Страница:
Вместе с Джейн мы собирали все элементы, которые помогли продвинуться в нашем расследовании. Теперь мы знали, что профессор Эриксон занялся поисками сокровищ Храма после того, как нашел в пещерах Кумрана Медный свиток. Желая завладеть вторым свитком, он сообщил самаритянам о рождении Мессии на земле Иудеи, поведал им, что приближается Конец Света. Другими словами, Эриксон, чтобы узнать о приходе Мессии к ессеям, должен был общаться с ними. Но каким образом? И какова роль франкмасонов в этих поисках? И особенно: кто убил Эриксона? Разве что самаритяне, почувствовавшие себя обманутыми после того, как увидели, что Конца Света не предвидится? Или кто-то из членов экспедиции, самолично возжелавший завладеть сокровищем Храма? А может быть, Кошка, похоже, хорошо знакомый с масонами? Как бы то ни было, ключ к загадке находился в пергаменте, в его содержании, в одном из манускриптов, писанных две тысячи лет назад.
В эту ночь к моим сомнениям добавился еще и непрошеный страх. Один в номере отеля, я напевал вечерний псалом, проникавший в сердце; ритм был замедленный, ритм мелодии без слов — успокаивающий и полный неги; но печаль не отпускала меня. Напев этот был о правде и неутолимой жажде, он обращался к Богу, недостижимому для меня, к Богу неуловимому, который бежит от меня и исчезает, едва явив себя. Да, напев этот был напевом желания.
Я ждал Его, о, как я Его ждал, уши мои настораживались при малейшем шорохе, все тело трепетало от ожидания. Ибо я уже познал несравненную радость, да, я познал наслаждение, а теперь приходило время самого глубокого и таинственного отчаяния — отчаяния от бесплодного ожидания, от угасающего пыла, от неутоленной страсти. И голос срывался на плач, становился жалобным стоном, из глаз моих текли слезы, потому что я познал разлуку и был один, разлучен и одинок, и сердце кровоточило от этого. И я — гордый, надменный, непонятый, я превращался в открытую рану, раскрывавшуюся все шире и шире; я стал сплошной раной.
Транс… танец, пляска моей души, и пение, и все быстрее и быстрее; ритм не теряется, но и не остается прежним. И вдруг в крутом повороте возникает радость сродни счастью, но счастье второстепенно, радость — главное. Однако счастье, каким бы оно ни было, объединяет сердце и душу, сливая их в одно, нечто торжественно-печальное. И это слившееся становится прекрасной скрипкой, звуки которой благоуханнее ладана, она надрывается, плачет и вздыхает. Душа моя печальная, ностальгическая, как скрипка, разъединяется с сердцем, которое танцует под ее звуки, скандируя напевные слова; танцует сердце, приподнимаясь и опускаясь; так поднимись же и душа моя, поднимись в бесконечном ритме — выше, выше, еще выше… Ноги мои не поспевают за ней. Так поднимайся же, душа, к красотам, влекущим тебя, заставляющим дрожать…
Из глубины памяти возникает образ моей подруги. Вот она, Джейн, под слепящим солнцем. Усилием воли я вновь поднимаюсь по склону воспоминаний. За несколько минут до этого я был там, на месте преступления, я осматривал его… Я вновь увидел оскверненное кладбище, увидел алтарь и следы крови — семь кровавых полос. И вдруг, с закрытыми глазами, я очутился в этом месте на несколько секунд раньше и, продлив момент медитации, испытывая невероятное напряжение, я увидел тень: тень Джейн, потому что именно ее я и искал в закоулках своей памяти. Как раз этого мгновения мне и не хватало между видением алтаря и видением тени. Сам не зная почему, я чувствовал, что в этом ускользавшем мгновении существовало нечто ценное, важное, стертое встречей с ней, тогда я снова закрыл глаза и, наконец, увидел то, что меня мучило.
Около ограждения, наполовину вдавленный в землю, лежал маленький красный крестик, готический крестик, расширявшийся к краям, с металлической цепочкой, похожей на медную. Осознание пришло ко мне вместе с мыслью протянуть руку и подобрать его. Но в этот самый миг я и заметил тень Джейн, стоявшей сзади. Потом Джейн встала передо мной, наступив прямо на крестик и вдавив его ногой поглубже. Умышленно? Вот в чем вопрос. Та, которую я любил, всегда оказывалась в опасных местах…
Я вышел из транса сразу — в тот момент, когда внутренний голос мне подсказал: в опасных местах, чтобы прятать улики.
