материальные и технические ресурсы. Разве частный капиталист (а Скотт в это
время был капиталистом без капитала), разве даже капиталист-миллионер мог
конкурировать с целой державой, к тому же с такой, которая не жалеет
средств, чтобы достичь цели! Скотт помнил всю историю покорения большевиками
стратосферы, освоения Великого Северного морского пути, челюскинскую
эпопею... Оставалось надеяться на счастливый случай. Но он не приходил.
Тогда Скотт решил сделать первый визит на траулер, чтобы позондировать
почву.
Этот визит закончился ничем. Был момент, когда Скотт почти верил в то,
что большевиков привела в океан научная цель. Но вскоре выяснилось, что это
не так. И Скотту все стало "ясно, как день", когда над поверхностью океана
появился "паук". У Скотта же не было таких "механических рук". В воздухе над
бортом траулера закачался бочонок. О, конечно, бочонок с золотом.
В это мгновение Скотт чувствовал себя обворованным, разоренным,
погибшим. Он чувствовал, что вторично ему не посчастливится найти золотые
россыпи - недостанет физических сил. Его здоровье было сильно подорвано
скитаниями по всем тропическим "закоулкам". Сказалось и злоупотребление
алкоголем, к которому он поначалу всерьез прибегал как к средству против
малярии.
Одним словом, его карта была бита. И он впервые в жизни впал в
истерику, на какое-то время потерял сознание - одним словом, вел себя как
никчемнейший неврастеник.
Правда, он скоро избавился от психической придавленности, но все же его
положение было почти безнадежным. Он решил "не срамиться в игре" и перешел к
пакостям. Но ему долго не продержаться на этом, если только ему не
посчастливится первым найти "Левиафан".
И еще один момент чрезвычайно расстроил Скотта: "паук" достал бочонок
прямо со дна моря. Между тем на этом месте, - а Скотт его уже осмотрел, -
"Левиафана" не было. Как это понимать? Вильямс, видимо, не сдавал свой
чересчур дорогой груз в багаж и хранил бочонки в своей каюте. Что же
случилось на пароходе во время аварии? Возможно, этот бочонок украли
матросы, проведав о золоте? Возможно, сам Вильямс успел погрузить все
бочонки в шлюпку, и они вместе с ним утонули на большом расстоянии от
"Левиафана"... Это вероятнее всего. Черт побери! Вещь потерянная - вещь
ничья, "рес нулиус", как говорили римские юристы. Формально, юридически,
Скотт не может заявить права на золото и требовать его возврата от
большевиков. Да к тому же и обосновывать это право не так уж легко. В
крайнем случае, суд мог признать право наполовину. Ведь как ни нечестно
поступил Вильямс, половина принадлежала ему или его наследникам.
Короче: один бочонок надо было сбросить со счетов. Но на дне лежат еще
четыре. Остается одно - продолжать игру. Если Скотту удастся найти хотя бы
один бочонок, все затраты на экспедицию окупятся и у него останется еще
капитал, с которым можно снова начать борьбу за "лучшее место в худшем из
миров".
Но действовать надо решительно. Месяц кончался, и если в последние его
дни не удастся найти хотя бы один бочонок, игра окончательно проиграна.
Да, сейчас надо действовать решительно. В крайнем случае, пойти на
кое-какие соглашения с соперниками.
Скотт не подходил к стойке целый день и всю ночь. Утром он встал,
тщательно побрился, надел свой лучший костюм и приказал спустить шлюпку.
Поступившись самолюбием, Скотт решил сделать второй визит на траулер.
На этот раз он вел себя не так высокомерно. Он "только сохранял
достоинство". О, нет, он пришел вовсе не как проситель. Он желает
разговаривать "как равный с равным". "Международная конференция на волнах
Атлантического океана", - как говорил он, чтобы поднять свой дух.
Его приняли, как и в первый раз, уважительно, с холодноватой
корректностью. На иное он и не рассчитывал.
- Мистер! - сказал Скотт, усаживаясь в предложенное кресло и протягивая
капитану Маковскому сигару, от которой тот отказался. - Мистер, прошлый раз
мы говорили о том, что нам надо установить некий модус, чтобы не мешать друг
другу.
Маковский качнул головой и ответил, как бывалый дипломат:
- Мистер Скотт, во всяком случае, вы отнюдь не являетесь стороной,
которая могла бы пожаловаться на невыполнение этого условия.
- Я и не жалуюсь, - сказал Скотт. - Я хотел бы поговорить с вами совсем
откровенно. Наши политические разногласия, надеюсь, не помешают нам
относиться друг к другу, как это пристало подлинным джентльменам. - Это было
сказано не без некоторой иронии по адресу собеседника.
- Я вас слушаю.
Скотт выпустил облачко дыма и проследил за ним, чтобы собраться с
мыслями.
- Я не богат. То есть не очень богат, - поправился он и снова сделал
паузу. Возможно, он не так начал. - В прошлый раз, - продолжал он, - я не
сказал вам, как и вы мне, между прочим, о цели прибытия сюда. Сегодня я
решил быть с вами до конца откровенным. - Маковский кивнул головой. - На
этом месте, где мы теперь находимся, как вам известно, лежит затонувший
пароход "Левиафан". На нем плыл мой родственник, который вез из Южной
Америки в Европу наше, то есть его и мое, золото. Так сказать, наше
фамильное достояние...
- Можно узнать фамилию вашего родственника, столь трагично погибшего в
океане?
Этого вопроса Скотт не ожидал.
- Эдуард Скотт, - сказал он и тотчас раскаялся в этой поспешности. По
лицу капитана пробежала чуть заметная усмешка, но ее заметили острые глаза
старого авантюриста. "Маху дал, черт побери!" - подумал он.
- Среди пассажиров "Левиафана", насколько мне известно, не было мистера
Скотта.
"Им все известно", - снова подумал Скотт и продолжал:
- Правильно. Но вы знаете, что у нас, - подчеркнул он, - не требуют от
пассажира или человека, останавливающегося в отеле, документы. Мы можем
назвать любую фамилию. А мистеру Скотту кое из каких соображений было
удобнее назвать себя... если не ошибаюсь, Вильямсом.
Капитан кивком головы принял такое пояснение.
- Так вот: Скотт (или Вильямс, это безразлично) вез золото, на которое
я имел такие же права, как и он. Вильямс погиб. Владельцем золота остался я.
И я прибыл сюда, чтобы, если это возможно, добыть мое наследство со дна
океана. К сожалению, неожиданно для себя я встретил новых "наследников"... -
И Скотт многозначительно посмотрел на Маковского.
- Почему вы так думаете? - спросил капитан.
