Альбер Бланкэ. Война амазонок

   – Герцог, отчего вы так бледны?
   – Монсеньор, завтрашняя хроника объяснит вам причины.
   – Держу пари, что Бофор имеет причастность к этой бледности, – прибавил кардинал с насмешливым выражением.
   – Может быть. Впрочем, может ли что скрыться от вас, монсеньор!
   – Правда, это трудновато, герцог. Но если мне неизвестно пока, что происходило у Ренара, по крайней мере я знаю, зачем туда отправлялся Бофор.
   Герцог еще пуще побледнел.
   – Одного не понимаю, – продолжал сладенький кардинал, – что может быть общего с выходками маркиза де Жарзэ, который принадлежит к числу ваших друзей, с оскорблением, которое нанес вам герцог Бофор?
   – Монсеньор, мой долг отомстить за оскорбление, и завтра же я потребую удовлетворения от этого дерзкого.
   – Так спокойной ночи, герцог!
   – Монсеньор, вы решительно не желаете знать, что против вас затевает ваш самый жестокий враг?
   – Бофор не самый жестокий враг мне; он просто горячая голова, алчущая нетрудной славы, находящая наслаждение в шуме и блеске, словом, молодой человек, которому надо нагуляться вдоволь и перебеситься. Он не страшен мне.
   – Монсеньор, вы совсем не знаете этого человека. Я вижу это, и доказательство…
   – Где оно?
   – В моих руках, – отвечал де Бар, подавая бумагу министру, который взял ее медленно и осторожно.
   – Что это такое?
   – Письмо к нему от герцогини Лонгвилль, которое я имел счастье раздобыть.
   – Ага! – сказал Мазарини, нахмурившись, – вот мой самый жестокий враг. Уверены ли вы, что это от нее?
   – Совершенно.
   – Однако это не ее почерк.
   – Все равно, монсеньор: на письме печать и таинственные знаки, которые должны предупредить герцога, откуда это письмо.
   – Может быть, вы и правы.
   Трусливый кардинал развернул письмо и прочел следующее:
 
   «Шаг Аретофила. Тибарра в Артаксат. Сезострис в Аракс. Сто человек и Интоферн в Тибарру».
 
