Страница:
— Я не смогу спрыгнуть!
Я понял, что он прав.
— Тогда задрай люк и возвращайся помогать Буру!
— Храни вас Император! — прокричал он, закрывая люк.
Энергетические кабели, когда-то лежавшие на палубе, теперь свисали подобно канатам. Ухватившись за них, мы стали карабкаться к люльке с гондолой. Мы уже проделали полпути, когда мир вокруг снова задрожал, и транслитопед яростно дернулся, выправляя свое положение. Мы с Медеей растянулись на полу, а мимо нас понеслись обломки. Я едва успел перекатиться и оттащить Бетанкор в сторону, когда наша разбитая гондола скатилась со стены, ударившись боком об пол.
Очередной рывок, и палуба с невыносимым скрежетом накренилась в другую сторону примерно на двадцать градусов. Ничем не удерживаемый челнок покатился на нас.
— Залезай! — завопила Медея. — Залезай!
Она сумела открыть боковой люк красной гондолы и наполовину втащила меня внутрь. В этот момент транслитопед накренился на тридцать градусов в другую сторону.
Незакрепленная гондола немедленно покатилась по палубе и врезалась в переборку. Я повис на руках в открытом люке.
— Проклятье! Залезай! Залезай, мать твою! — вопила Медея, изо всех сил стараясь удержать меня.
Я крякнул от натуги и задрал ноги так, чтобы мысы моих сапог оказались за порогом. Следующим рывком мне удалось втянуть себя внутрь лодки, и Медея захлопнула люк.
Вокруг все продолжало трястись и раскачиваться. Мы пробрались по низкой кабине к креслам пилотов и пристегнулись ремнями безопасности. Медея уже включала зажигание, когда транслитопед снова перевернулся, и мы закачались в своих креслах на ремнях. Шлюпка теперь висела в своей люльке вверх дном.
— Это будет забавно, — зло рассмеялась Медея.
Она послала команду на открытие створок внешнего люка ангара. Затем Бетанкор переключила двигатели гондолы на полную мощь и отсоединила стыковочные крепления.
В течение головокружительной секунды мы, вися вверх тормашками, падали камнем вниз. Затем Медея ударом по кнопкам включила дюзы и сделала петлю в воздухе. Мы разминулись с крышей стыковочного отсека, проскользнув на расстоянии, едва ли превышающем ширину ладони, и вылетели в открывшийся люк. В это время транслитопед вновь перевернулся.
Омерзительная тварь все туже сжимала кольца вокруг огромной подземной машины Бура. Она раскачивала транслитопед, и я отчетливо видел, как бронированная обшивка начинает прогибаться и ломаться. На месте нескольких выдранных из корпуса с потрохами лазерных батарей дымились пустые гнезда. Ловчие облепили сражающихся гигантов, обрушивая на червя Хаоса неистовый огонь. Несколько сервиторов уже лежали разбитыми, после того как по ним прокатился транслитопед.
Медея сделала круг над ними, пытаясь как можно быстрее свыкнуться с особенностями управления гондолой.
— Что будем делать? Надеюсь, у тебя есть план?
— Я работаю над этим, — покачал я головой.
На гондоле Бура не было установлено никакого вооружения — я проверил это, когда мы только взлетели, — и вообще ничего, что можно было использовать в качестве эффективного наступательного оружия, кроме расположенного под носом рубки шахтерского лазера, сохраняющего свою убойную мощь на расстоянии примерно пяти метров.
— Держи курс в глубь пещеры, — приказал я, сверяясь с показаниями геологического ауспекса.
— Бежать из боя?
— Мы не можем сражаться с этой тварью, а посему мы найдем Плиту. И вот этот сигнал должен исходить от нее.
На экране уверенно пульсировал большой курсор. Сомнений быть не могло, он указывал на нашу цель.
Культисты открыли по нам огонь, когда мы проносились над ними и углубились в длинную вулканическую пещеру. Из лавовых озер, словно в гневе, взлетали пирокластические фонтаны, угрожая сбить нас.
И тогда мы увидели Плиту.
Она была захоронена в обсидиановом блоке, выступающем из стены пещеры, но кто-то уже проделал серьезную работу по ее высвобождению. На покрытых пеплом склонах под ней стояли тяжелые шахтерские гондолы и буровые платформы на антигравитационной подушке, а землю вокруг покрывали осколки обсидиана.
Как и говорил Бур, она представляла собой идеальный и гладкий, словно лед, темно-зеленый десятигранник четырех метров в поперечнике, пылавший таинственным внутренним светом. Даже на таком расстоянии чувствовалась исходящая от него злоба. На самом краю своего ментального сознания я почувствовал раздражающее покалывание. Медея имела больной вид.
— Я не хочу подходить ближе, — внезапно произнесла она.
— Нам придется!
— И что мы будем делать?
Я задумывался над тем, способен ли шахтерский лазер разрезать Плиту. Но если даже и сможет, не было гарантии, что от этого будет какой-то прок. Я сомневался, что нам удастся причинить ей серьезный урон, даже если мы на полном ходу врежемся в нее.
И тем не менее культисты как-то откалывали от нее осколки, чтобы распространять свое зло. Она была уязвима, если, конечно, каким-либо образом не позволяла снимать с нее эти осколки.
Передвинуть ее куда-либо мы явно не могли.
Теперь я чувствовал шепот Плиты в своей голове. Слов не было, — только бормотание, от которого по моему хребту пробежал холод. Коварный, неторопливый, словно геологические эры, словно ледник или тектонические сдвиги. Она говорила мягко, не спеша, аккуратно донося до меня свое соблазнительное послание. Ей некуда было спешить. В ее распоряжении было все время галактики...
Резко вильнув в сторону, гондола сбилась с курса. Я вздрогнул и огляделся. С больным видом Медея перегнулась через подлокотник кресла. Ее кожа побледнела, она задыхалась и потела.
— Я... не могу... — прохрипела она. — Не заставляй меня подлетать ближе...
Бетанкор достигла своего предела. Я наклонился и положил руку ей на голову.
— Спи, — мягко произнес я, применив Волю.
Бетанкор погрузилась в милосердное забытье. Я взял управление судном на себя.
Я возился с рычагами и чуть не уронил гондолу прямо в озеро бурлящей магмы. Мои летные навыки не шли ни в какое сравнение с профессионализмом Медеи Бетанкор.
Но погибший отец Медеи все же достаточно хорошо обучил меня. Я промчался на небольшой высоте над расплавленной породой, поднимая за собой серный вихрь, и облетел огромную антрагатовую колонну, подпирающую неровный свод. Между мной и засыпанным пеплом берегом, где стояла Плита, оставалось последнее широкое огненное озеро.
