Весной 1862 года в столице произошло несколько серьезных пожаров. Реакционная пресса обвиняла в них «нигилистов» (тон прокламации «Молодой России» не исключал, что ее авторы могут прибегнуть к поджогам). Радикалы возражали, заявив, что это работа провокаторов правых, и утверждали, что в некоторых провинциальных городах помещики сами поджигали дома, чтобы не допустить освобождения крестьян. Так это было или нет (деревянные дома не обеспечивались необходимой защитой от пожаров), но началась активная кампания против революционеров; известные или предполагаемые зачинщики были взяты под усиленный надзор. Власти закрыли публичные читальные залы, несколько школ и петербургский шахматный клуб, все те места, которые предположительно были отравлены духом нигилизма и являлись местом встреч радикальной интеллигенции. «Современник» на восемь месяцев был запрещен. Чернышевский, давно находившийся под надзором Третьего отделения, был, естественно, арестован. Пока шло «расследование», он провел два года в Петропавловской крепости. С юридической точки зрения ему не могли быть предъявлены никакие обвинения в подрывной деятельности. Наконец, с помощью сфабрикованных доказательств, в 1864 году был оглашен приговор: Чернышевский приговаривался к семи годам каторжных работ. В действительности же только в 1883 году Чернышевскому, сильно подорвавшему здоровье на каторге, было позволено вернуться в Европейскую Россию.
Перед отправкой в ссылку Чернышевского подвергли «гражданской казни». Эта варварская процедура проходила в присутствии публики. Осужденный с табличкой «государственный преступник» на груди всходил на эшафот. Его привязывали к позорному столбу и зачитывали приговор, после чего преступник вставал на колени и над его головой ломали шпагу. Затем, закованного в кандалы, его возвращали в тюрьму. По-разному описывается реакция зрителей на «казнь» Чернышевского. Большинство очевидцев подтверждали, что некоторые представители интеллигенции аплодировали Чернышевскому во время этого ужасного испытания. Но есть одно свидетельство, что группа рабочих освистала заключенного. Для масс Александр все еще был царем-освободителем.
История мученичества Чернышевского объясняет чувство некоторой неполноценности, которое русские либералы всегда ощущали в отношениях с многочисленными радикально настроенными соотечественниками. Перед лицом многочисленных жертв и страданий казалось недостойным осуждать революционера за безрассудность или останавливаться на художественных недостатках его литературного творчества. Этот кроткий человек одержал победу не только над режимом, который ненавидел всеми фибрами своей души, но и над умеренными, которые осуждали его убеждения. Чернышевский, его соратники и последователи, по-видимому, заставили власти действовать теми же варварскими методами, которые свели к минимуму значимость основных социально-политических реформ времен правления Александра, и тем самым препятствовали просвещению и конституционализму, сулившим спасение России.
Находясь в заключении в Петропавловской крепости, Чернышевский написал роман «Что делать?». Поскольку роман сыграл важную роль в формировании русских революционеров и во многом объясняет психологию политического радикализма 60-х годов, следует остановиться на нем более подробно.
Если бы не натурализм, «Что делать?» имеет все основания считаться слабым романом: нежизненные ситуации и характеры, отсутствие литературного стиля, излишняя нравоучительность и морализирование. Полученное Чернышевским духовное образование объясняет бесконечные призывы, разглагольствования и намеки «проницательному читателю», что невыносимо даже для наиболее терпеливых читателей. Роман вышел в период наибольшего расцвета русской прозы, и немудрено, что современного читателя удивляет его шумный успех. Эта бессмысленная, скучная и пустая книга вызывала глубокий интерес у молодого поколения, которое сравнивало ее с произведениями Толстого, Тургенева, Достоевского и других необычайно талантливых и интересных писателей, находившихся в расцвете творческих сил. Понятно, что радикалы были вынуждены защищать роман Чернышевского. Герцен, чувствуя определенную ответственность за арест Чернышевского, похвалил роман за «удачные намеки». Признанный в России теоретик марксизма Плеханов обвинил критиков романа в «мракобесии». Некоторые, не имея художественного вкуса, утверждают, что роман «Что делать?» нельзя сравнивать с «Анной Карениной», но можно с романами Вольтера. Но сравнение с «Кандидом» так же немыслимо, как и с шедевром Толстого. Однако Плеханов писал: «Мы все вынесли (из романа) невероятную силу и веру в лучшее будущее». И далее: «С момента, как в России появился печатный станок, и до настоящего момента Плеханов писал это в конце XIX века ни одна печатная книга не имела такого успеха, как «Что делать?».[41]
В основе романа лежит история «новой женщины», Веры Павловны. Мать героини – злобная, неискренняя женщина, а отец – слабовольный, пресмыкающийся перед начальством и женой. У воспитанной в деградирующей буржуазной среде Веры удивительным образом развивается социальное сознание и независимость. От попытки матери выдать ее замуж за богатого, пошлого… дрянноватого бездельника ее спасает счастливый случай в лице нищего студента Лопухова, подрабатывающего частными уроками. Лопухов женится на Вере, спасая ее от ненавистного окружения, вытаскивая из «подвала». Совершенно ясно, что Лопухов является «новым человеком», сторонником «разумного эгоизма», носителем передовых идей в части эмансипации женщин и брака. Союз Лопухова и Веры всего лишь формальность в глазах закона. У каждого своя спальня, каждый может принимать друзей, не заручаясь согласием другого. Все разговоры, всякое общение проходят на нейтральной территории, в гостиной, где они собираются, пьют чай и ведут бесконечные разговоры на темы житейской философии. Конечно, это брачное сосуществование время от времени нарушается интимными отношениями, но не это главное. Их брак – один из тех условных союзов, которые в 60—70-х годах «передовые» девушки заключали ради того, чтобы избежать родительской опеки, и в которых «муж», по крайней мере теоретически, не предъявлял никаких требований к «жене». Нет ничего странного в том, что Вера Павловна влюбилась в лучшего друга Лопухова, тоже «нового человека», Кирсанова. Лопухов оставляет жену, чтобы она могла вместе с его лучшим другом обрести супружеское счастье, и геройски пускает себе пулю в лоб. Он действительно это делает? Сначала Веру Павловну, а затем и читателя уговаривают, что Лопухов инсценировал самоубийство и уехал за границу. В книге роль греческого хора отведена нашему другу Рахметову. Это он объясняет печальной «вдове» великодушный поступок мужа, советует отправиться к настоящему возлюбленному и ругает, что, погрузившись в личные проблемы, она пренебрегает общественными обязанностями. Конец истории? Нет. Спустя несколько лет на сцене появляется таинственный «североамериканский» Бьюмонт и женится на пациентке Кирсанова, ставшего к этому времени известным врачом. Молодожены поселяются вместе с Кирсановыми и «живут ладно и дружно, и тихо и шумно, и весело и дельно». Проницательный читатель не нуждается в пояснении, кем в действительности был этот подозрительный североамериканец.
