Акула К.. Боем живет истребитель

   У многих летчиков-фронтовиков были боевые медали, ордена. Мы окружали их, расспрашивали о воздушных боях. Они отвечали неохотно, раздраженно.
   Когда кто-то из нас заявил, что нам не терпится скорей стать в боевой строй, небритый хозяин одного из "мигов" сказал:
   - Не торопитесь, ребята. Все равно машин нет. У нас и то пол-эскадрильи безлошадных...
   Мы не отставали от фронтовиков: знали, что наши бои впереди, и старались расспросить поподробнее о гитлеровской авиации, ее тактике, вооружении. То, что узнали, было малоутешительным: немец сильнее нас, а потому нахальнее, господствует в воздухе...
   В конце октября пришла очередь эвакуировать курсантов. Летчики боевых полков с сожалением расстались с нами - мы помогали им обслуживать, заправлять машины, крепко сдружились.
   - Учитесь, ребята, придет ваш черед - поможете нам. Уверены, что вам дадут совсем другие самолеты...
   На это очень надеялись и мы сами.
   Последний, с кем мы прощались, был дед Анисим - старожил приаэродромной зоны. Он всегда нас чем-нибудь угощал, был с нами ласков, приветлив. Встретишься, бывало, с ним - и чем-то родным, домашним повеет на тебя. Мы любили его.
   И вот прощание.
   Молчим. Все понятно без слов.
   - Когда вы летали - мы были спокойны, - говорит дед Анисим.
   Понятно: курсантские полеты-учебные. А сейчас начнутся боевые.
   Уходим грустные.
   - Мы вернемся, дедушка! - говорим на прощание.
   - По-иному быть не может - супостат сломает себе хребет, - отвечает дед.
   В его словах - твердая убежденность. Она передается нам.
   - До встречи, дедушка!
   - До встречи, сынки!
   Когда потом оглянулись - дед Анисим стоял у забора и смахивал ладонями слезы с морщинистых щек.
   Его образ много раз оживал в моей памяти. Я испытывал чувство ответственности перед простым человеком-тружеником. Наверное, он олицетворял для меня весь наш великий народ...
   Покидали Батайск с тяжелым чувством. Фашисты уже под Ростовом. Туда идут один за другим эшелоны с техникой, воинскими частями. Все - на фронт, а мы - в тыл, да еще глубокий. От сознания этого на душе становилось как-то неуютно. Но мы не распоряжались своей судьбой.
   Нам оставалось лишь завидовать летчикам-инструкторам, которые отправились на передний край. Одну из эскадрилий возглавлял капитан Богданов - глубоко уважаемый мною человек.
   Мы ехали долго. Наконец прибыли в пункт назначения. Вышли из теплушек жарко, горы вокруг, внизу - ярко-зеленая долина.
   Это был Азербайджан.
   Вот куда занесли меня курсантские пути-дороги!
   Там, где нас высадили, не было ничего, кроме ровной площадки.
   - Начнем с нуля, - сказал летчик-инструктор Виктор Коноваленко.
   Так оно и было. Сами заготавливали лес, строили жилые помещения, оборудовали летное поле.
   В это время к нам редко и с большим опозданием поступали газеты, радио не было.
   А слухов всевозможных - хоть отбавляй. Я потом не раз убеждался: где отсутствуют официальные источники информации - там властвуют слухи. Кем они распространяются - трудно сказать; только замечена одна общая особенность: слухи почти всегда тревожат людей, приводят их в уныние, а порой даже сеют панику.
   Когда мы уже освобождали Украину, мне жители села Близнецы показали сохранившийся у них агитплакат первых дней войны, на котором была изображена старуха с выпученными от страха глазами, возбужденно шептавшая что-то на ухо другой такой же старухе. За их спинами виднелась лужа, в которой плавают детские кораблики.
   Стихотворная подтекстовка высмеивала распространительницу слухов, выдающую эти кораблики за немецкие миноносцы.
   Сейчас наивность такого плаката очевидна. Но жители рассказывали, что и такие формы агитации оказывали свое воздействие. Ведь фашисты не брезговали ничем. С помощью лазутчиков они распространяли такие слухи, над которыми иной раз можно только посмеяться. Но когда враг приближался, самый нелепый слух был способен деморализовать человека.
   А теперь представьте наше состояние, когда пополз зловещий слух: "Немец прет, вот-вот Москву возьмет!" Мы знали, что уже идут бои на окраине Ростова. Ну как тут не встревожишься?
