Адлер Элизабет. Персик

   – Очень хорошо, – сказал Жерар Лоис, в то время как Пич болталась где-то сзади. – Но ты будешь отвечать за свою маленькую сестренку. Мы доверяем Пич твоим заботам на время путешествия.
   – Не волнуйся, Жерар, – ответила Лоис, выходя из комнаты легкой походкой, – с Пич все будет в порядке, я позабочусь о ней.
   Пич стремительно бросилась к детской, по пути раскидывая игрушки – плюшевых зверей, кукол и маленькую собачку на колесах, отчаянно стараясь что-то найти. Наконец-то! Это было запрятано в шкафу для игрушек. Эмилия, рассердившись на Лоис за покупку такого совершенно ненужного подарка, убрала его подальше. Это все еще лежало в элегантной коробочке густого красного цвета, и восхищенная Пич провела пальчиком по золотым буквам: «Картье». Подняв крышку, она отодвинула тонкую шелковистую бумагу. Это был очень красивый несессер для взрослых, сделанный из гладкой кожи цвета красного вина, с крошечным золотым замком и ключиком, а на крышке – ее инициалы: «М.И.Л. де К.», и внизу золотом – «Пич».
   Улыбаясь, она повернула маленький ключик и с любопытством заглянула внутрь. Там были маленькие отделения, предназначенные для безделушек и украшений, хрустальные кувшинчики с эмалевыми крышками для настоек и пудры и чудесные золотые, украшенные эмалью, щетка и расческа. Это подарок Лоис на крестины Пич. Маленький несессер был как раз той вещью, которая понадобится ей для путешествия.
   Папа проводил их в Нью-Йорк. Пристань была заполнена отъезжающими, провожающими и друзьями. Оркестр весело играл, и ожидающий лайнер казался Пич таким же огромным, как их отель во Флориде.
   Папа нес Пич по сходням, а Пич прижимала к себе свой чудесный несессер. Их апартаменты были полны цветов, и она возбужденно болтала, недоумевая, как это может быть кораблем, когда все выглядит как настоящая комната. В это время Жерар спокойно беседовал с Лоис, которая казалась очень серьезной. А затем были поцелуи и прощанье, и они махали папе на пристани, бросали цветные пароходики, и оркестр играл слишком громко, и Пич неожиданно захотелось плакать.
   – О, нет, не плачь, – жестко сказала Лоис, – никаких слез, когда ты со мной. – И Пич, тяжело сглотнув, слизала единственную слезинку, которая скатилась в уголок губ.
   В первый вечер в море Лоис одела ее в самое хорошенькое платье – белое органди с красным шелковым поясом-лентой я маленькие красные босоножки, а затем ей нужно было сидеть смирно, чтобы не помять платье, пока Лоис делала вечерний макияж. Платье Лоис было пурпурным – в цвет пояса Пич, прямого силуэта, пенящееся вокруг колен, как шлейф волн, оставляемых кораблем. Во время обеда они сидели за столом с другими людьми, и огромный мужчина в дорогом пиджаке, обильно вышитом золотом, улыбался Пич и говорил ей, как чудесно она выглядит. Потом мужчина с Лоис пошли танцевать, и Пич сидела на большом позолоченном стуле, прижимая к груди атласную сумочку сестры, чтобы та не потерялась, так как Лоис велела присматривать за ней. Скоро Пич начала зевать. Глаза стали закрываться от дыма сигарет и усталости. Было так шумно, и Лоис нигде не было видно. Какой-то мужчина с восхищением по-отечески погладил Пич по головке, а пожилая женщина застыла, увидев ее.
   – Несомненно, ребенку следует быть в постели, – пробормотала она. – Кто ее мать?
   – Она мне не мама, – сонно ответила Пич, – она моя сестра, Лоис.
   – Безобразие, – возмутились они, – держать здесь ребенка!
   Вернулась Лоис и сердито потащила ее спать.
