Шимон Делам использует тебя в качестве мишени. Если ты уедешь далеко, кто защитит тебя?
— Я должен уехать, — повторил я. — Так надо. Ради нас всех, ради нашей безопасности.
Встал Гера, председатель Совета.
— Когда в общине возникает проблема, — низким голосом сказал он, — собрание превращается в суд, ты это знаешь. Что касается приговоров, то они отличаются продуманностью и справедливостью. И когда в суде не меньше ста человек, наше решение неотменяемо. Для того, кто совершил серьезные проступки, — это исключение из общины. Исключенный умирает от истощения в страшных мучениях. Ибо, связанный клятвами и обычаями, он не может долго получать пищу других и, мучимый голодом, вынужден есть траву. Для того же, кто хулит слово Законодателя, предусмотрено наказание смертью. Чтобы разрешить тебе уехать и там продолжать свою миссию, нужно собрать суд.
— Ну а теперь, — прервал его Асбель, — время принимать пищу.
И они пригласили меня с собой в большую пещеру, служившую столовой.
Я благословил вино, потом преломил хлеб. Эти жесты, которые я выполнял много раз с тех пор, как жил в Кумране, вдруг показались мне странными. Глаза сотни людей устремились на меня. Они смотрели так, будто своими взглядами старались удержать меня, и я понял, что они не хотели меня отпускать.
Ночью мне не спалось, несмотря на усталость, и я вышел. Муппим и Гера прохаживались возле входа. Вероятно, их поставили, чтобы помешать мне уйти, чтобы я не сбежал.
Не сказав им ни слова, я прошел в Скрипториум. Луна была полная, и я видел, как между камнями промелькнула тень. Я ощущал присутствие Муппима.
На столе лежали пергамента, скребки, все мои принадлежности. Надо писать, подумал я, надо писать, потому что слова жгут меня. Желание сказать что-то — это все, что остается, когда все потеряно. Я посмотрел на пергамент, на котором писал. Это был не тот, об Исайе, который я переписывал, а тот, незаполненный: пергамент моей жизни.
Двор израелитов, тех, кто не принадлежал к родам священников и левитов, Резной зал из отделанных камней, где заседал Синедрион, и Очаговый зал, где проводили ночи дежурные жрецы, — все превратилось в уголь. Алтарь из известняка, которого никогда не касался металл, был охвачен огнем; жертвенник с мраморными плитами, стойла, где жрецы освящали Красную корову, — сам жертвенник стал жертвоприношением. Отовсюду бежали люди, тысячи и тысячи людей, они в панике наталкивались друг на друга, куда-то стремились, пытаясь убежать от огня; женщины тащили плачущих детей, мужья тащили плачущих жен, жрецы тащили плачущих мужчин. Но горели все, все гибли под рушащимися камнями, все задыхались от пыли и дыма. А тех, кому удалось вырваться, уже поджидали римляне, убивавшие мужчин, женщин и детей.
Тогда Елиав возвел очи к небу, умоляя Бога узреть все это, он молился, чтобы Храм когда-нибудь восстановили, и придет день, когда посыпятся Богу дары со всего мира.
Отец замолчал. Прошелся взад-вперед, давая понять присутствующим об окончании повествования. Люди, переговариваясь, постепенно разошлись, и мы остались одни.
— Через две тысячи лет, — тихо заговорил отец, — я оказался здесь. Я входил в археологическую экспедицию, занимавшуюся поисками Медного свитка. В первой колонке имеется описание широкого отверстия под одной из стен. В глубине этой дыры согласно Медному свитку есть что-то голубое. Однажды утром мы собрались возле пещер около Мертвого моря, перед углублением в верхней части горы. Углубление это было первым. На вершине горы я увидел отверстие, соответствующее описанному в свитке. Мы вошли — начальник экспедиции и я. Пол пещеры покрывали камни. Я обратил внимание на один из них: его форма явно не была природной. Казалось, его вытесала человеческая рука. Я понял, что рыть следует именно здесь. Через несколько часов мы наткнулись на гранитный блок, тяжелый, весом несколько десятков килограммов. Мы откатили его, под ним оказался проход. Он привел нас в огромное помещение, от которого отходил коридор. По нему мы попали в круглую пещеру.
Отец снова замолчал.
