Гинзбург.
- Печальная находка, - вздохнул капитан. - Он сам едва не погиб во
время той ужасной бури. - Но для тебя, Гинзбург, конечно, и подходящая...
Ну, ну, не маши рукой. Ведь мы понимаем друг друга. Мы нашли траулер, и он
лежит неглубоко. Эпроновцы поднимут его. На дне Баренцова моря похоронено
немало траулеров и наших, и немецких, и норвежских, и английских. С помощью
твоего ока мы разыщем и поднимем их.
Известие о найденной "Пикше" разлетелось по траулеру. Моряки вспоминали
погибших товарищей, штормы, бури. Но разве вся жизнь не борьба?
Распогодилось. Правда, по морю еще ходили огромные волны, но ветер
угомонился, тучи исчезли, на небе сияла луна. Серебристые отблески лунного
света плясали на волнах.
Азорес подошел к борту и, покачиваясь в такт пароходу, пристально
смотрел в одну точку.
- К чему ты присматриваешься? - спросил Гинзбург.
- Видишь, блестит, как звездочка, - ответил Азорес, указывая вдаль.
- Вижу: луна отражается в волнах.
- Нет, не луна, - ответил Азорес. - То блестит бутылка.
- Ну и что?
- А то, что если она не утонула, значит ее закупорили. В таких бутылках
бывают письма потерпевших аварию, вот что. Надо поймать эту бутылку.
Азорес поспешил к капитану. Маковский выслушал его без особого
удовольствия. Ловить бутылку, в которой, возможно, ничего и нет, - терять
время. С другой стороны, морские традиции обязывают: бутылка должна быть
выловлена. И он дал команду. Траулер сбавил ход и остановился. Качка
усилилась. Азорес был сильно обрадован новым приключением.
Матросы прикидывали, как изловить бутылку. Спускать трал
нецелесообразно: ячейки его сети были широкими и бутылка проскочила бы
сквозь них. Отыскалась небольшая сеть с мелкими ячейками, ею и поймали
бутылку.
Азорес не ошибся: бутылка была герметически закупорена резиновой
пробкой и в ней виднелась бумага. Бутылку доставили в каюту капитана.
Маковский осторожно вынул пробку и достал из бутылки свернутый в трубочку
листок. В записке размашисто было написано по-английски:
"На случай гибели парохода "Левиафан". Прошу доставить эту записку в
Аргентину, Буэнос-Айрес, Литл-стрит, 344. Жуану Хургесу.
Бласко Хургес".
Далее шел шифрованный текст - сплошные ряды отпечатанных на машинке
букв. В самом конце, после шифра, - приписка:
"В письме чрезвычайно важные сведения. Прошу доставить с нарочным.
Затраты на проезд будут оплачены на месте.
Если отослать с нарочным невозможно, прошу передать по бильдаппарату".
Маковский повертел лист в руках и рассмеялся.
- Какой-то чудак, - сказал он. - Думает, что найдутся люди, которые
бросят свое дело и поедут на свой счет в Южную Америку, чтобы разыскать
адресата и передать ему письмо в надежде на оплату расходов.
- А адресат, возможно, уже умер или выбыл в неизвестном направлении, -
добавил штурман.
- Можно сфотографировать письмо и отослать снимок, - посоветовал
Гинзбург.
Азорес, до этого слушавший молча, неожиданно сказал:
- Для меня совершенно ясно, что Бласко Хургес, погибший вместе со
знаменитым "Левиафаном", желал, чтобы его письмо было передано без огласки.
Письмо зашифровано не зря, и если этот шифр передать через многие страны
телеграфом или бильдом, то, естественно, им заинтересуются тайные полиции и
министерства иностранных дел ряда стран. Присяжные шифровальщики утратят сон
и аппетит, пока не расшифруют это письмо. Хургес, очевидно, был уверен в
сообразительности и благородстве тех, в чьи руки попадет его бутылка. К
бильдаппарату он просил прибегнуть лишь в крайнем случае. Последняя воля
трагически погибшего человека должна быть выполнена.
- А вдруг этот документ заключает в себе оружие против нас, СССР? Что,
если Хургес - агент империалистической державы, замышляющей каверзы против
нас? - спросил капитан.
Все умолкли.
- Опасения трезвые. Все возможно, - ответил после размышления Азорес. -
Однако маловероятно, чтобы официальные дипкурьеры или шпионы бросали в океан
бутылки с зашифрованными документами. Как бы ни был хитро составлен шифр,
всегда найдется дотошный расшифровщик. Расшифровали же египетские иероглифы.
Правительства всегда располагают возможностью направлять секретные документы
с дипломатической почтой. Если бы на пароходе погиб государственный
документ, его копии остались бы в министерстве. Вместо погибшего Хургеса был
бы послан иной человек, если бы Хургес был дипкурьером; на том бы дело и
кончилось. Здесь же что-то иное. Я полагаю, Хургес, - кто бы он ни был, -
работал, как говорится, за свой страх и риск. Возможно, это один из
авантюристов, открывших золотые россыпи или что-нибудь в этом роде. В свой
смертный час он решил открыть тайну своему родственнику - Жуан Хургес,
видимо, его брат, отец или сын. - Азорес окинул взглядом моряков. Все
молчали, и он продолжал: - Мой план таков: редакция газеты, в которой я
работаю, предложила мне ехать в Южную Америку. Там сейчас происходят
интересные события. Я поеду туда и возьму письмо с собой. На всякий случай
мы снимем копию. А я, приехав в Буэнос-Айрес, прежде всего осторожно
разузнаю, кто такой Хургес. Если он не из нашего лагеря, я... придержу
письмо, пока мы не расшифруем его сами и не убедимся, что оно безопасно для
нас.
- Последняя воля погибшего должна быть выполнена, - с иронией повторил
Гинзбург слова Азореса.
- Да, если погибший не враг, - спокойно отпарировал Азорес. - Наша
этика состоит в том, чтобы стоять на страже интересов своего класса. Так
ведь? Одним словом, я еду разыскивать Хургеса. Вы согласны со мной,
товарищи?
- Такой вопрос мы не можем решить сами, - осторожно сказал капитан.
- Разумеется, - подтвердил Азорес. - Я буду в Москве и условлюсь. Но не
слишком ли мы мелочны?.. Ведь Хургес, бросая бутылку в море, знал, что она
может быть занесена течением Гольфстрима и к северным берегам Франции, и к
западным берегам Англии, и к берегам Норвегии, даже к Новой Земле и Земле
Франца Иосифа, где Гольфстрим, между прочим, уходит на большую глубину.
Хургес, если он не дурак (а он, кажется, был не дурак), знал, что его
бутылка может оказаться и в капиталистической стране и в Советском Союзе. Он
знал, конечно, что его шифром будут интересоваться. Однако он был уверен,
очевидно, что без ключа его шифр не будет расшифрован. Поэтому и просил в
крайнем случае передать по бильду. Наконец, бутылка могла затеряться в
океане. Чистая случайность, что нашли ее мы, а не норвежцы или немцы. Она
могла попасть в руки фашистов...
