– И все-таки жаль парня, Библ.
   – Убийцу? Все они – убийцы. И пусть не угрызает вас совесть. – Библ кивнул на безжизненные, обращенные к солнцу лица: – Боюсь, что у них иные моральные принципы, Кэп, и не с ними надо искать общения.
   Капитан задумался.
   – Значит, к вездеходу? А может, все-таки рискнем продвинуться? Вон мимо тех эвкалиптов. Аллейка со всех сторон просматривается. Если что, увидим.
   – Он может вернуться не один.
   – С нашим оружием, Библ, даже в джунглях Проклы не страшно. «Хлысты» – детские игрушки по сравнению с пневмоотражателями. А у нас еще и гранаты, и «пояса». Пусть только сунутся!
   «Даже самый опытный и счастливый разведчик на вражеской территории иногда ошибается», – подумал Библ, но не стал возражать Капитану. Аллейка действительно была веселой и светлой. Высоченные мачты эвкалиптов с листьями-ножами, обращенными лезвием к солнцу, не задерживали даже тоненького лучика. Шагай да шагай. Песок, газон, камешки. Десять минут… двадцать… полчаса. Ничто не изменяло окружающего пейзажа.
   – По такой бы аллейке да на воздушной подушечке, – мечтательно вздохнул Капитан. – Не планета – курорт!
   Но Библ молчал, не отрывая глаз от линии вечнозеленых кустов с толстыми, будто картонными, листьями, выстроившихся за эвкалиптами. Они тянулись параллельно плотной, густой, словно искусственно выровненной полутораметровой ограде.
   – Вас что-то беспокоит, Библ?
   – Кусты. С любой стороны можно подползти незаметно.
   Капитан остановился и сказал:
   – Чему-нибудь нас все-таки учили в космослужбе.
   Из глубины одного из своих бесчисленных карманов достал миниатюрные «кошки», прикрепил их к ботинкам и по-обезьяньи быстро-быстро полез вверх по вызолоченному солнцем стволу. Забравшись метров на десять, огляделся и так же быстро соскользнул на землю. Лицо его было сосредоточенно и серьезно.
   – Вы угадали, Библ, а я опять ошибся. Они ползут двумя колоннами справа и слева.
   – В голубых плавках?
   – Не обратил внимания. А не все ли равно?
   – У меня возникло предположение о «синих». Подумал, может, снова встречаются два враждующих лагеря?
   – Нет, Библ. Это за нами охотятся.
   – Тогда включим «пояса», Капитан.
   – Вы первый.
   «Пояс» сразу не подымал. Какие-то мгновения человек медленно отрывался от земли до полуметра, а затем, со свистом рассекая воздух, летел по дуге метров двести – триста. Библ пролетел, как торпеда, приземлившись беззвучно и мягко. Через одну-две секунды его догнал Капитан.
   – Повторим?
   Повторили. Еще триста метров и еще раз триста. Где-то здесь надо поворачивать влево. Уже виднелись вдали серые мхи. Капитан взглянул на компас-наводчик и взял направление. Вездеход он нашел точно на оставленном месте, но оно не было пусто. Два десятка юношей в синих плавках толпились у машины, не в силах пробиться к ней вплотную: защитное поле пресекало все их попытки. Прыжок Капитана заметили, но он не успел в момент приземления взяться за оружие: не хватило буквально каких-то мгновений. Что-то неприметное и бесшумное небольно укололо его в щеку, и он сразу провалился в темноту.
