Страница:
– А что, если они попробуют прорваться сквозь дым, – предположил Алик.
– Должно быть, они уже убедились в его безвредности. Может, сразу отражателем шарахнуть?
Не отвечая, Малыш снова вышел на лестничную площадку. Конечно, можно было швырнуть еще парочку-другую гранат. Процесс затяжной и не очень надежный. Кажется, Алик прав. Слева дым начал оседать, и прорыва, вероятно, следовало ждать отсюда. Малыш перевел бульдожью пасть рипеллера и попробовал кнопки – ничто не барахлило. Ну-ка, давайте сюда, ребятки!
– Ты присядь, – сказал сзади Алик, – и не подпускай их очень близко, а то еще достанут парализатором.
Меднокожие, должно быть уже освоившиеся с запахом, теперь просочились сквозь черную толщу дыма и, топча рыжие лохмотья сожженных мхов, приближались нестройной группкой. Алик попробовал сосчитать их вслух, но Малыш сердито одернул его:
– Молчи! Важна дистанция, а не численность.
Теперь между ними и нападавшими было не более десяти метров.
– Девять… восемь… семь… шесть… – шепотом считал Малыш. При счете «четыре» нажал спусковой клавиш отражателя.
Вихревой воздушный поток, как порыв урагана, сразу отбросил нападавших на добрый десяток метров, вернее, расшвырял их, как оловянных солдатиков, кого куда. Одни застряли в кустарнике, другие – в несожженных мхах, вероятно изумленные, не понимающие, может быть даже напуганные и уж во всяком случае сразу утратившие весь свой боевой пыл.
– Давай справа! Теперь отсюда прорвались, – шепнул сзади Алик.
Малыш перевел пасть рипеллера в противоположную сторону, подождал, отсчитывая одними губами метры, пока дистанция не сократилась до минимума, и отшвырнул вторую колонну нападавших. Этих было больше, и эффект воздушной волны оказался еще разительнее: даже разглядеть было нельзя, куда их отбросил удар отражателя.
– Не слишком ли? – опасливо спросил Алик. – Так и костей не соберешь.
– Соберут, – отмахнулся Малыш. – Кругом подстилка – мхи да хвощи. А кто не встанет, все одно пойдет в переплав на подземный конвейер.
– Ты на другое посмотри, – вдруг сказал Алик.
– А что?
– Лес отступает.
– Должно быть, они уже убедились в его безвредности. Может, сразу отражателем шарахнуть?
Не отвечая, Малыш снова вышел на лестничную площадку. Конечно, можно было швырнуть еще парочку-другую гранат. Процесс затяжной и не очень надежный. Кажется, Алик прав. Слева дым начал оседать, и прорыва, вероятно, следовало ждать отсюда. Малыш перевел бульдожью пасть рипеллера и попробовал кнопки – ничто не барахлило. Ну-ка, давайте сюда, ребятки!
– Ты присядь, – сказал сзади Алик, – и не подпускай их очень близко, а то еще достанут парализатором.
Меднокожие, должно быть уже освоившиеся с запахом, теперь просочились сквозь черную толщу дыма и, топча рыжие лохмотья сожженных мхов, приближались нестройной группкой. Алик попробовал сосчитать их вслух, но Малыш сердито одернул его:
– Молчи! Важна дистанция, а не численность.
Теперь между ними и нападавшими было не более десяти метров.
– Девять… восемь… семь… шесть… – шепотом считал Малыш. При счете «четыре» нажал спусковой клавиш отражателя.
Вихревой воздушный поток, как порыв урагана, сразу отбросил нападавших на добрый десяток метров, вернее, расшвырял их, как оловянных солдатиков, кого куда. Одни застряли в кустарнике, другие – в несожженных мхах, вероятно изумленные, не понимающие, может быть даже напуганные и уж во всяком случае сразу утратившие весь свой боевой пыл.
– Давай справа! Теперь отсюда прорвались, – шепнул сзади Алик.
Малыш перевел пасть рипеллера в противоположную сторону, подождал, отсчитывая одними губами метры, пока дистанция не сократилась до минимума, и отшвырнул вторую колонну нападавших. Этих было больше, и эффект воздушной волны оказался еще разительнее: даже разглядеть было нельзя, куда их отбросил удар отражателя.
– Не слишком ли? – опасливо спросил Алик. – Так и костей не соберешь.
– Соберут, – отмахнулся Малыш. – Кругом подстилка – мхи да хвощи. А кто не встанет, все одно пойдет в переплав на подземный конвейер.
– Ты на другое посмотри, – вдруг сказал Алик.
– А что?
– Лес отступает.
5. После битвы. Выход пленного
Эффект вихревой воздушной волны отражателя, видимо, оказал какое-то воздействие и на межфазные связки, потому что угрожавший нашим героям лес начал буквально на глазах изменяться.
Сначала он убрал свой высунутый к станции длинный лохматый язык, потом стал медленно отползать к горизонту, все время съеживаясь, пока не уменьшился до размеров блуждающего по ветру зеленого облачка, а затем и совсем исчез, растворившись в плоской каменной черноте.
Все это наблюдали Библ и Капитан, летевшие на «поясах» к станции над таявшими в нагретом воздухе хвощами и папоротниками. Козней леса, отбитых их друзьями, они уже не застали, но отступление его видели, хотя и не понимали, откуда, например, взялся этот странный горб рыжих лохмотьев, неправильным полукругом огибавший станцию на довольно большом расстоянии. Как будто кто-то жег перед ней грязные тряпки, а потом аккуратно отмел их подальше, чтоб не мешали.
Библ снизился и поднял что-то непонятное и хрупкое, тотчас же рассыпающееся в руках.
– Это не тряпка, Кэп, – сказал он подошедшему Капитану. – Это какая-то растительность. По-моему, жженый мох.
Малыша и Алика они нашли у смотрового окна в состоянии полной прострации. Отступление леса они наблюдали уже отсюда, так как трансформация пейзажа восстановила и коридор с его хламом и ящиками, и наружную стену, закрыв все за ней происходящее. Совмещение фаз, таким образом, отнюдь не уничтожало массы поглощенного вещества. Этот вывод и погнал их к окну, а затем наступила реакция. Оба повалились в кресла и облегченно вздохнули.
– Был бой? – спросил Капитан.
Оба обрадованно вскочили.
– Погодите, – продолжал Капитан, – рассказы потом. Сначала наденьте шлемы. – Он отдал один Малышу, другой Алику. – Объяснения тоже потом. Застегните вот здесь, как у нас. Не снимайте ни вечером, ни утром. Даже ночью во время сна. Кстати, они очень удобны, почти неощутимы.
