зря!
- Скотт всю ночь плавал вокруг, - сказал, зевая, матрос, который
сменился после ночной вахты. - Теперь к нам ближе подплыл, вынул очки,
усмехается.
Протчев внимательно осматривал концы троса.
- Ты думаешь, это акула перекусила? - спросил он Гинзбурга.
- А кто же?
- А ты когда-нибудь видел зубы акулы?
- Ни разу, - признался Гинзбург.
- Я бы на твоем месте то же ответил. Зубы у акулы, как пилы. Один слой
зубов на другом. Когда стираются одни зубы, подрастают другие. Красивые.
Филигранная работа. Словно китайский резчик на кости вырезал. Но суть не в
красоте, а в том, что зубы акулы оставили бы зубчатые следы. Да и вряд ли
акула перекусила бы стальной трос, хотя он и тонкий. На изоляционном слое
проводов зубы акулы оставили бы отчетливые рубчики. Я как-нибудь покажу тебе
свое плечо, на нем зубы акулы оставили след. Я уж не ошибусь.
- Что же ты думаешь?
- Я думаю, - ответил Протчев, - что акула здесь ни при чем. Трос и
провода перерезаны рукой человека - ножом или ножницами, какими режут
проволочные заграждения. Это дело рук японца с "Урании", вернее - Скотта.
- Но "Урания" не подходила ночью близко к нашему траулеру.
- А вот мы выясним, - Протчев позвал матроса, стоявшего на вахте в
первую половину ночи.
Матрос сказал, что около полуночи "Урания" подошла близко к нашему
траулеру.
- Но так как они на "Урании" делали свое дело - спускали драги и лоты,
то я и не беспокоился, - говорил матрос. - Ведь и днем "Урания" часто близко
подходила к нашим пароходам.
- Скотт дал команду спускать лоты, драги только для того, чтобы отвлечь
внимание, - заметил Протчев. - Нам надо быть осторожнее и не подпускать
близко к себе "Уранию". А впрочем... - и Протчев усмехнулся. - Может быть, и
подпустим... - многозначительно добавил он.
Вбежал радист и сообщил новость: на теплоходе этой ночью тоже
оборвалось телеоко. Его ищут.
- За одну ночь две аварии! - воскликнул Протчев.
- Да, это проворный японец, - добавил он почти с увлечением
профессионала, умеющего ценить работу другого.
- Вот вредители проклятые! - возмутился один из матросов.
- Ну что же, будем вылавливать шлюпку и бочонок? - спросил Гинзбург.
- Будем, - ответил Барковский, - но станем другим бортом.
- Чтобы "скотты" не напортили, - добавил молодой матрос.
Скотт заметил маневр и тотчас приказал обойти траулер. Но "Урании" для
этого надо было сделать полукруг, и прежде чем Скотт занял новый
наблюдательный пост, шлюпка, поднятая со дна моря, уже лежала на палубе.
Она была покрыта илом и ракушками. Одна уключина уцелела, но была
изъедена коррозией. Через среднюю банку был протянут завязанный узлом
ремень, под ним лежало несколько тазобедренных костей.
- Вот что осталось от человека, - толковали матросы. - Наверное,
привязал себя, чтобы не смыло волной, да так привязанный и пошел на дно.
Рыбы сделали свое дело - обгрызли мясо. Остались одни косточки.
Два матроса ножами осторожно соскребли налипший слой с носа и боков
шлюпки. Четко выступила надпись: "Левиафан".
- Мы не ошиблись. Эта шлюпка с "Левиафана". Как известно, он затонул
так быстро, что все спущенные шлюпки захлестнуло волной. Следовательно, и
сам "Левиафан" должен быть поблизости.
- А почему затонул "Левиафан"? - спросил Гинзбург.
- Это так и осталось невыясненным, - ответил Маковский. - Одна из
неразгаданных тайн океана. Ну, теперь что же, поднять кожаную сумочку с
груди скелета?
- В кисете табак, наверное, - пошутил матрос.
С "кисетом" пришлось повозиться.
Телеоко довольно быстро разыскало скелет - он лежал на открытом месте,
и его было хорошо видно при рассеянном солнечном свете.
Пальцы "паука" были не очень приспособлены для такой мелкой работы. Они
сжимались и разжимались несколько раз и никак не могли схватить кожаную
сумочку... Она проходила сквозь "пальцы". Гинзбург пробовал поднять всю
грудную клетку, но едва железные "пальцы" стиснули скелет, кости рассыпались
и упали на дно. Наконец Гинзбургу удалось зацепить ногтем железного пальца
за ремешок. Мотя приказал поднимать "паука". Но он допустил ошибку: ему надо
было следить за подъемом с помощью телеока, он же считал, что ремешок прочно
зацеплен пальцем. Увы, то ли ремешок перегнил в воде, то ли "паук"
раскачался во время подъема и ремешок при этом выпал. Так или иначе, "паук"
явился без добычи. Найти место, куда упала сумочка, было почти невозможно.
Гинзбург не мог простить себе этой ошибки. Он готов был искать весь день.
Однако несколько часов поисков "кисета" не дали результатов. Возможно, он
упал в одну из узких расщелин.
- Придется прекратить поиски, - сказал Маковский. - Да, возможно, и
находка того не стоит. В самом деле, что могло быть в этой сумочке? Всего
вероятнее несколько золотых монет или бумажные деньги. А если были бумаги и
документы, то они, конечно, давно испорчены водой и, считай, погибли, хотя
бы они и имели какое-то значение для нас.
- А бочонок... - хотел крикнуть Миша, но Маковский опередил его
желание.
- Поднимем хотя бы бочонок, - сказал он.
- Мой подводный глаз нашел его, - проговорил Гинзбург. - Подводите
"паука" левее.
"Паук", расставив лапы, медленно приближался к своей добыче.
Дирижабль "Ц-6", высадив Карпиловского и взяв на борт Азореса, полетел
в северо-западном направлении. Азоресу это было не с руки. Корреспондент уже
выработал план поисков. На "Урании" был флаг Аргентинской республики. О том,
что "Урания" аргентинский пароход, говорил и Кар. Скотт наверняка отплыл от
берегов Аргентины. Значит, Азоресу надо было начать поиски с Буэнос-Айреса,
тем более, что этот город он уже знал и там живет Кар, который также может
оказаться полезным.
Но "Ц-б" летел на Нью-Йорк, и Азоресу ничего не оставалось, как
высадиться в этом городе и оттуда лететь самолетом в Аргентину. Появление
советского цельнометаллического дирижабля вызвало сенсацию, и это дало
Азоресу материал для корреспонденции.
В Нью-Йорке Азорес не терял времени зря. Прежде всего он написал очерк
об этом капиталистическом Вавилоне: что произошло с городом за два года, в
течение которых Азорес не был здесь.
