Страница:
— Говорили, — подтвердил Мюнх, кивнув головой.
— Так почему ты еам, брат Мод, когда тебя захватили эти обитатели ада, а также несколько раньше, когда ты сжигал алхимика Матеуса, видел вместо дьяволов в их обычном образе только, как ты говоришь, летающих пауков?
— Сатана… может принять любой образ. Ты же это знаешь, господин.
— Ну, хорошо. Но почему никто до этого, кроме тебя, их не видел в таком облике?
— Видели и другие… Добрые жители Кондовихта… и отцы ордена и братья… и даже отроки видели!
— Правда. Но раньше никто дьявола в таком обличье не видел?
— Черт может принять облик любой погани…
— Но уверен ли ты сейчас, когда уже видел различные машины, автоматы, которые явно сделаны не сатаной, Что это были черти? Можешь ли ты поручиться, что те летающие чудища были злые духи, а, скажем, не машины?
— Не строили люди тех «машин»… Это не машины… а если даже… Сатана может принять и образ машины!
— Слушай, Мод. Кама говорила тебе, что обитаема не только наша Земля? Ты видел изображения планеты Марс? Очень далеко от Земли, в глубинах неба существуют иные солнца и иные земли, возможно, более древние, чем наша… Возможно, там живут мудрые существа, которые создали эти машины много веков назад! Церковь уже в прошлом веке перестала отвергать такую возможность, — добавил он, чтобы ликвидировать сомнения доктринального характера.
— Я слышал. Это не умещается в голове… Но Кама говорила… Значит, так может быть… Я не возражаю…
— Ты еще говорил, что когда тебя захватили и заперли в пустой белой келье, внутри так называемого «гриба», то больше ты уже этих пауков не видел?
— Не видел. Но мук моих это не уменьшило… На стенах знаки-призраки появлялись… пытались искушать…
— Именно это меня и интересует. Эти стены могли быть попросту большим экраном, наподобие того, который установлен здесь, в зале. Что это были за знаки?
— Разные. Круги, треугольники, зигзаги… улитки какие-то дивные… Но это вначале… Потом были картины… Словно бы среди неба, черного был я подвешен… Горы какие-то, долины… А чаще всего дивы адские, желтые и красные… на пламя похожие. Чудовища мерзкие… красные, желтые, иногда коричневые и, черные… Стопалые лапы ко мне протягивающие… Страшные картины! Воистину адские. Но я молился и крестом святым защищался… тогда они исчезали.
— И часто возвращались эти видения?
— Нет, господин. Сила молитвы и имени божьего велика. Им пришлось оставить меня в покое.
— Значит, эти изображения появлялись только вначале?
— Да, господин. Только вначале. Потом, когда я начал чертить на стенах знаки муки господней, они уже больше не появлялись.
— Чем ты чертил кресты?
— Крестом своим. А то и просто перстом… И стоило мне начертать один крест, как тут же появлялось множество таких же.
— Интересно. А ты не пытался чертить надписей?
— Пытался, господин! — подтвердил Мюнх живо. — Имя спасителя нашего Иисуса Христа и Божьей матери. И те надписи тоже они повторяли. Даже потом… когда я уже писать перестал.
— Ты думаешь, дьяволы могли чертить знаки креста и имя Христово?
— То могли быть знаки, господом данные.
— А если это были не посланцы ада, а существа из другого, неизвестного нам мира, прибывшие на Землю в странном корабле, который ты называешь грибом? Может быть, не. зная человеческого языка, они пытались вступить с тобою в контакт и для этого повторяли знаки, которые чертил ты?
— А она тоже так думает?
— Кто?
— Кама Дарецкая.
Балич почувствовал, как в нем закипает злость: когда же, наконец, этот человек научится мыслить самостоятельно?
— Не знаю, что думает Кама, — ответил он, пожимая плечами. — Если хочешь, спроси у нее сам.
— Я спрошу, господин… как только она вернется.
— А если она подтвердит мои предположения, то ты готов будешь поверить, что так оно и было?