Этот короткий пересказ, конечно, не может полностью передать особый аромат романа. Его второстепенные персонажи не менее примечательны, чем главные. Отвратительная мать Веры, единственный персонаж книги, обрисованный с некоторой художественностью, воплощает всю жестокость и грубость своего класса. В романе есть проститутка, сохранившая «благородные свойства человека», которую Кирсанов убеждает сменить беспорядочные связи на более стабильное положение и бросить пить. Затем он сам снисходит до того, чтобы жить с ней, но, поскольку Кирсанов был предназначен автором для Веры Павловны, несчастная жертва буржуазного общества должна была умереть от туберкулеза. Она умирает счастливой (этому способствовала работа в швейной мастерской) и вверяет своего бывшего любовника Вере Павловне.
Скрытое насилие проходит лейтмотивом через всю книгу. Всему причиной «новые люди», но они в состоянии позаботиться о себе. «Какой человек был Лопухов? Вот какой…», и Чернышевский повествует о встрече своего героя с «осанистым» человеком.
«В то время у Лопухова было правило: кроме женщин ни перед кем первый не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «Что ты за свинья, скотина», – готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и стоит над ним, и говорит: «Ты не шевелись, а то дальше протащу, где грязь глубже». Проходили два мужика, заглянули, похвалили; проходил чиновник, заглянул, не похвалил, но сладко улыбнулся…»
Этот отрывок сказал нам больше, чем несколько политических эссе, вместе взятых.
То, что могло быть названо прямой социально-политической пропагандой, скрыто в романе «Что делать?» с обычной для Чернышевского осторожностью. Но, несмотря на это, непонятно, как книга, полная намеков на социализм и революционные настроения, прошла цензуру. «Новые люди», конечно, социалисты. Вера Павловна организует швейную мастерскую, где девушки вместе живут, работают и делят прибыль; чем не фаланстер Фурье? Важную роль играют промежуточные эпизоды, сны Веры Павловны, в которых в полной мере предстают картины будущего, лучшего мира.
В одном из снов (в четвертом) Вера Павловна видит общество, в котором нет места бедности и насилию, где царит равноправие и, вероятно, нет правительства. Страна – один цветущий сад (совсем немногие в этой утопии будут жить в городах). На том месте, где раньше была пустыня, среди зелени возвышаются прекрасные храмы и дворцы из алюминия и хрусталя. Здесь живет деятельный и веселый народ. «Каждый живет как пожелает». Вечера проходят в танцах и пении, хотя если кто-то хочет, то идет в библиотеку или в музей. В этих картинах утопического социализма находит отражение юношеское увлечение Чернышевского Фурье. Советские историки со вздохом признавали, что в картинах будущего ради утопической, пусть даже и социалистической, идиллии Чернышевский отказывается от материалистических взглядов. Однако его влияние все-таки распространилось на большевизм. Что представляют собой советские Дома культуры и отдыха, как не копии его хрустальных дворцов, где народ весело и интересно проводит время?
В эпилоге романа – сцена шумного веселья. Во главе его таинственная «дама в черном», тут же две счастливые пары героев романа. Для современного читателя эта сцена является полной неожиданностью; он попросту сбит с толку. А вот для современников Чернышевского это аллегория победившей революции, которая согласно историческим подсказкам должна была произойти в 1866 году. Когда в 1866 году стреляли в Александра II, в полицейских кругах обсуждался вопрос о возвращении дела Чернышевского на доследование, но этот нелепый проект был отклонен. Для посвященных книга была полна намеков на революцию, и эта недоговоренность на фоне романтической истории принесла роману ошеломляющий успех.