   Библ видел все это с воздуха. Он мог продлить прыжок, переключив его в свободный полет, но где приземлиться? За вездеходом – бессмысленно: не сможешь помочь товарищу. Возле него – не успеешь: у них какое-то загадочное, но точно бьющее оружие. Значит, надо атаковать в полете. Пролетев над вездеходом, он освободил пристегнутую гранату-газовку, повернул и на большой скорости, только снизив высоту до четырех-пяти метров, швырнул гранату где-то между вездеходом и кучкой бесновавшихся голышей в синих плавках. Сразу же невысокое облако «смога», окутало их вязкой и жирной чернотой. Капитан все еще без сознания лежал в трех метрах от машины. Теперь можно было приземлиться, взвалить товарища на спину и дотащить его до вездехода, предварительно сняв защиту. Библ так и сделал. Ничто не мешало ему: облако черного дыма преграждало путь гедонийцам. Но один все-таки пробился, не попав на глаза согнувшемуся под тяжестью товарища Библу. «Синий» взмахнул чем-то похожим на большой гаечный ключ. И как будто ничего не случилось: ничто не громыхнуло, не сверкнуло, не просвистело. Только Библ, уже подтащив Капитана к вездеходу, почувствовал легкий, почти незаметный, как комариный укус, укол. И потерял сознание, так и не сняв защитного поля с машины.



6. По щучьему велению. За порогом сказки


   Он очнулся в совершенно прозрачной комнате, границы которой были едва различимы. Только потолок матово затенял от зеленого солнца, а стен будто и совсем не было – вплоть до горизонта раскинулось во все стороны искусственно выращенное или специально подстриженное газонное поле. Ничто не нарушало его гармонической одноцветности – ни кустика, ни деревца до голубой кромки неба. Ничто не отвлекало внимания, не рассеивало, не перебивало мысль. В этом желтовато-зеленом вакууме хорошо думалось, воспринималось, ассоциировалось. Даже мебели не было, а лежали они с Капитаном просто на воздушной подушке метрах в трех-четырех друг от друга, в тех же костюмах, с тем же снаряжением, причем ни излучатели, ни гранаты не провисали, не оттягивали, лишь чуть-чуть прогибая пружинящую прозрачную пленку, подвешенную под ними неким невидимым гамаком. Библ нащупал ее – она действительно пружинила и прогибалась, как натянутая резина. Издали казалось, что Капитан просто повис в воздухе, безмолвный и недвижимый. Мертв? Библ прислушался. Ровное дыхание товарища успокоило: спит.
   Библ сел в своем невидимом гамаке, и гамак тотчас же превратился в кресло – ощущались даже более жесткие ручки-подлокотники – ни дать ни взять творение искуснейшего художника-модельера земной мебельной фабрики, только невидимое или уж во всяком случае с трудом различимое. Да и пол обманул: газон только просматривался сквозь такую же прозрачную пленку, а она чуть-чуть прогибалась и отталкивала ногу. Вероятно, по этому полу и ходить было одно удовольствие, и Библ, вскочив, пружинящей, энергичной походкой подошел к Капитану.
   – Чудеса, Кэп, – позвал он, тронув спящего за плечо, – просыпайтесь!
   Капитан открыл глаза и мгновенно, как цирковой акробат, подпрыгнул и стал на ноги, готовый к защите. Ни Библа, ни комнаты он еще не разглядел – просто действовал привычный рефлекс космоисследователя.
   – Библ? – почему-то удивился он. – Что случилось? Ах да! Нас же сбили.
   И тут Библ сразу вспомнил все то, что ускользало от него в этом убаюкивающем зеленом мареве. Их последний прыжок к вездеходу. Падение Капитана. Меднокожие в синих плавках, окутанные жирным дымом гранаты. Он волочит Капитана к защитному полю вездехода. Укол. И – конец. Тьма.
   – Очевидно, нас перенесли в эту колбочку из воздушной пленки. Если они людоеды, так для откорма. А может, просто для изучения, не знаю.
   – Какую колбочку? – не понял Капитан.
   – А вы оглянитесь получше.
   Капитан оглядел неразличимые стены, зеленое море газона, пощупал ногой пружинящий пол, подошел к тому, что казалось стеной, ткнул в нее кулаком – кулак протиснулся на четверть метра, натянув тончайшую, как от мыльного пузыря, сливающуюся с воздухом пленку, и отскочил назад.
