Адамов Аркадий Григорьевич. На свободное место (Инспектор Лосев - 3)

   - И еще видела вас в тот вечер во дворе одна женщина. В красном пальто. Ты ее не заметил?
   - В красном пальто... - механически как бы повторяет Совко.
   - Ну да. Она тоже может, оказывается, опознать тебя.
   И Совко снова молчит, отводит в сторону глаза.
   - А еще, - продолжаю я, - мы арестовали Льва Игнатьевича Барсикова. Не забыл, надеюсь, такого?
   - Его забудешь! - глухо отвечает Совко.
   - Ну, и он тебя не забыл. И, представь себе, признался. "Да, говорит, это я организовал убийство Семанского, я приказал. А они только исполнители". То есть, значит, ты и Леха. "А почему, спрашиваю, вы отдали такой приказ?" - "Конкурента убрал, - отвечает. - На войне как на войне. Только вы этого никогда не докажете, мою вину тут". Понял ты, куда он клонит?
   - Понял. Не глиняный, - хмурится Совко. - Хрен только получится это у него.
   - Смотри сам. Но это еще не все, - продолжаю я. - Есть еще один человек, который тоже, возможно, несет ответственность за это убийство. И тогда твоя вина еще немного уменьшится. Это - Гелий Станиславович Ермаков. Ты его знаешь.
   Совко резко вскидывает голову и напряженно смотрит мне в глаза, словно проверяя, не ослышался ли, действительно ли я назвал это имя.
   - Добрались? - хрипло спрашивает он и откашливается.
   - Пока на свободе, - отвечаю я. - Вокруг работаем. Пока он еще на своей синей "Волге" разъезжает.
   - Уйдет, - криво усмехается Совко. - Кто-кто, а этот уже точно уйдет. Как раз на синей "Волге" и уйдет.
   - На такой красавице далеко не уйдешь, - возражаю я.
   - А ему далеко и не надо, - загадочно усмехается Совко. - Только до Гусиного озера. А там - будь здоров.
   - Там у него что, тайный аэродром? - я тоже усмехаюсь. - Как у Гитлера?
   - Там у него дядя Осип. Лучше всякого аэродрома. Схоронит так, что вовек не найдешь. Это уж точно.
   Я качаю головой.
   - Не такой человек Гелий Станиславович, чтобы весь век прятаться. Да и чего ему прятаться? Все кругом него спокойно. Про убийство он, конечно, знает. Да что ему-то? Если даже ты про его участие в этом деле не подозреваешь.
   - А чего мне подозревать? - резко спрашивает Совко. - Я точно знаю. Он мне про это сам сказал.
   - Когда в Москву посылал?
   - Ага.
   - Как же он вам это сказал?
   - Он мне сказал. Леха не знал ничего.
   Ишь ты! Кажется, сейчас только все и валить на Леху. Ведь на первом допросе Совко так и делал. И вдруг... Что это, совесть? Или растерянность? Или злость на всех? Нет, совесть отпадает, совести у него нет. Да и растерянности не чувствуется. Подавленность только какая-то в нем. Ну, и, видимо, злость. Но тут другое. Совко хочет хоть на сколько-нибудь, но снять с себя вину, уменьшить ее.
   - Ну, и как он тебе это сказал? - повторяю я свой вопрос.
   - Так и сказал. Завалить, мол, одного придется. Лев покажет кого. Сделаешь - в деньгах купаться будешь. Его слова, гад буду.
   Все-таки незаметно-незаметно, но проговаривается Совко, признает убийство Семанского. Значит, правильно я построил допрос. Ошеломил, подавил, увел в сторону его мысли, в нужную мне сторону. Сейчас надо вести его дальше и не дать опомниться. Темп и напряжение - вот главное сейчас. Гусиное озеро какое-то выплыло, дядя Осип...
   - Как же он вас отослал? - спрашиваю я. - Вы же ему там нужны.
   - Остался при нем человек, - угрюмо отрезает Совко, снова глядя куда-то в сторону. - За него не бойся.
   - Славка?
   - Нет, - презрительно машет рукой Совко.
   - Жук, Рыжий?
   Он настороженно, с какой-то опаской, недоверчиво смотрит на меня.
   - Ты откуда их знаешь?
   - Познакомились.