   – Суют нос в чужие дела, тупицы, – ворчала она, когда тащила Пич по бесконечным длинным коридорам, слегка пошатываясь, так как лайнер кренился то в одну, то в другую сторону. – Ты ведь не хочешь спать, нет?
   – Нет, о, нет, – отвечала Пич, стараясь идти в ногу с широко шагающей Лоис. Все, что она хотела, это быть с Лоис. Лоис отперла дверь каюты и втолкнула ее.
   – Давай, уложу тебя.
   Она торопливо стянула с Пич красивое белое платье. Пич сидела на краю кровати, снимая маленькие красные босоножки.
   – А как же чистить зубы? – спросила она.
   – Утром, – уже от двери ответила Лоис.
   – Но, Лоис, куда ты идешь? – озадаченно спросила Пич. Она все еще была в нижней сорочке, панталонах, носках. Не было ни ночной рубашки, ни стакана молока, всего, к чему она привыкла.
   – А где же Тедди? – Лоис поколебалась, затем поспешно вернулась, вытащила медвежонка из-под вороха одежды.
   – Вот, – сказала она. – Теперь спи.
   Пич устало вытянулась под одеялом.
   – Да, – пробормотала она, зевая, – но, Лоис, куда же ты?
   – Танцевать, – сказала Лоис, закрывая дверь.
   Все путешествие через Атлантический океан Лоис танцевала ночи напролет, отсыпаясь днем. Пич устроили в детской вместе с другими детьми, и игры, песни, игрушки доставляли ей много радости. Но она была одинока и скучала по маме и Лоис. Обычно Пич каждый вечер сидела и наблюдала, как Лоис готовится к вечеру, но теперь у нее был ранний ужин с другими детьми, и она отправлялась спать до того, как Лоис уходила обедать.
   Корабль ровно плыл, погружаясь в волны, что убаюкивало Пич, как кресло-качалка, и только иногда она просыпалась, когда приходила Лоис, а иногда ей казалось, что она слышит смех сестры в соседней комнате.
   В Париже они сразу поехали в городской дом де Курмонов на Иль-Сен-Луи. Пич испытывала благоговейный страх перед этими большими комнатами и подозрительно смотрела на толстых младенцев – Лоис называла их херувимами, – которые украдкой глядели на нее с потолка. Ей разрешалось ходить на кухню, чтобы выпить молока с хлебом и шоколадом, – «нездоровый шоколад», то, что мама, будь она здесь, никогда бы не разрешила. Однажды ночью Пич проснулась от боли в животе. Не зная, который час, она выбралась из кровати и пошла искать Лоис. Пич спешила по коридору и с облегчением увидела, что из-под двери Лоис пробивается полоска света. Открыв дверь, девочка увидела там двух людей. Это ее озадачило. Она не сразу узнала Лоис, потому что сверху был какой-то мужичина. Они выглядели так забавно! Пич с завистью отметила, что они обнимаются, но ей стало интересно, почему на них нет одежды?
   – О Боже, Пич! – Лоис соскочила с кровати, заворачиваясь в простыню. – Какого черта ты здесь делаешь?
   – Тебе не следует так говорить, – заметила Пич неодобрительно.
   Мужчина начал смеяться, и Лоис зло посмотрела на него, схватив Пич за руку и выводя ее из комнаты. Дрожащей рукой она дала Пич стакан воды.
   – Обещай, – сказала Лоис, – что ты никому ничего не расскажешь, никому вообще. Особенно маме и Жерару.
   Пич обещала, хотя ей было любопытно, почему это является таким секретом.
   На следующий день они поехали в Сен-Жан на Кап Ферра, и было необыкновенно приятно увидеть бабушку. Она так была похожа на маму, и это успокаивало, так как Пич ужасно скучала по маме. И там был Джим, который ее смешил и играл с ней в прятки, помогал плавать и брал с собой ловить рыбу. И Леонора, ее вторая сестра, которая была похожа на Лоис, но была совершенно другой. Конечно, она любила и Леонору тоже, но не так, как Лоис.