- Мистер Маковский, - с некоторым раздражением промолвил. Скотт. - Я бы
желал, чтобы вы были так же откровенны, как и я. Неужели вы представляете
меня столь наивным, чтобы поверить вашим... археологическим экскурсиям на
дно океана... Это, конечно, очень интересное и благоприятное для вас
стечение обстоятельств - нахождение подводного города вблизи погибшего
"Левиафана", но ведь не город же цель вашей экспедиции!
- Почему же не город?
- Перестаньте хитрить со мной! - уже не владея собой, вскричал Скотт. -
Разве я не видел собственными глазами, как вы достали со дна моря бочонок,
первый бочонок с...
- С?..
- Сколько их, вы должны знать не хуже меня.
- Мистер Скотт. Это, конечно, счастливая случайность, что именно на
месте подводного города оказался бочонок с золотом. Это золото случайно, -
уверяю вас, совершенно случайно, - поймал наш "паук". Но из этого случайного
факта нельзя делать неправильных выводов о цели нашей экспедиции.
- А сколько весит найденный вами бочонок? Поверьте, что я не имею
намерения оспаривать ваше право на него. Десять килограммов?
- Мы не взвешивали, - ответил Маковский. - Но я все-таки не до конца
понимаю цель нашей беседы.
- Эта цель очень ясна. Если вы, мистер, Маковский, и сейчас отрицаете,
что ваша цель - золото, тем лучше для меня. Это только упрощает обстановку.
Вы нашли бочонок, пусть он будет вашим...
- Если мы найдем остальные, они также будут нашими, и все-таки нас
интересует не золото.
- Так, так! Пусть будет так. Собственником бочонков будет тот, кто
первый найдет их и поднимет на поверхность. Но я прошу вас вот о чем. Район
наших поисков очень ограничен. К тому же я хотел бы обратить внимание, что
ваши суда далеко не ограничиваются зоной подводного города. Да, да, да!
Допускаю, что этот город может иметь предместья, вы ищете соседние города, -
пусть так. Но дело не в этом. Меня интересует как раз то место, на котором
найден первый бочонок. А это как раз под траулером, на котором мы с вами
сейчас находимся. У нас с вами одинаковые права на открытую поверхность
океана. Но у вас три, у меня один пароход... Не затевать же, в самом деле,
войну... И я прошу: дайте мне возможность зондировать глубину океана на тех
же местах, где и вы. Ну хотя бы в порядке очереди. Ведь как старательно ни
ведутся розыски, найти бочонок на дне океана труднее, чем гриб в лесу. И
там, где не повезет вам, возможно, повезет мне.
Маковский подумал и ответил:
- Я не возражаю. В конце концов так оно и было до сих пор.
- Не совсем так. В последнее время мы избегали подходить близко один к
другому. А между тем нам сподручнее работать борт о борт. Конечно, если
этому не мешает волнение на океане.
- Как капитан я не возражаю против этого, как подчиненный, я должен
согласовать это с моим непосредственным начальством.
- Надеюсь, вы скоро дадите мне ответ?
- Не позднее сегодняшнего дня, - ответил Маковский.
Скотт церемонно поклонился и отбыл.
Маковский немедленно созвал совещание штаба, рассказал о визите Скотта
и его предложениях.
Барковский возражал. После того как Скотт обрезал трос нашей
телевизорной установки, ему верить нельзя. И он, возможно, добивается
близости только для того, чтобы продолжать шкодить. С ним почти все
согласились.
Молчавший Протчев попросил слова. Он настаивал, чтобы Скотту позволили
ставить "Уранию" к нашим пароходам так близко, как он пожелает.
- Но он ведь снова может подложить вам свинью, - возразил Барковский.
- А мы эту свинью поймаем, - и Протчев рассказал о своем плане. - Как
только "Урания" близко подойдет к борту траулера, я сам спущусь в скафандре
и буду сторожить под водой. Вредителей надо ловить по горячим следам, и, я
надеюсь, это мне удастся.
- Ныряй, Протчев! - долетел басок Кириллова из Москвы.
В тот же день Скотта уведомили через судовую радиостанцию, что его
предложение принимается. "Судна обеих сторон будут сближаться по мере
необходимости и насколько это допустимо по условиям судовой безопасности".
...Азорес и Кар доехали пароходом до Азорских островов. Оттуда их
привез на место советский гидроплан, обслуживавший экспедицию.
"Какой он щуплый и напуганный", - подумал матрос, встречавший Кара на
борту траулера.
Кара приняли дружно и окружили вниманием. Первое время он испуганно
озирался, ему все еще представлялось грозное начальство американской
компании, которое могло одним росчерком пера вычеркнуть его из жизни. Он был
похож на птицу, выпущенную на волю после долгого сидения в клетке. Но
постепенно Кар "оттаивал". Он с интересом наблюдал новую жизнь. Когда ему
показали большой экран телевизора и на нем появились четкие красочные
стереоскопические изображения, Кар покачал головой и сказал:
- Это больше, чем я мог ожидать.
Кара рекомендовали штабу. Николай Петрович Борин предложил ему работать
в своей лаборатории. Будущее Кара было обеспечено.
Потом Кар, не выходя из каюты, с космической быстротой совершил свое
первое путешествие по СССР. Телеустановки имелись везде - от Минска до
Сахалина и от Новой Земли до Кушки - самого южного населенного пункта СССР.
Все эти станции были соединены невидимыми нитями с Москвой. Они
передавали изображения на центральную московскую радиостанцию, которая и
передавала "Всем, всем". Дело было организовано так, что одно изображение
следовало за другим, как на конвейере. Возникало впечатление, что по
гигантской карте СССР скользит чудесное око, которое осматривает страну с
недостижимой высоты. "Сценарий" был скомпонован так, чтобы за короткое время
демонстрации показать главнейшее из того, что создано за годы упорного
труда.
...Вот рыщут в небе воздушные полярные разведчики-дирижабли. Под ними -
необозримые поля торосистого льда, перерезанные "реками", каналами,
"озерами" чистой воды. Мощные ледоколы ведут за собой караваны судов по
Великому Сибирскому морскому пути... Вот среди голых скал и снегов на
островах, на побережьях морей поблескивают огнями строения самых дальних в
мире полярных радио- и метеостанций...
Темень... Морозы... Снежные бураны... Страшные места... Страшная,
наверное, и жизнь.
Страшная? "Всевидящее око" заглядывает в один из этих домов,
"затерянных в краю мрака и холода". В лабораториях кипит научная работа.
Ярко освещенная, хорошо натопленная комната клуба. Библиотека, радио, кино,
экран телевизора. Живая связь со столицами, с родными.
Играют дети, греясь в лучах "комнатного горного солнца" в детском саду.
