Адамов Аркадий Григорьевич. На свободное место (Инспектор Лосев - 3)

   - Да, конечно. Я все понимаю, - тихо ответила Муза, опустив голову.
   - Ладно, - ответно вздохнул Кузьмич. - Оставим это. А вот кто же вас беспокоит больше, чем мы? Вы, кажется, так сказали?
   - Я уже не помню, как я сказала, - стараясь снова не расплакаться, ответила Муза. - Я такая рассеянная стала. Ну, все забываю. И на работе тоже. Просто ужас какой-то.
   - Тогда я буду поточнее, - мягко сказал Кузьмич. - К вам никто не приходил из знакомых Совко, не спрашивал о нем?
   - Ой, приходил! - взволнованно воскликнула Муза и прижала ладони к щекам. - Я безумно перепугалась. Потом даже плакала.
   - Кто же это был?
   - Я его вообще не знаю.
   - Ну, вы сперва мне его опишите, какой он из себя?
   - Какой? Ну, такой низенький, полный, пожилой уже. Усы седые. Под глазами мешки. Я его раньше видела. Он раза два с Николаем приходил к нам в ресторан. Они вместе обедали. Я вам уже говорила.
   - Как же его зовут?
   - Николай нас тогда не знакомил. А сейчас, когда пришел, сказал, что зовут его Павел Алексеевич. Только...
   Муза замялась.
   - Что "только"? - настораживаясь, спросил Кузьмич.
   - Наврал он, как его зовут, - слабо усмехнулась Муза. - Я мужчин уж знаю, как они знакомятся. И сразу чувствую, когда врут.
   Кузьмич улыбнулся, про себя согласившись с ней, но на всякий случай спросил:
   - А от Совко вы такого имени никогда не слышали?
   - Нет, - покачала головой Муза. - Никогда.
   - А вот другое имя - Лев Игнатьевич, тоже не слышали?
   - Лев Игнатьевич?.. Кажется, слышала... - Муза задумалась. - Они с Лешей об этом человеке говорили...
   - Что именно, не помните?
   - Нет, не помню... Я уже ничего не помню, - снова чуть не заплакав, сказала Муза и досадливо махнула рукой. - Пустая голова совершенно стала... Ну, кажется... Николай не хотел что-то отдать этому Льву... Льву... как его?
   - Игнатьевичу.
   - Да, да, Льву Игнатьевичу. А Леша сказал, что тот может позвонить кому-то и... ну вроде бы пожаловаться...
   - И что Николай?
   - Он, по-моему... знаете, мне кажется, он никого на свете не боялся. А тут... Ну, в общем, сразу как-то уступил, согласился. Я еще удивилась, помню.
   - Понятно... - задумчиво кивнул Кузьмич, по привычке вертя в руках сложенные очки. - А вы не поняли, куда этот Лев Игнатьевич может позвонить, не в другой город?
   - Да, да. В другой город. Я так и поняла. Далеко куда-то.
   - А кому? Леша никакого имени не называл?
   - Называл... Я только забыла. Такое странное имя... Я еще подумала, Муза слабо улыбнулась опять, - что мы в школе его проходили... по химии, кажется.
   - По химии? - озадаченно переспросил Кузьмич.
   - Ну да...
   - А-а... Того человека не Гелий звали?
   - Ну конечно! - обрадованно воскликнула Муза. - Гелий, Гелий... Ужасно странное имя, правда? Гелий... Станиславович. Вот так. Нет, я, кажется, еще не совсем с ума сошла, слава богу. Вон какой разговор вспомнила.
   - И в самом деле, не всякий такое имя запомнит, - согласился Кузьмич.
   - А я привыкла с лёта всякие имена запоминать, - сказала Муза. Знаете, в нашей работе как?
   Но Кузьмич на этот раз был не склонен уводить разговор в сторону.
   - А что вам сказал этот человек, который пришел к вам? - спросил он. Помните?
   - Конечно, помню. Спросил, не знаю я, где Николай. А я ему говорю: "Не знаю". Вы же мне так велели говорить?
   - Правильно ответили. А он что сказал?
   - "Неправда, говорит. Знаете. Он вам говорить не велел. Но я его и под землей найду. Далеко от меня не убежит. Кушать захочет". Очень мне хотелось ему сказать, где Николай теперь кушает.