Когда все было рассказано, Капитан подытожил:
– Насыщенный день. Снятый энергозаслон на межфазных связках, конечно, может создать затруднения, но, как опыт показывает, мы лучше вооружены и лучше защищены. А шлемы помогут устранить некоммуникабельность между нами и жителями Голубого города. Сейчас это самое главное.
Алик откровенно обрадовался. Значит, его предположение о характере гедонийской цивилизации эмпирически подтверждается. Хозяева планеты не в Аоре, а в Голубом городе. Создатели технологии, которую человеческий разум даже осмыслить не может, творцы чудес, перед которыми библейские – детские забавы, не больше, ставят грандиозный эксперимент с псевдочеловечеством, освобожденным от требований разума, общественной пользы, труда и необходимости. Создают же люди на Земле зоопарки и обезьянники, в которых ставятся какие-то опыты. Алик уже высказывал эту мысль, теперь она подтверждается практикой. Правда, здешний зоопарк больше похож на санаторий для неучей и бездельников, но именно в этом-то и проглядываются черты опыта. Человек, как живое существо, становится драгоценным материалом для него, подобно трансурановым элементам в химических реакциях. Ни в зеленом, ни в синем мире ничто не калечит человека – ни техника, ни оружие. Нет даже лестниц, с которых можно свалиться, экипажей, которые могут сшибить, неприрученного огня, который может обжечь или спалить. Здесь негде утонуть – нет ни рек, ни озер, влага подпочвенная, а океан, должно быть, только в одной закрытой для опыта фазе; здесь даже в детстве не лазают на деревья и нет скал и обрывов, с которых можно сорваться. Какие цели преследует опыт, зачем он нужен хозяевам Голубого города, пока еще остается неясным, но большинство неизвестных в уравнении Гедоны практически уже найдено.
Все это Алик, захлебываясь и торопясь, чтобы его не перебили, последовательно изложил слушателям.
– Есть что-то, – сказал Малыш.
– Есть, – повторил Капитан, – верные наблюдения и неверный вывод.
– Почему? – пошел в бой Алик.
– Твое уравнение Гедоны можно было бы записать так: a – жители Голубого города, хозяева планеты, ставящие опыт; b – жители обезьянника, объект опыта; c – смысл опыта, как создание некоего гомо сапиенс, свободного от пут необходимости и общественной пользы, и d – цель опыта – знак вопроса. Так?
– Предположим, так.
– Здесь все неверно. Жители Голубого города не хозяева планеты. Никакого опыта они не ставят. Жители Аоры не подопытные кролики, а самый опыт поставлен уже больше тысячелетия назад и превратился в близкий к бесконечности процесс биологического бессмертия и регулярной смены жизненных циклов. Это и есть цель опыта, все остальное – производные. Кроме того, в уравнении не предусмотрен Мозг и Координатор, их взаимосвязь, некоммуникабельность Голубого города, его социальный строй, наличие оппозиции, неизвестно почему и как возникшей, какие цели преследующей и как существующей при наличии супертехники обнаружения и подавления.
– Мне кажется, что у оппозиции такая же супертехника самозащиты, – вставил Библ.
Капитан не ответил. Он приподнялся в кресле, словно собирался вскочить, и прислушался. По коридору внизу простучали чьи-то шаги, потом послышался звук падающего тела и нечленораздельный, почти звериный вопль.
– Включи свет внизу, – кивнул Капитан Малышу, сидевшему у пульта, и выбежал на площадку за дверью, откуда Малыш с такой лихостью опрокидывал вражеские колонны.
Один за другим протиснулись в дверь и остальные. Яркий люминесцентный свет выхватил из темноты коридора фигуру гедонийца в голубых плавках. Лежа на животе в лохмотьях спаленных мшаников, он барабанил ногами по полу, как раскапризничавшийся ребенок, и нестерпимо визжал.
– Откуда он? – удивился Капитан.
– Не успел скрыться с лесом, – пожал плечами Малыш.
– Должно быть, забрался куда-нибудь, – предположил Алик. – Двери открыты, от наших гранат дым и вонь, заблудился, запутался, а может быть, и сознание потерял.
– Возьмем его наверх, – предложил Капитан, – и попробуем объясниться.
Отчаянно сопротивлявшегося парня с трудом втащили по лестнице в комнату и бросили в кресло. Он прижался к спинке и затих, недоуменно оглядывая окружающих. Взгляд его, любопытный и злой, однако не обнаруживал страха.
– Где я? – мысленно спросил он, и все поняли.
– У друзей, – сказал Капитан.
– Я вас знаю, – продолжал вглядываться гедониец, – вон того и этого. – Он показал на Малыша и Алика. – Они и тогда дым пускали.
– Как ты сюда попал? – спросил Малыш.
– А мы настигли вас еще днем. До заката солнца. Подстерегли за лесом, а тут – ваше черное облако. Я упал. Трудно дышать. Только выполз – еще облако. Сбоку дыра – мягко. Потом ночь. Проснулся – побежал. Темно. Леса нет.
– Это он на склад залез, – сказал Алик. – «Сбоку дыра – мягко». А это дверь и маты.
– Почему вы жужжите? – спросил гедониец; русая борода окаймляла его лицо, как сияние.
– Ладно, – сказал Капитан, – это мы думаем так. Шумно. А чего ты орал?
– Есть хочу. Приказал – нет еды. Приказал еще раз – ничего. Рассердился.
– Дай ему малинового желе, – сказал Капитан Алику.
Алик вскрыл банку и протянул ее меднокожему. Тот высосал ее не отрываясь, швырнул на пол и тотчас же послал мысленный приказ:
– Еще!
Алик вскрыл вторую банку. Гедониец, урча, расправился с ней столь же поспешно и потребовал третью.
– Я не знаю, что они там едят, – сказал Капитан, – но двух банок, полагаю, достаточно. Слишком много кислоты.
– Нельзя, – кивнул Алик гедонийцу и развел руками. – Нету больше. Нельзя.
Гедониец моргал глазами, явно не понимая.
– Ты знаешь, что такое игра? – подсказал Библ. – Так вот правила игры запрещают больше двух банок. Понял?
Что понял гедониец, никто не узнал, потому что его в этот момент заинтересовал «хлыст» Алика, оставленный на столе. Предмет сей для меднокожего пояснений не требовал. Он тут же схватил его, и белая молния резнула по лицу Алика.
Тот вскрикнул, прижимая ладонь к глазам. Вторая молния обожгла руку Библу, бросившемуся на помощь Алику. Гедониец заржал, размахивая своей сверкающей плеткой. Третий удар предназначался Малышу, но реакция последнего оказалась быстрее. Он бросился под ноги бородачу в плавках и опрокинул его на пол. В ту же секунду «хлыст» был уже у него.
