Страница:
– Не против, если я спрошу кое-что? – сказал Гомбэй.
Я покачал головой.
– Как думаешь, ты удачливый?
– Особо не думал.
– И все же?
– Ну, я даже и не знаю, что такое удача.
– Я тебя понял, – сказал Гомбэй. – Но я считаю, что есть такая штука, как везение и невезение. Особенно в патинко. И в жизни такая же история. Чуть посложнее, иногда не так ясно, но по сути своей жизнь совсем как патинко.
Снова фатализм патинко. Я подавил желание закатить глаза.
– В смысле, ты глянь на этот чертов город, – продолжал Гомбэй, раскинув руки. – Прямо огромный автомат патинко. Здания торчат из земли, как штырьки. Бесконечный шум, огромные телеэкраны, неоновые вывески мигают и мигают, только чтобы внимание отвлечь. Прямо как в патинко. А люди? Чака, мы – шарики. Мечемся от здания к зданию, от одной бабы к другой, с одной работы на другую, от одной идеи к следующей, такие дела. Мы-то думаем, что все под контролем, что сами выбираем свой путь. Ни хрена. Мы – только шарики, запущенные в огромный игровой автомат, бездумно скачем и носимся. Снова и снова повторяем одно и то же, скатываясь все ниже. Кто-то отхватывает главный приз, но большинство – в пролете. Это просто шанс, и есть только один способ ухватить его за хвост. Знаешь, какой способ? Я покачал головой.
– Растить свою удачу, – сказал он. – Вообще забыть, что есть такая штука – шансы, и учиться владеть самой загадочной силой во вселенной. Вот почему сегодня я здесь, господин Чака.
– Ты здесь, чтоб овладеть вселенной?
– Чтобы растить свою удачу. Лелеять ее. Закавыка в том, что меня не остановить с тех пор, как я встретил тебя. Я буквально не могу проиграть! Видишь этот пиджак? Выиграл. Эти часы? Выиграл. С тобой у меня началась полоса везения, в жизни такой не видал.
Жаль, не могу сказать того же о себе. В голосе Гомбэя энтузиазм, шаг упругий – мне было трудно поверить, что этот же мужик сидел мрачнее тучи на интервью в зале «Патинко счастливой Бэнтэн». Удивительно, что могут сделать немножко бухла и несколько удачных игр. Может, даже слишком удивительно.
– Растить удачу – значит показывать свою благодарность, – продолжал Гомбэй. – Воздавать должное источнику везения. Я хочу поблагодарить тебя, господин Чака. Ты разыскал меня, чтобы сделать эту статью для «Молодых Востока», и даже представить не можешь, как поменял мою жизнь. И в знак признательности я привез тебе это.
Он вдруг остановился и просиял: лицо горит, руки за спиной, застыл в позе, которой бы и Морж загордился. Потом Гомбэй театрально шагнул в сторону, открывая то, к чему и вел этот зачин. У обочины переулка рядом с ящиком пустых бутылок из-под сакэ стоял потрепанный желтый мопед.
– Он твой, друг мой, – объявил Гомбэй. – Ну, что скажешь?
Я сказал именно то, что думал:
– Не стоило.
– Фигня! Надо показать уважение источнику моей удачи, так? Это «Хонда Хоббит». 1978 года, почти как новенькая. Агента коллекционера и бегает еще ого-го как.
– Красивая, – сказал я. Проблема в том, что заловить меня на мопеде – как ковбоя Мальборо на цирковом пони. В особенности на мопеде по имени Хоббит.
– Запрыгивай и прокатись.
– Хотел бы, но не могу. Журналистская этика запрещает мне принимать подарки от субъектов моей работы.
– Субъектов? – переспросил Гомбэй.
– Надеюсь, ты понимаешь.
– Да забей ты на статью! Это чисто между нами, по-мужски. Ты столько сделал для меня, что просто должен его взять. Самое меньшее, что я могу сделать. Чака, я тебя умоляю. Пожалуйста, не позорь меня.
Гомбэй сунул руку в карман пижонского итальянского пиджака, вытащил связку ключей и ткнул их мне в ладонь. С тех самых пор, как я прибыл в Токио, события шли собственным непонятным и неодолимым путем. Пытаться навязать обстоятельствам свою слабую волю – все равно что веслом от каноэ бороться с приливной волной. Золотая рыбка была права: наши сухопутные обычаи – бездонная загадка. Я сжал ключи и выдавил улыбку.
– О'кей, – сказал я. – Спасибо.
– Ты меня осчастливил.
– Так откуда, говоришь, у тебя фингал?
Я засек, что в лице у него что-то слегка дрогнуло, но что именно – не понял. Гомбэй поковырялся в земле носком туфли.
– Да так, ерунда. Просто маленькое недоразумение.
– По поводу?
– Я же говорю, попал в полосу везения. Благодаря тебе. А владельцы залов патинко, они дергаться начинают, когда такое случается. В общем, на меня наехал один клоун, дескать, я мухлюю, была маленькая драчка. Но все обошлось. В конце концов всегда все обходится, так?
Фонарь у него под глазом сиял в лунном свете, белки глаз налились кровью. До кучи еще кривая усмешка и лохматая шевелюра – Гомбэй смотрелся однозначно полоумным. Может, так оно и было. Если торчать семь лет перед автоматами патинко и наблюдать, как по ним бесконечно катятся стальные шарики, никто и не заметит, как мозги ваши тихо слиняют через черный ход.
– Ясное дело, – ответил я. – В конце концов все обходится.
Раздражающий смех. Сердитый комар. Бесконечный пердеж.
Мопед урчал похоже на все это вместе, пока я выруливал обратно к отелю «Лазурный». Единственное утешение – в этом районе в этот час мало народу, меня особо никто не увидит. И я задался вопросом – если Чака оседлал «Хонду Хоббит» и его никто не видит, правда ли он оседлал «Хоббит»?
Нет. Абсолютно нет.
Загнав мопед в крошечный гараж отеля, я надумал совершить прогулку в милый особнячок на другом конце города, в Арк-Хиллз. У меня не было времени осторожно вынюхивать, читать газеты и носиться по городу. Мне позарез надо было встретиться с Накодо, свалиться как снег на голову к нему в дом и выяснить, что же на самом деле было между ним и Миюки и почему он об этом наврал. Рискованно вот так брать его на испуг, но, если учесть события прошлой ночи, еще рискованнее просто сидеть и не рыпаться.
МУЖЧИНА НА ФОТОГРАФИИ СКОРО ПРИСОЕДИНИТСЯ К НАМ.