Книга заслуживает самого серьезного изучения. Подростку она покажется приключенческим романом, полным тайн. В то время этот жанр был чрезвычайно популярен в России, и несмотря на то что в романе нет индейцев, а действие происходит не в Африке, а в России 50-х годов XIX века, есть в этой книге элементы приключенческого жанра. Застрелился или нет Лопухов? У подростка, пытающегося установить подлинную личность Бьюмонта, временами учащается пульс в счастливом ожидании возможной отгадки. Диалоги с проницательным читателем, невероятная сентиментальность в сочетании с реализмом, грустный конец добродетельной проститутки, таинственные политические намеки, счастливый конец – все это волнует юношеский ум, что, вероятно, не под силу «Анне Карениной» или «Братьям Карамазовым».
Интерес людей старшего поколения лежит в другой области. Для них первостепенную роль играло идейное содержание книги – социально-политические свободы и особенно женская эмансипация. Консервативная пресса обрушилась на роман с резкой критикой за непристойный призыв к свободной любви, и это нелепое обвинение, естественно, способствовало возросшей популярности романа. Чернышевский был скучным и сухим моралистом, но обладал немалым достоинством: все, что проповедовал, прежде проверял на практике. Его бы шокировал роман «Любовник леди Чаттерлей», и все-таки моральный принцип Чернышевского – «Не бойтесь быть счастливым» – не слишком отличается от морали Д.Г. Лоуренса в «Любовнике леди Чаттерлей» (последствия индустриализации сказываются на жизни и любви героев). Чернышевский бросает обвинение России, под гнетом которой страдает русский народ и особенно женщины. Правда, леди Чаттерлей никогда не организовывала швейных мастерских.
В романе действуют вымышленные персонажи, хотя в какой-то мере некоторые из друзей-радикалов Чернышевского являются прототипами героев.[42]
Прототипами Кирсанова и Лопухова стали знакомые Чернышевского. Даже образ таинственного Рахметова подсказан неким Бахметьевым. Этот богатый оригинал, появившейся в Лондоне, вручил Герцену деньги на нужды революции и затем бесследно пропал (предполагалось, что он отправился создавать социалистическую коммуну в какой-то пустыне). Итак, фантазии Чернышевского совпали с настроениями радикальной молодежи. При всех своих недостатках он был гением пропаганды; социально-политическая система подверглась критике с его стороны не только потому, что была несправедлива, не только во имя высших философских принципов, а главным образом потому, что мешала счастью людей и удовлетворению их самых насущных потребностей.
Современный проницательный читатель, если захочет пройти своим путем через «Что делать?», будет шокирован одним примечанием, оставшимся незамеченным в споре о сомнительных этических и нравственных достоинствах романа, – это невероятная снисходительность, если не сказать презрение, Чернышевского к обыкновенным людям. Это еще более усугубляется тем, что в романе откровенно говорится о демократии и равенстве, о природной человеческой добродетели. Тем более странно, как просто Чернышевский обнаруживает своего рода интеллектуальный снобизм. «Новые люди» абсолютно уверены, что возвышаются над толпой. «Мы не видели этих людей шесть лет… и не важно, что мы думаем о них теперь; через несколько лет, всего через несколько лет мы обратимся к ним; мы скажем: «Спасите нас», и они все сделают как надо». Умирает Крюкова, спасенная Кирсановым проститутка, и вот как описывает Чернышевский чувства любовника-реформатора: «Прежняя любовь его к ней была только жаждой юноши полюбить кого-нибудь, хоть кого-нибудь. Разумеется, Крюкова была ему не пара, потому что они не были пара между собою по развитию. Когда он перестал быть юношею, он мог только жалеть Крюкову, не больше…» Обычный человек для Чернышевского зачастую полный благих намерений тупица; среди прочего он высмеивает мать Веры Павловны за незнание французского. Чернышевский обвиняет вырождающуюся аристократию столицы, а сам не в состоянии описать древнейшую генеалогию Рахметова. Его пристрастия, подобно многим другим его качествам, и обезоруживают, и ужасают. Создается впечатление, что Чернышевский высмеивает собственные убеждения, основанные на ненависти революционера к миру буржуазии и бюрократии.
Излишне говорить о «влиянии» Чернышевского на Ленина и дальнейшее развитие революционного движения России. Советские историки считают его великим предшественником. Ими движет страстное желание подогнать его под одну из классификационных категорий: кем был Чернышевский, народником или революционным демократом с уклоном в утопический социализм? Они подчеркивают, что при всех его недостатках в истории революционного движения до появления Ленина не было фигуры более значительной. По сравнению с Чернышевским теоретик марксизма Плеханов – холодный резонер. Революционеры «Народной воли», положившие жизнь в борьбе с самодержавием, – романтичные предшественники участников революций 1905-го и 1917 годов. Чернышевский представляет не только идею и намерения революции. Он отражает психический склад революционера: хитрость и простодушие, способность выстоять и причинить страдания, грубость и душевный подъем.
Глава 4
Перед отправкой в ссылку Чернышевского подвергли «гражданской казни». Эта варварская процедура проходила в присутствии публики. Осужденный с табличкой «государственный преступник» на груди всходил на эшафот. Его привязывали к позорному столбу и зачитывали приговор, после чего преступник вставал на колени и над его головой ломали шпагу. Затем, закованного в кандалы, его возвращали в тюрьму. По-разному описывается реакция зрителей на «казнь» Чернышевского. Большинство очевидцев подтверждали, что некоторые представители интеллигенции аплодировали Чернышевскому во время этого ужасного испытания. Но есть одно свидетельство, что группа рабочих освистала заключенного. Для масс Александр все еще был царем-освободителем.
