Акула К.. Боем живет истребитель

   К рассвету стрельба утихла. Решили сходить в столовую чайку попить. Вылезли из подвала, пришли в столовую, а там прямым попаданием убита повариха, ранены официантки. Какой уж тут может быть чай...
   Измученные тяжелой бессонной ночью, приступаем к полетам К вечеру начинаем думать, где будем ночевать. Пришли к выводу, что лучше всего устроиться там, где расположились техники, - в небольшом поселке рядом с Чакваром.
   На новом месте уснули как убитые, но в три часа ночи нас опять подняла на ноги стрельба.
   В наш дом влетел встревоженный начальник штаба подполковник Горнов.
   - Немцы наступают!
   Я глянул в окно - действительно немцы.
   Откуда они взялись? Онуфриенко приказал подготовиться к бою, мы вытащили из кобур пистолеты, ждем, что будет дальше.
   Стрельба то затухает, то нарастает. Постепенно вся эта кутерьма улеглась.
   Что же произошло?
   Заблудилась немецкая маршевая рота и неожиданно столкнулась с нашими обозными, которые огнем ручных пулеметов встретили непрошеных гостей.
   Утро тоже не принесло нам спокойствия. Где-то рядом с аэродромом грохотал бой за небольшую высотку, на летном поле то и дело с треском взрывались мины. Пришлось засыпать воронки.
   Подполговник Горнов стал уговаривать Онуфриенко сменить аэродром. Один нажим, второй - Онуфриенко сдался, позвонил в штаб дивизии. Ему ответила: нечего дрейфить, надо воевать.
   Мы остались на месте. Нас прикрывал специально приданный зенитно-артиллерийский полк. И когда на аэродром пошли танки, орудийные расчеты смело вступили с ними в бой, сумели подбить четыре машины. Мы помогали - взлетали, отсекали от танков пехоту. Общими усилиями сорвали вражескую атаку. Но воздушно-наземную борьбу вели еще несколько суток. Нам, летчикам, было нелегко: из-за многочисленных осколков от мин и снарядов одно за другим лопались колеса шасси при взлетах и посадках. Видя это, капитан Алексей Капустянский - летчик из эскадрильи Кравцова, лучший друг Василия Калашонка быстро освоил трофейный самолет, стал на нем доставлять покрышки с основной базы.
   Фашисты лютуют все больше и больше. Стали засыпать нас минами и снарядами. Самолеты, стоявшие в канонирах, то и дело выходили из строя, мы тут же восстанавливали их.
   Пришлось основательно заняться охраной аэродрома. Мы разбили его на семь секторов, в каждом из них - тоже свои секторы наблюдения и обстрела. Отрыли щели, траншеи, наладили тесное взаимодействие с зенитчиками и пехотинцами.
   Но, несмотря на все принятые меры, наступил день, когда нам стало совсем тяжело: аэродром весь в воронках, каждая посадка опасна, многие самолеты вышли из строя, остались без резины.
   Тут уж Онуфриенко ничего не оставалось, как обратиться к командарму.
   - Не паникуй, Онуфриенко, - был ответ, - не так страшен черт, как его малюют. Мне бы не хотелось менять свое мнение о вас.
   Нам оставалось одно - стоять насмерть.
   Стали думать, как облегчить наше положение. Надо сделать так, чтобы не мы находились под постоянным огневым воздействием противника, а его самого поставить в наши условия. Но как? С утра до вечера парами, сменяющими друг друга, штурмовать огневые позиций противника. Попробовали - получилось, фашисты приумолкли, расползлись по щелям. Зато они попытались взять реванш ночью - мы общими усилиями еле отбили их атаку, А с рассветом появились "фоккеры" и "мессеры", обрушили на нас удар с воздуха. Кто сумел взлететь завязал бой с противником.