   - Неужто и их замели? Во потеха!
   - За что их заметать? Гуляют. Так кто же у Гелия остался, - Жук, Рыжий?
   - Это все мелочь, - снова машет небрежно рукой Совко.
   - Кто ж тогда?
   - Ну, ну. Кого ты не знаешь, того и я не знаю. Понял?
   Он насмешливо смотрит на меня светлыми злыми глазами.
   Конечно, он признает только то, что ему выгодно или уж деться некуда будет. Вот, например, продать своего бывшего хозяина - это ему сейчас выгодно.
   - И ты не побоишься все это Гелию в глаза сказать?
   - А чего мне теперь бояться, интересно? - ощеривается в усмешке Совко, и под пухлой губой видны сейчас мелкие, треугольные, волчьи зубы. - Если за него как следует ухватитесь, он загремит так, что я до пенсии его не встречу.
   - Ладно. Тогда я твои слова занесу в протокол, насчет задания в Москве. Ничего, подпишешь или как?
   - Ну и подпишу. Дело какое.
   - А вот Барсиков, боюсь, не подпишет, - вздыхаю я, как бы сочувствуя Совко.
   - Подпишет! - с угрозой говорит он, наливаясь новой злостью. Подпишет, гад! Не то я... Он что думает, мне одному мокрое на себя брать? Не-ет, не пойдет. Один я не буду. И Лехи тут мало. Леха что! Они пойдут! Всех потащу!
   Он уже срывается на крик. На впалых щеках проступают красные пятна, и губы начинают мелко дрожать.
   Но тут у меня на столе неожиданно звонит телефон. Внутренний. Я поспешно снимаю трубку. Говорит Кузьмич. Голос у него, как всегда, невозмутимый, но я улавливаю в нем какое-то непонятное мне напряжение.
   - Немедленно кончай допрос и иди ко мне! - приказывает Кузьмич.
   И кладет трубку.
   - Ну что ж, Николай, - говорю я. - Пока все. Ты прав, каждый должен отвечать только за себя. - И повторяю: - Пока все.
   Конвой уводит Совко, а я спешу к Кузьмичу.
   У него в кабинете я застаю Углова. Вид у обоих хмурый и встревоженный.
   - Плохие новости, - говорит мне Кузьмич. - Только что звонил Албанян. Оказывается, исчез Шпринц.
   - А с ним и все бухгалтерские документы касательно операций с пряжей, добавляет Углов.
   - Исчез? - удивленно переспрашиваю я.
   - Именно что исчез, - кивает Кузьмич. - Ну, и цепочка оборвана. Все концы в воду.
   - Что ж делать?
   - Немедленно лететь, - решительно говорит Кузьмич. - Возглавь поиск. Самолет через два часа семнадцать минут. Успеешь.
   Прошла всего неделя, как я вернулся с Южноморска. И вот я снова лечу туда. Но ощущение у меня такое, словно я не опять прилетаю, а как бы просто возвращаюсь в хорошо знакомые, чем-то ставшие мне даже близкими места, к близким людям. Я предвкушаю встречу не только с моим новым другом Давудом Мамедовым, но и с Сережей Хромым, с Володей-Жуком, с Сашкой-Рыжим. Впрочем, это все - как получится. Задание у меня сейчас совсем другого рода. Предстоит найти исчезнувшего куда-то Георгия Ивановича Шпринца, найти, если... Впрочем, вряд ли. Скорей всего, сам сбежал, испугался чего-то.