Едят свежие овощи, ягоды... Лютый северный ветер вращает лопасти ветряной
электростанции, претворяющей ветер в тепло и свет. В разноцветных лучах
электроламп дозревают овощи в оранжереях. Молодежь катается на финских
санях, лыжники охотятся...
На экране мелькают человеческие лица, - они больше всего интересуют
Кара, - энергичные, бодрые. Новая порода людей...
Дирижабли низко опускаются над ледовым полем. На льду - барак и мачта
радиостанции.
- Плавучая метеорологическая обсерватория на Северном полюсе, - слышит
Кар пояснения диктора.
- Не совсем на Северном, - поправляет другой голос, и на экране
появляется веселое лицо радиста-полярника. - Мы создали станцию на самом
Северном полюсе, но дрейфом льда нас немного отнесло от полюса. В этом
назначение станции: наблюдать за движением льда в Арктике. Мы плаваем, как
закупоренная бутылка, брошенная в море, - очень медленно, почти неприметно.
"Как бутылка, брошенная беднягой Хургесом", - вспомнил Кар и вздохнул.
"А это что?.." Яркие зори на аспидно-сером небе и рядом
ослепляюще-яркий, пламенеющий диск солнца, невиданного солнца с краями,
которые трепещут огненной бахромой.
Каюта, иллюминатор. Человек в темных очках трудится за столом; на столе
инструменты, приборы... Это Стратосферная станция для изучения космических
лучей.
"Чудесное око" вновь спускается на землю. Гигантский "пароход" движется
по тайге, как танк, пробивая себе дорогу среди деревьев.
- Вездеход для тайги. Проламывает просеки. Одновременно геологи ведут
разведку.
...Жужжат электропилы, отбрасывая золотые опилки, падают деревья.
Машины обрубают ветви, очищают кору, распиливают стволы, кладут на
вагонетки. Вагонетки катятся по подвесной дороге, мчатся по просеке
навстречу большим зданиям лесохимического комбината. Следом бегут вагонетки
с опилками, ветвями, корнями... А там, дальше, на поезда грузят бревна,
шпалы, фанеру, смолу, древесный спирт, формалин, канифоль, скипидар, бумагу,
целлюлозу, кормовой сахар.
Мурманск... Консервные и засолочные заводы... Горы рыбы... Оленьи
стада... Оленьи колхозы и совхозы... И здесь - перерабатывающие заводы.
Сверкает огнями флотационная фабрика города Кировска. Шумят заполярные
гидроэлектростанции. Серебряной лентой протянулся Беломорский канал...
А вот и великаны, о которых Кару доводилось слышать: Днепрогэс,
Магнитогорск, Кузнецкий, Челябинский, Краматорский заводы, Бобриковский
комбинат. Растут плотины на Волге, Ангаре... Тракторы на бескрайних полях,
комбайны, элеваторы, хлебозаводы, мясокомбинаты...
Завоеванные для земледелия пустыни Средней Азии... Советские
субтропики... Пальмы... мандарины, хинные, пробковые деревья, лимонные,
чайные плантации.
Харьков, Киев, Ленинград, Москва... Метрополитен. Дворец Советов...
Парк культуры и отдыха... Толпы отдыхающих, спорт, игры, танцы...
У Кара голова идет кругом. Нет, это даже слишком! "Чудесное око"
показало ему то, о чем не узнаешь из книг. Надо быть титаном, чтобы создать
все это за такое короткое время. Как это случилось? Как могло совершиться?
Откуда берется эта неисчерпаемая энергия? СССР - словно зеленая ветвь на
старом, усохшем дереве мира.
Невольно Кар вспоминает Буэнос-Айрес. Нью-Йорк... Контраст страшный.
Один час такой демонстрации убеждает на всю жизнь.
Но почему эта передача не демонстрировалась на экранах обеих Америк?..
- Как вам понравилось, товарищ Кар? - спросил Борин-отец.
Миша вдруг услышал сухой треск. Гинзбург обманом направил объектив
аппарата на лицо Кара. Да, это он смеялся, хотя и был растерян.
- Простите, но... нервное напряжение мое вылилось в смех... Мне пришла
на ум одна вещь. Почему у нас не показывают ваши телепередачи?
- Еще бы! - усмехнулся Кириллов. - Для них это было бы самоубийством.
- Да, да. Вы правы. Конечно. А рассмеялся я, кажется, вот почему... У
меня бывает так, что одна мысль обгоняет другую. Я подумал:
капиталистический мир свертывает работы в области телевидения не только
вследствие кризиса. Телевидение становится небезопасным. Ведь если бы каждый
рабочий, каждый радиолюбитель имел приемный аппарат и с его помощью мог
принять хотя бы одну такую передачу, то всякая ложь о Советском Союзе стала
бы невозможной. Последствия телепередач из СССР были бы для капиталистов
действительно губительны, тем более, что в такой пропаганде нет ничего
противозаконного.
- Но телевидение все же существует на Западе и в Америке, - сказал
Борин.
- Да, оно возникло и развивалось, пока эта опасность еще не принималась
в расчет. В успех ваших самостоятельных работ в этой области верили
немногие. А вы взяли да и выросли. И создали новое могучее оружие вашей
мирной пропаганды ваших достижений. Вы можете только показывать, ничего не
добавляя. Никаких громких фраз: они не нужны...
И Кар снова рассмеялся.
"Его смех звучит, как атмосферные разряды", - подумал Миша.
- Но без боя они не уступят, - продолжал Кар. - Я знаю их. Теперь они
заглушают ваши радиопередачи, скоро начнут "гасить" или "заливать светом"
ваши телепередачи.
- Что ж, посоревнуемся и на телефронте, - усмехаясь, ответил Борин.
- Наверное, дойдет до того, что индивидуальные телеустановки будут
запрещены. За прием телепередач из СССР будут штрафовать, сажать в тюрьму,
как это и сейчас делается в ряде стран с радиоприемом. Как интересно стало
жить! - воскликнул Кар, потирая свои сухие ручки. - Прошу зачислить меня
рядовым на телефронт! - закончил он, тряхнув рыжей бородкой.
После этого "путешествия" Кар с новым интересом смотрел на своих
друзей, словно они были с иной планеты.
- Как твоя нога, Миша?
- Азорес? Здравствуй! Благодарю. Все идет прекрасно. Скоро прилечу к
вам. А как твое путешествие? Много видел интересного?
- О, как всегда, материал огромный! - ответил Азорес.
- Какой материал?
