Абрамов Геннадий. Ни за грош

   - Ну?
   - Алексей Лукич, следователь.
   - Черти вас носят. Приходил уже от вас, тоже сыщик, все вынюхивал.
   - Да-да, Кручинин Виктор Петрович. А это наши молодые сотрудники. Прошу познакомиться.
   - Поздно мне знакомиться. Чего надо?
   - Поговорить, Евдокия Николаевна. Поговорить.
   - Некогда мне с вами разговаривать.
   - Хозяйка, - вмешался Севка. - Вы чего-то недопоняли. К вам пришел следователь. Из прокуратуры.
   Просто так, в гости, следователь к незнакомым людям не ходит. У нас к вам дело. Мы же могли вас вызвать, вы понимаете?
   - А ты что за прохвост? Ишь, учить вздумал. Без сопливых разберемся.
   - Мы в доме Хопрова? - спросил Изместьев. - Павла Никодимыча?
   - Ну.
   - А сам хозяин? Дома?
   - А то вы не знаете! Болен он. Захворал.
   - Можно к нему?
   - Нельзя!
   - Нам необходимо посмотреть на него.
   - На кой? Хворый, он и есть хворый. Чего глазетьто попусту?
   - Евдокия Николаевна, - снова не выдержал Севка. - Андрей Лукич вам объяснял. Мы здесь по важному делу. И хорошо бы не мешать нам, а помогать.
   - Да иди, иди, черт настырный. Помощницу нашли.
   Она поставила лампу на широкий самодельный стол и отошла к плите.
   - Почему света нет? - поинтересовался Иван.
   - Лампочка перегорела.
   - Может, ввернем?
   - Ступай к себе и вворачивай.
   - Он там? Тоже без света?
   - Обождите маленько. Покормлю хоть.
   Она что-то наскоро приготовила. И толкнула ногой дверь.
   В комнате горел свет. Они вошли вслед за хозяйкой и сгрудились у порога.
   В дальнем углу, за белоснежной русской печью, держал на широкой деревянной кровати у окна немощный больной старик. На нем была байковая рубашка в шашечку, голову прикрывала лыжная шапочка. Глаза его из-под опущенных век смотрели на вошедших безо всякого выражения.
   Помимо резной мебели, фигурных подоконников, всевозможных этажерок и полочек, массивного киота из черного дерева в красном углу, эта большая светлая комната поражала еще и разумностью планировки, а также прибранностью, ухоженностью и чистотой.
   - Хорошо у вас, - сказал Изместьев. - Красиво.
   Чисто.
   - А как же?
   Тужилина пододвинула к кровати одноногий разлапистый табурет. Села.
   - Поесть тебе надо, Пашенька. Слышишь? Поесть, миленький, - она осторожно поднесла к губам больного кружку с молоком. - Ну вот. И славно. Пей, пей.
   Чего-чего, а этого вволю. Спасибо. Татьяна не забывает.
   Пей, миленький, пей. Хорошо, - кончиком платка вытерла больному губы. И пожуй маленько. На-ка...
   Ну, что ты, Пашенька. Нельзя. Так и ослабнуть недолго.
   Надо поесть. Откуси. Ну, чуток. Кусочек... Нехорошо так, Пашенька. Ей-богу, нехорошо. Вот гости из милиции - что они скажут? Нам с тобой поправиться надо.
   Сидишь сиднем, - Тужилина неожиданно всплакнула. - Господи, Пашенька. Вояка ты мой... Пожалей старую... Бубнишь и бубнишь, не разбираю никак...
   Хоть словечко бы... Измучилась я без тебя, Пашенька.
   Вставай уж... А ну как не выхожу? А ну как на руках отойдешь?.. Господи, грех-то какой, - больной медленно поднял руку, растопырив корявые пальцы. - Ну-ну, не буду. Сглупа. Прости, милый. Не серчай, - она промакнула рукавом слезы на щеках и пощупала под одеялом. - Сухонько там? А то переменю... Ну-ну, не серчай. Не хочешь, и не надо. Потом поешь, правда? Вот гости уйдут, и поешь. Ну сиди. Лежи, отдыхай, - она встала и торопливо перекрестилась, обернувшись к иконам. - Господи. За что наказал?.. Мочи нету.