– Роговица не повреждена, – сказал Библ, осмотрев глаза Алика, – отреагировали только кончики нервов. Чисто болевое оружие, – он помахал рукой, – до сих пор жжет.
– Зачем ты это сделал? – спросил он у гедонийца.
Тот засмеялся:
– Хорошо бить! Жжет. Болит. Весело.
– Хорошо, говоришь? – грозно спросил Малыш. – А когда тебя бьют? Вот так. – И могучая длань его хлестнула по волосатой щеке. – Весело, да? – И вторая пощечина швырнула бородача к стенке.
– Оставь его, – сказал Капитан, – это же несмышленыш.
А несмышленыш уже ревел, как выпоротый мальчишка, размазывая кулаком слезы по взлохмаченной бороде.
– Возни с ним не оберешься, – сказал Библ. – Придется сделать укол. Проспит сутки, а за это время поищем где-нибудь зеленый миражик и подбросим это сокровище его родичам.
– Такой мир не имеет права на существование, – зло проговорил Алик; глаза у него уже не болели. – Даже в волчьей стае живут дружнее, а эти как пауки или скорпионы. Их с колыбели переучивать надо. С той минуты, как им соски с кашицей дают.
– Их не переучишь, – сказал Капитан, – однозначность биологических циклов запрограммирована тысячелетие назад и на тысячелетия вперед.
– Тогда надо сломать программу.
– Как?
Алик молчал.
– Не знаешь? И я не знаю. И я еще не готов для второй встречи с Учителем.
– Сматываться надо отсюда, – сказал Малыш. – Ничему мы их не выучим и ничему не научимся сами… Слишком хитра наука, а концы спрятаны.
Капитан и Библ переглянулись: они-то знали больше, чем другие. «Пожалуй, все-таки раненько делать выводы, Библ», – сказал взгляд Капитана. Библ усмехнулся: «У нас есть еще завтрашний день». А вслух сказал:
– Мне еще не до конца ясна роль Голубого города. А это, пожалуй, самое важное звено – в ожерелье Гедоны.
– Завтра узнаем, – резюмировал Капитан.
– Кто? – встрепенулся Алик.
– И ты в том числе. Все четверо. Потому я и настаиваю на том, чтобы шлемы никто не снимал до завтрашней встречи. У них нет телепатического общения, и шлемы нужны как средство коммуникаций. Они помогают им понимать наш язык. Даже то, что мы думаем сейчас и будем думать до завтрашнего дня, мысли, выраженные в словах, и зрительные образы во время сна – все это сохранят, расшифруют и донесут до них наши шлемы.
– Коллектор языковой информации, – уточнил Библ.
Сначала он убрал свой высунутый к станции длинный лохматый язык, потом стал медленно отползать к горизонту, все время съеживаясь, пока не уменьшился до размеров блуждающего по ветру зеленого облачка, а затем и совсем исчез, растворившись в плоской каменной черноте.
Все это наблюдали Библ и Капитан, летевшие на «поясах» к станции над таявшими в нагретом воздухе хвощами и папоротниками. Козней леса, отбитых их друзьями, они уже не застали, но отступление его видели, хотя и не понимали, откуда, например, взялся этот странный горб рыжих лохмотьев, неправильным полукругом огибавший станцию на довольно большом расстоянии. Как будто кто-то жег перед ней грязные тряпки, а потом аккуратно отмел их подальше, чтоб не мешали.
Библ снизился и поднял что-то непонятное и хрупкое, тотчас же рассыпающееся в руках.
– Это не тряпка, Кэп, – сказал он подошедшему Капитану. – Это какая-то растительность. По-моему, жженый мох.
Малыша и Алика они нашли у смотрового окна в состоянии полной прострации. Отступление леса они наблюдали уже отсюда, так как трансформация пейзажа восстановила и коридор с его хламом и ящиками, и наружную стену, закрыв все за ней происходящее. Совмещение фаз, таким образом, отнюдь не уничтожало массы поглощенного вещества. Этот вывод и погнал их к окну, а затем наступила реакция. Оба повалились в кресла и облегченно вздохнули.
– Был бой? – спросил Капитан.
Оба обрадованно вскочили.
– Погодите, – продолжал Капитан, – рассказы потом. Сначала наденьте шлемы. – Он отдал один Малышу, другой Алику. – Объяснения тоже потом. Застегните вот здесь, как у нас. Не снимайте ни вечером, ни утром. Даже ночью во время сна. Кстати, они очень удобны, почти неощутимы.
Когда все было рассказано, Капитан подытожил:
– Насыщенный день. Снятый энергозаслон на межфазных связках, конечно, может создать затруднения, но, как опыт показывает, мы лучше вооружены и лучше защищены. А шлемы помогут устранить некоммуникабельность между нами и жителями Голубого города. Сейчас это самое главное.
Алик откровенно обрадовался. Значит, его предположение о характере гедонийской цивилизации эмпирически подтверждается. Хозяева планеты не в Аоре, а в Голубом городе. Создатели технологии, которую человеческий разум даже осмыслить не может, творцы чудес, перед которыми библейские – детские забавы, не больше, ставят грандиозный эксперимент с псевдочеловечеством, освобожденным от требований разума, общественной пользы, труда и необходимости. Создают же люди на Земле зоопарки и обезьянники, в которых ставятся какие-то опыты. Алик уже высказывал эту мысль, теперь она подтверждается практикой. Правда, здешний зоопарк больше похож на санаторий для неучей и бездельников, но именно в этом-то и проглядываются черты опыта. Человек, как живое существо, становится драгоценным материалом для него, подобно трансурановым элементам в химических реакциях. Ни в зеленом, ни в синем мире ничто не калечит человека – ни техника, ни оружие. Нет даже лестниц, с которых можно свалиться, экипажей, которые могут сшибить, неприрученного огня, который может обжечь или спалить. Здесь негде утонуть – нет ни рек, ни озер, влага подпочвенная, а океан, должно быть, только в одной закрытой для опыта фазе; здесь даже в детстве не лазают на деревья и нет скал и обрывов, с которых можно сорваться. Какие цели преследует опыт, зачем он нужен хозяевам Голубого города, пока еще остается неясным, но большинство неизвестных в уравнении Гедоны практически уже найдено.
Все это Алик, захлебываясь и торопясь, чтобы его не перебили, последовательно изложил слушателям.
– Есть что-то, – сказал Малыш.
– Есть, – повторил Капитан, – верные наблюдения и неверный вывод.
– Почему? – пошел в бой Алик.