На снимке Накодо, гораздо моложе, рядом с Миюки, не изменившейся. Бессмыслица. Опять же, с этими придурками в белом все сплошь бессмыслица. Если судороги в принципе – электрическая вспышка в мозгах, тогда, пожалуй, вся эта сцена могла оказаться глюком. Но если горящие синапсы так перегрузили мои мозги, как я вообще запомнил этот глюк? Может, мне все это приснилось, пока я валялся кучкой на полу в подвале? А припадок Миюки в зале патинко? Ее тоже навестила фигура в белом? Может, эти судороги заразные? Забавно – когда нужен невропатолог, никогда его нету рядом.
Я решил поймать такси рядом с Токийским вокзалом. Мог бы вызвать такси прямо из гостиницы, но, может, все мои разговоры оттуда прослушиваются. Сейчас я плаваю вместе с крупной рыбой. Мне надо быть бдительным, внимательным и угадывать ходы противников еще до того, как они сами поймут, что сделали ход.
Интересный вопрос – почему я подумал о прослушке телефонов, но не догнал, что за мной может быть хвост? Допустим, в моей черепушке все еще блуждали облака после судорог. Но когда я, срезая путь, нырнул в переулок, я сразу учуял – что-то не так. Не кишками почуял, меня не торкнуло, это была не интуиция и даже не мысль. Просто общее физическое ощущение – так в тихом пруду рыба чует рябь от брошенного в воду камня.
Я было попробовал сделать дух спокойным, как луна, по не вышло. Попытался вразумить свой ум, но вышло лишь недоразумение. Я не был готов готовиться к смерти, так что быстренько взвесил все за и против применения боевой стратегии номер тридцать шесть из знаменитых «Тридцати шести стратегий» – а именно, сделать ноги.
Не успел.
Сзади мне по кумполу врезали чем-то тяжелым.
Я начал падать, но удержался. Пригнувшись, я крутанулся и выпрямился, нацелив апперкот к звездам.
И заехал Афуро точно в челюсть.
Ее тело взмыло над землей и, по-моему, зависло в воздухе, а потом грохнулось на тротуар. Я инстинктивно потрогал затылок. Хорошие новости – крови нет. Плохие новости – Афуро валяется в отрубе, в канареечно-желтой блузке и голубой юбчонке, рядом с ней кирпич, которым она только что пыталась вышибить мне мозги. За ней – мусорные контейнеры, набитые пустыми бутылками из ближайшего ресторанчика. Вдали просигналила тачка, кто-то промчался на мотоцикле. Максимальное приближение Токио к гробовой тишине.
Интересно, я ее убил? Не то чтобы у меня по-прежнему такой убойный кулак, но Афуро – мелкая девчушка, и если она приложилась башкой, этого с лихвой хватит. Пот выступал на лбу и заливал глаза.
Охнув, Афуро села. Чуть не плача, глянула на меня.
– Заканчивай, – сказала она.
– Ты в порядке?
– Я знаю, кто ты такой! – Она схватила сумочку. Не успел я и глазом моргнуть, как она вытащила нож. Здоровый такой, и в ее детских ручках он казался еще больше. Подлунным светом лезвие сверкнуло, точно живое.
– Давай, – сказала Афуро, швырнув нож мне под ноги. – Закончи то, что начал.
Я отпрыгнул, и нож звякнул о мои ботинки.
– Сделай это со мной, – прошептала она.
– Афуро…
Рванув на груди блузку, девчонка картинно вскинула голову, подставив шею. Из уголка губ у нее сочилась кровь. А потом Афуро заорала:
– Убей меня!
Боженька милостивый, подумал я, неужели все девчонки ее возраста такие мелодраматичные? Я вообще не понимал, что происходит. Потряс головой, тяжко вздохнул и наклонился поднять нож. Я как раз собирался выкинуть его в мусорный бак, от греха подальше, и тут услышал за спиной шум.
В раскрытой двери торчал парень в фартуке и поварском колпаке, сжимая в руках два мешка с мусором. Он глянул на обнаженную грудь Афуро, потом на меня, потом на нож. Въехав, на что это похоже, я выронил нож, но парень успел раньше – выронил мусор и рванул обратно. Когда захлопнулась дверь, я услышал, как он зовет на помощь.
Афуро мрачно хихикнула.
– Что это вообще за чертовщина? – спросил я.
– Лучше поспеши, Боджанглз, – ответила она. – Пока еще есть шанс.
Боджанглз?
– Не знаю, что за ахинею ты себе в башку вколотила, – сказал я, отшвыривая нож. – Но я не Боджанглз. Я – Билли Чака. и я никого не убиваю. И уж точно не тебя. Вставай. Встань на ноги.
– Сейчас копы нагрянут.
– Хочешь конов? Буду раде ними побеседовать.
Это ее ошарашило. Дикая паника на ее мордашке исчезла, сменившись замешательством таким полным, будто она ему от меня научилась. Она уронила подбородок на грудь и, по-моему, только тут просекла, что сидит в переулке полуголая, с разбитой губой, и умоляет почти незнакомца ее прикончить. Осознав все это, она заревела. А кто бы не заревел?
Вдруг дверь за моей спиной распахнулась, и ко мне ринулись трое поваров с ножами и официант с железной битой. Ору было до небес, но я не шелохнулся. Я стоял вытянув руки и позволил им меня окружить.
– Хватайте его нож! – крикнул кто-то.
Кто-то другой поднял нож и отпрыгнул. Еще кто-то захватил меня в нельсон. Я не сопротивлялся. Руки у него были что твои ветчинные окорока, а изо рта несло кимчи.[50] Кимчи приподнял меня и хорошенько встряхнул – показать мне, что он так умеет.
– Вызывайте полицию, – сказал он, плюясь мне в ухо.
Официант выронил биту и побежал обратно в ресторан. Такова официантская доля – вечно слушаться других людей. Оставшиеся мужики по-прежнему сжимали в лапах ножи и, по-моему, готовы были разделать меня на сасими. Хлюпая носом, Афуро застегивала блузку.
– Последний раз ты насильничал, – объявил один повар.
– Дождись копов, – сказал Кимчи.
– На хер копов. – Первый шагнул вперед.
– Полегче, Сандзюро, – сказал второй.
– На хер полегче. Эти херовы ковбои, морские пехотинцы, думают, что приперлись в мою страну творить что хотят? На хер.
– Морские пехотинцы? – спросил Кимчи. – Сандзюро, остынь, лады? Все под контролем.
– На хер контроль.
– Этот чувак не пехотинец, ясно? Так что остынь!
– На хер остынь.
