Я рассказываю о наших встречах, о том, как Пасква шантажировал избирателей. Бойль заинтересован. Еще бы! К уголовщине примешивается политика. И враждебная ему, Бойлю, политика.
– Паскву мы, конечно, задержим, – говорит он. – Пока только по делу в «Аполло». Об остальном подумаем. Тут сложнее.
– Мердок? – задаю вопрос в упор.
Вместо ответа Бойль спрашивает:
– А мистер Мартин знает жертв шантажа?
– У него есть предположения.
– А факты?
– Есть признания землевладелицы – мистер Мартин назовет вам ее имя и адрес, – что некий приезжий субъект требовал от нее со всем ее штатом голосовать за реставраторов, угрожая в противном случае спалить урожай. Предъявите ей фотокарточку Пасквы, и она его узнает.
– А если она не подтвердит полиции своего признания мистеру Мартину?
Я пожимаю плечами – оснований для спора нет.
– Кислое дело, – замечает Бойль. – Задержим его за убийство в «Аполло» – с хорошим адвокатом сумеет выкрутиться. А хорошие адвокаты у него будут. Так?
Мы понимаем друг друга. Король может защитить пешку. И, даже выиграв пешку, мы еще не окажемся в той позиции, чтобы сказать ему: «Шах!» Мердок сам отдаст эту пешку, если она ему уже не нужна. Но политический шантаж реставраторов так и останется нераскрытым. Здесь уязвимых позиций у Мердока нет. В конце концов, это – только один из способов добывать на выборах голоса. С такой же беззастенчивостью добывают их и «джентльмены» с помощью Бидо и его сообщников. Не безгрешны и популисты – недаром Жанвье так упорно скрывает от Селби компрометирующие партию документы. Чем же хуже Мердок, прибегающий к подобным способам, только с большей откровенностью, не брезгуя и уголовщиной?
С этими мыслями я возвращаюсь в отель. Надо все-таки поспать хотя бы половину здешней короткой ночи.
– Паскву мы, конечно, задержим, – говорит он. – Пока только по делу в «Аполло». Об остальном подумаем. Тут сложнее.
– Мердок? – задаю вопрос в упор.
Вместо ответа Бойль спрашивает:
– А мистер Мартин знает жертв шантажа?
– У него есть предположения.
– А факты?
– Есть признания землевладелицы – мистер Мартин назовет вам ее имя и адрес, – что некий приезжий субъект требовал от нее со всем ее штатом голосовать за реставраторов, угрожая в противном случае спалить урожай. Предъявите ей фотокарточку Пасквы, и она его узнает.
– А если она не подтвердит полиции своего признания мистеру Мартину?
Я пожимаю плечами – оснований для спора нет.
– Кислое дело, – замечает Бойль. – Задержим его за убийство в «Аполло» – с хорошим адвокатом сумеет выкрутиться. А хорошие адвокаты у него будут. Так?
Мы понимаем друг друга. Король может защитить пешку. И, даже выиграв пешку, мы еще не окажемся в той позиции, чтобы сказать ему: «Шах!» Мердок сам отдаст эту пешку, если она ему уже не нужна. Но политический шантаж реставраторов так и останется нераскрытым. Здесь уязвимых позиций у Мердока нет. В конце концов, это – только один из способов добывать на выборах голоса. С такой же беззастенчивостью добывают их и «джентльмены» с помощью Бидо и его сообщников. Не безгрешны и популисты – недаром Жанвье так упорно скрывает от Селби компрометирующие партию документы. Чем же хуже Мердок, прибегающий к подобным способам, только с большей откровенностью, не брезгуя и уголовщиной?
С этими мыслями я возвращаюсь в отель. Надо все-таки поспать хотя бы половину здешней короткой ночи.
13. Серебряный вариант
Поспать не удается. Правда, я пытаюсь заснуть в автомашине Бойля, на которой он любезно отвозит меня в отель. Машина черного цвета, с отделкой из полированного ореха и обитыми красным сафьяном сиденьями, с натянутым брезентовым верхом – она очень напоминает модели девятисотых годов. Трясет в ней отчаянно, так что попытки мои тщетны.
Странно встречает меня портье. Услышав или подсмотрев, что я приехал на автомобиле, он сгибается чуть ли не пополам, но, подавая ключ от номера, старается не смотреть мне в глаза. На вопрос, закрыт ли ресторан, он отвечает, что закрыт, и тут же предлагает мне бутылку вудвилльского из своих собственных запасов. С этой бутылкой я подымаюсь в номер, открываю дверь и замираю в передней: в комнате горят все свечи, которые я потушил, – очень хорошо помню, что потушил, выходя на улицу вместе с Мартином. Значит, в комнате кто-то был или кто-то ждет. Мартин?
Оказывается, не Мартин.
У камина, развалясь в кресле и вытянув к огню длинные ноги, сидит Мердок. Он в одном жилете, сюртук болтается на спинке кресла, узкое холеное лицо повернуто ко мне, а на губах – знакомая хитренькая улыбка.
– Удивлены?
– Как вы попали сюда? – спрашиваю я, хотя вопрос этот явно лишний.
– У хозяина гостиницы всегда имеются запасные ключи, – смеется Мердок. – Давайте-ка сюда вашу бутылку, а то я выпил весь грог.
С видом любезного хозяина водружаю на камин бутылку вудвилльского. Мердок морщится.
– Предпочел бы коньяк. Но ресторан закрыт – знаю. У Бойля были?
Скрывать бесполезно. Никто не поверит в ночную прогулку по бульварам.
– Был.
– Я так и подумал.
Нельзя допускать, чтобы он чувствовал себя хозяином положения, и я говорю:
– Не вышло, Мердок?
– Увы. Меня снова переиграли. Я сразу догадался об этом, когда узнал о вашем присутствии в «Аполло» и что вы первым нагнулись к убитому. А с какой целью?
– Цель понятна. Хотелось убедиться, жив ли он.
– Это после того, как его прострочили из автомата в упор? И сразу же полезли к нему в карман?
– Почему я должен отвечать на ваши вопросы?
– Хотя бы из любезности к гостю.
– Кстати, незваному. Ну, допустим такую любезность. Меня заинтересовало то, что ему подложили в карман.
– И никто не заметил ваших манипуляций?
– Никто не видел, даже Мартин.
– Но вы ему рассказали?
– Зачем? – Я сыграл неподдельное удивление.
– Может быть, действительно незачем. Просто так вы ничего не делаете. Но Мартин меня не беспокоит, даже если вы и сболтнули. Его переведут на светскую хронику и увеличат вдвое оклад. Меня интересуете вы. Точнее, ваши действия. Знает ли об украденном вами документе Бойль?
Оказывается, у меня есть козырь. Мне становится легче. Будет угрожать Мердок или предпримет иной маневр?