   Спустя некоторое время Пич начала замечать странные вещи. Все замолкали, когда она входила в комнату, и как бы надевали на лица яркие веселые маски, которые, как считали взрослые, могли позабавить детей, но их глаза не улыбались, как обычно. И когда они думали, что ее нет поблизости, их лица были какие-то вытянутые и серьезные.
   – Война, – говорили они. – Итак, война.
   На их лицах отражалась озабоченность, и Пич чувствовала страх, который скрывался за незнакомым словом.
   Неожиданно все лихорадочно начали суетиться, торопливо паковать вещи, готовясь к отъезду. Джиму удалось достать места на корабле.
   – Одно из последних, – как он говорил Лоис. – Совсем не остается времени, мы должны уезжать немедленно.
   Пич потерла рукой свою гудящую голову.
   – Пожалуйста, могу я остаться? – жалобно попросила она, беря Джима за руку. – Разве вы с бабушкой не хотите быть со мной больше?
   Джим схватил ее на руки.
   – Ты нужна нам, – улыбнулся он, – но ты нужна и маме с папой. Мы скоро опять увидимся, моя маленькая Пич, к тому же, несмотря ни на что, я отвезу вас на Марсельские острова, так что это еще не прощание.
   Во время путешествия Пич чувствовала себя разбитой и уставшей. Она несколько раз засыпала, а проснувшись, с безразличным видом смотрела в окно и видела, что все машины едут в том же направлении – на запад, в Испанию. В машине было душно.
   – Пожалуйста, – просила она, – давайте поедем обратно. У меня болят глаза и голова.
   – Вытянись на сиденье и постарайся заснуть, дорогая, – предложила Лоис, сидя впереди с Джимом, – это отвлечет от долгой поездки.
   – Но, Лоис, у меня действительно болит голова. – Пич наклонилась вперед, обняла шею сестры и положила пылающую голову на холодную щеку Лоис.
   Лоис взяла Пич за руку.
   – Джим, – сказала она тихим голосом, – я думаю, у нас беда.
   Джим оторвал свой взгляд от дороги, и их глаза встретились.
   – Она горит, у нее лихорадка, – сказала Лоис тихо. Возвращаясь на виллу, Лоис держала ее на руках. Леони поспешила им навстречу, удивленная и испуганная их неожиданным возвращением. Она схватила Пич и погрузила ее в ванну с холодной водой, постепенно добавляя лед до тех пор, пока прохлада не остудила пылающее тело Пич. Затем приехал доктор и тщательно осмотрел девочку. Лоис рассмеялась, когда он сказал, что это корь, опасный случай.
   – Я всегда думала, что корь – совсем простая болезнь, – сказала она.
   – Мы поедем на следующем корабле, – устало произнес Джим.
   Пич становилось хуже. Голова болела так, будто разрывалась на части, ныли ноги. Затем что-то стало давить на грудь.
   – Папа, – плакала она, мотая головой из стороны в сторону, стараясь избавиться от боли, напрасно пытаясь найти холодное местечко на подушке, которая стала мокрой от пота. – Папа!
   – Это не корь, а полиомиелит, – сказал доктор Марнокс из больницы в Нейи, – редкое заболевание, которым болеют дети и молодые люди. Чтобы ей было легче дышать, мы наденем респиратор, но, мадам и месье, – его большие карие глаза смотрели на них, – я боюсь, что надежды мало.
   Лоис бросилась к доктору:
   – Что вы имеете в виду? – вскричала она. – Вы говорите, что моя сестра умирает?
   Схватив его за лацканы накрахмаленного белого халата, она готова была убить его.
   – Мадемуазель, мадемуазель, пожалуйста, – тщетно пытался он отстранить ее. – Я ничего не могу сделать, это болезнь, о которой мы очень мало знаем. Мы можем только надеяться.