— Ну и где же находилась та голубая вещь? — поинтересовался я.
— Мы продолжали спускаться по туннелю, местами такому узкому, что приходилось ползти по-змеиному. И вдруг все вокруг стало казаться необычным. Это было… как объемный мираж в самом конце прохода. В самом конце туннеля я в полной темноте увидел ауру, изливавшую голубой свет на пол уже другой пещеры. Я окликнул своих товарищей шепотом, чтобы не произошло обвала; они не услышали меня. Тогда я один двинулся к этому свету, он призывал меня сделать это какой-то сверхъестественной силой, силой непонятной, излучающей голубое сияние, полупрозрачный свет, как бы просачивавшийся сквозь камень; это был явно голубой свет, цвет его был чистый, голубее моря, цвет бирюзы, отдающей сиреневым, цвет индиго, цвет черного коралла в первозданной голубизне… свет лился не сверху… но от центра земли! Когда подошли остальные, все уже было кончено, разумеется, мне никто не поверил. Все подумали, что я стал жертвой галлюцинации. Намного позже я понял, что произошло. Один физик объяснил мне, что речь шла о естественном феномене: когда солнце, находясь в апогее, освещает камень, лежащий на поверхности, то лучи света через мельчайшие отверстия в камне проникают в глубь пещеры, и интенсивность их настолько сильна, что в самой пещере возникает подобная аура.
Но ничто не сотрет впечатления этого мерцающего, переливающегося освещения пещеры. Долгие ночи пьянил меня голубой свет. Это было что-то… неземное. Возможно, часть сокровища, и может быть, единственная, оставшаяся здесь.
— Вы думаете, что сокровища здесь больше нет? — вдруг заинтересовалась Джейн.
— Что я думаю, — ответил отец, — не имеет значения. Когда искатели осознали, насколько невероятен этот текст, они разуверились в существовании сокровища. Библейская школа в Иерусалиме, сугубо католическая, изучавшая тексты Кумрана около двадцати лет, и желавшая сохранить эксклюзивность доступа к свиткам Мертвого моря, установила, что текст подделан, и сокровища на самом деле не существует.
— Почему? — удивилась Джейн.
— Да все потому же, Джейн. Никто не хочет восстановления Храма.
— А вот профессор Эриксон верил, что все эти запасы золота и серебра происходят из Иерусалима и принадлежат Храму. Потому он и организовал эту бригаду.
— И что же вы нашли?
Джейн подошла поближе.
— Пока почти ничего, — пробормотала она. — Горшки, запасы фимиама, который явно принадлежал Храму… Да, был еще глиняный горшок, очень большой, наполненный пеплом животных…
Отец призадумался. Наши глаза встретились. Одна и та же мысль мелькнула у нас.
— Пепел Красной коровы.
Произнесли мы это почти одновременно. Джейн вопросительно посмотрела на нас.
— Корова очень редкой породы, — пояснил я. — Ее пепел используется для ритуального очищения народа. Эта корова без каких-либо изъянов никогда не ходила в ярме. Ее кровью семь раз кропят алтарь. Затем ее сжигают, а Великий жрец подбрасывает в костер кедровые дрова, иссоп, темно-красную краску. Пепел, оставшийся от коровы, собирают и ссыпают в очищенную посуду. Пепел придает воде чистоту, необходимую для очищения грешников. Подобные коровы чрезвычайно редки; иногда проходят годы, прежде чем найдут такую. По Библии — это единственное животное, необходимое, чтобы очистить Храм во время ритуальных богослужений.
— Вы думаете, что именно Елиав спрятал его в Кумране, надеясь на будущее восстановление Храма?
— Несомненно, — ответил отец.
— А что произошло потом? — заинтересовалась Джейн.
Наступила тишина. Отец, казалось, что-то обдумывал, прежде чем продолжать.