   - Пропала речь? - спросил Изместьев.
   - Плохой совсем, - горестно ответила Тужилина. - Гудит да мямкает, а о чем, не всегда и поймешь.
   - Но слышит?
   - В разуме...
   Они перешли на веранду. По сигналу Изместьева Севк? надавил на клавишу - включил магнитофон на запись.
   - И когда это случилось?
   -Ранен он был. Контужен. В войну. Маленько запинался, когда разволнуется... А тут и вовсе.
   - Когда - вовсе?
   - Не помню, милок.
   - И все-таки. С какого времени вы перестали понимать, о чем он говорит?
   - Да уж порядочно.
   - Со вторника? С девятого числа?
   - Может, и со вторника.
   - Пожалуйста, постарайтесь вспомнить.
   - Ни к чему мне, милок. Я их, дни-то, давно не разбираю.
   - Примерно - неделю назад?
   - Примерно?.. Может, и так.
   - А почему врача не вызвали?
   - Их дозовешься, - с сердцем сказала Тужнлина. - А придет - костолом.. Только хуже наделает.
   Или в карету упрячут. А то и вернут - в гробу.
   - Хотите, я вызову?
   - Себе вызывай! А мы уж как-нибудь... прежде смерти не помрем.
   - Лечите?
   - А ты как думал? Бросили?
   - Травами? Отварами?
   - И травками. Где и сальца нутряного вотру. Припасла. Заговор знаю.
   - И помогает?
   - Прицепился, - всплеснула руками Тужилина. - Тебе какое дело? Ты кто мне - сват?
   - Ему уход нужен..
   - Ага. А я, значит, его брошу... Не бойся, не обижен. Вон на руках таскаю, а он не грудной. Кто ж так в: больнице за ним ходить станет? Швырнут на грязную койку, да и позабудут.
   - Извините, Евдокия Николавна. А вы ему - кто?
   - Баба с возу.
   - Я интересовался в деревне... Последние шестьсемь лет вы проживаете здесь постоянно.. У меня верные сведения?
   - Наболтали, паразиты.
   - Без прописки?
   - Арестовывать будешь? Или штраф пришлешь?
   - Не сердитесь, Евдокия Николавна. Меня интересует характер ваших отношений.
   - Какой еще к шутам характер?.. Два старика. Помогаем друг дружке вдвоем все ж полегче. Его дети бросили, разъехались по БАМам своим да по тундрам, а у меня и вовсе никого не осталось. Всех родичей пережила, никак не помру. Из Барановки я. Тут недалеко, верст пятнадцать. Там дом у меня пустой стоит. Давно б продать надо, да Пашенька не советует. Пенсию там получаю.
   - Почему не зарегистрировали брак?
   - Ту-у - брак. Еще спроси, почему венчаться не пошли. Милый ты мой. Того и гляди, со дня на день хлопнемся. Мы ж не живем, мы смерти дожидаемся...
   Если Пашенька вперед помрет, я одна и часу жить не стану.
   - А дом у вас справный.
   - Да чего ж ему не быть справным? Не ленивые мы, копаемся помаленьку. Пашенька дерево любит. Чуть полегчает, сейчас опять пилить да строгать, опять себе напридумает. Тем и держится. А так-то он хилый. То спину прихватит, то ноги не ходят. Вот и отпаиваю.
   - На память не жалуетесь?
   - Да какая память, милок? Ни капельки не осталось.
   - Скажите, Евдокия Николавна, в тот день, во вторник, Павел Никодимыч из дома уходил?
   - И тот все про вторник спрашивал... Не знаю, милок, не помню. У нас заведено - дачники после выходных съедут, он утречком в лес ходит.
   - Зачем?
   - Своя у него надобность. Любит. Вот и ходит.
   Грибков наберет, ягод.. Глядишь, какую осинку припрет.