Плита зашептала снова, но я отрешился от ее призывов. Я старательно обучал свой разум противостоять Хаосу и его ментальным уловкам. Я понимал: так она и смущала слабые сознания. Так она и оскверняла, и заражала население рудников Синшары. Шепот, бесформенные, лишенные смысла слова власти, втягивавшие людей в объятия варпа...
Неожиданно меня кольнула догадка. Мне нравится думать, что эта идея родилась из той же чистой простоты, которую Бур восхвалял в Эмосе. Великолепная, бесхитростная попытка.
Я изгнал из своего сознания беспокойство за жизни Эмоса и магоса. Отвратительное порождение уже могло разорвать на части транслитопед, оставшийся позади. Если надежды на их спасение не осталось, то я больше ничего не мог для них сделать.
Рискнув снять одну руку со штурвала, я включил вокс-транслятор, поставив его на запись. Затем, вновь сконцентрировавшись и успокоившись, я начал говорить, отчетливо и громко, извлекая слова из своей памяти. Давным-давно на своей родной планете, в мире ДеКере, будучи еще ребенком, я стоял в длинном зале основного школума вместе с другими учениками, дружно декламировавшими...
Загудел сигнал, предупреждающий об опасности столкновения, я успел вовремя свернуть влево и, прежде чем пронестись мимо, бросил взгляд на старательскую гондолу, всплывшую в окне кабины. Два ярких желтых курсора появились на дисплее ауспекса. Маяки шлюпок, вроде тех, что преследовали нас в шахтах.
Тот, который чуть не столкнулся со мной, разворачивался над лавовым озером. Второй шел на перехват. Я тоже развернул гондолу, а потом в последнюю секунду нырнул в сторону. Он пролетел достаточно близко, чтобы я смог разглядеть герб Ортог Прометиум на корпусе. Достаточно близко, чтобы увидеть лицо патрульного Калейла через иллюминаторы рубки. Первая из шлюпок, с символом Объединенных Каменоломен на борту, едва заметным на шелушащейся от жары краске, приблизилась, перекрыв мне путь к берегу и Плите. Пилот поспешно выбил окно и теперь стрелял из лазерного карабина. Несмотря на наши суммарные скорости, я почувствовал, что несколько выстрелов нашли свою цель, угодив в фюзеляж моей гондолы. Я отвернул в сторону, отчаянно стараясь не прерывать своей декламации, сконцентрировавшись на воздушном поединке.
Я начал распевать слова, словно мантру.
И, увернувшись от гондолы Имперских Объединенных Каменоломен, оказался прямо нос к носу с Калейлом. Я резко увел машину вбок, чтобы разминуться с ним, но тем не менее мы столкнулись и гондола затряслась. На панели управления загорелись аварийные огни. У моего судна были повреждены дюзы и снизилась маневренность. Внизу лавовое озеро вспыхнуло, стремясь поглотить меня, но я сумел спастись, отлетев от засыпанного пеплом берега.
Все это время я не прекращал читать слова.
Гондола Имперских Каменоломен села мне на хвост, окрашивая воздух лазерными всполохами. Мы стремительно облетели антрагатовую колонну, но мне никак не удавалось избавиться от преследователя. Я попытался представить, что бы на моем месте сделала Медея Бетанкор. Или Мидас. Я замялся, чуть не сбившись с речитатива, когда обдумывал и производил отчаянный маневр.
Вражеская гондола летела прямо позади меня. Я резко сбросил скорость и сумел с помощью стабилизационных ракетных двигателей развернуть антигравитационную машину на месте, опуская ее нос перед противником, точно в реверансе. А потом включил шахтерский лазер.
Гондола Объединенных Каменоломен оказалась слишком близко от моей кормы, чтобы успеть увернуться или затормозить. Думаю, пилот решил идти на таран, но я оказался слишком высоко. Он пролетел подо мной на полном ходу так близко, что сорвал с днища моей машины прожектора и антенны ауспекса.
Но кроме того, он пролетел прямо через сверкающее копье моего промышленного лазера, разрезавшего гондолу Имперских Объединенных Каменоломен от носа до хвоста. Распавшись на две половины, она закружилась и упала в раскаленную добела магму.
После двух столкновений моя машина дышала на ладан. Я продолжил свою декламацию, надеясь, что краткая заминка не будет иметь значения.
Лишившись своих антенн, ауспекс ослеп, но я все равно видел Калейла. Он мчался над озером, направляясь прямо ко мне.
Моя гондола зависла на месте. Пришло время действовать, и, поскольку я уже сделал свою ставку, пришло время для слов. Я отключил транслятор и активировал открытый вокс-канал.
— Калейл?
— Хорн!
— Не Хорн, а инквизитор Эйзенхорн.
Тишина. Он был уже в двухстах метрах и мчался на скорости, которая гарантировала нашу одновременную смерть. Я поднес вокс поближе к губам и вложил всю без остатка Волю в одно слово.
— Нет, — сказал я.
Гондола Ортог Прометиум изменила курс и спикировала прямо в лавовое озеро. Над тем местом, где она упала, поднялось огненное облако.
Я направил свою изувеченную гондолу к берегу и приземлился примерно в двадцати метрах от Плиты. Медея застонала. Мне было страшно даже представить, какие сны наводняли ее дремлющее сознание.
— Прочь из моей головы! — громко прорычал я в ответ на непрестанный шепот Плиты.
Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы перемотать запись в вокс-трансляторе на начало и установить ее на непрерывный повтор. Затем я направил его сигнал в эхолот, который при анализе пород и установлении местоположения судна обычно использовался в качестве дополнения к ауспексу. Я вертел ручки настройки до тех пор, пока мощный сонар не оказался нацелен прямо на зловещий десятигранник.
Плиту пронзили потоки ультразвуковых импульсов. Императорский Молебен Об Изгнании Варпа, зубрившийся наизусть всяким примерным школьником Империума. Невинная молитва, ограждающая от тьмы, изгоняющая Хаос. Сомневаюсь, что когда-либо ее использовали столь действенно. Вряд ли мои наставники из школума когда-либо задумывались о таком применении этого простого, монотонного речитатива.
— Слова, — пробормотал я. — Твой мерзостный шепот против моих слов могущества. Как тебе это нравится?
Я включил сонар на полную мощность. Одного только потока звуковых волн хватило бы, чтобы оглушить человека и перемолоть ему кости.