Понятия не имею, то ли Сандзюро взбесился из-за недавнего группового изнасилования девушки морскими пехотинцами США на Окинаве, то ли вообще ненавидел американскую армию, то ли он обычный псих, ищущий повода; но мне было ясно, что дружкам его не удержать. Чувак сжал нож покрепче и снова шагнул вперед. Я прикинул варианты. Какая ирония, подумал бы я, если б это приключилось с кем-то другим: человека может грохнуть незнакомец за то, что человек отказался грохнуть незнакомку, которая только что пыталась грохнуть его. Но все это приключилось со мной. Как только Сандзюро набросится на меня, я развернусь. Бедняжка Кимчи лишь старался контролировать ситуацию и за свои потуги схлопочет нож в спину. Хреновато, но кто сказал, что легко быть миротворцем?
Последовал бросок.
Только это был не псих Сандзюро, а другой повар. И бросился он не на меня. Он накинулся на Сандзюро, сбив того с ног. Парочка врубилась в мусорки, сверху с грохотом посыпались бутылки и раскатились по переулку, а эти двое пыхтели на земле, так и сжимая в лапах ножи, и орали как резаные. Кимчи тоже заорал на них, чтобы они остановились, что у него все под контролем.
Но громче всех заорала Афуро.
То был пронзительный, нечеловеческий крик. Двое поваров бросили драться, офигев от того, что такая малявка так жутко вопит. Кимчи невольно ослабил хватку. От визга не разбилась ни одна бутылка, но я бы не удивился, если бы это случилось.
Все уставились на Афуро.
Она же рухнула на колени и ткнулась лбом в землю.
– Простите меня, – тихо сказала она. – Пожалуйста, простите. Мне очень жаль. Пожалуйста, простите меня. Это недопонимание. Простите, пожалуйста, мне так жаль. Это все моя вина. Это недопонимание.
Подняв голову, девчушка глянула на меня и снова ткнулась в землю. Тут до меня дошло, что она не просто пытается успокоить защитников, но и передо мной тоже извиняется. Хотя, может, я и ошибся. Я в последнее время часто ошибался и еще долго не брошу это дело.
19
Я покачал головой.
– Как думаешь, ты удачливый?
– Особо не думал.
– И все же?
– Ну, я даже и не знаю, что такое удача.
– Я тебя понял, – сказал Гомбэй. – Но я считаю, что есть такая штука, как везение и невезение. Особенно в патинко. И в жизни такая же история. Чуть посложнее, иногда не так ясно, но по сути своей жизнь совсем как патинко.
Снова фатализм патинко. Я подавил желание закатить глаза.
– В смысле, ты глянь на этот чертов город, – продолжал Гомбэй, раскинув руки. – Прямо огромный автомат патинко. Здания торчат из земли, как штырьки. Бесконечный шум, огромные телеэкраны, неоновые вывески мигают и мигают, только чтобы внимание отвлечь. Прямо как в патинко. А люди? Чака, мы – шарики. Мечемся от здания к зданию, от одной бабы к другой, с одной работы на другую, от одной идеи к следующей, такие дела. Мы-то думаем, что все под контролем, что сами выбираем свой путь. Ни хрена. Мы – только шарики, запущенные в огромный игровой автомат, бездумно скачем и носимся. Снова и снова повторяем одно и то же, скатываясь все ниже. Кто-то отхватывает главный приз, но большинство – в пролете. Это просто шанс, и есть только один способ ухватить его за хвост. Знаешь, какой способ? Я покачал головой.
– Растить свою удачу, – сказал он. – Вообще забыть, что есть такая штука – шансы, и учиться владеть самой загадочной силой во вселенной. Вот почему сегодня я здесь, господин Чака.
– Ты здесь, чтоб овладеть вселенной?
– Чтобы растить свою удачу. Лелеять ее. Закавыка в том, что меня не остановить с тех пор, как я встретил тебя. Я буквально не могу проиграть! Видишь этот пиджак? Выиграл. Эти часы? Выиграл. С тобой у меня началась полоса везения, в жизни такой не видал.
Жаль, не могу сказать того же о себе. В голосе Гомбэя энтузиазм, шаг упругий – мне было трудно поверить, что этот же мужик сидел мрачнее тучи на интервью в зале «Патинко счастливой Бэнтэн». Удивительно, что могут сделать немножко бухла и несколько удачных игр. Может, даже слишком удивительно.
– Растить удачу – значит показывать свою благодарность, – продолжал Гомбэй. – Воздавать должное источнику везения. Я хочу поблагодарить тебя, господин Чака. Ты разыскал меня, чтобы сделать эту статью для «Молодых Востока», и даже представить не можешь, как поменял мою жизнь. И в знак признательности я привез тебе это.
Он вдруг остановился и просиял: лицо горит, руки за спиной, застыл в позе, которой бы и Морж загордился. Потом Гомбэй театрально шагнул в сторону, открывая то, к чему и вел этот зачин. У обочины переулка рядом с ящиком пустых бутылок из-под сакэ стоял потрепанный желтый мопед.
– Он твой, друг мой, – объявил Гомбэй. – Ну, что скажешь?
Я сказал именно то, что думал:
– Не стоило.
– Фигня! Надо показать уважение источнику моей удачи, так? Это «Хонда Хоббит». 1978 года, почти как новенькая. Агента коллекционера и бегает еще ого-го как.
– Красивая, – сказал я. Проблема в том, что заловить меня на мопеде – как ковбоя Мальборо на цирковом пони. В особенности на мопеде по имени Хоббит.
– Запрыгивай и прокатись.
– Хотел бы, но не могу. Журналистская этика запрещает мне принимать подарки от субъектов моей работы.
– Субъектов? – переспросил Гомбэй.
– Надеюсь, ты понимаешь.
– Да забей ты на статью! Это чисто между нами, по-мужски. Ты столько сделал для меня, что просто должен его взять. Самое меньшее, что я могу сделать. Чака, я тебя умоляю. Пожалуйста, не позорь меня.
Гомбэй сунул руку в карман пижонского итальянского пиджака, вытащил связку ключей и ткнул их мне в ладонь. С тех самых пор, как я прибыл в Токио, события шли собственным непонятным и неодолимым путем. Пытаться навязать обстоятельствам свою слабую волю – все равно что веслом от каноэ бороться с приливной волной. Золотая рыбка была права: наши сухопутные обычаи – бездонная загадка. Я сжал ключи и выдавил улыбку.
– О'кей, – сказал я. – Спасибо.
– Ты меня осчастливил.
– Так откуда, говоришь, у тебя фингал?
Я засек, что в лице у него что-то слегка дрогнуло, но что именно – не понял. Гомбэй поковырялся в земле носком туфли.
– Да так, ерунда. Просто маленькое недоразумение.
– По поводу?
– Я же говорю, попал в полосу везения. Благодаря тебе. А владельцы залов патинко, они дергаться начинают, когда такое случается. В общем, на меня наехал один клоун, дескать, я мухлюю, была маленькая драчка. Но все обошлось. В конце концов всегда все обходится, так?