История мученичества Чернышевского объясняет чувство некоторой неполноценности, которое русские либералы всегда ощущали в отношениях с многочисленными радикально настроенными соотечественниками. Перед лицом многочисленных жертв и страданий казалось недостойным осуждать революционера за безрассудность или останавливаться на художественных недостатках его литературного творчества. Этот кроткий человек одержал победу не только над режимом, который ненавидел всеми фибрами своей души, но и над умеренными, которые осуждали его убеждения. Чернышевский, его соратники и последователи, по-видимому, заставили власти действовать теми же варварскими методами, которые свели к минимуму значимость основных социально-политических реформ времен правления Александра, и тем самым препятствовали просвещению и конституционализму, сулившим спасение России.
Находясь в заключении в Петропавловской крепости, Чернышевский написал роман «Что делать?». Поскольку роман сыграл важную роль в формировании русских революционеров и во многом объясняет психологию политического радикализма 60-х годов, следует остановиться на нем более подробно.
Если бы не натурализм, «Что делать?» имеет все основания считаться слабым романом: нежизненные ситуации и характеры, отсутствие литературного стиля, излишняя нравоучительность и морализирование. Полученное Чернышевским духовное образование объясняет бесконечные призывы, разглагольствования и намеки «проницательному читателю», что невыносимо даже для наиболее терпеливых читателей. Роман вышел в период наибольшего расцвета русской прозы, и немудрено, что современного читателя удивляет его шумный успех. Эта бессмысленная, скучная и пустая книга вызывала глубокий интерес у молодого поколения, которое сравнивало ее с произведениями Толстого, Тургенева, Достоевского и других необычайно талантливых и интересных писателей, находившихся в расцвете творческих сил. Понятно, что радикалы были вынуждены защищать роман Чернышевского. Герцен, чувствуя определенную ответственность за арест Чернышевского, похвалил роман за «удачные намеки». Признанный в России теоретик марксизма Плеханов обвинил критиков романа в «мракобесии». Некоторые, не имея художественного вкуса, утверждают, что роман «Что делать?» нельзя сравнивать с «Анной Карениной», но можно с романами Вольтера. Но сравнение с «Кандидом» так же немыслимо, как и с шедевром Толстого. Однако Плеханов писал: «Мы все вынесли (из романа) невероятную силу и веру в лучшее будущее». И далее: «С момента, как в России появился печатный станок, и до настоящего момента Плеханов писал это в конце XIX века ни одна печатная книга не имела такого успеха, как «Что делать?».[41]
В основе романа лежит история «новой женщины», Веры Павловны. Мать героини – злобная, неискренняя женщина, а отец – слабовольный, пресмыкающийся перед начальством и женой. У воспитанной в деградирующей буржуазной среде Веры удивительным образом развивается социальное сознание и независимость. От попытки матери выдать ее замуж за богатого, пошлого… дрянноватого бездельника ее спасает счастливый случай в лице нищего студента Лопухова, подрабатывающего частными уроками. Лопухов женится на Вере, спасая ее от ненавистного окружения, вытаскивая из «подвала». Совершенно ясно, что Лопухов является «новым человеком», сторонником «разумного эгоизма», носителем передовых идей в части эмансипации женщин и брака. Союз Лопухова и Веры всего лишь формальность в глазах закона. У каждого своя спальня, каждый может принимать друзей, не заручаясь согласием другого. Все разговоры, всякое общение проходят на нейтральной территории, в гостиной, где они собираются, пьют чай и ведут бесконечные разговоры на темы житейской философии. Конечно, это брачное сосуществование время от времени нарушается интимными отношениями, но не это главное. Их брак – один из тех условных союзов, которые в 60—70-х годах «передовые» девушки заключали ради того, чтобы избежать родительской опеки, и в которых «муж», по крайней мере теоретически, не предъявлял никаких требований к «жене». Нет ничего странного в том, что Вера Павловна влюбилась в лучшего друга Лопухова, тоже «нового человека», Кирсанова. Лопухов оставляет жену, чтобы она могла вместе с его лучшим другом обрести супружеское счастье, и геройски пускает себе пулю в лоб. Он действительно это делает? Сначала Веру Павловну, а затем и читателя уговаривают, что Лопухов инсценировал самоубийство и уехал за границу. В книге роль греческого хора отведена нашему другу Рахметову. Это он объясняет печальной «вдове» великодушный поступок мужа, советует отправиться к настоящему возлюбленному и ругает, что, погрузившись в личные проблемы, она пренебрегает общественными обязанностями. Конец истории? Нет. Спустя несколько лет на сцене появляется таинственный «североамериканский» Бьюмонт и женится на пациентке Кирсанова, ставшего к этому времени известным врачом. Молодожены поселяются вместе с Кирсановыми и «живут ладно и дружно, и тихо и шумно, и весело и дельно». Проницательный читатель не нуждается в пояснении, кем в действительности был этот подозрительный североамериканец.
Этот короткий пересказ, конечно, не может полностью передать особый аромат романа. Его второстепенные персонажи не менее примечательны, чем главные. Отвратительная мать Веры, единственный персонаж книги, обрисованный с некоторой художественностью, воплощает всю жестокость и грубость своего класса. В романе есть проститутка, сохранившая «благородные свойства человека», которую Кирсанов убеждает сменить беспорядочные связи на более стабильное положение и бросить пить. Затем он сам снисходит до того, чтобы жить с ней, но, поскольку Кирсанов был предназначен автором для Веры Павловны, несчастная жертва буржуазного общества должна была умереть от туберкулеза. Она умирает счастливой (этому способствовала работа в швейной мастерской) и вверяет своего бывшего любовника Вере Павловне.