   – Не пускает, – сказал Капитан. – А откуда же приток воздуха?
   – Может, есть где-нибудь невидимое окошечко или вентилятор? – предположил Библ.
   Капитан молча обошел предполагаемое пространство «колбы», всюду пробуя плотность стен, и всюду стена прогибалась и снова натягивалась.
   – Крепко заперли, черти.
   – Может, рванем излучателем? Кажется, подходящий случай.
   – Едва ли. Лучше подождем. – Капитан еще раз оглядел их прозрачную клетку. – Действительно, колба. Интересно, на чем же мы спали? На этих воздушных подушечках?
   Постели, ставшие уже креслами, по-прежнему едва просматривались. Отсутствие материальности, вещественности, а главное, цвета раздражало, и Библ не преминул заметить:
   – Почему они игнорируют цвет? Если бы кресла, скажем, стали голубыми, а стены – розовыми, потолок побелел, а пол…
   Фраза оборвалась. Библ буквально онемел от неожиданности. Стены мгновенно порозовели, висевшие в воздухе кресла словно выкрасили ультрамарином, а облачко, затенявшее потолок, стало молочно-белым. Только «недокрашенный» Библом пол оставался по-прежнему зеленой прозрачной пленкой.
   – Н-да, – сказал Капитан.
   Библ молча сел в голубое кресло без ножек, подпрыгнул на нем, промял, утонул.
   – Неплохо. Любопытно, как это достигается?
   – Просто это достигается. Проще простого. По щучьему веленью, по моему хотенью. – Капитан с таким же удобством уселся напротив. – Стола только не хватает.
   И мгновенно возник стол. Стеклянно-матовый на вид, прямоугольный по форме, только без ножек, как и кресла.
   Просто в воздухе между ними повисла доска.
   – Ну, если мы попали в сказку, так и будем вести себя по-сказочному, – сказал Капитан. – Лично я выпил бы что-нибудь горячительное.
   – И я.
   На столе прямо из воздуха материализовались два странных бокала с вмятинами для пальцев, наполненные густой розоватой жидкостью. Библ попробовал: вкусно. Выпили. И сразу же мысль приобрела особенную ясность, движения – легкость, а зрение – остроту.
   – Хорошо! – крякнул Капитан. – Может быть, еще что-нибудь пожелаем?
   – Я бы пожелал увидеть волшебника.
   Никто не появился.
   – Может быть, в их лексиконе нет слова «волшебник»? – предположил Капитан. – Тогда скажем так: кого-нибудь из тех, кто поместил нас сюда и выполняет наши желания.
   – Я здесь, – откликнулось у обоих в сознании.
   Телепатический зов донесся с другой стороны, и, обернувшись, они увидели меднокожего гедонийца в синих плавках и рубашке из тончайшей шнуровки, если это нитяное сооружение можно было назвать рубашкой. Шнурки тесно прилегали к телу на расстоянии нескольких сантиметров один от другого и ничем не скреплялись. Чему они служили? Защите от жары и солнца? Но они не могли защищать ни от температурных колебаний, ни от солнечной радиации.
   – Вы ошибаетесь: они создают тончайшую воздушную прослойку желаемой температуры. Сейчас она значительно ниже температуры воздуха.
   – Но многие из вас ходят голыми, – проговорил Капитан.
   – Только дети.
   Говоривший или, точнее, передававший свои мысли гедониец был так же юн, высок, атлетически сложен и красив, как и его соплеменники в одних плавках. Лишь глаза его светились более глубокой и умной мыслью, да и губы, как показалось Библу, складывались в подобие улыбки.
   – А сколько тебе лет? – спросил он.
   – Три года.
   Стараясь даже мысленно не выказать удивления, Библ задал еще вопрос:
   – Когда же у вас становятся взрослыми?
   – Я уже взрослый.
   – Но у вас дети выглядят такими же.
   – У нас все дети выглядят одинаково.
   – Даже старики?
   – У нас нет стариков.
   – Не доживают до старости?