   Всю дорогу, пока я лечу, Шпринц стоит у меня перед глазами, маленький, щуплый, вертлявый, с огромной глянцевой лысиной, с узким, лисьим, хитреньким личиком, острым носом, под которым кустятся рыжие усики. Он в черном сатиновом халате. За стеклами очков в тяжелой оправе расплываются испуганные глаза. Ну, куда этот бедолага мог исчезнуть? Мне даже становится его чуточку жаль. Хотя я и понимаю, что, скорей всего, он, конечно, жулик мелкий, пугливый, сам, пожалуй, никогда бы не решившийся на такое крупное преступление, в которое его сейчас втянули. Вот, вот, это уже практически важный вывод. Конечно же его втянули и, может быть даже, заставили. А теперь... Видимо, что-то учуяли. Дымом потянуло из Москвы, паленым. Кто-то все же дал оттуда тревожный сигнал? Но о чем? Об убийстве Семанского? Так Гелий Станиславович об этом уже знал и Шпринца не убирал. Сигнал об аресте Совко и Лехи? Они ведь не знают, что Леха погиб. От кого мог поступить этот сигнал? Ну, допустим, от Барсикова. Хотя нет, он ведь ждал звонка Совко, и об его аресте он не знал. И о Лехе тоже. От Шпринца? Да, от Шпринца сигнал поступить мог. Шпринцу я назвал и Леху, и Совко. Назвал, но вовсе не сказал об аресте Совко и о гибели Лехи. И это, мне кажется, нисколько Гелия Станиславовича не испугало. Так же, как его не испугал и мой приезд, о котором тоже, без сомнения, доложил ему Шпринц. И почему я приехал, он тоже доложил. Ну и что? Нисколько, повторяю, они этого не испугались. Гелий Станиславович безусловно уверен, что от убийства Семанского к нему не протянется ни одна ниточка. И вдруг Шпринц исчезает.
   Что же случилось потом, после моего отъезда из Южноморска? Случился арест Барсикова - вот что. Два дня назад. Следовательно, для принятия какого-то решения в связи с этим арестом у них оставался всего один день, вчерашний. Потому что Барсикова я задержал в среду вечером. Могли об этом узнать в Южноморске в тот вечер? Конечно, могли. Если Барсиков, допустим, позже, но в тот же вечер, должен был куда-то прийти, с кем-то встретиться, и не пришел. А впрочем, ну и что, что не пришел? Это еще вовсе не значит, что его арестовали. Для того чтобы узнать об аресте, надо было бы побывать в доме у Купрейчика. Вот там кто-то из жильцов мог бы рассказать про выстрел, например, грохот от которого разнесся небось по всем этажам. Да и увидеть кто-нибудь мог, как из квартиры Купрейчика вывели самого хозяина, а с ним и еще одного человека, у которого были связаны руки, невысокого, пожилого, полного... Словом, по приметам можно было пришедшему легко сообразить, что арестовали именно Барсикова. Да, немало людей, к сожалению, могло видеть все это. К сожалению?.. Как сказать. Ведь если теперь побываем в этом доме мы, то, может быть, узнаем у тех же жильцов, кто интересовался, кто расспрашивал их об этом происшествии, как выглядел этот человек, и сравним, "примерим" его внешность к... кому бы? Тут надо, конечно, подумать, кое-что проверить, прикинуть. Вот всем этим и пусть займутся там, в Москве, надо будет позвонить Кузьмичу.
   Итак, скорей всего, кто-то дал сигнал об аресте Барсикова. Вот это уже было опасно. Да ко всему еще арестован и Купрейчик. А что было делать Эдику после того, как тот во всем признался? Отпустить домой? Но признание - это не снятие вины. А главное, Купрейчик, вернувшись и подумав, мог и сам подать сигнал тревоги. Или его мог кто-то посетить, вызвать на встречу и все от него узнать. Кроме того, Купрейчик по чьему-нибудь совету или даже приказу мог принять и всякие другие меры, чтобы замести следы. В конце концов, он мог даже попробовать скрыться. Все могло случиться.
   Словом, сигнал об аресте Купрейчика и Барсикова, я уверен, поступил в Южноморск. Поступил он или в среду поздно вечером, или утром в четверг, то есть вчера. И заставил кого-то, скорей всего, конечно, Гелия Станиславовича, принять быстрые и очень точные меры. Ведь точнее исчезновения Шпринца, а вместе с ним и всех бухгалтерских документов ничего не придумаешь. При этом действительно все концы в воду и ухватиться уже решительно не за что. Интересно будет узнать подробности исчезновения.
   Я так глубоко задумываюсь, так захватывает меня загадочность, даже драматизм происшествия и вся сложность предстоящего поиска, что даже не замечаю, как проходят два с лишним часа полета, и прихожу в себя только когда стюардесса объявляет о предстоящей посадке и сообщает о погоде в Южноморске.
   И вот я уже снова в объятиях Давуда. С ним вместе приехал в аэропорт и Эдик. Обнимаюсь и с ним, хотя мы простились только вчера вечером.