- Для газеты, конечно. Северо-западный угол Южной Америки - настоящие
Балканы, к тому же Балканы в огне. Войны, восстания, перевороты не
прекращаются. Однажды мы с Каром попали в такую сумятицу, что думали, там и
головы сложим. Вырвались из этого ада капиталистических хищников и сразу же
очутились на Луне, - Азорес рассмеялся. - Да, горная страна, куда мы попали
в поисках следов Скотта и Вильямса, своим ландшафтом и вправду напоминает
Луну. Днем - ужасающая жара, ночью - холод. Голые скалы. Пустыннейшее место
на земле. Даже насекомых нет. Из животных встречались только ламы. Населения
почти нет. И вот в этих-то местах бродили Скотт и Вильямс в поисках золота.
Нам надо было найти индейца, работавшего на приисках Скотта и Вильямса...
- А как вы добирались? Пешком?
- На мулах, с двумя проводниками. Один из них метис, второй индеец.
Однажды мы остановились на ночлег возле хижины скотовода-испанца. Он
разводит лам и торгует ими. Это единственный в округе "отель". Хозяин
встретил нас любезно и посоветовал разместиться на чердаке или внизу, где
уже лежало на полу вповалку человек пятнадцать. Мы, конечно, выбрали чердак.
Хозяин принес матрацы, которые пахли навозом и, казалось, были набиты
картофелем, бросил их на пол чердака и старательно заткнул тряпками
небольшие оконца. Мы подумали, что он старается уберечь нас от ночного
холода, но немного погодя поняли, от чего именно.
- От чего же?
- Вот послушай. Переночевали мы и тронулись в глубь страны, где не было
уже никаких отелей и вообще человеческого жилья. Наступающую ночь мы
вынуждены были провести под открытым небом. Товарищ Кар перед выездом
настоял на том, чтобы мы сделали себе прочные костюмы, этакие комбинезоны из
парусины с капюшоном для головы. "Иначе нас заедят комары, вы не знаете
Южной Америки", - сказал он. Но его познания также, видимо, были ограничены.
Наши проводники сильно смеялись, когда я однажды развернул "водолазные"
костюмы, лежавшие в чемоданах.
"В горах нет ни москитов, ни мух, ни комаров", - сказал один. Пришлось
положить костюмы в чемодан. Однако на первом ночлеге под голым небом мы
вспомнили о костюмах. У нас не было даже накидок, а ночи там бывают
холодные, ветер свирепый. Мы решили, что толстые парусиновые костюмы защитят
нас от холода: облачились в свои "скафандры", надвинули на головы капюшоны,
подостлав вниз войлочную полость. Наши же проводники, закаленные ребята,
имели только одеяла. Их руки и ноги были голы. Стреножив мулов, проводники
также улеглись поодаль от нас, и вскоре мы все уснули.
Просыпаемся на рассвете - нет ни проводников, ни мулов. Неужели
проводники украли мулов и удрали? Но почему же они не взяли наших чемоданов?
Вдруг Кар приметил на земле нечто напоминающее плевки кровью. Пятна крови на
месте, где лежали проводники. Значит, проводники убиты... За камнями
раздался стон, а потом мы увидели одного проводника. Его бронзовая кожа
стала бледно-синеватой, на груди, на руках и особенно на ногах были раны,
словно его искололи пиками. Мы бросились ему на помощь. Скоро нашли и
второго проводника, также всего израненного и без памяти. Мы не могли
понять, что случилось, пока, наконец, первый проводник, набравшись сил, не
рассказал нам.
"Ночью на наш табор налетели, очевидно, крылатые хищники - летучие
вампиры". Обычно они неслышно приближаются к спящему животному или человеку,
прокусывают кожу такими острыми зубами, что сонный человек не ощущает боли,
и начинают сосать кровь. Говорят, от этого человек засыпает еще крепче.
Первого проводника нам удалось спасти, второй умер от потери крови.
- А кровавые плевки?
- Я просто думаю, что они от жадности переполняют свой желудок и часть
крови выплевывают.
- Как же вы остались живы?
- Нас спасли водолазные костюмы.
На океане был штиль. Солнце поднималось в утреннем тумане, целый день
обливало жгучими лучами ровную синюю поверхность океана, пароход, людей на
палубе и опускалось в вечерней мгле. Загорелись крупные звезды. Ночи были
душны и темны - наступало новолуние. Море светилось.
В одну из таких ночей "Урания" близко подошла к траулеру.
- Пора мне нырять! - сказал Протчев. Его водолазный костюм давно был
осмотрен и приготовлен. Протчев вышел на палубу и стал не спеша одеваться в
водолазную одежду. Тяжелые калоши и резиновый костюм были уже на нем.
Оставалось надеть на голову скафандр.
- Нож не забыл? - спросил Маковский.
- Есть! - коротко ответил Протчев. - Все в порядке. Надевайте.
Два матроса подняли тяжелый шлем и надели на водолаза. Протчев
почувствовал привычную тяжесть и, медленно переставляя ноги, пошел к борту.
Свинцовые подошвы мешали идти. Протчев словно очутился на иной планете, где
существует удвоенная сила тяжести. Но эта тяжесть уменьшится, как только
Протчев окажется под водой. Опробовали трос, прикрепленный сзади к костюму,
аппарат, подающий воздух, телефон - все в исправности.
- Воздух хорошо поступает? - спросил матрос на помпе.
- Прекрасно, - ответил Протчев.
Лицо Протчева, видневшееся сквозь стекло - окно шлема, - было
спокойным, как и всегда. Все заметно волновались.
- Спускайте, - приказал Маковский.
Протчев перешагнул через борт. Трос натянулся. Протчев повис в воздухе
и медленно стал погружаться в воду. Вот его толстые ноги коснулись воды, еще
минута, и вода сомкнулась над шлемом. Протчев опустился под воду.
Все это было сделано тихо и осторожно с борта, противоположного
"Урании". С этого же борта опустили и телеоко.
- Кажется, на "Урании" ничего не заметили, - тихо сказал Маковский.
Протчева медленно и незаметно повели вокруг носовой части вдоль корпуса
корабля.
На "Урании" все казались занятыми обычными поисками. Спускали лот, хотя
этого теперь и не надо было делать, небольшой шар телеприемника. Ночь, как и
все; работа, как всегда...
Стрелки на часах Гинзбурга показывали полночь. В Москве было четыре
часа утра, но Миша не спал. Мотя предупредил его еще накануне, что сегодня
должна быть интересная ночь, и Миша упросил отца оставить его на ночную
вахту.
- Ведь я уже абсолютно здоров, и врач позволяет мне ходить по комнате.
Через несколько дней я смогу гулять. Не посплю ночь - завтра высплюсь.
Отец позволил ему.
Медленно тянулась ночь. Экран был темным. Гинзбург предупредил, что
передача по телевизору начнется лишь после того, как Протчев опустится под
воду. Показать спуск нельзя - для этого пришлось бы осветить Протчева, а
свет мог быть замечен телеоком "Урании".