Фонарь у него под глазом сиял в лунном свете, белки глаз налились кровью. До кучи еще кривая усмешка и лохматая шевелюра – Гомбэй смотрелся однозначно полоумным. Может, так оно и было. Если торчать семь лет перед автоматами патинко и наблюдать, как по ним бесконечно катятся стальные шарики, никто и не заметит, как мозги ваши тихо слиняют через черный ход.
– Ясное дело, – ответил я. – В конце концов все обходится.
Раздражающий смех. Сердитый комар. Бесконечный пердеж.
Мопед урчал похоже на все это вместе, пока я выруливал обратно к отелю «Лазурный». Единственное утешение – в этом районе в этот час мало народу, меня особо никто не увидит. И я задался вопросом – если Чака оседлал «Хонду Хоббит» и его никто не видит, правда ли он оседлал «Хоббит»?
Нет. Абсолютно нет.
Загнав мопед в крошечный гараж отеля, я надумал совершить прогулку в милый особнячок на другом конце города, в Арк-Хиллз. У меня не было времени осторожно вынюхивать, читать газеты и носиться по городу. Мне позарез надо было встретиться с Накодо, свалиться как снег на голову к нему в дом и выяснить, что же на самом деле было между ним и Миюки и почему он об этом наврал. Рискованно вот так брать его на испуг, но, если учесть события прошлой ночи, еще рискованнее просто сидеть и не рыпаться.
МУЖЧИНА НА ФОТОГРАФИИ СКОРО ПРИСОЕДИНИТСЯ К НАМ.
На снимке Накодо, гораздо моложе, рядом с Миюки, не изменившейся. Бессмыслица. Опять же, с этими придурками в белом все сплошь бессмыслица. Если судороги в принципе – электрическая вспышка в мозгах, тогда, пожалуй, вся эта сцена могла оказаться глюком. Но если горящие синапсы так перегрузили мои мозги, как я вообще запомнил этот глюк? Может, мне все это приснилось, пока я валялся кучкой на полу в подвале? А припадок Миюки в зале патинко? Ее тоже навестила фигура в белом? Может, эти судороги заразные? Забавно – когда нужен невропатолог, никогда его нету рядом.
Я решил поймать такси рядом с Токийским вокзалом. Мог бы вызвать такси прямо из гостиницы, но, может, все мои разговоры оттуда прослушиваются. Сейчас я плаваю вместе с крупной рыбой. Мне надо быть бдительным, внимательным и угадывать ходы противников еще до того, как они сами поймут, что сделали ход.
Интересный вопрос – почему я подумал о прослушке телефонов, но не догнал, что за мной может быть хвост? Допустим, в моей черепушке все еще блуждали облака после судорог. Но когда я, срезая путь, нырнул в переулок, я сразу учуял – что-то не так. Не кишками почуял, меня не торкнуло, это была не интуиция и даже не мысль. Просто общее физическое ощущение – так в тихом пруду рыба чует рябь от брошенного в воду камня.
Я было попробовал сделать дух спокойным, как луна, по не вышло. Попытался вразумить свой ум, но вышло лишь недоразумение. Я не был готов готовиться к смерти, так что быстренько взвесил все за и против применения боевой стратегии номер тридцать шесть из знаменитых «Тридцати шести стратегий» – а именно, сделать ноги.
Не успел.
Сзади мне по кумполу врезали чем-то тяжелым.
Я начал падать, но удержался. Пригнувшись, я крутанулся и выпрямился, нацелив апперкот к звездам.
И заехал Афуро точно в челюсть.
Ее тело взмыло над землей и, по-моему, зависло в воздухе, а потом грохнулось на тротуар. Я инстинктивно потрогал затылок. Хорошие новости – крови нет. Плохие новости – Афуро валяется в отрубе, в канареечно-желтой блузке и голубой юбчонке, рядом с ней кирпич, которым она только что пыталась вышибить мне мозги. За ней – мусорные контейнеры, набитые пустыми бутылками из ближайшего ресторанчика. Вдали просигналила тачка, кто-то промчался на мотоцикле. Максимальное приближение Токио к гробовой тишине.
Интересно, я ее убил? Не то чтобы у меня по-прежнему такой убойный кулак, но Афуро – мелкая девчушка, и если она приложилась башкой, этого с лихвой хватит. Пот выступал на лбу и заливал глаза.
Охнув, Афуро села. Чуть не плача, глянула на меня.
– Заканчивай, – сказала она.
– Ты в порядке?
– Я знаю, кто ты такой! – Она схватила сумочку. Не успел я и глазом моргнуть, как она вытащила нож. Здоровый такой, и в ее детских ручках он казался еще больше. Подлунным светом лезвие сверкнуло, точно живое.
– Давай, – сказала Афуро, швырнув нож мне под ноги. – Закончи то, что начал.
Я отпрыгнул, и нож звякнул о мои ботинки.
– Сделай это со мной, – прошептала она.
– Афуро…
Рванув на груди блузку, девчонка картинно вскинула голову, подставив шею. Из уголка губ у нее сочилась кровь. А потом Афуро заорала:
– Убей меня!
Боженька милостивый, подумал я, неужели все девчонки ее возраста такие мелодраматичные? Я вообще не понимал, что происходит. Потряс головой, тяжко вздохнул и наклонился поднять нож. Я как раз собирался выкинуть его в мусорный бак, от греха подальше, и тут услышал за спиной шум.
В раскрытой двери торчал парень в фартуке и поварском колпаке, сжимая в руках два мешка с мусором. Он глянул на обнаженную грудь Афуро, потом на меня, потом на нож. Въехав, на что это похоже, я выронил нож, но парень успел раньше – выронил мусор и рванул обратно. Когда захлопнулась дверь, я услышал, как он зовет на помощь.
Афуро мрачно хихикнула.
– Что это вообще за чертовщина? – спросил я.
– Лучше поспеши, Боджанглз, – ответила она. – Пока еще есть шанс.
Боджанглз?
– Не знаю, что за ахинею ты себе в башку вколотила, – сказал я, отшвыривая нож. – Но я не Боджанглз. Я – Билли Чака. и я никого не убиваю. И уж точно не тебя. Вставай. Встань на ноги.
– Сейчас копы нагрянут.
– Хочешь конов? Буду раде ними побеседовать.
Это ее ошарашило. Дикая паника на ее мордашке исчезла, сменившись замешательством таким полным, будто она ему от меня научилась. Она уронила подбородок на грудь и, по-моему, только тут просекла, что сидит в переулке полуголая, с разбитой губой, и умоляет почти незнакомца ее прикончить. Осознав все это, она заревела. А кто бы не заревел?
Вдруг дверь за моей спиной распахнулась, и ко мне ринулись трое поваров с ножами и официант с железной битой. Ору было до небес, но я не шелохнулся. Я стоял вытянув руки и позволил им меня окружить.