   Под вечер над аэродромом появляется По-2. Вот он смело садится. Кто прилетел к нам в такое жаркое время? Владимир Александрович Судец. Мы давно слышали, что он часто бывает на самом переднем крае, там, где складываются критические ситуации. Фашисты открыли по аэродрому шквальный минометный огонь. Кто-то тут же свалил командарма на землю, и все мы поползли к командному пункту. В укрытии В. А. Судец стал отчитывать Онуфриенко:
   - Почему не докладываете, что у вас такая тяжелая обстановка?
   - Я вам докладывал, товарищ командующий...
   - Что вокруг стреляют и у вас нет покрышек?
   Онуфриенко переминался с ноги на ногу, не знал, что сказать.
   - Так вот, слушайте, - строго сказал командарм, - самолеты разобрать опыт у вас есть, - вывезти их на полевой аэродром, там собрать и перелететь в Текель. Вышедшие из строя и требующие основательного ремонта машины сжечь.
   В. А. Судец улетел, оставив нас в глубоком раздумье.
   До наступления темноты - тридцать минут. Для выполнения приказа времени почти нет.
   Онуфриенко собрал командиров эскадрилий и инженеров.
   - Что будем делать?
   - Товарищ командир, - взял слово Олег Смирнов, - зачем разбирать машины? Летали же до сих пор? Так же можем перелететь и на новое место.
   Онуфриенко явно по душе пришлось такое предложение.
   - Как, комиссар? - обратился он к замполиту. - Поддержим Смирнова?
   - Можно поддержать. Выполнение любого приказа обеспечивает прежде всего полезная инициатива со стороны исполнителей, - ответил подполковник Резников.
   - Коль так, - закончил Онуфриенко, - будем взлетать. Только пойдем для начала не в Текель - в темноте его вряд ли найдем, а на наш прежний аэродром. По машинам!
   Первая группа во главе с Онуфриенко сумела стартовать засветло, на прощание в последний раз с яростью проштурмовала вражеские позиции и взяла курс на Кишкунлацхазу...
   Мне с несколькими летчиками довелось подняться в воздух последними, когда уже совсем стемнело.
   Как будем садиться - загадка. Километров за десять до прежнего аэродрома видим фейерверк. Догадались: Онуфриенко приказал ракетами обозначить посадочную полосу, две трети которой было бетонировано, а остальной участок щебеночный. Гитлеровцы готовили аэродром для реактивных самолетов, да не успели довести дело до конца.
   Приземлились с трудом, но благополучно. Стали считать самолеты - одного не хватает. Встревожились: кто же не прилетел? В темноте трудно установить. На всякий случай еще выпустили ракеты и, убедившись, что ждать уже бесполезно, решили собраться вместе, выяснить, кого все-таки нет.
   Только сошлись - слышим, шагает кто-то по бетонке. Подходит поближе узнаем Алексея Артемова.
   - Ты что, пешком притопал из Чаквара? - спрашивает его обрадованный Онуфриенко.
   - Нет. Прилетел, "лавочкин" застрял в щебенке...
   Итак, мы снова в Кишкунлацхазе. Я тотчас же вспомнил о знакомом кузнеце, подумал, что надо его обязательно навестить.
   Здесь мы уже в ста километрах от фронта. Тишина, спокойствие. Доложили командарму о перебазировании. Он сначала удивился, но тут же обрадовался и всему личному составу полка объявил благодарность.
   С рассветом мы с помощью нескольких техников и механиков, перелетевших с нами, приступили к обслуживанию самолетов. Во второй половине дня я четверкой отправился в первый вылет. После выполнения задания прошлись над островом Чепель. На нем находится известный Чепельский завод. Снизились, осмотрели аэродром - ни одного самолета, но уже расположился какой-то батальон, ждет, видимо, полк. Я отправил ведомых домой, а сам решил произвести посадку, чтобы убедиться в пригодности летного поля для боевой работы.
   Через тридцать минут вернулся к своим и застал там Онуфриенко, распекающего моих ведомых.
   - Как вы могли оставить Скомороха одного? Если с ним что-либо случится не сносить вам всем головы, - гремел он.