...С улицы изредка доносились гудки автомобилей. Квартира Борина была
время был капиталистом без капитала), разве даже капиталист-миллионер мог
конкурировать с целой державой, к тому же с такой, которая не жалеет
средств, чтобы достичь цели! Скотт помнил всю историю покорения большевиками
стратосферы, освоения Великого Северного морского пути, челюскинскую
эпопею... Оставалось надеяться на счастливый случай. Но он не приходил.
Тогда Скотт решил сделать первый визит на траулер, чтобы позондировать
почву.
Этот визит закончился ничем. Был момент, когда Скотт почти верил в то,
что большевиков привела в океан научная цель. Но вскоре выяснилось, что это
не так. И Скотту все стало "ясно, как день", когда над поверхностью океана
появился "паук". У Скотта же не было таких "механических рук". В воздухе над
бортом траулера закачался бочонок. О, конечно, бочонок с золотом.
В это мгновение Скотт чувствовал себя обворованным, разоренным,
погибшим. Он чувствовал, что вторично ему не посчастливится найти золотые
россыпи - недостанет физических сил. Его здоровье было сильно подорвано
скитаниями по всем тропическим "закоулкам". Сказалось и злоупотребление
алкоголем, к которому он поначалу всерьез прибегал как к средству против
малярии.
Одним словом, его карта была бита. И он впервые в жизни впал в
истерику, на какое-то время потерял сознание - одним словом, вел себя как
никчемнейший неврастеник.
Правда, он скоро избавился от психической придавленности, но все же его
положение было почти безнадежным. Он решил "не срамиться в игре" и перешел к
пакостям. Но ему долго не продержаться на этом, если только ему не
посчастливится первым найти "Левиафан".
И еще один момент чрезвычайно расстроил Скотта: "паук" достал бочонок
прямо со дна моря. Между тем на этом месте, - а Скотт его уже осмотрел, -
"Левиафана" не было. Как это понимать? Вильямс, видимо, не сдавал свой
чересчур дорогой груз в багаж и хранил бочонки в своей каюте. Что же
случилось на пароходе во время аварии? Возможно, этот бочонок украли
матросы, проведав о золоте? Возможно, сам Вильямс успел погрузить все
бочонки в шлюпку, и они вместе с ним утонули на большом расстоянии от
"Левиафана"... Это вероятнее всего. Черт побери! Вещь потерянная - вещь
ничья, "рес нулиус", как говорили римские юристы. Формально, юридически,
Скотт не может заявить права на золото и требовать его возврата от
большевиков. Да к тому же и обосновывать это право не так уж легко. В
крайнем случае, суд мог признать право наполовину. Ведь как ни нечестно
поступил Вильямс, половина принадлежала ему или его наследникам.
Короче: один бочонок надо было сбросить со счетов. Но на дне лежат еще
четыре. Остается одно - продолжать игру. Если Скотту удастся найти хотя бы
один бочонок, все затраты на экспедицию окупятся и у него останется еще
капитал, с которым можно снова начать борьбу за "лучшее место в худшем из
миров".
Но действовать надо решительно. Месяц кончался, и если в последние его
дни не удастся найти хотя бы один бочонок, игра окончательно проиграна.
Да, сейчас надо действовать решительно. В крайнем случае, пойти на
кое-какие соглашения с соперниками.
Скотт не подходил к стойке целый день и всю ночь. Утром он встал,
тщательно побрился, надел свой лучший костюм и приказал спустить шлюпку.
Поступившись самолюбием, Скотт решил сделать второй визит на траулер.
На этот раз он вел себя не так высокомерно. Он "только сохранял
достоинство". О, нет, он пришел вовсе не как проситель. Он желает
разговаривать "как равный с равным". "Международная конференция на волнах
Атлантического океана", - как говорил он, чтобы поднять свой дух.
Его приняли, как и в первый раз, уважительно, с холодноватой
корректностью. На иное он и не рассчитывал.
- Мистер! - сказал Скотт, усаживаясь в предложенное кресло и протягивая
капитану Маковскому сигару, от которой тот отказался. - Мистер, прошлый раз
мы говорили о том, что нам надо установить некий модус, чтобы не мешать друг
другу.
Маковский качнул головой и ответил, как бывалый дипломат:
- Мистер Скотт, во всяком случае, вы отнюдь не являетесь стороной,
которая могла бы пожаловаться на невыполнение этого условия.
- Я и не жалуюсь, - сказал Скотт. - Я хотел бы поговорить с вами совсем
откровенно. Наши политические разногласия, надеюсь, не помешают нам
относиться друг к другу, как это пристало подлинным джентльменам. - Это было
сказано не без некоторой иронии по адресу собеседника.
- Я вас слушаю.
Скотт выпустил облачко дыма и проследил за ним, чтобы собраться с
мыслями.
- Я не богат. То есть не очень богат, - поправился он и снова сделал
паузу. Возможно, он не так начал. - В прошлый раз, - продолжал он, - я не
сказал вам, как и вы мне, между прочим, о цели прибытия сюда. Сегодня я
решил быть с вами до конца откровенным. - Маковский кивнул головой. - На
этом месте, где мы теперь находимся, как вам известно, лежит затонувший
пароход "Левиафан". На нем плыл мой родственник, который вез из Южной
Америки в Европу наше, то есть его и мое, золото. Так сказать, наше
фамильное достояние...
- Можно узнать фамилию вашего родственника, столь трагично погибшего в
океане?
Этого вопроса Скотт не ожидал.
- Эдуард Скотт, - сказал он и тотчас раскаялся в этой поспешности. По
лицу капитана пробежала чуть заметная усмешка, но ее заметили острые глаза
старого авантюриста. "Маху дал, черт побери!" - подумал он.
- Среди пассажиров "Левиафана", насколько мне известно, не было мистера
Скотта.
"Им все известно", - снова подумал Скотт и продолжал:
- Правильно. Но вы знаете, что у нас, - подчеркнул он, - не требуют от
пассажира или человека, останавливающегося в отеле, документы. Мы можем
назвать любую фамилию. А мистеру Скотту кое из каких соображений было
удобнее назвать себя... если не ошибаюсь, Вильямсом.
Капитан кивком головы принял такое пояснение.
- Так вот: Скотт (или Вильямс, это безразлично) вез золото, на которое
я имел такие же права, как и он. Вильямс погиб. Владельцем золота остался я.
И я прибыл сюда, чтобы, если это возможно, добыть мое наследство со дна
океана. К сожалению, неожиданно для себя я встретил новых "наследников"... -
И Скотт многозначительно посмотрел на Маковского.
- Почему вы так думаете? - спросил капитан.