   Руки Лоис бессильно опустились, а доктор нервно поправил помятый халат.
   – Мы все сделаем для нее. Мы все этого хотим.
   – Доктор Марнокс, – раздался высокий чистый голос, – Моя внучка не умирает, вы поняли, месье? Она не умрет.
   Доктор Марнокс нервно смотрел на яростную молодую даму и пожилую, охваченную тихим отчаянием.
   – Конечно, нет, мадам, – успокаивающе ответил он, – Конечно, нет.
   – Я останусь с ней, – сказала Леони, подходя к страшной белой двери, за которой была ее внучка.
   Доктор посмотрел на Джима, беспомощно пожал плечами.
   – Как она захочет, месье, – пробормотал он. – Мы сделали все, что могли.
   Все трансатлантические линии были заняты, и разговоры прослушивались или их прерывали. Джиму понадобилось два дня и существенное влияние, чтобы дозвониться Жерару в Майами.
   – Я выезжаю сейчас же, – сказал Жерар, голос его звучал напряженно.
   – Здесь уже много проблем, – предупредил Джим. – Помни, коль уж ты будешь здесь как французский гражданин, возможно, тебе не удастся уехать.
   – Даже если Пич не была бы так тяжело больна, – ответил Жерар, – я бы вернулся, чтобы сделать все, что смогу, для своей страны.
   Жерар всегда только формально интересовался империей бизнеса де Курмонов, построенной его отцом, доверяя управление обширными автомобильными предприятиями и их компаниями на периферии, фундаментальными предприятиями по обработке железа и стали, проката, фабриками в Валанене, которая производила ружья и другие виды вооружения, совету директоров. И даже то, что в воюющей стране все это сходилось под угрозой разрушения, ушло на второй план по сравнению с тем, что его маленькая любимая Пич была опасно больна. Используя связи, он смог попасть на самолет, летящий из Нью-Йорка в Лиссабон. После двух дней ожидания рейса в Париж, который был отменен, Жерар, снова используя связи, достал билет на самолет в Мадрид и там пересел в переполненный, медленно идущий поезд на Барселону, где он убедил таксиста довезти его до Жерона. В поисках машины он обошел весь город, но, по иронии судьбы, человек, владеющий одной аз старейших автомобильных компаний в Европе, не смог найти ничего. В отчаянной тревоге он прорвался в американское консульство, локтями прокладывая себе дорогу сквозь ряд мрачных, взволнованных людей, ожидающих визы, стоящих на ступеньках. Длинная очередь огибалаздание и, казалось, никогда не сдвинется с места. Его визитная карточка, посланная через надменного лакея, который с удовольствием использовал свою бюрократическую власть, возымела мгновенное действие. Именем де Курмона пренебречь было нельзя. Консульская машина с шофером немедленно была предоставлена в его распоряжение, и Жерар пересек границу, покрывая бесконечные километры между Жероном и Нейи в просторном «крайслере» с американским флагом, который привлекал внимание всего потока машин, двигавшегося в противоположную сторону.
   Даже небритый и уставший после шести бессонных дней пути, Жерар был все же очень красивым мужчиной, думала Леони, – как Месье. Но волевое лицо Жерара и внимательные голубые глаза не были тронуты печатью цинизма, как глаза его отца. Хотя у него были мощные плечи и тяжелая походка, Жерар был утонченным человеком, его интересы ограничивались заботами о семье и профессией архитектора. У него не было ни намека на властность, как в личных отношениях, так и в работе, что отличало его от отца. Леони крепко сжимала его руки.
   – Пич все еще серьезно больна, Жерар, – тихо говорила она, – но уже неделю она находится в стабильном состоянии. Это дает надежду.
   Как только Жерар взял ее руку, Пич сразу узнала, что это отец, хотя она не могла даже открыть глаз. Когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, она почувствовала запах одеколона и его слегка шершавое лицо на своей щеке. Теперь все будет в порядке. Папа здесь.