   По пути в город, еще в машине, они наперебой рассказывают мне обо всем, что тут случилось. Ну, во-первых, конечно, исчез Шпринц. Но кроме него, оказывается, из известных мне "персонажей", как выражается Эдик, исчез...
   - Кто бы ты думал? - загадочным тоном спрашивает он.
   Я понимаю, что ответ последует самый неожиданный.
   - Не знаю, - на всякий случай отвечаю я.
   - Нет, не Гелий Станиславович, совсем не он, - словно угадав мои мысли, смеется Эдик.
   Давуд улыбается не менее загадочно.
   - Конечно, ты подумал, что Гелий, да? - спрашивает он. - А исчез-то его братец, Василий Прокофьевич, помнишь такого? На рынке торговал.
   - Причем, - вмешивается Эдик, - на работе говорят: болен. А дома говорят: "К брату в Москву уехал".
   - Ай, ай! - я шутливо качаю головой. - Как же мы с ним разминулись?
   - Вы не разминулись, - говорит Эдик, хитро щуря глаза. - Есть данные, что он уехал не в Москву.
   - А куда?
   - Понимаешь, один человек был у него дома сегодня, - туманно сообщает Давуд. - Сосед. Честный человек. Видит, чемодан, красивый такой чемодан, новый, без которого Василий Прокофьевич в Москву никогда не ездит, стоит на месте. И выходной костюм на месте. А вот охотничьих сапог нет.
   - Очень наблюдательный сосед нашелся, - смеюсь я, потом уже задумчиво добавляю: - Интересно. Зачем бы ему вообще исчезать? Он-то какое отношение к этому делу имеет? Как думаешь? - обращаюсь я к Эдику.
   - Думаю, сбыт левой продукции, - отвечает он. - Из той самой пряжи. Удобно. На рынке. Большинство покупателей приезжие. Кассы нет, получает наличными...
   Наш разговор продолжается уже в управлении, в кабинете Давуда. Я с удовольствием пью душистый чай.
   - Ну, а как исчез Шпринц? - спрашиваю я. - Что известно?
   - Вчера утром, как всегда, пришел в магазин, - сообщает Эдик. - Кто-то ему позвонил по телефону. И он сразу кинулся в бухгалтерию. Говорит Лиде: "Дайте-ка мне все документы по пряже". Ну, Лида, конечно, выдала. Он забрал и тут же ушел.
   - Из магазина?
   - Сначала, Лида говорит, к себе в кабинет зашел. Куда-то звонил. А потом совсем ушел.
   - Какое у него при этом настроение было?
   - Обыкновенное. Никакого испуга, никакой паники, - отвечает Эдик. Даже шутил, Лида говорит. Странно вообще-то. Человек трусливый. Бежать собрался как-никак. Скрываться. И шутит.
   - Значит, не собирался бежать, - говорю я. - Возможно, его раньше времени решили не пугать. Правильно, кстати, решили, умно. Чтобы никаких подозрений ни у кого не возникло. Но давайте дальше. Значит, зашел он к себе в кабинет, куда-то звонил. Что потом?
   - Надел пальто и ушел.
   - Ушел или уехал, продавщица не заметила?
   - Заметила, уехал. Говорят, машина его на улице ждала. Но какая машина, она, конечно, внимания не обратила. Говорит, плохо видно было.
   - Там, рядом с магазином, - вспоминаю я, - мастерская какая-то. Ты туда не зашел? Может, они машину эту видели?
   - Туда не зашел, - вздыхает Эдик.
   - Я зашел, - почему-то виновато сообщает Давуд.
   Ему, по-моему, неловко перед Эдиком, он боится, как бы нам не показалось, что он такой выскочка. Удивительно деликатный человек Давуд.
   - Такси его ждало, - продолжает он. - Номера, конечно, никто не заметил. Но заметили, что там еще один пассажир сидел. Видно, Шпринца ждал. Очень крупный такой мужчина, в кепке. Возможно, Ермаков этот, рыночный.
   - Не обязательно... - задумчиво говорю я. - Значит, это было вчера. В какое время?
   - Около одиннадцати часов.
   - Ясно. Значит, завтра утром, пораньше, - обращаюсь я к Давуду, подъезжай в таксомоторный парк. Он у вас один, я надеюсь?
   - Зачем один? Три.