"Можно подумать, - писал Азорес в очерке, - что в Нью-Йорке исчез
жилищный кризис. Даже в Бауэре, квартале бедноты, - тьма пустых берлог. Но
их обитатели выселены за неуплату квартплаты. Быстрыми темпами идет "рабочее
жилстроительство": выселенные из своих квартир рабочие переселились на
окраины города и строят там "здания" из старых ящиков, автомобильных
кузовов, консервных банок, старых листов железа и всякого хлама.
В центре города вы можете выбрать для жилья первую попавшуюся квартиру
в любом небоскребе... если только у вас есть для этого капитал.
Вместо фешенебельных ресторанов выросли маленькие "спикизи" - кабачки.
Возле дверей закрытых кафе нищие, грязные, ободранные индейцы продают
сосиски с хреном и "собачью колбасу" - пять центов порция".
Азорес проведал и биржу. Ему казалось, что он попал в дом сумасшедших
или в больницу, где больные тифом, оставленные без присмотра, бегают и
выкрикивают что-то в суматохе.
Азорес придержал за рукав одного "сумасшедшего", который казался менее
буйным, чем другие, и заговорил с ним. Это был мелкий биржевый спекулянт,
комиссионер, который доллара за два был готов на все. Азорес пообещал ему
намного большую сумму, если тот добудет ему кое-какие сведения о мистере
Скотте.
- Мистер Скотт? - сказал маклер. - Их тысячи. Какой вам нужен?
- Тот, который недавно зафрахтовал пароход "Уранию" в Буэнос-Айресе...
За сорок лет, лицом желт. Очевидно, болен тропической лихорадкой.
- Тогда вам следует отправиться в Буэнос-Айрес, - ответил маклер, но
решив, что нельзя упустить клиента, добавил: - Впрочем, я постараюсь узнать
все возможное. Где вы остановились?
Азорес сообщил адрес и прибавил:
- Вот вам пять долларов на расходы.
Маклер почтительно поклонился и, улыбаясь, - кто же в Америке не
улыбается? - исчез в толпе.
"Конечно, он ничего не узнает, - думал Азорес. - Да мне-то что, пусть
хоть пообедает сегодня".
Но "кое-что" маклер узнал. В день отъезда Азореса он неожиданно
появился с четырьмя справками о четырех Скоттах, которые больше других
походили на того, которого ищет Азорес.
Журналист просмотрел справки и остановился на одной. В ней было сказано
немногое: "Несколько лет назад в Нью-Йорке существовала небольшая рекламная
контора какого-то Скотта и Вильямса. Эта "компания" была нестоящей, то есть
у нее не было основного капитала, хотя она и умудрялась делать небольшие
обороты. После одного удачного трюка Скотт и Вильямс исчезли. "Возможно,
бежали в Палестину. Дальнейшая их судьба неизвестна".
Азорес поблагодарил маклера, заплатил ему за справки и взял их с собой.
"Возможно, пригодятся".
Вечером он уже летел в самолете.
Первый визит - к Кару.
Как он похудел и побледнел! Но на лице все та же улыбка, скорбная
улыбка человека, который хочет показать, что его дела - о, конечно,
копеечные! - не столь уж плохи. Без этой улыбки разве лавочник отпустит в
кредит, а домовладелец разве подождет с квартирной платой?
- Как я рад вас видеть, дорогой товарищ Азорес! - воскликнул Кар,
потирая свои сухие руки. - Дела идут успешно. Каковы последние новости?
Азорес рассказал.
- Последнее, что я видел, - это как Гинзбург потерял кожаную сумочку,
висевшую на груди скелета, и как наш "паук" опустился, чтобы вытащить
какой-то бочонок... Но что с вами, дорогой Кар? Вы так побледнели...
- Скелет... сумочка! - закричал Кар подавленным от волнения голосом. -
И вы говорите, что его нашли возле шлюпки с "Левиафана"?
- Да, близ шлюпки, поднятой на борт траулера.
- Да ведь это же скелет Хургеса! - По худым, заросшим рыжей щетиной
щекам Кара потекли обильные слезы.
Азорес расчувствовался. Даже корреспонденту не так уж часто случается
видеть, как плачут взрослые мужчины.
- Может быть, вы ошибаетесь? Скелеты все похожи. Я, признаюсь, не
отличил бы даже женского скелета от мужского.
- Нет, нет, это он, это мой бедный Хургес! Так вот что осталось от
него. Какая несправедливость судьбы! Такой ум! Такой человек! Он так и не
увидел своей новой родины. Мир потерял великого человека. Скелет возле
шлюпки. А сумочка... Вы знаете, что было в этой сумочке? Вот здесь, в этой
комнате, Хургес показывал ее мне и примерял к своей груди...
"Если пароход будет тонуть, я эту сумочку привяжу на шею, - сказал
тогда он. - Возможно, мне посчастливится спастись на шлюпке". Да. В сумочке
находилось его изобретение - бумаги со схемами и формулами... Но бумаги,
конечно, уже испорчены водой. Гинзбург напрасно так сокрушался, я бы его
успокоил. Но он сам виноват, - с мягким укором продолжал Кар. - Почему он не
вспомнил обо мне?
- Товарищ Кар, Гинзбург, возможно, не очень виноват. Он при мне
несколько раз пытался связаться с вами, но не получал ответа. И мы решили,
что или вы больны, или что-то вам мешает.
- Это верно, - оживился Кар. - Мои дела вовсе плохи, - не
сегодня-завтра меня уволят. Хозяева решили, что, как ни мало они мне платят,
это роскошь, когда вся заработная плата идет одному человеку. И они поделили
мой оклад между двумя служащими. Да, да! Они пригласили еще одного, который
чем-то выслужился. Теперь мы работаем с ним через день. По сути дела, он,
как и я, почти ничего не делает для фирмы - нет работы. Все стоит. А мой
сотрудник к тому же еще и ленив. Дремлет вот в этом кресле. И это хорошо.
Из-за лени он ничем не интересуется. Мне пришлось все же перенести нашу
коротковолновую радиостанцию к себе на квартиру. А это рискованно. Но ничего
не поделаешь. И в те дни, когда я работаю или, вернее, не работаю, я уж не
могу разговаривать с вами. Но я обязательно сообщу дни. И мы будем
продолжать... если только...
- Если что?
- Если меня совсем не выгонят и я не умру под забором.
Азорес забарабанил пальцами по столу.
- Товарищ Кар, а почему бы вам не уехать в СССР? Вы там будете
необходимы. Ведь вы сотрудник Хургеса!
Красноватые веки с рыжими ресницами вздрогнули. В глазах Кара блеснул
радостный огонек, блеснул и погас.
- Это невозможно, - тихо сказал он. - Ведь у меня нет средств на такую
далекую поездку.
- Средства найдутся, - с уверенностью сказал Азорес. - Вот и решено. Вы
поедете со мной. Вас здесь ничто не держит? Ну, я имею в виду родных,
возможно - возлюбленную...
Кар вспыхнул, как девушка.
- О, нет! Я одинок, как перст. И я готов выехать хоть сегодня.
- Сегодня рано, - промолвил Азорес улыбаясь. - Вы мне еще здесь окажете
помощь. Ведь вы уже слышали о Скотте?