   Доктор Мариокс, казалось, был удивлен улучшением в состоянии Пич. Он был уверен, что она не проживет и ночь, но потом он думал то же самое еще девять ночей, когда наблюдал, как бабушка сидит рядом с ней, держа ее руку, разговаривая с ней тихим голосом, даже напевая что-то. Ее состояние улучшилось. И наступил день, когда Пич открыла глаза. Спустя еще день опасность миновала.
   – Единственное, что осталось, – сказал доктор Мариокс на совещании в своем заставленном книгами кабинете, – это определить, что поражено болезнью.
   Все вопросительно взглянули на него.
   – Я имею в виду конечности, – как бы извиняясь, добавил он. – Болезнь атаковала мускулы, и теперь мы должны посмотреть, что затронуто.
   – Вы имеете в виду, что Пич может остаться калекой? – Голос Лоис был полон ужаса. – Но этого не может быть. Ей всего пять лет.
   Доктор Мариокс пожал плечами.
   – Мы должны надеяться на лучшее.
   В ту ночь, когда Пич проснулась, Леони, как и все ночи во время болезни, была рядом. Ее лицо было усталым и увядшим, но она нашла в себе силы улыбнуться ребенку.
   – Протяни свои ручки, Пич, – тихо сказала она, – дай их мне.
   Девочка улыбнулась и подняла ручки, чувствуя надежное пожатие Леони на своих маленьких руках.
   – Сейчас, – проговорила Леони, – ты была в постели так долго, что твои мышцы устали. Давай устроим им экзамен, Пич. Пошевели пальчиками.
   Пич пыталась раз, еще раз, но пальцы не шевелились. Ее высокий детский смех нарушил тишину комнаты, наполняя радостью сердце Леони, чтобы потом опять окаменеть.
   – Я думаю, они слишком устали, бабушка Леони.
   В тот день, когда врачи поставили стальные подпорки с уродливыми черными кожаными креплениями вокруг маленьких ножек Пич, Жерар был вызван в Париж временным правительством.
   – Это всего на несколько дней, моя дорогая, – обещал он ей, – а затем я вернусь к тебе.
   – Но что я буду делать без тебя, папа? – В глазах Пич блеснули слезы. – Почему они прикрепили все эти ужасные штуки мне на ноги? Почему я больше не могу бегать и прыгать?
   – Ты сможешь, Пич, ты сможешь, – плакала Леони, обнимая ее. – Мы только должны научить мышцы опять работать. Они там, на месте, только немножко ленятся.
   – Обещай мне, бабушка, – жалобно просила Пич. – Я так хочу догнать маленькую коричневую кошку.
   Леони даже рассмеялась.
   – Я обещаю, – поклялась она.
   Несколько дней Жерара растянулись на неделю, а затем на две. Ему удалось дозвониться и сообщить, что его послали на заводы Валансьена заняться управлением делами, так как везде царил полный хаос, и что он позвонит, как только сможет. Затем месяц не было никаких известий.
   Леони гуляла с Пич каждое утро, днем, вечером. Она привязывала небольшие грузы к ножкам девочки, поднимая и опуская их, массировала ножки, она волочила Пич, заставляя ножки двигаться до тех пор, пока Пич уже готова была расплакаться. Однажды Леони опустила ее в блаженно теплую воду моря, и Пич почувствовала, что ее ножки, как бывало, держатся на поверхности, освобожденные от этих жестокихстальных подпорок.
   Жерар вернулся в форме майора французской армии с известием, что должен ехать обратно в Париж через два дня.
   Он поговорил с Эмилией, которая все еще двигалась с трудом из-за перелома. Она очень тревожилась за Пич. Плыть на корабле было опасно. Они были переполнены, и один корабль, загруженный женщинами и детьми, уже затонул. Пич и Лоис должны остаться с Леони, а Жерар будет приезжать к ним, как только сможет. Все молились, чтобы война поскорее закончилась. Пич взглядом провожала отца, пока серая армейская машина с шофером в форме не исчезла на дороге в облаке пыли. Она пообещала отцу, что в следующий раз, когда они увидятся, она будет ходить сама, и она постарается сдержать обещание.