   - Значит, создашь три группы. И завтра с утра - во все три парка. Там как раз будет работать вчерашняя смена. Надо опросить всех водителей, но найти того, кто вчера вез Шпринца. Договорились?
   - Конечно, - Давуд берется за телефон. - Сейчас группы создадим, - но тут же бросает трубку и встает. - Лучше сам схожу. - Он смотрит на часы. Ребята еще все на месте. Значит, три группы надо. Чтобы к шести утра все в парках. Так? Я пошел, скоро вернусь.
   Давуд уходит, а мы с Эдиком продолжаем совещаться.
   - А что, Гелий Станиславович сегодня на работе? - спрашиваю я.
   - Весь день в магазине. "Волга" его во дворе.
   - Ты его самого видел, Гелия этого?
   - Видел.
   - Ну, и как впечатление?
   - Делец первой статьи. Современный, умный, опасный.
   - Кого еще успел повидать?
   - К сожалению, эти двое исчезли. Беседовал еще с Лидой.
   - У нее небось все мысли в больнице. Лежит Славка?
   - Лежит. Не лучше ему пока. И все-таки Лида кое-что мне сообщила.
   - Интересное?
   - Вот слушай. Она припомнила, куда транзитом, минуя их магазин, шла пряжа. Это суконная фабрика. Но ей синтетическая пряжа совсем не нужна. Так что если Лида не ошибается, то тут какая-то комбинация проделывается. Завтра с утра я еду на фабрику, а Окаемов едет в банк. Мы с двух концов проведем проверку. Если магазин официально продал пряжу этой фабрике, то он ей через банк выставил платежное требование. И фабрика тоже через банк должна была эту пряжу оплатить.
   - И если оплатила, значит, выходит, и пряжу получила?
   - Ей с этой пряжей нечего делать. Я уже смотрел их номенклатуру. И пряжа в этом случае ушла куда-то дальше, мимо этой фабрики.
   - Но ведь фабрика ее оплатила, - недоумеваю я. - Как же с деньгами?
   - Я же тебе говорю, - терпеливо разъясняет Эдик. - Если тут замешана фабрика, то, видимо, осуществляется какая-то афера. Надо только разгадать какая. Поэтому до зарезу нужны документы из магазина. Тогда аферу не только раскроем, но и докажем.
   - М-да, - я качаю головой. - Не простая задачка.
   - Не зря едим хлеб, - снисходительно усмехается Эдик. - Кое-что делать умеем. Помоги только отыскать документы. Там, в частности, должна быть доверенность фабрики или еще какой организации на получение пряжи. А в доверенности - имя, чье-то имя. И этот человек потом расписался в накладных, когда эту пряжу получал. И накладные эти тоже должны быть в бухгалтерии магазина. Они ей нужны для отчетности.
   - А на фабрике разве нет экземпляра этой накладной?
   - Там же нет пряжи, значит, нет и накладной.
   - Но как же они на фабрике оформляли деньги, уплаченные за пряжу?
   - Вот! Если бы я только знал, - Эдик страдальчески морщится, словно у него заболел зуб. - Найди мне эти документы, дорогой. Найди Шпринца, черт бы его побрал! Полцарства за Шпринца! Мало? Ну, чего хочешь проси.
   Возвращается Давуд, и мы отправляемся ужинать к нему домой. Дело в том, что у Давуда есть мама. Боже мой, какие национальные блюда она умеет готовить! Можно, говорят, проглотить язык. В первый мой приезд сюда мама была больна. И я пока знаю об ее искусстве только по рассказам. Но сейчас она выздоровела, и нас с Эдиком, видимо, ждет небывалый пир. Правда, Давуд говорит скромно: "Немножко перекусим".
   Перед тем как идти ужинать, я спрашиваю Давуда:
   - Наблюдение за квартирой Шпринца установили?
   - Конечно, дорогой. Неужели нет?
   - Кто у него дома?
   - Жена, дочь, внук. Мужа у дочери нет, трагедия.
   - А за домом Ермакова тоже смотрите, того, рыночного? - спрашиваю я, игнорируя домашнюю трагедию Шпринца.
   - Еще бы. Как иначе, а? Ну, пойдем, дорогой. Мама ждет.
   - Пойдем, пойдем. А за Гелием смотрите? - не успокаиваюсь я.