   - Товарищ командир, - войдя в комнату, сказал я,- ничего не случилось, ребята выполняли мой приказ. А аэродром Текель - отличный, можно туда перелететь хоть сейчас.
   Онуфриенко на секунду растерялся, не зная, как поступить. Потом махнул рукой:
   - Ладно, на этот раз всех прощаю. Но повторится подобное - пеняйте на себя.
   Меня не покидало желание навестить кузнеца Шандора. Странное дело перестали доноситься удары молота и перезвон наковальни. Уж не стряслось ли что со стариком? Улучив свободную минутку, я поспешил в кузницу. И ужаснулся тому, что увидел: от взрыва бомбы кузница обвалилась. Нельзя было ни зайти, ни заглянуть. Где же Шандор? Пошел к ближайшему дому, увидел во .дворе женщину, которая, по-видимому, наблюдала за мной.
   - Немецкая бомба убила Шандора, нет у нас больше кузнеца, - сказала она.
   - А Ласло?
   - Живой, живой Ласло...
   - Передайте ему привет, - ответил я и, опустив голову, пошел на аэродром. До слез, жалко было трудягу - мадьяра. Он погиб на своем рабочем посту. Столько пережить, перенести, дождаться наконец светлых дней и умереть от случайной бомбы!
   Было в этом что-то сверхжестокое, несправедливое.
   ...Остров Чепель - между старым и новым руслом Дуная, под самым Будапештом. Его аэродром - благоустроенный, с добротной бетонированной полосой. На нем базировались немецкие авиационные части.
   Мы снова очутились в непосредственной близости к району боевых действий как раз в момент третьего контрудара противника западнее Будапешта.
   Количество вылетов нарастало с каждым днем. Дело в том, что немцы попытались проложить воздушный мост к окруженной группировке, чтобы перебрасывать в Будапешт оружие, боеприпасы и продовольствие. "Мост" этот прикрывался большим количеством "мессеров" и "фоккеров". Над столицей Венгрии постоянно завязывались ожесточенные воздушные схватки. Горьков, Калашонок, Кирилюк, Маслов, Цыкин и другие почти каждый день увеличивали свои личные боевые счета. Но не обходилось без жертв и с нашей стороны. Дивизией в эти дни потеряно 24 самолета. Не вернулся с задания и мой ведомый - младший лейтенант Иван Филиппов.
   Это была невероятно тяжелая для меня утрата. Тяжелая потому, что я успел всей душой привязаться к Филиппову и до этого не терял ни одного из ведомых всегда берег их так же, как и они меня.
   Что же случилось?
   Мы с Филипповым вылетели по приказу Онуфриенко почти в тумане. В воздухе связались с Гришей Онискевичем, находившимся на станции наведения.
   Онискевич - командир эскадрильи, Герой Советского Союза. После тяжелого ранения, как и Митя Кравцов, летать временно не смог, отлично проявил себя на станции наведения - быстро ориентировался в воздушной обстановке, разбирался в тонкостях тактики наших действий, стал для нас надежным помощником.
   Он сообщил, что навстречу нам идет большая группе вражеских самолетов. Вскоре и мы увидели ее на одной с нами высоте. Заламываю крутой разворот в сторону солнца, пропускаю гитлеровцев под собой, а затем устремляюсь вдогонку. Ведомый - за мной. Подхожу вплотную к замыкающему строй "юнкерсу", поджигаю правый мотор. Он держится в воздухе. Вхожу в левый разворот, переваливаюсь через крыло и бью по второму мотору.
   "Юнкерс" пошел к земле, а меня попытался атаковать "мессер". Но мой верный страж Иван Филиппов был начеку. Длинной очередью он отогнал его.
   Фашистская группа полностью расстроилась. Мы не переставали ее атаковать, когда увидели еще девятку Ю-52 под прикрытием не менее двадцати Ме-109. С ходу бросаюсь на первого же "юнкерса". И от снарядов он валится вниз, И тут меня берут в клещи два "мессершмитта". И снова Филиппов выручает - успешно отражая атаку вражеских истребителей, он поджигает один из них.