   – Ничего не понимаю, – сказал Мазарини спокойно, бросая на своего фаворита самый проницательный взгляд.
   – Вы изволили забыть остроумный ключ, который очень распространен в публике и посредством которого все действующие лица Кира Великого прозрачны.
   – Верен ли этот ключ?
   – Мадемуазель де Скюдери почти созналась в том формально.
   – Каким же способом разъяснить эти слова?
   – Самым простым. Позвольте мне, – сказал де Бар и, взяв письмо из рук кардинала, поднес к свечке: – Тибарра это Кондэ…
   – Я полагал, что Кондэ – Артамен или Кир Великий.
   – Точно так, монсеньор, только это было бы слишком ясно. Тибарра – это значит сражение на Линце, а Кондэ одержал победу при Линце, победитель при Тибарре. Понятно, что под именем Тибарры скрывается сам Кондэ.
   – Пожалуй, что и так. Дальше.
   – Тибарра в Артаксат, то есть Кондэ возвращается в Париж, а это будет с помощью Интаферна, который, предводительствуя сотнею людей, освободит его из заключения.
   – Аракс значит Сена, – подсказал Мазарини.
   – Точно так, и туда бросят Сезостриса.
   – Вот как! – сказал Мазарини, улыбаясь. – А кто бы это был Сезострисом?
   – Вы, монсеньор.
   – Вы так думаете, герцог?
   – Это так верно, как и то, что Интаферн – Бофор.
   – Но тут еще есть: «Шаг Аретофила»?
   – Вот этого и я не мог понять, хоть целый день просидел с моим оруженосцем Мизри, который очень искусен в подобных загадках и сочиняет прехорошенькие стихи в честь госпожи де Скюдери. Но тут ясно, что герцогиня де Лонгвилль опять желает вас убить и тело ваше бросить в Сену. Это и освобождение ее брата Кондэ она поручает сделать Бофору.
   – Хорошо, герцог, я подумаю, – сказал Мазарини.
   – Если вам угодно…
   – Нет, герцог, я все понял. Оставьте мне эту записку, я подумаю. Ну, а что касается вас…
   – Что такое, монсеньор?
   – Эту записку вы нашли при самых неблагоприятных обстоятельствах, а так как черный народ может затеять не на шутку бунт, как это было сделано за одного из ваших людей, так я бы посоветовал вам исчезнуть на несколько дней.
   – Как исчезнуть?
   – А зачем было вести атаки на мятежных простолюдинов, когда есть столько знатных дам, которые совсем не бунтовщицы? Ведь так повиснут на моей шее все рынки, а признаться, я их очень побаиваюсь.
   – Прикажите арестовать короля рынков.
   – Это будет еще хуже.
   – А если я вам принесу его голову?
   – Голову Бофора?
   – Точно так, монсеньор.
   – Трудное дело, герцог.
   – Оно гораздо легче многих других.
   – Если бы вам удалось это дело…
   – Тогда что же, монсеньор?
   – Так как у нас мир, я обязан буду выдать вас парламенту и отправить на эшафот.
   – Вы шутите, монсеньор? – спросил герцог, вздрогнув.
   – Что не помешает мне, однако, сознавать, что вы оказали мне самую важную услугу. Впрочем, вы знаете, герцог, что я не охотник до крайних мер: противно моей натуре проливать кровь. Притом же вы очень хорошо знаете и то, что не Бофора я страшусь, но принца Кондэ, герцогиню де Лонгвилль и коадъютора.
   – Один в тюрьме, другая в изгнании, третий доведен до полного бессилия в своем дворце.
   – Кондэ гораздо могущественнее в стенах крепости, нежели здесь. Герцогиня де Лонгвилль очень часто бывает в Париже, это вы лучше знаете, чем кто-либо другой.
   – Как, монсеньор, вы верите этим сплетням…
   – Я знаю, что происходило у Ренара, любезный герцог, и убежден, что вы виновник этого происшествия. Другое дело, если бы вы имели успех.
   – Признайтесь, однако, монсеньор, что все было очень ловко устроено, и по одному вашему слову…
   – Как по «моему слову»? Я не понимаю вас, герцог, – сказал кардинал сурово.
   – Однажды в присутствии королевы вы произнесли такие слова: «Герцогиня де Лонгвилль – ангел, которому следовало бы подрезать крылышки».
   – Ну так что же?
   – Герцогиня де Лонгвилль до настоящего дня выдержала много бурь, не потеряв ни одного перышка из своих крыльев: она не поддалась Бофору, который ее любил, она не поддается в настоящее время Ларошфуко, который ее любит… Мне пришло в голову, что я один, который ее не люблю, восторжествую над этой дерзкою добродетелью.
   – И потерпели полное поражение.
   – Партии только отложены, на время, монсеньор.
   – Партия ваша потеряна, потому что и вы ее любите. Поверьте, я тоже немножко понимаю людей. К тому же, если вы будете призывать на помощь себе гайдуков «Красной Розы», эта победа не наложит никакого пятна на белое платье герцогини. Жертва насилия становится мученицею, и больше ничего – вся вина падает на мучителя.
   – Я все-таки возьму свое, монсеньор. Клянусь вам, что на этот раз общественное мнение будет за меня. Высокомерная герцогиня, которой хочется во что бы то ни стало быть первой женщиной в королевстве, будет доведена до такого унижения, что сама убежит в монастырь скрыть свой позор.
   – Ступайте вон, герцог, вы самый ужасный злодей, какого мне в жизни случалось встречать, – сказал кардинал, заливаясь простодушным смехом, каким иногда умел смеяться.
   – Не забудьте же, монсеньор, что мой род тоже королевского происхождения и что вы мне обещали одну из первых должностей принца Кондэ.
   – Ступайте, – сказал кардинал, – и помните, что я даю вам полномочия бороться с врагами его величества, нашего короля. Работайте быстрее и лучше, а я уж не прозеваю; вы не знаете этих людей так хорошо, как я.
   С этими словами, произнесенными шутливо, но выдававшими душевную тревогу, министр отпустил своего фаворита и, когда тот уже уходил, опять дружески крикнул ему:
   – Кстати, герцог, если вы верите моим словам, то не доверяйте никому.
   – Как это?
   – Да так, никому. Держитесь твердо моих слов.
   Де Бар вышел в раздумье.
   – Да, – прошептал Мазарини, оставшись один, – лучшего средства нет, как заставить их перерезать горло друг другу.
   Герцог сел на лошадь и поехал в свой замок на улице Сен-Тома-де-Лувр. У ворот выскочил прямо к нему какой-то человек в плаще.
   – Ах! Это вы, Мизри, – сказал герцог, узнавая своего оруженосца по походке, – ну что?
   – Победа, герцог!
   Де Бар вздрогнул и остановился, не смея расспрашивать далее.
   – Ле Мофф имел успех.
   – Тише… что вы говорите, друг мой?
   – Ле Мофф…
   – Не произносите этого имени, вот уже два дня, как оно производит на меня роковое действие. Я думаю, что этот мерзавец мне изменяет.
   – Я и сам так думаю, ваша светлость.
   – Надо за ним присматривать. Что вы сделали с того времени, как оставили меня у Ренара?
   – Притаившись в темном углу, я ждал, пока выйдет герцог Бофор. Он направился к Неверскому замку. Так как вчера я не мог видеть, как он оттуда вышел, то я тотчас побежал на другую сторону, где небольшая калитка, оттуда я намеревался наблюдать за ним. Предчувствие не обмануло меня. Скоро он появился переодетый и с длинной шпагой на боку. Невозможно было узнать его… я следовал за ним до неизвестной мне улицы в окрестностях замка Кондэ.
   – Как неизвестной?
   – По той причине, что ночь была темна.
   – Мизри, – сказал герцог как бы в глубоком раздумье, – сегодня утром вы уходили из моего дома, переодевшись в придворную ливрею. Час спустя после этого вас видели в костюме клерка или аббата…
   – Точно так, ваша светлость, – отвечал оруженосец, бледность которого была незаметна в темноте.
   – Что это значит?
   – Это значит, что я работаю на пользу вашу и кардинала.
   – Хорошо, я хочу вам верить, продолжайте! Вы сказали, что Бофор направлялся к замку Кондэ.
   – Он отворил калитку в какой-то сад. Завтра я доложу вашей светлости, что это за дом, потому что на калитке я сделал знак, по которому днем узнаю ее.
   – И прекрасно, а потом что?
   – Что он делал в этом саду, я не знаю, но когда он вышел оттуда, я приказал следить за ним Ле Моффу, которого случайно встретил на улице Дракона.
   – И… этот человек… умер?
   – Почти, по крайней мере, Гондрен сказал мне, что тому человеку не легче от того, что он еще не умер.
   – Где он?
   – В гостинице «Красная Роза».
   – Скорее проводите меня туда, Мизри… от моей руки получит он последний удар, – сказал герцог, и в глазах его сверкнула молния ненависти.