- Как же! И понять не могу, что ему надо или как он узнал о тайне
Хургеса, если только он узнал о ней. Это мне чрезвычайно неприятно. Это
бросает тень на меня... Могут подумать, что я продал тайну...
Азорес пожал Кару руку.
- Прекрасно. И чтобы вам не мешала работа в этой мышиной норе, вы
сегодня же откажетесь от должности...
- Отказаться от должности?! - со страхом вскрикнул Кар.
- Разве вы не решили ехать со мной? - удивленно спросил Азорес.
Кар провел рукой по лбу.
- Да, да, конечно... Но все это так неожиданно! Ну, конечно же, сегодня
же я сам заявлю, что ухожу. Но ведь у нас это чрезвычайное происшествие!
- ...и мы с вами примемся за розыски. Узнаем, что возможно, и потом
улетим в Атлантический океан, к месту нашей экспедиции. Я уверен, что вы не
пожалеете.
- И после этого уверяют, что чудес на свете не бывает, - сказал Кар.
Его руки дрожали, как в лихорадке. От волнения он стал переставлять с места
на место индукционные катушки, словно уже собирался в дорогу.
"Паук" схватил добычу и потащил ее вверх. На этот раз Гинзбург попросил
поднимать его возможно медленнее. Телеоко он решил оставить на дне. Если
бочонок упадет, то вертикально - на то же место. И Гинзбург внимательно
следил за экраном. Но на нем мелькали только рыбы, гнавшиеся друг за другом,
да воздушные медузы. Наконец Гинзбург с облегчением услышал:
- Есть! Бочонок перевалил за борт.
Три пары глаз оторвались от экранов: капитан следил в своей каюте,
Гинзбург - на палубе в специальной камере, Миша - в штабе.
Миша волновался. Это он первым заметил бочонок. Что же в бочонке? Миша
присел на постели и попросил Гинзбурга, чтобы никто не заслонял бочонок от
объектива приемного аппарата.
- А-а-ах! - вдруг донесся чей-то, как показалось всем, женский голос с
моря. Все повернули головы.
Пока поднимали бочонок, "Урания" успела все-таки обогнуть траулер, - не
зря она была быстроходным судном. Скотт увидел бочонок и... Что сталось с
этим холодным самоуверенным человеком, который так умел владеть собой! Он
закричал, как истеричка, уронил бинокль в воду и упал на палубу, словно
сраженный пулей.
Гинзбург и капитан переглянулись. Скотт обнаружил свою тайну. Так вот
что, он искал, бочонок! В этом бочонке хранится, конечно, не тухлая
солонина...
Один матрос поднял бочонок и снова положил.
- Ого, тяжеленькую добычу поймал наш "паук", - пошутил он. - Дайте
скорее топор!
Через несколько минут обручи были сбиты, бочонок открыт. Он был полон
золотых слитков.
- Что, что там, в бочонке? - крикнул Миша так громко, что отец прибежал
из столовой.
- Что случилось? - спросил он.
- Золото, золото, золото! - прозвенел голос Гинзбурга. - Этого
достаточно, чтобы вся экспедиция окупилась!
И Борин-отец увидел Гинзбурга, который держал высоко в руке сверкающий
слиток золота.
- Пусть полюбуется мистер Скотт, - хохотали матросы.
А мистер Скотт уже пришел в себя. Из-за борта появились сначала его
руки со скрюченными пальцами, потом перекошенное от злобы лицо.
- Бандиты! Разбойники! Будьте вы прокляты! - ревел он хриплым голосом и
вновь сполз за борт.
Смех матросов был ответом на этот истерический выкрик человека,
потерявшего самообладание.
Скотта подняли и перенесли в каюту. Он прогнал всех и выпил целую
бутылку рома. "Ром успокаивает нервы, как виски - приступы малярии", - так
полагал Скотт.
- Бочонок... Мой бочонок... Золото... его вторично крадут у меня... О,
проклятый Вильямс, проклятые большевики!.. - И Скотт потерял сознание.
Ему чудились бесплодные пустыни, мулы, мешки с провизией, палящее
солнце, проводники-индейцы, ножи, костры, прерии, горы... И Вильямс, толстый
Вильямс... На привале он своей тушей придавил Скотта, и Скотт задыхается от
тяжести тучного тела. Вильямс закрывает своим телом вход в пещеру, и Скотт
задыхается. Вильямс хватает мешки с золотом и удирает на мулах, а Скотт
бежит за ним по плоскогорью, безлюдному, как поверхность Луны, горячему, как
раскаленная плита, и кричит: "Стой, стой, предатель!"
Эти крики разносились по пароходу. Матросы покачивали головами и
говорили:
- Совсем свихнулся.
- Золото в голову шибануло, - заметил старый матрос. - Оно крепче
спирта обжигает.
Через несколько часов Скотт приподнялся, облил голову холодной водой,
посмотрел в иллюминатор, откуда был виден траулер, и процедил сквозь зубы:
- Однако не все еще потеряно, и... мы потягаемся, черт побери!
На пароходах советской экспедиции и в Москве, в штабе, радовались.
- Найдено золото! Но это лишь случайный подарок океана, - сказал
Барковский. - Стократ краше и дороже золота то, что тайна Хургеса, очевидно,
неведома Скотту и неизвестна никому за границей, кроме Кара и Азореса. А
открытие Хургеса - ценнее золота.
- Пригодится и золото, - сказал Миша. Ведь это он, сидя в московской
квартире, нашел на дне Атлантического океана бочонок.
- Ну, теперь мистер Скотт, наверное, снимется с якоря и уйдет, с чем
пришел. Он больше не будет мешать, - сказал Барковский.
Но он ошибся. Скотт продолжал поиски.
- Неужели на дне океана схоронен не один бочонок с золотом? -
удивлялись на траулере. - Кто-то вез порядочное богатство на "Левиафане".
Если бы золото принадлежало какой-либо стране, то, конечно, его искали бы не
мистеры Скотты.
- Скотт, видимо, не уйдет до тех пор, пока не уйдем мы, - высказал
предположение Маковский. - Если он сомневался в том, что мы сидим здесь ради
подводного города, то теперь он и подавно не верит в это. Если бы мы взяли
все, что интересует Скотта и что берег океан, то, поверьте, Скотт потерял бы
всякий интерес к нашей экспедиции и не задерживался бы здесь ни одного
лишнего дня. Ведь ему, наверное, не дешево стоит фрахт такого судна.