— По манускриптам Мертвого моря благодаря письмам, доставленным в Кумран, стало известно, что произошло потом. Храм был разрушен. Страну захватили римляне, но отряд зелотов организовал яростное сопротивление захватчикам. В сто тридцать втором году император Адриан объявил Иерусалим римским городом и построил новый Храм на месте разрушенного иерусалимского Храма. Некий человек по имени Шимон Бар-Кохба возглавил восстание против римлян в сто тридцать втором году, через шестьдесят лет после уничтожения Храма. За ним последовали видные раввины, один из которых, рабби Акива, главный раввин Израиля, который объявил себя Мессией. Бар-Кохбе удалось овладеть Иерусалимом и провозгласить свободную Иудею. Но Адриан послал своего генерала на север усмирить бунтовщиков, что тот и сделал, блокировав еврейские оборонительные сооружения и вызвав тем самым голод. Больше пятисот восьмидесяти тысяч евреев погибли во время восстания. Что касается Кумрана, то он послужил убежищем немногим уцелевшим бунтовщикам и их главе, Бар-Кохбе. Последний поселился там, познакомился с текстами, в частности, с Медным свитком. Тогда-то у Бар-Кохбы и родилась безумная идея отбить Иерусалим и отстроить Храм. Случилось это через семьдесят лет после того, как Елиав отдал Медный свиток ессеям и спрятал сокровище Храма, так что благодаря намерениям Бар-Кохбы его признали Мессией. Однако, узнав, что Иродиум, бывший дворец Ирода Великого, пал, он понял, что его миссия потерпела неудачу. Оставив Медный свиток там, где тот хранился, он ушел в Биттир, доживать там последние дни и все еще надеясь, что когда-нибудь кому-то удастся восстановить Храм.
Отец проговорил последние слова тихо, пристально глядя на меня.
— …оставив Медный свиток ессеям, Бар-Кохба увеличил сокровище Храма дарами, полученными от богатых евреев диаспоры, поддерживавших восстание и веривших в него. К этому надо прибавить и деньги арендной платы и подношения… В руках у Бар-Кохбы находилась значительная сумма, и он распределил ее по тайникам Елиава.
— А почему, по-вашему, римляне так ожесточились на Храм? — спросила Джейн.
— Римляне понимали, что Иерусалим для них очень важен. Они чувствовали, что в своем желании существовать через Храм город продолжит отправлять послания языческому миру о Конце Света и что однажды римляне утратят свое господство.
— А потом?
Джейн и я произнесли это в один голос. Отец опять улыбнулся хорошо знакомой мне улыбкой — спокойной, уверенной, по-настоящему счастливой.
— А потом, — сказал он, — прошло две тысячи лет, свитки были найдены и переданы международным организациям. Что же до Медного свитка, то он несколько лет находился в единоличном владении профессора Эриксона.
При упоминании этого имени Джейн побледнела. Я перехватил ее вдруг ставший жестоким взгляд, когда он встретился с моим.
— Профессор Эриксон так увлекся свитком, что решил разыскать сокровище Храма. Он думал, надеялся, что сокровище существовало на самом деле. Но вначале ему не везло. Медный свиток, найденный в Кумране, переправили в Амман, в Иорданию, во время израильско-арабской войны. Профессор Эриксон убеждал директора Музея иорданских древностей, что сокровище, упомянутое в Медном свитке, может быть найдено. Другие члены международных организаций в это совершенно не верили. Они отказывались просмотреть хотя бы один из свитков, вообще хотели избавиться от них. Но остановить профессора Эриксона было невозможно; он организовал археологические экспедиции на бывших территориях Иордании, чтобы найти золото и серебро, указанные в Медном свитке. Однако археологии пришлось еще раз столкнуться с Историей. В 1967 году, после месяца воинственных угроз Египта и Сирии, Израиль предпринял массированную атаку против Египта. На следующий день были развязаны боевые действия на границе Израиля и Иордании. В конце концов, началась битва за Иерусалим. И ставкой в этом сражении оказались два места: Западная стена и Музей Рокфеллера на подступах к современному арабскому городу, где хранились… манускрипты Мертвого моря. 7 июня, ближе к полудню, отряд израильских парашютистов медленно подошел к стене старого города, и после перестрелки с иорданскими солдатами окружил музей. В то же время израильские колонны двигались в направлении к иорданской долине, чтобы отвлечь иорданские силы подальше от Иерихона и северо-западного берега Мертвого моря. Так местность Кирбат-Кумрана и сотни фрагментов Кумрана оказались под контролем израильтян.