- Мистер Маковский, - с некоторым раздражением промолвил. Скотт. - Я бы
желал, чтобы вы были так же откровенны, как и я. Неужели вы представляете
меня столь наивным, чтобы поверить вашим... археологическим экскурсиям на
дно океана... Это, конечно, очень интересное и благоприятное для вас
стечение обстоятельств - нахождение подводного города вблизи погибшего
"Левиафана", но ведь не город же цель вашей экспедиции!
- Почему же не город?
- Перестаньте хитрить со мной! - уже не владея собой, вскричал Скотт. -
Разве я не видел собственными глазами, как вы достали со дна моря бочонок,
первый бочонок с...
- С?..
- Сколько их, вы должны знать не хуже меня.
- Мистер Скотт. Это, конечно, счастливая случайность, что именно на
месте подводного города оказался бочонок с золотом. Это золото случайно, -
уверяю вас, совершенно случайно, - поймал наш "паук". Но из этого случайного
факта нельзя делать неправильных выводов о цели нашей экспедиции.
- А сколько весит найденный вами бочонок? Поверьте, что я не имею
намерения оспаривать ваше право на него. Десять килограммов?
- Мы не взвешивали, - ответил Маковский. - Но я все-таки не до конца
понимаю цель нашей беседы.
- Эта цель очень ясна. Если вы, мистер, Маковский, и сейчас отрицаете,
что ваша цель - золото, тем лучше для меня. Это только упрощает обстановку.
Вы нашли бочонок, пусть он будет вашим...
- Если мы найдем остальные, они также будут нашими, и все-таки нас
интересует не золото.
- Так, так! Пусть будет так. Собственником бочонков будет тот, кто
первый найдет их и поднимет на поверхность. Но я прошу вас вот о чем. Район
наших поисков очень ограничен. К тому же я хотел бы обратить внимание, что
ваши суда далеко не ограничиваются зоной подводного города. Да, да, да!
Допускаю, что этот город может иметь предместья, вы ищете соседние города, -
пусть так. Но дело не в этом. Меня интересует как раз то место, на котором
найден первый бочонок. А это как раз под траулером, на котором мы с вами
сейчас находимся. У нас с вами одинаковые права на открытую поверхность
океана. Но у вас три, у меня один пароход... Не затевать же, в самом деле,
войну... И я прошу: дайте мне возможность зондировать глубину океана на тех
же местах, где и вы. Ну хотя бы в порядке очереди. Ведь как старательно ни
ведутся розыски, найти бочонок на дне океана труднее, чем гриб в лесу. И
там, где не повезет вам, возможно, повезет мне.
Маковский подумал и ответил:
- Я не возражаю. В конце концов так оно и было до сих пор.
- Не совсем так. В последнее время мы избегали подходить близко один к
другому. А между тем нам сподручнее работать борт о борт. Конечно, если
этому не мешает волнение на океане.
- Как капитан я не возражаю против этого, как подчиненный, я должен
согласовать это с моим непосредственным начальством.
- Надеюсь, вы скоро дадите мне ответ?
- Не позднее сегодняшнего дня, - ответил Маковский.
Скотт церемонно поклонился и отбыл.
Маковский немедленно созвал совещание штаба, рассказал о визите Скотта
и его предложениях.
Барковский возражал. После того как Скотт обрезал трос нашей
телевизорной установки, ему верить нельзя. И он, возможно, добивается
близости только для того, чтобы продолжать шкодить. С ним почти все
согласились.
Молчавший Протчев попросил слова. Он настаивал, чтобы Скотту позволили
ставить "Уранию" к нашим пароходам так близко, как он пожелает.
- Но он ведь снова может подложить вам свинью, - возразил Барковский.
- А мы эту свинью поймаем, - и Протчев рассказал о своем плане. - Как
только "Урания" близко подойдет к борту траулера, я сам спущусь в скафандре
и буду сторожить под водой. Вредителей надо ловить по горячим следам, и, я
надеюсь, это мне удастся.
- Ныряй, Протчев! - долетел басок Кириллова из Москвы.
В тот же день Скотта уведомили через судовую радиостанцию, что его
предложение принимается. "Судна обеих сторон будут сближаться по мере
необходимости и насколько это допустимо по условиям судовой безопасности".
...Азорес и Кар доехали пароходом до Азорских островов. Оттуда их
привез на место советский гидроплан, обслуживавший экспедицию.
"Какой он щуплый и напуганный", - подумал матрос, встречавший Кара на
борту траулера.
Кара приняли дружно и окружили вниманием. Первое время он испуганно
озирался, ему все еще представлялось грозное начальство американской
компании, которое могло одним росчерком пера вычеркнуть его из жизни. Он был
похож на птицу, выпущенную на волю после долгого сидения в клетке. Но
постепенно Кар "оттаивал". Он с интересом наблюдал новую жизнь. Когда ему
показали большой экран телевизора и на нем появились четкие красочные
стереоскопические изображения, Кар покачал головой и сказал:
- Это больше, чем я мог ожидать.
Кара рекомендовали штабу. Николай Петрович Борин предложил ему работать
в своей лаборатории. Будущее Кара было обеспечено.
Потом Кар, не выходя из каюты, с космической быстротой совершил свое
первое путешествие по СССР. Телеустановки имелись везде - от Минска до
Сахалина и от Новой Земли до Кушки - самого южного населенного пункта СССР.
Все эти станции были соединены невидимыми нитями с Москвой. Они
передавали изображения на центральную московскую радиостанцию, которая и
передавала "Всем, всем". Дело было организовано так, что одно изображение
следовало за другим, как на конвейере. Возникало впечатление, что по
гигантской карте СССР скользит чудесное око, которое осматривает страну с
недостижимой высоты. "Сценарий" был скомпонован так, чтобы за короткое время
демонстрации показать главнейшее из того, что создано за годы упорного
труда.
...Вот рыщут в небе воздушные полярные разведчики-дирижабли. Под ними -
необозримые поля торосистого льда, перерезанные "реками", каналами,
"озерами" чистой воды. Мощные ледоколы ведут за собой караваны судов по
Великому Сибирскому морскому пути... Вот среди голых скал и снегов на
островах, на побережьях морей поблескивают огнями строения самых дальних в
мире полярных радио- и метеостанций...
Темень... Морозы... Снежные бураны... Страшные места... Страшная,
наверное, и жизнь.
Страшная? "Всевидящее око" заглядывает в один из этих домов,
"затерянных в краю мрака и холода". В лабораториях кипит научная работа.
Ярко освещенная, хорошо натопленная комната клуба. Библиотека, радио, кино,
экран телевизора. Живая связь со столицами, с родными.
Играют дети, греясь в лучах "комнатного горного солнца" в детском саду.