Азорес уже несколько дней не давал знать о себе, и Барковский очень
обрадовался, когда, наконец, услышал знакомый голос:
- Алло! Здравствуйте. Это я, Азорес. Со мной товарищ Кар. Мы объездили
Боливию, Перу, Эквадор. Тьма приключений. Расскажу, когда вернусь. Напали на
след и кое-что узнали о мистере Скотте. Как и следовало ожидать, это чистой
воды авантюрист. Еще в Нью-Йорке Скотт сошелся с таким же авантюристом, -
нет, с еще более прожженным, каким-то Вильямсом. Скотт открыл в Эквадоре
богатые золотые россыпи. Но у него не было средств для их разработки, и он
пригласил в компанию Вильямса, у которого были деньги. Чтобы их увеличить,
"друзья" открыли в Нью-Йорке одно из дутых предприятий, которые могут
привести или к быстрому обогащению, или к тюрьме. Сорвав добрый куш, Скотт и
Вильямс исчезли из Нью-Йорка и отправились добывать золото. Очевидно, им
действительно повезло. Со слов одного индейца, который работал на золотых
приисках, они намыли золота чуть ли не пять бочонков. Часть золота - крупные
самородки. Вильямс надул своего компаньона: воспользовавшись тем, что Скотт
любит выпить, Вильямс подбавил в бутылку с виски снотворного порошка и ночью
удрал, прихватив с собой всех мулов и бочонки с золотом. Он, очевидно,
поручил одному из индейцев "прикончить" Скотта. Почему Скотт остался жив, не
удалось выяснить. Вильямс поспешил на пароход "Левиафан", который как раз
отплывал, чтобы удрать в Англию. Пароход, как вы знаете, затонул, а с ним,
очевидно, и Вильямс вместе со своими награбленными богатствами. Таким
образом, на "Левиафане" плыли и Вильямс и Бласко Хургес. Вот почему Скотт
прибыл на место гибели "Левиафана"... Он, конечно, считает себя "законным
наследником" затонувшего сокровища и решил на остатки своего капитала
организовать поиски.
- Благодарю за информацию, - сказал Барковский из Москвы. - Тебя,
возможно, удивит, но мы уже знаем, зачем приплыл Скотт. - И Барковский
рассказал Азоресу о находке и об истерике Скотта. - Стало быть, бочонок не
один. Мы и сами так догадывались, потому что Скотт все ищет. Пусть ищет.
Можем пожелать ему успеха. Нам его золото не нужно, лишь бы он не мешал.
Приезжай быстрее и привози Кара. Привет ему. Мне очень хочется лично
познакомиться с сотрудником Хургеса.
Мистер Скотт переживал тяжелые дни. Когда он отплывал в экспедицию
искать затонувшие сокровища, то прикидывал так:
"Левиафан" не иголка. Его нетрудно отыскать на дне океана. Место гибели
парохода точно известно. Я приглашу опытных японских водолазов, хорошо
заплачу им, и они быстро вытянут бочонки с золотом из затонувшего парохода.
Самые крупные расходы - на фрахт парохода. Если зафрахтовать на месяц,
считая и время переезда туда и обратно, то этого времени будет достаточно.
На месяц фрахта у меня есть деньги. К счастью, я припрятал от своего
компаньона немного золотых слитков, которые удалось найти самому. Риск
невелик: вложенный в это дело капитал окупится сторицей".
И Скотт, как это не раз бывало в его жизни, поставил на карту все, что
имел, надеясь сразу сорвать "банк".
С фрахтом вышло лучше, чем он ожидал: в портах, доках Северной и Южной
Америки и Европы стояло много "безработных" пароходов с потушенными топками.
О безработных моряках и говорить не приходилось - их можно было бы
"накупить" по дешевой цене на целую флотилию.
Когда Скотт объявил о желании зафрахтовать пароход - не было отбою от
предложений. Агенты пароходных компаний и комиссионеры роем вились возле
отеля, где остановился Скотт. Как человек "коммерческий", Скотт организовал
публичные торги. И ему удалось "просто даром" зафрахтовать "Уранию" на
месяц. Это "даром" все же влетело в немалую копейку. Оно поглотило почти
четыре пятых наличных средств.
Дальше пошло труднее. Когда Скотт запросил агента японской компании
подводных работ, тот пояснил ему, что подъемные работы их компания обычно
проводит на небольшой глубине. Работать на глубине около ста метров компания
отказывается. "Левиафан" же затонул на глубине нескольких сот, а возможно, и
тысяч метров.
"Цену набивает", - думал Скотт, выслушивая пояснения агента, но он
ошибался. Японцы отказались взяться за это дело. А пароход был уже
зафрахтован. Часть денег уплачена вперед. Отступать поздно.
Скотт бросился ко всякого рода специалистам, которые имели отношение к
морям и их глубинам, прося у них совета. Однако получил ту же самую грустную
отповедь.
Американские водолазы опускаются в твердых "панцирных" водолазных
костюмах на двести пятьдесят-триста метров, к это почти граница для
водолазных работ.
Один ученый предложил Скотту воспользоваться аппаратом для подводного
телевидения.
- Вы наверняка сможете с его помощью найти на дне затонувшее судно, -
сказал он.
Аппарат для подводного телевидения надо еще заказать.
Американские компании подводных работ дерут очень дорого за лишнюю
сотню метров глубины. Что делать? Пригласить компаньонов? Скотту не трудно
было сообщить, что на "Левиафане" есть пять бочонков с золотом. Но тогда
придется половину золота отдать компаньону. Скотт был слишком скуп, чтобы
согласиться на это. К тому же и найти компаньона не так уж легко.
Капиталисты с небольшим и средним достатком давно разорились от кризиса, а
крупные неохотно идут на авантюры. Они согласятся иметь меньшую, но верную
прибыль на капитал и уж, во всяком случае, потребуют доказательств не только
существования, но и технических возможностей добыть бочонки со дна.
Скотт соображал, а время шло, зафрахтованная "Урания" стояла в порту,
каждый день приносил бесплодные затраты. И Скотт решил пригласить двух
японских водолазов - их помощь в этом деле, во всяком случае, может
пригодиться, - приобрести аппарат подводного телевидения, "купить"
безработного радиоинженера, радиотехника или специалиста по телевидению и
отплыть на место гибели "Левиафана", обдумывая дорогой, как добыть золото со
дна океана.
Японцев-водолазов ему удалось найти помимо компании. Телеустановка и
радиоспециалист Поуэрс стоили ему дороже, чем он предполагал. Эти
непредвиденные расходы съели почти все остатки его капитала. Остальное он
истратил на топливо, провиант, воду, заработную плату экипажу.
Когда "Урания" развела пары и оставила порт, Скотт мог сказать о себе
словами древнего философа: "Все мое ношу с собой". Он поставил на карту
действительно все и в случае неудачи сошел бы на берег бедняком из бедняков.
Он давно привык к ударам судьбы, но перспектива нового разорения его
угнетала, и он решил любой ценой завладеть погибшим сокровищем. Если ему
удастся найти на дне океана "Левиафан", это будет половиной победы. Тогда, в
крайнем случае, легче будет найти компаньона.
Встреча советской флотилии в Атлантическом океане, на месте гибели
"Левиафана", была неожиданным ударом для Скотта. Он не сомневался в том, что
большевики каким-то образом проведали о золоте и пришли сюда ради него. У
них три судна, прекрасные телеустановки, главное же - почти неисчерпаемые
- Скотт всю ночь плавал вокруг, - сказал, зевая, матрос, который
сменился после ночной вахты. - Теперь к нам ближе подплыл, вынул очки,
усмехается.