— Да. Готов.
— Ты так высоко ценишь ее мудрость?
— Не только мудрость, господин. Она святая!
Ром невольно прыснул. Правда, тут же взял себя в руки, но было уже поздно.
— Смеешься, господин? — прошептал Мюнх с обидой в голосе. — Почему ты смеешься?
— Нет; ничего. Ничего. — Балич пытался замять инцидент.
— Скажи, почему? — все настойчивее напирал монах. В его глазах появились злые искорки.
— Так… случайно.
— Не понимаю. Скажи, почему?
Ром понимал, что чем дальше он будет оттягивать ответ, тем труднее ему придется. Собственно, у него не было нужды лгать. Ведь Кама сама просила, чтобы он помог ей противодействовать зарождавшейся у этого человека страсти.
— Ты спрашиваешь, почему я смеялся? — начал Балич риторическим вопросом, чтобы выиграть время.
— Да. Почему?
— Совершенно непреднамеренно. Случайно. Поверь, я не хотел тебя обидеть. Когда ты сказал, что Кама святая… я сразу же подумал: как бы она реагировала на такое заявление,
— Но почему ты смеялся?
Уклониться от прямого ответа было невозможно.
— Я не представляю себе Каму в роли святой, — сказал Балич, одновременно понимая, что, давая такой ответ, он как бы прыгает в темноту.
— Почему? — голос Мюнха прозвучал холодно, враждебно.
— Святая — это особа серьезная, достойная, полная благородства, сторонящаяся земных радостей.
— А Кама? Она такая!
— Не совсем. Ты знаешь ее только по Институту. В личной жизни это веселая, не гнушающаяся развлечений девушка.
— Я знаю. Когда мы однажды шли… по лесу… она бегала за бабочкой. Как ребенок. Или здесь… Она хотела научить меня танцевать. Но это забавы юности… Святой Франциск тоже любил резвиться. Важно, чтобы… забавы не были… превыше… бога и спасения души. Смех и веселье… если они в меру, не всегда знак греха. Порой они могут служить во славу господа нашего.
— Возможно. Но Кама ничем не отличается от миллионов других девушек.
— Неправда! — гневно воскликнул Модест. — Ты лжешь! Либо… очи твои… ослеплены!
Это уж было чересчур. Балич почувствовал непреодолимое желание одним ударом опровергнуть миф, родившийся в сознании Мюнха.
— Ты бывал с Камой в парке на Острове?
— Нет.
— Хочешь, пойдем к ней. Сейчас же. И ты сам убедишься, что она такая же, как многие другие. Ну, хочешь?
— Хочу.
VII
VIII
IX
— Так почему ты еам, брат Мод, когда тебя захватили эти обитатели ада, а также несколько раньше, когда ты сжигал алхимика Матеуса, видел вместо дьяволов в их обычном образе только, как ты говоришь, летающих пауков?
— Сатана… может принять любой образ. Ты же это знаешь, господин.
— Ну, хорошо. Но почему никто до этого, кроме тебя, их не видел в таком облике?
— Видели и другие… Добрые жители Кондовихта… и отцы ордена и братья… и даже отроки видели!
— Правда. Но раньше никто дьявола в таком обличье не видел?
— Черт может принять облик любой погани…
— Но уверен ли ты сейчас, когда уже видел различные машины, автоматы, которые явно сделаны не сатаной, Что это были черти? Можешь ли ты поручиться, что те летающие чудища были злые духи, а, скажем, не машины?
— Не строили люди тех «машин»… Это не машины… а если даже… Сатана может принять и образ машины!
— Слушай, Мод. Кама говорила тебе, что обитаема не только наша Земля? Ты видел изображения планеты Марс? Очень далеко от Земли, в глубинах неба существуют иные солнца и иные земли, возможно, более древние, чем наша… Возможно, там живут мудрые существа, которые создали эти машины много веков назад! Церковь уже в прошлом веке перестала отвергать такую возможность, — добавил он, чтобы ликвидировать сомнения доктринального характера.