Едят свежие овощи, ягоды... Лютый северный ветер вращает лопасти ветряной
электростанции, претворяющей ветер в тепло и свет. В разноцветных лучах
электроламп дозревают овощи в оранжереях. Молодежь катается на финских
санях, лыжники охотятся...
На экране мелькают человеческие лица, - они больше всего интересуют
Кара, - энергичные, бодрые. Новая порода людей...
Дирижабли низко опускаются над ледовым полем. На льду - барак и мачта
радиостанции.
- Плавучая метеорологическая обсерватория на Северном полюсе, - слышит
Кар пояснения диктора.
- Не совсем на Северном, - поправляет другой голос, и на экране
появляется веселое лицо радиста-полярника. - Мы создали станцию на самом
Северном полюсе, но дрейфом льда нас немного отнесло от полюса. В этом
назначение станции: наблюдать за движением льда в Арктике. Мы плаваем, как
закупоренная бутылка, брошенная в море, - очень медленно, почти неприметно.
"Как бутылка, брошенная беднягой Хургесом", - вспомнил Кар и вздохнул.
"А это что?.." Яркие зори на аспидно-сером небе и рядом
ослепляюще-яркий, пламенеющий диск солнца, невиданного солнца с краями,
которые трепещут огненной бахромой.
Каюта, иллюминатор. Человек в темных очках трудится за столом; на столе
инструменты, приборы... Это Стратосферная станция для изучения космических
лучей.
"Чудесное око" вновь спускается на землю. Гигантский "пароход" движется
по тайге, как танк, пробивая себе дорогу среди деревьев.
- Вездеход для тайги. Проламывает просеки. Одновременно геологи ведут
разведку.
...Жужжат электропилы, отбрасывая золотые опилки, падают деревья.
Машины обрубают ветви, очищают кору, распиливают стволы, кладут на
вагонетки. Вагонетки катятся по подвесной дороге, мчатся по просеке
навстречу большим зданиям лесохимического комбината. Следом бегут вагонетки
с опилками, ветвями, корнями... А там, дальше, на поезда грузят бревна,
шпалы, фанеру, смолу, древесный спирт, формалин, канифоль, скипидар, бумагу,
целлюлозу, кормовой сахар.
Мурманск... Консервные и засолочные заводы... Горы рыбы... Оленьи
стада... Оленьи колхозы и совхозы... И здесь - перерабатывающие заводы.
Сверкает огнями флотационная фабрика города Кировска. Шумят заполярные
гидроэлектростанции. Серебряной лентой протянулся Беломорский канал...
А вот и великаны, о которых Кару доводилось слышать: Днепрогэс,
Магнитогорск, Кузнецкий, Челябинский, Краматорский заводы, Бобриковский
комбинат. Растут плотины на Волге, Ангаре... Тракторы на бескрайних полях,
комбайны, элеваторы, хлебозаводы, мясокомбинаты...
Завоеванные для земледелия пустыни Средней Азии... Советские
субтропики... Пальмы... мандарины, хинные, пробковые деревья, лимонные,
чайные плантации.
Харьков, Киев, Ленинград, Москва... Метрополитен. Дворец Советов...
Парк культуры и отдыха... Толпы отдыхающих, спорт, игры, танцы...
У Кара голова идет кругом. Нет, это даже слишком! "Чудесное око"
показало ему то, о чем не узнаешь из книг. Надо быть титаном, чтобы создать
все это за такое короткое время. Как это случилось? Как могло совершиться?
Откуда берется эта неисчерпаемая энергия? СССР - словно зеленая ветвь на
старом, усохшем дереве мира.
Невольно Кар вспоминает Буэнос-Айрес. Нью-Йорк... Контраст страшный.
Один час такой демонстрации убеждает на всю жизнь.
Но почему эта передача не демонстрировалась на экранах обеих Америк?..
- Как вам понравилось, товарищ Кар? - спросил Борин-отец.
Миша вдруг услышал сухой треск. Гинзбург обманом направил объектив
аппарата на лицо Кара. Да, это он смеялся, хотя и был растерян.
- Простите, но... нервное напряжение мое вылилось в смех... Мне пришла
на ум одна вещь. Почему у нас не показывают ваши телепередачи?
- Еще бы! - усмехнулся Кириллов. - Для них это было бы самоубийством.
- Да, да. Вы правы. Конечно. А рассмеялся я, кажется, вот почему... У
меня бывает так, что одна мысль обгоняет другую. Я подумал:
капиталистический мир свертывает работы в области телевидения не только
вследствие кризиса. Телевидение становится небезопасным. Ведь если бы каждый
рабочий, каждый радиолюбитель имел приемный аппарат и с его помощью мог
принять хотя бы одну такую передачу, то всякая ложь о Советском Союзе стала
бы невозможной. Последствия телепередач из СССР были бы для капиталистов
действительно губительны, тем более, что в такой пропаганде нет ничего
противозаконного.
- Но телевидение все же существует на Западе и в Америке, - сказал
Борин.
- Да, оно возникло и развивалось, пока эта опасность еще не принималась
в расчет. В успех ваших самостоятельных работ в этой области верили
немногие. А вы взяли да и выросли. И создали новое могучее оружие вашей
мирной пропаганды ваших достижений. Вы можете только показывать, ничего не
добавляя. Никаких громких фраз: они не нужны...
И Кар снова рассмеялся.
"Его смех звучит, как атмосферные разряды", - подумал Миша.
- Но без боя они не уступят, - продолжал Кар. - Я знаю их. Теперь они
заглушают ваши радиопередачи, скоро начнут "гасить" или "заливать светом"
ваши телепередачи.
- Что ж, посоревнуемся и на телефронте, - усмехаясь, ответил Борин.
- Наверное, дойдет до того, что индивидуальные телеустановки будут
запрещены. За прием телепередач из СССР будут штрафовать, сажать в тюрьму,
как это и сейчас делается в ряде стран с радиоприемом. Как интересно стало
жить! - воскликнул Кар, потирая свои сухие ручки. - Прошу зачислить меня
рядовым на телефронт! - закончил он, тряхнув рыжей бородкой.
После этого "путешествия" Кар с новым интересом смотрел на своих
друзей, словно они были с иной планеты.
- Как твоя нога, Миша?
- Азорес? Здравствуй! Благодарю. Все идет прекрасно. Скоро прилечу к
вам. А как твое путешествие? Много видел интересного?
- О, как всегда, материал огромный! - ответил Азорес.
- Какой материал?