Я проснулся совершенно разбитым. Я уже не знал, где я. Сперва подумалось, что я проснулся в своем маленьком гроте в Кумране, на соломенном тюфяке, как это случалось в течение двух лет. Но сейчас я ничего не соображал. Потребовалось время, чтобы прийти в себя и вспомнить происшедшее накануне, включая ночь. Нужно ли было все рассказать Джейн, стоило ли потребовать у нее объяснений?
Я подал ей мысль поговорить с моим отцом и сейчас был убежден, что так и следовало поступить — не только потому, что он был специалистом, способным разъяснить нам тайну Медного свитка, но и потому, что мне очень нужно было видеть его, поговорить с кем-то, кому я полностью доверял. Отец посвятил всю свою жизнь изучению текстов, и он частенько повторял, что еврейская ересь — в незнании, но разве такое знание не ересь, и не подвергну ли я его опасности, призвав к себе?
Я взял телефон и нерешительно набрал его номер. Зуммер прозвучал несколько раз, и когда, наконец, я услышал уверенный отцовский голос, все мои сомнения испарились, и я попросил его приехать в отель.
Позвонил я и в номер Джейн.
— Джейн…
— Да? — ответила она напряженным голосом.
— Я договорился о встрече с отцом, через полчаса, в отеле.
— Ладно, — согласилась она. — Я приду. Если ты не возражаешь.
— Он может нас просветить, я уверен. Но… не хотелось бы подвергать его опасности.
— Понимаю. Я знаю, что ты испытываешь. Я тоже… Я тоже боюсь.
Когда я спустился в холл, где уже оживленно ходили и разговаривали молодые туристы всех национальностей, отец был там; он ждал меня. Увидев меня, он встал и улыбнулся.
— Ну и как? — поинтересовался он. — Есть новости?
— Да, — ответил я. — Первая: Джейн состояла в археологической группе профессора Эриксона.
Отец, казалось, удивился:
— Вот видишь, ваши дороги скрестились.
— Просто случайное совпадение.
— А может быть, и нет, Ари, — покачал головой отец.
— Куда ты клонишь?
— Я не верю в совпадения. Думаю, Джейн оказалась там не случайно. Не случайно мы столкнулись с ней и в Париже два года назад.
— А в чем же тогда дело?
— Этого я не знаю, — ответил отец.
— Жертва — профессор Эриксон… Он возглавлял группу, которая вела поиски…
— Медного свитка… это мне известно.
— А что ты знаешь о самом тексте?
— Ты хочешь знать, дает ли он реальное описание сокровища, или речь идет о символическом списке?
Отец поудобнее устроился в кресле, и, казалось, погрузился в размышления. Его взгляд на какое-то время затерялся где-то далеко, на холмах Иудеи. Тут подошла Джейн, на ней был темный костюм. Синева под глазами, неподвижные зрачки, мрачные черные глаза придавали ей странный, несколько фантасмагорический вид.
— Добрый день, Джейн, — сказал отец, вставая, чтобы поздороваться с нею.
— Здравствуйте, Давид, — произнесла она, протянув ему руку.
— Мне очень жаль профессора Эриксона. Вы его хорошо знали?
— Разумеется, — ответила Джейн. — Он был для меня больше, чем шеф… — Она слабо улыбнулась. — Но не может ли случиться, что мы опять производили раскопки в месте, которое нам не принадлежит?
— Ари сказал, что вы хотите побольше узнать о Медном свитке?
— Да, — ответила Джейн. — Не исключено, что мы обратились бы к вам пораньше, до этой катастрофы, но у профессора была своя точка зрения, он не хотел, чтобы многие были в курсе.
Я взглянул на отца — он смотрел на нее с долей участия и любопытства. Что до Джейн, то она села и спокойно положила ногу на ногу.