   – У нас нет старости.
   – Все умирают молодыми?
   – Никто не умирает.
   – Но мы же сами видели мертвых.
   – Это не мертвые. Это подлежащие регенерации.
   – Но регенерация – это же возрождение. Ты хочешь сказать, что вы победили смерть?
   – Мы ничего не победили. Речь идет просто о переходе из одного состояния в другое.
   – Из какого?
   – Оно похоже на сон. Сознание спит, а потом пробуждается.
   – Ты это пережил?
   – Нет.
   – Но знаешь от того, кто пережил?
   – Нет. Никто из переживших не сохраняет старой памяти. Регенерация все начинает снова.
   – Туманно объясняешь, братец, – сказал Капитан.
   – Не понимаю обращения.
   – Нормальное обращение. Друг, товарищ, парень.
   – Пробел восприятия. Первых двух понятий не знаю. Последнее – это юноша. Но я уже не юноша. Я закончил полный круг школы.
   – А бывает неполный?
   – Конечно. «Голубые» – это первое полукружие, «синие» – второе. Стыковка происходит только после сдачи первого теста.
   – Так мы запутаемся. Капитан, – прервал вопросы последнего Библ. – Мы уже отклонились от главного… Как называется ваша планета? – обратился он к гедонийцу.
   В ответ они «услышали» нечто расплывчатое, неясное, невоспроизводимое.
   – Вы что-нибудь разобрали, Капитан?
   – Какое-то кваканье. Вероятно, в нашем языке нет ни аналогичных понятий, ни похожих звуков.
   – Почему вы жужжите? – спросил гедониец.
   – Нас уже спрашивали об этом ваши соотечественники, – сказал Библ и запнулся: дойдет ли до его собеседника понятие «соотечественники», но, не «услышав» вопроса, тотчас же продолжал: – Мы передаем мысли в звуках нашего голоса. Звуки образуют слова, слова складываются в предложения, точно передающие мысль. Эту систему связи мы называем речью.
   – Наша система связи доходчивее и проще.
   – Согласен. Но речь обладает дополнительными качествами: богатством интонаций, подтекстом, тональностью.
   Глаза у гедонийца стали, как показалось Библу, чуточку больше, губы сузились. Должно быть, он что-то не понимал.
   – Не ясно, – откликнулся он. – Может быть, мой «ай-кью» ниже вашего.
   – Вы слышали, он сказал «ай-кью»? – заинтересованно зашептал Капитан в ухо Библу. – Ведь это чисто американский термин, и притом столетней давности.
   Библ улыбнулся:
   – Он ничего не сказал, Кэп. «Ай-кью» – это наш мысленный перевод его мысли. Должно быть, он имел в виду коэффициент умственного развития. Мы по привычке все еще называем его «ай-кью».
   – Я именно так и думал, – приняли они мысль гедонийца.
   – И тебе понятно все, что мы думаем, не обращаясь к тебе? – не утерпел Библ.
   – Не все. Когда ваша мысль не сопровождается желанием скрыть ее от меня, она доходит. То же ведь и у нас. Мысль воспринимается только тем, кому она направлена. Открыть или закрыть ее для другого зависит от думающего.
   Гедониец, до сих пор не изменявший своей каменной неподвижности, переступил с ноги на ногу. «А ведь человек, ей-богу, человек, и устал, как человек», – подумал Капитан.
   – Почему ты стоишь? – спросил он. – Сесть негде?
   Гедониец издал неопределенный звук, что-то вроде смешка или сдержанной попытки расхохотаться, и тотчас же очутился на таком же висячем, прозрачном сиденье, неизвестно каким образом появившемся и мгновенно поголубевшем.
   – Как это у вас делается? – полюбопытствовал Капитан и сейчас же «услышал» равнодушный ответ гедонийца.
   – Не знаю.
   – И не проявляешь любопытства?
   – Зачем?
   – По-моему, любопытство – это стимул к повышению «ай-кью». До сих пор ты, например, даже не поинтересовался, откуда мы взялись и кто мы такие.