В течение минуты я напряженно вглядывался в массив Плиты, боясь, что ничего не выйдет. Но потом шептание прекратилось. Его сменило гневное и мучительное инфразвуковое стенание, и наконец наступила агония.
Поверхность Плиты стала бесцветной, словно в одно мгновение покрылась плесенью. Она задрожала, круша обсидиан вокруг себя.
Потом ее внутреннее свечение мигнуло и угасло. Десятигранник стал неотличим от окружавшего его черного вулканического стекла.
Когда Плита умерла, то же самое произошло и с ее слугами, и с отвратительным червеобразным порождением. Удостоверившись, что Медея теперь просто спокойно похрапывает во сне, я медленно повел поврежденную гондолу обратно, как раз вовремя, чтобы увидеть, как последние липкие останки мерзкого червя воспламеняются и соскальзывают с измятого корпуса транслитопеда. В воздух столбом поднимались черная зола и дым горящего жира.
Пылающие трупы культистов усеяли дно пещеры. Неподвижные Ловчие стояли среди них, ожидая следующего распоряжения.
Огромная буровая машина была измята и покорежена, но не вышла из строя. Когда я посадил гондолу в ангар, появились техножрецы Бура, чтобы лично позаботиться о бессознательном теле Медеи.
Главный коридор машины был изогнут под странным углом. Инженеры Бура все еще пытались восстановить работу инерционных амортизаторов.
В воздухе витал едкий дым, к которому примешивались неприятные запахи горящей плоти. Эмос встретил меня в дверях зала управления и кратко обнял. Подобное проявление чувств было для него редкостью. Бур потерял свои оранжевые одеяния. Он наблюдал за нашим столь человеческим объятием с края мостика, и его нагой, зловещий, чуждый силуэт вырисовывался на фоне пожара, бушующего среди терминалов.
— Теперь все будет хорошо, старый друг, — сказал я Эмосу.
Он с виноватым видом отстранился:
— Тебе удалось, Грегор. Удивительно! Я... я не хотел проявить непочтительность...
Иногда мне хочется уметь улыбаться. Я слишком устал от безразличной маски, дарованной мне Горгоном Локом.
Подкрепляя слова мягким воздействием Воли, я произнес:
— Я не увидел в этом непочтительности.
Эмос застенчиво улыбнулся и в смущении отвернулся.
Зашипев антигравитационными подвесками, ко мне плавно подъехал Бур и, к моему удивлению, тоже обнял меня. У него это получилось неловко и неуклюже, и его механические руки не могли передать душевной теплоты. Мне стало тогда ужасно горько за него. Его человеческое нутро было тронуто произошедшими событиями. Он увидел и скопировал невольный порыв Эмоса. Я думаю, что в то мгновение ему отчаянно захотелось снова стать человеком. Но только на мгновение. И протезы его рук передавали не больше эмоций, чем тогда, когда он впервые поприветствовал меня.
Бур отпрянул в сторону, опустив руки. Зеленые огни его глаз заходили в глазницах взад-вперед, присматривая за ремонтными бригадами, исправлявшими повреждения.
— Я никогда этого не говорил, — начал он. Несмотря на все старания, механический голос звучал невыразительно и холодно. — Хапшант. Он был высокого мнения о тебе, Эйзенхорн. Как-то раз он сказал, что верит — у тебя впереди блестящая карьера и ты превзойдешь его. И, мне кажется, он был прав.
— Благодарю, магос.
Он снова посмотрел на меня. В его глазах заплясали крошечные искорки изумрудного огня.
— Ты так и не сказал, что же тебя привело сюда.
— Недавние трудности, магос, отвлекли нас.
— Да. Но тем не менее ты так и не сказал...
— Вначале я должен рассказать об обстоятельствах, изменивших мою жизнь, магос. Я не стану ничего утаивать в надежде, что ты сможешь понять и не изменишь своего мнения обо мне. Но сначала... Сто лет назад я кое-что оставил на твое попечение и изучение. Мне хотелось бы снова увидеть это.
Было даже забавно — словно сработал какой-то кармический закон. Конечно же, я не верю в такие вещи. Бур зарывался под землю и прокладывал туннели в самом сердце Синшары в течение одиннадцати недель только для того, чтобы Эмос мимоходом показал ему местоположение Плиты. А мы спустились в глубокие шахты и искали Бура только для того, чтобы узнать: то, за чем я прибыл на Синшару, все это время было благополучно заперто в глубине святилища Адептус Механикус.
Искалеченному транслитопеду потребовалось тридцать часов, чтобы пробраться к поверхности. Как только мы пробили синюю корку гипната в выработках Имперских Каменоломен, я отправил Эмоса и Медею к катеру, дав им поручение связаться с Биквин и остальными членами моей команды, все еще дожидавшимися на борту «Иссина», вставшего на высокий якорь.
Я очень надеялся, что за время моего отсутствия они не наделали глупостей.
Бур проводил меня в святилище. Его легкое касание передало системе код, оживило помещение и осветило длинные коридоры по обе стороны от часовни Механикус. Когда он повел меня по одному из них, осветительные пластины все еще разогревались после столь длительного простоя.
Магос вставил нейрокабели, растущие из его груди, в отверстие на стене и отомкнул замок. Тяжелая бронированная дверь скользнула в сторону. За ней последовала вторая, а потом и третья — прочная диафрагма, ушедшая в стену со звуком вкладываемых в ножны мечей.
— Вот то, что ты хотел увидеть, — произнес Бур. — Он оказался весьма информативен.
— Я просмотрю твои записи позднее, магос, — сказал я. — А пока оставь меня с ним наедине.
Бур ретировался.
Ощущая на себе тошнотворное покалывание антиментальных полей, я перешагнул через порог диафрагмы и спустился по трем решетчатым ступенькам в камеру. Стены, потолок и пол сплошь покрывали кристаллики льда. Слышалось потрескивание синаптической энергии.
— Привет, Эйзенхорн, — произнес замогильный голос из вокс-динамика.
Он доносился из ларца, установленного в базальтовом блоке посреди комнаты. И устройство, и камень под ним также покрывала корка льда. По открытой крышке ларца, мерцая, носились крошечные огоньки.
Я собрался с силами и произнес:
— Понтиус Гло. Вот мы и встретились снова.
Глава двадцатая
Я прочистил горло:
— Да.
Понтиус рассмеялся. Синаптические цепочки, подключенные к золоту схем, впаянных в его энграмосферу, поочередно вспыхнули.
— Я и не думал, что столь скучный и рассудительный человек, как ты, сможет удивить меня. Признаю свою ошибку.