   Мы - к инструкторам. Они утверждают: под Москвой фашист сломает зубы. Но толком никто ничего не знает...
   Мы работали, строили, а у нас все валилось из рук, и ничего нельзя было поделать. Вот тот случай, когда отсутствие информации угнетает волю, лишает душевного равновесия.
   Из состояния уныния были выведены самым неожиданным образом: к нам на аэродром примчался весь взмокший, но с сияющим лицом местный почтальон Рахим. Он, как правило, появлялся, когда узнавал что-то новое. На этот раз в его руках, как флаг, развевалась газета.
   - Сталин, Сталин выступил на параде! - радостно кричал он, произнося слова с восточным акцентом.
   - Какой парад? Что? Где?
   - Смотри, дорогой, вот фотография...
   Никогда еще нам не были так дороги газетные строки. Мы с жадностью читали и перечитывали их, стараясь запомнить каждую фразу, каждое слово.
   7 ноября в Москве состоялся парад.
   С трибуны Мавзолея выступил Сталин.
   Все как до войны.
   Но... фашистские орды стояли у стен Москвы.
   Газета произвела чудо: раз был парад, раз выступал Сталин, войска с Красной площади пошли на фронт - враг будет разбит!
   Мы все словно очнулись, за несколько минут стали совсем другими. Все плохое теперь исключалось.
   С нами радовался и Рахим. Торжествовал потому, что он, как и мы томился и страдал от неизвестности. И не только он - все его односельчане. Судьба Москвы была всем дорога.
   ...И вот наш полевой аэродром готов. Первыми "опробовали" его летчики-инструкторы. А мы тем временем изучали район полетов, который существенно отличался от прежних своим горным рельефом и незнакомыми названиями населенных пунктов и рек.
   Вскоре начали летать и курсанты. Когда инструкторы убедились, что наши летные навыки восстановлены, сами стали отрабатывать ночные посадки и взлеты. Некоторым из нас, в том числе и мне, "крупно" повезло - нас брали пассажирами. На этом, собственно, и завершилась наша "ночная" подготовка, но позже и она пригодилась.
   Ушел от нас комэск Друзь. Его сменил отличнейший командир Сергей Сергеевич Левашов. Он оставил о себе у всех нас исключительную память своей человечностью, заботливой требовательностью, пониманием людей, горячим участием в их судьбе.
   С уходом старого комэска мне стало легче жить. Попадало мне от него часто, но не всегда заслуженно.
   Как-то после окончания полетов все отправились в столовую, а я со стартовым нарядом остался сдавать наше немудреное имущество. К столовой мы подошли позже остальных. Встретивший нас старшина Кузнецов скомандовал:
   - Кругом, марш!
   Несправедливость была очевидной. Я к старшине, начал ему все объяснять. Тот злится, не дает слова сказать. И надо же было подойти капитану Друзю.
   - За пререкание со старшим - пять суток гауптвахты! - не став разбираться, объявил он.
   Вот так у меня снова появилось достаточно времени для размышлений. А они были не из приятных. Да еще навещавшие друзья подливали масла в огонь.
   - Прав тот, у кого больше прав, - говорили они, выражая мне сочувствие.
   Я не мог с этим согласиться, потому что уже успел узнать разных командиров и понял: все зависит от человека, наделенного, властью, от его личных свойств и качеств. Была уверенность: человек, севший не в свои сани, долго в них не продержится. Эта уверенность основывалась на той школе воспитания, которую я успел пройти. Отец мой, идеал честности и справедливости, учил меня никогда не кривить душой.
   - Иначе не знать тебе людского уважения, а без него - жизнь не жизнь.
   Эти же истины постигал я и от учителей, рабочих. И видел, что непорядочность, душевная глухота, черствость, мстительность, как правило, не прощались, не оставались безнаказанными.
   Одного не знал я еще тогда, что такие люди, прежде чем сама жизнь выведет их на чистую воду, способны принести немало зла. Война и в этом отношении преподнесет мне весьма поучительные уроки.
   Вторичный арест мог закончиться исключением из училища. Этого я больше всего боялся, переживал. Конец моим душевным страданиям положил капитан Богданов.
   - Летать будешь, Скоморохов, - сказал он. - Все уладится...
   Мы продолжали раскалывать тишину окрестных гор непрерывным гулом своих самолетов. Летали без ограничений, сколько могли - время торопило нас. Летали и пристально следили за всем происходящим на фронтах, в стране.