   - И больше он ничего не сказал?
   - Выругался, знаете... как последний подонок. Меня даже не постеснялся. А с виду такой солидный. И еще говорит: "Не ожидал, что он тряпкой окажется". Леха, мол, другое дело. Он мог со страху удрать. А от Николая он не ожидал. Тем хуже для него. И мне говорит: "Вы тоже сто раз еще пожалеете, что прячете его. Я же знаю, что прячете". Грозить мне стал. Ой, я чуть со страха не умерла.
   - Он вам никакого адреса или телефона не оставил?
   - Телефон оставил. Велел, чтобы Николай ему позвонил. Я вам сейчас покажу. Он мне написал. Ой, где же эта бумажка...
   Муза поспешно положила на колени сумочку, даже не заметив, что она все время была у нее раскрытой, и принялась торопливо рыться в ней, вынимая то одну бумажку, то другую, пробегая их глазами и досадливо пряча обратно. Наконец она нашла то, что искала.
   - Вот. - Она протянула Кузьмичу клочок бумаги. - Его рукой написано.
   Клочок оказался уголком газеты. На нем торопливо шариковой ручкой был написан номер телефона и рядом стояли два, очевидно, сокращенных слова: "пят" и "вт". Кузьмич на секунду задумался, потом кивнул головой.
   - Ладно. С этой запиской мы разберемся. Можно ее оставить?
   - Ну конечно. Чего вы спрашиваете?
   - Спасибо. А этот человек обещал еще раз зайти?
   - Нет. Сказал, что будет ждать звонка Николая. Он уверен был, что я знаю, где Николай. Просто не хочу ему говорить.
   - Ну что ж. Прекрасно. А когда звонить, сказал?
   - Сказал, чтоб вечером звонил. По вторникам и пятницам. Там же написано.
   - А он сам у вас когда был?
   - Когда?.. Сейчас скажу... Господи, когда же он был?.. Ах да! Он позавчера был, в четверг. Я же работала. Он за мой столик сел.
   - А ваш домашний адрес он знает?
   - Что вы! Нет, конечно. Николай никогда бы ему мой адрес не дал. Он никому его не давал, даже Леше и то.
   - Ну, спасибо вам, Муза Владимировна, - сказал, вздохнув, Кузьмич. Спасибо. Очень вы нам, кажется, помогли. И не переживайте уж так. Все, что случилось, - к лучшему, поверьте мне. А вы сейчас дочкой побольше займитесь, матери помогите! Это вас хоть как-то отвлечет.
   - Если бы его была дочка... - опустив голову, тихо, с тоской произнесла Муза и закусила губу.
   - Его дочка в другом городе бегает, - сердито сказал Кузьмич.
   Муза подняла на него глаза.
   - А вот этого вы могли бы мне не говорить.
   - Простите, - смутился Кузьмич. - Вырвалось. Всего вам доброго.
   - Вы мне пропуск подпишите, - сказала Муза сухо.
   Когда она ушла, Кузьмич еще некоторое время сидел за столом, то и дело досадливо потирая седой ежик волос на затылке. Он был недоволен собой и все еще смущен.
   Потом Кузьмич посмотрел на часы, встал, убрал в сейф бумаги со стола и, заперев кабинет, отправился обедать. Субботний день снова проходил на работе.
   А после обеда в управлении появился Валя Денисов. С ним вместе приехала немолодая женщина в красном пальто.
   Когда Кузьмич возвратился в свой кабинет, Валя попросил разрешения зайти к нему со своей спутницей.
   - Роза Григорьевна, - коротко представил он ее Кузьмичу.
   - Присаживайтесь, Роза Григорьевна, - сказал Кузьмич, указывая на стул, на котором час назад сидела Муза. - Вам, наверное, уже известно, почему мы вас побеспокоили?
   Женщина оказалась много старше, чем можно было предположить в первый момент, судя по ее тонкой фигуре и легкой, порывистой походке. Узкое лицо ее с большими строгими глазами было покрыто сеткой мелких морщин, руки большие, узловатые, привыкшие к нелегкому труду руки работницы. Уже начавшие редеть светлые волосы с заметной сединой на висках были небрежно собраны в пучок. Слегка робея от необычной обстановки, в которую вдруг попала, женщина опустилась на самый краешек стула, оправив на коленях темное платье, и с любопытством оглядела кабинет.