— Ты поможешь мне, — спокойно, но решительно произнес я.
Я смахнул изморозь с решетки ступенек и присел, глядя на его ларец. Коробка, стоявшая на когтистых лапах, была прямоугольной, компактной и полной сложных устройств, разработанных ради одной цели: поддержания функционирования энграмосферы, грубо ограненного камня размером со сжатый кулак, где обитал разум — и, возможно, душа — одного из самых печально известных еретиков Империума.
Понтиус Гло, чье тело было мертво к тому моменту уже почти три сотни лет, при жизни являлся одним из самых отвратительных отпрысков могущественной династии Гло. В свое время этот род, входивший в список наиболее почитаемых аристократических семейств Гудрун, вскормил множество еретиков, последние из которых стали пешками в деле о Некротеке. Стараниями сил Имперского Военно-космического флота мне удалось практически полностью прервать распространение их ядовитой крови и захватить энграмосферу Понтиуса Гло. Для того чтобы вернуть ему тело, его семья и их приближенные пытались принести в жертву тысячи невинных душ. Но и это было пресечено.
Когда дело завершилось, мне пришлось решать, что делать с ларцом, полным еретической злобы. Даже с точки зрения примененных технологий он являл собой чудо, а уж какие секреты мог скрывать Понтиус, и говорить не стоило. Поэтому, вместо того чтобы уничтожить, я передал ларец на попечение магоса Гиарда Бура, который, как я знал, обладал и навыками, и временем, чтобы раскрыть хотя бы технические тайны. И ему можно было доверять.
Но время от времени в минувшую сотню лет я задумывался над правильностью этого решения. Если быть честным, то я обязан был отдать Понтиуса на изучение и хранение Ордо Еретикус. Иногда я не прислушиваюсь к голосу своей совести, прибегая к обману и совершая недобросовестные поступки. После прошлогодних событий мне приходилось постоянно отгонять от себя мысль, что обвинения в мой адрес могли быть справедливыми. Разве сокрытие столь опасного создания не было поступком нечестивого человека?
Эмос подбодрил меня, напомнив, что в ларце использованы психоимпульсные технологии, несомненно украденные у Адептус Механикус. Не подлежит обсуждению и то, сказал он, что подобное устройство должно находиться под надзором священнослужителей Адептус Механикус.
— Что же, продолжай, — произнес Понтиус. — Говори, что надо. Только вот зачем мне тебе помогать?
— Мне требуется специалист в области, в которой ты, конечно же, осведомлен. Нужна некоторая информация.
— Ты же инквизитор, Эйзенхорн. В твоем распоряжении все ресурсы Империума. Насколько я понимаю, твой уровень доступа по какой-то причине понизился?
Будь я проклят, если собирался рассказывать этому монстру, в сколь затруднительном положении оказался. К тому же хоть он и был в чем-то прав, однако ни один из известных мне имперских архивов не мог дать ответа на мои вопросы.
— А что если то, в чем я нуждаюсь, может быть отнесено к... запретным знаниям?
— А-а-а...
— Что? Что значит это «а»?
Даже не обладая телом, по движениям которого можно было бы прочитать его настроение, Понтиус казался чрезвычайно довольным собой.
— Значит, ты наконец дошел. Как чудесно.
— До чего дошел? — Я почувствовал себя неловко.
Я планировал интервью в течение многих месяцев, а теперь инициатива в нашей беседе полностью переходила к Гло.
— До того места, где ты пересечешь черту.
— Я не...
— В конечном счете все инквизиторы пересекают ее.
— Говорю те...
— Все без исключения. Профессиональный риск.
— Слушай меня, ты, бесполезный...
— Сдается мне, что инквизитор Эйзенхорн протестует чрезмерно открыто. Линия, Грегор. Грань! Черта между порядком и хаосом, между верным и неправильным, между милосердием и бесчеловечностью. Мне это известно, ведь я пересек ее. По доброй воле, конечно. С удовольствием. Подпрыгивая, пританцовывая и наслаждаясь. Для таких, как ты, это куда более болезненный процесс.
— Не думаю, Гло, что этот разговор имеет смысл. — Я поднялся. — Мне пора.
— Так скоро?
— Может быть, вернусь еще через пару сотен лет.
— Это произошло на Квентусе VIII, весной 019.М41.
— Что произошло? — Я остановился на выходе из камеры.
— Тогда я пересек черту. Может, желаешь послушать?
Я был возмущен, но опустился обратно на свое место на ступеньках. Его поведение было мне понятно. Заточенный в своем ларце, лишенный тактильных ощущений, запахов, вкуса, любых чувственных наслаждений, Понтиус Гло жаждал компании и общения. Я понял это еще сто лет назад, во время рейса к отдаленной системе КСХ-1288, по долгу службы допрашивая его на борту «Иссина». Сейчас он просто подкидывал приманку, чтобы заставить меня остаться и поговорить с ним.
Однако за сотню лет своего плена он никогда не раскрывал столь интимные детали своей личной истории.
— 019.М41. Напряженный был год. Пограничные миры на восточной границе сопротивлялись Священному Вааргху зеленокожих, и двое Высших Лордов Терры были убиты разочаровавшимися в них Имперскими Домами. Ходили слухи о начинающейся гражданской войне. Торговые биржи субсектора потерпели крах. Доходы упали. Что за год был! Святого Дрэйча запытали на Коринфе. Миллиарды умирали во время голода на Безносе.
— Понтиус, к историческим текстам у меня доступ есть, — сухо сказал я.
— Я находился тогда на Квентусе VIII, занимаясь покупкой бойцов для своей арены. Квентийцы хорошо подходят для этого. Мощные мышцы, воинственный характер. Мне тогда было лет двадцать пять. Точно не помню. Я пребывал в расцвете сил и был прекрасен.
Пока он любовался созданным образом, наступила продолжительная пауза. По проводам пробегали вспышки света.
— Один из надзирателей при амфитеатре, который я посетил, посоветовал мне присмотреться к борцу, купленному у самой границы Сегментума Ультима. Крепкий, загорелый дикарь из жестокого мира, известного как Борея. Звали его Ааа, что на его языке означало «меч-мясо-режет-женщин-ради». Разве не прекрасно? Если бы мне когда-нибудь удалось нажить сына, то, наверное, я назвал бы его Ааа. Ааа Гло. Звучит?
Я понял, что он прав.
— Тогда задрай люк и возвращайся помогать Буру!
— Храни вас Император! — прокричал он, закрывая люк.