– Бойлю я сказал другое, – умышленно лгу я. – А о подложенном убийцей документе – кстати, украл его не я, и вам это тоже отлично известно, – так вот, об этом документе я пока еще никому…
– Пока? – перебивает Мердок.
– Естественно, – говорю я. – Каждый игрок всегда придерживает нужную ему карту.
– Логично. И что же вы сказали Бойлю?
– Назвал убийцу.
– Вы узнали его?
– А вы думаете, черный платок, кое-как подвязанный под глазами, скроет верзилу по имени Пасква? У меня с ним было достаточно встреч, чтобы узнать его даже под маской. Да и маска была липовая.
– Значит, Паскву возьмут, – задумывается Мердок.
– Боюсь, что вы ему уже не поможете.
– Я и не собираюсь, – презрительно улыбается Мердок. – Паскву я вам отдам. Он действовал на свой страх и риск, без какой-либо связи со мной.
– Ну, связь-то была, – говорю я. – Может, просто не было согласованности.
– В чем?
– Ну, скажем, убийство Ренье. Может быть, оно и не замышлялось.
– Вы знаете имя убитого?
– Знаю, Мердок. И предполагал, что ему подложат что-то вроде того документика.
Мердок уже хохочет, искренне и непринужденно, даже глаза смеются.
– Не глядите судьей, милый юноша. И Паскву вы не будете судить – надо еще, чтобы судьи поверили. Ведь я с вами играю, Ано. Неужели вы думаете, я здесь, потому что напуган и хочу вас уничтожить? Разве я стал бы делать это сам? Фи! Как грязно и некрасиво. Ведь ночи темные, улицы пустые, всякое может случиться во время ночной прогулки?
– Значит, я вам все-таки мешаю, Мердок?
– Конечно, мешаете. Со Стилом у нас с вами не вышло – со своей дурацкой речью он выступил. Надеюсь, писали ее не вы? Только она ничего, как вы знаете, не изменила. В «Аполло» вы зря сунулись. Пасква – лицо для меня полезное. Но я широкой души человек. Вы мне по-прежнему нравитесь. Ведь Стил собирается подать в отставку сразу же после выборов. А куда вы пойдете? К Уэнделлу? Он вас, безусловно, возьмет, только скучно с ним будет. Наращивать промышленные мощности и бороться с аграриями в недрах собственной партии? Уэнделл борется не за власть, а за капиталовложения – скучная борьба, не для вас. Вы – странный человек, Ано. Ведь даже на Стила работая, вы ему ножку подставляли, несколько раз подставляли, хитро. Но зачем? Вот это мне и хочется узнать. А от кого узнать, как не от вас?
Я напряженно молчу, стараясь ничем не выдать свои мысли. Для чего, в сущности, пришел Мердок? Пришел ночью, тайно, воспользовавшись запасным ключом к моему номеру. Наказать меня за содеянное в «Аполло»? За то, что я проник в его замыслы? Но не затем же, чтобы сделать это по-гангстерски, в духе Пасквы? Мердок прав: для того существуют другие руки и другие способы. Тогда с какой целью? Снова попытаться меня купить – зачем? Для чего все эти полупризнания, полуоткровенности? Вероятно, просто игра, страсть к игре – ведь играет же он в политику, швыряясь людьми и деньгами, кем-то пожертвованными или у кого-то украденными. Может, в моем поведении есть что-то привлекающее политических подонков: ни я, ни Мартин не принадлежим ни к «джентльменам», ни к популистам. Донован Мартина не интересует, а мои симпатии к Доновану пока еще открыто не выражены. Так почему бы не привлечь нас к движению реставраторов? Привлечь покрепче, посолиднее, поосновательнее. Мердоку нужны не только избиратели, но и помощники, на которых он мог бы опереться. Все это возможно, конечно, – но возможно ведь и другое. Что, если Мердока волнует не исчезновение документа из «Аполло», а самый факт его появления на свет? Для чего я взял чистый гербовый бланк у сенатора Стила и написал рекомендацию Питеру Селби? С какой целью? В историка, изучающего победы популистов на выборах, Мердок, естественно, не поверил. Он знает о характере информации, интересовавшей Пита. И не понимает, почему я, человек Стила, искал материал, компрометирующий его партию. А я искал лишь подтверждения политических махинаций всех буржуазных партий на так называемых свободных, демократических выборах. Но это навело Мердока на мысль о подножке.
Я оказался прав.
– Что же вы молчите, Ано? – спрашивает Мердок. – С какой целью вы отправили в канцелярию Жанвье некоего Питера Селби?
– Почему бы мне не доставить удовольствие сенатору созданием истории партии, основанной еще его покойным отцом?
– А для чего тогда подбирались документы, эту партию компрометирующие? Даже Жанвье обратил внимание.
– Селби несколько переусердствовал в стремлении быть правдивым и точным. Негативный материал впоследствии мы все равно бы отбросили. В конце концов он сам это понял и согласился полностью следовать советам Жанвье.
– По вашему предложению.
– Фантазируете, Мердок. Зачем?
– Затем, что опять же не политик вы, а игрок. Это я могу спросить вас, зачем вам понадобился материал, порочащий партию популистов? Но я не спрашиваю – я знаю. Вы, как игрок, подбирающий подходящие карты, подбираете и эту – на всякий случай, для будущего. Отставку Стила вы не могли не предвидеть: он стар. Политических симпатий у вас нет: вы сами в этом признались. Вы игрок, я еще раз повторяю это, Ано. И как таковой мне подходите. И собранная вами информация – тоже. Собирайте ее и дальше. Настаивать на вашем уходе от Стила сейчас я не стану. Продолжайте вашу многогранную деятельность до отставки сенатора. Ведь не пойдете же вы к нему в управляющие? А там подумаем. Идет?
– Ради этого вы пришли ночью сюда?
– Во-первых, я узнал немало полезного. А во-вторых, где бы мы с вами встретились? Вызвать вас к себе – вы могли бы и не прийти. Пообедать в сенатском клубе? Вы могли бы и отказаться: советнику сенатора Стила интимничать с главой конкурирующей ассоциации не положено.
– В клубе я встречаюсь со многими.
– Знаю. Но Уэнделл – ваш глава, Бойль – начальник полиции, а Донован не играет серьезной политической роли. Вас он просто интересует как личность. Нечто любопытное в нашем политическом обезьяннике. Фанатик, мечтающий о переустройстве мира. Организатор движения, которого фактически еще нет. Ни ремесленники, ни арендаторы за ним не пойдут. Может, в будущем такие, как Донован, станут опасны. А сейчас это – кучка мечтателей, несколько кресел в сенате. Позавтракать с Донованом занятно, но работать с ним вы не будете. Кто остается? Церковники? Вы не религиозны, я сомневаюсь, что вы ходите в какую-нибудь церковь или на молитвенные собрания. «Джентльмены»? Но у вас нет ни состояния, ни положения, и в этом лагере к вам всегда будут относиться несколько свысока. Советник Стила… Куда же ему идти после отставки сенатора? Об Уэнделле мы уже говорили – советником он вас возьмет, может даже предложить пост в банке или какой-нибудь страховой компании. Но вам будет скучно, Ано. А я могу заплатить вам вдвое больше. Да и работать со мной интереснее. Вот вам и предложение. На будущее, Ано, на будущее.