– Хватайте его нож! – крикнул кто-то.
Кто-то другой поднял нож и отпрыгнул. Еще кто-то захватил меня в нельсон. Я не сопротивлялся. Руки у него были что твои ветчинные окорока, а изо рта несло кимчи.[50] Кимчи приподнял меня и хорошенько встряхнул – показать мне, что он так умеет.
– Вызывайте полицию, – сказал он, плюясь мне в ухо.
Официант выронил биту и побежал обратно в ресторан. Такова официантская доля – вечно слушаться других людей. Оставшиеся мужики по-прежнему сжимали в лапах ножи и, по-моему, готовы были разделать меня на сасими. Хлюпая носом, Афуро застегивала блузку.
– Последний раз ты насильничал, – объявил один повар.
– Дождись копов, – сказал Кимчи.
– На хер копов. – Первый шагнул вперед.
– Полегче, Сандзюро, – сказал второй.
– На хер полегче. Эти херовы ковбои, морские пехотинцы, думают, что приперлись в мою страну творить что хотят? На хер.
– Морские пехотинцы? – спросил Кимчи. – Сандзюро, остынь, лады? Все под контролем.
– На хер контроль.
– Этот чувак не пехотинец, ясно? Так что остынь!
– На хер остынь.
Понятия не имею, то ли Сандзюро взбесился из-за недавнего группового изнасилования девушки морскими пехотинцами США на Окинаве, то ли вообще ненавидел американскую армию, то ли он обычный псих, ищущий повода; но мне было ясно, что дружкам его не удержать. Чувак сжал нож покрепче и снова шагнул вперед. Я прикинул варианты. Какая ирония, подумал бы я, если б это приключилось с кем-то другим: человека может грохнуть незнакомец за то, что человек отказался грохнуть незнакомку, которая только что пыталась грохнуть его. Но все это приключилось со мной. Как только Сандзюро набросится на меня, я развернусь. Бедняжка Кимчи лишь старался контролировать ситуацию и за свои потуги схлопочет нож в спину. Хреновато, но кто сказал, что легко быть миротворцем?
Последовал бросок.
Только это был не псих Сандзюро, а другой повар. И бросился он не на меня. Он накинулся на Сандзюро, сбив того с ног. Парочка врубилась в мусорки, сверху с грохотом посыпались бутылки и раскатились по переулку, а эти двое пыхтели на земле, так и сжимая в лапах ножи, и орали как резаные. Кимчи тоже заорал на них, чтобы они остановились, что у него все под контролем.
Но громче всех заорала Афуро.
То был пронзительный, нечеловеческий крик. Двое поваров бросили драться, офигев от того, что такая малявка так жутко вопит. Кимчи невольно ослабил хватку. От визга не разбилась ни одна бутылка, но я бы не удивился, если бы это случилось.
Все уставились на Афуро.
Она же рухнула на колени и ткнулась лбом в землю.
– Простите меня, – тихо сказала она. – Пожалуйста, простите. Мне очень жаль. Пожалуйста, простите меня. Это недопонимание. Простите, пожалуйста, мне так жаль. Это все моя вина. Это недопонимание.
Подняв голову, девчушка глянула на меня и снова ткнулась в землю. Тут до меня дошло, что она не просто пытается успокоить защитников, но и передо мной тоже извиняется. Хотя, может, я и ошибся. Я в последнее время часто ошибался и еще долго не брошу это дело.
19
СУЩЕСТВО С ПРОТИВОРЕЧИВЫМИ ИМПУЛЬСАМИ
– Сексуальные игры? – спросил я.
Афуро плюхнулась на красное шелковое покрывало, пожала плечами и закурила. С красного ночного столика я снял красную пепельницу. В гостинице «Офюлс»,[51] в «Люксе Красного Барона» все было красное. Красные бархатные портьеры, толстый красный ковер, в углу – огненно-красная ванна, как раз на двоих. Даже лампы на потолке были теплого темно-красного оттенка, как в старомодной фотолаборатории. Ни малейшего отношения к капитану Манфреду фон Рихтхофену,[52] немецкому летчику-истребителю времен Первой мировой, но чего еще ожидать в лав-отеле?
Мне было более чем странно идти сюда вместе с Афуро, но особого выбора у нас не было – разве что всю ночь тусоваться в караоке-бокс.[53] У меня паранойя, что на хвосте висят люди Накодо, Афуро уверена, что некто по имени Боджанглз хочет её замочить, а улицы прямо кишат толпами подозрительных типов, если вы ищете подозрительных типов. В квартиру к Афуро мы отправиться не могли – там стряслось что-то ужасное. В отель «Лазурный» ход тоже был заказан – ужасные вещи творились и там. Так что оставался только лав-отель, где мы сможем поговорить без помех, где нас никто не увидит и не услышит. А поговорить нам было о чем.
– Сексуальные игры? – повторил я.
Афуро, начхав на меня, смотрелась в зеркальце пудреницы. Я протянул ей еще один бумажный платок. Не то чтобы я везде таскался с этими платочками, но взял пачку у девчонок, вечно стоящих у Токийского вокзала. Там они тусуются круглые сутки – раздают бесплатные платочки вместе с флаерами, рекламируя тарифы «ай-моуд»[54] для мобильников и путевки в Таиланд. Понятия не имею, каким образом телефоны и поездки в Таиланд связаны с бумажными платочками, но если в Токио есть халява, я ее беру.
– Тебе правда надо было сказать про сексуальные…
– Мне надо было что-то сказать.
Тут позвонили в дверь. Я отправился в пустой холл забрать ведерко со льдом и два бокала розовой отравы с таким количеством фруктов, что впору Кармен Миранде[55] на голове таскать. Официант-невидимка вежливо доставил эти напитки, украшенные мараскиновыми вишнями, дольками лимона, кокосовой стружкой, виноградом и ломтиками ананаса. Стоили эти штуки, как приличная трапеза в ресторане сукияки в Гинзде, а вставляли, пожалуй, меньше, чем мой «Хонда Хоббит» на крутом повороте.
– Согласен, – сказал я, передав Афуро ее бокал. – Тебе надо было что-то сказать. Но сексуальные игры?
– А ты бы круче справился? И вообще, чего такой кипеж? Я знаю людей, которые всю дорогу играют в такие игрушки.
– Твои друзья прикидываются, что насилуют друг друга на задворках?
– Ладно, – ответила она. – Может, не на задворках, но игра в изнасилование – не такая уж редкая штука. Иначе бы эти повара не купились. Спорим, им этого на весь вечер хватит. Спорим, они завелись. Может, даже ты слегка завелся.