   Здесь, вдали от кровопролитной войны, произошло событие, глубоко растревожившее нас, наполнившее наши сердца еще более острой ненавистью к фашистам.
   Мы прочли очерк Петра Лидова "Таня", увидели снимок казненной отважной партизанки.
   Мы читали очерк все вместе, переживали, вдумывались в каждую строку.
   Таня! Где ты взяла силы, чтобы совершить столь высокий подвиг? Кто научил тебя такой отваге, стойкости, такому мужеству? Смог бы я поступить так, окажись на ее месте?
   Такие вопросы задавал себе каждый из нас. И каждый находил ответ. Это чувствовалось в разговорах, в речах. на митинге, посвященном памяти партизанки Тани. Все говорили:
   - Попадем на фронт-страшной ценой заплатят фашисты за ее гибель...
   Некоторые давала клятву сбить не менее десяти самолетов. Я тоже мысленно дал себе такую клятву.
   Смерть Тани пробудила к активной борьбе тысячи и тысячи юношей и девушек, людей старшего поколения. Я, обыкновенный простой парень, до сих пор мечтавший лишь о полетах, воздушных боях, теперь стал жить одной-единственной целью: скорее на фронт, а там - в бой, да так, чтобы ни один фашистский изверг не ушел от возмездия.
   В это время пришло распоряжение - часть курсантов отправить в наземные войска. Мы понимали, что самолетов нет, а летчиков - в избытке, поэтому многие охотно изъявили желание пойти в пехоту, чтобы наконец сразиться с ненавистными оккупантами. Командование отобрало нужных людей и отправило их на фронт защищать Кавказ. Сборы и проводы были недолгими. Оставшиеся, в их числе был и я, желали отправлявшимся на передний край боевого солдатского счастья и возвращения в авиацию.
   Вскоре пришли первые весточки от наших фронтовиков - они дрались смело и мужественно. Только вот не всем, кто хотел, довелось вернуться в небо - часть из них полегла на подступах к Кавказу, иные получили серьезные ранения и демобилизовались.
   Как только наши товарищи ушли на фронт, нам сказали, что горючего нет, летать не будем всю зиму. И мы снова оказались вроде бы не у дел в столь суровое, напряженное для Родины время.
   Правда, спустя некоторое время пришла весть, которая несколько успокоила и утешила: нам пообещали пригнать самолеты ЛаГГ-3, и мы приступим к изучению новой материальной части.
   Нужно ли говорить, с каким рвением взялись мы за дело? Времени у нас было достаточно - разобрались в самолете и моторе до последнего винтика. Экзамены сдали блестяще. И не только по материальной части, но и по всем другим предметам.
   Как нас выручали потом наши старания. Недаром говорится: знания - не камни, плечи не давят.
   Экзамены сданы - ждем технику.
   И тут новое указание: часть курсантов направить в запасный полк. Отбирают группу - меня в нее не включают.
   Я спешу к командиру звена, тот - к начальнику штаба эскадрильи капитану Горобцу:
   - Этого хлопца нельзя больше томить, пусть едет.
   Повезло: меня включили в группу!
   8 марта 1942 года я отправил праздничное поздравление с Международным женским днем Маше, матери и сестре и заодно предупредил, что мой адрес меняется.
   Эшелон двинулся к Баку. Но до столицы Азербайджана мы не доехали - нас высадили на одном из полустанков. Здесь все было более благоустроено. Небольшой городок, хорошая столовая. Полоса - грунтовая. Но зато самолеты ЛаГГ-3, МиГ-3, Як-7у.
   Чувствовалось, что тут мы долго не задержимся. Запасный полк - последняя черта на пути к фронту. Скорей бы ее перейти!
   К этому времени всему миру стало ясно, что пресловутый гитлеровский "блицкриг" провалился. Победа под Москвой, успехи наших войск на всех направлениях, крах фашистского замысла - овладеть Кавказом показали, что силы Красной Армии не истощены, она может не только обороняться, но и наступать.
   Еще трудно было предугадать, как сложатся события дальше, но было ясно: война приняла затяжной характер.
   Мы хорошо сознавали, что сейчас фронту очень и очень нужны наши крылья. И как только освоили ЛаГГ-3, начали требовать: отправьте нас на фронт, сколько можно сидеть в тылу! Нам отвечали: всему свое время, готовьтесь, еще многое впереди.
   Двадцатилетние нетерпеливы. Ожидание казалось бесконечным, было для нас пыткой. Но оно имело и свой смысл. Одержимые, мы накапливали знания, умение, в наших сердцах зрели гроздья гнева к фашистским поработителям.