– Можно подумать, – говорю я осторожно. Открыто конфликтовать с Мердоком еще не время.
– Тогда закончим ваше вудвилльское.
– Закончим. А Паскву не жаль?
– Вы сначала возьмите Паскву. И судите. Я далеко не уверен в исходе процесса.
Вспоминаю разговор с Бойлем. Конечно, Пасква станет все отрицать, а защитники у него найдутся. Но наши с Мартином свидетельства будут давить на любых присяжных плюс репутация Пасквы – об этом позаботится Бойль. Нет, мистер Мердок, мы не союзники, и смерть Луи Ренье я вам не прощу.
Однако вслух произношу нечто неопределенное:
– К чему гадать об исходе процесса? Убийцу мы опознаем, а дальше – поглядим.
Мердок улыбается.
– Тогда все впереди, Ано. Покидаю вас с надеждой, что встреча наша была дружеской и перспективной. Ложитесь, у вас еще есть время поспать.
Но поспать опять не удается. Как только уходит Мердок, слышатся шаги, потом тихий скрип двери, и входит Мартин. Он в домашнем халате, подвязанном шнурком с кисточками: похоже, собирался ко сну и что-то ему помешало.
– От тебя только что вышел Мердок, – говорит он. – Сейчас видел его на лестнице. И долго он просидел?
– Час, пожалуй. Я его застал, когда вернулся от Бойля.
– Я почему-то предчувствовал, что он появится. Значит, дуэль уже состоялась?
Я рассказываю.
– Но зачем он к тебе в номер пришел, ночью?
– Понравился ему, наверно, – говорю я специально для того, чтобы позлить Мартина. – Я и Корсону Бойлу нравился.
– Не об этом речь, – сердится Мартин. – Ты не думаешь, что хитрит он, еще одну пакость готовит?
– Не думаю. Кажется, он был искренним и достаточно откровенным.
– Меня удивляет, почему так легко он отдал нам Паскву?
– Во-первых, Пасква еще не пойман. И не уличен. Об этом Мердок, между прочим, напомнил. А во-вторых, он не боится наших показаний. Нам придется выдержать напор таких адвокатов… Да ты и сам знаешь.
– Неужели мы проторчим здесь до суда?
Я понимаю Мартина, возвращение домой опять откладывается. Но что же делать? В прошлый раз мы тоже не знали, когда нас вернут. Сейчас мы хотя бы можем утешаться спиралью времени. Пока здесь тянутся месяцы – на Земле проходят часы. Вероятно, и «жигуленок» мой все еще стоит на обочине дороги от Фороса к Ялте, не рассердив инспектора ГАИ. И дома спокойны: телеграмму из Севастополя я послал. А Мартину и писать некому: никто его в Нью-Йорке не ждет. Пожалуй, это единственное, что нас поддерживает тут.
– Примешь предложение Мердока? – настороженно интересуется Мартин. – Ведь Стил действительно может подать в отставку.
– Мердоку я сказал: подумаем. Еще не время для открытой борьбы. Надо рассчитаться с Пасквой. Есть у меня одна идея.
Мартин не спрашивает, какая. Просто ждет.
– Серебряный вариант, – говорю я. Тугодум этот Мартин: приходится все разжевывать до конца. – Кто-то должен подбросить Бойлю сведения о том, где находится серебро с «Гека Финна». Две тонны серебра – это, мой милый, не кот наплакал.
– А если они уже проданы или перевезены в другое место?
– На бирже до сих пор не зарегистрированы крупные сделки по купле-продаже серебра в слитках. А лучшего места для хранения, чем та лесная хижина, нет.
– Ты сказал «кто-то должен подбросить» Бойлю адреса хранилища. Кого ты имеешь в виду? – спрашивает Мартин.
– Тебя. Анонимно, конечно.
– Интересно. А каким способом?
– Можно по телефону, можно письмом. По телефону опаснее: здесь автоматов нет. Письмо лучше составить из печатных букв, вырезанных из газет. Выберем разные.
– А когда? Сегодня, завтра, через неделю?
– Только после того, как задержат Паскву.
– Какая связь…
– Вернемся к этому разговору после ареста.
Спать уже не придется. День начался.
Странно встречает меня портье. Услышав или подсмотрев, что я приехал на автомобиле, он сгибается чуть ли не пополам, но, подавая ключ от номера, старается не смотреть мне в глаза. На вопрос, закрыт ли ресторан, он отвечает, что закрыт, и тут же предлагает мне бутылку вудвилльского из своих собственных запасов. С этой бутылкой я подымаюсь в номер, открываю дверь и замираю в передней: в комнате горят все свечи, которые я потушил, – очень хорошо помню, что потушил, выходя на улицу вместе с Мартином. Значит, в комнате кто-то был или кто-то ждет. Мартин?
Оказывается, не Мартин.
У камина, развалясь в кресле и вытянув к огню длинные ноги, сидит Мердок. Он в одном жилете, сюртук болтается на спинке кресла, узкое холеное лицо повернуто ко мне, а на губах – знакомая хитренькая улыбка.
– Удивлены?
– Как вы попали сюда? – спрашиваю я, хотя вопрос этот явно лишний.
– У хозяина гостиницы всегда имеются запасные ключи, – смеется Мердок. – Давайте-ка сюда вашу бутылку, а то я выпил весь грог.
С видом любезного хозяина водружаю на камин бутылку вудвилльского. Мердок морщится.
– Предпочел бы коньяк. Но ресторан закрыт – знаю. У Бойля были?
Скрывать бесполезно. Никто не поверит в ночную прогулку по бульварам.
– Был.
– Я так и подумал.
Нельзя допускать, чтобы он чувствовал себя хозяином положения, и я говорю:
– Не вышло, Мердок?
– Увы. Меня снова переиграли. Я сразу догадался об этом, когда узнал о вашем присутствии в «Аполло» и что вы первым нагнулись к убитому. А с какой целью?
– Цель понятна. Хотелось убедиться, жив ли он.
– Это после того, как его прострочили из автомата в упор? И сразу же полезли к нему в карман?
– Почему я должен отвечать на ваши вопросы?
– Хотя бы из любезности к гостю.
– Кстати, незваному. Ну, допустим такую любезность. Меня заинтересовало то, что ему подложили в карман.