— Ну что ж, — произнес отец, — много лет назад я держал этот свиток в руках. Нелитературный стиль, сухое изложение фактов. Почерк и то, что свиток был найден в пещерах Кумрана, убедительно доказывают подлинность документа. Текст его загадочен и трудно поддается расшифровке, так как невозможно сопоставить некоторые почти схожие буквы. Более того, в нем содержится много ошибок, и направления, указывающие тайники, довольно неопределенны и двусмысленны. Когда знаешь, что этот свиток написан лет на сорок позже других, есть от чего прийти в недоумение. Переводчики тоже противоречат друг другу: некоторые называют одно место, другие указывают противоположное направление, когда же его удалось, наконец, расшифровать, то получилось нечто невероятное: сокровище оказалось спрятанным в шестидесяти трех местах, очень точно описанных, и все они расположены вокруг Иерусалима. Все сокровище состояло из нескольких тысяч золотых и серебряных талантов, ста шестидесяти пяти золотых и серебряных слитков, двух горшков с наличностью, золотых и серебряных сосудов с ароматическими веществами, священнического облачения, предметов культа… состояние, одним словом, приличное. Искатели прикинули стоимость и засомневались в реальности этого сокровища.
— А ты-то что об этом думаешь? — настаивал я.
— Что бы ни утверждали официальные версии — это не легенда.
— Откуда же взялось все это богатство? — спросил я.
Отец внимательно посмотрел на нас, словно спрашивая себя, должен ли отвечать на такой вопрос. Через несколько секунд он тихо сказал:
— Это сокровище Храма, Ари. Сокровище, составленное из различных священных предметов, принадлежавших храму Соломона. К этому следует добавить все вклады и десятины, приносимые в Храм во время праздников и жертвоприношений. Все это обращалось в драгоценные металлы и складывалось в хранилище Иерусалимского храма.
— Так вот откуда такое невероятное количество золота и серебра, упомянутое в свитке! — воскликнула Джейн, у которой сразу заблестели глаза.
— Вероятнее всего, сокровище было вывезено из города и спрятано вскоре после начала войны с римлянами, — предположил я.
— Почему вы уверены, что речь в свитке идет о сокровище Храма? — засомневалась Джейн.
— По нескольким причинам, Джейн. Во-первых, сокровище настолько значительно, что оно не могло быть собрано одним человеком или одной семьей. Во-вторых, сокровище Храма исчезло таинственным образом примерно во времена написания свитка. Кроме того, в Медном свитке многие термины связаны с отправлением священнических обязанностей, как, например, «лагин» — сосуд для зерна, часть которого шла жрецам, или «эйфод» — часть священнического облачения.
— Облачения из белого льна?
— Совершенно верно.
— А Верховный жрец носил тюрбан?
— Да, действительно. К чему этот вопрос?
Мы с Джейн переглянулись.
— Потому что на профессоре Эриксоне была такая же одежда, когда его нашли на жертвеннике.
— Все это гипотезы, — продолжал отец. — Но я могу вам сказать, что сокровище действительно существует.
— Правда?
Вместо ответа отец достал из сумки лист бумаги и ручку и протянул их Джейн.
— Пожалуйста, напишите что угодно. Что хотите, только чтобы фраза была законченной.
Тогда Джейн написала: «Решение загадки содержится в Серебряном свитке». Затем она отдала листок моему отцу, он взял, прочитал и нахмурился.
— Вот, смотрите, только по этой фразе можно обнаружить многие черты вашей личности, мотивы ваших поступков, а также вашей психики. В вашем почерке чувствуются содержательность и непреклонность, что свойственно решительным и активным личностям с обостренным чувством ответственности, и даже некоторая холодность. Ваше «т» указывает на наличие воли, а написание буквы «е» — на усиленное внимание к деталям. Горизонтальные черточки в «д» и «р» свидетельствуют о сильной агрессивности и, я бы сказал, некотором стремлении к насилию. Вы способны быстро оценивать ситуацию и так же быстро реагировать. В данный момент в вас сильно развита подозрительность, об этом говорит последняя буква вашей фразы, которая получилась крупнее других. Вы также очень скрытны, как показывают ваши округленные «о». Высокие окончания ваших букв доказывают ваше упрямство и наличие у вас сильной воли. Средняя часть фразы, не преобладающая, показывает, что вы стараетесь контролировать свои эмоции, и что вы не склонны к экзальтации…
— Но что ты хочешь этим сказать? — удивился я.