   – Для чего? Точное знание – один ответ. А воображение подскажет несколько.
   – Какой же смысл подменять точное знание выдумкой?
   – Это одна из наук полукружия. Сильнее воображение – больше единиц информации.
   Капитан порывался было спросить, о какой информации идет речь, но Библ остановил его, приложив палец к губам:
   – Опять запутаемся. Полукружия… Информация… Единицы… Спросим, для чего они держат нас в этой закупоренной прозрачной колбе.
   Ответ поступил еще до того, как был задан вопрос: Библ не «закрыл» своей мысли.
   – Она не закупорена. Мы входим и выходим, когда захотим.
   – А мы?
   – И вы. Попробуйте.
   Капитан поднялся, но гедониец предупредительно поднял руку.
   – Я не ответил на второй ваш вопрос. Вы здесь затем, чтобы узнать, как и чему нас учат. Мы здесь затем, чтобы узнать о ваших реакциях.
   – Каких?
   – Не все сразу. Вы уйдете вслед за мной спустя два ина.
   – Ина или има? – переспросил Библ Капитана.
   – А может быть, уна? – усомнился Капитан. – Опять несовместимость созвучий.
   Гедониец улыбнулся и показал на стену:
   – Часы.
   На розовой, теперь уже непрозрачной стене появился желтый круг, в котором замелькали, сменяя друг друга, черные значки странной формы.
   – Цифры, – подсказала мысль гедонийца.
   «У нас есть общие понятия: часы и цифры. Но мы не знаем их счета времени и языка счетных символов», – откликнулась мысль Библа.
   – Тогда подождите меня. Я вернусь за вами.
   С этой мгновенно переданной и принятой мыслью атлет в висячем кресле растворился в розовой краске стены.
   – Чудеса продолжаются, – заметил, уже ничему не удивляясь. Капитан.
   – Едва ли для них это – чудо. Материализация мысли. Очевидно, пленка растворяется по желанию.
   – Будем ждать?
   – Зачем? Нас они все равно найдут. А мы пока проверим мощь наших земных мыслишек… Сезам, отворись! – весело воскликнул Библ и шагнул сквозь стену.
   «А если не травка до горизонта, а какой-нибудь гадючий заповедник с первобытными ужасами?» – мелькнула мысль, и необозримое травяное поле, казавшееся из «колбочки» горизонтальным и одноцветным, вдруг откосом побежали вниз и пожелтело, как трава, выжженная солнцем. Но вблизи трава оказалась совсем не трава, а густая, зелено-желтая гладь океана, почти не колеблемого ветром, не мезозойского и не палеозойского и даже вообще не земного. Библ растерянно оглянулся. Капитан следовал за ним спокойно и неторопливо.
   – Похоже на экваториальное море Проклы, – крикнул Библ, – такой же вонючий яичный кисель!
   Капитан почему-то не ответил; сложив руку козырьком он всматривался в охряные бугорки, быстро перемещающиеся по яичной глади. «Туманки», – подумал Библ и сразу почувствовал противную слабость в ногах. «Туманки» на Прокле были самым страшным испытанием для космолетчиков. Уничтожить их было нельзя: от ядерного удара они только увеличивались; разрезанные излучателем, делились, как амеба, и нападали удвоенным, а то и утроенным строем. Ни в одну ловушку, придуманную участниками экспедиций, не попадались, и природа их до сих пор была не ясна. Но окутанный их маслянистым туманом человек исчезал немедленно и бесследно. «Туманки» растворяли его полностью, не оставляя ни волос, ни костей.
   От ближайшего охряного бугра, скользящего к земному берегу, отделился такой же мутный, клубящийся, как сгусток тумана, пузырь и метнулся навстречу Библу.
   – Отражатель, Капитан! – крикнул он, не оглядываясь, в надежде, что Капитан и без того поймет, что только отражатель может остановить «туманки».