– Твое уравнение Гедоны можно было бы записать так: a – жители Голубого города, хозяева планеты, ставящие опыт; b – жители обезьянника, объект опыта; c – смысл опыта, как создание некоего гомо сапиенс, свободного от пут необходимости и общественной пользы, и d – цель опыта – знак вопроса. Так?
– Предположим, так.
– Здесь все неверно. Жители Голубого города не хозяева планеты. Никакого опыта они не ставят. Жители Аоры не подопытные кролики, а самый опыт поставлен уже больше тысячелетия назад и превратился в близкий к бесконечности процесс биологического бессмертия и регулярной смены жизненных циклов. Это и есть цель опыта, все остальное – производные. Кроме того, в уравнении не предусмотрен Мозг и Координатор, их взаимосвязь, некоммуникабельность Голубого города, его социальный строй, наличие оппозиции, неизвестно почему и как возникшей, какие цели преследующей и как существующей при наличии супертехники обнаружения и подавления.
– Мне кажется, что у оппозиции такая же супертехника самозащиты, – вставил Библ.
Капитан не ответил. Он приподнялся в кресле, словно собирался вскочить, и прислушался. По коридору внизу простучали чьи-то шаги, потом послышался звук падающего тела и нечленораздельный, почти звериный вопль.
– Включи свет внизу, – кивнул Капитан Малышу, сидевшему у пульта, и выбежал на площадку за дверью, откуда Малыш с такой лихостью опрокидывал вражеские колонны.
Один за другим протиснулись в дверь и остальные. Яркий люминесцентный свет выхватил из темноты коридора фигуру гедонийца в голубых плавках. Лежа на животе в лохмотьях спаленных мшаников, он барабанил ногами по полу, как раскапризничавшийся ребенок, и нестерпимо визжал.
– Откуда он? – удивился Капитан.
– Не успел скрыться с лесом, – пожал плечами Малыш.
– Должно быть, забрался куда-нибудь, – предположил Алик. – Двери открыты, от наших гранат дым и вонь, заблудился, запутался, а может быть, и сознание потерял.
– Возьмем его наверх, – предложил Капитан, – и попробуем объясниться.
Отчаянно сопротивлявшегося парня с трудом втащили по лестнице в комнату и бросили в кресло. Он прижался к спинке и затих, недоуменно оглядывая окружающих. Взгляд его, любопытный и злой, однако не обнаруживал страха.
– Где я? – мысленно спросил он, и все поняли.
– У друзей, – сказал Капитан.
– Я вас знаю, – продолжал вглядываться гедониец, – вон того и этого. – Он показал на Малыша и Алика. – Они и тогда дым пускали.
– Как ты сюда попал? – спросил Малыш.
– А мы настигли вас еще днем. До заката солнца. Подстерегли за лесом, а тут – ваше черное облако. Я упал. Трудно дышать. Только выполз – еще облако. Сбоку дыра – мягко. Потом ночь. Проснулся – побежал. Темно. Леса нет.
– Это он на склад залез, – сказал Алик. – «Сбоку дыра – мягко». А это дверь и маты.
– Почему вы жужжите? – спросил гедониец; русая борода окаймляла его лицо, как сияние.
– Ладно, – сказал Капитан, – это мы думаем так. Шумно. А чего ты орал?
– Есть хочу. Приказал – нет еды. Приказал еще раз – ничего. Рассердился.
– Дай ему малинового желе, – сказал Капитан Алику.
Алик вскрыл банку и протянул ее меднокожему. Тот высосал ее не отрываясь, швырнул на пол и тотчас же послал мысленный приказ:
– Еще!
Алик вскрыл вторую банку. Гедониец, урча, расправился с ней столь же поспешно и потребовал третью.
– Я не знаю, что они там едят, – сказал Капитан, – но двух банок, полагаю, достаточно. Слишком много кислоты.
– Нельзя, – кивнул Алик гедонийцу и развел руками. – Нету больше. Нельзя.
Гедониец моргал глазами, явно не понимая.
– Ты знаешь, что такое игра? – подсказал Библ. – Так вот правила игры запрещают больше двух банок. Понял?
Что понял гедониец, никто не узнал, потому что его в этот момент заинтересовал «хлыст» Алика, оставленный на столе. Предмет сей для меднокожего пояснений не требовал. Он тут же схватил его, и белая молния резнула по лицу Алика.
Тот вскрикнул, прижимая ладонь к глазам. Вторая молния обожгла руку Библу, бросившемуся на помощь Алику. Гедониец заржал, размахивая своей сверкающей плеткой. Третий удар предназначался Малышу, но реакция последнего оказалась быстрее. Он бросился под ноги бородачу в плавках и опрокинул его на пол. В ту же секунду «хлыст» был уже у него.
– Роговица не повреждена, – сказал Библ, осмотрев глаза Алика, – отреагировали только кончики нервов. Чисто болевое оружие, – он помахал рукой, – до сих пор жжет.
– Зачем ты это сделал? – спросил он у гедонийца.
Тот засмеялся:
– Хорошо бить! Жжет. Болит. Весело.
– Хорошо, говоришь? – грозно спросил Малыш. – А когда тебя бьют? Вот так. – И могучая длань его хлестнула по волосатой щеке. – Весело, да? – И вторая пощечина швырнула бородача к стенке.
– Оставь его, – сказал Капитан, – это же несмышленыш.
А несмышленыш уже ревел, как выпоротый мальчишка, размазывая кулаком слезы по взлохмаченной бороде.
– Возни с ним не оберешься, – сказал Библ. – Придется сделать укол. Проспит сутки, а за это время поищем где-нибудь зеленый миражик и подбросим это сокровище его родичам.
– Такой мир не имеет права на существование, – зло проговорил Алик; глаза у него уже не болели. – Даже в волчьей стае живут дружнее, а эти как пауки или скорпионы. Их с колыбели переучивать надо. С той минуты, как им соски с кашицей дают.
– Их не переучишь, – сказал Капитан, – однозначность биологических циклов запрограммирована тысячелетие назад и на тысячелетия вперед.
– Тогда надо сломать программу.
– Как?
Алик молчал.
– Не знаешь? И я не знаю. И я еще не готов для второй встречи с Учителем.
– Сматываться надо отсюда, – сказал Малыш. – Ничему мы их не выучим и ничему не научимся сами… Слишком хитра наука, а концы спрятаны.
Капитан и Библ переглянулись: они-то знали больше, чем другие. «Пожалуй, все-таки раненько делать выводы, Библ», – сказал взгляд Капитана. Библ усмехнулся: «У нас есть еще завтрашний день». А вслух сказал:
– Мне еще не до конца ясна роль Голубого города. А это, пожалуй, самое важное звено – в ожерелье Гедоны.