- В конце концов, не слишком ли большое значение придаем мы всему
этому? - спросил Гинзбург. - То, что составляет огромную важность для
Хургесов, - для нас, да и для всех других, возможно, не стоит выеденного
яйца...
Корреспондент аккуратно свернул письмо и спрятал его в карман.
- Во всяком случае, возвратившись из Аргентины, а может быть и раньше,
я уведомлю вас о своих успехах. Сфотографировать письмо мы еще успеем.
Траулер сильно качало, поднялся ветер. Капитан перешел в рубку и принял
команду.
Азорес искал улицу, на которой проживал Хургес. Хмурые люди
подозрительно осматривали хорошо одетого Азореса и молча показывали
направление - с каждым разом все более вглубь трущоб рабочего квартала.
Азорес был немного встревожен. Что бы это значило? Тот, кто бросил бутылку,
путешествовал на "Левиафане" - на пароходе богачей. Какие же дела могли быть
у состоятельного бизнесмена, трагически погибшего в океане, с людьми этого
предместья?
С большими трудностями Азоресу, наконец, удалось найти улицу, которую
он искал. Невеселое место - возле кладбища бедноты и нового здания тюрьмы.
"Что же, власти были предусмотрительны, устроив кладбище и тюрьму именно в
этой части города. Забота о рабочем населении квартала: приблизить места
"общего пользования", с которыми оно чаще всего имеет дело", - подумал
Азорес.
Вот и дом Э 344, если только эти развалины можно назвать домом...
Позвонить? Нет звонка. Дверь полуоткрыта. Постучал... Никто не отвечает.
Азорес постучал сильнее и, не ожидая ответа, вошел в комнату. Старый
косматый пес хрипло залаял на Азореса и из последних сил приподнялся на
передние лапы. Задние были парализованы.
- Кто здесь? - услышал Азорес грубый старческий голос и повернулся.
В темном углу сидела старая женщина в лохмотьях. Она смотрела в пустоту
невидящими глазами.
"Ну и обстановка!" - подумал Азорес.
- Скажите, будьте добры, здесь ли живет дон Хургес? - спросил Азорес,
приближаясь к старухе.
Усмешка растянула ее беззубый рот. Длинный крючковатый нос почти
касался острого, поднятого кверху подбородка.
- "Дон", - издеваясь, передразнила она. - Разве доны живут в таких
халупах?
- Вы все-таки не ответили на мой вопрос.
- Нет здесь никакого Хургеса, - сердито прошамкала старуха.
Азорес приуныл.
- Но, возможно, он жил здесь? Вы сами давно живете в этом доме?
- Семьдесят шесть лет, - ответила старуха.
- И никогда не слышали о Хургесе?
- Может, и слышала. За семьдесят шесть лет о ком не услышишь. Да вы-то
кто такой и что вам нужно? - спросила она подозрительно, и ноздри ее
зашевелились, словно обоняние могло заменить ей зрение.
- У меня письмо к Жуану Хургесу. Очевидно, от его брата, который погиб
во время крушения "Левиафана". Письмо было обнаружено в бутылке и благодаря
счастливому случаю оказалось в моих руках.
Старуха с интересом прислушивалась. Азорес следил за выражением ее
лица. Очевидно, она все-таки знает Хургеса.
- Подойдите ко мне, я вас ощупаю, - неожиданно сказала она после
минутного молчания.
Азорес выполнил эту странную просьбу. Старуха старательно ощупала рукав
его пиджака, заставила наклониться и быстро провела сухой морщинистой рукой
по лицу от лба к подбородку.
Осмотр, очевидно, удовлетворил ее. Подумав, она промолвила:
- Да, вы испанец. И вы недавно сюда приехали...
Азорес не мог уразуметь, из чего она сделала такой вывод, однако не
отважился спросить об этом.
- Уверяю вас, что я не обманываю и пришел к вам как друг, - горячо
сказал Азорес. Видя, что старуха начинает сдаваться, он рискнул открыть
карту, которая могла решить игру в его пользу. - Я корреспондент
коммунистической газеты "Барселонский пролетарий".
Эффект превысил его ожидания. Старуха выпрямилась и сурово спросила:
- Вы говорите правду?
Коммунист Азорес горячо и искренне произнес старинную испанскую клятву,
и это произвело должное впечатление. Старуха обратила лицо на звук его
голоса и молвила:
- Я вам верю.
Азорес вздохнул с облегчением:
- Дайте мне вашу руку.
Азорес сильно пожал руку старухи.
- Нам надо быть осторожными, очень осторожными, - продолжала она,
покачивая головой, - особенно такой слепой бабе, как я. Вокруг шпионы и
изменники. Если бы я вовремя отрезала себе язык, Жуан Хургес, возможно, не
был бы там, где он теперь.
Старуха скорбно наклонила голову. Очевидно, она уже однажды
проговорилась и этим погубила Хургеса.
- Где же он? - спросил Азорес.
- Там, куда вам не добраться, - ответила старуха. Она указала на окно,
через которое была видна крыша новой тюрьмы. - Ко мне однажды вот так же
пришли и спросили: "Товарищ Хургес у вас проживает?" И я, старая дура,
поймалась на слово "товарищ".
Азорес смутился. Обстановка усложняется... Тот, кого он искал, сидит за
толстыми стенами тюрьмы...
- Скажите, с ним действительно никак невозможно увидеться?
- Если бы вы были прокурором или начальником тюрьмы, то могли бы
видеться с ним ежедневно, - ответила старуха. - А так... - она печально
покачала головой.
- Но у него должны же быть друзья! Они могут мне помочь. Вы не знакомы
с кем-нибудь из них?
Старуха вновь насторожилась и взглянула на Азореса своими белесыми
невидящими глазами, словно надеялась прочесть замыслы Азореса сквозь пленку
катаракты.
- Я понимаю вас, - сказал Азорес. - Вы боитесь открыть конспиративную
квартиру. Но встреча может произойти у вас. Здесь достаточно безлюдное место
и товарищи могут убедиться, что хвост шпиков не тянется за мной. Можно
назначить свидание и в другом месте - где хотите. Назначайте час и место.
Старуха минут пять молчала. Азорес уже стал терять терпение.
- В воскресенье в десятом часу вечера на кладбище, возле часовни, -
неожиданно сказала она, не глядя на него.
Азорес поблагодарил ее, пожал руку и вышел. Потом вернулся и немного
растерянно обратился к старухе:
- Простите меня за мое желание помочь вам и не поймите этого превратно,
- он сунул ей кредитки. - Здесь двадцать пять долларов.
- Чтобы не обижать вас, я возьму, но не сейчас, а потом, после
свидания.
Он понял ее. Эти деньги могли стать ценой предательства, если бы Азорес
оказался шпионом. Старуха имела право быть недоверчивой к людям.