– И никто не заметил ваших манипуляций?
– Никто не видел, даже Мартин.
– Но вы ему рассказали?
– Зачем? – Я сыграл неподдельное удивление.
– Может быть, действительно незачем. Просто так вы ничего не делаете. Но Мартин меня не беспокоит, даже если вы и сболтнули. Его переведут на светскую хронику и увеличат вдвое оклад. Меня интересуете вы. Точнее, ваши действия. Знает ли об украденном вами документе Бойль?
Оказывается, у меня есть козырь. Мне становится легче. Будет угрожать Мердок или предпримет иной маневр?
– Бойлю я сказал другое, – умышленно лгу я. – А о подложенном убийцей документе – кстати, украл его не я, и вам это тоже отлично известно, – так вот, об этом документе я пока еще никому…
– Пока? – перебивает Мердок.
– Естественно, – говорю я. – Каждый игрок всегда придерживает нужную ему карту.
– Логично. И что же вы сказали Бойлю?
– Назвал убийцу.
– Вы узнали его?
– А вы думаете, черный платок, кое-как подвязанный под глазами, скроет верзилу по имени Пасква? У меня с ним было достаточно встреч, чтобы узнать его даже под маской. Да и маска была липовая.
– Значит, Паскву возьмут, – задумывается Мердок.
– Боюсь, что вы ему уже не поможете.
– Я и не собираюсь, – презрительно улыбается Мердок. – Паскву я вам отдам. Он действовал на свой страх и риск, без какой-либо связи со мной.
– Ну, связь-то была, – говорю я. – Может, просто не было согласованности.
– В чем?
– Ну, скажем, убийство Ренье. Может быть, оно и не замышлялось.
– Вы знаете имя убитого?
– Знаю, Мердок. И предполагал, что ему подложат что-то вроде того документика.
Мердок уже хохочет, искренне и непринужденно, даже глаза смеются.
– Не глядите судьей, милый юноша. И Паскву вы не будете судить – надо еще, чтобы судьи поверили. Ведь я с вами играю, Ано. Неужели вы думаете, я здесь, потому что напуган и хочу вас уничтожить? Разве я стал бы делать это сам? Фи! Как грязно и некрасиво. Ведь ночи темные, улицы пустые, всякое может случиться во время ночной прогулки?
– Значит, я вам все-таки мешаю, Мердок?
– Конечно, мешаете. Со Стилом у нас с вами не вышло – со своей дурацкой речью он выступил. Надеюсь, писали ее не вы? Только она ничего, как вы знаете, не изменила. В «Аполло» вы зря сунулись. Пасква – лицо для меня полезное. Но я широкой души человек. Вы мне по-прежнему нравитесь. Ведь Стил собирается подать в отставку сразу же после выборов. А куда вы пойдете? К Уэнделлу? Он вас, безусловно, возьмет, только скучно с ним будет. Наращивать промышленные мощности и бороться с аграриями в недрах собственной партии? Уэнделл борется не за власть, а за капиталовложения – скучная борьба, не для вас. Вы – странный человек, Ано. Ведь даже на Стила работая, вы ему ножку подставляли, несколько раз подставляли, хитро. Но зачем? Вот это мне и хочется узнать. А от кого узнать, как не от вас?
Я напряженно молчу, стараясь ничем не выдать свои мысли. Для чего, в сущности, пришел Мердок? Пришел ночью, тайно, воспользовавшись запасным ключом к моему номеру. Наказать меня за содеянное в «Аполло»? За то, что я проник в его замыслы? Но не затем же, чтобы сделать это по-гангстерски, в духе Пасквы? Мердок прав: для того существуют другие руки и другие способы. Тогда с какой целью? Снова попытаться меня купить – зачем? Для чего все эти полупризнания, полуоткровенности? Вероятно, просто игра, страсть к игре – ведь играет же он в политику, швыряясь людьми и деньгами, кем-то пожертвованными или у кого-то украденными. Может, в моем поведении есть что-то привлекающее политических подонков: ни я, ни Мартин не принадлежим ни к «джентльменам», ни к популистам. Донован Мартина не интересует, а мои симпатии к Доновану пока еще открыто не выражены. Так почему бы не привлечь нас к движению реставраторов? Привлечь покрепче, посолиднее, поосновательнее. Мердоку нужны не только избиратели, но и помощники, на которых он мог бы опереться. Все это возможно, конечно, – но возможно ведь и другое. Что, если Мердока волнует не исчезновение документа из «Аполло», а самый факт его появления на свет? Для чего я взял чистый гербовый бланк у сенатора Стила и написал рекомендацию Питеру Селби? С какой целью? В историка, изучающего победы популистов на выборах, Мердок, естественно, не поверил. Он знает о характере информации, интересовавшей Пита. И не понимает, почему я, человек Стила, искал материал, компрометирующий его партию. А я искал лишь подтверждения политических махинаций всех буржуазных партий на так называемых свободных, демократических выборах. Но это навело Мердока на мысль о подножке.
Я оказался прав.
– Что же вы молчите, Ано? – спрашивает Мердок. – С какой целью вы отправили в канцелярию Жанвье некоего Питера Селби?
– Почему бы мне не доставить удовольствие сенатору созданием истории партии, основанной еще его покойным отцом?
– А для чего тогда подбирались документы, эту партию компрометирующие? Даже Жанвье обратил внимание.
– Селби несколько переусердствовал в стремлении быть правдивым и точным. Негативный материал впоследствии мы все равно бы отбросили. В конце концов он сам это понял и согласился полностью следовать советам Жанвье.
– По вашему предложению.
– Фантазируете, Мердок. Зачем?
– Затем, что опять же не политик вы, а игрок. Это я могу спросить вас, зачем вам понадобился материал, порочащий партию популистов? Но я не спрашиваю – я знаю. Вы, как игрок, подбирающий подходящие карты, подбираете и эту – на всякий случай, для будущего. Отставку Стила вы не могли не предвидеть: он стар. Политических симпатий у вас нет: вы сами в этом признались. Вы игрок, я еще раз повторяю это, Ано. И как таковой мне подходите. И собранная вами информация – тоже. Собирайте ее и дальше. Настаивать на вашем уходе от Стила сейчас я не стану. Продолжайте вашу многогранную деятельность до отставки сенатора. Ведь не пойдете же вы к нему в управляющие? А там подумаем. Идет?
– Ради этого вы пришли ночью сюда?
– Во-первых, я узнал немало полезного. А во-вторых, где бы мы с вами встретились? Вызвать вас к себе – вы могли бы и не прийти. Пообедать в сенатском клубе? Вы могли бы и отказаться: советнику сенатора Стила интимничать с главой конкурирующей ассоциации не положено.
– В клубе я встречаюсь со многими.