- Для газеты, конечно. Северо-западный угол Южной Америки - настоящие
Балканы, к тому же Балканы в огне. Войны, восстания, перевороты не
прекращаются. Однажды мы с Каром попали в такую сумятицу, что думали, там и
головы сложим. Вырвались из этого ада капиталистических хищников и сразу же
очутились на Луне, - Азорес рассмеялся. - Да, горная страна, куда мы попали
в поисках следов Скотта и Вильямса, своим ландшафтом и вправду напоминает
Луну. Днем - ужасающая жара, ночью - холод. Голые скалы. Пустыннейшее место
на земле. Даже насекомых нет. Из животных встречались только ламы. Населения
почти нет. И вот в этих-то местах бродили Скотт и Вильямс в поисках золота.
Нам надо было найти индейца, работавшего на приисках Скотта и Вильямса...
- А как вы добирались? Пешком?
- На мулах, с двумя проводниками. Один из них метис, второй индеец.
Однажды мы остановились на ночлег возле хижины скотовода-испанца. Он
разводит лам и торгует ими. Это единственный в округе "отель". Хозяин
встретил нас любезно и посоветовал разместиться на чердаке или внизу, где
уже лежало на полу вповалку человек пятнадцать. Мы, конечно, выбрали чердак.
Хозяин принес матрацы, которые пахли навозом и, казалось, были набиты
картофелем, бросил их на пол чердака и старательно заткнул тряпками
небольшие оконца. Мы подумали, что он старается уберечь нас от ночного
холода, но немного погодя поняли, от чего именно.
- От чего же?
- Вот послушай. Переночевали мы и тронулись в глубь страны, где не было
уже никаких отелей и вообще человеческого жилья. Наступающую ночь мы
вынуждены были провести под открытым небом. Товарищ Кар перед выездом
настоял на том, чтобы мы сделали себе прочные костюмы, этакие комбинезоны из
парусины с капюшоном для головы. "Иначе нас заедят комары, вы не знаете
Южной Америки", - сказал он. Но его познания также, видимо, были ограничены.
Наши проводники сильно смеялись, когда я однажды развернул "водолазные"
костюмы, лежавшие в чемоданах.
"В горах нет ни москитов, ни мух, ни комаров", - сказал один. Пришлось
положить костюмы в чемодан. Однако на первом ночлеге под голым небом мы
вспомнили о костюмах. У нас не было даже накидок, а ночи там бывают
холодные, ветер свирепый. Мы решили, что толстые парусиновые костюмы защитят
нас от холода: облачились в свои "скафандры", надвинули на головы капюшоны,
подостлав вниз войлочную полость. Наши же проводники, закаленные ребята,
имели только одеяла. Их руки и ноги были голы. Стреножив мулов, проводники
также улеглись поодаль от нас, и вскоре мы все уснули.
Просыпаемся на рассвете - нет ни проводников, ни мулов. Неужели
проводники украли мулов и удрали? Но почему же они не взяли наших чемоданов?
Вдруг Кар приметил на земле нечто напоминающее плевки кровью. Пятна крови на
месте, где лежали проводники. Значит, проводники убиты... За камнями
раздался стон, а потом мы увидели одного проводника. Его бронзовая кожа
стала бледно-синеватой, на груди, на руках и особенно на ногах были раны,
словно его искололи пиками. Мы бросились ему на помощь. Скоро нашли и
второго проводника, также всего израненного и без памяти. Мы не могли
понять, что случилось, пока, наконец, первый проводник, набравшись сил, не
рассказал нам.
"Ночью на наш табор налетели, очевидно, крылатые хищники - летучие
вампиры". Обычно они неслышно приближаются к спящему животному или человеку,
прокусывают кожу такими острыми зубами, что сонный человек не ощущает боли,
и начинают сосать кровь. Говорят, от этого человек засыпает еще крепче.
Первого проводника нам удалось спасти, второй умер от потери крови.
- А кровавые плевки?
- Я просто думаю, что они от жадности переполняют свой желудок и часть
крови выплевывают.
- Как же вы остались живы?
- Нас спасли водолазные костюмы.
На океане был штиль. Солнце поднималось в утреннем тумане, целый день
обливало жгучими лучами ровную синюю поверхность океана, пароход, людей на
палубе и опускалось в вечерней мгле. Загорелись крупные звезды. Ночи были
душны и темны - наступало новолуние. Море светилось.
В одну из таких ночей "Урания" близко подошла к траулеру.
- Пора мне нырять! - сказал Протчев. Его водолазный костюм давно был
осмотрен и приготовлен. Протчев вышел на палубу и стал не спеша одеваться в
водолазную одежду. Тяжелые калоши и резиновый костюм были уже на нем.
Оставалось надеть на голову скафандр.
- Нож не забыл? - спросил Маковский.
- Есть! - коротко ответил Протчев. - Все в порядке. Надевайте.
Два матроса подняли тяжелый шлем и надели на водолаза. Протчев
почувствовал привычную тяжесть и, медленно переставляя ноги, пошел к борту.
Свинцовые подошвы мешали идти. Протчев словно очутился на иной планете, где
существует удвоенная сила тяжести. Но эта тяжесть уменьшится, как только
Протчев окажется под водой. Опробовали трос, прикрепленный сзади к костюму,
аппарат, подающий воздух, телефон - все в исправности.
- Воздух хорошо поступает? - спросил матрос на помпе.
- Прекрасно, - ответил Протчев.
Лицо Протчева, видневшееся сквозь стекло - окно шлема, - было
спокойным, как и всегда. Все заметно волновались.
- Спускайте, - приказал Маковский.
Протчев перешагнул через борт. Трос натянулся. Протчев повис в воздухе
и медленно стал погружаться в воду. Вот его толстые ноги коснулись воды, еще
минута, и вода сомкнулась над шлемом. Протчев опустился под воду.
Все это было сделано тихо и осторожно с борта, противоположного
"Урании". С этого же борта опустили и телеоко.
- Кажется, на "Урании" ничего не заметили, - тихо сказал Маковский.
Протчева медленно и незаметно повели вокруг носовой части вдоль корпуса
корабля.
На "Урании" все казались занятыми обычными поисками. Спускали лот, хотя
этого теперь и не надо было делать, небольшой шар телеприемника. Ночь, как и
все; работа, как всегда...
Стрелки на часах Гинзбурга показывали полночь. В Москве было четыре
часа утра, но Миша не спал. Мотя предупредил его еще накануне, что сегодня
должна быть интересная ночь, и Миша упросил отца оставить его на ночную
вахту.
- Ведь я уже абсолютно здоров, и врач позволяет мне ходить по комнате.
Через несколько дней я смогу гулять. Не посплю ночь - завтра высплюсь.
Отец позволил ему.
Медленно тянулась ночь. Экран был темным. Гинзбург предупредил, что
передача по телевизору начнется лишь после того, как Протчев опустится под
воду. Показать спуск нельзя - для этого пришлось бы осветить Протчева, а
свет мог быть замечен телеоком "Урании".
...С улицы изредка доносились гудки автомобилей. Квартира Борина была