Я спустил это на тормозах и завернул лед в два красных полотенца. Одно – для Афуро и ее челюсти. Второе – для моей черепушки. Шишка на затылке – не самое плохое. Хуже было ткнуться в землю рядом с Афуро и снова и снова нудеть «простите», вторя ей. Погано, но деваться некуда. Чуваки измывались над нами, обзывали извращенцами и спрашивали Афуро, что сказал бы ее папочка, если б узнал, как на темных задворках она играет в сексуальные игры с иностранцем вдвое старше ее. Ясное дело, до «вдвое старше» мне еще расти и расти, но я ни слова не вякнул. Кроме «простите». Снова, и снова, и снова, пока и вправду едва не почувствовал себя виноватым. Хуже всех оказался этот псих Сандзюро, он плевался в мою сторону, обзывал Афуро шлюхой и чуть не заставил меня взять свои извинения обратно. Но в итоге повара свалили в ресторан, а мы с Афуро убрались оттуда к чертям собачьим.
И как-то очутились в «Люксе Красного Барона» в гостинице «Офюлс».
– Расскажи, что стряслось в твоей квартире, – попросил я.
Афуро вытащила изо рта сигарету, отхлебнула своей выставки тропических фруктов и начала рассказывать все, что с ней приключилось с того момента, как мы расстались в кафе «В первый раз в первый класс». Это почти объясняло, с какого перепугу она приняла меня за типа по имени мистер Боджанглз и решила огреть кирпичом по башке. Почти.
Афуро напомнила мне, что они с Миюки дружили еще со школы в Мурамура. Вместе переехали в Токио и жили в одной квартире, но полгода назад Миюки съехала. С тех пор девушки особо не общались. Но в тот день, через пару дней после того, как Миюки утонула, Афуро на работе получила письмо от Миюки. Без обратного адреса, но она узнала почерк.
– Я чуть не рухнула, когда его получила, – сказала она. – Я старалась просто загнать мысли в угол, пока не смогу сесть и спокойно типа все обдумать – я знаю, может, и не лучший способ разруливать дела, но… в общем, когда Миюки ушла, между нами осталась большая путаница.
– Какая путаница?
– Самая запутанная путаница. Мы поцапались, когда я виделась с ней в последний раз. Она совсем изменилась после того, как уехала. Она просто, ну не знаю, закрылась типа. Стала как зомби. А когда мы поцапались, я была на все сто уверена, что больше с ней не увижусь. Типа так и вышло. А потом пришло вот это. На работу. Я никогда почту на работе не получаю.
Тяжко вздохнув, Афуро стала рыться в сумочке. Когда она протянула мне конверт, руки у нее дрожали и на меня она не смотрела. В конверте я нашел билет на самолет и письмо. Билет на рейс «Общеяпонских авиалиний» до Сиднея в Австралии. Письмо на обычной офисной бумаге, черными чернилами. Мелкие угловатые иероглифы размазались по странице, точно прихлопнутые насекомые.
Дорогая Афуро,
Прости за вчерашний вечер. Прости за последние несколько месяцев. Прости за всё. Жаль, не могу рассказать тебе о том, что случилось, правда жаль. Может, однажды я смогу тебе все объяснить, но мне нужно какое-то время и какое-то расстояние. Пожалуйста, пойми, к моим проблемам ты никакого отношения не имеешь. Я вляпалась в очень сложную и довольно-таки страшную штуку. Сейчас я в странном месте и. по-моему, больше не знаю, кто я такая. Как будто я – это даже не я. а только пустое ничто, которое другие заполняют собственными версиями «меня». Как зеркало, где люди видят только ту «меня», которую хотят увидеть, видят свое отражение во мне… Это понятно? Наверное, нет. Я больше не знаю, что понятно, а что не понятно.
Но я знаю выход. Я нашла способ убежать, способ опять превратиться в Миюки. Скоро эта пустая «я» умрет, и все будет как раньше. Только лучше, чем раньше. Ты должна мне поверить. Знаю – это, наверное, похоже на сплошной бред и совсем нечестно, но иногда я думаю, что ты – это все, что осталось от настоящей меня. Афуро. мне нужно, чтобы ты была моей подругой. Мне нужно, чтобы ты помогла мне снова найти себя, вернула меня в нормальный мир. (Знаю, что сейчас это все непонятно, н, пожалуйста, потерпи…)
Я хочу убраться из Токио, из Японии и хочу, чтобы ты поехала со мной. Я знаю, ты всегда хотела в Австралию, и ты мне будешь там нужна. Не бойся – там не будет всякой тяжкой фигни, как это грустное чокнутое письмо. Станем играть на пляже и ходить на танцульки с серферами каждый вечер, будем жить словно кинозвезды. Обещаю, я за все заплачу – да, за нас обеих. Прежде чем ты начнешь свою обычную лекцию о кредитках, позволь сказать тебе, что эти дни прошли. Наконец мой корабль в гавани, и после завтрашнего дня я буду свободна!
Так что подумай об этом. Пожалуйста. Как смогу, позвоню – наверное, очень скоро. Сейчас все идет к финалу, и думаю, я снова буду счастлива, или, по крайней мере, буду целой. Стану настоящим человеком, а не этим призраком-пустышкой, в которого я превратилась. Но чтобы забыть все, мне нужна будет твоя помощь, чтобы снова стать Миюки и оставить все в прошлом. Надеюсь, ты поймешь.
Береги себя и, что бы ни случилось, не забывай о своей подруге, о настоящей Миюки, о девчонке из Мурамура, которой ты сейчас так нужна.
Миюки.
Куча тревожных слов, говорящих о серьезном раздрае личности. Но, даже несмотря на замечания по поводу грядущей смерти липовой Миюки, это письмо, хоть убейте, не казалось мне запиской самоубийцы. Я снова глянул на билет. Самолет улетел бы через две недели. Конечно, он и улетит, вот только без Миюки. Сложив письмо, я сунул его в конверт вместе с билетом и отдал Афуро, заметив, что ее нелепо-желтая блузка в красном свете обернулась нелепо-оранжевой.
– Она про кредитки пишет, – сказал я. – У нее были долги?
– У кого их нет?
– Я-то думал, что хостес из Гиндзы зашибают кучу денег.
– Как ты узнал, что она была хостес?
– Просто догадался. В клубе «Курой Кири», так?
– Ага, только она туда не сразу устроилась, – ответила Афуро. – Когда мы сюда приехали, она жила на кредитки. Сбережений – кот наплакал. А тратилась она в первые месяцы как чокнутая. Всякие дорогущие шмотки, походы в модные рестораны на Омотэсандо, в таком духе. Она про эти места в журналах читала. А когда нашла работу, прямо о цепи сорвалась. Чем больше зарабатывала, тем больше тратила. Мне пришлось отговорить ее от покупки тачки, в натуре – тачка в Токио! – а ведь у нее даже прав не было.