   Как говорил Малыш, установи заранее радиус на шкале. Два метра хватит. Радиус установили еще утром при снаряжении. Значит, в пределах четырех метров в окружности любые хитрости «туманок» не страшны. Прыгай, делись, удваивайся – все равно тебя хлопнет, как утюгом. И Библ, отстегнув отражатель, успел нажать пуск, как только охряной клубок прыгнул навстречу. В то же мгновение его сплющило, как блин, и швырнуло обратно в маслянистую яичную гладь.
   Библ даже не успел обменяться репликами с Капитаном, как прыгнул другой охряной клубок, а за ним третий. Обоих постигла та же участь – отражатель бил без промаха. «Туманка»-мать даже отплыла подальше, чтобы и ей не досталось. Теперь можно отдышаться и перемолвиться с Капитаном. Библ оглянулся и обмер.
   Капитана уже не было. Его с ног до головы окутывал коричнево-желтый туман, клубясь и пульсируя. Конец. Библ опустил отражатель, теперь уже бессильный помочь. Ничто уже не могло помочь. Библ прикрыл глаза рукой и… все исчезло. И «туманки», и Капитан.
   А Капитан, не испытывая никаких неприятностей, стоял посреди зеленого поля и недоуменно оглядывался. Никаких следов ни Библа, ни «колбочки». Может быть, вернуться назад? Но возвращаться было некуда: как ни щурился Капитан, как ни менял он угол зрения, прозрачная пленка стены выпустившей их наружу, нигде не просматривалась. Вероятно, Библ остался в последнюю минуту, передумал, состорожничал. А пленка снаружи не видна. Капитан сделал шаг назад, пробежался вдоль и поперек воображаемого квадрата, где могла быть «колбочка», но ничто его не остановило. Ну и пусть. Все равно их найдут, все зримо, все проходимо для хозяев этого мира, и шалости пространства – времени их не испугают. Следовательно, и тревожиться нечего, загорай по малости. Капитан пощупал рукой траву: сухая. Растянулся: мягко. Незнакомые по внешнему виду широкие и тугие травинки росли тесно и плотно, как ворсинки ковра. И Капитан, устроившись поудобнее, задумался.
   Что они уже знают об этом мире? Пять солнц, пять фаз, «входы» и «выходы», открытые для вездехода, окруженного защитным полем, но недоступного для человека, погибающего от энергетического удара. Едва ли это электроток, как полагал Доктор. Что-нибудь сложнее. Кстати, почему он парализован? Едва ходит. Что-то говорил об ударе «хлыста». Значит, очутился на линии, отделявшей такой «вход» от черной пустыни. «Хлыст» достал его уже из другой фазы. А что это объясняет, чем пополняет уже полученную информацию о цивилизации гедонийцев? Ничего. Ничем.
   И как невелика, случайна и не расшифрована эта информация! Физический облик гедонийца неизменен от младенчества до конца жизни. Старости нет. Смерти нет. Но тем не менее есть регенерация, иначе говоря, возвращение к жизни. С чего же начинается эта жизнь, как долго длится и чем кончается? Ничего не известно. Есть школа, но чему в ней учат? Судя по скрытой, но, видимо, высокоразвитой технике этой цивилизации, школа должна давать глубочайшие знания по точным наукам. Но так ли это? Воображение, как научная дисциплина. Подмена знания иллюзией. Нет стимула любопытства. Так что же движет прогресс? Может быть, накопление единиц информации? Но каких единиц и какой информации? Телепатическое общение вместо разговорной речи. И тут же еще вопрос: интеллектуальное ли это богатство, или духовная ограниченность? А за одним вопросом встают в очередь тысячи. Что это за Аора или Аэра, о какой проговорился вожак «голубых»? Институт или город? Или еще одно «полукружие» этого мира? Кстати, почему «полукружие» и сообщается ли он с другими мирами, или разумная жизнь здесь присуща только зеленому? Кто и где хозяева этой жизни и какие принципы лежат в ее основе?