   Сам еле живой, а прет..
   - Таким образом и отстроился?
   - Ах, нехорошо думаешь, - осуждающе покачала головой Тужилина. - Тот, что до тебя приходил, аккуратнее спрашивал... Ветеран он у нас. Человек заслуженный, ему и выписывают. И трактор дадут... Он по любви строит.
   - В лес ходит - с топором?
   - А?
   - С топором, спрашиваю?
   - Как же без топора, ежели надумал срубить? С ним.
   - А сейчас он где?
   - Кто?
   - Топор.
   - Аа... Топор-то... Здесь, где ж ему быть. У сарая на чурбачке. Я завчорась курицу им зарубила.
   - У вас и куры есть?
   - Держим... Бульончик сварила. И второе Пашеньке... Да он, видишь, не ест ничего. Измучилась.
   - Мы посмотрим на топор, вы разрешите?
   - Валяй гляди, коли делать нечего... Там заодно полешко мне разруби, а то не совладаю никак. Сучковатое попалось.
   - Полешко?
   - Я говорю, может, подтопить придется. Вон у тебя помощники какие бравые - расколют?
   - Хорошо. Чуть позже. А пока вот что скажите мне, Евдокия Николавна. В тот день, когда слег, Павел Никодимыч принес что-нибудь в дом?
   - Не донес. По дороге бросил. Бегала - подобрала. Березка молоденькая.
   - Тоже у сарая лежит?
   - Не, милок. Распилила да сожгла. Ему она ни к чему, а мне мешалась. Сухонькая. Я ее мигом, - Тужилина вдруг осеклась и встала руки в боки. - А чтоито ты мне все мелкие вопросы задаешь? Ишь, какой дотошный. Про березку, про топор. Зачем тебе?
   - Хорошо. Будут вам вопросы и покрупнее, - Изместьев пересел поближе к свету, к лампе.. - Вы сказали, Павел Никодимыч воевал?
   - У, орденов - на подушке не помещаются.
   - И характер - боевой, соответствующий?
   - Может, и был когда. А теперь... на печи воюет. С тараканами.
   - Какой он? В двух словах. Злой? Добрый? Жадный?
   - Что ты. Окстись - какой злой. Не-е-ет. Он жалостливый... Может, и вспыхнет иной раз... Сердится, когда обижают.
   - Вас?
   - Зачем меня? Я сама кому хошь... так махану, что не обрадуется.
   - Стало быть, сердится? Не может видеть, когда с кем-нибудь поступают несправедливо?
   - Вроде так. Верно.
   - И как в таких случаях поступает?
   - Кипит... Ой, да куда ему. Думает, воевало не растерял. Пошумит, да и за бок схватится.
   Изместьев приподнялся.
   - Евдокия Николавна, мы немного побеседуем с хозяином дома? Не возражаете?
   - Он же, - запнулась Тужилина. - Иль из памяти вон?
   - Не волнуйтесь, мы не забыли.
   - Милок, - не на шутку встревожилась она. - Ты и впрямь что-то худое задумал?
   - Нам необходимо побеседовать.
   - Это как же - больного терзать?
   - Не повредим, - сказал Севка.
   - Э-ка, не повредим. Нет! - отрезала она. И ускользнула в комнату, прикрыв за собой дверь. - Нельзя! Не пущу!
   9
   - Стало быть, так, - выключив магнитофон, негромко сказал Изместьев. Приступаем к самому главному. Напоминаю. Действовать осмысленно, сообща...
   И еще немного теории. Преступлению всегда сопутствует аффект. Если преступник новичок - а в этом у меня уже нет сомнения, - то в психике его под влиянием аффекта происходят существенные отклонения. Изменяется мыслительный процесс, скорость и правильность ответов, реакций организма, по-другому распределяется внимание, иначе закрепляются и сохраняются навыки и тому подобное. И, что особенно важно, остаются следы преступления. В заметной форме. И наша с вами задача - вызвать аффективные следы, суметь проследить ик и зафиксировать.
   - Не потянем, - сказал Иван.