— Я слышал. Это не умещается в голове… Но Кама говорила… Значит, так может быть… Я не возражаю…
— Ты еще говорил, что когда тебя захватили и заперли в пустой белой келье, внутри так называемого «гриба», то больше ты уже этих пауков не видел?
— Не видел. Но мук моих это не уменьшило… На стенах знаки-призраки появлялись… пытались искушать…
— Именно это меня и интересует. Эти стены могли быть попросту большим экраном, наподобие того, который установлен здесь, в зале. Что это были за знаки?
— Разные. Круги, треугольники, зигзаги… улитки какие-то дивные… Но это вначале… Потом были картины… Словно бы среди неба, черного был я подвешен… Горы какие-то, долины… А чаще всего дивы адские, желтые и красные… на пламя похожие. Чудовища мерзкие… красные, желтые, иногда коричневые и, черные… Стопалые лапы ко мне протягивающие… Страшные картины! Воистину адские. Но я молился и крестом святым защищался… тогда они исчезали.
— И часто возвращались эти видения?
— Нет, господин. Сила молитвы и имени божьего велика. Им пришлось оставить меня в покое.
— Значит, эти изображения появлялись только вначале?
— Да, господин. Только вначале. Потом, когда я начал чертить на стенах знаки муки господней, они уже больше не появлялись.
— Чем ты чертил кресты?
— Крестом своим. А то и просто перстом… И стоило мне начертать один крест, как тут же появлялось множество таких же.
— Интересно. А ты не пытался чертить надписей?
— Пытался, господин! — подтвердил Мюнх живо. — Имя спасителя нашего Иисуса Христа и Божьей матери. И те надписи тоже они повторяли. Даже потом… когда я уже писать перестал.
— Ты думаешь, дьяволы могли чертить знаки креста и имя Христово?
— То могли быть знаки, господом данные.
— А если это были не посланцы ада, а существа из другого, неизвестного нам мира, прибывшие на Землю в странном корабле, который ты называешь грибом? Может быть, не. зная человеческого языка, они пытались вступить с тобою в контакт и для этого повторяли знаки, которые чертил ты?
— А она тоже так думает?
— Кто?
— Кама Дарецкая.
Балич почувствовал, как в нем закипает злость: когда же, наконец, этот человек научится мыслить самостоятельно?
— Не знаю, что думает Кама, — ответил он, пожимая плечами. — Если хочешь, спроси у нее сам.
— Я спрошу, господин… как только она вернется.
— А если она подтвердит мои предположения, то ты готов будешь поверить, что так оно и было?
— Да. Готов.
— Ты так высоко ценишь ее мудрость?
— Не только мудрость, господин. Она святая!
Ром невольно прыснул. Правда, тут же взял себя в руки, но было уже поздно.
— Смеешься, господин? — прошептал Мюнх с обидой в голосе. — Почему ты смеешься?
— Нет; ничего. Ничего. — Балич пытался замять инцидент.
— Скажи, почему? — все настойчивее напирал монах. В его глазах появились злые искорки.
— Так… случайно.
— Не понимаю. Скажи, почему?
Ром понимал, что чем дальше он будет оттягивать ответ, тем труднее ему придется. Собственно, у него не было нужды лгать. Ведь Кама сама просила, чтобы он помог ей противодействовать зарождавшейся у этого человека страсти.
— Ты спрашиваешь, почему я смеялся? — начал Балич риторическим вопросом, чтобы выиграть время.
— Да. Почему?
— Совершенно непреднамеренно. Случайно. Поверь, я не хотел тебя обидеть. Когда ты сказал, что Кама святая… я сразу же подумал: как бы она реагировала на такое заявление,
— Но почему ты смеялся?
Уклониться от прямого ответа было невозможно.
— Я не представляю себе Каму в роли святой, — сказал Балич, одновременно понимая, что, давая такой ответ, он как бы прыгает в темноту.
— Почему? — голос Мюнха прозвучал холодно, враждебно.
— Святая — это особа серьезная, достойная, полная благородства, сторонящаяся земных радостей.