   Время шло медленно, наступила зима, а Пич и Леони плавали каждый день в опустевшем бассейне отеля, вместе погружаясь в его прохладную глубину. Пич медленно набирала силы.
   Спустя шесть месяцев, в феврале, доктор Мариокс уже мог снять приспособление с ее левой ноги. Но правая, где мышцы пострадали больше, была слабее и все еще нуждалась в ненавистной стальной рамке. Иногда Леони видела, как Пич, вытянув правую ногу перед собой, смотрела на нее таким, недетским взглядом, что это поражало бабушку.
   – Я ненавижу это, бабушка, ненавижу, – шептала Пич. – Когда-нибудь я выброшу эту штуку в море навсегда.
   – В любом случае, – сказал Джим холодным мартовским утром, когда они пили кофе со свежими бриошами мадам Френар, – хорошо, что здесь Пич, Леонора и Лоис.
   Леони помедлила, прожевывая булочку, затем с удивлением посмотрела на него.
   – Почему именно сейчас?
   – Завтра я уезжаю в Париж, дорогая. – Джим поставил чашку и взял ее руку. – Может быть, я стар, чтобы воевать, но, по крайней мере, можно использовать мой административный и организаторский опыт.
   Она должна была ожидать, что он сделает что-нибудь подобное. Джим был не таким, чтобы сидеть сложа руки, когда кто-нибудь будет воевать вместо него. Жерар уже был привле Чен, она точно не знала как, но время от времени они получали от него весточки, где он сообщал им новости об Эмилии, которая жила одна во Флориде, очень волнуясь за свою семью, особенно за Пич.
   – С Эмилией все будет в порядке, – сказал Жерар по телефону, – только присматривайте за девочками. Позже, вечером, они сказали об этом Леоноре и Лоис.
   – Разрешите мне поехать с вами, Джим, – молила Лоис, умирающая от безделья на вилле.
   Отель был почти пуст, все молодые люди мобилизованы. По крайней мере, может быть, хоть в Париже есть какая-нибудь жизнь.
   – Кто-то должен упаковать серебро и картины на Иль-Сен-Луи и отправить их в безопасное место, – сказала она. – Я позабочусь об этом. Я обещаю.
   Но, слушая легкомысленные обещания сестры, Ленора знала, почему Лоис хочет быть в Париже.

6

   Лоис беспокойно обходила большой дом на Иль-Сен-Луи, как зверек, посаженный в клетку, время от времени выглядывая из огромных длинных окон гостиной первого этажа. Мосты были безлюдны, на улицах тихо. Тихой была Сена, без обычной суматохи движения. Отодвинув тяжелые желтые шелковые шторы, она посмотрела в окно. Улицы были пустынны. Только вдалеке слышался шум. Тяжелый рев и грохот машин вступающей армии. Прислуга разъехалась, и в доме было пусто и тихо. Остался только консьерж в своей квартирке у ворот. Преданный старый Беннет, который вернулся после того случая с Николаем, ускоривщего собственный отъезд из Парижа, уехал на прошлой неделе на юг, где должен был остаться на время войны в отеле, хотя дворецкий был так стар, что Лоис сомневалась, переживет ли он ужасное путешествие. Машины, с привязанным на крыше имуществом, забили все дороги на юг из Парижа и были прекрасной мишенью для немецких самолетов.
   Она сделала все, что от нее зависело, чтобы удержать Беннета, уверяя его, что он будет в большей безопасности здесь, чем на дорогах Франции, но Беннет ясно дал понять, что уезжает не только из-за того, что не намерен служить немцам, но и потому, что не хотел остаться с ней.
   Лоис отмела неприятные ощущения при воспоминании о том, что Беннет думал о ней. Она не может вынести все это, сидя здесь одна. Она должна видеть, что происходит.