   - И откуда вы все знаете? - Севка весь вечер восхищался новым знакомым.
   - Набор слов, - продолжал Изместьев. - По очереди, строго по одному. Там, в сторожке, вас интересовало, зачем я исписываю лист. Причем разными, будто бы не связанными друг с другом словами. Теперь понятно?.. Он отвечает. Тоже словом. Любым. Первым попавшимся, какое придет в голову. Мы с вами фиксируем время и степень волнения... Метод ассоциативный... Если предъярляется обыкновенное слово, не связанное с печальным событием, то и отвечает он обыкновенно. Строго детермннированно-здесь нет ничего случайного...А вот когда предъявляется слово, которое вызывает аффективное воспоминание, тогда, во-первых, все сильно тормозится. Во-вторых, ответ с явными признаками возбуждения. Заминки, многословие. Ответ, как правило, примитивнее, чем обычно. И в-третьих - окрашенная реакция... Кроме того, словесный ответ напрямую связан с мышечным действием. Надо бы измерять еще и усилие - например, нажим руки. Простенький прибор. При возбуждении сила сжатия увеличивается, и стрелка дрожит, скачет или плавно идет вверх. К сожалению, прибора у нас с собой нет, и поэтому, Ваня, возьмешь его руку в свою - вот так - и последишь, что с нею будет происходить. А ты, Всеволод, помимо магнитофона, будешь еще и записывать его ответы.
   - Он же не говорит.
   - Это моя забота, В крайнем случае, постараюсь прочесть по губам. Ваше дело - точно фиксировать.
   Вот ручка, бумага. И не забудьте про магнитофон, надо вовремя перевернуть кассету... Кажется, ничего не упустили... Пошли?
   - Что-то неохота, - замялся Иван.
   - Вот это новость. Почему?
   - Фигня какая-то.
   - Ага, - смущаясь, поддержал приятеля Севка. - Вообще-то похоже на издевательство.
   - Ну, богатыри, - возмутился Изместьев. - Приехали... Я же вас предупреждал.
   - А если окочурится?
   - Исключено.
   - Да ну, - упрямился Иван. - Неохота.
   - Послушайте, молодые люди. В конце концов, это необходимо прежде всего вам. Подумайте хорошенько.
   Иного способа доказать его вину нет.
   - А мы не видели, как он убивал.
   - Еще не легче... Вы мне не верите? Тогда зачем мы сюда пришли?
   - Да верим, - кисло сказал Севка. - Верим.
   - Ведь главное, чего мы добиваемся: его почти наверняка не смогут судить. В результате - некого судить! Вы понимаете? Не-ко-го!
   - Ладно, - сдался Иван. - Аида.
   И они понуро направились в комнату.
   10
   Тужилина молилась в красном углу.
   - Евдокия Николаевна, нет ли у вас каких-нибудь дел по хозяйству?
   Тужилина за спиной показала Изместьеву кукиш.
   - Понятно, - сказал Изместьев. - Бастуем, - и пододвинул табурет к постели больного. - Павел Никодимыч? Как вы себя чувствуете?
   Иван устроился с магнитофоном у изголовья, а Севка, оседлав лавку у окна, старательно разгладил перед собой лист бумаги и в ожидании начала смачно прихлопнул его ручкой.
   - Господи, - прошептала Тужилина. - Что надумали?
   - Я попрошу вас выйти.
   - А что ты распоряжаешься? Ишь. Я в своем доме нахожусь.
   - Никто не должен нам мешать. Ни вопросов, ни просьб - ничего. Тишина мертвая, как во время операции. Вы способны выдержать, Евдокия Николаевна?
   - Черти вас принесли.
   - Все! Тишина! - Изместьев склонился к больному.
   Иван включил магнитофон.
   - Павел Никодимыч, вы меня слышите?.. Извините, что беспокоим, но дело неотложное... Помогите следствию... Человек вы с опытом. Воевавший... Нам необходимо выяснить... что с вами случилось?
   Бескровное лицо Хопрова оттеняла испуганная улыбка. Он не понимал, ни кто перед ним, ни что происходит.