– Завтра узнаем, – резюмировал Капитан.
– Кто? – встрепенулся Алик.
– И ты в том числе. Все четверо. Потому я и настаиваю на том, чтобы шлемы никто не снимал до завтрашней встречи. У них нет телепатического общения, и шлемы нужны как средство коммуникаций. Они помогают им понимать наш язык. Даже то, что мы думаем сейчас и будем думать до завтрашнего дня, мысли, выраженные в словах, и зрительные образы во время сна – все это сохранят, расшифруют и донесут до них наши шлемы.
– Коллектор языковой информации, – уточнил Библ.
6. В плазменных джунглях. Второй круг цивилизации
Именно лимонно-желтая дорожка должна была привести их к цели.
– Вот эта? – шагнул вперед Алик и тут же отступил, остановленный взглядом Библа.
– Нет, не эта. Подождем.
Они стояли у самой границы неправдоподобного Голубого города, где дорожки-"улицы", сменяя одна другую с быстротой, уплывали в цветную сумятицу поразительных архитектурных форм. Город подымался к небу пирамидой плоскостей, вершина которой, как Эверест, скрывалась в густом голубоватом тумане. Не то снег, подкрашенный синькой, не то вьюга в далеких высотах, отразившая бирюзовое солнце. «Улицы», проползавшие у подножия пирамиды, не имели резко очерченных границ. На переднем плане – цветная эскалаторная дорожка-лента без заборов и утолщений, на заднем – темные пролеты туннелей и мерцающая пляска не разбери чего. Одни ползли долго и медленно, огибая подножие, другие ныряли в ближайший туннель или змеей вползали на повисавшие без опор уровни-плоскости. Так было и в первый раз, когда здесь же, раздумывая, стояли Библ с Капитаном, так повторялось и сегодня, только сейчас они дожидались одной-единственной путеводной дорожки-"улицы".
– Вот она, – сказал Капитан.
Дорожка ядовито-лимонной яркости довольно быстро подползла к их ногам. Капитан шагнул первым, за ним – сгорающий от любопытства Алик, у него даже ноздри вздрагивали от нетерпения, следом – неторопливый Малыш и замыкающий шествие Библ, дважды оглядевшийся, прежде чем вступить на скользившую желтизну.
На этот раз пластик не ушел вниз под тяжестью четырех человек, а чуть-чуть спружинил, никого не сбив с ног, словно и погружаться ему было некуда – ни подземных туннелей, ни скрытых пещер движущаяся «улица» не обнаруживала. Она проплыла у края черной пустыни метров двенадцать и свернула в пролет между прозрачными стекловидными «стенами». За ними в прозрачных же, не соприкасающихся емкостях струилось что-то пламенеющее и, вероятно, нестерпимо яркое, потому что даже темная стекловидность «стен» едва эту яркость смягчала.
– А мы здесь не были, Кэп, – сказал Библ, – я этой жути не помню.
– Я тоже.
– Плазма, – уверенно предположил Алик, – вероятно, отжатая из плазмотрона в ловушки магнитного поля. В таких ловушках и развиваются нужные химические процессы.
– Силен, – сказал Малыш. – Даже здесь жарко. А там?
– Трудно сказать. Когда имеешь дело с плазмой, температуры порядка миллионов градусов обычны даже у нас. А здесь они, наверное, еще выше.
«Горячую улицу» не прошли, а пробежали, обгоняя резвость дорожки. Гедонийцев не было: должно быть, они управляли плазменными процессами со специальных пультов. А «улица» тем временем вырвалась на простор уже знакомых Капитану и Библу фокусов цветной и световой геометрии, в превращениях которой то и дело проступали очертания знакомых предметов. Жители хотя и появлялись здесь, но не задерживались, пролетая параболическими кривыми неизвестно на" чем и неизвестно куда и оставляя за собой все новые и новые выдумки невидимых синтезаторов. Библ объяснил свою гипотезу о синтезе мысленных заказов из синей и зеленой фаз, и Алик буквально ошалел от восторга. С горящими глазами, высоко задрав голову, он отступал и отступал, стараясь угадать на воздушных экранах что-нибудь знакомое земному глазу.
– Осторожней! – крикнул Капитан, увидев его на свободном краю дорожки.
Но поздно. Алик оступился одновременно с капитанским предупреждением и исчез за взбухшим краем лимонно-желтого эскалатора. Друзья бросились к краю и обнаружили Алика висевшим в пространстве между двумя скользившими с разной скоростью дорожками-лентами: он успел ухватиться за край верхней, а под нижней просматривался туннель-колодец с мерцающими пересечениями других цветных эскалаторов.
– Держись! – воскликнул Капитан, подхватив руки Алика.
Тот ответил совершенно спокойно:
– А я в невесомости. Держусь за край без всяких усилий. Тяжести нет.
Действительно, вытащить Алика было совсем не трудно. Вероятно, в случае непредвиденного падения в междуленточное пространство изменялись гравитационные условия и человек без вреда для себя мог легко выбраться на требуемую дорожку.
– А почему мы не заметили этого, Кэп? – вспомнил их обоюдные провалы Библ.
– Слишком волновались, должно быть. Боялись потерять друг друга. А нас все время поддерживала невидимая «лонжа».
Малыш тут же захотел повторить опыт Алика, но Капитан одернул: никаких экспериментов, мы не на спортивной прогулке. А лимонная «улица» уже вновь нырнула в туннель, на этот раз не столь высокий и брызжущий светом, как галерея синтеза. Наоборот, здесь было даже темновато, как в длинных коридорах старомодной дешевой гостиницы или на прогулочной палубе океанского лайнера в темный дождливый вечер. Сходство с палубой подчеркивалось и длинным рядом близлежащих окон-иллюминаторов, открывающих полутемные каютки-койки. Алик схитрил, обогнал процессию и нырнул в одну из таких каюток. Она тотчас же осветилась тусклым мерцающим светом, и все увидели Алика, лежащего на боку на воздушной подушке, как лежат дома на постели или тахте. И самое главное, он спал или притворялся, что спал, тихонько посапывая под световым экраном на потолке.
– Вылезай. Хватит фокусов! – рассердился Малыш.
Алик спал. Прохладная струя воздуха, выходившего из дверцы-иллюминатора, несла знакомый запах – озона. Малыш дернул спящего за ногу, но Алик поджал ее и продолжал спать.
– Спальни, – сказал Капитан. – Пусто, потому что все на работе. Вот вы интересовались, Библ, где ночуют жители города. Полюбуйтесь. Не очень комфортабельно, но полезно. Крепкий сон и облучение ультрафиолетовыми лучами.