Протчев внимательно осматривал концы троса.
- Ты думаешь, это акула перекусила? - спросил он Гинзбурга.
- А кто же?
- А ты когда-нибудь видел зубы акулы?
- Ни разу, - признался Гинзбург.
- Я бы на твоем месте то же ответил. Зубы у акулы, как пилы. Один слой
зубов на другом. Когда стираются одни зубы, подрастают другие. Красивые.
Филигранная работа. Словно китайский резчик на кости вырезал. Но суть не в
красоте, а в том, что зубы акулы оставили бы зубчатые следы. Да и вряд ли
акула перекусила бы стальной трос, хотя он и тонкий. На изоляционном слое
проводов зубы акулы оставили бы отчетливые рубчики. Я как-нибудь покажу тебе
свое плечо, на нем зубы акулы оставили след. Я уж не ошибусь.
- Что же ты думаешь?
- Я думаю, - ответил Протчев, - что акула здесь ни при чем. Трос и
провода перерезаны рукой человека - ножом или ножницами, какими режут
проволочные заграждения. Это дело рук японца с "Урании", вернее - Скотта.
- Но "Урания" не подходила ночью близко к нашему траулеру.
- А вот мы выясним, - Протчев позвал матроса, стоявшего на вахте в
первую половину ночи.
Матрос сказал, что около полуночи "Урания" подошла близко к нашему
траулеру.
- Но так как они на "Урании" делали свое дело - спускали драги и лоты,
то я и не беспокоился, - говорил матрос. - Ведь и днем "Урания" часто близко
подходила к нашим пароходам.
- Скотт дал команду спускать лоты, драги только для того, чтобы отвлечь
внимание, - заметил Протчев. - Нам надо быть осторожнее и не подпускать
близко к себе "Уранию". А впрочем... - и Протчев усмехнулся. - Может быть, и
подпустим... - многозначительно добавил он.
Вбежал радист и сообщил новость: на теплоходе этой ночью тоже
оборвалось телеоко. Его ищут.
- За одну ночь две аварии! - воскликнул Протчев.
- Да, это проворный японец, - добавил он почти с увлечением
профессионала, умеющего ценить работу другого.
- Вот вредители проклятые! - возмутился один из матросов.
- Ну что же, будем вылавливать шлюпку и бочонок? - спросил Гинзбург.
- Будем, - ответил Барковский, - но станем другим бортом.
- Чтобы "скотты" не напортили, - добавил молодой матрос.
Скотт заметил маневр и тотчас приказал обойти траулер. Но "Урании" для
этого надо было сделать полукруг, и прежде чем Скотт занял новый
наблюдательный пост, шлюпка, поднятая со дна моря, уже лежала на палубе.
Она была покрыта илом и ракушками. Одна уключина уцелела, но была
изъедена коррозией. Через среднюю банку был протянут завязанный узлом
ремень, под ним лежало несколько тазобедренных костей.
- Вот что осталось от человека, - толковали матросы. - Наверное,
привязал себя, чтобы не смыло волной, да так привязанный и пошел на дно.
Рыбы сделали свое дело - обгрызли мясо. Остались одни косточки.
Два матроса ножами осторожно соскребли налипший слой с носа и боков
шлюпки. Четко выступила надпись: "Левиафан".
- Мы не ошиблись. Эта шлюпка с "Левиафана". Как известно, он затонул
так быстро, что все спущенные шлюпки захлестнуло волной. Следовательно, и
сам "Левиафан" должен быть поблизости.
- А почему затонул "Левиафан"? - спросил Гинзбург.
- Это так и осталось невыясненным, - ответил Маковский. - Одна из
неразгаданных тайн океана. Ну, теперь что же, поднять кожаную сумочку с
груди скелета?
- В кисете табак, наверное, - пошутил матрос.
С "кисетом" пришлось повозиться.
Телеоко довольно быстро разыскало скелет - он лежал на открытом месте,
и его было хорошо видно при рассеянном солнечном свете.
Пальцы "паука" были не очень приспособлены для такой мелкой работы. Они
сжимались и разжимались несколько раз и никак не могли схватить кожаную
сумочку... Она проходила сквозь "пальцы". Гинзбург пробовал поднять всю
грудную клетку, но едва железные "пальцы" стиснули скелет, кости рассыпались
и упали на дно. Наконец Гинзбургу удалось зацепить ногтем железного пальца
за ремешок. Мотя приказал поднимать "паука". Но он допустил ошибку: ему надо
было следить за подъемом с помощью телеока, он же считал, что ремешок прочно
зацеплен пальцем. Увы, то ли ремешок перегнил в воде, то ли "паук"
раскачался во время подъема и ремешок при этом выпал. Так или иначе, "паук"
явился без добычи. Найти место, куда упала сумочка, было почти невозможно.
Гинзбург не мог простить себе этой ошибки. Он готов был искать весь день.
Однако несколько часов поисков "кисета" не дали результатов. Возможно, он
упал в одну из узких расщелин.
- Придется прекратить поиски, - сказал Маковский. - Да, возможно, и
находка того не стоит. В самом деле, что могло быть в этой сумочке? Всего
вероятнее несколько золотых монет или бумажные деньги. А если были бумаги и
документы, то они, конечно, давно испорчены водой и, считай, погибли, хотя
бы они и имели какое-то значение для нас.
- А бочонок... - хотел крикнуть Миша, но Маковский опередил его
желание.
- Поднимем хотя бы бочонок, - сказал он.
- Мой подводный глаз нашел его, - проговорил Гинзбург. - Подводите
"паука" левее.
"Паук", расставив лапы, медленно приближался к своей добыче.
Дирижабль "Ц-6", высадив Карпиловского и взяв на борт Азореса, полетел
в северо-западном направлении. Азоресу это было не с руки. Корреспондент уже
выработал план поисков. На "Урании" был флаг Аргентинской республики. О том,
что "Урания" аргентинский пароход, говорил и Кар. Скотт наверняка отплыл от
берегов Аргентины. Значит, Азоресу надо было начать поиски с Буэнос-Айреса,
тем более, что этот город он уже знал и там живет Кар, который также может
оказаться полезным.
Но "Ц-б" летел на Нью-Йорк, и Азоресу ничего не оставалось, как
высадиться в этом городе и оттуда лететь самолетом в Аргентину. Появление
советского цельнометаллического дирижабля вызвало сенсацию, и это дало
Азоресу материал для корреспонденции.
В Нью-Йорке Азорес не терял времени зря. Прежде всего он написал очерк
об этом капиталистическом Вавилоне: что произошло с городом за два года, в
течение которых Азорес не был здесь.