   - Хорошо. Мы поступим следующим образом... Вы меня слышите?.. Я буду называть вам слова. Строго по одному. А вы попробуйте ответить. Спокойно. Как сможете. А я постараюсь понять... На каждое мое слово.
   Очень просто. Ну, например. Я говорю "небо", а вы - "голубое" или "чистое", или "с облаками". Первое, что придет вам в голову... Договорились?
   Тужилина бессильно опустилась на табурет:
   - Что хотят, то и творят... Власти называются.
   - Итак, Павел Никодимыч. Никакого волнения.
   Мой помощник возьмет вашу руку... Так. Великолепно... Начнем. Первое слово: "стол".
   Хопров пусто, непонимающе смотрел на Изместьева.
   - Я говорю: "стол". А вы должны ответить - какой. Или как стоит. Все равно - дубовый, широкий, колченогий. Любое слово, какое взбредет вам в голову. Первое попавшееся. Ну? "Стол".
   У больного дрогнули губы.
   - Так. Очень хорошо, Павел Никодимыч, - Изместьев почти накрыл собою Хопрова, впившись глазами в его вялые губы, жадно, алчно вслушиваясь в невнятные робкие звуки. - Кажется, уловил... Записывайте, Никитич: "сам". Правильно, Павел Никодимыч? Вы сделали стол своими руками?
   Глаза Хопрова медленно оживали. Он благодарно, е легким удивлением посмотрел на Изместьева. И впервые - вполне осмысленно.
   - Браво. Лед тронулся. Дальше "окно".
   Тужилина истово перекрестилась несколько раз.
   - Как?.. Не разобрал... "На стене"?.. А, догадался. "Настежь". Записываем: окно - настежь... Превосходно. "Пища", еда.
   Хопров чуть слышно подмыкивал, старательно сминая губы.
   - "Вор"?.. Нет... "Вертит"?.. Спокойнее, не торопитесь... А... Все-все... Надо же. "Воротит". От еды - воротит... Дальше: "сад"... Так, так... Умница, Павел Никодимыч... "Наш". Ответ - "наш"... Теперь "земля"... Как?.. "Одна"?.. Не угадал... Ааа... "Родная".
   Родная земля. Очень хорошо... А вот такое слово, Павел Никодимыч. "Дерево".
   По лицу Хопрова пробежала хмурь. Он растерянно смотрел на Изместьева.
   - Легкий нажим?
   - Да, - ответил Иван.
   - Хорошо... Записываем: "дерево".
   - Чего? - не понял Севка. - Было же "дерево".
   И опять?
   - Именно. Не отвлекайте... Следующее слово: "тропа"... Так... Хорошо. Ответ: "ухожу". - Изместьев возвысил голос. - Дальше - "война"!
   Хопров насупил брови и взморщил лоб. И отвечал чуть громче.
   - Дрожание, - сказал Иван.
   - Вижу, вижу... Записывайте: "будь проклята". Записали? Теперь "опушка"!
   - Дрожит.
   - "Опушка"!
   Глаза Хопрова вспыхнули и тотчас потускнели. На лице его медленно, как на фотобумаге под проявителем, проступал страх.
   - "Пушки"? Я правильно понял?.. Ясно. Запишите: "пушки"... И еще одно: "березовый знак"!
   Хопров резко дернулся. И захрипел.
   - Спасибо, достаточно, - быстро сказал Изместьев и положил руку на плечо больного. - Успокоились.
   Все хорошо. Успокоились. Вы молодчина, Павел Никодимыч. Там, где задержка с ответом, отметьте галочкой. Напротив слова. Не затруднит? Кстати, и техника может отдохнуть.
   Иван надавил на клавишу.
   - Пашенька, - сокрушенно закачалась Тужилина, засматривая на кровать. Пашенька, - и вдруг бросилась на Изместьева с кулаками. - Черти с рогами! Мучители! Изверги!
   Изместьев был настолько измотан допросом, что даже не защищался нелепо выставил руки и отклонился, оберегая лицо.