Азорес вышел.
Азорес был молод, горяч и обладал живым воображением. Он строил самые
смелые проекты свидания с Хургесом и даже его освобождения. Может быть,
выдать себя за священника из Испании и пройти к Хургесу под видом
исповедника? Но в тюрьме свои исповедники... Подкоп? Похищение с тюремного
двора на самолете? Подкуп? Азорес вспомнил несколько историй трудных
тюремных побегов. Воображение разгулялось. С этими мыслями он уснул и видел
во сне какие-то мрачные подземные ходы, лестницы, решетки...
Дни, оставшиеся до встречи на кладбище, он использовал на сбор
материалов для своих газет. В эти дни в Буэнос-Айресе разразилась стачка
рабочих и служащих городского транспорта. Азорес успевал всюду, не забывая и
про Хургеса: "Странная фамилия, - думал он, - звучит для иностранцев, как
испанская, однако не испанская. Хургес... Кем бы он мог быть?"
Наконец настал день свидания. Азорес пришел немного ранее и стал
бродить по кладбищу.
"Классовые привилегии не кончаются и со смертью", - думал Азорес. Вчера
ему случилось побывать на кладбище аристократов и богачей. Там мраморный
город: мавзолеи, фамильные склепы, часовни, широкие, усыпанные желтым песком
дорожки, цветы. Настоящая выставка! Здесь же, на кладбище бедноты, простые
деревянные кресты, так тесно поставленные один возле другого, что между
могилами трудно пройти. Такое же перенаселение, как и в рабочих кварталах.
Труп не успевал сгнить, а в его могилу хоронили другой... Вот могилы и без
крестов. На иных - только столбик с надписью, красная ленточка, свежий венок
из красных маков... На сером могильном камне вырезаны серп и молот.
Азорес взглянул на часы. Без пяти десять. Скорым шагом двинулся к
часовне. Темнело. Из узкого окна падал густой красный свет лампады. В небе -
серп молодого месяца. Пахнет свежевынутой землей и дымом соседней фабрики.
Азорес вздрогнул: слышны чьи-то шаги. Двое мужчин быстро подошли к
часовне.
- Товарищ Азорес? - спросил один.
- Да, это я, - ответил Азорес.
Судя по всему, это были рабочие. Они пожали ему руку.
Азорес повторил свой рассказ и показал им удостоверение редакции.
Пришедшие внимательно прочитали документ. При этом они переводили взгляды с
фотокарточки на его лицо, убеждаясь в сходстве. Покончив с удостоверением,
попросили показать письмо.
Рабочие долго и внимательно рассматривали документ, потом,
переглянувшись, возвратили его Азоресу. Один сказал:
- Товарищ Азорес, мы верим вам. Постараемся сообщить об этом письме
Хургесу. Приходите к старухе ровно через неделю. - И, попрощавшись, пошли.
"А я?.." - едва не вскрикнул Азорес. Ему самому хотелось принять
участие во всех событиях. Но, видимо, ему придется довольствоваться
пассивной ролью и ожидать известий.
Азорес зашел к старухе и, поблагодарив ее, вложил ей в руку деньги.
Теперь она не отказывалась. На ее морщинистом лице появилось нечто похожее
на улыбку. Азорес не знал, что бедная старуха уже несколько дней
поддерживала свое существование только луком - луковица на обед,
пол-луковицы на ужин и склянка воды, - вот и все. А ее бедная собака от
голода и слабости уже не могла поднять голову...
Снова беготня, суматоха корреспондентской работы... На второй день
Азорес оказался замешан в неприятную историю, когда фотографировал уличные
бои стачечников с полицией и штрейкбрехерами. Азореса арестовали, а его
аппарат конфисковали - такие снимки были запрещены. Через несколько дней ему
удалось выйти на свободу, но аппарат остался в полиции.
В назначенный день Азорес пришел к старухе, однако, кроме нее и
повеселевшей собаки, никого тут не застал. "Неужели и те рабочие
арестованы"? - подумал он. Старуха приветливо кивнула и передала ему
записку.
- Адрес, - сказала она. - Идите по этому адресу. Человек, названный в
адресе, даст вам объяснения. Возьмите с собой найденное вами письмо.
Азорес поблагодарил старуху и попрощался.
С окраины города Азоресу пришлось идти пешком почти до центра - на
Майскую улицу. Служащие транспорта продолжали бастовать. На улицах стояла
необычная для огромного города тишина. Не гремели трамваи, не слышно было
автомобильных сирен. Всюду стояли пикеты. Тяжеловесно погромыхивал
полицейский танк. Над городом барражировали самолеты - разыскивали скопления
рабочих и по радио оповещали командование полицейских отрядов.
Азорес, то и дело вытирая пот со лба и шеи, шел мимо пустых магазинов.
Кризис и стачка наложили свой отпечаток на город, - он был похож на
тяжелобольного. Как пятна проказы, белели на стенах ромбы и квадраты снятых
вывесок. Витрины, прикрытые железными шторами, неубранный мусор на
тротуарах, клочья газет, перевернутый автобус...
На углу улицы возле закрытого беломраморного ресторана стоял старый
индеец с драным одеялом на плечах. В руках он держал большой стеклянный
кувшин с водой, в которой плавали желтые дольки лимонов. Азорес выпил стакан
воды, - она оказалась холодной, - и спросил, где помещается здание
электрической компании. Индеец неопределенно пожал плечами. Он не имел дела
с такими важными предприятиями.
Наконец Азорес нашел нужное семиэтажное здание с вывесками на фронтоне.
Вошел в застекленный вестибюль. Его встретил заспанный швейцар. На вешалке
всего три соломенные шляпы.
- Скажите, здесь проживает мистер Кар? - спросил Азорес.
Азорес направился к лифту.
- Не проживает, а только работает. Седьмой этаж, комната семьсот
тридцать два, - суховато ответил швейцар.
- Не работает, - флегматично предупредил швейцар.
Пришлось подниматься по лестнице.
В пролете между четвертым и пятым этажами ему повстречался бледный
молодой человек, с виду клерк. Взглянув на Азореса, он явно встревожился и
несколько раз обернулся.
"Странные тут порядки! - подумал Азорес. - Не работают у них сегодня,
что ли? Впечатление такое, что здание оставлено. Может быть, компания
переехала?"
Но вот и седьмой этаж. Шаги Азореса гулко отдавались в длинном
коридоре. Мимоходом он заглядывал в приоткрытые двери. Длинные столы, на них
- катушки, лампы, аккумуляторы, стеклянные трубки, аппараты, приборы...
Очевидно, лаборатории. Все комнаты были пусты. Ни одного человека. На всех
предметах тонкий слой пыли. Коридор повернул направо, еще раз направо. Вот и
комната 732. Азорес постучал. За дверью послышались быстрые шаги, стук,
шуршание, словно кто-то наскоро убирал комнату; потом дверь раскрылась, и на
пороге выросла испуганная фигура маленького человека с рыжей козлиной
бородкой. На нем был заношенный синий халат.