Скрытое насилие проходит лейтмотивом через всю книгу. Всему причиной «новые люди», но они в состоянии позаботиться о себе. «Какой человек был Лопухов? Вот какой…», и Чернышевский повествует о встрече своего героя с «осанистым» человеком.
«В то время у Лопухова было правило: кроме женщин ни перед кем первый не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «Что ты за свинья, скотина», – готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и стоит над ним, и говорит: «Ты не шевелись, а то дальше протащу, где грязь глубже». Проходили два мужика, заглянули, похвалили; проходил чиновник, заглянул, не похвалил, но сладко улыбнулся…»
Этот отрывок сказал нам больше, чем несколько политических эссе, вместе взятых.
То, что могло быть названо прямой социально-политической пропагандой, скрыто в романе «Что делать?» с обычной для Чернышевского осторожностью. Но, несмотря на это, непонятно, как книга, полная намеков на социализм и революционные настроения, прошла цензуру. «Новые люди», конечно, социалисты. Вера Павловна организует швейную мастерскую, где девушки вместе живут, работают и делят прибыль; чем не фаланстер Фурье? Важную роль играют промежуточные эпизоды, сны Веры Павловны, в которых в полной мере предстают картины будущего, лучшего мира.
В одном из снов (в четвертом) Вера Павловна видит общество, в котором нет места бедности и насилию, где царит равноправие и, вероятно, нет правительства. Страна – один цветущий сад (совсем немногие в этой утопии будут жить в городах). На том месте, где раньше была пустыня, среди зелени возвышаются прекрасные храмы и дворцы из алюминия и хрусталя. Здесь живет деятельный и веселый народ. «Каждый живет как пожелает». Вечера проходят в танцах и пении, хотя если кто-то хочет, то идет в библиотеку или в музей. В этих картинах утопического социализма находит отражение юношеское увлечение Чернышевского Фурье. Советские историки со вздохом признавали, что в картинах будущего ради утопической, пусть даже и социалистической, идиллии Чернышевский отказывается от материалистических взглядов. Однако его влияние все-таки распространилось на большевизм. Что представляют собой советские Дома культуры и отдыха, как не копии его хрустальных дворцов, где народ весело и интересно проводит время?
В эпилоге романа – сцена шумного веселья. Во главе его таинственная «дама в черном», тут же две счастливые пары героев романа. Для современного читателя эта сцена является полной неожиданностью; он попросту сбит с толку. А вот для современников Чернышевского это аллегория победившей революции, которая согласно историческим подсказкам должна была произойти в 1866 году. Когда в 1866 году стреляли в Александра II, в полицейских кругах обсуждался вопрос о возвращении дела Чернышевского на доследование, но этот нелепый проект был отклонен. Для посвященных книга была полна намеков на революцию, и эта недоговоренность на фоне романтической истории принесла роману ошеломляющий успех.
Книга заслуживает самого серьезного изучения. Подростку она покажется приключенческим романом, полным тайн. В то время этот жанр был чрезвычайно популярен в России, и несмотря на то что в романе нет индейцев, а действие происходит не в Африке, а в России 50-х годов XIX века, есть в этой книге элементы приключенческого жанра. Застрелился или нет Лопухов? У подростка, пытающегося установить подлинную личность Бьюмонта, временами учащается пульс в счастливом ожидании возможной отгадки. Диалоги с проницательным читателем, невероятная сентиментальность в сочетании с реализмом, грустный конец добродетельной проститутки, таинственные политические намеки, счастливый конец – все это волнует юношеский ум, что, вероятно, не под силу «Анне Карениной» или «Братьям Карамазовым».
Интерес людей старшего поколения лежит в другой области. Для них первостепенную роль играло идейное содержание книги – социально-политические свободы и особенно женская эмансипация. Консервативная пресса обрушилась на роман с резкой критикой за непристойный призыв к свободной любви, и это нелепое обвинение, естественно, способствовало возросшей популярности романа. Чернышевский был скучным и сухим моралистом, но обладал немалым достоинством: все, что проповедовал, прежде проверял на практике. Его бы шокировал роман «Любовник леди Чаттерлей», и все-таки моральный принцип Чернышевского – «Не бойтесь быть счастливым» – не слишком отличается от морали Д.Г. Лоуренса в «Любовнике леди Чаттерлей» (последствия индустриализации сказываются на жизни и любви героев). Чернышевский бросает обвинение России, под гнетом которой страдает русский народ и особенно женщины. Правда, леди Чаттерлей никогда не организовывала швейных мастерских.
В романе действуют вымышленные персонажи, хотя в какой-то мере некоторые из друзей-радикалов Чернышевского являются прототипами героев.[42]
Прототипами Кирсанова и Лопухова стали знакомые Чернышевского. Даже образ таинственного Рахметова подсказан неким Бахметьевым. Этот богатый оригинал, появившейся в Лондоне, вручил Герцену деньги на нужды революции и затем бесследно пропал (предполагалось, что он отправился создавать социалистическую коммуну в какой-то пустыне). Итак, фантазии Чернышевского совпали с настроениями радикальной молодежи. При всех своих недостатках он был гением пропаганды; социально-политическая система подверглась критике с его стороны не только потому, что была несправедлива, не только во имя высших философских принципов, а главным образом потому, что мешала счастью людей и удовлетворению их самых насущных потребностей.