"Можно подумать, - писал Азорес в очерке, - что в Нью-Йорке исчез
жилищный кризис. Даже в Бауэре, квартале бедноты, - тьма пустых берлог. Но
их обитатели выселены за неуплату квартплаты. Быстрыми темпами идет "рабочее
жилстроительство": выселенные из своих квартир рабочие переселились на
окраины города и строят там "здания" из старых ящиков, автомобильных
кузовов, консервных банок, старых листов железа и всякого хлама.
В центре города вы можете выбрать для жилья первую попавшуюся квартиру
в любом небоскребе... если только у вас есть для этого капитал.
Вместо фешенебельных ресторанов выросли маленькие "спикизи" - кабачки.
Возле дверей закрытых кафе нищие, грязные, ободранные индейцы продают
сосиски с хреном и "собачью колбасу" - пять центов порция".
Азорес проведал и биржу. Ему казалось, что он попал в дом сумасшедших
или в больницу, где больные тифом, оставленные без присмотра, бегают и
выкрикивают что-то в суматохе.
Азорес придержал за рукав одного "сумасшедшего", который казался менее
буйным, чем другие, и заговорил с ним. Это был мелкий биржевый спекулянт,
комиссионер, который доллара за два был готов на все. Азорес пообещал ему
намного большую сумму, если тот добудет ему кое-какие сведения о мистере
Скотте.
- Мистер Скотт? - сказал маклер. - Их тысячи. Какой вам нужен?
- Тот, который недавно зафрахтовал пароход "Уранию" в Буэнос-Айресе...
За сорок лет, лицом желт. Очевидно, болен тропической лихорадкой.
- Тогда вам следует отправиться в Буэнос-Айрес, - ответил маклер, но
решив, что нельзя упустить клиента, добавил: - Впрочем, я постараюсь узнать
все возможное. Где вы остановились?
Азорес сообщил адрес и прибавил:
- Вот вам пять долларов на расходы.
Маклер почтительно поклонился и, улыбаясь, - кто же в Америке не
улыбается? - исчез в толпе.
"Конечно, он ничего не узнает, - думал Азорес. - Да мне-то что, пусть
хоть пообедает сегодня".
Но "кое-что" маклер узнал. В день отъезда Азореса он неожиданно
появился с четырьмя справками о четырех Скоттах, которые больше других
походили на того, которого ищет Азорес.
Журналист просмотрел справки и остановился на одной. В ней было сказано
немногое: "Несколько лет назад в Нью-Йорке существовала небольшая рекламная
контора какого-то Скотта и Вильямса. Эта "компания" была нестоящей, то есть
у нее не было основного капитала, хотя она и умудрялась делать небольшие
обороты. После одного удачного трюка Скотт и Вильямс исчезли. "Возможно,
бежали в Палестину. Дальнейшая их судьба неизвестна".
Азорес поблагодарил маклера, заплатил ему за справки и взял их с собой.
"Возможно, пригодятся".
Вечером он уже летел в самолете.
Первый визит - к Кару.
Как он похудел и побледнел! Но на лице все та же улыбка, скорбная
улыбка человека, который хочет показать, что его дела - о, конечно,
копеечные! - не столь уж плохи. Без этой улыбки разве лавочник отпустит в
кредит, а домовладелец разве подождет с квартирной платой?
- Как я рад вас видеть, дорогой товарищ Азорес! - воскликнул Кар,
потирая свои сухие руки. - Дела идут успешно. Каковы последние новости?
Азорес рассказал.
- Последнее, что я видел, - это как Гинзбург потерял кожаную сумочку,
висевшую на груди скелета, и как наш "паук" опустился, чтобы вытащить
какой-то бочонок... Но что с вами, дорогой Кар? Вы так побледнели...
- Скелет... сумочка! - закричал Кар подавленным от волнения голосом. -
И вы говорите, что его нашли возле шлюпки с "Левиафана"?
- Да, близ шлюпки, поднятой на борт траулера.
- Да ведь это же скелет Хургеса! - По худым, заросшим рыжей щетиной
щекам Кара потекли обильные слезы.
Азорес расчувствовался. Даже корреспонденту не так уж часто случается
видеть, как плачут взрослые мужчины.
- Может быть, вы ошибаетесь? Скелеты все похожи. Я, признаюсь, не
отличил бы даже женского скелета от мужского.
- Нет, нет, это он, это мой бедный Хургес! Так вот что осталось от
него. Какая несправедливость судьбы! Такой ум! Такой человек! Он так и не
увидел своей новой родины. Мир потерял великого человека. Скелет возле
шлюпки. А сумочка... Вы знаете, что было в этой сумочке? Вот здесь, в этой
комнате, Хургес показывал ее мне и примерял к своей груди...
"Если пароход будет тонуть, я эту сумочку привяжу на шею, - сказал
тогда он. - Возможно, мне посчастливится спастись на шлюпке". Да. В сумочке
находилось его изобретение - бумаги со схемами и формулами... Но бумаги,
конечно, уже испорчены водой. Гинзбург напрасно так сокрушался, я бы его
успокоил. Но он сам виноват, - с мягким укором продолжал Кар. - Почему он не
вспомнил обо мне?
- Товарищ Кар, Гинзбург, возможно, не очень виноват. Он при мне
несколько раз пытался связаться с вами, но не получал ответа. И мы решили,
что или вы больны, или что-то вам мешает.
- Это верно, - оживился Кар. - Мои дела вовсе плохи, - не
сегодня-завтра меня уволят. Хозяева решили, что, как ни мало они мне платят,
это роскошь, когда вся заработная плата идет одному человеку. И они поделили
мой оклад между двумя служащими. Да, да! Они пригласили еще одного, который
чем-то выслужился. Теперь мы работаем с ним через день. По сути дела, он,
как и я, почти ничего не делает для фирмы - нет работы. Все стоит. А мой
сотрудник к тому же еще и ленив. Дремлет вот в этом кресле. И это хорошо.
Из-за лени он ничем не интересуется. Мне пришлось все же перенести нашу
коротковолновую радиостанцию к себе на квартиру. А это рискованно. Но ничего
не поделаешь. И в те дни, когда я работаю или, вернее, не работаю, я уж не
могу разговаривать с вами. Но я обязательно сообщу дни. И мы будем
продолжать... если только...
- Если что?
- Если меня совсем не выгонят и я не умру под забором.
Азорес забарабанил пальцами по столу.
- Товарищ Кар, а почему бы вам не уехать в СССР? Вы там будете
необходимы. Ведь вы сотрудник Хургеса!
Красноватые веки с рыжими ресницами вздрогнули. В глазах Кара блеснул
радостный огонек, блеснул и погас.
- Это невозможно, - тихо сказал он. - Ведь у меня нет средств на такую
далекую поездку.
- Средства найдутся, - с уверенностью сказал Азорес. - Вот и решено. Вы
поедете со мной. Вас здесь ничто не держит? Ну, я имею в виду родных,
возможно - возлюбленную...
Кар вспыхнул, как девушка.
- О, нет! Я одинок, как перст. И я готов выехать хоть сегодня.
- Сегодня рано, - промолвил Азорес улыбаясь. - Вы мне еще здесь окажете
помощь. Ведь вы уже слышали о Скотте?