   - Никитич, - попросил он.
   Иван нехотя приподнялся, обхватил разъяренную женщину сзади и стиснул.
   - Придется обеспечить безопасность, - сказал Изместьев. - И тишину.
   - Попробуем.
   Тужилина ругательски ругалась и сопротивлялась отчаянно.
   - Бабун-я дорогая, - оторвав от пола, Иван покружил ее, как малого ребенка. - Смирно. Не бузи.
   Она рычала, сучила ногами, пыталась его укусить.
   - Я кому сказал?
   Севка выхватил из запечья веревку, и вдвоем они вынесли ее на веранду.
   Вскоре крики там прекратились.
   11
   - Ничего страшного, Павел Никодимыч. Не волнуйтесь, - успокаивал Хопрова Изместьев, платком вытирая шею, лоб, потные ладони. - Скандал нам сейчас ни к чему. Вероятно, беседа наша не для женских ушей. Вы согласны?.. Пусть Евдокия Николаевна займется хозяйством.
   Вернулись ребята. Иван был туча тучей.
   - Завязываем,что ли?
   - Никитич! Держите себя в руках.
   - С тех пор как с вами связался, я только этим и занимаюсь.
   - Потерпите, осталось немного. Еще один акт.
   - Ладно, Иван, - сказал Севка. - Первый тайм мы уже отыграли.
   Иван раздраженно уселся на табурет.
   - Ну? Врубать?
   - Павел Никодимыч, Вы отдохнули?.. Продолжим?.. Итак: "озеро".
   Хопров смотрел на Изместьева пугливо и недоверчиво. - Внимательнее. Прошу вас, Павел Никодимыч. "Озеро"... Так. Хорошо. Спокойнее... "Изгиб"?.. Нет?.. Вот оно что. Записываем, "гибель, гибнет". Слышите, товарищи? Озеро гибнет... Прекрасно. Поедем дальше. "Небо".. Что?.. "Мало"? Как это - мало?.. А впрочем... Запишите: неба - мало... Так. Теперь - "ложь"... Прекрасно... "Противно". Запомним. Вам противна всякая ложь... "Боль"... Так. Пишите: "ерунда"... Замечательно, Павел Ннкоднмыч, очень хорошо, - и снова возвысил голос: - "Молодежь"!
   - Нажим.
   - Правильно, так и должно быть... Не торопитесь...
   "Надо"?.. Что-что?.. "Надо есть"?.. "Хуже горя"?.. Не понимаю, какое-то длинное слово... А, вот оно что. Запишите: "надоела хуже горькой редьки". Про вас, между прочим... Хорошо, Павел Никодимыч. Спокойно. Мы движемся к финишу. Еще немного... "Собака"!
   - Дрожит,
   - Вижу... "Да". Запишите: "да"... "Сторож"!
   - Нажим. Сильный нажим.
   - "Низость"!
   - Нажим.
   - Он отвечает: "да". Все время одно и то же: "да, да"... "Плач"! Плач взрослого человека. "Плач"!
   - Дрожит. Сильно. Нажим.
   - Он вспомнил. Видите? - воскликнул Изместьев. - Он все вспомнил! Мы были правы! Вспомнил! - Лицо его победно высвстилось. - Запишите: "лай". "Плач - лай"... Ax, какой же вы молодчина, Павел Никодимыч... "Издевательство"!
   - Сильное дрожание. Очень сильное.
   - "Атака"!
   Хопрова качнуло в сторону. Он крупно задрожал.
   - Нажим! Сильный нажим!
   - "Удар"!
   - Он просто каменный!
   - "Я". Запишите: "я, я".
   В глазах Хопрова мелькнул безумный злой сверк.
   С неожиданной силой он выдернул у Ивана руку и, хрипя, попробовал приподняться.
   - Хана, - вскочил Иван. - Не могу больше! Пошли вы...