- Могу ли я видеть мистера Кара? - спросил Азорес.
- Я Кар. К вашим услугам, - отвечал человек с козлиной бородкой и,
раскрыв дверь шире, пропустил гостя. - Чем могу служить?
- Я по делу дона Бласко Хургеса.
- Бласко Хургеса? - подскочив, вскрикнул Кар. - Садитесь, пожалуйста. -
Он засуетился, придвигая гостю стул. - Бласко! Он погиб, погиб, бедняга...
Погиб в тот момент, когда его жизнь была так необходима!.. Однако какое же
может быть дело? - И он подозрительно взглянул на Азореса.
Азорес рассказал Кару все, начиная с выловленной в море бутылки и
кончая посещениями старухи.
Кар слушал, кивал головой, тряс козлиной бородкой и все повторял:
- Так, так... Бедняга Бласко Хургес!.. Жуан сидит в тюрме. Этого
следовало ожидать. Можно мне взглянуть на письмо?
Азорес подал письмо. Кар схватил его, почти вырвал из рук, и впился
глазами в бумагу.
- Так, так... Это его рука, его шифр...
- А ключ от шифра? - спросил Азорес.
Кар еще раз испытующе взглянул на Азореса: можно ли ему верить?
- Я коммунист, - решительно сказал Азорес. - Понравится это вам или
нет, но это так. Видите, я откровенен, будьте же и вы откровенны со мной.
- О, конечно, конечно! - засуетился Кар. - Шифр у меня. Вот здесь, в
этом шкафу, где хранятся провода, изоляторы и всякий хлам. Надежнейшее
место! Лучше, чем на квартире. Ведь это здание, как вы уже, наверное,
заметили, по существу безлюдно. Да, да. Кризис. В пору процветания
электрическая компания организовала здесь широчайшие исследовательские
работы: радиолампы, фотоэлементы, телевизоры... Сотни научных сотрудников,
известнейшие специалисты, изобретатели... А теперь вся работа свернута,
научные сотрудники рассеялись в поисках работы.
- А вы? - спросил Азорес.
- В настоящее время - полулаборант, полусторож, - с печальной усмешкой
ответил Кар.
- Вы были хорошо знакомы с Бласко Хургесом?
- Хорошо ли я был знаком! - воскликнул Кар, и его рыжие ресницы
заморгали. - Я был ближайшим помощником Хургеса. Хургес! Это великий
изобретатель. Великий ум, великое сердце! Вот в этой комнате, у этого стола
мы проработали с ним двенадцать лет. Много дней и... много ночей.
Азорес не был бы опытным корреспондентом, если бы не попытался выведать
у Кара все, что касалось Хургеса. Кар охотно отвечал, и Азорес узнал больше,
чем ожидал.
Отец Хургеса, Соломон Хургес, был польским евреем. В свое время он
эмигрировал в Соединенные Штаты, но там ему не повезло, и он перебрался в
Южную Америку. Именно здесь, в Буэнос-Айресе, у него была мастерская по
ремонту автомобилей, велосипедов, мотоциклов. Жуан Хургес помогал отцу, а
когда отец умер, устроился на большой завод и там включился в революционную
борьбу. Старшему его брату, Бласко Хургесу, удалось получить высшее
техническое образование, и он работал в исследовательской лаборатории
электрической компании, бывшей филиалом нью-йоркской. Его очень ценили. Он
дал фирме много замечательных изобретений, внедрил экономичные лампы, а
когда было налажено производство радиоприемников, сконструировал очень
удачный тип любительского гетеродинного радиоприемника.
- Но душу свою он не продал фирме, - многозначительно промолвил Кар.
- Что вы хотите этим сказать? Хургес был коммунист?
- Он мыслил, как коммунист, - ответил Кар. - Вот и все, что я могу
сказать. Он жил очень дружно со своим братом. Однажды при мне Бласко сказал
Жуану: "Мы идем к одной цели, но разными путями, и, наверное, нам выгоднее
реже видеться друг с другом, чтобы твоя "революционная популярность" не
накликала подозрений и на меня, на "нашу революционную работу", - и он
указал на меня. Да, на меня, - с гордостью повторил Кар. - Ибо мы трудились
вместе, у нас не было секретов.
- И что же это за "революционная работа"?
- Революция в области науки и техники, которая призвана послужить
революции пролетарской, - ответил Кар. - Мы изобретатели. Само собой,
изобретал Бласко, а я помогал ему. Ах, у него была подлинно эдисонова
голова! Со времени Октябрьской революции Бласко жил мыслью о Стране Советов.
Он трудился для нее и мечтал приехать туда не с пустыми руками. О, он
готовил богатый подарок! И вот, когда... Ах, Бласко, Бласко!.. Такой
осторожный даже в мелочах и... Почему ты не послушал меня?.. - Красные веки
с рыжими ресницами снова задрожали, заморгали, словно Кар собирался
заплакать.
Азорес догадывался, что здесь кроется великая тайна.
- А что это за изобретение, над которым вы трудились?
- Это изобретение... - Глаза Кара вспыхнули огнем вдохновения, однако
он погасил этот огонь, быстро подошел к двери, приоткрыл ее, выглянул в
пустой коридор и, оставив дверь полуоткрытой, - так слышнее приближение
шагов, - возвратился на место, сел возле Азореса и прошептал: - Камень
мудрости. - Кар затаил дыхание и беззвучно рассмеялся.
"Не сошел ли с ума этот чудак?" - подумал Азорес. Но тот продолжал:
- Да, философский камень. Мечта алхимиков о превращении элементов. А
по-современному - снаряд для расщепления атомного ядра. Переворот? Новая
эпоха в химии, в истории человечества!
В увлечении он всплеснул сухими ручками и усмехнулся. Азорес отшатнулся
к спинке стула и несколько секунд молча смотрел на Кара.
- Да, да, да, - пламенно зашептал Кар, выдерживая взгляд Азореса. - Не
мечта, не проблема, не гипотеза, а факт. Вот здесь, вот на этом самом столе,
мы завершили последние опыты. Вот здесь, на этом месте, стоял аппарат -
новейшая "пушка" для бомбардировки атомного ядра. И что она творила! Какие
чудеса превращения вещей делала она на наших глазах!
- И где этот аппарат? - спросил Азорес, чувствуя, что у него холодеет
спина и бегут мурашки по телу.
- Нигде. - Кар тяжело вздохнул. - Такие вещи нельзя было брать с собой.
Безопаснее возить их в голове. Но разве голову нельзя погубить в дороге?
Хургес располагал большими деньгами и почти все их истратил на исследования.