- Как же! И понять не могу, что ему надо или как он узнал о тайне
Хургеса, если только он узнал о ней. Это мне чрезвычайно неприятно. Это
бросает тень на меня... Могут подумать, что я продал тайну...
Азорес пожал Кару руку.
- Прекрасно. И чтобы вам не мешала работа в этой мышиной норе, вы
сегодня же откажетесь от должности...
- Отказаться от должности?! - со страхом вскрикнул Кар.
- Разве вы не решили ехать со мной? - удивленно спросил Азорес.
Кар провел рукой по лбу.
- Да, да, конечно... Но все это так неожиданно! Ну, конечно же, сегодня
же я сам заявлю, что ухожу. Но ведь у нас это чрезвычайное происшествие!
- ...и мы с вами примемся за розыски. Узнаем, что возможно, и потом
улетим в Атлантический океан, к месту нашей экспедиции. Я уверен, что вы не
пожалеете.
- И после этого уверяют, что чудес на свете не бывает, - сказал Кар.
Его руки дрожали, как в лихорадке. От волнения он стал переставлять с места
на место индукционные катушки, словно уже собирался в дорогу.
"Паук" схватил добычу и потащил ее вверх. На этот раз Гинзбург попросил
поднимать его возможно медленнее. Телеоко он решил оставить на дне. Если
бочонок упадет, то вертикально - на то же место. И Гинзбург внимательно
следил за экраном. Но на нем мелькали только рыбы, гнавшиеся друг за другом,
да воздушные медузы. Наконец Гинзбург с облегчением услышал:
- Есть! Бочонок перевалил за борт.
Три пары глаз оторвались от экранов: капитан следил в своей каюте,
Гинзбург - на палубе в специальной камере, Миша - в штабе.
Миша волновался. Это он первым заметил бочонок. Что же в бочонке? Миша
присел на постели и попросил Гинзбурга, чтобы никто не заслонял бочонок от
объектива приемного аппарата.
- А-а-ах! - вдруг донесся чей-то, как показалось всем, женский голос с
моря. Все повернули головы.
Пока поднимали бочонок, "Урания" успела все-таки обогнуть траулер, - не
зря она была быстроходным судном. Скотт увидел бочонок и... Что сталось с
этим холодным самоуверенным человеком, который так умел владеть собой! Он
закричал, как истеричка, уронил бинокль в воду и упал на палубу, словно
сраженный пулей.
Гинзбург и капитан переглянулись. Скотт обнаружил свою тайну. Так вот
что, он искал, бочонок! В этом бочонке хранится, конечно, не тухлая
солонина...
Один матрос поднял бочонок и снова положил.
- Ого, тяжеленькую добычу поймал наш "паук", - пошутил он. - Дайте
скорее топор!
Через несколько минут обручи были сбиты, бочонок открыт. Он был полон
золотых слитков.
- Что, что там, в бочонке? - крикнул Миша так громко, что отец прибежал
из столовой.
- Что случилось? - спросил он.
- Золото, золото, золото! - прозвенел голос Гинзбурга. - Этого
достаточно, чтобы вся экспедиция окупилась!
И Борин-отец увидел Гинзбурга, который держал высоко в руке сверкающий
слиток золота.
- Пусть полюбуется мистер Скотт, - хохотали матросы.
А мистер Скотт уже пришел в себя. Из-за борта появились сначала его
руки со скрюченными пальцами, потом перекошенное от злобы лицо.
- Бандиты! Разбойники! Будьте вы прокляты! - ревел он хриплым голосом и
вновь сполз за борт.
Смех матросов был ответом на этот истерический выкрик человека,
потерявшего самообладание.
Скотта подняли и перенесли в каюту. Он прогнал всех и выпил целую
бутылку рома. "Ром успокаивает нервы, как виски - приступы малярии", - так
полагал Скотт.
- Бочонок... Мой бочонок... Золото... его вторично крадут у меня... О,
проклятый Вильямс, проклятые большевики!.. - И Скотт потерял сознание.
Ему чудились бесплодные пустыни, мулы, мешки с провизией, палящее
солнце, проводники-индейцы, ножи, костры, прерии, горы... И Вильямс, толстый
Вильямс... На привале он своей тушей придавил Скотта, и Скотт задыхается от
тяжести тучного тела. Вильямс закрывает своим телом вход в пещеру, и Скотт
задыхается. Вильямс хватает мешки с золотом и удирает на мулах, а Скотт
бежит за ним по плоскогорью, безлюдному, как поверхность Луны, горячему, как
раскаленная плита, и кричит: "Стой, стой, предатель!"
Эти крики разносились по пароходу. Матросы покачивали головами и
говорили:
- Совсем свихнулся.
- Золото в голову шибануло, - заметил старый матрос. - Оно крепче
спирта обжигает.
Через несколько часов Скотт приподнялся, облил голову холодной водой,
посмотрел в иллюминатор, откуда был виден траулер, и процедил сквозь зубы:
- Однако не все еще потеряно, и... мы потягаемся, черт побери!
На пароходах советской экспедиции и в Москве, в штабе, радовались.
- Найдено золото! Но это лишь случайный подарок океана, - сказал
Барковский. - Стократ краше и дороже золота то, что тайна Хургеса, очевидно,
неведома Скотту и неизвестна никому за границей, кроме Кара и Азореса. А
открытие Хургеса - ценнее золота.
- Пригодится и золото, - сказал Миша. Ведь это он, сидя в московской
квартире, нашел на дне Атлантического океана бочонок.
- Ну, теперь мистер Скотт, наверное, снимется с якоря и уйдет, с чем
пришел. Он больше не будет мешать, - сказал Барковский.
Но он ошибся. Скотт продолжал поиски.
- Неужели на дне океана схоронен не один бочонок с золотом? -
удивлялись на траулере. - Кто-то вез порядочное богатство на "Левиафане".
Если бы золото принадлежало какой-либо стране, то, конечно, его искали бы не
мистеры Скотты.
- Скотт, видимо, не уйдет до тех пор, пока не уйдем мы, - высказал
предположение Маковский. - Если он сомневался в том, что мы сидим здесь ради
подводного города, то теперь он и подавно не верит в это. Если бы мы взяли
все, что интересует Скотта и что берег океан, то, поверьте, Скотт потерял бы
всякий интерес к нашей экспедиции и не задерживался бы здесь ни одного
лишнего дня. Ведь ему, наверное, не дешево стоит фрахт такого судна.