   Что тут сказать? Молодчина! Можно совершенно не волноваться за свой тыл он прикрыт непробиваемым щитом. Онискевич с наблюдательного пункта все видит: и как мы крутимся, и что делается чуть в сторонке. А там движутся к Будапешту одиннадцать Ю-52 в сопровождении пятнадцати "мессеров". Онискевич нацеливает нас на эту группу.
   Снова с ходу бросаемся в атаку. Но гитлеровцы нас встретили дружным залпом. Кое-как увернулись от кинжальных трасс, завязали бой. Проходит пять минут - безрезультатно. "Мессеры" не дают развернуться, мешают нам. Переключаюсь на них, захожу в хвост одной паре, а другая тут же начинает подкрадываться ко мне. Филиппов открывает огонь, но и его атакуют. Я отгоняю от него "мессеров", кричу:
   - Филипп, выходи!
   Вижу - надо мной еще одна пара фашистов. Надо вывернуться из этого круговорота: у меня снарядов осталось только на самый крайний случай. Еще успеваю увертываться от вражеских трасс.
   Настойчиво повторяю:
   - Выходи, Филипп, выходи!
   А сам прибегаю к хитрости: резко с кренами опускаю нос машины, быстро теряю высоту - пусть противник думает, что я подбит. Вокруг меня - огненные шнуры.
   Слышу голос Филиппова, полный злости и ненависти:
   - Я им, гадам, сейчас дам!
   Ведомый принял все за чистую монету. Эх, как это некстати - он даст волю своему гневу, и его заклюют. В воздушном бою гнев не всегда надежный помощник, иной раз он ослепляет человека, лишает его возможности трезво оценивать обстановку.
   У меня в запасе оставалось еще метров пятьсот высоты, когда я увидел, что за Филипповым увязались два "мессершмитта" и вот-вот откроют огонь. Я сейчас же вышел из пикирования, выпустил несколько снарядов.
   "Мессершмитты" шарахнулись в стороны, но я на фоне земли из-за густой дымки потерял Филиппова. Старательно осматриваюсь - нет ведомого.
   - Филипп, где ты? Где?
   Молчит.
   "Ладно, - думаю, - "мессеров" я от него отогнал, теперь он сам дорогу домой найдет". Разворачиваюсь, иду к Будапешту и снова натыкаюсь на большую группу вражеских самолетов. Врезаюсь в строй, жму гашетку, даю несколько выстрелов, и увы - снарядов нет.
   За всю войну это был второй такой случай. Сейчас бы только вот развернуться, но, как говорится, видит око, да зуб неймет.
   Делать нечего, приходится уходить домой. А мозг сверлит одна мысль: где Филиппов, где Филиппов?
   Неожиданно в наушники врывается голос дежурного аэродромной радиостанции:
   - "Лавочкин", "лавочкин" с одной ногой, уходи на второй круг...
   Я включаюсь в разговор:
   - Это Филипп пришел?
   - Да, самолет его, но сам он не отвечает...
   - Все-таки пришел. Хорошо, - отвечаю обрадованно.- У меня нет боеприпасов, подготовьте второй самолет, чтобы я смог сразу взлететь, - много "мессеров" в воздухе.
   - Мы выслали в ваш район еще одну пару. Вам самолет подготовим.
   Ныряю в густую, как молоко, дымку, пронизываю мутно-белесую завесу, выскакиваю прямо на Дунай. И по зеркалу реки - на аэродром. Приземляюсь, спешу увидеть Филиппова.
   Но больше увидеть его не довелось.