   - Известно, известно, - закивала она в ответ на вопрос Кузьмича, не переставая оглядываться. - Вон он мне все и растолковал, - Роза Григорьевна указала на Валю. - Чего ж тут неизвестного?
   - Так как, помните вы тот вечер?
   - А как же? Ясное дело, помню.
   - Вот вы мне и опишите все, что было, что видели.
   - Так я ж ему вон все как есть уже описала, - женщина снова кивнула на Валю. - И все он понял.
   - Вот вы и мне опишите, чтобы я тоже понял, - улыбнулся Кузьмич.
   - Пожалуйста. Мне что? Я хоть сто раз опишу, - охотно согласилась Роза Григорьевна. - Значит, часов так уже в десять это было-то. Точнее сказать, в одиннадцатом. Как раз, помню, кино по телевизору кончилось. Вышла я, значит. А темень у нас во дворе страшенная. Уж сколько писали, сколько писали, вы бы знали. Тут, дорогие начальники, кого хошь убьют или разденут. Уж и Борис Кириллович покойный, помню, еще хлопотал. Все обещали. И человек вот уже помер, а темень эта распроклятая как, значит, была, так и осталась. Это что же такое, я вас спрашиваю? - Роза Григорьевна все больше распалялась от негодования. - А вот возьму и слова вам не скажу, пока двор нам не осветите! Это ж подумать только!
   - Мы, Роза Григорьевна, все от нас зависящее сделаем, - серьезно сказал Кузьмич. - Правы вы тут на сто процентов. Обещаю вам.
   - Вот, вот. Сделайте. Все спасибо вам скажут, - уже совсем другим тоном подхватила Роза Григорьевна и со вкусом снова приступила к рассказу: - Ну, вот, значит. Вышла я себе. Темень, говорю...
   - А зачем вы во двор вышли?
   - То исть как "зачем"? Своего искать.
   - Это мужа, значит?
   - А то кого же? Он, как что, в котельную от меня бегёт. Дружки у него там растреклятые. А со мной у телевизора ему, видишь, плохо. Ну, вышла я, одним словом. Гляжу, бегут двое, к воротам. А там как раз, значит, фонарь на доме. Добежали они до него и тут один другому чегой-то крикнул, и они назад повертали. Меня, как вроде, в сердца стукнуло. Не иначе, думаю, жулики, чегой-то сотворили, бесы. Я сторонкой так за ними и пошла. Гляжу, а они уже, значит, из сарая вылазят. И назад к воротам побежали. А один, который повыше был да похудее, губки такие, как у девки.
   - Выходит, разглядели вы его? - поинтересовался Кузьмич.
   - А то. Он же под фонарем был. Я его из тыщи узнаю, губастенький такой да глазастенький. Он того, второго, медведя, значит, на бегу и спрашивает, как раз мимо меня бегли: "Ты, говорит, с той стороны досками хорошо прикрыл?" А тот говорит: "Хорошо". А этот еще засмеялся: "Ну, говорит, тогда до весны полежит, не протухнет". И оба гогочут, заразы. Вот так мимо и пробежали. Своими глазами видела. Я еще подумала, чего протухнуть может.
   - И куда вы пошли?
   - Так я же говорю, в котельную, своего вытаскивать.
   - Расскажите Федору Кузьмичу, что того академика вы знали, - подсказал Валя. - Что убирали у него.
   - Ну да, - кивнула Роза Григорьевна. - Убираться к ним ходила. Сколько лет, считай. И с детишками ихними возилась. Да и сейчас к Инночке два раза в неделю хожу. Тоже прибираюсь. А когда и сготовлю чего.
   - Ишь ты, - удивленно произнес Валя. - Про сейчас вы мне даже не говорили, что убираться ходите.
   - Так господи! Разве сразу все скажешь? Да и ни к чему вроде было говорить-то, - словно оправдываясь, торопливо заговорила Роза Григорьевна. Это я уж сейчас так, к слову, можно сказать.
   - И по каким же вы дням там убираете? - спросил Кузьмич.