— Сейчас скажу… Именно мне пришла идея отнести копию Медного свитка эксперту-графологу. Он проанализировал почерк и пришел к выводу, что свиток писался несколькими людьми, так как в нем присутствуют пять различных стилей. Более того, он по почерку определил сильное нервное напряжение писавших. Короче говоря, мы установили, что свиток писали не ессеи, а писался он как раз перед разрушением Второго Храма, в паническом состоянии.
— В таком случае, почему Медный свиток находился в ессейских пещерах? — спросила Джейн. — И чего ради понадобилось так рассеивать сокровище?
Отец с веселым лукавством посмотрел на нее.
— Представьте себе, Джейн, что вам, во что бы то ни стало надо куда-то спрятать огромное богатство, срочно. Во-первых, вы постараетесь не привлекать к нему внимание кого бы то ни было. Во-вторых, все в одном месте вам все равно не спрятать, а значит, вы его разделите на части и перевезете в труднодоступные места.
Все замолчали. Отец заказал кофе подошедшему официанту, молодому брюнету в белом.
Когда тот отходил, отец озабоченно смотрел ему вслед.
— Странно… — проворчал он. — Но у меня такое впечатление, что этот человек нас подслушивает.
— Да что ты! — отмахнулся я. — Он просто ждал, когда мы ему сделаем заказ.
— Не думаю, — только и вздохнул отец.
— А что тебе известно об Аккоцах? Я прочитал в Медном свитке, что часть сокровищ находится в их владениях…
— Аккоцы — фамилия жрецов, род которых восходит к Давиду. Это очень влиятельная семья эпохи возвращения евреев, изгнанных в Вавилон, влияние ее сохранялось и в асмонийский период. Родовое гнездо Аккоцев находилось в Иорданской долине, недалеко от Иерихона, то есть в центре района, где расположена большая часть тайников.
— В этом месте сейчас живут самаритяне, — заметил я.
— После возвращения из ссылки члены дома Аккоцев не смогли предоставить достаточных доказательств своей принадлежности к касте жрецов и поэтому лишились права занимать место в иерархии священнослужителей. Потому-то на них и была возложена другая обязанность — организация храмового хозяйства; здесь не требовалось доказывать свою генеалогическую чистоту. В эпоху реконструкции стен Иерусалима, которой руководил Неемия, упоминается о некоем Меремоте, бывшем якобы сыном Урии, сына Аккоца. Этому-то человеку и было доверено сокровище Храма.
— Иными словами, Аккоцы были казначеями Храма.
— Остается узнать, есть ли другая связь, кроме географической, между самаритянами и Аккоцами, — подытожила Джейн.
— А ты знал, что самаритяне все еще приносят в жертву животных?
— Да, — ответил отец, поведя бровью. — Но не так уж часто. Недавно ты присутствовал на таком жертвоприношении?
— Когда мы были у них, они приносили в жертву барана. Бык ждал своей очереди.
— Баран и бык?
Отец поудобнее устроился в кресле, задумался.
— Да, а почему бы и нет?
— Это было во времена Храма, — начал отец. — Верховный жрец десять дней готовился к торжественному священнодействию по случаю Дня искупления. Когда этот день наставал, он совершал омовение, затем облачался в белоснежную льняную одежду, прежде чем приблизиться к священному месту. В святая святых он входил только один раз в году, в час Киппур, в день Страшного Суда. Десятью днями раньше отмечался день Рош-га-Шана, еврейский Новый год.
Церемония начиналась с принесения в жертву барана и быка, предназначенных Всевышнему, на которых Верховный жрец начертал семь полос кровью. Затем он приближался к козлу отпущения, предназначенному Азазелю, и исповедовался перед ним в грехах, совершенных народом. Он возлагал руки на козла и говорил: «О Всевышний, Твой народ, колено Израилево, дети Твои согрешили, они виновны перед Тобой. Помилуй нас во Имя Твое, отпусти грехи наши, заблуждения, беззакония, допущенные Твоим народом, детьми Израиля, ибо сказано в законе раба Твоего Моисея: „В этот день наступает час Искупления, которое должно очистить вас от грехов перед Всевышним“. В этот момент Верховный жрец произносил неизрекаемое имя Господа. Жрецы и народ, стоявшие на паперти святилища, услышав из уст Верховного жреца величественное имя во всей его святости и во всей его чистоте, преклоняли колени и падали ниц. И Верховный жрец, благословив их, произносил: „Вы чисты“. Говорят, когда он входил в святая святых и представал перед завесой, закрывавшей Ковчег, он мог умереть, так как сам Бог являл себя в этом месте.