   Он появился над аэродромом с выпущенной всего одной стойкой шасси. Посадку не рассчитал - ушел на второй круг. И ушел навсегда в неизвестность. Мы ждали его возвращения до самого позднего вечера, ждали на второй день, на третий. Мы вели активные поиски - осмотрели всю местность вокруг аэродрома, с помощью водолазов обследовали некоторые участки Дуная. Нашли обломки "лавочкина", установили его номер, но он не совпал с тем, что значился в формуляре истребителя Филиппова. Так до сих пор и не знаем, что же случилось, однако все склоняются к мысли, что младшего лейтенанта Ивана Филипповича Филиппова поглотили дунайские волны. И теперь стоит услышать мне ставшую популярной песню "Дунай, Дунай, а ну, узнай, где чей подарок...", как я тут же начинаю думать о моем верном ведомом, превосходном воздушном бойце, в короткий срок заслужившем два ордена Красного Знамени.
   Свалившаяся беда острой болью отозвалась в моем сердце. В тот день во второй полет я отправился четверкой - с Кирилюком, Горьковым, Гриценюком. Снова были схватки. И на обратном пути приключилась с нами любопытная история. Встретили мы Ю-52, его охраняла пара "мессеров".
   - Керим, возьми на себя "пузатого", а я займусь "тощими".-И я ринулся в атаку.
   Керим великолепно сделал свое дело: подбил "юнкерса", заставил его сесть на нашей территории недалеко от озера Веленце.
   "Мессершмитты", увидев, что охранять им больше некого, на полном газу бросились уходить. Стали мы кружиться над "юнкерсом", наблюдаем, что дальше будет. Смотрим - к нему торопятся наши на машинах, спешат . кавалеристы. Экипаж самолета сошел на землю. И вдруг откуда ни возьмись-немецкий легкомоторный "физлер-шторх". Фрицы начади размахивать руками, шлемофонами: приземлись, мол, забери. "Физлер-шторх" начинает снижаться. Я - к нему. Подхожу совсем близко, всматриваюсь в лицо летчика - так это же Леня Капустянский! И как я не подумал о нем раньше?! У нас в полку был трофейный "физлер-шторх". Леня хорошо освоил его, иногда возил на нем людей и различные грузы. Сейчас он, как позже выяснилось, отвозил куда-то полкового врача капитана Владимира Антонюка. Надо же такому случиться! Ведь мы запросто могли его срубить.
   Я указал рукой Капустянскому на "юнкерс". Он все понял. Сел, обезоружил онемевших от удивления немцев, передал их подоспевшим кавалеристам.
   Потом Леня Капустянский будет часто с юморком рассказывать, как он в трофейном самолете пленил немецких летчиков. А его друг Вася Калашонок подначивать:
   - Чего же ты не говоришь, кто "юнкерс" сбил? Своей славы тебе мало, еще и чужой прихватить хочешь?
   ...Третий контрудар гитлеровцев. Наша оборона севернее Балатона прорвана. Фашисты снова вышли к Дунаю, устремились вдоль реки к Будапешту, не теряя надежды выручить окруженную группировку.
   В те дни сложилась необычная а тяжелая обстановка для некоторых частей нашей воздушной армии. Четыре полка 262-й ночной бомбардировочной дивизии оказались на территории, занятой врагом. Им было приказано любой ценой продержаться до утра, причем не просто продержаться, а еще и помешать врагу переправляться по мостам через канал Шарвиз. И авиаторы блестяще справились с необычной задачей. Экипажи ночью взлетали, сбрасывали над мостами светящиеся бомбы, и враг не мог перебраться через канал, не попав под обстрел.
   Ночная бомбардировочная дивизия... Это звучит весомо, но укомплектована-то она была тихоходными По-2. И сейчас нельзя не удивляться мужеству и беззаветной храбрости ее личного состава.
   Тогда же прославился мастерством прицельных ударов по мостам старший лейтенант Николай Платонов - командир эскадрильи 672-го штурмового авиационного полка. Мост - точечная цель. Не всякому дано попасть в него с одного захода. Но Платонов никогда не заходил дважды. В марте 1945 года этот замечательный летчик стал Героем Советского Союза.