   Капитан закрыл глаза и заснул.



7. В школе нелюбопытных. Супермен или суперробот?


   Он проснулся в знакомой «колбочке», в знакомом и таком же прозрачном кресле. Рядом с ним недоуменно озирался Библ. Кроме них, по бокам полукругом разместились четверо гедонийцев – трое мужчин и одна женщина. Среди мужчин, несмотря на их кажущуюся похожесть, наши путешественники по каким-то неясным признакам все же сразу узнали своего знакомца, такого же недоступного и сурового. Лишь глаза его улыбались. У других не улыбались даже глаза. Только у одного из них волосы были чуть светлее и менее смугла кожа. Женщина, так же подстриженная и в такой же шнурковой рубашке, мало чем отличалась от своих соседей. Двухметровая баскетболистка с почти мужским торсом, худая и плоская на земной вкус, она не казалась красивой. То, что она женщина, Капитан и Библ догадались лишь по какой-то ей одной присущей женственности и гибкости движений. Что-то уронив, она, не оглядываясь, выгнула спину назад с легкостью цирковой акробатки, как-то не по-человечески вывернула руку и достала упавшее – предмет туалета или деталь неприметного миниатюрного механизма.
   – Вас что-то беспокоит? – «услышали» Капитан и Библ одновременно. – Может быть, отсутствие привычных вам цветовых сочетаний?
   И тут же поголубели кресла, порозовели стены, побелел потолок.
   – Спасибо, – сказал Библ, – но мы бы хотели знать, что все это значит?
   – Что именно?
   – Выход-ловушка. Исчезновение зеленого поля. Галлюцинация. И снова встреча уже в расширенном обществе.
   Никто из гедонийцев не обменялся взглядом, никто не предрешал, кому из них отвечать на вопросы, но кто-то ответил. Кто, угадать было трудно: гедонийцы не шевелили губами, а мысль не имеет «голоса». Она откликнулась в сознании землян так же беззвучно, безынтонационно и холодно, как откликалась ранее в той же «колбочке».
   – Вышли вы, потому что захотели. Стена не замкнута. Никакого зеленого поля нет – это декорация, обостряющая восприятие. Галлюцинация – плод твоего воображения. Кстати, мы установили его показатель.
   – Какой?
   – Четверка. Выше предела, но ниже нормы. А у безбородого нуль. Он предпочитает точное знание.
   Капитан не обиделся. Он не уважал воображения. Он только спросил:
   – А кто ставил отметки?
   – Координатор.
   – Кто?
   Разъяснения не последовало. Гедонийцы не реагировали Скульптурная группа – и только. Но Капитан не сдавался:
   – Человек или машина?
   – Неизвестно. Но он связан со всеми обучающими машинами. Определяет коэффициенты. Устанавливает правила игры.
   – Какой?
   – Любой. В каждом круге жизни.
   – Разве жизнь – игра?
   – Конечно. И, как всякая игра, подчинена правилам. В круге детства – свои. В школьном круге – тоже. Круг зрелости еще не наступил.
   Капитан взглянул на Библа: понял, мол, что-нибудь?
   Библ засмеялся:
   – Играем помаленьку, не то в дурака, не то в прятки. И драка «хлыстами» насмерть – игра, и счет многозначных чисел в уме – тоже игра. Один воображает, другой кусается. Помнишь, как «голубой», падая, все укусить хотел. А двенадцать, между прочим, возводил в уме не то в четвертую, не то в пятую степень. Вот и сообрази, где у них трепотня, а где настоящее.
   – Вы не закрыли свою мысль, – тотчас же последовал безличный отклик. – Можем ответить. Все настоящее. Иногда за меткий удар «хлыстом» насчитывается больше единиц, чем за неудачное сочетание цветов на табло, а в критической ситуации, когда число набранных единиц не достигает нормы, оригинальный рецепт обеда может скорее спасти от регенерации, чем шаблонный вариант воображения.