   - Достаточно, все, - торопливо заговорил Изместьев. - Все. Это все. Успокойтесь. Извините нас, Павел Никодимыч. Успокойтесь. Прилягте, пожалуйста, - он обнял Хопрова за плечи. - Вы даже не представляете, как нам помогли. Все. Больше не будем. Спасибо вам. Большое спасибо. Ложитесь, отдыхайте. Сейчас придет Евдокия Николаевна...
   - Сваливаем?
   - Минутку. Там пленка осталась?
   - Навалом.
   - Запишем сюда же. Недостающее, - сказал Иэместьев. - Чтобы ни у вас, мои дорогие, ни у Кручинина - никаких сомнений. Последний штрих.
   12
   - Мужик! Эй! Обожди!
   - Не слышишь, что ли? - Притула грубо развернул меня за плечо. - Охамел тут совсем?
   - В чем дело? Что вы хотите?
   - В лоб тебе закатать. Желаешь? Могу.
   Залаяла Цыпа. Некстати весьма.
   - Свянь, - сказал Агафонов. И мне: - Извини, батя. Нормально. Ты кто? Не сторож случайно?
   - Что вы хотите?
   - "Жигулевича" не видал? Белый такой, грязью заляпанный. Не видал?
   - Здесь? На пруду?
   - Сам из деревни?.. Ладно, неважно. Вон наше Привольное. Вторая хата с краю. Там "Жигулевич"
   стоял. Два дня.
   - А сейчас тю-тю, - разъяснил Притула.
   - У вас украли машину?
   - Допер.
   - Сочувствую.
   - Ты же ходишь здесь. Не видел, когда уехала?
   - А сами вы? Ничего не слышали?
   - Спали мы, батя. Черт.
   - По ночам, молодые люди, я тоже сплю. Утром делал обход. Тем не менее при всем желании я не мог видеть, кто и когда уезжает из вашей деревни. Не мой объект. Да и видел бы, не отложил в памяти. Ни к чему.
   - А ты кто вообще-то? Правда, сторож? Разговариваешь как-то не по-советски.
   - Может быть, я пойду? С вашего разрешения.
   Не понимаю, отчего мои слова так задели Притулу.
   Он вышел из себя.
   - Мы не люди для тебя, да? Брезгуешь, да?.. Уу.
   Чпокнул бы промеж глаз.
   - Не заводись. - Агафонов сдерживал приятеля как мог.
   - Заткни собаку!
   Цыпа, как на грех, лаяла взахлеб.
   - На нервы действует!
   Агафонов решил ее приманить.
   - Кыс. Кыс. Иди сюда. Воротничок сделаем. Шапочку. Не бойся. Иди.
   Я закричал:
   - Цыпа! Не подходи! Чужой! Цыпа!
   - Прикрой варежку!
   - Цыпа! Убегай! Уходи!
   - Умолкни,тебе говорят! Тварь.
   - Цыпа! Домой! Беги, Цыпа! Домой!
   Притула сбил меня с ног.
   - Лежи и не дрыгайся. - Коньячным перегаром он дышал мне в лицо.
   Я услышал жалобный собачий взвизг. А потом увидел Агафонова. Он нес мою Цыпу, одной рукой держа ее за загривок, а другой, как намордником, прихватив ей пасть, чтобы она не кусалась.
   - То-то же, - Притула пнул меня и отпустил.
   - Сволота, - сказал Агафонов. - Представляешь? Цапнула... Больно, зараза.
   - Отпустите, - говорю. - Прошу вас.
   - Заныл.
   - Что мы вам сделали?
   - Разговаривать не умеешь.
   - И она тоже, - сказал Агафонов. - Сейчас камушек на шею и в воду. Как думаешь, выплывет?
   - Лафа, - радовался Притула.
   - Не делайте этого.
   - Тебя не спросили. Дохлятина. Вшиварь. Во - понял?
   - Молодые люди... Предупреждаю.
   - Славка! - Агафонов заметил, что я достал поводок.
   - А, ты так?
   Я бросился выручать пса. Притула подсек меня, сбил с ног. Придавил и стал выкручивать руку. Я вскрикнул от боли.
   - Дай я ему врежу! - Агафонов схватил Цыпу за задние ноги и размахнулся. - Смотри, козел!