– Откуда вам это известно?
– А запах?
Библ принюхался:
– Озон, да.
Алика вытащили за ноги из клетки-ячейки. Только тогда он проснулся. «А не врешь?» – усомнился Малыш. Но Алик зевал во весь рот. Впечатление пробуждения после крепкого сна было полным: даже позавтракать захотелось. Но Капитан торопил: кто знал, сколько времени займет бег их лимонной дорожки и какие еще чудеса она покажет. Но особых чудес не было. Та же привычная архитектурная бесформица, сумятица спектра и световые фокусы. Все это уже не вызывало удивления, по крайней мере у двух участников экспедиции. Другие тоже его не показывали. Малыш – по свойству характера, Алик – из солидарности, хотя кое-что непонятное старшим товарищам он по своему угадал: пляску взбесившейся геометрии как поиски форм материализуемого объекта, параболические броски голубокурточников, как маневры диспетчеров телеэкрана и телепортации, а свет и цвет во множестве их превращений, как возможные катализаторы только здесь и возможных химических процессов. Угадал Алик и метод управления природой в зоне зеленого солнца. Дорожка их неслась по дну глубочайшего каньона, расходящиеся стены которого были так же непохожи одна на другую, как страница из учебника топологии на видовой кинофильм. С одной стороны незримо управляемая светящаяся игла чертила мгновенно изменявшиеся трехмерные формы, с другой – так же волшебно изменялся ландшафт, вырастали и исчезали деревья, съеживались и разрастались кусты, зелень травы и листьев голубела, синела, алела.
– Вот отсюда они перемещают силурийские мхи и высаживают эвкалиптовые аллеи, – заметил Алик и покраснел, встретив одобрительный взгляд Библа. Догадка была верной, хотя и не объясняла, какая польза от этого голубокожим, загнанным в безлесные и бестравные пластиковые пещеры Голубого города.
– Может быть, им приказывают?
– Кто и зачем?
– Гадания отставить! – вмешался Капитан со своей излюбленной репликой.
– Я думаю, что наше путешествие уже кончается. Узнаете, Библ? – Он указал на темный проход за многоугольным и многоцветным пересечением таких же движущихся эскалаторных лент.
А в туманной его глубине уже просматривался шагавший навстречу им человечек в лазурной куртке.
– Здравствуйте, все четверо, – произнес он по-русски с чисто московским говорком, – Кэп и Библ, Малыш и Алик. – И, заметив невольное удивление гостей, тут же добавил: – Не удивляйтесь, мы уже научились вашему языку. Может быть, еще будем делать грамматические ошибки, применять слова не в том их значении, но намного реже. Теперь мы уже знаем, кто вы, ваши цели и осведомленность Координатора о вашем присутствии.
– Шлемы? – многозначительно спросил Капитан.
– Шлемы, – подтвердил их знакомец.
– А сколько вас?
– Четверо, как и вас.
– Идеальные условия для контакта. Равенство сторон, преодоленный языковой барьер и взаимная заинтересованность, – заметил Капитан и пошел за голубым человечком. Следом двинулись и остальные.
«Цирковой» манеж был все тот же, только амфитеатр исчез, сузив пространство до иллюзорной комнаты с двумя полукружиями противостоящих друг другу прозрачных кресел. Их окружала внутренность лимонно-желтого шара без дверей и окон – даже входа в темный отсек уже не было. Невидимый источник чуть подкрашенного лазурью света не раздражал, а, казалось, даже смягчал назойливую яркость интерьера.
– Я – Друг, – сказал их знакомец, усаживаясь. – Мое имя непроизносимо по-вашему, а их – произносятся. – Он указал поочередно на усевшихся рядом:
– Это Фью, Си и Ос.
«Совсем птичьи созвучия», – подумал Алик, а Капитан сказал:
– Наши вы уже знаете. Кстати, не понимаю почему. Разве шлемы не чисто лингвистический инструмент?
– Шлемы принимают и передают всю накопленную вами информацию. Мы ее процеживаем, отбираем существенное и закрепляем в блоках памяти.
– Значит, вы знаете о нас больше, чем мы о вас. Тогда вопросы задаем мы. Каковы отношения между двумя группами гуманоидов, определяющих цивилизацию вашей планеты?
– Никаких. Гедонийцев, как вы их называете, видят только немногие, да и то в регенерационных залах.
– Что вы знаете о гедонийцах?
– Немного. То, что они бессмертны, а мы нет. То, что наш труд служит им, питает и дает радость жизни.
– Давно?
– По вашему счету пошло уже второе тысячелетие.
– И никогда ни у кого из вас не возникало чувство протеста?
– Против чего?
Вмешался Библ:
– Против рабовладельческого, паразитирующего общества. Фактически уже можно говорить не столько о двух биологически различных типах человека, сколько о двух социальных группах: творческой, производящей, и паразитической, потребляющей. Неужели вам незнакомы категории социальной справедливости и социального протеста?
После тихого пересвистывания голубых курток слово взял Фью, более удлиненный, плоский и большеголовый, чем остальные. Он говорил по-русски так же чисто, только медленнее и отчетливее.
– Биологическое здесь важнее социального. Мы созданы для одного, но по-разному. Одно – это наслаждение жизнью, разное – в понимании такого наслаждения. Мы наслаждаемся самим процессом труда, они – его производными. Мы и они, как стенки и дно одной чаши, как две дуги, образующие круг нашей цивилизации.
– Дуги могут быть разными. Короткая нижняя поддерживает длинную верхнюю. Снимите вершину – основание останется. Уберите опору – вершина обломится. То же и в примере с чашей. Срежьте верхнюю часть – получите дырку со стенками, а в нижней еще уцелеет и содержимое. У вас без гедонийцев будут и жизнь, и радость труда, и его производные. А отнимите у них ваш труд – они потеряют все: и радость жизни и саму жизнь. Неужели мысль об этом никогда не приходила вам в голову?
Воцарилось молчание, долгое и, как показалось Алику, скорее встревоженное, чем недоумевающее. Потом тихое пересвистывание с какой-то новой, взволнованной ноткой, и только затем последовал ответ Фью, в котором Алик опять подслушал не столько нерешительность, сколько испуг.
– Разве можно изменить неизменное и незыблемое? Почему вы тогда не спрашиваете нас о возможности погасить солнце или высадить сад на месте черной пустыни? Мы никогда ничего не переосмысливали и не перестраивали. Все мы получили готовым: готовую планету, готовые пространственные фазы, готовую технологию. От нас потребовалось только управление, продиктованное программой, и смена поколений. Мысль о возможности изменить что-либо принесли вы, и для того, чтобы обдумать ее, нужно не только время. Нужны смелость ума, сила воображения и логика выводов.