— Возможно… — сказал я и после недолгого молчания добавил: — Но там не было ни Верховного жреца, ни святая святых.
— И все-таки похоже на то, как это происходило во времена существования Храма.
Шум в холле усилился: в отель только что ввалилась новая группа.
— Я думаю, — заключил отец, — что это убийство есть некий знак, подобный содержащемуся в пергаменте, и его надо терпеливо разгадывать, чтобы постичь смысл.
Вернулся официант и поставил передо мной чашку кофе.
— Нет, — сказал я, — указывая на отца. — Это для него.
— Ах, простите, — извинился молодой человек.
Наклонившись надо мной, он круговым движением перенес чашку на другой конец стола.
— Как вы считаете, автор манускрипта ессей? — спросила Джейн.
— Каллиграфия писца лишь отдаленно напоминает кумранское искусство письма, — ответил отец, когда официант удалился. — Этот свиток написан неуверенной и неопытной рукой. К тому же в нем присутствует любопытное смешение различных типов алфавитов, каллиграфических форм и скорописи, написание букв тоже отличается. Отмечается также небрежность в смысловом содержании текста. Орфографическое исследование этого документа приводит к тем же результатам. Автору были неизвестны ни неоклассический способ письма манускриптов Кумрана, ни арамейский, ни литературный стили, которыми пользовались писцы-ессеи. Медный свиток написан на разговорном древнееврейском языке.
— А дата написания?
— Где-то между двумя восстаниями, то есть, если округлить, — около сотого года.
За нашим столом снова воцарилось молчание. Отец встал, подошел ко мне.
— Медный свиток, — сказал он, — просунув пальцы за воротничок моей рубашки, — не является ессейским текстом.
— Но откуда же он? — удивилась Джейн.
В глазах отца опять вспыхнули веселые искорки, словно он вздумал пошутить.
— Вы знакомы с Масадой, Джейн?
— Да, я там была…
— Завтра я зайду за вами, — сказал он, — и отвезу вас туда.
Он наклонился ко мне и протянул что-то крошечное, напоминавшее таблетку или пуговицу.
— Держи, — пробормотал он. — Это было под твоим воротником.
Я растерянно рассматривал незнакомый предмет.
— Что это такое?
— Микрофон, Ари. Прикрепил его официант, который, кстати, исчез.
Отец поднес микрофон к губам и пронзительно свистнул.
— Ну вот, у кого-то где-то, должно быть, лопнули барабанные перепонки, — усмехнулся он.
Потом швырнул его на пол и раздавил, как окурок.
Так вот, без колебаний, как и два года назад, отец бросился в эту авантюру. Он уже вжился в эту историю, поскольку всю свою молодость провел в пещерах Кумрана, и хотя он никогда не говорил мне об этом, храня свою тайну глубоко в сердце до тех пор, пока мы не объединились, я знал: именно там были его корни, его семья, его родина. Два года назад мы занялись поисками пропавшего свитка, в котором содержались откровения об Иисусе, очень интересовавшие его как палеографа. И в этот раз я подметил такой же огонек в его глазах, когда говорил о Медном свитке. Но почему он хотел отвезти нас в Масаду? Неужели он думал, что ессеи, считавшиеся пацифистами, могли участвовать в революционной деятельности зелотов? Я знаю, что в результате раскопок в Кумране были найдены кузницы, в которых ковалось оружие, наконечники стрел, непохожие на римские; были даже обнаружены оборонительные сооружения. Означало ли это, что Кумран был не монастырем, а крепостью? Возможно ли, что римляне изгнали этих жрецов, этих монахов, из их таинственных пещер за то, что те волей-неволей участвовали в еврейском восстании? В Кумране нашли свиток о войне, послуживший доказательством того, что ессеи готовились к битве не только духовной, но и физической. Был среди рукописей Мертвого моря и манускрипт, названный Свитком Храма. В нем говорилось о безумной мечте ессеев перестроить Храм, так как им был противен храм Ирода, утопавший в роскоши и предпочитавший ей все остальное, как и населявшие его греки, римляне и саддукеи. И, наконец, что связываю Медный свиток с убийством Эриксона?