Утром 7 июня 1967 года сражение за Иерусалим было в самом разгаре. Разбуженный на рассвете Ядином, главнокомандующим армией, я вошел в Музей Рокфеллера в сопровождении израильских парашютистов. Я прошел по галереям и вдруг увидел большую комнату с огромным столом. На столе были разложены свитки Мертвого моря. Близился полдень. Усталые парашютисты отдыхали в закрытом музее, вокруг бассейна. Спустя несколько часов показались Ядин и три археолога, оторопелые, будто пораженные божественной благодатью. Никогда они не видели столько фрагментов, разложенных на сотнях подносов, хрупких, неисчислимых, которые могли рассыпаться в пыль, прежде чем их расшифруют: они возвращались из святая святых манускриптов. Но я лично был разочарован, так как среди этих текстов не хватало одного, того, который я искал. Иорданцы хранили его отдельно, в укромном месте цитадели Амман, где расположен Иорданский археологический музей, возвышающийся подобно остроконечной горе в самом центре современного города. Среди фрагментов и осколков глиняной посуды был деревянный ларчик, обитый бархатом, в котором содержалось нечто необычное и чрезвычайно ценное. Века, проведенные в пещерах, не повредили документ, однако он мог пострадать от чересчур усердного с ним обращения. Нижние и верхние края осыпались, множество мелких осколков валялось в витрине. Медный свиток уже разваливался, по нему пошли трещины. Но тут за него вступился профессор Эриксон: только он мог так поступить! Через свою масонскую сеть он переправил свиток во Францию, где им занялись реставраторы. Там он сейчас и находится.
— Но само сокровище, — спросила Джейн, — сокровище Храма, где оно сейчас? Неужели так и лежит в тайниках, которые вы перечислили?
— Оно было там. Но это не означает, что оно все еще там, чутье мне подсказывает, что все эти тайники пусты.
— Пусты? — удивилась Джейн. — Но почему они должны быть пусты?
— Потому что я осмотрел некоторые из них, Джейн. Сорок лет назад.
— Как? — еще больше побледнела Джейн. — Вы их осматривали?
Глаза ее были безумными, словно вся ее жизнь пошла под откос от одного лишь слова, словно все предприятие профессора Эриксона, цель жизни, оказалось жалким миражом.
— И могу подтвердить, что внутри ничего не было.
— Но где же тогда сокровище?
Джейн бессильно опустилась на валун. Она пощупала свою рану, заметив только, что та еще побаливает. Посмотрела по сторонам, будто надеясь на неожиданную помощь, которая вытащит ее из этого кошмара.
— Чтобы разграбить сокровище, — мягко произнес отец, — нужно было его сперва найти. А чтобы найти, как я уже говорил, нужно быть ученым.
— Профессор Эриксон, может быть, нашел ответ на этот вопрос, — пробормотал я. — Потому-то он и погиб так странно.
— Во всяком случае, — произнесла Джейн, неожиданно встав, — здесь больше искать нечего. — Сделав шаг к моему отцу, она продолжила:
— Но вы-то, вы не отрицаете существования сокровища Храма, как на это настроены ученые из Библейской школы?
— Нет, — не спеша, ответил отец. — Я уверен, что сокровище Храма существовало или все еще существует. Я уверен, что оно было спрятано именно в этих местах… но знаю, что сегодня его там больше нет.
Отец понизил голос. Было уже шесть часов. Нас постепенно окружала ночь. Вдали Моавийские горы причудливо вырисовывались над асфальтовой поверхностью моря, которое слабо поблескивало в сумерках, отсвечивая серым и бирюзовым цветами. На море не было ни морщинки, оно не издавало шума, застыло; море при заходящем солнце становилось черным, солнце писало на его поверхности свои последние буквы.
— Я думаю, — медленно произнес отец, — что все поиски Медного свитка оказались безуспешными, потому что сокровище было перепрятано.
— Перепрятано? — переспросила Джейн. — Но куда?
— Ответ может быть в Серебряном свитке, — предположил я.
— Серебряный свиток? — повторил отец.
— Да, — подтвердила Джейн. — Существует другой свиток, серебряный, находящийся у самаритян. Они передали его профессору Эриксону незадолго до его смерти.
— Серебряный свиток, — еще раз повторил отец. — Это означает, что между эпохой Второго восстания Бар-Кохбы и нынешним днем в цепи отсутствует одно звено…
— Которое имеется в Серебряном свитке.
— Что в этом свитке? — спросил отец.