– Знаю. Но Уэнделл – ваш глава, Бойль – начальник полиции, а Донован не играет серьезной политической роли. Вас он просто интересует как личность. Нечто любопытное в нашем политическом обезьяннике. Фанатик, мечтающий о переустройстве мира. Организатор движения, которого фактически еще нет. Ни ремесленники, ни арендаторы за ним не пойдут. Может, в будущем такие, как Донован, станут опасны. А сейчас это – кучка мечтателей, несколько кресел в сенате. Позавтракать с Донованом занятно, но работать с ним вы не будете. Кто остается? Церковники? Вы не религиозны, я сомневаюсь, что вы ходите в какую-нибудь церковь или на молитвенные собрания. «Джентльмены»? Но у вас нет ни состояния, ни положения, и в этом лагере к вам всегда будут относиться несколько свысока. Советник Стила… Куда же ему идти после отставки сенатора? Об Уэнделле мы уже говорили – советником он вас возьмет, может даже предложить пост в банке или какой-нибудь страховой компании. Но вам будет скучно, Ано. А я могу заплатить вам вдвое больше. Да и работать со мной интереснее. Вот вам и предложение. На будущее, Ано, на будущее.
– Можно подумать, – говорю я осторожно. Открыто конфликтовать с Мердоком еще не время.
– Тогда закончим ваше вудвилльское.
– Закончим. А Паскву не жаль?
– Вы сначала возьмите Паскву. И судите. Я далеко не уверен в исходе процесса.
Вспоминаю разговор с Бойлем. Конечно, Пасква станет все отрицать, а защитники у него найдутся. Но наши с Мартином свидетельства будут давить на любых присяжных плюс репутация Пасквы – об этом позаботится Бойль. Нет, мистер Мердок, мы не союзники, и смерть Луи Ренье я вам не прощу.
Однако вслух произношу нечто неопределенное:
– К чему гадать об исходе процесса? Убийцу мы опознаем, а дальше – поглядим.
Мердок улыбается.
– Тогда все впереди, Ано. Покидаю вас с надеждой, что встреча наша была дружеской и перспективной. Ложитесь, у вас еще есть время поспать.
Но поспать опять не удается. Как только уходит Мердок, слышатся шаги, потом тихий скрип двери, и входит Мартин. Он в домашнем халате, подвязанном шнурком с кисточками: похоже, собирался ко сну и что-то ему помешало.
– От тебя только что вышел Мердок, – говорит он. – Сейчас видел его на лестнице. И долго он просидел?
– Час, пожалуй. Я его застал, когда вернулся от Бойля.
– Я почему-то предчувствовал, что он появится. Значит, дуэль уже состоялась?
Я рассказываю.
– Но зачем он к тебе в номер пришел, ночью?
– Понравился ему, наверно, – говорю я специально для того, чтобы позлить Мартина. – Я и Корсону Бойлу нравился.
– Не об этом речь, – сердится Мартин. – Ты не думаешь, что хитрит он, еще одну пакость готовит?
– Не думаю. Кажется, он был искренним и достаточно откровенным.
– Меня удивляет, почему так легко он отдал нам Паскву?
– Во-первых, Пасква еще не пойман. И не уличен. Об этом Мердок, между прочим, напомнил. А во-вторых, он не боится наших показаний. Нам придется выдержать напор таких адвокатов… Да ты и сам знаешь.
– Неужели мы проторчим здесь до суда?
Я понимаю Мартина, возвращение домой опять откладывается. Но что же делать? В прошлый раз мы тоже не знали, когда нас вернут. Сейчас мы хотя бы можем утешаться спиралью времени. Пока здесь тянутся месяцы – на Земле проходят часы. Вероятно, и «жигуленок» мой все еще стоит на обочине дороги от Фороса к Ялте, не рассердив инспектора ГАИ. И дома спокойны: телеграмму из Севастополя я послал. А Мартину и писать некому: никто его в Нью-Йорке не ждет. Пожалуй, это единственное, что нас поддерживает тут.
– Примешь предложение Мердока? – настороженно интересуется Мартин. – Ведь Стил действительно может подать в отставку.
– Мердоку я сказал: подумаем. Еще не время для открытой борьбы. Надо рассчитаться с Пасквой. Есть у меня одна идея.
Мартин не спрашивает, какая. Просто ждет.
– Серебряный вариант, – говорю я. Тугодум этот Мартин: приходится все разжевывать до конца. – Кто-то должен подбросить Бойлю сведения о том, где находится серебро с «Гека Финна». Две тонны серебра – это, мой милый, не кот наплакал.
– А если они уже проданы или перевезены в другое место?
– На бирже до сих пор не зарегистрированы крупные сделки по купле-продаже серебра в слитках. А лучшего места для хранения, чем та лесная хижина, нет.
– Ты сказал «кто-то должен подбросить» Бойлю адреса хранилища. Кого ты имеешь в виду? – спрашивает Мартин.
– Тебя. Анонимно, конечно.
– Интересно. А каким способом?
– Можно по телефону, можно письмом. По телефону опаснее: здесь автоматов нет. Письмо лучше составить из печатных букв, вырезанных из газет. Выберем разные.
– А когда? Сегодня, завтра, через неделю?
– Только после того, как задержат Паскву.
– Какая связь…
– Вернемся к этому разговору после ареста.
Спать уже не придется. День начался.
14. Биржа
– Почему у вас красные глаза, Ано? Кутили всю ночь? – спрашивает Стил, аккуратно снимая цилиндр и перчатки.
Я уже успел побриться и позавтракать, в комнате прибрано и проветрено, но ни бритье, ни три чашки кофе за завтраком не могут скрыть следов ночного бдения. К счастью, в этот момент в комнату с радостным криком врывается Минни и бросается мне на шею. Тема разговора меняется.
– Я так рада, так рада, мсье Ано, что дядя взял меня в Город. И вас видеть рада, и мистера Мартина. Кстати, где же он?
Ощущаю нежную холодноватость шелка и тончайших розовых кружев.
– Мартин сейчас в редакции, – поясняю я, поправляя сбившуюся малиновую накидку Минни.
– Вечером вы у нас. Никаких отказов. Расскажете обо всем интересном, что видели в Городе, а то дядя ни о чем не мог вспомнить, кроме политики.
– Скучали за городом, Минни?
– Что вы?! Скучать некогда – на мне хозяйство. Даже на охоту не ездила…
– Тебе пора, Минни, – строго говорит Стил, – экипаж ждет, у тебя масса дел. Не забудь после ателье мод заехать к Принстону и заказать железо для крыши коровника. В моей записке есть еще стекла для веранды и десяток мотков колючей проволоки. Все это пусть они доставят на ферму сами. Ты только закажешь.
Минни, повторив приглашение на вечер, уходит – маленькая хозяйка большого дома, и мы со Стилом остаемся одни. Я достаю из шкафчика бутылку «Эдема». Сенатор предпочитает его всем другим виноградным винам Веррье.