Современный проницательный читатель, если захочет пройти своим путем через «Что делать?», будет шокирован одним примечанием, оставшимся незамеченным в споре о сомнительных этических и нравственных достоинствах романа, – это невероятная снисходительность, если не сказать презрение, Чернышевского к обыкновенным людям. Это еще более усугубляется тем, что в романе откровенно говорится о демократии и равенстве, о природной человеческой добродетели. Тем более странно, как просто Чернышевский обнаруживает своего рода интеллектуальный снобизм. «Новые люди» абсолютно уверены, что возвышаются над толпой. «Мы не видели этих людей шесть лет… и не важно, что мы думаем о них теперь; через несколько лет, всего через несколько лет мы обратимся к ним; мы скажем: «Спасите нас», и они все сделают как надо». Умирает Крюкова, спасенная Кирсановым проститутка, и вот как описывает Чернышевский чувства любовника-реформатора: «Прежняя любовь его к ней была только жаждой юноши полюбить кого-нибудь, хоть кого-нибудь. Разумеется, Крюкова была ему не пара, потому что они не были пара между собою по развитию. Когда он перестал быть юношею, он мог только жалеть Крюкову, не больше…» Обычный человек для Чернышевского зачастую полный благих намерений тупица; среди прочего он высмеивает мать Веры Павловны за незнание французского. Чернышевский обвиняет вырождающуюся аристократию столицы, а сам не в состоянии описать древнейшую генеалогию Рахметова. Его пристрастия, подобно многим другим его качествам, и обезоруживают, и ужасают. Создается впечатление, что Чернышевский высмеивает собственные убеждения, основанные на ненависти революционера к миру буржуазии и бюрократии.
Излишне говорить о «влиянии» Чернышевского на Ленина и дальнейшее развитие революционного движения России. Советские историки считают его великим предшественником. Ими движет страстное желание подогнать его под одну из классификационных категорий: кем был Чернышевский, народником или революционным демократом с уклоном в утопический социализм? Они подчеркивают, что при всех его недостатках в истории революционного движения до появления Ленина не было фигуры более значительной. По сравнению с Чернышевским теоретик марксизма Плеханов – холодный резонер. Революционеры «Народной воли», положившие жизнь в борьбе с самодержавием, – романтичные предшественники участников революций 1905-го и 1917 годов. Чернышевский представляет не только идею и намерения революции. Он отражает психический склад революционера: хитрость и простодушие, способность выстоять и причинить страдания, грубость и душевный подъем.
Глава 4
Народничество
1861 год открывает беспрецедентный в жизни современного общества период русской истории. Возьмите практически любое широкое политическое обобщение, касающееся периода с 1861-го по 1881 год; оно будет содержать значительную долю правды и все-таки даст искаженную картину происходящего. Указанный период совпал с наибольшей революционной активностью; просвещенные классы были буквально пропитаны идеями социализма и революции. Лихорадкой было охвачено не только студенчество и молодая интеллигенция, но и часть бюрократического аппарата и офицерства. На эти же годы приходится усиление реакции и русского шовинизма. Жестокое подавление польского восстания в 1863 году приветствовалось подавляющим большинством. Главные движущие силы реакции, осуждение западного материализма и либерализма, усиление самодержавия, православия и мессианское видение русской нации получают достойное выражение в журналистской деятельности Каткова, прозе Достоевского и в восторженном приеме той части общества, которая устала от преобладающего положения интеллектуальной жизни левых.
Это не просто исторический период, один из тех, когда происходит разделение на два лагеря: реакционный и революционный. Нет, здесь мы видим возрастание либеральных надежд и устремлений. Это уже новая эра великих реформ. Освобождение крестьян – всего лишь одно из наиболее значительных событий, происшедших в общественной и экономической жизни России XIX века. В этот период была заложена основа местного и регионального самоуправления. Реформы в системе судебных органов зашли так далеко, что антиправительственный критик сделал невольный комплимент, заявив, что новые суды и судопроизводство, с учетом отставания других государственных институтов, напоминают цилиндр на голове дикаря. Военные реформы избавили солдат от вековечного ужаса перед службой. Эти реформы, наиболее фундаментальные в истории России со времен Петра Великого, возбудили аппетит либеральных слоев общества. Стали раздаваться голоса (чаще всего представителей привилегированных классов) о необходимости учреждения народного собрания; в адресованных царю прошениях говорилось о необходимости ослабления или отмены цензуры, об отказе от дискреционной власти, налагающей взыскания без суда и следствия. Но решительный шаг к конституционализму не был сделан, что, вероятно, объясняется не только сопротивлением режима, но главным образом невероятной активностью и особенностями революционной деятельности. Революция нанесла реформам полное поражение, и в результате в выигрыше оказалась реакция.
Если предыдущие революционеры предлагали вовлечь страну в безумные политические споры и конфликты, то нынешние думали совершенно иначе. Можно с уверенностью сказать, что в то время ни в одной европейской стране, кроме России, не было столь аполитичной народной массы, убежденной в преимуществах существующего режима. Конечно, в нерусских частях империи, особенно в Польше, низшие классы томились под гнетом иностранного владычества. Но даже там революционная пропаганда в основном осуществлялась в среде интеллигенции и аристократии. Для огромной массы русского крестьянства молодые радикалы, пытавшиеся расшевелить ее, были всего лишь «господами», которые по собственной прихоти хотели настроить их против защитника и благодетеля – царя.