– Хорошо, – согласился Библ, – оставим эту мысль созревать и расти. Но она рождает другую. Почему вы обманываете Координатор? Ведь это тоже протест, объединивший не двух и не трех человек. И скажем точнее: ведь это тоже попытка изменить неизменное и незыблемое.
– Вот эта? – шагнул вперед Алик и тут же отступил, остановленный взглядом Библа.
– Нет, не эта. Подождем.
Они стояли у самой границы неправдоподобного Голубого города, где дорожки-"улицы", сменяя одна другую с быстротой, уплывали в цветную сумятицу поразительных архитектурных форм. Город подымался к небу пирамидой плоскостей, вершина которой, как Эверест, скрывалась в густом голубоватом тумане. Не то снег, подкрашенный синькой, не то вьюга в далеких высотах, отразившая бирюзовое солнце. «Улицы», проползавшие у подножия пирамиды, не имели резко очерченных границ. На переднем плане – цветная эскалаторная дорожка-лента без заборов и утолщений, на заднем – темные пролеты туннелей и мерцающая пляска не разбери чего. Одни ползли долго и медленно, огибая подножие, другие ныряли в ближайший туннель или змеей вползали на повисавшие без опор уровни-плоскости. Так было и в первый раз, когда здесь же, раздумывая, стояли Библ с Капитаном, так повторялось и сегодня, только сейчас они дожидались одной-единственной путеводной дорожки-"улицы".
– Вот она, – сказал Капитан.
Дорожка ядовито-лимонной яркости довольно быстро подползла к их ногам. Капитан шагнул первым, за ним – сгорающий от любопытства Алик, у него даже ноздри вздрагивали от нетерпения, следом – неторопливый Малыш и замыкающий шествие Библ, дважды оглядевшийся, прежде чем вступить на скользившую желтизну.
На этот раз пластик не ушел вниз под тяжестью четырех человек, а чуть-чуть спружинил, никого не сбив с ног, словно и погружаться ему было некуда – ни подземных туннелей, ни скрытых пещер движущаяся «улица» не обнаруживала. Она проплыла у края черной пустыни метров двенадцать и свернула в пролет между прозрачными стекловидными «стенами». За ними в прозрачных же, не соприкасающихся емкостях струилось что-то пламенеющее и, вероятно, нестерпимо яркое, потому что даже темная стекловидность «стен» едва эту яркость смягчала.
– А мы здесь не были, Кэп, – сказал Библ, – я этой жути не помню.
– Я тоже.
– Плазма, – уверенно предположил Алик, – вероятно, отжатая из плазмотрона в ловушки магнитного поля. В таких ловушках и развиваются нужные химические процессы.
– Силен, – сказал Малыш. – Даже здесь жарко. А там?
– Трудно сказать. Когда имеешь дело с плазмой, температуры порядка миллионов градусов обычны даже у нас. А здесь они, наверное, еще выше.
«Горячую улицу» не прошли, а пробежали, обгоняя резвость дорожки. Гедонийцев не было: должно быть, они управляли плазменными процессами со специальных пультов. А «улица» тем временем вырвалась на простор уже знакомых Капитану и Библу фокусов цветной и световой геометрии, в превращениях которой то и дело проступали очертания знакомых предметов. Жители хотя и появлялись здесь, но не задерживались, пролетая параболическими кривыми неизвестно на" чем и неизвестно куда и оставляя за собой все новые и новые выдумки невидимых синтезаторов. Библ объяснил свою гипотезу о синтезе мысленных заказов из синей и зеленой фаз, и Алик буквально ошалел от восторга. С горящими глазами, высоко задрав голову, он отступал и отступал, стараясь угадать на воздушных экранах что-нибудь знакомое земному глазу.
– Осторожней! – крикнул Капитан, увидев его на свободном краю дорожки.
Но поздно. Алик оступился одновременно с капитанским предупреждением и исчез за взбухшим краем лимонно-желтого эскалатора. Друзья бросились к краю и обнаружили Алика висевшим в пространстве между двумя скользившими с разной скоростью дорожками-лентами: он успел ухватиться за край верхней, а под нижней просматривался туннель-колодец с мерцающими пересечениями других цветных эскалаторов.
– Держись! – воскликнул Капитан, подхватив руки Алика.
Тот ответил совершенно спокойно:
– А я в невесомости. Держусь за край без всяких усилий. Тяжести нет.
Действительно, вытащить Алика было совсем не трудно. Вероятно, в случае непредвиденного падения в междуленточное пространство изменялись гравитационные условия и человек без вреда для себя мог легко выбраться на требуемую дорожку.
– А почему мы не заметили этого, Кэп? – вспомнил их обоюдные провалы Библ.
– Слишком волновались, должно быть. Боялись потерять друг друга. А нас все время поддерживала невидимая «лонжа».
Малыш тут же захотел повторить опыт Алика, но Капитан одернул: никаких экспериментов, мы не на спортивной прогулке. А лимонная «улица» уже вновь нырнула в туннель, на этот раз не столь высокий и брызжущий светом, как галерея синтеза. Наоборот, здесь было даже темновато, как в длинных коридорах старомодной дешевой гостиницы или на прогулочной палубе океанского лайнера в темный дождливый вечер. Сходство с палубой подчеркивалось и длинным рядом близлежащих окон-иллюминаторов, открывающих полутемные каютки-койки. Алик схитрил, обогнал процессию и нырнул в одну из таких каюток. Она тотчас же осветилась тусклым мерцающим светом, и все увидели Алика, лежащего на боку на воздушной подушке, как лежат дома на постели или тахте. И самое главное, он спал или притворялся, что спал, тихонько посапывая под световым экраном на потолке.
– Вылезай. Хватит фокусов! – рассердился Малыш.
Алик спал. Прохладная струя воздуха, выходившего из дверцы-иллюминатора, несла знакомый запах – озона. Малыш дернул спящего за ногу, но Алик поджал ее и продолжал спать.
– Спальни, – сказал Капитан. – Пусто, потому что все на работе. Вот вы интересовались, Библ, где ночуют жители города. Полюбуйтесь. Не очень комфортабельно, но полезно. Крепкий сон и облучение ультрафиолетовыми лучами.
– Откуда вам это известно?
– А запах?
Библ принюхался:
– Озон, да.