А на последние купил билет на лучший, казалось безопаснейший пароход -
пароход миллиардеров, как его звали в обеих Америках, - "Левиафан". Но нет
- Печальная находка, - вздохнул капитан. - Он сам едва не погиб во
время той ужасной бури. - Но для тебя, Гинзбург, конечно, и подходящая...
Ну, ну, не маши рукой. Ведь мы понимаем друг друга. Мы нашли траулер, и он
лежит неглубоко. Эпроновцы поднимут его. На дне Баренцова моря похоронено
немало траулеров и наших, и немецких, и норвежских, и английских. С помощью
твоего ока мы разыщем и поднимем их.
Известие о найденной "Пикше" разлетелось по траулеру. Моряки вспоминали
погибших товарищей, штормы, бури. Но разве вся жизнь не борьба?
Распогодилось. Правда, по морю еще ходили огромные волны, но ветер
угомонился, тучи исчезли, на небе сияла луна. Серебристые отблески лунного
света плясали на волнах.
Азорес подошел к борту и, покачиваясь в такт пароходу, пристально
смотрел в одну точку.
- К чему ты присматриваешься? - спросил Гинзбург.
- Видишь, блестит, как звездочка, - ответил Азорес, указывая вдаль.
- Вижу: луна отражается в волнах.
- Нет, не луна, - ответил Азорес. - То блестит бутылка.
- Ну и что?
- А то, что если она не утонула, значит ее закупорили. В таких бутылках
бывают письма потерпевших аварию, вот что. Надо поймать эту бутылку.
Азорес поспешил к капитану. Маковский выслушал его без особого
удовольствия. Ловить бутылку, в которой, возможно, ничего и нет, - терять
время. С другой стороны, морские традиции обязывают: бутылка должна быть
выловлена. И он дал команду. Траулер сбавил ход и остановился. Качка
усилилась. Азорес был сильно обрадован новым приключением.
Матросы прикидывали, как изловить бутылку. Спускать трал
нецелесообразно: ячейки его сети были широкими и бутылка проскочила бы
сквозь них. Отыскалась небольшая сеть с мелкими ячейками, ею и поймали
бутылку.
Азорес не ошибся: бутылка была герметически закупорена резиновой
пробкой и в ней виднелась бумага. Бутылку доставили в каюту капитана.
Маковский осторожно вынул пробку и достал из бутылки свернутый в трубочку
листок. В записке размашисто было написано по-английски:
"На случай гибели парохода "Левиафан". Прошу доставить эту записку в
Аргентину, Буэнос-Айрес, Литл-стрит, 344. Жуану Хургесу.
Бласко Хургес".
Далее шел шифрованный текст - сплошные ряды отпечатанных на машинке
букв. В самом конце, после шифра, - приписка:
"В письме чрезвычайно важные сведения. Прошу доставить с нарочным.
Затраты на проезд будут оплачены на месте.
Если отослать с нарочным невозможно, прошу передать по бильдаппарату".
Маковский повертел лист в руках и рассмеялся.
- Какой-то чудак, - сказал он. - Думает, что найдутся люди, которые
бросят свое дело и поедут на свой счет в Южную Америку, чтобы разыскать
адресата и передать ему письмо в надежде на оплату расходов.
- А адресат, возможно, уже умер или выбыл в неизвестном направлении, -
добавил штурман.
- Можно сфотографировать письмо и отослать снимок, - посоветовал
Гинзбург.
Азорес, до этого слушавший молча, неожиданно сказал:
- Для меня совершенно ясно, что Бласко Хургес, погибший вместе со
знаменитым "Левиафаном", желал, чтобы его письмо было передано без огласки.
Письмо зашифровано не зря, и если этот шифр передать через многие страны
телеграфом или бильдом, то, естественно, им заинтересуются тайные полиции и
министерства иностранных дел ряда стран. Присяжные шифровальщики утратят сон
и аппетит, пока не расшифруют это письмо. Хургес, очевидно, был уверен в
сообразительности и благородстве тех, в чьи руки попадет его бутылка. К
бильдаппарату он просил прибегнуть лишь в крайнем случае. Последняя воля
трагически погибшего человека должна быть выполнена.
- А вдруг этот документ заключает в себе оружие против нас, СССР? Что,
если Хургес - агент империалистической державы, замышляющей каверзы против
нас? - спросил капитан.
Все умолкли.
- Опасения трезвые. Все возможно, - ответил после размышления Азорес. -
Однако маловероятно, чтобы официальные дипкурьеры или шпионы бросали в океан
бутылки с зашифрованными документами. Как бы ни был хитро составлен шифр,
всегда найдется дотошный расшифровщик. Расшифровали же египетские иероглифы.
Правительства всегда располагают возможностью направлять секретные документы
с дипломатической почтой. Если бы на пароходе погиб государственный
документ, его копии остались бы в министерстве. Вместо погибшего Хургеса был
бы послан иной человек, если бы Хургес был дипкурьером; на том бы дело и
кончилось. Здесь же что-то иное. Я полагаю, Хургес, - кто бы он ни был, -
работал, как говорится, за свой страх и риск. Возможно, это один из
авантюристов, открывших золотые россыпи или что-нибудь в этом роде. В свой
смертный час он решил открыть тайну своему родственнику - Жуан Хургес,
видимо, его брат, отец или сын. - Азорес окинул взглядом моряков. Все
молчали, и он продолжал: - Мой план таков: редакция газеты, в которой я
работаю, предложила мне ехать в Южную Америку. Там сейчас происходят
интересные события. Я поеду туда и возьму письмо с собой. На всякий случай
мы снимем копию. А я, приехав в Буэнос-Айрес, прежде всего осторожно
разузнаю, кто такой Хургес. Если он не из нашего лагеря, я... придержу
письмо, пока мы не расшифруем его сами и не убедимся, что оно безопасно для
нас.
- Последняя воля погибшего должна быть выполнена, - с иронией повторил
Гинзбург слова Азореса.
- Да, если погибший не враг, - спокойно отпарировал Азорес. - Наша
этика состоит в том, чтобы стоять на страже интересов своего класса. Так
ведь? Одним словом, я еду разыскивать Хургеса. Вы согласны со мной,
товарищи?
- Такой вопрос мы не можем решить сами, - осторожно сказал капитан.
- Разумеется, - подтвердил Азорес. - Я буду в Москве и условлюсь. Но не
слишком ли мы мелочны?.. Ведь Хургес, бросая бутылку в море, знал, что она
может быть занесена течением Гольфстрима и к северным берегам Франции, и к
западным берегам Англии, и к берегам Норвегии, даже к Новой Земле и Земле
Франца Иосифа, где Гольфстрим, между прочим, уходит на большую глубину.
Хургес, если он не дурак (а он, кажется, был не дурак), знал, что его
бутылка может оказаться и в капиталистической стране и в Советском Союзе. Он
знал, конечно, что его шифром будут интересоваться. Однако он был уверен,
очевидно, что без ключа его шифр не будет расшифрован. Поэтому и просил в
крайнем случае передать по бильду. Наконец, бутылка могла затеряться в
океане. Чистая случайность, что нашли ее мы, а не норвежцы или немцы. Она
могла попасть в руки фашистов...