Но дело не ограничивалось только вопросами, связанными с крестьянством. Ранее уже упоминалось, что представители городского пролетариата, присутствовавшие на «гражданской казни» Чернышевского, выказывали откровенную враждебность по отношению к узнику. Массы не просто неприязненно относились к политическим заключенным, которых подвергали этой унизительной процедуре, их отношение граничило с враждебностью. Только к концу означенного периода рабочие стали проявлять некоторую политическую активность, носившую поначалу невыразительный характер. Советские историки считают началом массовых политических выступлений пролетариата казанскую демонстрацию на площади Казанского собора в Санкт-Петербурге в 1876 году. По имеющимся сведениям, в этой демонстрации участвовало максимум двести – двести пятьдесят человек. Цифры, прямо скажем, не слишком внушительные, если учесть количество жителей, проживавших на тот момент в столице. Справедливости ради следует сказать, что массы слабо откликались на революционно-социалистическую пропаганду.
Чем объясняется такое положение? Может, просто невежеством масс, поглощенных борьбой за существование? Ну что ж, мы готовы поверить писателям, считающим, что причина в революции. Однако подобное объяснение столь же тенденциозно и односторонне, как и то, что предлагают реакционеры: русский крестьянин был беззаветно предан царю и православной церкви. Годы, предшествующие принятию указа об освобождении крестьян (1861), были заполнены крестьянскими волнениями. Следом за объявлением об освобождении количество крестьянских восстаний только увеличилось, и этому есть объяснение. Сложные положения закона привели крестьян в полное замешательство; во многих случаях закон не оправдал их надежд, а только добавил новые обязанности. Новая волна восстаний, инспирированная радикальной интеллигенцией, убежденной, что русский крестьянин рожден для революции, пошла на убыль в 1870-х годах. По сути, крестьянин был скорее консерватором, чем революционером.
Опыт, приобретенный за период с 1861-го по 1881 год, оставил неизгладимый след на русском революционном движении, на личности Ленина и на концепции и развитии коммунизма вплоть до наших дней. Это были годы революционной борьбы.
Радикалы этого исторического периода не просто авторы эссе, каким был Герцен, или распространители социалистических идей, подобные Чернышевскому. Опытный революционер становится активным борцом за революцию, организатором революционных кружков, агитатором в крестьянской среде и (пока еще в редких случаях) среди рабочих. Убедившись в невозможности проведения реформ сверху, он (это относится и к Чернышевскому) разочаровался в проводимых реформах; царь не собирался разрешать народное собрание и давать настоящую свободу крестьянам. Революционера новой формации больше, чем любые реформы, занимают возникающие в его мозгу картины переворота; даже схема построения лучшего, постреволюционного общества отходит для него на задний план. Смерть за идею становится для такого революционера насущной необходимостью.
Расставшись с надеждой на стихийное крестьянское восстание, поскольку «народ» отвергает или не обращает внимания на апостолов революции, новый революционер приходит к мысли о заговоре и политическом терроризме (как мы еще увидим, эти два понятия не тождественны друг другу). Давая показания в суде, революционеры часто заявляли, что пришли к мысли о заговоре или терроризме лишь потому, что не имели возможности легально распространять свои идеи. Они были искренне убеждены в этом. Не нужно обладать особой прозорливостью (революционеры были откровенны в своих показаниях), чтобы понять, что они панически боялись революции в России и изыскивали любые возможности не допустить ее. Не было ли намерения с помощью растущей индустриализации превратить крестьянина в подобие западного фермера и лишить его врожденных коммунистических инстинктов? И если царь даст согласие на систему народного представительства, не решит ли народ, что сражение выиграно, и удовольствуется тем, что его будут представлять юристы и спекулянты, как в Англии и Франции?
Эта погруженность в идею о перевороте приняла вид революционного эготизма. Теоретически молодые радикалы действовали ради людей. Они искренне верили, что хотят помочь своему народу и, более того, разделить с крестьянами и рабочими их страдания и лишения. Необходимо было приступить к революционной деятельности. Один из наиболее умеренных лидеров радикализма, Петр Лавров, предостерегал русскую интеллигенцию, что аполитичная деятельность носит бессмысленный, изменнический характер. В статье «Силы, потерянные для революции» (или «Даром потраченные революционные силы») Лавров, язвительно насмехаясь, обращается к тем, кто хочет идти в народ, чтобы служить ему в качестве врачей и учителей: «Вы думаете, что народная революция не для нашего поколения; это наша задача – вырабатывать в людях уверенность в себе, поощрять их к полезной деятельности».[43]
Это не просто исторический период, один из тех, когда происходит разделение на два лагеря: реакционный и революционный. Нет, здесь мы видим возрастание либеральных надежд и устремлений. Это уже новая эра великих реформ. Освобождение крестьян – всего лишь одно из наиболее значительных событий, происшедших в общественной и экономической жизни России XIX века. В этот период была заложена основа местного и регионального самоуправления. Реформы в системе судебных органов зашли так далеко, что антиправительственный критик сделал невольный комплимент, заявив, что новые суды и судопроизводство, с учетом отставания других государственных институтов, напоминают цилиндр на голове дикаря. Военные реформы избавили солдат от вековечного ужаса перед службой. Эти реформы, наиболее фундаментальные в истории России со времен Петра Великого, возбудили аппетит либеральных слоев общества. Стали раздаваться голоса (чаще всего представителей привилегированных классов) о необходимости учреждения народного собрания; в адресованных царю прошениях говорилось о необходимости ослабления или отмены цензуры, об отказе от дискреционной власти, налагающей взыскания без суда и следствия. Но решительный шаг к конституционализму не был сделан, что, вероятно, объясняется не только сопротивлением режима, но главным образом невероятной активностью и особенностями революционной деятельности. Революция нанесла реформам полное поражение, и в результате в выигрыше оказалась реакция.