Энергетические кабели, когда-то лежавшие на палубе, теперь свисали подобно канатам. Ухватившись за них, мы стали карабкаться к люльке с гондолой. Мы уже проделали полпути, когда мир вокруг снова задрожал, и транслитопед яростно дернулся, выправляя свое положение. Мы с Медеей растянулись на полу, а мимо нас понеслись обломки. Я едва успел перекатиться и оттащить Бетанкор в сторону, когда наша разбитая гондола скатилась со стены, ударившись боком об пол.
Очередной рывок, и палуба с невыносимым скрежетом накренилась в другую сторону примерно на двадцать градусов. Ничем не удерживаемый челнок покатился на нас.
— Залезай! — завопила Медея. — Залезай!
Она сумела открыть боковой люк красной гондолы и наполовину втащила меня внутрь. В этот момент транслитопед накренился на тридцать градусов в другую сторону.
Незакрепленная гондола немедленно покатилась по палубе и врезалась в переборку. Я повис на руках в открытом люке.
— Проклятье! Залезай! Залезай, мать твою! — вопила Медея, изо всех сил стараясь удержать меня.
Я крякнул от натуги и задрал ноги так, чтобы мысы моих сапог оказались за порогом. Следующим рывком мне удалось втянуть себя внутрь лодки, и Медея захлопнула люк.
Вокруг все продолжало трястись и раскачиваться. Мы пробрались по низкой кабине к креслам пилотов и пристегнулись ремнями безопасности. Медея уже включала зажигание, когда транслитопед снова перевернулся, и мы закачались в своих креслах на ремнях. Шлюпка теперь висела в своей люльке вверх дном.
— Это будет забавно, — зло рассмеялась Медея.
Она послала команду на открытие створок внешнего люка ангара. Затем Бетанкор переключила двигатели гондолы на полную мощь и отсоединила стыковочные крепления.
В течение головокружительной секунды мы, вися вверх тормашками, падали камнем вниз. Затем Медея ударом по кнопкам включила дюзы и сделала петлю в воздухе. Мы разминулись с крышей стыковочного отсека, проскользнув на расстоянии, едва ли превышающем ширину ладони, и вылетели в открывшийся люк. В это время транслитопед вновь перевернулся.
Омерзительная тварь все туже сжимала кольца вокруг огромной подземной машины Бура. Она раскачивала транслитопед, и я отчетливо видел, как бронированная обшивка начинает прогибаться и ломаться. На месте нескольких выдранных из корпуса с потрохами лазерных батарей дымились пустые гнезда. Ловчие облепили сражающихся гигантов, обрушивая на червя Хаоса неистовый огонь. Несколько сервиторов уже лежали разбитыми, после того как по ним прокатился транслитопед.
Медея сделала круг над ними, пытаясь как можно быстрее свыкнуться с особенностями управления гондолой.
— Что будем делать? Надеюсь, у тебя есть план?
— Я работаю над этим, — покачал я головой.
На гондоле Бура не было установлено никакого вооружения — я проверил это, когда мы только взлетели, — и вообще ничего, что можно было использовать в качестве эффективного наступательного оружия, кроме расположенного под носом рубки шахтерского лазера, сохраняющего свою убойную мощь на расстоянии примерно пяти метров.
— Держи курс в глубь пещеры, — приказал я, сверяясь с показаниями геологического ауспекса.
— Бежать из боя?
— Мы не можем сражаться с этой тварью, а посему мы найдем Плиту. И вот этот сигнал должен исходить от нее.
На экране уверенно пульсировал большой курсор. Сомнений быть не могло, он указывал на нашу цель.
Культисты открыли по нам огонь, когда мы проносились над ними и углубились в длинную вулканическую пещеру. Из лавовых озер, словно в гневе, взлетали пирокластические фонтаны, угрожая сбить нас.
И тогда мы увидели Плиту.
Она была захоронена в обсидиановом блоке, выступающем из стены пещеры, но кто-то уже проделал серьезную работу по ее высвобождению. На покрытых пеплом склонах под ней стояли тяжелые шахтерские гондолы и буровые платформы на антигравитационной подушке, а землю вокруг покрывали осколки обсидиана.
Как и говорил Бур, она представляла собой идеальный и гладкий, словно лед, темно-зеленый десятигранник четырех метров в поперечнике, пылавший таинственным внутренним светом. Даже на таком расстоянии чувствовалась исходящая от него злоба. На самом краю своего ментального сознания я почувствовал раздражающее покалывание. Медея имела больной вид.
— Я не хочу подходить ближе, — внезапно произнесла она.
— Нам придется!
— И что мы будем делать?
Я задумывался над тем, способен ли шахтерский лазер разрезать Плиту. Но если даже и сможет, не было гарантии, что от этого будет какой-то прок. Я сомневался, что нам удастся причинить ей серьезный урон, даже если мы на полном ходу врежемся в нее.
И тем не менее культисты как-то откалывали от нее осколки, чтобы распространять свое зло. Она была уязвима, если, конечно, каким-либо образом не позволяла снимать с нее эти осколки.
Передвинуть ее куда-либо мы явно не могли.
Теперь я чувствовал шепот Плиты в своей голове. Слов не было, — только бормотание, от которого по моему хребту пробежал холод. Коварный, неторопливый, словно геологические эры, словно ледник или тектонические сдвиги. Она говорила мягко, не спеша, аккуратно донося до меня свое соблазнительное послание. Ей некуда было спешить. В ее распоряжении было все время галактики...
Резко вильнув в сторону, гондола сбилась с курса. Я вздрогнул и огляделся. С больным видом Медея перегнулась через подлокотник кресла. Ее кожа побледнела, она задыхалась и потела.
— Я... не могу... — прохрипела она. — Не заставляй меня подлетать ближе...
Бетанкор достигла своего предела. Я наклонился и положил руку ей на голову.
— Спи, — мягко произнес я, применив Волю.
Бетанкор погрузилась в милосердное забытье. Я взял управление судном на себя.
Я возился с рычагами и чуть не уронил гондолу прямо в озеро бурлящей магмы. Мои летные навыки не шли ни в какое сравнение с профессионализмом Медеи Бетанкор.
Но погибший отец Медеи все же достаточно хорошо обучил меня. Я промчался на небольшой высоте над расплавленной породой, поднимая за собой серный вихрь, и облетел огромную антрагатовую колонну, подпирающую неровный свод. Между мной и засыпанным пеплом берегом, где стояла Плита, оставалось последнее широкое огненное озеро.