- В конце концов, не слишком ли большое значение придаем мы всему
этому? - спросил Гинзбург. - То, что составляет огромную важность для
Хургесов, - для нас, да и для всех других, возможно, не стоит выеденного
яйца...
Корреспондент аккуратно свернул письмо и спрятал его в карман.
- Во всяком случае, возвратившись из Аргентины, а может быть и раньше,
я уведомлю вас о своих успехах. Сфотографировать письмо мы еще успеем.
Траулер сильно качало, поднялся ветер. Капитан перешел в рубку и принял
команду.
Азорес искал улицу, на которой проживал Хургес. Хмурые люди
подозрительно осматривали хорошо одетого Азореса и молча показывали
направление - с каждым разом все более вглубь трущоб рабочего квартала.
Азорес был немного встревожен. Что бы это значило? Тот, кто бросил бутылку,
путешествовал на "Левиафане" - на пароходе богачей. Какие же дела могли быть
у состоятельного бизнесмена, трагически погибшего в океане, с людьми этого
предместья?
С большими трудностями Азоресу, наконец, удалось найти улицу, которую
он искал. Невеселое место - возле кладбища бедноты и нового здания тюрьмы.
"Что же, власти были предусмотрительны, устроив кладбище и тюрьму именно в
этой части города. Забота о рабочем населении квартала: приблизить места
"общего пользования", с которыми оно чаще всего имеет дело", - подумал
Азорес.
Вот и дом Э 344, если только эти развалины можно назвать домом...
Позвонить? Нет звонка. Дверь полуоткрыта. Постучал... Никто не отвечает.
Азорес постучал сильнее и, не ожидая ответа, вошел в комнату. Старый
косматый пес хрипло залаял на Азореса и из последних сил приподнялся на
передние лапы. Задние были парализованы.
- Кто здесь? - услышал Азорес грубый старческий голос и повернулся.
В темном углу сидела старая женщина в лохмотьях. Она смотрела в пустоту
невидящими глазами.
"Ну и обстановка!" - подумал Азорес.
- Скажите, будьте добры, здесь ли живет дон Хургес? - спросил Азорес,
приближаясь к старухе.
Усмешка растянула ее беззубый рот. Длинный крючковатый нос почти
касался острого, поднятого кверху подбородка.
- "Дон", - издеваясь, передразнила она. - Разве доны живут в таких
халупах?
- Вы все-таки не ответили на мой вопрос.
- Нет здесь никакого Хургеса, - сердито прошамкала старуха.
Азорес приуныл.
- Но, возможно, он жил здесь? Вы сами давно живете в этом доме?
- Семьдесят шесть лет, - ответила старуха.
- И никогда не слышали о Хургесе?
- Может, и слышала. За семьдесят шесть лет о ком не услышишь. Да вы-то
кто такой и что вам нужно? - спросила она подозрительно, и ноздри ее
зашевелились, словно обоняние могло заменить ей зрение.
- У меня письмо к Жуану Хургесу. Очевидно, от его брата, который погиб
во время крушения "Левиафана". Письмо было обнаружено в бутылке и благодаря
счастливому случаю оказалось в моих руках.
Старуха с интересом прислушивалась. Азорес следил за выражением ее
лица. Очевидно, она все-таки знает Хургеса.
- Подойдите ко мне, я вас ощупаю, - неожиданно сказала она после
минутного молчания.
Азорес выполнил эту странную просьбу. Старуха старательно ощупала рукав
его пиджака, заставила наклониться и быстро провела сухой морщинистой рукой
по лицу от лба к подбородку.
Осмотр, очевидно, удовлетворил ее. Подумав, она промолвила:
- Да, вы испанец. И вы недавно сюда приехали...
Азорес не мог уразуметь, из чего она сделала такой вывод, однако не
отважился спросить об этом.
- Уверяю вас, что я не обманываю и пришел к вам как друг, - горячо
сказал Азорес. Видя, что старуха начинает сдаваться, он рискнул открыть
карту, которая могла решить игру в его пользу. - Я корреспондент
коммунистической газеты "Барселонский пролетарий".
Эффект превысил его ожидания. Старуха выпрямилась и сурово спросила:
- Вы говорите правду?
Коммунист Азорес горячо и искренне произнес старинную испанскую клятву,
и это произвело должное впечатление. Старуха обратила лицо на звук его
голоса и молвила:
- Я вам верю.
Азорес вздохнул с облегчением:
- Дайте мне вашу руку.
Азорес сильно пожал руку старухи.
- Нам надо быть осторожными, очень осторожными, - продолжала она,
покачивая головой, - особенно такой слепой бабе, как я. Вокруг шпионы и
изменники. Если бы я вовремя отрезала себе язык, Жуан Хургес, возможно, не
был бы там, где он теперь.
Старуха скорбно наклонила голову. Очевидно, она уже однажды
проговорилась и этим погубила Хургеса.
- Где же он? - спросил Азорес.
- Там, куда вам не добраться, - ответила старуха. Она указала на окно,
через которое была видна крыша новой тюрьмы. - Ко мне однажды вот так же
пришли и спросили: "Товарищ Хургес у вас проживает?" И я, старая дура,
поймалась на слово "товарищ".
Азорес смутился. Обстановка усложняется... Тот, кого он искал, сидит за
толстыми стенами тюрьмы...
- Скажите, с ним действительно никак невозможно увидеться?
- Если бы вы были прокурором или начальником тюрьмы, то могли бы
видеться с ним ежедневно, - ответила старуха. - А так... - она печально
покачала головой.
- Но у него должны же быть друзья! Они могут мне помочь. Вы не знакомы
с кем-нибудь из них?
Старуха вновь насторожилась и взглянула на Азореса своими белесыми
невидящими глазами, словно надеялась прочесть замыслы Азореса сквозь пленку
катаракты.
- Я понимаю вас, - сказал Азорес. - Вы боитесь открыть конспиративную
квартиру. Но встреча может произойти у вас. Здесь достаточно безлюдное место
и товарищи могут убедиться, что хвост шпиков не тянется за мной. Можно
назначить свидание и в другом месте - где хотите. Назначайте час и место.
Старуха минут пять молчала. Азорес уже стал терять терпение.
- В воскресенье в десятом часу вечера на кладбище, возле часовни, -
неожиданно сказала она, не глядя на него.
Азорес поблагодарил ее, пожал руку и вышел. Потом вернулся и немного
растерянно обратился к старухе:
- Простите меня за мое желание помочь вам и не поймите этого превратно,
- он сунул ей кредитки. - Здесь двадцать пять долларов.
- Чтобы не обижать вас, я возьму, но не сейчас, а потом, после
свидания.
Он понял ее. Эти деньги могли стать ценой предательства, если бы Азорес
оказался шпионом. Старуха имела право быть недоверчивой к людям.