Нам нужно было сперва найти Руфь Ротберг, дочь профессора Эриксона, застать ее на рабочем месте: она была хранительницей Израильского музея.
— Пойдем вместе? — предложила Джейн, уходя. — Или тебе лучше пойти одному? С тобой она будет говорить охотнее, чем со мной.
— Нет, — отказался я. — Она меня совсем не знает. Пойдем вдвоем… Но для начала у меня к тебе вопрос, — остановил я ее, глядя прямо в глаза. — Тебе известно происхождение красного готического крестика?
— Смотря о чем идет речь, — быстро ответила она, ничуть не смутившись. — Он мог принадлежать и средневековому рыцарю… А в чем дело? Что ты так на меня смотришь? Можно подумать, ты сердишься… или в чем-то меня подозреваешь?
— У меня могут быть свои причины.
— Послушай, — сказала Джейн твердым тоном. — В этом деле мы работаем одной командой, ты и я. Если между нами не будет доверия, мы, разумеется, не продвинемся ни на шаг.
— Согласен.
— Итак, я тебя слушаю.
— Когда мы встретились на месте преступления на следующий день, около алтаря лежал маленький красный крестик, полузасыпанный песком. Так вот, ты наступила на него, и, я думаю, умышленно.
Джейн растерянно посмотрела на меня:
— Да, такое было. Я увидела его, но не знала, видел ли его ты, и я действительно хотела его подобрать и сделала это без твоего ведома.
— Почему?
— Ари, я предпочла бы сейчас не говорить об этом. Верь мне.
— Вот как? А я думал, команда у нас одна и скрывать нам нечего.
— Ари, даю слово, что скажу позже: ты все узнаешь, я тебе обещаю… но только не сейчас.
— Ладно. Тогда порываем наше соглашение.
При этих словах Джейн смутилась. Глаза ее повлажнели, когда она сказала:
— Это потому… этот крестик… он всегда был на нем. Он передавался по наследству… И я хотела сберечь его… как память…
— А если бы было что-то важное для расследования?
Она подняла брови, словно речь шла о само собой разумеющемся. Ее объяснение этим и ограничилось, она не хотела мне отвечать. О Боже! До чего я иногда ее ненавидел и как я был несчастен, переполненный дурными чувствами и презренными сомнениями.
Мы сели в такси и доехали до Израильского музея, находившегося в новом городе, в южной части богатого квартала Рехавия.
Перед музеем стояло белое здание, напоминавшее гигантский глиняный кувшин. Здесь располагался Храм Книги, в котором хранились свитки Мертвого моря. В нем, навитый на большой барабан, экспонировался свиток Исайи, самое древнее пророчество Апокалипсиса, датируемое 2500 годом до нашей эры. Белый кувшин цилиндрической формы был задуман архитектором Арманом Барто так, что барабан мог автоматически опускаться в подземный этаж, где в случае ядерной атаки его закрывали стальные листы, чтобы защитить текст, объявлявший об ужасном грядущем светопреставлении, о поражающем видении будущей войны. Таким образом, исчезни все на земле, текст останется навечно.
— Армагеддон… — пробормотал я. — Конец мира.
— Что за Армагеддон? — спросила Джейн.
— Слово «Армагеддон» содержится первоначально в последней Книге Ветхого Завета: духи мертвых, творя свое чудо, спустятся за царями земли и всего мира, чтобы повести их на бой в день Всемогущего. Говорится, что они соберутся в месте, которое на древнегреческом называется АРМАГЕДДОН.
— Известно, где находится это место?
— Армагеддон — это греческое название древнего израильского города Мегиддо.
— Он еще существует?
— Именно в Мегиддо и располагается одна из крупнейших воздушных баз, Рамат-Давид.
— На севере, — уточнила Джейн, — совсем рядом с Сирией. В таком случае Мегиддо должен быть…
— …на первой линии огня любой настоящей войны на современном Среднем Востоке.
— Так что Армагеддон может начаться, когда сирийцы поведут военные действия на Израильской земле?
— Не исключено.
Джейн, показалось, ненадолго задумалась.
— Я хорошо знаю Сирию, — сказала она. — Я участвовала там в раскопках.