– Что новенького, Ано? – спрашивает Стил.
Я пожимаю плечами. Что может заинтересовать Стила? Моя игра с Мердоком? Стила пока рано вмешивать в нее. Беседы с Уэнделлом? Их еще слишком мало, чтобы извлечь что-то для сенатора. Убийство в «Аполло»? Стил знает о нем из газет и не задает вопросов: гангстерские войны его не интересуют – уголовщина, грязь, макулатура для Бойля. Дружба с Донованом? Слухи о ней все равно до него дойдут, и он сам когда-нибудь спросит об этом…
– Какие же у нас новости? – мямлю я. – Кое о чем я вам писал. Сенат распущен. Правительственный секретариат пока работает. Конечно, весьма условно. Вист дремлет. Секретарь по делам суда и полиции ловит убийц и готовит процессы. Селби пишет историю партии. А Уэнделл, по всей видимости, уже сформировал «теневой кабинет». Состав его мне пока неизвестен.
– Как развертывается кампания?
– Вероятно, как и прежде. Висят плакаты с вашими портретами. Время от времени в зале Дженни-Холла проводятся собрания. У «джентльменов» реже, у популистов чаще. Кормят гостей бесплатно, у популистов – с бокалом яблочной водки, у «джентльменов» – с абрикосовой. Церковники раскололись. Католики объединились в собственную ассоциацию, евангелисты создали свою. По-моему, глупо – только распыляют голоса. Студенты до сих пор не могут объединиться: кого тянет к «джентльменам», кого – к трудовикам. Думаю, их голоса так и распределятся на выборах.
– А Мердок? – осторожно спрашивает Стил.
– Мердок неуязвим и незапятнан. Если гремят выстрелы, так не из его пистолетов; если покупаются голоса, так не на его деньги.
Стил вздыхает – даже глаза сужаются: так он ненавидит Мердока. Я разделяю его чувство, но раскрываться повременю.
– Рондель еще пожалеет о своем билле, – зло говорит сенатор. – Пропустив Мердока в сенат, он сам свалится от его пинка.
– А может, обойдется и без пинка? – Мне очень хочется, чтобы Стил наконец понял соотношение сил в сенате. – Рондель – финансист и шахтовладелец. Чего же ему бояться? Мердок, придя к власти, будет делать то, что Рондель потребует. Уверяю вас, сенатор, «джентльмены» больше боятся трудовиков, чем реставраторов.
– Мне уже все равно, – устало произносит Стил. – После выборов сразу подам в отставку.
– Твердо решили?
– Твердо. Тянет к земле. К прерии. Конный завод куплю.
– Зачем же вы приехали, раз предвыборные дела вас не волнуют?
– У меня дела на бирже, Ано. Готовлю срочную сделку. Если хотите, поедем вместе…
Помещаются обе биржи – и фондовая, и товарная – в одном здании на кольце Больших бульваров: минутах в десяти ходьбы от полицейского управления. Почти двухсотметровой длины здание песочного цвета, с лепными фигурами атлантов, поддерживающих карниз крыши, было построено уже во время нашего отсутствия, лет тридцать назад, и выглядит сооруженным на века. Во всю длину его тянется широкая и пологая лестница, окаймленная с боков и тротуара резной чугунной решеткой. На ней суетятся и шумят, словно на рынке, сотни людей, толкая друг друга и выкрикивая какие-то названия и цифры. Объяснять это мне не нужно: как и на земных биржах, здесь покупаются акции по мелочам – поштучно и подесяточно. Тут орудуют даже не маклеры, а мелкие спекулянты, узнающие новости по реву биржевых мегафонов, доносящих на улицу капризы биржевых цен.
Все здание биржи занимает огромный, трехэтажной высоты, зал со стеклянной крышей и высоченными узкими готическими окнами. Вернее, это два зала, разделенные холлом, в котором ничего не продается и не покупается и который похож на театральное фойе или большую курительную, где постоянно толпится народ.
Мы, конечно, сразу же отправляемся на товарную биржу – фондовая Стила не интересует, – и первое, что мы видим, – это отчаянно жестикулирующий человек на шестигранном возвышении. Рядом на столике телефонный аппарат, за спиной – грифельная доска. Проворные молодые люди мокрыми тряпками стирают написанные на ней мелом цифры и тут же пишут новые. «Здесь продают за наличные, цены повышаются или падают в зависимости от числа предложений, – рассказывает Стил. – Продают зерно фермеры, покупает маклер, узнающий по телефону о ценах». – «А там?» – спрашиваю я, указывая на другое возвышение, где тоже кто-то стоит, окруженный человеческой суетой, выкрикивает цифры. «Там торгуют бобовыми, – терпеливо разъясняет Стил, – сахарным тростником, фруктами и виноградом – оптом. Вся оптовая – крупная торговля идет через маклеров и перекупщиков, для мелкой остается рынок… – Он отвлекается, потом говорит виновато: – Я покину вас ненадолго. Хотите, посмотрите пока фондовую биржу – там не менее интересно».
Я послушно прохожу через холл в зал фондовой биржи. В нем такие же возвышения и такая же суета, как и на товарной. Только и слышится: «Покупайте Континентальные!», «Мортон понижаются на пять франков за час!», «Сбывайте Мортон!».
– А что такое «Мортон»? – спрашиваю я у соседа.
Тот даже не глядит на меня и только вздергивает руку с загнутым пальцем.
– Четыре, – говорит маклер и кивает.
Мой сосед проталкивается вперед и подает ему какой-то кусок картона – вероятно, визитную карточку с подписью, подтверждающей сделку, сущность которой для меня остается совершенно неясной. Тут я оглядываюсь и узнаю Жанвье из избирательной канцелярии популистов. Он жадно смотрит на грифельную доску с цифрами.
– Жанвье, – останавливаю я его, вспотевшего, пухлого и розового под рыжими бакенбардами, – вы что здесь делаете?
– А я еще и биржевик, – нисколько не удивляется он, узнав меня, только жирные губы растягиваются в доброжелательной улыбке. – Если у вас есть Мортон, продавайте сейчас же.
– А что такое «Мортон»? – опять спрашиваю я.
– Господи! – ужасается он. – Да вы совсем зелененький! Впервые на бирже?
– Впервые.
– «Мортон» – это «сталепрокатные». Акции фирмы «Мортон и компания». Их кто-то стремительно выбрасывает на рынок.
– Зачем?
– Следом начнут выбрасывать и другие. Цена еще упадет. А когда спустится до нужного кому-то достаточно низкого уровня, этот «кто-то» начнет их скупать, и цена вновь повысится.
– Так проще их придержать.