   - Да как Инночка позвонит, так и забегу. Мне любой день как день. На пенсии я уж вон третий год, считай.
   - А последний раз вы там когда были?
   - Последний-то? - Роза Григорьевна задумалась. - Посчитать надо. Стой, стой. Сегодня у нас, значит, какой день?
   - Сегодня суббота.
   - Ну, верно. Суббота, значит. А я, выходит, как раз вчерась была. Это значит - в пятницу. Ну конечно! - обрадованно объявила Роза Григорьевна. - А уж пыли набралось, господи... Ну, из каждого угла, из каждого угла.
   Вообще строгая ее внешность оказалась весьма обманчивой. Другой такой любопытной и болтливой женщины, кажется, трудно было найти. А тут еще ее воодушевляло необычайное внимание к ее словам со стороны обоих слушателей.
   - И в какое же время вы вчера там убирались? - спросил Кузьмич.
   - В какое? Вот как с магазинов, значит, пришла, ноги гудят, мочи нет. Там постоишь, здесь, еще где. Домой еле приползешь. Вот я, значит, передохнула маленько, кой-чего приготовила и пошла себе. Инночка ключи еще с утра занесла, как в свою поликлинику побежала. Ну а я, значит, так часа в два или в три к ним собралась. Все магазины, чтобы им! И нога правая. Ну, тянет и тянет, спасу нет. Я уж Инночке говорю...
   - А ушли вы оттуда когда? - прервал ее новым вопросом Кузьмич.
   - Ушла-то? - нисколько не обидевшись, переспросила Роза Григорьевна. Да я на часы ведь не гляжу. Как все прибрала, так и пошла себе. Чего еще делать?
   - Никто при вас не вернулся еще, ни Инна Борисовна, ни Виктор Арсентьевич? - все более заинтересованно продолжал расспрашивать Кузьмич.
   - Сам-то уже пришел, Виктор Арсентьевич. Продукты привез. Он завсегда их сам привозит. Заказ, значит, ему положен. Агромадный, скажу, заказ. Иной раз Инночка и меня угостит. Ну, а тут, значит, вчера то есть, он еще и гостя привел. Я им, конечное дело, чая подала. А ужинать они Инночку порешили ждать.
   - Какой же тот гость из себя был?
   - Из себя-то? Ну, как сказать... - Роза Григорьевна секунду помедлила, соображая. - Серьезный больно, невысокий, грибок такой вот. Еще усатенький. Белые усы-то. А глазки, значит, такие сердитенькие выкатил. И гусе-ем так шипел.
   Роза Григорьевна помогала себе мимикой и жестами. И это у нее получалось так смешно и выразительно, что и Кузьмич, и Валя все время невольно улыбались, глядя на нее. А потом вдруг Кузьмич посмотрел на Валю и уже без улыбки сказал:
   - А что? Очень этот гость похож, мне кажется, на этого самого Льва Игнатьевича, ты не находишь?
   - Пожалуй, - согласился Валя и, обращаясь к Розе Григорьевне" спросил: - Не слышали, как Виктор Арсентьевич называл своего гостя, не Лев Игнатьевич, случайно?
   - Да ни к чему мне было прислушиваться-то, - беспечно махнула рукой Роза Григорьевна. - Чай им собрала да и пошла.
   В это время на небольшом столике возле кресла Кузьмича зазвонил один из телефонов. Кузьмич снял трубку и узнал мой голос.
   - Федор Кузьмич, - сказал я, - Тут вот товарищ Албанян и его руководство в лице товарища Углова Геннадия Антоновича желают после моей подробной информации кое-что с вами обсудить. Вы свободны?
   - Мы тут беседу одну заканчиваем, - ответил Кузьмич. - Через пять минут я вам перезвоню. Кстати, раз так, то надо бы и Виктора Анатольевича разыскать. Он у себя, не знаешь?
   - Так точно, у себя, - подтвердил я. - Только что говорил с ним.
   - Ну, все пока, - сказал Кузьмич.
   Он повесил трубку и посмотрел на Валю.
   - Давай за Виктором Анатольевичем. Для экономии времени по дороге кое-чего ему уже расскажешь. Возьми машину.