Плита зашептала снова, но я отрешился от ее призывов. Я старательно обучал свой разум противостоять Хаосу и его ментальным уловкам. Я понимал: так она и смущала слабые сознания. Так она и оскверняла, и заражала население рудников Синшары. Шепот, бесформенные, лишенные смысла слова власти, втягивавшие людей в объятия варпа...
Неожиданно меня кольнула догадка. Мне нравится думать, что эта идея родилась из той же чистой простоты, которую Бур восхвалял в Эмосе. Великолепная, бесхитростная попытка.
Я изгнал из своего сознания беспокойство за жизни Эмоса и магоса. Отвратительное порождение уже могло разорвать на части транслитопед, оставшийся позади. Если надежды на их спасение не осталось, то я больше ничего не мог для них сделать.
Рискнув снять одну руку со штурвала, я включил вокс-транслятор, поставив его на запись. Затем, вновь сконцентрировавшись и успокоившись, я начал говорить, отчетливо и громко, извлекая слова из своей памяти. Давным-давно на своей родной планете, в мире ДеКере, будучи еще ребенком, я стоял в длинном зале основного школума вместе с другими учениками, дружно декламировавшими...
Загудел сигнал, предупреждающий об опасности столкновения, я успел вовремя свернуть влево и, прежде чем пронестись мимо, бросил взгляд на старательскую гондолу, всплывшую в окне кабины. Два ярких желтых курсора появились на дисплее ауспекса. Маяки шлюпок, вроде тех, что преследовали нас в шахтах.
Тот, который чуть не столкнулся со мной, разворачивался над лавовым озером. Второй шел на перехват. Я тоже развернул гондолу, а потом в последнюю секунду нырнул в сторону. Он пролетел достаточно близко, чтобы я смог разглядеть герб Ортог Прометиум на корпусе. Достаточно близко, чтобы увидеть лицо патрульного Калейла через иллюминаторы рубки. Первая из шлюпок, с символом Объединенных Каменоломен на борту, едва заметным на шелушащейся от жары краске, приблизилась, перекрыв мне путь к берегу и Плите. Пилот поспешно выбил окно и теперь стрелял из лазерного карабина. Несмотря на наши суммарные скорости, я почувствовал, что несколько выстрелов нашли свою цель, угодив в фюзеляж моей гондолы. Я отвернул в сторону, отчаянно стараясь не прерывать своей декламации, сконцентрировавшись на воздушном поединке.
Я начал распевать слова, словно мантру.
И, увернувшись от гондолы Имперских Объединенных Каменоломен, оказался прямо нос к носу с Калейлом. Я резко увел машину вбок, чтобы разминуться с ним, но тем не менее мы столкнулись и гондола затряслась. На панели управления загорелись аварийные огни. У моего судна были повреждены дюзы и снизилась маневренность. Внизу лавовое озеро вспыхнуло, стремясь поглотить меня, но я сумел спастись, отлетев от засыпанного пеплом берега.
Все это время я не прекращал читать слова.
Гондола Имперских Каменоломен села мне на хвост, окрашивая воздух лазерными всполохами. Мы стремительно облетели антрагатовую колонну, но мне никак не удавалось избавиться от преследователя. Я попытался представить, что бы на моем месте сделала Медея Бетанкор. Или Мидас. Я замялся, чуть не сбившись с речитатива, когда обдумывал и производил отчаянный маневр.
Вражеская гондола летела прямо позади меня. Я резко сбросил скорость и сумел с помощью стабилизационных ракетных двигателей развернуть антигравитационную машину на месте, опуская ее нос перед противником, точно в реверансе. А потом включил шахтерский лазер.
Гондола Объединенных Каменоломен оказалась слишком близко от моей кормы, чтобы успеть увернуться или затормозить. Думаю, пилот решил идти на таран, но я оказался слишком высоко. Он пролетел подо мной на полном ходу так близко, что сорвал с днища моей машины прожектора и антенны ауспекса.
Но кроме того, он пролетел прямо через сверкающее копье моего промышленного лазера, разрезавшего гондолу Имперских Объединенных Каменоломен от носа до хвоста. Распавшись на две половины, она закружилась и упала в раскаленную добела магму.
После двух столкновений моя машина дышала на ладан. Я продолжил свою декламацию, надеясь, что краткая заминка не будет иметь значения.
Лишившись своих антенн, ауспекс ослеп, но я все равно видел Калейла. Он мчался над озером, направляясь прямо ко мне.
Моя гондола зависла на месте. Пришло время действовать, и, поскольку я уже сделал свою ставку, пришло время для слов. Я отключил транслятор и активировал открытый вокс-канал.
— Калейл?
— Хорн!
— Не Хорн, а инквизитор Эйзенхорн.
Тишина. Он был уже в двухстах метрах и мчался на скорости, которая гарантировала нашу одновременную смерть. Я поднес вокс поближе к губам и вложил всю без остатка Волю в одно слово.
— Нет, — сказал я.
Гондола Ортог Прометиум изменила курс и спикировала прямо в лавовое озеро. Над тем местом, где она упала, поднялось огненное облако.
Я направил свою изувеченную гондолу к берегу и приземлился примерно в двадцати метрах от Плиты. Медея застонала. Мне было страшно даже представить, какие сны наводняли ее дремлющее сознание.
— Прочь из моей головы! — громко прорычал я в ответ на непрестанный шепот Плиты.
Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы перемотать запись в вокс-трансляторе на начало и установить ее на непрерывный повтор. Затем я направил его сигнал в эхолот, который при анализе пород и установлении местоположения судна обычно использовался в качестве дополнения к ауспексу. Я вертел ручки настройки до тех пор, пока мощный сонар не оказался нацелен прямо на зловещий десятигранник.
Плиту пронзили потоки ультразвуковых импульсов. Императорский Молебен Об Изгнании Варпа, зубрившийся наизусть всяким примерным школьником Империума. Невинная молитва, ограждающая от тьмы, изгоняющая Хаос. Сомневаюсь, что когда-либо ее использовали столь действенно. Вряд ли мои наставники из школума когда-либо задумывались о таком применении этого простого, монотонного речитатива.
— Слова, — пробормотал я. — Твой мерзостный шепот против моих слов могущества. Как тебе это нравится?
Я включил сонар на полную мощность. Одного только потока звуковых волн хватило бы, чтобы оглушить человека и перемолоть ему кости.
В течение минуты я напряженно вглядывался в массив Плиты, боясь, что ничего не выйдет. Но потом шептание прекратилось. Его сменило гневное и мучительное инфразвуковое стенание, и наконец наступила агония.