   Цыпа извивалась, визжала и плакала.
   - Прошу вас... Не делайте этого.
   - Ка-а-ак шарахну сейчас!
   Я пополз к нему на коленях.
   - Прошу... Только не это... Все, что хотите... Меня. Лучше - меня... Пожалуйста. Прошу вас.
   - Во дает.
   - Ну, пожалуйста... Я вас очень прошу.
   Цыпа охрипла от визга и лая.
   - Штуку даешь?
   - Что?
   - Стольник, чего, - объяснил Притула.
   - Деньги? Сто рублей?.. Боже мой, да конечно. Найду. Непременно найду. Я займу.
   - Где ты займешь-то? Займет он.
   - Сейчас надо, батя.
   Я говорю:
   - С собой таких денег не ношу. Но я найду. Сегодня же. Можете мне поверить. Соберу. Отдам.
   - Не, - сказал Агафонов. - Деньги на бочку.
   Тотальное унижение. Я просил их, умолял, уговаривал.
   - Пойдемте. Здесь рядом. Отдам все, что у меня есть. Слышите? Все. Деньги, книги, магнитофон, приемник, одежду.
   - Ха, - сказал Притула. - Мы пойдем, а там нам - крышка.
   - Лесом. Никто не увидит.
   Агафонов поднял над головой несчастную Цыпу.
   Самое страшное, как я теперь понимаю, что он играл в это, радовался, как ребенок.
   - Раз!.. Считаю до трех. Раз!
   От безвыходности, от беспомощности я буквально завыл.
   - Не-е-ет!
   - Два!.. Два с половиной!
   - Не-е-ет! - Я катался у него в ногах. - Не-е-ет!
   - Два с половиной!.. Три!
   Он с размаху ударил ее оземь. Она страшно, коротко взвизгнула. И затихла.
   Сердце у меня зашлось. Я перестал испытывать страх. Я должен разорвать их на куски, чего бы мне это ни стоило. Я задушу их. Сейчас. На месте. Вот этими самыми руками.
   И тут я сначала... даже не увидел, а скорее услышал... Хряск. Мощный глухой удар. Сзади. По спинам им, по головам. Наотмашь.
   Кто? Откуда?
   Это было так неожиданно.
   Старик. В глазах гнев и безумие, в руках толстый березовый кол.
   Крики, стоны. Кровь.
   Он добивал их... Мой избавитель... Павел Никодимыч Хопров... Он защищал человека, которого никогда прежде не видел, не знал.
   Но тогда я испытывал только ужас... Кажется, чтото кричал. Не помню. Ушел ли я, уполз, убежал? И как вынес Цыпу? Ничего не помню.
   Бедный старик...
   13
   За стеной что-то звякнуло и разбилось.
   - Бабуля хулиганит, - сказал Севка. - Хорошо привязал?
   - К лавке.
   - Сиди. Не убежит.
   Изместьев вынул кассету.
   - Вот. Те""ерь вам известно все. Пожалуйста. На ваше усмотрение. Я свое слово сдержал. Можете действовать дальше.
   - Сгодится, - Севка сунул кассету за пазуху.
   - Приморили, - показал Иван на Хопрова. - Уснул наш хозяин.
   - Герой.
   - Поехали?
   - Минутку, - попросил Изместьев. - Что вы решили?.. Мне важно знать, чтобы как-то располагать своим временем... Приготовиться... Когда вы передадите кассету следователю?
   - А хоть завтра.
   - Что ж... будь, что будет, - задумчиво сказал Изместьев. - Н-да... Я был на что-то годен в этой жизни... Прощайте, молодые люди. - Он промокнул платком потный лоб. - Кстати, вы смело можете показывать на меня. Я вас увлек, убедил, спровоцировал. Это моя идея - допросить больного старика. Все организовал и осуществил я один, а вы лишь при сем присутствовали. Вы - свидетели, зрители, понятые. Вы следили за тем, чтобы эксперимент проводился по возможности корректно. И только. Договорились?