Глава 12. Амазонка Сент-Антуанского предместья

   Посмотрим теперь, что делается с защитником Маргариты у гостиницы «Красная Роза». Мужественное нападение на шайку Ле Моффа имело свидетельницей не только герцогиню Монбазон, но и другую даму, которая при стуке оружия отворила окно и с восхищением смотрела на удивительные подвиги неизвестного господина.
   Дама эта была жена парламентского советника Мартино, горячего приверженца президента Брусселя и, следовательно, самого непримиримого врага кардинала.
   Большой и прекрасный дом советника находился на углу улиц Персэ и Сент-Антуана, неподалеку от гостиницы «Красная Роза». Все бедные того околотка хорошо были знакомы с этим домом, потому что здесь раздавалась щедрая милостыня, в том же доме часто сверкали огни блистательных балов.
   Прекрасная и грациозная госпожа Мартино достигла того счастливого возраста, когда женщина является в полном блеске красоты и опытности. А характер у нее был решительный и отважный, как почти у всех дам той беспокойной эпохи. Как все, она имела привычку каждый день кататься верхом по окрестностям. Ей дали прозвище амазонки Сент-Антуанского предместья. Несмотря на прохладную ночь, она оставалась на своем балконе, чтобы видеть, что делается с молодым и отважным рыцарем, наружность которого нельзя было рассмотреть при лунном свете.
   Она видела, как некая дама в сопровождении Ле Моффа вошла в гостиницу, как потом она вышла и как вслед за тем вся шайка оставила «Красную Розу».
   Когда начало рассветать, госпожа Мартино преспокойно легла в постель и позвонила. На ее зов пришла горничная, которой она приказала посторожить на балконе и потом рассказать обо всем, что будет делаться в гостинице. После трех часового сна прекрасная советница проснулась и весело стала одеваться, получив от горничной уверение, что во все это время в гостинице не видно было признаков жизни и ворота были на запоре. Тогда она пошла прямо к гостинице в сопровождении двух лакеев.
   Приказав своим людям оставаться на улице, она сильно постучала у ворот.
   Прибежал хозяин, по наружности его видно было, что он всю ночь не ложился спать. Он тотчас узнал в ранней посетительнице свою блистательную соседку.
   – Хозяин, – сказала она, – я видела все, что происходило у вас нынешней ночью. На дворянина – а он дворянин, судя по тому, как он действовал шпагой – напали люди подозрительной наружности. Он внезапно исчез. Что с ним сделалось? Не знаете ли вы об этом? Куда он девался?
   – Он находится у меня в комнате и приходит в себя от ушибов и ран.
   – И прекрасно, а я боялась, чтобы он не умер.
   – Нет, он, должно быть, живуч, как кошка, потому что у всякого другого обыкновенного человека непременно вышибло бы дух от одного падения в подвал, куда его спустили без всякой осторожности.
   – Хозяин, ваши слова возбуждают во мне сильное участие к этому молодому человеку. Проводите меня к нему.
   Хозяин почтительно поклонился и повел любопытную красавицу по лестнице на самый верхний этаж дома.
   – Зачем вы его поместили так высоко? – спросила она.
   – Да у него в кармане не было и трех ливров, а лошадь его, отдыхающая у меня в конюшне, не стоит и двадцати экю, – сказал хозяин в замешательстве.
   – Вы нехорошо поступили. О дворянах, особенно в настоящее время, нельзя судить по их карману, а надо смотреть на их наружность. Сейчас же пришлите ко мне этого молодого человека: мои люди помогут вам перенести его. И чтобы через четверть часа это было сделано.
   – Но, милостивая государыня…
   – Я вам приказываю.
   – Но другая дама тоже…
   – Договаривайте скорее!
   – Другая дама тоже приказала мне как можно лучше ухаживать за ним, и я боюсь…
   – Другая дама? А как ее зовут?
   – Не знаю, – отвечал хозяин.
   – Дала ли она вам задаток?
   – Нет, но она обещала.
   – Она обещала, а я плачу. Вот вам, – сказала она, – бросая ему туго набитый кошелек.
   – Слушаю, – сказал он с низким поклоном, мигом побежденный таким неодолимым доказательством, – слушаю и повинуюсь.