Азорес вышел.
Азорес был молод, горяч и обладал живым воображением. Он строил самые
смелые проекты свидания с Хургесом и даже его освобождения. Может быть,
выдать себя за священника из Испании и пройти к Хургесу под видом
исповедника? Но в тюрьме свои исповедники... Подкоп? Похищение с тюремного
двора на самолете? Подкуп? Азорес вспомнил несколько историй трудных
тюремных побегов. Воображение разгулялось. С этими мыслями он уснул и видел
во сне какие-то мрачные подземные ходы, лестницы, решетки...
Дни, оставшиеся до встречи на кладбище, он использовал на сбор
материалов для своих газет. В эти дни в Буэнос-Айресе разразилась стачка
рабочих и служащих городского транспорта. Азорес успевал всюду, не забывая и
про Хургеса: "Странная фамилия, - думал он, - звучит для иностранцев, как
испанская, однако не испанская. Хургес... Кем бы он мог быть?"
Наконец настал день свидания. Азорес пришел немного ранее и стал
бродить по кладбищу.
"Классовые привилегии не кончаются и со смертью", - думал Азорес. Вчера
ему случилось побывать на кладбище аристократов и богачей. Там мраморный
город: мавзолеи, фамильные склепы, часовни, широкие, усыпанные желтым песком
дорожки, цветы. Настоящая выставка! Здесь же, на кладбище бедноты, простые
деревянные кресты, так тесно поставленные один возле другого, что между
могилами трудно пройти. Такое же перенаселение, как и в рабочих кварталах.
Труп не успевал сгнить, а в его могилу хоронили другой... Вот могилы и без
крестов. На иных - только столбик с надписью, красная ленточка, свежий венок
из красных маков... На сером могильном камне вырезаны серп и молот.
Азорес взглянул на часы. Без пяти десять. Скорым шагом двинулся к
часовне. Темнело. Из узкого окна падал густой красный свет лампады. В небе -
серп молодого месяца. Пахнет свежевынутой землей и дымом соседней фабрики.
Азорес вздрогнул: слышны чьи-то шаги. Двое мужчин быстро подошли к
часовне.
- Товарищ Азорес? - спросил один.
- Да, это я, - ответил Азорес.
Судя по всему, это были рабочие. Они пожали ему руку.
Азорес повторил свой рассказ и показал им удостоверение редакции.
Пришедшие внимательно прочитали документ. При этом они переводили взгляды с
фотокарточки на его лицо, убеждаясь в сходстве. Покончив с удостоверением,
попросили показать письмо.
Рабочие долго и внимательно рассматривали документ, потом,
переглянувшись, возвратили его Азоресу. Один сказал:
- Товарищ Азорес, мы верим вам. Постараемся сообщить об этом письме
Хургесу. Приходите к старухе ровно через неделю. - И, попрощавшись, пошли.
"А я?.." - едва не вскрикнул Азорес. Ему самому хотелось принять
участие во всех событиях. Но, видимо, ему придется довольствоваться
пассивной ролью и ожидать известий.
Азорес зашел к старухе и, поблагодарив ее, вложил ей в руку деньги.
Теперь она не отказывалась. На ее морщинистом лице появилось нечто похожее
на улыбку. Азорес не знал, что бедная старуха уже несколько дней
поддерживала свое существование только луком - луковица на обед,
пол-луковицы на ужин и склянка воды, - вот и все. А ее бедная собака от
голода и слабости уже не могла поднять голову...
Снова беготня, суматоха корреспондентской работы... На второй день
Азорес оказался замешан в неприятную историю, когда фотографировал уличные
бои стачечников с полицией и штрейкбрехерами. Азореса арестовали, а его
аппарат конфисковали - такие снимки были запрещены. Через несколько дней ему
удалось выйти на свободу, но аппарат остался в полиции.
В назначенный день Азорес пришел к старухе, однако, кроме нее и
повеселевшей собаки, никого тут не застал. "Неужели и те рабочие
арестованы"? - подумал он. Старуха приветливо кивнула и передала ему
записку.
- Адрес, - сказала она. - Идите по этому адресу. Человек, названный в
адресе, даст вам объяснения. Возьмите с собой найденное вами письмо.
Азорес поблагодарил старуху и попрощался.
С окраины города Азоресу пришлось идти пешком почти до центра - на
Майскую улицу. Служащие транспорта продолжали бастовать. На улицах стояла
необычная для огромного города тишина. Не гремели трамваи, не слышно было
автомобильных сирен. Всюду стояли пикеты. Тяжеловесно погромыхивал
полицейский танк. Над городом барражировали самолеты - разыскивали скопления
рабочих и по радио оповещали командование полицейских отрядов.
Азорес, то и дело вытирая пот со лба и шеи, шел мимо пустых магазинов.
Кризис и стачка наложили свой отпечаток на город, - он был похож на
тяжелобольного. Как пятна проказы, белели на стенах ромбы и квадраты снятых
вывесок. Витрины, прикрытые железными шторами, неубранный мусор на
тротуарах, клочья газет, перевернутый автобус...
На углу улицы возле закрытого беломраморного ресторана стоял старый
индеец с драным одеялом на плечах. В руках он держал большой стеклянный
кувшин с водой, в которой плавали желтые дольки лимонов. Азорес выпил стакан
воды, - она оказалась холодной, - и спросил, где помещается здание
электрической компании. Индеец неопределенно пожал плечами. Он не имел дела
с такими важными предприятиями.
Наконец Азорес нашел нужное семиэтажное здание с вывесками на фронтоне.
Вошел в застекленный вестибюль. Его встретил заспанный швейцар. На вешалке
всего три соломенные шляпы.
- Скажите, здесь проживает мистер Кар? - спросил Азорес.
Азорес направился к лифту.
- Не проживает, а только работает. Седьмой этаж, комната семьсот
тридцать два, - суховато ответил швейцар.
- Не работает, - флегматично предупредил швейцар.
Пришлось подниматься по лестнице.
В пролете между четвертым и пятым этажами ему повстречался бледный
молодой человек, с виду клерк. Взглянув на Азореса, он явно встревожился и
несколько раз обернулся.
"Странные тут порядки! - подумал Азорес. - Не работают у них сегодня,
что ли? Впечатление такое, что здание оставлено. Может быть, компания
переехала?"
Но вот и седьмой этаж. Шаги Азореса гулко отдавались в длинном
коридоре. Мимоходом он заглядывал в приоткрытые двери. Длинные столы, на них
- катушки, лампы, аккумуляторы, стеклянные трубки, аппараты, приборы...
Очевидно, лаборатории. Все комнаты были пусты. Ни одного человека. На всех
предметах тонкий слой пыли. Коридор повернул направо, еще раз направо. Вот и
комната 732. Азорес постучал. За дверью послышались быстрые шаги, стук,
шуршание, словно кто-то наскоро убирал комнату; потом дверь раскрылась, и на
пороге выросла испуганная фигура маленького человека с рыжей козлиной
бородкой. На нем был заношенный синий халат.