Азорес уже несколько дней не давал знать о себе, и Барковский очень
обрадовался, когда, наконец, услышал знакомый голос:
- Алло! Здравствуйте. Это я, Азорес. Со мной товарищ Кар. Мы объездили
Боливию, Перу, Эквадор. Тьма приключений. Расскажу, когда вернусь. Напали на
след и кое-что узнали о мистере Скотте. Как и следовало ожидать, это чистой
воды авантюрист. Еще в Нью-Йорке Скотт сошелся с таким же авантюристом, -
нет, с еще более прожженным, каким-то Вильямсом. Скотт открыл в Эквадоре
богатые золотые россыпи. Но у него не было средств для их разработки, и он
пригласил в компанию Вильямса, у которого были деньги. Чтобы их увеличить,
"друзья" открыли в Нью-Йорке одно из дутых предприятий, которые могут
привести или к быстрому обогащению, или к тюрьме. Сорвав добрый куш, Скотт и
Вильямс исчезли из Нью-Йорка и отправились добывать золото. Очевидно, им
действительно повезло. Со слов одного индейца, который работал на золотых
приисках, они намыли золота чуть ли не пять бочонков. Часть золота - крупные
самородки. Вильямс надул своего компаньона: воспользовавшись тем, что Скотт
любит выпить, Вильямс подбавил в бутылку с виски снотворного порошка и ночью
удрал, прихватив с собой всех мулов и бочонки с золотом. Он, очевидно,
поручил одному из индейцев "прикончить" Скотта. Почему Скотт остался жив, не
удалось выяснить. Вильямс поспешил на пароход "Левиафан", который как раз
отплывал, чтобы удрать в Англию. Пароход, как вы знаете, затонул, а с ним,
очевидно, и Вильямс вместе со своими награбленными богатствами. Таким
образом, на "Левиафане" плыли и Вильямс и Бласко Хургес. Вот почему Скотт
прибыл на место гибели "Левиафана"... Он, конечно, считает себя "законным
наследником" затонувшего сокровища и решил на остатки своего капитала
организовать поиски.
- Благодарю за информацию, - сказал Барковский из Москвы. - Тебя,
возможно, удивит, но мы уже знаем, зачем приплыл Скотт. - И Барковский
рассказал Азоресу о находке и об истерике Скотта. - Стало быть, бочонок не
один. Мы и сами так догадывались, потому что Скотт все ищет. Пусть ищет.
Можем пожелать ему успеха. Нам его золото не нужно, лишь бы он не мешал.
Приезжай быстрее и привози Кара. Привет ему. Мне очень хочется лично
познакомиться с сотрудником Хургеса.
Мистер Скотт переживал тяжелые дни. Когда он отплывал в экспедицию
искать затонувшие сокровища, то прикидывал так:
"Левиафан" не иголка. Его нетрудно отыскать на дне океана. Место гибели
парохода точно известно. Я приглашу опытных японских водолазов, хорошо
заплачу им, и они быстро вытянут бочонки с золотом из затонувшего парохода.
Самые крупные расходы - на фрахт парохода. Если зафрахтовать на месяц,
считая и время переезда туда и обратно, то этого времени будет достаточно.
На месяц фрахта у меня есть деньги. К счастью, я припрятал от своего
компаньона немного золотых слитков, которые удалось найти самому. Риск
невелик: вложенный в это дело капитал окупится сторицей".
И Скотт, как это не раз бывало в его жизни, поставил на карту все, что
имел, надеясь сразу сорвать "банк".
С фрахтом вышло лучше, чем он ожидал: в портах, доках Северной и Южной
Америки и Европы стояло много "безработных" пароходов с потушенными топками.
О безработных моряках и говорить не приходилось - их можно было бы
"накупить" по дешевой цене на целую флотилию.
Когда Скотт объявил о желании зафрахтовать пароход - не было отбою от
предложений. Агенты пароходных компаний и комиссионеры роем вились возле
отеля, где остановился Скотт. Как человек "коммерческий", Скотт организовал
публичные торги. И ему удалось "просто даром" зафрахтовать "Уранию" на
месяц. Это "даром" все же влетело в немалую копейку. Оно поглотило почти
четыре пятых наличных средств.
Дальше пошло труднее. Когда Скотт запросил агента японской компании
подводных работ, тот пояснил ему, что подъемные работы их компания обычно
проводит на небольшой глубине. Работать на глубине около ста метров компания
отказывается. "Левиафан" же затонул на глубине нескольких сот, а возможно, и
тысяч метров.
"Цену набивает", - думал Скотт, выслушивая пояснения агента, но он
ошибался. Японцы отказались взяться за это дело. А пароход был уже
зафрахтован. Часть денег уплачена вперед. Отступать поздно.
Скотт бросился ко всякого рода специалистам, которые имели отношение к
морям и их глубинам, прося у них совета. Однако получил ту же самую грустную
отповедь.
Американские водолазы опускаются в твердых "панцирных" водолазных
костюмах на двести пятьдесят-триста метров, к это почти граница для
водолазных работ.
Один ученый предложил Скотту воспользоваться аппаратом для подводного
телевидения.
- Вы наверняка сможете с его помощью найти на дне затонувшее судно, -
сказал он.
Аппарат для подводного телевидения надо еще заказать.
Американские компании подводных работ дерут очень дорого за лишнюю
сотню метров глубины. Что делать? Пригласить компаньонов? Скотту не трудно
было сообщить, что на "Левиафане" есть пять бочонков с золотом. Но тогда
придется половину золота отдать компаньону. Скотт был слишком скуп, чтобы
согласиться на это. К тому же и найти компаньона не так уж легко.
Капиталисты с небольшим и средним достатком давно разорились от кризиса, а
крупные неохотно идут на авантюры. Они согласятся иметь меньшую, но верную
прибыль на капитал и уж, во всяком случае, потребуют доказательств не только
существования, но и технических возможностей добыть бочонки со дна.
Скотт соображал, а время шло, зафрахтованная "Урания" стояла в порту,
каждый день приносил бесплодные затраты. И Скотт решил пригласить двух
японских водолазов - их помощь в этом деле, во всяком случае, может
пригодиться, - приобрести аппарат подводного телевидения, "купить"
безработного радиоинженера, радиотехника или специалиста по телевидению и
отплыть на место гибели "Левиафана", обдумывая дорогой, как добыть золото со
дна океана.
Японцев-водолазов ему удалось найти помимо компании. Телеустановка и
радиоспециалист Поуэрс стоили ему дороже, чем он предполагал. Эти
непредвиденные расходы съели почти все остатки его капитала. Остальное он
истратил на топливо, провиант, воду, заработную плату экипажу.
Когда "Урания" развела пары и оставила порт, Скотт мог сказать о себе
словами древнего философа: "Все мое ношу с собой". Он поставил на карту
действительно все и в случае неудачи сошел бы на берег бедняком из бедняков.
Он давно привык к ударам судьбы, но перспектива нового разорения его
угнетала, и он решил любой ценой завладеть погибшим сокровищем. Если ему
удастся найти на дне океана "Левиафан", это будет половиной победы. Тогда, в
крайнем случае, легче будет найти компаньона.
Встреча советской флотилии в Атлантическом океане, на месте гибели
"Левиафана", была неожиданным ударом для Скотта. Он не сомневался в том, что
большевики каким-то образом проведали о золоте и пришли сюда ради него. У
них три судна, прекрасные телеустановки, главное же - почти неисчерпаемые