– Не угадаешь. А вдруг кто-то хочет слопать «Мортон и компанию»? Цена-то повысится, но когда? Тут и разориться недолго, если акций у тебя на несколько сот тысяч франков. Я свои уже продал. Теперь жду.
– Боюсь, что такая игра не для меня, – говорю я. – А кто, в сущности, может быть этим «кем-то», кому вдруг захотелось слопать «Мортон и компанию»?
– Таких много. Хотя бы Уэнделл.
– Любопытно. Ведь мы его знаем. Могли бы спросить.
– А вы думаете, он с нами поделится?
– Нет, этого я не думаю. Но поговорить бы хотелось.
– Ничего нет проще. Он сейчас у себя, вернее, в конторе своего маклера. Зайдите в дверь под шестым номером. Маклер Кингстон. Туда несколько минут назад зашел и Уэнделл. Вероятно, для личных распоряжений, иначе бы воспользовался телефоном. Но ведь любой телефонный разговор здесь можно подслушать. Подкупите телефонистку – и все данные у вас.
– Мне это ни к чему.
Жанвье пожимает плечами: каждому свое.
– Если хотите купить акции, поинтересуйтесь «нефтяными Мюррэ». Идут на повышение. И продавайте перед закрытием, минут за десять до колокола. А мне пять процентов за подсказку, если прибыль будет стоящая, – смеется он и скрывается в толпе.
Я вхожу в шестой кабинет. Крохотная комнатка, отделанная полированным орехом, письменный стол, заваленный пучками телеграфных лент, и три кресла. В одном из них в строгом темно-коричневом сюртуке сидит Уэнделл, а за столом, поднявшись с маклерского кресла, стоит старый джентльмен, весь в черном, кроме белой крахмальной сорочки, с маленьким блокнотом в руках.
– Итак, выбрасывайте еще две тысячи акций, – говорит Уэнделл, не видя меня. – Покупать начнете, когда они упадут на пятнадцать пунктов. Всю операцию закончите до удара колокола. – Он оборачивается на скрип двери: – Мсье Ано? Ну и удивили! Что же заинтересовало вас в нашем доме умалишенных?
– Никогда не был на бирже, мистер Уэнделл. Жанвье сказал, что вы здесь. И я счел нужным поприветствовать вас, я бы сказал, не в доме умалишенных, а в храме ценностей.
– Я искренне рад вам, мсье Ано. Сейчас Кингстон обойдет всех своих брокеров и передаст им мои указания. А мы пока побеседуем. Сидеть одному в этом стойле не просто скучно – невыносимо! Минутку, Кингстон, – останавливает он уходящего. – Если у вас, мсье Ано, есть «сталепрокатные Мортон», продавайте немедленно. И опять покупайте, как только они пойдут на повышение. Не опоздайте. К закрытию биржи прибавите триста на каждую тысячу франков.
Я уже успел побриться и позавтракать, в комнате прибрано и проветрено, но ни бритье, ни три чашки кофе за завтраком не могут скрыть следов ночного бдения. К счастью, в этот момент в комнату с радостным криком врывается Минни и бросается мне на шею. Тема разговора меняется.
– Я так рада, так рада, мсье Ано, что дядя взял меня в Город. И вас видеть рада, и мистера Мартина. Кстати, где же он?
Ощущаю нежную холодноватость шелка и тончайших розовых кружев.
– Мартин сейчас в редакции, – поясняю я, поправляя сбившуюся малиновую накидку Минни.
– Вечером вы у нас. Никаких отказов. Расскажете обо всем интересном, что видели в Городе, а то дядя ни о чем не мог вспомнить, кроме политики.
– Скучали за городом, Минни?
– Что вы?! Скучать некогда – на мне хозяйство. Даже на охоту не ездила…
– Тебе пора, Минни, – строго говорит Стил, – экипаж ждет, у тебя масса дел. Не забудь после ателье мод заехать к Принстону и заказать железо для крыши коровника. В моей записке есть еще стекла для веранды и десяток мотков колючей проволоки. Все это пусть они доставят на ферму сами. Ты только закажешь.
Минни, повторив приглашение на вечер, уходит – маленькая хозяйка большого дома, и мы со Стилом остаемся одни. Я достаю из шкафчика бутылку «Эдема». Сенатор предпочитает его всем другим виноградным винам Веррье.
– Что новенького, Ано? – спрашивает Стил.
Я пожимаю плечами. Что может заинтересовать Стила? Моя игра с Мердоком? Стила пока рано вмешивать в нее. Беседы с Уэнделлом? Их еще слишком мало, чтобы извлечь что-то для сенатора. Убийство в «Аполло»? Стил знает о нем из газет и не задает вопросов: гангстерские войны его не интересуют – уголовщина, грязь, макулатура для Бойля. Дружба с Донованом? Слухи о ней все равно до него дойдут, и он сам когда-нибудь спросит об этом…
– Какие же у нас новости? – мямлю я. – Кое о чем я вам писал. Сенат распущен. Правительственный секретариат пока работает. Конечно, весьма условно. Вист дремлет. Секретарь по делам суда и полиции ловит убийц и готовит процессы. Селби пишет историю партии. А Уэнделл, по всей видимости, уже сформировал «теневой кабинет». Состав его мне пока неизвестен.
– Как развертывается кампания?
– Вероятно, как и прежде. Висят плакаты с вашими портретами. Время от времени в зале Дженни-Холла проводятся собрания. У «джентльменов» реже, у популистов чаще. Кормят гостей бесплатно, у популистов – с бокалом яблочной водки, у «джентльменов» – с абрикосовой. Церковники раскололись. Католики объединились в собственную ассоциацию, евангелисты создали свою. По-моему, глупо – только распыляют голоса. Студенты до сих пор не могут объединиться: кого тянет к «джентльменам», кого – к трудовикам. Думаю, их голоса так и распределятся на выборах.
– А Мердок? – осторожно спрашивает Стил.
– Мердок неуязвим и незапятнан. Если гремят выстрелы, так не из его пистолетов; если покупаются голоса, так не на его деньги.
Стил вздыхает – даже глаза сужаются: так он ненавидит Мердока. Я разделяю его чувство, но раскрываться повременю.
– Рондель еще пожалеет о своем билле, – зло говорит сенатор. – Пропустив Мердока в сенат, он сам свалится от его пинка.
– А может, обойдется и без пинка? – Мне очень хочется, чтобы Стил наконец понял соотношение сил в сенате. – Рондель – финансист и шахтовладелец. Чего же ему бояться? Мердок, придя к власти, будет делать то, что Рондель потребует. Уверяю вас, сенатор, «джентльмены» больше боятся трудовиков, чем реставраторов.
– Мне уже все равно, – устало произносит Стил. – После выборов сразу подам в отставку.
– Твердо решили?
– Твердо. Тянет к земле. К прерии. Конный завод куплю.
– Зачем же вы приехали, раз предвыборные дела вас не волнуют?