   В запасном полку частыми гостями были лекторы, пропагандисты, известные деятели литературы, культуры. Я не могу вспомнить сейчас фамилии выступавших перед нами людей, но в моей душе остались их страстные речи.
   Однажды майским днем мы услышали звуки духового оркестра. В недоумении высыпали на улицу, увидели приближающуюся к городу колонну. Что это значит? Кто идет?
   Колонна ближе, ближе... Умолк оркестр, и тут же в небо взлетела песня:
   Все выше, и выше, и выше
   Стремим мы полет наших птиц...
   Когда колонна подошла поближе, нам представилась совершенно необычная для этого города картина: четким строем, чеканя шаг, шли авиаторы, чью грудь украшали ордена и медали. Впереди - коренастый, с волевым лицом, в красивой довоенной летной форме командир, Герой Советского Союза.
   - Гвардейцы-шестаковцы, - послышались голоса.
   Да, это был прославившийся в боях при обороне Одессы 69-й (позже 9-й гвардейский истребительный) полк майора Льва Львовича Шестакова. Он прибыл к нам на переформирование после изнурительных боев в Крыму. О героических делах шестаковцев писалось тогда в газетах. Мы знали об их беспримерном мастерстве и мужестве.
   Но то, что мы увидели сами, превзошло все ожидания. Полк, переживший оборону Одессы, крымские бои, появился перед нами как на параде - все в хорошем обмундировании, в начищенных до блеска сапогах, выбритые, подтянутые, с бодрой маршевой песней...
   Какое высокое состояние морального духа! Разве можно было поверить, что эти люди пережили страшную трагедию отступления? Весь их вид, все их поведение свидетельствовали о несгибаемой воле, о неукротимом стремлении к победе.
   Нам много рассказывали о стойкости и мужестве фронтовиков. Нам приводили примеры удивительных подвигов. Но колонна шестаковцев сказала нам обо всем этом в тысячу и тысячу раз больше. Глядя на Шестакова и его орлов-гвардейцев, мы воочию убеждались, что нет на земле силы, которая могла бы сломить советского человека, пошатнуть его веру в непобедимость нашего великого дела. Случись тогда такое, что Шестаков решил бы пополнить ряды своих бойцов за счет нашего запасного полка, - для любого из нас не было бы большего счастья в жизни. Но такого не случилось. Нам оставалось лишь завидовать этому сплоченному боевому коллективу. И не только тогда, но и позже, когда шестаковцы освобождали Ростов-на-Дону, Крым, дрались в Восточной Пруссии, под Берлином. В полку - двадцать шесть Героев Советского Союза, четыре человека Владимир Лавриненков, Алексей Алелюхин, Павел Головачев, Амет-Хан Султан удостоились этого высокого звания дважды. Слава полка гремела всю войну. Жаль только, сам Лев Львович не дожил до победы - 14 марта 1944 он погиб у села Давыдковцы Хмельницкой области. Погиб от взрывной волны подбитого им стервятника. Сейчас на том месте, где упал самолет замечательного воздушного бойца, установлен обелиск. У памятника бывает сын героя - военный летчик первого класса Лев Львович Шестаков.
   Перед моими глазами его отец и сейчас стоит как живой - русоволосый, среднего роста, широкоплечий, стройный, подтянутый, с энергичными, но экономными движениями рук, хорошо поставленным голосом. При редких встречах с ним мы, молодые, вытягивались в струнку, а в свободное время только и говорили о нем и его людях. Впрочем, о них говорил весь гарнизон. Такова сила, таково воздействие на умы и сердца подлинного мужества, истинного героизма.
   После встреч с шестаковцами, после их рассказов о боевых делах мы снова стали требовать отправить нас на фронт. Дело идет к тому, что уже некоторым пахнет гауптвахтой. Но до этого не доходит, самые энергичные и настойчивые направлены на курсы командиров звеньев, организованные прямо при запасном полку. Я тоже попал туда.
   Начальник курсов старший лейтенант А. Туманцев сказал нам:
   - Кто такой командир звена? Это прежде всего мастер своего дела. В бою некогда учить подчиненных словом, там надо учить личным примером. Отлично летать, стрелять - вот чему вы будете учиться у нас.
   Это было именно то, к чему мы стремились.
   Июль, август, сентябрь 1942 года - последний этап нашей учебы. Не все понимали, что столь длительная подготовка вызывалась необходимостью сохранить и воспитать кадры молодых летчиков для будущих решающих ожесточенных боев. Порой казалось, о нашем существовании просто забывали.