   - Это в какую же сторону поедете? - бойко осведомилась Роза Григорьевна. - Может, и меня заодно домой подбросите? Борис Кириллович покойный завсегда меня куда надо подбрасывал. А Виктор Арсентьевич, дай бог ему здоровья, так этот непременно...
   - Простите, Роза Григорьевна, - деликатно прервал ее Кузьмич, - вот ему по дороге все и расскажете. Он вас тоже подбросит.
   И Кузьмич неожиданно весело подмигнул Вале.
   На этот раз даже Валя с трудом сдержал улыбку и серьезно сказал, обращаясь к Розе Григорьевне:
   - Пойдемте. Все вы мне в машине расскажете насчет Виктора Арсентьевича. Может, и новое чего вспомните.
   Когда они вышли из кабинета и Валя аккуратно и плотно прикрыл за собой дверь, Кузьмич с наслаждением потянулся, потом снял трубку, не спеша набрал короткий номер и сказал:
   - Прошу. К вашим услугам.
   В результате нашего субботнего "межведомственного" совещания на меня выпадает непростая задача выйти через Купрейчика на след этого проклятого Льва Игнатьевича. Впрочем, особенно непростой она стала лишь сегодня вечером, во вторник. Но расскажу все по порядку.
   Возможными, а точнее, вполне вероятными хозяйственными махинациями Купрейчика, для которых он конечно же использует свое служебное положение, теперь вплотную занялся Эдик Албанян. А меня пока что интересует Лев Игнатьевич как соучастник, а вернее даже - подстрекатель и организатор убийства Семанского На это ясно указал Шпринц, это следует из услышанного Гавриловым разговора между Семанским и этим Львом Игнатьевичем, разговора, который перешел затем в серьезную ссору, и ссору наблюдала Софья Семеновна, когда гуляла во дворе со своими внуками. Словом, косвенных свидетельств причастности Льва Игнатьевича к убийству, как видите, хватает. Но улик, прямых или даже косвенных, у нас, увы, пока нет. Однако это, конечно, вовсе не означает, что мы не должны самым энергичным образом искать Льва Игнатьевича. Наоборот, сложная ситуация именно того и требует. В данном случае немедленное его обнаружение, скорей всего, даст и недостающие нам улики. Ну, а путь к Льву Игнатьевичу должен нам указать Купрейчик, хочет он того или не хочет.
   Теперь уже совершенно очевидно, что Лев Игнатьевич решился на встречу со мной в кафе, причем посулил мне, как вы помните, немалую взятку только потому, что испугался моего выхода на Купрейчика, испугался, что тот из жертвы может превратиться в обвиняемого, и тогда эта "золотая курочка" не только перестанет приносить "доход", как выразился Георгий Иванович Шпринц, но и потянет к ответу всю "золотую цепочку", в том числе и его самого, то есть Льва Игнатьевича. При этом последнего нисколько, видимо, не беспокоит не только расследование квартирной кражи у Купрейчика, что понятно, но и расследование убийства Семанского, что уже вовсе непонятно и даже, я бы сказал, странно.
   А пока единственное, что нам известно про него, - он москвич. И если бы знать его фамилию, например, то адрес, где он живет или, во всяком случае, прописан, установить можно было бы легко, как вы понимаете. А за этим потянулось бы и немало других сведений. Слабая надежда на этот адрес у меня было затеплилась, когда Кузьмич передал мне записку с номером телефона, которую Лев Игнатьевич оставил Музе. Но тут же выяснилось, что на клочке бумаги написан номер телефона Купрейчика. Тогда, естественно, возникла мысль задержать Льва Игнатьевича или, во всяком случае, взять его под наблюдение сегодня, во вторник, когда он снова придет к Купрейчику, как пришел и в прошлую пятницу, чтобы ждать звонка Николая.
   Вообще-то говоря, это тоже странно. Что он за дежурства такие установил у Купрейчика? Неужели он теперь будет приходить к нему каждый вторник и пятницу? Только чтобы ждать звонок Чумы? Сомнительно. Хотя прошлый раз он был у Купрейчика именно в пятницу. Значит, вторник и пятница... вторник и пятница...