Поверхность Плиты стала бесцветной, словно в одно мгновение покрылась плесенью. Она задрожала, круша обсидиан вокруг себя.
Потом ее внутреннее свечение мигнуло и угасло. Десятигранник стал неотличим от окружавшего его черного вулканического стекла.
Когда Плита умерла, то же самое произошло и с ее слугами, и с отвратительным червеобразным порождением. Удостоверившись, что Медея теперь просто спокойно похрапывает во сне, я медленно повел поврежденную гондолу обратно, как раз вовремя, чтобы увидеть, как последние липкие останки мерзкого червя воспламеняются и соскальзывают с измятого корпуса транслитопеда. В воздух столбом поднимались черная зола и дым горящего жира.
Пылающие трупы культистов усеяли дно пещеры. Неподвижные Ловчие стояли среди них, ожидая следующего распоряжения.
Огромная буровая машина была измята и покорежена, но не вышла из строя. Когда я посадил гондолу в ангар, появились техножрецы Бура, чтобы лично позаботиться о бессознательном теле Медеи.
Главный коридор машины был изогнут под странным углом. Инженеры Бура все еще пытались восстановить работу инерционных амортизаторов.
В воздухе витал едкий дым, к которому примешивались неприятные запахи горящей плоти. Эмос встретил меня в дверях зала управления и кратко обнял. Подобное проявление чувств было для него редкостью. Бур потерял свои оранжевые одеяния. Он наблюдал за нашим столь человеческим объятием с края мостика, и его нагой, зловещий, чуждый силуэт вырисовывался на фоне пожара, бушующего среди терминалов.
— Теперь все будет хорошо, старый друг, — сказал я Эмосу.
Он с виноватым видом отстранился:
— Тебе удалось, Грегор. Удивительно! Я... я не хотел проявить непочтительность...
Иногда мне хочется уметь улыбаться. Я слишком устал от безразличной маски, дарованной мне Горгоном Локом.
Подкрепляя слова мягким воздействием Воли, я произнес:
— Я не увидел в этом непочтительности.
Эмос застенчиво улыбнулся и в смущении отвернулся.
Зашипев антигравитационными подвесками, ко мне плавно подъехал Бур и, к моему удивлению, тоже обнял меня. У него это получилось неловко и неуклюже, и его механические руки не могли передать душевной теплоты. Мне стало тогда ужасно горько за него. Его человеческое нутро было тронуто произошедшими событиями. Он увидел и скопировал невольный порыв Эмоса. Я думаю, что в то мгновение ему отчаянно захотелось снова стать человеком. Но только на мгновение. И протезы его рук передавали не больше эмоций, чем тогда, когда он впервые поприветствовал меня.
Бур отпрянул в сторону, опустив руки. Зеленые огни его глаз заходили в глазницах взад-вперед, присматривая за ремонтными бригадами, исправлявшими повреждения.
— Я никогда этого не говорил, — начал он. Несмотря на все старания, механический голос звучал невыразительно и холодно. — Хапшант. Он был высокого мнения о тебе, Эйзенхорн. Как-то раз он сказал, что верит — у тебя впереди блестящая карьера и ты превзойдешь его. И, мне кажется, он был прав.
— Благодарю, магос.
Он снова посмотрел на меня. В его глазах заплясали крошечные искорки изумрудного огня.
— Ты так и не сказал, что же тебя привело сюда.
— Недавние трудности, магос, отвлекли нас.
— Да. Но тем не менее ты так и не сказал...
— Вначале я должен рассказать об обстоятельствах, изменивших мою жизнь, магос. Я не стану ничего утаивать в надежде, что ты сможешь понять и не изменишь своего мнения обо мне. Но сначала... Сто лет назад я кое-что оставил на твое попечение и изучение. Мне хотелось бы снова увидеть это.
Было даже забавно — словно сработал какой-то кармический закон. Конечно же, я не верю в такие вещи. Бур зарывался под землю и прокладывал туннели в самом сердце Синшары в течение одиннадцати недель только для того, чтобы Эмос мимоходом показал ему местоположение Плиты. А мы спустились в глубокие шахты и искали Бура только для того, чтобы узнать: то, за чем я прибыл на Синшару, все это время было благополучно заперто в глубине святилища Адептус Механикус.
Искалеченному транслитопеду потребовалось тридцать часов, чтобы пробраться к поверхности. Как только мы пробили синюю корку гипната в выработках Имперских Каменоломен, я отправил Эмоса и Медею к катеру, дав им поручение связаться с Биквин и остальными членами моей команды, все еще дожидавшимися на борту «Иссина», вставшего на высокий якорь.
Я очень надеялся, что за время моего отсутствия они не наделали глупостей.
Бур проводил меня в святилище. Его легкое касание передало системе код, оживило помещение и осветило длинные коридоры по обе стороны от часовни Механикус. Когда он повел меня по одному из них, осветительные пластины все еще разогревались после столь длительного простоя.
Магос вставил нейрокабели, растущие из его груди, в отверстие на стене и отомкнул замок. Тяжелая бронированная дверь скользнула в сторону. За ней последовала вторая, а потом и третья — прочная диафрагма, ушедшая в стену со звуком вкладываемых в ножны мечей.
— Вот то, что ты хотел увидеть, — произнес Бур. — Он оказался весьма информативен.
— Я просмотрю твои записи позднее, магос, — сказал я. — А пока оставь меня с ним наедине.
Бур ретировался.
Ощущая на себе тошнотворное покалывание антиментальных полей, я перешагнул через порог диафрагмы и спустился по трем решетчатым ступенькам в камеру. Стены, потолок и пол сплошь покрывали кристаллики льда. Слышалось потрескивание синаптической энергии.
— Привет, Эйзенхорн, — произнес замогильный голос из вокс-динамика.
Он доносился из ларца, установленного в базальтовом блоке посреди комнаты. И устройство, и камень под ним также покрывала корка льда. По открытой крышке ларца, мерцая, носились крошечные огоньки.
Я собрался с силами и произнес:
— Понтиус Гло. Вот мы и встретились снова.
Глава двадцатая
ИНТЕРВЬЮ С ПРОКЛЯТЫМ
БУР, ВОЕННЫЙ КУЗНЕЦ
ОРБУЛ ИНФАНТА
Позволь мне убедиться, что я правильно тебя понял, Эйзенхорн, — медленно и высокомерно произнес бестелесный голос Понтиуса Гло. — Ты полагаешь, что я стану помогать вам?Я прочистил горло:
— Да.