   - Во все глаза смотрим, что ты! - смеется Давуд. - Очень быстро ездит на своей синей "Волге".
   Уже по дороге я продолжаю приставать к Давуду с вопросами:
   - Город сразу закрыли?
   - Конечно, - кивает он. - Мы обнаружили исчезновение Шпринца через полтора часа после его отъезда из магазина. И сразу закрыли для него аэропорт и вокзал.
   - Но за полтора часа...
   - Проверили все поезда, все самолеты, которые за это время... Ах, нет! Ни один самолет не вылетел. Погода, понимаешь, - разводит руками Давуд. Слава богу...
   Мы идем по темноватым, пустынным улицам в сторону от центра. Нам никто не мешает разговаривать.
   - И ты думаешь, он сейчас в городе? - спрашиваю я.
   - Ага. Думаю.
   - А как ведут себя его жена, дочь?
   - Спокойно ведут, совсем спокойно.
   - А что говорят, где он?
   - Сегодня спрашивал. Не знают. Возможно, говорят, у какого-нибудь приятеля заночевал. Так бывает. В карты играет.
   - Он же сегодня на работе не появился?
   - Все равно не волнуются. Бывает, говорят.
   - Приятелей назвали, где играет?
   - Ага. Двух назвали. Мы на всякий случай проверили. Нет, конечно, его там. Ясно, что спрятали. Вместе с его бухгалтерией.
   - Куда же, интересно, могли его спрятать? - задумчиво бормочу я, уже ни к кому не обращаясь. - Куда?..
   - Ты у Гелия спроси, - смеется Давуд. - Ты же с ним знаком.
   Но мне неожиданно приходит в голову совсем другая мысль.
   - Нет, - говорю я. - Пожалуй, я кое у кого другого спрошу.
   Мы наконец подходим к нужному дому.
   Боже мой, какой нас ждет ужин! Описать его я не в силах. Уже не говоря о том, что мы пьем изумительное домашнее вино. Его привез двоюродный брат Давуда, с которым мы, конечно, познакомились.
   Утром Эдик ни свет ни заря отправляется на свою суконную фабрику, точнее в ее бухгалтерию, а специальные группы разъезжаются по таксомоторным паркам. Давуд остается в своем кабинете. Безвыездно. Он - штаб всей операции, к нему будут поступать донесения от всех групп, занятых наблюдением и поиском. Ведь каждую минуту от любой из них может поступить сигнал тревоги, и Давуд обязан будет принять все необходимые меры.
   Сам я ухожу в город. У меня зародилась одна мысль, которую я хочу попробовать проверить и реализовать. Внешне она выглядит не очень серьезно, и поэтому я не решаюсь рассказать о ней товарищам.
   Я хочу повидать Хромого и кое о чем с ним посоветоваться. Кроме того, я даже самому себе в этом не признаюсь, но мне просто хочется с ним встретиться. И это, пожалуй, самое главное. Мне этот молчаливый, упрямый парень почему-то вошел в душу. Своей трудной и не до конца мне ясной судьбой, что ли? Или своей справедливостью, которая рождает взаимную симпатию? Не знаю. Ну, а что касается возможного совета с ним, то это, пожалуй, могло бы выглядеть лишь как предлог для встречи, если бы не смутное мое ощущение, что Хромой знает многое такое, что даже трудно предположить. Дело в том, что он не только умный и наблюдательный парень, но он, как мне кажется, обладает многочисленными и самыми разнообразными, даже неожиданными связями.
   Впрочем, все это из области каких-то неуловимых моих впечатлений, ощущений и предположений. И поручиться за точность их я не могу. Но я привык всему этому доверять и все это проверять, как ни противоречивы эти понятия.
   Я, в конце концов, уже решительно направляюсь к Хромому, ибо вначале я шел не спеша, словно взвешивая и проверяя свое намерение.
   Я иду все дальше и легко узнаю знакомые мне уже улицы, площади, скверы, даже отдельные дома и вывески магазинов. И наконец, выхожу на набережную.