— Никто не знает, кроме… профессора Эриксона, — ответил я.
— И Йозефа Кошки, — добавила Джейн.
Было уже поздно, когда мы вернулись в Иерусалим. Отец попрощался с нами в отеле. Я попросил Джейн проконсультироваться с компьютером, который я называл Оракулом. Она поднялась в свой номер и вскоре спустилась, захватив ноутбук. Осмотревшись — не следит ли кто за нами, — мы принялись за работу. Однако я чувствовал чье-то невидимое присутствие, но не присутствие врага, и вновь задал себе вопрос, не велась ли за нами постоянная слежка агентами Шин-Бет.
Джейн устроилась в кресле, поставив ноутбук на журнальный столик. Через несколько секунд она знаком подозвала меня.
— Думаю, самое время узнать побольше об одном из членов этой команды, — сказала она.
На экране появился текст:
ЙОЗЕФ КОШКА, польский исследователь, специалист по востоковедению; археолог на Ближнем Востоке; автор 23 работ в этой области. Обучался в Париже, в Католическом университете, затем в Варшавской семинарии, изучал теологию и польскую литературу в Католическом университете в Люблине, а также в Папском библейском институте в Риме.— И это все? — спросил я. — Другой информации нет?
Джейн еще несколько минут играла клавишами компьютера, затем мы увидели:
ЙОЗЕФ КОШКА. Родился 24 декабря 1950 г. в Люблине, Польша. Три года в Католическом университете в Париже. В октябре 1973 г. переводится в Католический университет Люблина. Изучает там теологию и получает диплом палеографа. Отличное знание древних языков: древнегреческий, латынь, древнееврейский, арамейский, древнесирийский. В октябре 1976 г. уезжает в Рим и записывается на факультет Библейских наук, а заодно — в Институт востоковедения. Изучает еще семь языков: арабский, грузинский, угаритский, аккадский, шумерский, египетский и хеттский. К концу учебы в Библейском институте владеет тринадцатью древними языками, не считая современных: польского, русского, итальянского, французского, английского и немецкого.— По-твоему, он свободно унес Серебряный свиток, не сказав никому из бригады? — спросила Джейн.
— Вполне возможно. Но тогда он был знаком с его содержанием.
— Как ты думаешь, он согласится сотрудничать с нами?
— Я считаю, что следует больше узнать о нем и о Серебряном свитке.
Мы припозднились, и я попрощался с Джейн. Я решил вернуться в Кумран, повидаться со своими и рассказать о последних событиях, о печальных событиях, произошедших за эти дни.
Заранее взяв ключи от джипа Джейн, я сел в машину и взялся за руль. Захватил я и револьвер, который мне дал отец, но у моей туники не было карманов. Решение появилось само: я подвесил оружие на льняных нитках, вместе с талисманом, висевшим на молитвенном платке, с которым я никогда не расставался.
Луна освещала землю белым светом, выделяя глубокие трещины в скалах, и указывала путь горным речушкам к морю, в котором с одной стороны отражались Моавийские горы, с другой — заливы Иудейской пустыни.
На полдороге между этими двумя пиками Мертвого моря различалась мергелевая терраса, на которой вырисовывались руины; в скальных стенах пустыни, в выемках, выеденных водой, наши гроты были скрыты от чужих взглядов, к тому же их окружали валуны, спускавшиеся к морю.
В Кумране я отправился в синагогу, размещавшуюся в длинной пещере, в конце пещеры находился зал, служивший местом для собраний Высшего совета. Там уже были Иссахар, Перес и Иов — жрецы Коэны, и Асбель, Ехи и Муппим — левиты, а также Гера, Нааман и Ард — сын Исраэля, во главе с Леви.
Здесь, в этом зале, никогда не говорили раньше самого старшего, или раньше того, кто вошел в общину раньше, чем ты, или раньше того, кого спрашивали. И во время заседаний многочисленных никто не говорил раньше того, кто был их наставником.
Но я был помазанником, я был Мессией. Вот почему у меня было право сесть перед ними в белой одежде на каменную тумбу.
— У меня есть, что сказать многочисленным, — заявил я.
В этот раз речь моя не прерывалась ни выкриками, ни возней, и я все изложил в полнейшей тишине.