   В эти дни мы узнали о беспримерной стойкости казаков-гвардейцев, вместе, с танкистами успешно отразивших натиск врага юго-восточнее озера Веленце. В этот район каждый из нас вылетал с особым чувством - ведь там шли самые напряженные бои, насмерть стояли донские казаки. Мы беспрерывно находились над позициями казаков, не давая фашистам сбросить ни одной бомбы. Линия фронта проходила почти рядом с аэродромом, на первом же развороте после взлета мы уже имели возможность наносить удары по вражеским позициям, помогая казакам выстоять в этой исключительно тяжелой обстановке. Они по достоинству оценивали наши старания - то и дело присылали нам свои благодарности.
   Донские казаки - удивительный народ. У них фанатическая преданность кавалерии. Казак без коня - как птица без крыльев. Уже после войны мне довелось встретиться с командиром 12-й Донской кавалерийской дивизий генералом Григоровичем. Он с упоением рассказывал о своих храбрых конниках.
   В районе озера Веленце воевать казакам приходилось больше в пешем строю. Однако мысль, что где-то в тылу их ждут боевые кони, на которых можно лихо промчаться с распахнутой буркой по освобожденному от фашистов городу, воодушевляла их. Атаки в конном строю в минувшей войне были в условиях города редкостью. Но в Венгрии при взятии Секешфехервара не обошлось без кавалерийского налета, и мой добрый друг, бывший ездовой Оки Ивановича Городовикова, подполковник Протопопов зарубил в уличном бою семь фашистов.
   Гремят ожесточенные бои, лишая нас сна и отдыха, но тем не менее мы иногда умудряемся выкроить себе часок-другой для разрядки. Устраиваем импровизированные концерты, испытываем имеющиеся в полку трофейные самолеты. Порой без необходимой ответственности и тщательности.
   Штурманом дивизии вместо Романова к нам прибыл майор Владимир Середин. Он часто бывал у нас в полку, знал о наших трофейных самолетах. И решил на досуге полетать. Решение его оказалось опрометчивым.
   Однажды сидели мы с Онуфриенко в штабной комнате, разговаривали. Вдруг прибежал какой-то солдат, испуганно крикнул:
   - Самолет упал!
   Бежим на аэродром - там разбитая авиетка, а под ее обломками - Володя Середин. Стали выяснять причину аварии. И она оказалась довольно простой. Не зная хорошо тактико-технических данных незнакомой машины, Середин допустил при сильном боковом ветре ошибку в ее управлении. И авиетка пошла к земле, а для устранения ошибки не хватило высоты.
   Этот горький опыт научил нас многому. Нельзя в авиации действовать ухарски. Опасно садиться на необъезженную лошадь, еще опаснее - в кабину незнакомого самолета.
   Твердая дисциплина на земле и в воздухе - лучшая гарантия от всякого рода происшествий.
   ...Кольцо вокруг Будапешта сжималось. Неминуемая развязка приближалась. Еще ожесточеннее становился враг. Он нес большие потери, но гибли и наши люди.
   К нам пришла тяжелая весть о гибели Героя Советского Союза майора Николая Федоровича Краснова. Ото известие меня буквально ошеломило. Взять хотя бы эскадрилью охотников. Ведь там под его началом я прошел прекрасную, неповторимую школу воздушного боя и командирского мастерства. А красновский боевой разворот с выходом в обратную сторону? Он вошел в арсенал наших тактических приемов и принес немало побед. Этот боевой разворот зажег в наших сердцах огонек творческого поиска.
   И нот Николая Краснова нет.
   В это трудно поверить: такой виртуоз, такой мастер - и вдруг не смог увернуться от вражеских трасс...