   Но мы многого не знали и знать не могли.
   В октябре на И-16 прилетел военный комиссар ВВС Закавказского фронта полковой комиссар П. Яковенко.
   Собрав весь личный состав полка, он рассказал нам о нависшей, после Новороссийска, опасности над Туапсе, о героической борьбе 18-й армии во главе с генерал-майором А. А. Гречко, членом Военного совета бригадным комиссаром П. В. Кузьминым, начальником политотдела Л. И. Брежневым. От Яковенко мы узнали, что политотдел 18-й армии провел большую работу по мобилизации партийного и комсомольского актива Туапсе на защиту родного города. Прорыв немцев к Туапсе грозил чрезвычайно тяжелыми последствиями - он открывал врагу перспективу дальнейшего удара вдоль Черноморского побережья и проникновения в Закавказье. В связи с этим, объяснил Яковенко, Ставка принимает экстренные меры по укреплению подступов к Туапсе. В том числе, сказал он далее, решено усилить авиацию на туапсинском направлении. Для этого потребуются молодые, хорошо подготовленные летчики...
   Наконец-то, кажется, пробил и наш час! "Кажется" - потому, что опыт длительного томления в ожидании отправки на фронт научил нас: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
   Утешало лишь то, что мы сможем перейти в настоящий боевой полк.
   Полк этот оказался на одном с нами аэродроме - маршевый 164-й истребительный. Десять человек - Николай Кузнецов, Николай Аверкин, Алексей Липатов, Владимир Петровский, Лев Шиманчик, Сергей Лаптев, Александр Девкин, Сергей Шахбазян, Анатолий Мартынов и я были теми счастливчиками, которые пополнили ряды успевшего изрядно повоевать полка. Его боевой путь начался в Прибалтике, в первые дни войны, потом он сражался на харьковском направлении в составе ВВС 38-й армии. И вот теперь небольшая передышка, доукомплектование и снова - на фронт. Теперь уже вместе с нами. Долго же ожидали мы тебя, маршевый 164-й!
   С нами, молодыми, познакомились командир полка майор А. Д. Мелентьев, военком - батальонный комиссар И. И. Егоров, заместитель командира полка майор В. В. Ермилов, начальник штаба майор Г. А. Горнов.
   Мы на них смотрели с восторгом - бывалые фронтовики, люди, заслуживающие уважения.
   Пройдет время - будем еще больше восторгаться Мелентьевым, оставит свой след в наших сердцах Егоров, но мы разочаруемся в Ермилове, невзлюбим Горнова. Война есть война, в ней вся суть человеческая проявляется без какой бы то ни было ретуши.
   Сразу всем по душе пришелся заместитель Горнова майор Георгий Бравиков. Ему было за сорок. Он не выделялся своей внешностью, однако к нему почему-то все тянулись с первой встречи. Он жил как-то легко и просто, открыто для всех. Не было у него своей, потаенной жизни. Все на людях, весь - для них. Особенно нравились его шутки. Где ни появится - там вспыхивает смех. А между тем было у него большое личное горе - без вести пропала семья. Он переживал это, но виду не показывал: знал, война многим принесла беду.
   Я попал во 2-ю эскадрилью, которой командовал майор Я. И, Микитченко. Яков Иванович был единственным в полку закончившим до войны авиационный факультет академии имени Фрунзе. Он обладал отличной теоретической подготовкой. Всем нам - Толе Мартынову, Сергею Шахбазяну, Сергею Лаптеву, Саше Девкину и мне, попавшим к нему в подчинение, очень повезло.
   Мы с Мартыновым составляли звено, которым командовал лейтенант Владимир Евтодиенко.
   Юность хороша еще тем, что иной раз сводит нас с людьми, которые светят потом тебе маяком всю жизнь. Я благодарен своей юности за то, что она свела меня с Евтодиенко. Уроженец местечка Томашполь, Винницкой области, коммунист, он вначале был командиром звена в 25-м запасном авиационном полку, а с декабря 1942 года уже вместе с нами участвовал в боях в составе 164-го полка 5-й воздушной армии.
   Очень интересным человеком был в полку и командир 1-й эскадрильи капитан Михаил Дмитриев, родом из Ивановской области; он тоже сражался с первых дней войны. Был награжден тремя орденами Красного Знамени.