— Итак, — начал я, и голос звонко отскакивал от высокого потолка, гуляя по всей пещере. — Вот что я делал, что я видел, будучи в Иерусалиме.
Мой рассказ был подробен. Я поведал об убийстве семьи Ротберг, рассказал о людях, которые меня преследовали и хотели убить, сообщил о новых фактах в убийстве профессора Эриксона и то, что я узнал от своего отца: сокровище Медного свитка ушло из Иудейской пустыни, оно перепрятано, и следы его, может быть, содержатся в Серебряном свитке, хранившемся у самаритян.
Слова мои были встречены молчанием, все еще долго молчали, когда я кончил говорить. Потом встал Леви.
— Нам ли бояться злых духов, наводящих ужас. Да пребудет с нами Бог, непостижимый и всемогущий. Без страха соберись с силами. Не бойся никого, ибо к хаосу устремлены их желания. Никогда не забывай, что ты должен биться, что от тебя исходит мощь, ибо сказано было когда-то: Звезда сияла над дорогой Иакова, скипетр взметнулся над Израилем, и он разбивает вдребезги череп Моава, и опрокидывает всех сынов Сатаны.
Тут встал Асбель, наш интендант. Был он небольшого роста, несуетливый, с лицом цвета бронзы.
— Какая связь между сокровищем Храма и убийством профессора Эриксона? — задал он вопрос.
— Профессор Эриксон разыскивал сокровище Медного свитка. Думаю, поэтому его и убили.
— Считаешь ли ты, что среди нас есть предатель? — спросил простоватый Ард.
И в самом деле, профессора Эриксона убили во владениях наших предков, и это не случайно, потому что он нас искал, он знал, что ессеи избрали своего Мессию. Как он об этом узнал? О Боже, что все это могло значить?
— Все это выяснится. Но чтобы понять, я должен уехать. Мне предстоит длительное путешествие, так как Серебряный свиток находится в Париже.
— Ты хочешь уехать? — изумился Леви.
— Во Францию, в Европу, — ответил я. — Туда, куда потребуется.
— Это невозможно, — ответили левиты Ехи и Муппим.
— Невозможно?
— Ты не можешь уехать отсюда, — сказал Леви. — Твоя миссия — быть с нами, среди нас. Ты не должен подвергаться опасности. Ты сказал, что твой отец считает, что Шимон Делам использует тебя в качестве мишени. Если ты уедешь далеко, кто защитит тебя?
— Я должен уехать, — повторил я. — Так надо. Ради нас всех, ради нашей безопасности.
Встал Гера, председатель Совета.
— Когда в общине возникает проблема, — низким голосом сказал он, — собрание превращается в суд, ты это знаешь. Что касается приговоров, то они отличаются продуманностью и справедливостью. И когда в суде не меньше ста человек, наше решение неотменяемо. Для того, кто совершил серьезные проступки, — это исключение из общины. Исключенный умирает от истощения в страшных мучениях. Ибо, связанный клятвами и обычаями, он не может долго получать пищу других и, мучимый голодом, вынужден есть траву. Для того же, кто хулит слово Законодателя, предусмотрено наказание смертью. Чтобы разрешить тебе уехать и там продолжать свою миссию, нужно собрать суд.
— Ну а теперь, — прервал его Асбель, — время принимать пищу.
И они пригласили меня с собой в большую пещеру, служившую столовой.
Я благословил вино, потом преломил хлеб. Эти жесты, которые я выполнял много раз с тех пор, как жил в Кумране, вдруг показались мне странными. Глаза сотни людей устремились на меня. Они смотрели так, будто своими взглядами старались удержать меня, и я понял, что они не хотели меня отпускать.
Ночью мне не спалось, несмотря на усталость, и я вышел. Муппим и Гера прохаживались возле входа. Вероятно, их поставили, чтобы помешать мне уйти, чтобы я не сбежал.
Не сказав им ни слова, я прошел в Скрипториум. Луна была полная, и я видел, как между камнями промелькнула тень. Я ощущал присутствие Муппима.
На столе лежали пергамента, скребки, все мои принадлежности. Надо писать, подумал я, надо писать, потому что слова жгут меня. Желание сказать что-то — это все, что остается, когда все потеряно. Я посмотрел на пергамент, на котором писал. Это был не тот, об Исайе, который я переписывал, а тот, незаполненный: пергамент моей жизни.