Афуро сердито ткнула окурок в пепельницу, точно стараясь подавить воспоминания, вызванные письмом. Но жест вышел какой-то покорный, будто она понимала, что бессильна повернуть воспоминания вспять, что это лишь вопрос времени – когда прорвется дамба и начнется потоп.
– Короче, вернемся к вчерашнему вечеру, – вздохнув, заключила Афуро. – Я позвонила тебе из-за этого письма. Послушать, что ты по этому поводу думаешь. Оставила сообщение, чтобы в одиннадцать ты встретился со мной в Сибуя. Я туда приперлась, ждала, ждала, а ты так и не появился. Тогда на последней электричке я вернулась в Отяномидзу и пошла домой. Когда добралась, заметила, что дверь не заперта. Я ее всегда закрываю. Всегда. Так что я распахнула дверь и сразу просекла – там кто-то был.
– Пропало что-нибудь?
– Пропало? – вскинулась она. – Да там все вдребезги разнесли. С полок скинули все книги, по всему полу мои компакты, с кровати сорвали простыни, шмотки везде раскиданы, в ванне – вся моя косметика. Даже еду обыскали! Раздербанили холодильник и то недоразумение, что у меня вместо кладовки, как будто у них миссия «найти и уничтожить». Везде, бля, валяется рис, на кофейный столик муку вывалили, срач невозможный. И тут до меня дошло, что это ты.
– Я? Не понял.
– Кроме тебя, никто не знал, что меня в квартире не будет. Ты знал, что я буду ждать тебя в Сибуя.
Само собой, я этого не знал. Сообщение Афуро я получил только утром, потому что всю ночь тусовался в припадочной стране, глазея, как Человек в Белом играет со своими плитками. И все еще был там, когда хату Афуро разносили в щепки. Только она-то этого не знала.
Афуро плюхнулась на красное шелковое покрывало, пожала плечами и закурила. С красного ночного столика я снял красную пепельницу. В гостинице «Офюлс»,[51] в «Люксе Красного Барона» все было красное. Красные бархатные портьеры, толстый красный ковер, в углу – огненно-красная ванна, как раз на двоих. Даже лампы на потолке были теплого темно-красного оттенка, как в старомодной фотолаборатории. Ни малейшего отношения к капитану Манфреду фон Рихтхофену,[52] немецкому летчику-истребителю времен Первой мировой, но чего еще ожидать в лав-отеле?
Мне было более чем странно идти сюда вместе с Афуро, но особого выбора у нас не было – разве что всю ночь тусоваться в караоке-бокс.[53] У меня паранойя, что на хвосте висят люди Накодо, Афуро уверена, что некто по имени Боджанглз хочет её замочить, а улицы прямо кишат толпами подозрительных типов, если вы ищете подозрительных типов. В квартиру к Афуро мы отправиться не могли – там стряслось что-то ужасное. В отель «Лазурный» ход тоже был заказан – ужасные вещи творились и там. Так что оставался только лав-отель, где мы сможем поговорить без помех, где нас никто не увидит и не услышит. А поговорить нам было о чем.
– Сексуальные игры? – повторил я.
Афуро, начхав на меня, смотрелась в зеркальце пудреницы. Я протянул ей еще один бумажный платок. Не то чтобы я везде таскался с этими платочками, но взял пачку у девчонок, вечно стоящих у Токийского вокзала. Там они тусуются круглые сутки – раздают бесплатные платочки вместе с флаерами, рекламируя тарифы «ай-моуд»[54] для мобильников и путевки в Таиланд. Понятия не имею, каким образом телефоны и поездки в Таиланд связаны с бумажными платочками, но если в Токио есть халява, я ее беру.
– Тебе правда надо было сказать про сексуальные…
– Мне надо было что-то сказать.
Тут позвонили в дверь. Я отправился в пустой холл забрать ведерко со льдом и два бокала розовой отравы с таким количеством фруктов, что впору Кармен Миранде[55] на голове таскать. Официант-невидимка вежливо доставил эти напитки, украшенные мараскиновыми вишнями, дольками лимона, кокосовой стружкой, виноградом и ломтиками ананаса. Стоили эти штуки, как приличная трапеза в ресторане сукияки в Гинзде, а вставляли, пожалуй, меньше, чем мой «Хонда Хоббит» на крутом повороте.
– Согласен, – сказал я, передав Афуро ее бокал. – Тебе надо было что-то сказать. Но сексуальные игры?
– А ты бы круче справился? И вообще, чего такой кипеж? Я знаю людей, которые всю дорогу играют в такие игрушки.
– Твои друзья прикидываются, что насилуют друг друга на задворках?
– Ладно, – ответила она. – Может, не на задворках, но игра в изнасилование – не такая уж редкая штука. Иначе бы эти повара не купились. Спорим, им этого на весь вечер хватит. Спорим, они завелись. Может, даже ты слегка завелся.
Я спустил это на тормозах и завернул лед в два красных полотенца. Одно – для Афуро и ее челюсти. Второе – для моей черепушки. Шишка на затылке – не самое плохое. Хуже было ткнуться в землю рядом с Афуро и снова и снова нудеть «простите», вторя ей. Погано, но деваться некуда. Чуваки измывались над нами, обзывали извращенцами и спрашивали Афуро, что сказал бы ее папочка, если б узнал, как на темных задворках она играет в сексуальные игры с иностранцем вдвое старше ее. Ясное дело, до «вдвое старше» мне еще расти и расти, но я ни слова не вякнул. Кроме «простите». Снова, и снова, и снова, пока и вправду едва не почувствовал себя виноватым. Хуже всех оказался этот псих Сандзюро, он плевался в мою сторону, обзывал Афуро шлюхой и чуть не заставил меня взять свои извинения обратно. Но в итоге повара свалили в ресторан, а мы с Афуро убрались оттуда к чертям собачьим.
И как-то очутились в «Люксе Красного Барона» в гостинице «Офюлс».
– Расскажи, что стряслось в твоей квартире, – попросил я.
Афуро вытащила изо рта сигарету, отхлебнула своей выставки тропических фруктов и начала рассказывать все, что с ней приключилось с того момента, как мы расстались в кафе «В первый раз в первый класс». Это почти объясняло, с какого перепугу она приняла меня за типа по имени мистер Боджанглз и решила огреть кирпичом по башке. Почти.
Афуро напомнила мне, что они с Миюки дружили еще со школы в Мурамура. Вместе переехали в Токио и жили в одной квартире, но полгода назад Миюки съехала. С тех пор девушки особо не общались. Но в тот день, через пару дней после того, как Миюки утонула, Афуро на работе получила письмо от Миюки. Без обратного адреса, но она узнала почерк.