   Море все такое же, какое было неделю назад, - шумное, косматое, темно-свинцовое под низким серым небом, далеко-далеко где-то они незаметно сливаются, горизонта почти не видно. Небо здесь совсем особенное, мне кажется. Тучи, клубясь, наползают друг на друга, тяжелые, как горы, и чудится, что они вот-вот упадут в море. Многие жалуются, что бесконечный шум моря бьет им по нервам, что они плохо спят под мерный и яростный грохот волн. Я тоже не отдыхаю рядом с морем, но я как-то внутренне заражаюсь его энергией и мощью и чувствую себя словно обновленным.
   Вот и сейчас я подхожу к парапету и с наслаждением подставляю лицо соленым брызгам от грохочущих внизу волн. С минуту я смотрю на их бешеный водоворот, потом иду дальше по набережной, узнавая, кажется, все до одного дома здесь, магазины, рестораны, кафе. Вот концертный зал, вот кинотеатр, вот кафе, где я был однажды...
   Наконец я дохожу до мастерской Сережи-Хромого и толкаю дверь.
   Сережа, как всегда, сидит за барьером на низенькой своей табуретке, неестественно вытянув негнущуюся ногу под низко опущенной лампочкой с железным абажуром, и сосредоточенно стучит молотком по подошве ботинка. А рядом, на обыкновенном стуле, сидит и курит... Володя-Жук.
   Когда я вхожу, они оба одновременно вскидывают голову, и Жук первый изумленно кричит:
   - Виталий?! Ты откуда?!
   И вскакивает мне навстречу.
   Сергей остается сидеть и молча улыбается мне.
   Я захожу за барьер, пожимаю им обоим руки, подтаскиваю стул и тоже закуриваю. Мне необыкновенно хорошо с этими ребятами, словно я пуд соли с ними съел. И как здорово, что здесь оказался Жук, вдвойне это меня радует.
   - С приездом, - крепко жмет мне руку Сергей. - Каким ветром опять задуло?
   - А! - досадливо машу я рукой. - Потом. Ну как вы тут, как Славка?
   Некоторое время мы болтаем о том о сем, потом я неожиданно спрашиваю:
   - Ребята, а где это Гусиное озеро, не знаете?
   - Километров тридцать от города, - отвечает Жук. - В горах.
   - Ты там был?
   - Водичку туда вожу. Точка там наша.
   Дело в том, что Володя водитель грузовой машины и работает в тресте столовых и ресторанов. Это я еще прошлый раз от него узнал.
   - А чего там еще есть, кроме твоей точки?
   - Озеро есть, - улыбается Жук. - Здоровое. И красотища же там - ты бы знал. Ну, а еще там санатории всякие, дома отдыха, турбазы, охотохозяйство. Ты там был? - обращается он к Сергею.
   Тот утвердительно кивает в ответ. Губами он зажал гвозди. И продолжает энергично стучать молотком.
   - И дачи всякие есть? - спрашиваю я.
   - Не, - уверенно отвечает Жук. - Дач нет. Ну, может, только какие особые, для начальства. А тебе чего там нужно? - в свою очередь спрашивает он.
   - Не что, а кто, - отвечаю я. - Есть там как будто такой дядя Осип. Не слыхал?
   - Не, - крутит головой Жук. - Не знаю такого. А ты не знаешь? - снова обращается он к Сергею.
   Тот кивает, потом вынимает изо рта гвоздики и говорит:
   - Егерь. Сволочь.
   - Почему сволочь? - немедленно интересуется Жук.
   - За большие хрусты он тебе кого хочешь разрешит застрелить, без всякой лицензии. Никого ему не жалко.
   - А если хрустов нет? - улыбается Жук.
   - Тогда тебя самого запросто может застрелить. Я тебе говорю, никого ему не жалко. И еще потом скажет: "Браконьер, в меня стрелял". Было раз такое. А другой раз парень один из города последние гроши ему отвез, чтобы откупиться. Он на него протокол фальшивый составил.
   - Ну точно, сволочь, - соглашается Жук.
   - Он там, на озере, и живет? - спрашиваю я.
   - Ага, - кивает Сергей. - Сегодня вот в город приехал.
   - А зачем?
   - Купить чего-то надо. Продукты небось. Да вот сапоги оставил. Скоро прийти должен, забрать. Всякая тварь, что ходит, ко мне приходит, философски заключает Сергей и кивает на большие болотные сапоги с петлями на длинных голенищах, которые валяются здесь же на полу среди другой старой обуви.