   На большой скорости Лоис переехала мост Мари, пронеслась по набережной Отель-де-Виль, направляясь к площади Согласия, франция была повержена. Чтобы избежать разрушения и разорения, которому были подвергнуты многие города, Париж должен был перейти к немцам на официальной церемонии в американском посольстве именно в этот день. Лоис увидела уродливый флаг со свастикой, который уже развевался над немецкой ставкой, расположенной в отеле «Крийон». Улицы были пусты, все было закрыто, парижане не хотели видеть, как захватывают родной город, тем самым доставляя удовольствие врагу. Лоис чувствовала себя одинокой, покинутой. С глазами, полными слез, она свернула в переулок. Грохот танков и бронированных машин катился гулом по тихому городу, когда она проезжала последние дома по улице Риволи. Несколько человек с подавленными серыми лицами стояли на тротуаре, за рядами французских жандармов, в то время как их враги маршировали по Парижу, считая его теперь своим городом.
   Колонна мощных мотоциклов с ревом двигалась по улице Буасси д’Англез. Мотоциклисты были в шлемах и выглядели зловеще в темных очках и черной коже. За ними следовал черный сияющий «мерседес» с развевающимся флажком, украшенным свастикой; шофер был преисполнен гордости своим пассажиром и важностью долга.
   Лоис в тоненьком цветастом шелковом платье, которое вилось вокруг ног, стояла на тротуаре, дрожа от страха. Глаза мужчины на заднем сиденье на секунду выхватили ее из толпы, монокль вспыхнул на солнце. Золотое шитье сияло на его безукоризненном серо-зеленом мундире, и множество медалей украшало грудь.
   Слезы жгли глаза Лоис. Париж уже никогда не будет прежним. Неожиданно повернувшись, она побежала и укрылась в машине и, свернувшись калачиком на мягкой кремовой коже заднего сиденья, оплакивала Париж и себя. Когда слезы утихли, она села и пристально посмотрела на свое опухшее лицо в зеркало. Достав овальную золотую пудреницу от Картье, Лоис попудрилась и подкрасила дрожащие губы пурпурной губной помадой. С уложенными назад волосами, скрепленными черепаховым гребнем, в черных очках, скрывающих опухшие глаза, она выглядела неплохо. Что ей сейчас было нужно, так это компания. Компания и выпивка!
   Лоис проезжала по улицам в поисках открытого бара, но все было заперто. Ни одно парижское кафе не было готово оказать гостеприимство завоевателям. Лоис бесцельно ехала, избегая северных дорог, где было полно немцев, пока не оказалась около Центрального рынка, два бара которого были открыты, чтобы обслуживать швейцаров и прочий рабочий люд. Девушка с благодарностью присела на высокий стульчик за оцинкованный прилавок и заказала бренди. В горле стоял комок. Передвигая сигарету из одного уголка губ в другой, в облаке едкого дыма, бармен поставил ее порцию на прилавок. Рука Лоис дрожала, когда она пила плотную янтарную жидкость. Она поставила стакан на прилавок.
   – Еще порцию.
   Лоис заметила мужчину, сидящего рядом с ней. Он был среднего роста, со смуглой кожей южанина и темными волосами, которые поднимались крупными волнами, открывая широкий лоб. Ему, вероятно, было тридцать пять – сорок лет, его рука, твердо державшая горлышко бутылки с бренди, когда он наполнял стакан, была большой и квадратной, поросшей черными волосами. Лоис принялась за бренди, на этот раз потягивая его.
   – Так, – тихо сказал он, – немцы встали вам поперек горла тоже.
   У него был низкий голос, с легким акцентом. Лоис кивнула, потягивая бренди, она не смотрела на него.
   – Кто вы? – спросил мужчина.
   Лоис нахмурилась. Он был настойчив. Но, в конце концов, ей ведь нужна компания – все ее друзья улетели.