– Я чуть не рухнула, когда его получила, – сказала она. – Я старалась просто загнать мысли в угол, пока не смогу сесть и спокойно типа все обдумать – я знаю, может, и не лучший способ разруливать дела, но… в общем, когда Миюки ушла, между нами осталась большая путаница.
– Какая путаница?
– Самая запутанная путаница. Мы поцапались, когда я виделась с ней в последний раз. Она совсем изменилась после того, как уехала. Она просто, ну не знаю, закрылась типа. Стала как зомби. А когда мы поцапались, я была на все сто уверена, что больше с ней не увижусь. Типа так и вышло. А потом пришло вот это. На работу. Я никогда почту на работе не получаю.
Тяжко вздохнув, Афуро стала рыться в сумочке. Когда она протянула мне конверт, руки у нее дрожали и на меня она не смотрела. В конверте я нашел билет на самолет и письмо. Билет на рейс «Общеяпонских авиалиний» до Сиднея в Австралии. Письмо на обычной офисной бумаге, черными чернилами. Мелкие угловатые иероглифы размазались по странице, точно прихлопнутые насекомые.
Дорогая Афуро,
Прости за вчерашний вечер. Прости за последние несколько месяцев. Прости за всё. Жаль, не могу рассказать тебе о том, что случилось, правда жаль. Может, однажды я смогу тебе все объяснить, но мне нужно какое-то время и какое-то расстояние. Пожалуйста, пойми, к моим проблемам ты никакого отношения не имеешь. Я вляпалась в очень сложную и довольно-таки страшную штуку. Сейчас я в странном месте и. по-моему, больше не знаю, кто я такая. Как будто я – это даже не я. а только пустое ничто, которое другие заполняют собственными версиями «меня». Как зеркало, где люди видят только ту «меня», которую хотят увидеть, видят свое отражение во мне… Это понятно? Наверное, нет. Я больше не знаю, что понятно, а что не понятно.
Но я знаю выход. Я нашла способ убежать, способ опять превратиться в Миюки. Скоро эта пустая «я» умрет, и все будет как раньше. Только лучше, чем раньше. Ты должна мне поверить. Знаю – это, наверное, похоже на сплошной бред и совсем нечестно, но иногда я думаю, что ты – это все, что осталось от настоящей меня. Афуро. мне нужно, чтобы ты была моей подругой. Мне нужно, чтобы ты помогла мне снова найти себя, вернула меня в нормальный мир. (Знаю, что сейчас это все непонятно, н, пожалуйста, потерпи…)
Я хочу убраться из Токио, из Японии и хочу, чтобы ты поехала со мной. Я знаю, ты всегда хотела в Австралию, и ты мне будешь там нужна. Не бойся – там не будет всякой тяжкой фигни, как это грустное чокнутое письмо. Станем играть на пляже и ходить на танцульки с серферами каждый вечер, будем жить словно кинозвезды. Обещаю, я за все заплачу – да, за нас обеих. Прежде чем ты начнешь свою обычную лекцию о кредитках, позволь сказать тебе, что эти дни прошли. Наконец мой корабль в гавани, и после завтрашнего дня я буду свободна!
Так что подумай об этом. Пожалуйста. Как смогу, позвоню – наверное, очень скоро. Сейчас все идет к финалу, и думаю, я снова буду счастлива, или, по крайней мере, буду целой. Стану настоящим человеком, а не этим призраком-пустышкой, в которого я превратилась. Но чтобы забыть все, мне нужна будет твоя помощь, чтобы снова стать Миюки и оставить все в прошлом. Надеюсь, ты поймешь.
Береги себя и, что бы ни случилось, не забывай о своей подруге, о настоящей Миюки, о девчонке из Мурамура, которой ты сейчас так нужна.
Миюки.
Куча тревожных слов, говорящих о серьезном раздрае личности. Но, даже несмотря на замечания по поводу грядущей смерти липовой Миюки, это письмо, хоть убейте, не казалось мне запиской самоубийцы. Я снова глянул на билет. Самолет улетел бы через две недели. Конечно, он и улетит, вот только без Миюки. Сложив письмо, я сунул его в конверт вместе с билетом и отдал Афуро, заметив, что ее нелепо-желтая блузка в красном свете обернулась нелепо-оранжевой.
– Она про кредитки пишет, – сказал я. – У нее были долги?
– У кого их нет?
– Я-то думал, что хостес из Гиндзы зашибают кучу денег.
– Как ты узнал, что она была хостес?
– Просто догадался. В клубе «Курой Кири», так?
– Ага, только она туда не сразу устроилась, – ответила Афуро. – Когда мы сюда приехали, она жила на кредитки. Сбережений – кот наплакал. А тратилась она в первые месяцы как чокнутая. Всякие дорогущие шмотки, походы в модные рестораны на Омотэсандо, в таком духе. Она про эти места в журналах читала. А когда нашла работу, прямо о цепи сорвалась. Чем больше зарабатывала, тем больше тратила. Мне пришлось отговорить ее от покупки тачки, в натуре – тачка в Токио! – а ведь у нее даже прав не было.
Афуро сердито ткнула окурок в пепельницу, точно стараясь подавить воспоминания, вызванные письмом. Но жест вышел какой-то покорный, будто она понимала, что бессильна повернуть воспоминания вспять, что это лишь вопрос времени – когда прорвется дамба и начнется потоп.
– Короче, вернемся к вчерашнему вечеру, – вздохнув, заключила Афуро. – Я позвонила тебе из-за этого письма. Послушать, что ты по этому поводу думаешь. Оставила сообщение, чтобы в одиннадцать ты встретился со мной в Сибуя. Я туда приперлась, ждала, ждала, а ты так и не появился. Тогда на последней электричке я вернулась в Отяномидзу и пошла домой. Когда добралась, заметила, что дверь не заперта. Я ее всегда закрываю. Всегда. Так что я распахнула дверь и сразу просекла – там кто-то был.
– Пропало что-нибудь?
– Пропало? – вскинулась она. – Да там все вдребезги разнесли. С полок скинули все книги, по всему полу мои компакты, с кровати сорвали простыни, шмотки везде раскиданы, в ванне – вся моя косметика. Даже еду обыскали! Раздербанили холодильник и то недоразумение, что у меня вместо кладовки, как будто у них миссия «найти и уничтожить». Везде, бля, валяется рис, на кофейный столик муку вывалили, срач невозможный. И тут до меня дошло, что это ты.
– Я? Не понял.
– Кроме тебя, никто не знал, что меня в квартире не будет. Ты знал, что я буду ждать тебя в Сибуя.
Само собой, я этого не знал. Сообщение Афуро я получил только утром, потому что всю ночь тусовался в припадочной стране, глазея, как Человек в Белом играет со своими плитками. И все еще был там, когда хату Афуро разносили в щепки. Только она-то этого не знала.