   Размышляя, я верчу в руке клочок бумаги с телефоном Купрейчика и неожиданно обращаю внимание, что Лев Игнатьевич написал эти дни не так, как я их сейчас про себя повторяю, а наоборот - пятница, вторник. Почему? Наверное, просто так случайно написалось. А впрочем... Когда человек пишет эти дни подряд, то невольно ставит их в привычном порядке. Вот как я, повторяя их про себя. А тут... М-да... Пожалуй, не каждые вторник и пятницу собирается бывать Лев Игнатьевич у Купрейчика. Нет, не каждые, а только ближайшие к тому дню, когда он побывал у Музы и писал эту записку. А побывал он в четверг. Вот и указал на два следующих дня - пятницу и вторник, И пятница уже прошла. Он был у Купрейчика, но звонок не последовал. Остается теперь только вторник. Сегодня Лев Игнатьевич еще раз появится у Купрейчика. В последний раз, возможно. И скорей всего, он придет не только ради звонка Чумы. Ну что ж, так или иначе, но сегодня мы его, надеюсь, не упустим.
   Интересующий нас дом берется под наблюдение с середины дня. Только спустя три часа фиксируется возвращение с работы самого Купрейчика. Затем приходит его супруга. Но Лев Игнатьевич так и не появляется. И вообще ни один человек в этот вечер к Купрейчику не заглядывает.
   Вот теперь задержание или, точнее, обнаружение Льва Игнатьевича становится уже совсем не простой задачей. Ведь тот факт, что он в назначенный им самим день не появился возле указанного телефона, может объясняться как чистой случайностью - допустим, болезнью или каким-то непредвиденным делом, - так и тем, что Лев Игнатьевич почуял опасность и ловко избежал ловушки. Да, скорей всего, он что-то учуял Теперь, я полагаю, и сам Купрейчик уже не знает, где скрывается этот тип. И все же мы приходим к выводу, что с Купрейчиком необходимо повидаться.
   Поэтому на следующий день, то есть в среду, я звоню Виктору Арсентьевичу и уславливаюсь о встрече у него дома, после его возвращения с работы.
   А пока что я встречаюсь с Эдиком Албаняном. По его просьбе, как любят подчеркивать дипломаты. Это последнее обстоятельство вселяет в меня всякие надежды. Зря Эдик звонить и встречаться не будет.
   Как мы и договорились, Эдик появляется у меня в комнате ровно в три тридцать.
   На этот раз в руках у Эдика толстая папка. Он садится возле меня за стол, раскрывает эту папку и, перекладывая одну бумагу за другой, бегло их просматривая, начинает докладывать:
   - Так вот, первое. Слушай меня. Насчет этой самой пряжи. Помнишь, Шпринц о ней говорил, что получает ее из Москвы?
   - Еще и Лида о ней говорила, бухгалтер Шпринца, - добавляю я. - Она еще сказала, что эта пряжа в магазин не доставлялась, а транзитом куда-то шла. Ты это тоже не забудь.
   - Будь спокоен, - важно кивает Эдик. - Мы все помним. Так вот, эту пряжу Шпринц действительно получает из Москвы. Причем с фабрики Купрейчика. Ясно?
   - Но вполне официально?
   - Так-то оно так, - хитро усмехается Эдик. - Но тут есть нюансы. Вот слушай. Нюанс первый: как эта пряжа попала на фабрику Купрейчика. Точнее даже, как она попала туда в таком количестве, сверх всяких потребностей и лимитов, понимаешь вопрос? Вообще-то такое у нас бывает. Снабженцы обожают создавать всякие запасы, особенно дефицитного сырья. А вдруг потребуется? Или, допустим, придется обменять на что-нибудь нужное, чего у них нет? Словом, сам факт создания таких излишков, или, как говорят, неликвидов, особых подозрений не вызывает. Но... - Эдик многозначительно поднимает палец. - Смотри, что тут делается дальше. Сначала он, то есть Купрейчик, этих излишков добивается. Я видел бумаги. Вчера весь день сидел у них в бухгалтерии. И сегодня полдня.
   - В отделе снабжения у Купрейчика об этом не узнают?
   - Ну что ты! - снисходительно усмехается Эдик. - С кем ты имеешь дело? Фирмой нашей даже не пахло.
   - Простите, маэстро, мой нелепый вопрос, - шутливо говорю я.