– У меня дела на бирже, Ано. Готовлю срочную сделку. Если хотите, поедем вместе…
Помещаются обе биржи – и фондовая, и товарная – в одном здании на кольце Больших бульваров: минутах в десяти ходьбы от полицейского управления. Почти двухсотметровой длины здание песочного цвета, с лепными фигурами атлантов, поддерживающих карниз крыши, было построено уже во время нашего отсутствия, лет тридцать назад, и выглядит сооруженным на века. Во всю длину его тянется широкая и пологая лестница, окаймленная с боков и тротуара резной чугунной решеткой. На ней суетятся и шумят, словно на рынке, сотни людей, толкая друг друга и выкрикивая какие-то названия и цифры. Объяснять это мне не нужно: как и на земных биржах, здесь покупаются акции по мелочам – поштучно и подесяточно. Тут орудуют даже не маклеры, а мелкие спекулянты, узнающие новости по реву биржевых мегафонов, доносящих на улицу капризы биржевых цен.
Все здание биржи занимает огромный, трехэтажной высоты, зал со стеклянной крышей и высоченными узкими готическими окнами. Вернее, это два зала, разделенные холлом, в котором ничего не продается и не покупается и который похож на театральное фойе или большую курительную, где постоянно толпится народ.
Мы, конечно, сразу же отправляемся на товарную биржу – фондовая Стила не интересует, – и первое, что мы видим, – это отчаянно жестикулирующий человек на шестигранном возвышении. Рядом на столике телефонный аппарат, за спиной – грифельная доска. Проворные молодые люди мокрыми тряпками стирают написанные на ней мелом цифры и тут же пишут новые. «Здесь продают за наличные, цены повышаются или падают в зависимости от числа предложений, – рассказывает Стил. – Продают зерно фермеры, покупает маклер, узнающий по телефону о ценах». – «А там?» – спрашиваю я, указывая на другое возвышение, где тоже кто-то стоит, окруженный человеческой суетой, выкрикивает цифры. «Там торгуют бобовыми, – терпеливо разъясняет Стил, – сахарным тростником, фруктами и виноградом – оптом. Вся оптовая – крупная торговля идет через маклеров и перекупщиков, для мелкой остается рынок… – Он отвлекается, потом говорит виновато: – Я покину вас ненадолго. Хотите, посмотрите пока фондовую биржу – там не менее интересно».
Я послушно прохожу через холл в зал фондовой биржи. В нем такие же возвышения и такая же суета, как и на товарной. Только и слышится: «Покупайте Континентальные!», «Мортон понижаются на пять франков за час!», «Сбывайте Мортон!».
– А что такое «Мортон»? – спрашиваю я у соседа.
Тот даже не глядит на меня и только вздергивает руку с загнутым пальцем.
– Четыре, – говорит маклер и кивает.
Мой сосед проталкивается вперед и подает ему какой-то кусок картона – вероятно, визитную карточку с подписью, подтверждающей сделку, сущность которой для меня остается совершенно неясной. Тут я оглядываюсь и узнаю Жанвье из избирательной канцелярии популистов. Он жадно смотрит на грифельную доску с цифрами.
– Жанвье, – останавливаю я его, вспотевшего, пухлого и розового под рыжими бакенбардами, – вы что здесь делаете?
– А я еще и биржевик, – нисколько не удивляется он, узнав меня, только жирные губы растягиваются в доброжелательной улыбке. – Если у вас есть Мортон, продавайте сейчас же.
– А что такое «Мортон»? – опять спрашиваю я.
– Господи! – ужасается он. – Да вы совсем зелененький! Впервые на бирже?
– Впервые.
– «Мортон» – это «сталепрокатные». Акции фирмы «Мортон и компания». Их кто-то стремительно выбрасывает на рынок.
– Зачем?
– Следом начнут выбрасывать и другие. Цена еще упадет. А когда спустится до нужного кому-то достаточно низкого уровня, этот «кто-то» начнет их скупать, и цена вновь повысится.
– Так проще их придержать.
– Не угадаешь. А вдруг кто-то хочет слопать «Мортон и компанию»? Цена-то повысится, но когда? Тут и разориться недолго, если акций у тебя на несколько сот тысяч франков. Я свои уже продал. Теперь жду.
– Боюсь, что такая игра не для меня, – говорю я. – А кто, в сущности, может быть этим «кем-то», кому вдруг захотелось слопать «Мортон и компанию»?
– Таких много. Хотя бы Уэнделл.
– Любопытно. Ведь мы его знаем. Могли бы спросить.
– А вы думаете, он с нами поделится?
– Нет, этого я не думаю. Но поговорить бы хотелось.
– Ничего нет проще. Он сейчас у себя, вернее, в конторе своего маклера. Зайдите в дверь под шестым номером. Маклер Кингстон. Туда несколько минут назад зашел и Уэнделл. Вероятно, для личных распоряжений, иначе бы воспользовался телефоном. Но ведь любой телефонный разговор здесь можно подслушать. Подкупите телефонистку – и все данные у вас.
– Мне это ни к чему.
Жанвье пожимает плечами: каждому свое.
– Если хотите купить акции, поинтересуйтесь «нефтяными Мюррэ». Идут на повышение. И продавайте перед закрытием, минут за десять до колокола. А мне пять процентов за подсказку, если прибыль будет стоящая, – смеется он и скрывается в толпе.
Я вхожу в шестой кабинет. Крохотная комнатка, отделанная полированным орехом, письменный стол, заваленный пучками телеграфных лент, и три кресла. В одном из них в строгом темно-коричневом сюртуке сидит Уэнделл, а за столом, поднявшись с маклерского кресла, стоит старый джентльмен, весь в черном, кроме белой крахмальной сорочки, с маленьким блокнотом в руках.
– Итак, выбрасывайте еще две тысячи акций, – говорит Уэнделл, не видя меня. – Покупать начнете, когда они упадут на пятнадцать пунктов. Всю операцию закончите до удара колокола. – Он оборачивается на скрип двери: – Мсье Ано? Ну и удивили! Что же заинтересовало вас в нашем доме умалишенных?
– Никогда не был на бирже, мистер Уэнделл. Жанвье сказал, что вы здесь. И я счел нужным поприветствовать вас, я бы сказал, не в доме умалишенных, а в храме ценностей.
– Я искренне рад вам, мсье Ано. Сейчас Кингстон обойдет всех своих брокеров и передаст им мои указания. А мы пока побеседуем. Сидеть одному в этом стойле не просто скучно – невыносимо! Минутку, Кингстон, – останавливает он уходящего. – Если у вас, мсье Ано, есть «сталепрокатные Мортон», продавайте немедленно. И опять покупайте, как только они пойдут на повышение. Не опоздайте. К закрытию биржи прибавите триста на каждую тысячу франков.