Понтиус рассмеялся. Синаптические цепочки, подключенные к золоту схем, впаянных в его энграмосферу, поочередно вспыхнули.
— Я и не думал, что столь скучный и рассудительный человек, как ты, сможет удивить меня. Признаю свою ошибку.
— Ты поможешь мне, — спокойно, но решительно произнес я.
Я смахнул изморозь с решетки ступенек и присел, глядя на его ларец. Коробка, стоявшая на когтистых лапах, была прямоугольной, компактной и полной сложных устройств, разработанных ради одной цели: поддержания функционирования энграмосферы, грубо ограненного камня размером со сжатый кулак, где обитал разум — и, возможно, душа — одного из самых печально известных еретиков Империума.
Понтиус Гло, чье тело было мертво к тому моменту уже почти три сотни лет, при жизни являлся одним из самых отвратительных отпрысков могущественной династии Гло. В свое время этот род, входивший в список наиболее почитаемых аристократических семейств Гудрун, вскормил множество еретиков, последние из которых стали пешками в деле о Некротеке. Стараниями сил Имперского Военно-космического флота мне удалось практически полностью прервать распространение их ядовитой крови и захватить энграмосферу Понтиуса Гло. Для того чтобы вернуть ему тело, его семья и их приближенные пытались принести в жертву тысячи невинных душ. Но и это было пресечено.
Когда дело завершилось, мне пришлось решать, что делать с ларцом, полным еретической злобы. Даже с точки зрения примененных технологий он являл собой чудо, а уж какие секреты мог скрывать Понтиус, и говорить не стоило. Поэтому, вместо того чтобы уничтожить, я передал ларец на попечение магоса Гиарда Бура, который, как я знал, обладал и навыками, и временем, чтобы раскрыть хотя бы технические тайны. И ему можно было доверять.
Но время от времени в минувшую сотню лет я задумывался над правильностью этого решения. Если быть честным, то я обязан был отдать Понтиуса на изучение и хранение Ордо Еретикус. Иногда я не прислушиваюсь к голосу своей совести, прибегая к обману и совершая недобросовестные поступки. После прошлогодних событий мне приходилось постоянно отгонять от себя мысль, что обвинения в мой адрес могли быть справедливыми. Разве сокрытие столь опасного создания не было поступком нечестивого человека?
Эмос подбодрил меня, напомнив, что в ларце использованы психоимпульсные технологии, несомненно украденные у Адептус Механикус. Не подлежит обсуждению и то, сказал он, что подобное устройство должно находиться под надзором священнослужителей Адептус Механикус.
— Что же, продолжай, — произнес Понтиус. — Говори, что надо. Только вот зачем мне тебе помогать?
— Мне требуется специалист в области, в которой ты, конечно же, осведомлен. Нужна некоторая информация.
— Ты же инквизитор, Эйзенхорн. В твоем распоряжении все ресурсы Империума. Насколько я понимаю, твой уровень доступа по какой-то причине понизился?
Будь я проклят, если собирался рассказывать этому монстру, в сколь затруднительном положении оказался. К тому же хоть он и был в чем-то прав, однако ни один из известных мне имперских архивов не мог дать ответа на мои вопросы.
— А что если то, в чем я нуждаюсь, может быть отнесено к... запретным знаниям?
— А-а-а...
— Что? Что значит это «а»?
Даже не обладая телом, по движениям которого можно было бы прочитать его настроение, Понтиус казался чрезвычайно довольным собой.
— Значит, ты наконец дошел. Как чудесно.
— До чего дошел? — Я почувствовал себя неловко.
Я планировал интервью в течение многих месяцев, а теперь инициатива в нашей беседе полностью переходила к Гло.
— До того места, где ты пересечешь черту.
— Я не...
— В конечном счете все инквизиторы пересекают ее.
— Говорю те...
— Все без исключения. Профессиональный риск.
— Слушай меня, ты, бесполезный...
— Сдается мне, что инквизитор Эйзенхорн протестует чрезмерно открыто. Линия, Грегор. Грань! Черта между порядком и хаосом, между верным и неправильным, между милосердием и бесчеловечностью. Мне это известно, ведь я пересек ее. По доброй воле, конечно. С удовольствием. Подпрыгивая, пританцовывая и наслаждаясь. Для таких, как ты, это куда более болезненный процесс.
— Не думаю, Гло, что этот разговор имеет смысл. — Я поднялся. — Мне пора.
— Так скоро?
— Может быть, вернусь еще через пару сотен лет.
— Это произошло на Квентусе VIII, весной 019.М41.
— Что произошло? — Я остановился на выходе из камеры.
— Тогда я пересек черту. Может, желаешь послушать?
Я был возмущен, но опустился обратно на свое место на ступеньках. Его поведение было мне понятно. Заточенный в своем ларце, лишенный тактильных ощущений, запахов, вкуса, любых чувственных наслаждений, Понтиус Гло жаждал компании и общения. Я понял это еще сто лет назад, во время рейса к отдаленной системе КСХ-1288, по долгу службы допрашивая его на борту «Иссина». Сейчас он просто подкидывал приманку, чтобы заставить меня остаться и поговорить с ним.
Однако за сотню лет своего плена он никогда не раскрывал столь интимные детали своей личной истории.
— 019.М41. Напряженный был год. Пограничные миры на восточной границе сопротивлялись Священному Вааргху зеленокожих, и двое Высших Лордов Терры были убиты разочаровавшимися в них Имперскими Домами. Ходили слухи о начинающейся гражданской войне. Торговые биржи субсектора потерпели крах. Доходы упали. Что за год был! Святого Дрэйча запытали на Коринфе. Миллиарды умирали во время голода на Безносе.
— Понтиус, к историческим текстам у меня доступ есть, — сухо сказал я.
— Я находился тогда на Квентусе VIII, занимаясь покупкой бойцов для своей арены. Квентийцы хорошо подходят для этого. Мощные мышцы, воинственный характер. Мне тогда было лет двадцать пять. Точно не помню. Я пребывал в расцвете сил и был прекрасен.
Пока он любовался созданным образом, наступила продолжительная пауза. По проводам пробегали вспышки света.
— Один из надзирателей при амфитеатре, который я посетил, посоветовал мне присмотреться к борцу, купленному у самой границы Сегментума Ультима. Крепкий, загорелый дикарь из жестокого мира, известного как Борея. Звали его Ааа, что на его языке означало «меч-мясо-режет-женщин-ради». Разве не прекрасно? Если бы мне когда-нибудь удалось нажить сына, то, наверное, я назвал бы его Ааа. Ааа Гло. Звучит?