   - Прощаю, - кивает Эдик и продолжает: - Так вот, повторяю. Нюанс первый: Купрейчик сначала этих излишков пряжи добивается, а потом от них почти сразу же избавляется, направляя Шпринцу. А пряжа эта, между прочим, весьма дефицитная и дорогая, марки двести дробь два. И гнал он ее в магазин Шпринца в огромных количествах, как тебе известно. Спрашивается, на каком основании, да? Отвечаю: действительно вполне официально. Я сам убедился. На основании прямого и четкого распоряжения управления Разноснабсбыта.
   - А чья высокая подпись? - спрашиваю я, вспомнив слова Шпринца.
   - Заместителя начальника управления, все, как положено. Но... - Эдик хитро блестит глазами. - Вот тут-то и появляется второй нюанс.
   Все-таки Эдик великий мастер. В их деле надо знать и каждую минуту помнить такую уйму сведений экономического порядка, бухгалтерского, технологического, административного и при этом обладать каким-то особым, прямо-таки особым чутьем, чтобы отыскать нужный путь в океане сведений. Причем, учтите, знания эти особого рода, какие не дает ни один институт и никакие курсы повышения квалификации тоже. Ну вот, к примеру, в области технологической надо знать не только саму технологию изготовления данного вида изделия, но и как эту технологию можно незаметно изменить, чтобы при определенном ухудшении качества получить нигде не запланированный и неучтенный излишек в количестве. Или, скажем, в области административной надо знать не только структуру подчиненности, отчетности и взаимосвязи, но и какое именно звено можно обойти или, наоборот, использовать, чтобы получить, например, нужный наряд или указание.
   Вот сейчас Эдик как раз и погрузился в эту самую административную область и выудил официальное разрешение заместителя начальника управления Разноснабсбыта передать неликвиды пряжи с фабрики Купрейчика черт знает куда, аж в Южноморск, в магазин мелкооптовой торговли, где директором является некий Шпринц. Правда, магазин этот принадлежит той же системе, и подкинуть ему для продажи дефицитный товар, чтобы магазин выполнил свой план, в принципе, конечно, допустимо. Но... Тут, оказывается, есть, как выражается Эдик, еще один нюанс.
   - Какой же тут нюанс? - спрашиваю я.
   - Нюанс заключается в высокой подписи, - снова необычайно лукаво улыбается чем-то довольный Эдик. - Видел это письмо своими глазами. Подпись, представь себе, - Ермаков.
   - Ермаков? - удивленно и недоверчиво переспрашиваю я.
   - Именно так.
   - Это что же, однофамилец, выходит?
   - Никак нет, - торжествует Эдик. - Уточнил. Зовут - Дмитрий Станиславович. И выходит - братец замечательного директора магазина "Готовое платье", так?
   - Выходит, что так, - соглашаюсь я, все еще не в силах прийти в себя от этого неожиданного открытия.
   - Вот и начало цепочки, понял? - назидательно говорит Эдик. - Ее московские звенья. Остальное там, - он неопределенно машет рукой. - Главное, если хочешь знать, там.
   Я, конечно, понимаю, что он имеет в виду.
   - Но в Москве еще Лев Игнатьевич, - напоминаю я. - Какова тут его роль, интересно бы знать. Ты как думаешь?
   - Пока не ясно, - качает головой Эдик.
   - А какую роль, по-твоему, играл Гвимар Иванович?
   - Тоже пока не понятно.
   - Могу я использовать твои данные в беседе с Купрейчиком, осторожно, конечно? - спрашиваю я. - У нас сегодня встреча.
   - Понимаешь, - задумчиво говорит Эдик, - честно говоря, другому бы я не разрешил. Но тебе доверяю Только учти: главное - это не взбаламутить всю цепочку. Если в Южноморск сейчас поступит сигнал, это будет... Ну, ты сам понимаешь, что это будет А сигнал может поступить, если ты вдруг испугаешь Купрейчика. Он его и подаст.
   - Или Лев Игнатьевич.
   - Да, или он, если Купрейчик ему передаст, - соглашается Эдик и спрашивает: - Это тебе Шпринц сказал, что Купрейчик терпеть не может Льва Игнатьевича?