   Нет, не от вражеского снаряда погиб наш славный ас. Он вылетел на задание. И случилось же такое - не убралась одна стойка шасси. Возвращаться на аэродром было не в правилах Краснова. Так с выпущенным колесом и вступил в бой с "мессершмиттами". Сбил одного, второго, а при схватке с третьим почувствовал, что мотор дает перебои - перегрелся. Вскоре он и вовсе остановился. Выход был один - идти на вынужденную. Краснов увидел под собой ровное поле, на котором уже сидел подбитый наш "бостон". При посадке "лавочкин" перевернулся, лег фонарем на землю. Потерявший от удара сознание Николай Федорович завис на ремнях. Его ведомый, вместо того чтобы сесть рядом на "живот", вернулся на аэродром, откуда выслали По-2, но тот заблудился. С "бостона" прибежал охранявший самолет техник, покрутился вокруг перевернутого истребителя, понял, что летчика можно вытащить, лишь разрубив фюзеляж, помчался в ближайшую деревню за топором.
   Пока все это длилось, Краснов скончался. О том, что Краснов после посадки оставался еще жив, можно было судить по пальцам рук, сжатым в перчатках в кулаки: мороз донимал, он их грел.
   Николая Краснова со всеми почестями похоронили в Одессе на городском кладбище. Там и сейчас стоит обелиск с фотографией Героя.
   ...А жизнь продолжалась. Дело шло к весне. Начал таять лед на Дунае. Теплее стали относиться к нам и венгры.
   В Текеле мы расселились по квартирам местных жителей. Моим хозяином оказался пожилой инженер местного завода. Мы с ним очень быстро нашли общий язык - он неплохо говорил по-русски: был в плену в первую мировую войну.
   Вскоре я сдружился со всей его семьей - женой и двумя дочерьми, которые стали учиться русскому языку, чтобы по утрам встречать меня словами "с добрым утром", а вечером желать "спокойной ночи".
   Все это было трогательно и волнующе, свидетельствовало о том, что против нашей правды бессильна самая изощренная антисоветская пропаганда.
   Особенно круто изменилось отношение к нам венгров, когда западнее Будапешта были обнаружены ямы, заполненные тысячами безвинно расстрелянных их соотечественников. Мне довелось видеть эти ямы - зрелище ужасающее: в них были трупы детей, женщин, стариков... Все это сделали гитлеровцы.
   В окруженном Будапеште они по-бандитски грабили жителей, отнимали последний кусок хлеба.
   Пришли наши воины - стали делиться с венграми всем, что имели.
   Венгры увидели в советском воине своего настоящего освободителя, избавителя от коричневой чумы.
   ...Завязались бои в самом Будапеште. Перед нами, когда мы подлетали к столице Венгрии, открылась панорама огромного задымленного города, раскинувшего свои кварталы по обеим сторонам Дуная.
   Немцы продолжали направлять тяжелогруженые Ю-52 к окруженной группировке до последнего дня ее существования. Посылали, несмотря на то что немногим удавалось прорваться к Будапешту. Окраины города были усеяны обломками фашистских транспортных самолетов. Помнится, в то время политотделом армии была выпущена листовка с призывом: "Бить врага так, как бьют его майор Кравцов, капитан Якубовский, старший лейтенант Смирнов, лейтенант Кирилюк!"
   В последние дни штурма Будапешта отличились многие летчики нашей дивизии, фашистские самолеты стали появляться над городом в сплошной облачности. И бывало так, что все мы слышали гул транспортников, а поделать с ними ничего не могли. И вот летчик 116-го полка Павел Долгарев, который потом стал Героем Советского Союза, вместе со своим ведомым Иваном Антоновым приловчились сбивать "юнкерсов" из положения барражирования за облаками. Чтобы сбросить груз, фашистские летчики искали "окна" в небе. И как только показывались в них - встречались с нашими истребителями. В небе венгерской столицы П. Долгарев со своим напарником уничтожил четырнадцать самолетов, из них шесть "мессершмиттов". Что касается летчиков нашего полка, то ими за время самых активных воздушных боев под Будапештом сбито до шестидесяти вражеских машин. Шесть из них сразил Смирнов, семь - Кирилюк, девять - Цыкин...
   13 февраля столица Венгрии была освобождена. Советские войска взяли в плен 110 тысяч фашистских солдат и офицеров. В результате успешного завершения Будапештской операции из войны вышла последняя союзница Германии в Европе. Это было событие большого значения.