Если предыдущие революционеры предлагали вовлечь страну в безумные политические споры и конфликты, то нынешние думали совершенно иначе. Можно с уверенностью сказать, что в то время ни в одной европейской стране, кроме России, не было столь аполитичной народной массы, убежденной в преимуществах существующего режима. Конечно, в нерусских частях империи, особенно в Польше, низшие классы томились под гнетом иностранного владычества. Но даже там революционная пропаганда в основном осуществлялась в среде интеллигенции и аристократии. Для огромной массы русского крестьянства молодые радикалы, пытавшиеся расшевелить ее, были всего лишь «господами», которые по собственной прихоти хотели настроить их против защитника и благодетеля – царя.
Но дело не ограничивалось только вопросами, связанными с крестьянством. Ранее уже упоминалось, что представители городского пролетариата, присутствовавшие на «гражданской казни» Чернышевского, выказывали откровенную враждебность по отношению к узнику. Массы не просто неприязненно относились к политическим заключенным, которых подвергали этой унизительной процедуре, их отношение граничило с враждебностью. Только к концу означенного периода рабочие стали проявлять некоторую политическую активность, носившую поначалу невыразительный характер. Советские историки считают началом массовых политических выступлений пролетариата казанскую демонстрацию на площади Казанского собора в Санкт-Петербурге в 1876 году. По имеющимся сведениям, в этой демонстрации участвовало максимум двести – двести пятьдесят человек. Цифры, прямо скажем, не слишком внушительные, если учесть количество жителей, проживавших на тот момент в столице. Справедливости ради следует сказать, что массы слабо откликались на революционно-социалистическую пропаганду.
Чем объясняется такое положение? Может, просто невежеством масс, поглощенных борьбой за существование? Ну что ж, мы готовы поверить писателям, считающим, что причина в революции. Однако подобное объяснение столь же тенденциозно и односторонне, как и то, что предлагают реакционеры: русский крестьянин был беззаветно предан царю и православной церкви. Годы, предшествующие принятию указа об освобождении крестьян (1861), были заполнены крестьянскими волнениями. Следом за объявлением об освобождении количество крестьянских восстаний только увеличилось, и этому есть объяснение. Сложные положения закона привели крестьян в полное замешательство; во многих случаях закон не оправдал их надежд, а только добавил новые обязанности. Новая волна восстаний, инспирированная радикальной интеллигенцией, убежденной, что русский крестьянин рожден для революции, пошла на убыль в 1870-х годах. По сути, крестьянин был скорее консерватором, чем революционером.
Опыт, приобретенный за период с 1861-го по 1881 год, оставил неизгладимый след на русском революционном движении, на личности Ленина и на концепции и развитии коммунизма вплоть до наших дней. Это были годы революционной борьбы.
Радикалы этого исторического периода не просто авторы эссе, каким был Герцен, или распространители социалистических идей, подобные Чернышевскому. Опытный революционер становится активным борцом за революцию, организатором революционных кружков, агитатором в крестьянской среде и (пока еще в редких случаях) среди рабочих. Убедившись в невозможности проведения реформ сверху, он (это относится и к Чернышевскому) разочаровался в проводимых реформах; царь не собирался разрешать народное собрание и давать настоящую свободу крестьянам. Революционера новой формации больше, чем любые реформы, занимают возникающие в его мозгу картины переворота; даже схема построения лучшего, постреволюционного общества отходит для него на задний план. Смерть за идею становится для такого революционера насущной необходимостью.
Расставшись с надеждой на стихийное крестьянское восстание, поскольку «народ» отвергает или не обращает внимания на апостолов революции, новый революционер приходит к мысли о заговоре и политическом терроризме (как мы еще увидим, эти два понятия не тождественны друг другу). Давая показания в суде, революционеры часто заявляли, что пришли к мысли о заговоре или терроризме лишь потому, что не имели возможности легально распространять свои идеи. Они были искренне убеждены в этом. Не нужно обладать особой прозорливостью (революционеры были откровенны в своих показаниях), чтобы понять, что они панически боялись революции в России и изыскивали любые возможности не допустить ее. Не было ли намерения с помощью растущей индустриализации превратить крестьянина в подобие западного фермера и лишить его врожденных коммунистических инстинктов? И если царь даст согласие на систему народного представительства, не решит ли народ, что сражение выиграно, и удовольствуется тем, что его будут представлять юристы и спекулянты, как в Англии и Франции?
Эта погруженность в идею о перевороте приняла вид революционного эготизма. Теоретически молодые радикалы действовали ради людей. Они искренне верили, что хотят помочь своему народу и, более того, разделить с крестьянами и рабочими их страдания и лишения. Необходимо было приступить к революционной деятельности. Один из наиболее умеренных лидеров радикализма, Петр Лавров, предостерегал русскую интеллигенцию, что аполитичная деятельность носит бессмысленный, изменнический характер. В статье «Силы, потерянные для революции» (или «Даром потраченные революционные силы») Лавров, язвительно насмехаясь, обращается к тем, кто хочет идти в народ, чтобы служить ему в качестве врачей и учителей: «Вы думаете, что народная революция не для нашего поколения; это наша задача – вырабатывать в людях уверенность в себе, поощрять их к полезной деятельности».[43]