Алика вытащили за ноги из клетки-ячейки. Только тогда он проснулся. «А не врешь?» – усомнился Малыш. Но Алик зевал во весь рот. Впечатление пробуждения после крепкого сна было полным: даже позавтракать захотелось. Но Капитан торопил: кто знал, сколько времени займет бег их лимонной дорожки и какие еще чудеса она покажет. Но особых чудес не было. Та же привычная архитектурная бесформица, сумятица спектра и световые фокусы. Все это уже не вызывало удивления, по крайней мере у двух участников экспедиции. Другие тоже его не показывали. Малыш – по свойству характера, Алик – из солидарности, хотя кое-что непонятное старшим товарищам он по своему угадал: пляску взбесившейся геометрии как поиски форм материализуемого объекта, параболические броски голубокурточников, как маневры диспетчеров телеэкрана и телепортации, а свет и цвет во множестве их превращений, как возможные катализаторы только здесь и возможных химических процессов. Угадал Алик и метод управления природой в зоне зеленого солнца. Дорожка их неслась по дну глубочайшего каньона, расходящиеся стены которого были так же непохожи одна на другую, как страница из учебника топологии на видовой кинофильм. С одной стороны незримо управляемая светящаяся игла чертила мгновенно изменявшиеся трехмерные формы, с другой – так же волшебно изменялся ландшафт, вырастали и исчезали деревья, съеживались и разрастались кусты, зелень травы и листьев голубела, синела, алела.
– Вот отсюда они перемещают силурийские мхи и высаживают эвкалиптовые аллеи, – заметил Алик и покраснел, встретив одобрительный взгляд Библа. Догадка была верной, хотя и не объясняла, какая польза от этого голубокожим, загнанным в безлесные и бестравные пластиковые пещеры Голубого города.
– Может быть, им приказывают?
– Кто и зачем?
– Гадания отставить! – вмешался Капитан со своей излюбленной репликой.
– Я думаю, что наше путешествие уже кончается. Узнаете, Библ? – Он указал на темный проход за многоугольным и многоцветным пересечением таких же движущихся эскалаторных лент.
А в туманной его глубине уже просматривался шагавший навстречу им человечек в лазурной куртке.
– Здравствуйте, все четверо, – произнес он по-русски с чисто московским говорком, – Кэп и Библ, Малыш и Алик. – И, заметив невольное удивление гостей, тут же добавил: – Не удивляйтесь, мы уже научились вашему языку. Может быть, еще будем делать грамматические ошибки, применять слова не в том их значении, но намного реже. Теперь мы уже знаем, кто вы, ваши цели и осведомленность Координатора о вашем присутствии.
– Шлемы? – многозначительно спросил Капитан.
– Шлемы, – подтвердил их знакомец.
– А сколько вас?
– Четверо, как и вас.
– Идеальные условия для контакта. Равенство сторон, преодоленный языковой барьер и взаимная заинтересованность, – заметил Капитан и пошел за голубым человечком. Следом двинулись и остальные.
«Цирковой» манеж был все тот же, только амфитеатр исчез, сузив пространство до иллюзорной комнаты с двумя полукружиями противостоящих друг другу прозрачных кресел. Их окружала внутренность лимонно-желтого шара без дверей и окон – даже входа в темный отсек уже не было. Невидимый источник чуть подкрашенного лазурью света не раздражал, а, казалось, даже смягчал назойливую яркость интерьера.
– Я – Друг, – сказал их знакомец, усаживаясь. – Мое имя непроизносимо по-вашему, а их – произносятся. – Он указал поочередно на усевшихся рядом:
– Это Фью, Си и Ос.
«Совсем птичьи созвучия», – подумал Алик, а Капитан сказал:
– Наши вы уже знаете. Кстати, не понимаю почему. Разве шлемы не чисто лингвистический инструмент?
– Шлемы принимают и передают всю накопленную вами информацию. Мы ее процеживаем, отбираем существенное и закрепляем в блоках памяти.
– Значит, вы знаете о нас больше, чем мы о вас. Тогда вопросы задаем мы. Каковы отношения между двумя группами гуманоидов, определяющих цивилизацию вашей планеты?
– Никаких. Гедонийцев, как вы их называете, видят только немногие, да и то в регенерационных залах.
– Что вы знаете о гедонийцах?
– Немного. То, что они бессмертны, а мы нет. То, что наш труд служит им, питает и дает радость жизни.
– Давно?
– По вашему счету пошло уже второе тысячелетие.
– И никогда ни у кого из вас не возникало чувство протеста?
– Против чего?
Вмешался Библ:
– Против рабовладельческого, паразитирующего общества. Фактически уже можно говорить не столько о двух биологически различных типах человека, сколько о двух социальных группах: творческой, производящей, и паразитической, потребляющей. Неужели вам незнакомы категории социальной справедливости и социального протеста?
После тихого пересвистывания голубых курток слово взял Фью, более удлиненный, плоский и большеголовый, чем остальные. Он говорил по-русски так же чисто, только медленнее и отчетливее.
– Биологическое здесь важнее социального. Мы созданы для одного, но по-разному. Одно – это наслаждение жизнью, разное – в понимании такого наслаждения. Мы наслаждаемся самим процессом труда, они – его производными. Мы и они, как стенки и дно одной чаши, как две дуги, образующие круг нашей цивилизации.
– Дуги могут быть разными. Короткая нижняя поддерживает длинную верхнюю. Снимите вершину – основание останется. Уберите опору – вершина обломится. То же и в примере с чашей. Срежьте верхнюю часть – получите дырку со стенками, а в нижней еще уцелеет и содержимое. У вас без гедонийцев будут и жизнь, и радость труда, и его производные. А отнимите у них ваш труд – они потеряют все: и радость жизни и саму жизнь. Неужели мысль об этом никогда не приходила вам в голову?
Воцарилось молчание, долгое и, как показалось Алику, скорее встревоженное, чем недоумевающее. Потом тихое пересвистывание с какой-то новой, взволнованной ноткой, и только затем последовал ответ Фью, в котором Алик опять подслушал не столько нерешительность, сколько испуг.
– Разве можно изменить неизменное и незыблемое? Почему вы тогда не спрашиваете нас о возможности погасить солнце или высадить сад на месте черной пустыни? Мы никогда ничего не переосмысливали и не перестраивали. Все мы получили готовым: готовую планету, готовые пространственные фазы, готовую технологию. От нас потребовалось только управление, продиктованное программой, и смена поколений. Мысль о возможности изменить что-либо принесли вы, и для того, чтобы обдумать ее, нужно не только время. Нужны смелость ума, сила воображения и логика выводов.
– Хорошо, – согласился Библ, – оставим эту мысль созревать и расти. Но она рождает другую. Почему вы обманываете Координатор? Ведь это тоже протест, объединивший не двух и не трех человек. И скажем точнее: ведь это тоже попытка изменить неизменное и незыблемое.