   Мне лично Дмитриев нравился тем, что в интересах дела смело шел на ломку отживших летных традиций. Так, он, а за ним и я были единственными в полку, кто летал с закрытыми фонарями. Это улучшало аэродинамические качества самолета, повышало его скорость. Все остальные, привыкшие летать на бесфонарном УТИ-4, так и не могли заставить себя закрывать кабину ЛаГГ-3. Правда, тут был один секрет; то и дело нарушалась герметика винтов, козырек забрызгивался маслом, нередко приходилось высовываться из кабины, чтобы вести наблюдение за воздухом при взлете и посадке. Надо было следить за винтами на земле, а для этого не у всех хватало терпения. Дмитриев и я не считались с этим. Возможно потому, что оба оказались хорошими знатоками техники, не боялись черновой работы, когда требовалось - с удовольствием хлопотали у машин. Этому вначале немало удивлялись техник звена Николай Тонкоглаз и мой механик Петр Мартюшев. Но потом привыкли и вместе с нами дружно, быстро обслуживали машины.
   В боевом полку была совсем иная жизнь - динамичная, наполненная всевозможными событиями. Здесь по-иному - живее, интереснее строилась и партийно-политическая, комсомольская работа, собрания носили конкретный, деловой характер, особую активность проявляли коммунисты-фронтовики: они знали, чему нас учить, чтобы в первом же бою мы не сложили свои собственные крылья. Старшие товарищи присматривались к нам, молодым, проявляли заботу о том, чтобы мы пополняли ряды партии. Нам давались всевозможные поручения, которые мы с радостью выполняли, стараясь заслужить похвалу наших бывалых командиров. Вообще мы не могли жаловаться на невнимание к нам. И это окрыляло, умножало наши силы. Если что кому и не удавалось - знали: старшие помогут, все будет отлично.
   Такая атмосфера дружбы и взаимопомощи способствовала быстрому вхождению летчика в новый коллектив. Мы часто собирались поэскадрильно, а то и всем полком, начинались шутки-прибаутки, веселый обмен колкостями. Постепенно у нас выявились таланты, будущие звезды полковой самодеятельности. Все это было настолько интересно, что даже я, не отличавшийся ни музыкальным слухом, ни голосом, пел в хоре с товарищами. Аккомпанировал нам на гармошке четырнадцатилетпий сын полка Ваня Калишенко. Его, ободранного, изможденного, подобрали где-то на Украине, приютили, выходили, обучили специальности авиационного механика, присвоили звание ефрейтора - так появилась у хлопчика новая семья, началась новая жизнь, сделавшая из него хорошего человека. Недавно мы встретились с Иваном Ильичом Калишенко - ныне он директор музыкального училища в городе Днепропетровске. Воспоминаниям нашим не было конца...
   Радовали всех нас своими песнями и танцами и дочери полка - Точиленко Катя и Нина Орлова. Их судьба сходна с той, что пережил Ваня Калишенко. Только они стали не авиационными механиками, а парашютоукладчицами. Причем такими, что все летчики хотели, чтобы парашюты для них укладывали именно Катя и Нина. Катя живет сейчас в Ленинграде, вырастила троих детей, воспитывает уже внуков. Нина, повзрослев, полюбила Гришу Онискевича - тогда командира звена первой эскадрильи. Он тоже всем сердцем потянулся к ней. По окончании войны они поженились - это была первая свадьба в нашем полку после победы.
   Жизнь в новом коллективе увлекла нас подготовкой к боям. Прошло некоторое время - мы уже чувствовали себя такими же, как те, кто побывал в схватках. Как нас потом подвела эта ранняя уверенность!
   Но об этом - позже.
   Передохнув, личный состав полка стал жить одним стремлением - скорее снова на фронт.
   И вдруг неожиданное - нас направляют на юг. Да еще поездом. Утешило лишь то, что едем за новой материальной частью.
   Там, вопреки ожиданию, мы пробыли недолго. И запомнился он нам больше всего тем, что на наш концерт самодеятельности собралась огромная масса местных жителей. Они хлопали в ладоши, подпевали нам, подбадривали темпераментными восклицаниями. Очень хорошо принимали здесь летчиков-фронтовиков, но мы, новички в полку, чувствовали себя случайными гостями на балу. Когда пришла очередь петь и нам - неловкость прошла, мы с большим подъемом исполнили "Авиационный марш", "Эх, махорочка-махорка" и другие популярные тогда песни.
   Это были наши последние часы сравнительно мирной жизни в далеком тылу. Завтрашний день даст нам в руки новенькие ЛаГГ-3 и принесет долгожданную весть: мы отправляемся на фронт.