- Могу ли я видеть мистера Кара? - спросил Азорес.
- Я Кар. К вашим услугам, - отвечал человек с козлиной бородкой и,
раскрыв дверь шире, пропустил гостя. - Чем могу служить?
- Я по делу дона Бласко Хургеса.
- Бласко Хургеса? - подскочив, вскрикнул Кар. - Садитесь, пожалуйста. -
Он засуетился, придвигая гостю стул. - Бласко! Он погиб, погиб, бедняга...
Погиб в тот момент, когда его жизнь была так необходима!.. Однако какое же
может быть дело? - И он подозрительно взглянул на Азореса.
Азорес рассказал Кару все, начиная с выловленной в море бутылки и
кончая посещениями старухи.
Кар слушал, кивал головой, тряс козлиной бородкой и все повторял:
- Так, так... Бедняга Бласко Хургес!.. Жуан сидит в тюрме. Этого
следовало ожидать. Можно мне взглянуть на письмо?
Азорес подал письмо. Кар схватил его, почти вырвал из рук, и впился
глазами в бумагу.
- Так, так... Это его рука, его шифр...
- А ключ от шифра? - спросил Азорес.
Кар еще раз испытующе взглянул на Азореса: можно ли ему верить?
- Я коммунист, - решительно сказал Азорес. - Понравится это вам или
нет, но это так. Видите, я откровенен, будьте же и вы откровенны со мной.
- О, конечно, конечно! - засуетился Кар. - Шифр у меня. Вот здесь, в
этом шкафу, где хранятся провода, изоляторы и всякий хлам. Надежнейшее
место! Лучше, чем на квартире. Ведь это здание, как вы уже, наверное,
заметили, по существу безлюдно. Да, да. Кризис. В пору процветания
электрическая компания организовала здесь широчайшие исследовательские
работы: радиолампы, фотоэлементы, телевизоры... Сотни научных сотрудников,
известнейшие специалисты, изобретатели... А теперь вся работа свернута,
научные сотрудники рассеялись в поисках работы.
- А вы? - спросил Азорес.
- В настоящее время - полулаборант, полусторож, - с печальной усмешкой
ответил Кар.
- Вы были хорошо знакомы с Бласко Хургесом?
- Хорошо ли я был знаком! - воскликнул Кар, и его рыжие ресницы
заморгали. - Я был ближайшим помощником Хургеса. Хургес! Это великий
изобретатель. Великий ум, великое сердце! Вот в этой комнате, у этого стола
мы проработали с ним двенадцать лет. Много дней и... много ночей.
Азорес не был бы опытным корреспондентом, если бы не попытался выведать
у Кара все, что касалось Хургеса. Кар охотно отвечал, и Азорес узнал больше,
чем ожидал.
Отец Хургеса, Соломон Хургес, был польским евреем. В свое время он
эмигрировал в Соединенные Штаты, но там ему не повезло, и он перебрался в
Южную Америку. Именно здесь, в Буэнос-Айресе, у него была мастерская по
ремонту автомобилей, велосипедов, мотоциклов. Жуан Хургес помогал отцу, а
когда отец умер, устроился на большой завод и там включился в революционную
борьбу. Старшему его брату, Бласко Хургесу, удалось получить высшее
техническое образование, и он работал в исследовательской лаборатории
электрической компании, бывшей филиалом нью-йоркской. Его очень ценили. Он
дал фирме много замечательных изобретений, внедрил экономичные лампы, а
когда было налажено производство радиоприемников, сконструировал очень
удачный тип любительского гетеродинного радиоприемника.
- Но душу свою он не продал фирме, - многозначительно промолвил Кар.
- Что вы хотите этим сказать? Хургес был коммунист?
- Он мыслил, как коммунист, - ответил Кар. - Вот и все, что я могу
сказать. Он жил очень дружно со своим братом. Однажды при мне Бласко сказал
Жуану: "Мы идем к одной цели, но разными путями, и, наверное, нам выгоднее
реже видеться друг с другом, чтобы твоя "революционная популярность" не
накликала подозрений и на меня, на "нашу революционную работу", - и он
указал на меня. Да, на меня, - с гордостью повторил Кар. - Ибо мы трудились
вместе, у нас не было секретов.
- И что же это за "революционная работа"?
- Революция в области науки и техники, которая призвана послужить
революции пролетарской, - ответил Кар. - Мы изобретатели. Само собой,
изобретал Бласко, а я помогал ему. Ах, у него была подлинно эдисонова
голова! Со времени Октябрьской революции Бласко жил мыслью о Стране Советов.
Он трудился для нее и мечтал приехать туда не с пустыми руками. О, он
готовил богатый подарок! И вот, когда... Ах, Бласко, Бласко!.. Такой
осторожный даже в мелочах и... Почему ты не послушал меня?.. - Красные веки
с рыжими ресницами снова задрожали, заморгали, словно Кар собирался
заплакать.
Азорес догадывался, что здесь кроется великая тайна.
- А что это за изобретение, над которым вы трудились?
- Это изобретение... - Глаза Кара вспыхнули огнем вдохновения, однако
он погасил этот огонь, быстро подошел к двери, приоткрыл ее, выглянул в
пустой коридор и, оставив дверь полуоткрытой, - так слышнее приближение
шагов, - возвратился на место, сел возле Азореса и прошептал: - Камень
мудрости. - Кар затаил дыхание и беззвучно рассмеялся.
"Не сошел ли с ума этот чудак?" - подумал Азорес. Но тот продолжал:
- Да, философский камень. Мечта алхимиков о превращении элементов. А
по-современному - снаряд для расщепления атомного ядра. Переворот? Новая
эпоха в химии, в истории человечества!
В увлечении он всплеснул сухими ручками и усмехнулся. Азорес отшатнулся
к спинке стула и несколько секунд молча смотрел на Кара.
- Да, да, да, - пламенно зашептал Кар, выдерживая взгляд Азореса. - Не
мечта, не проблема, не гипотеза, а факт. Вот здесь, вот на этом самом столе,
мы завершили последние опыты. Вот здесь, на этом месте, стоял аппарат -
новейшая "пушка" для бомбардировки атомного ядра. И что она творила! Какие
чудеса превращения вещей делала она на наших глазах!
- И где этот аппарат? - спросил Азорес, чувствуя, что у него холодеет
спина и бегут мурашки по телу.
- Нигде. - Кар тяжело вздохнул. - Такие вещи нельзя было брать с собой.
Безопаснее возить их в голове. Но разве голову нельзя погубить в дороге?
Хургес располагал большими деньгами и почти все их истратил на исследования.
А на последние купил билет на лучший, казалось безопаснейший пароход -
пароход миллиардеров, как его звали в обеих Америках, - "Левиафан". Но нет