— А Кама? Она такая!
— Не совсем. Ты знаешь ее только по Институту. В личной жизни это веселая, не гнушающаяся развлечений девушка.
— Я знаю. Когда мы однажды шли… по лесу… она бегала за бабочкой. Как ребенок. Или здесь… Она хотела научить меня танцевать. Но это забавы юности… Святой Франциск тоже любил резвиться. Важно, чтобы… забавы не были… превыше… бога и спасения души. Смех и веселье… если они в меру, не всегда знак греха. Порой они могут служить во славу господа нашего.
— Возможно. Но Кама ничем не отличается от миллионов других девушек.
— Неправда! — гневно воскликнул Модест. — Ты лжешь! Либо… очи твои… ослеплены!
Это уж было чересчур. Балич почувствовал непреодолимое желание одним ударом опровергнуть миф, родившийся в сознании Мюнха.
— Ты бывал с Камой в парке на Острове?
— Нет.
— Хочешь, пойдем к ней. Сейчас же. И ты сам убедишься, что она такая же, как многие другие. Ну, хочешь?
— Хочу.
VII
Мало какой город Европы мог похвастаться такими коммуникациями, какими располагал Радов, построенный почти целиком за последнее десятилетие. Надземные улицы и эстакады, соединяющие высотные здания, выполняли только вспомогательные функции, служа местом прогулок и увеселений. Основное же городское движение проходило под землей, где движущиеся дороги выполняли роль метро.
Мюнх неоднократно посещал город с Камой. Он уже не только освоился с многоцветными потоками прохожих, мчащимися по пешеходным дорожкам сквозь ярко освещенные тоннели, полные выставочных витрин и реклам, но и приобрел определенный опыт в использовании коммуникационных устройств. Ловко перескакивая с дорожки на дорожку, Балич вел монаха сквозь подземный лабиринт самым кратчайшим путем, так что уже спустя несколько минут они были у цели.
Широкий эскалатор вынес их на поверхность, и они оказались в небольшом сквере, окруженном сосновым бором. Из укрытых среди деревьев домиков то и дело высыпали группки людей: взрослые, молодежь и дети, порой целые семейства. Смеясь и что-то крича, они устремлялись в глубь лесного парка, исчезали в тенистых аллеях, разбегающихся во всех направлениях.
Ром повел Модеста по узкой, менее людной аллейке. Перед ними шла пара: юноша полуобнимал девушку и, видимо, рассказывал ей что-то забавное, потому что она то и дело заливалась громким смехом.
Дорога то круто шла вверх, то полого опускалась. Лес поредел. Под ногами зашуршал песок.
Еще поворот, и аллейка кончилась у невысокого здания, вытянувшегося среди зелени наподобие ленты.
Паренек с девушкой скрылись за широкой двустворчатой дверью.
— Будешь купаться? — спросил молчавший все время Балич.
— Купаться? — Мюнх вопросительно взглянул на своего проводника.
— Искупаться в такой жаркий день — одно удовольствие. Это один из самых старых бассейнов в парке. А здесь — душевые, — показал Балич на продолговатое здание. — А ты вообще-то умеешь плавать?
— Не умею.
— Ну, тогда пошли дальше.
Балич толкнул дверь, пропуская монаха. С узкой террасы, защищенной козырьком, открывался вид на небольшую круглую площадку. Золотистый песок широкой полосой обрамлял эллиптический бассейн, над которым, словно вытянутая рука, вздымалась башня трамплина.
Мюнх медленно подошел к самому краю террасы и остановился, увидев людей. Их почти совершенно нагие, обожженные солнцем тела и странные позы, в которых они лежали на песке, вызывали в мозгу монаха воспоминания о виденных когда-то картинах, на которых были изображены грешники, обреченные последним судом на вечные муки. Впрочем, гул оживленных разговоров, радостные возгласы и доносившийся отовсюду смех никак не вязались с картинами ада. Женщины и мужчины, девушки и юноши, совершенно не стыдясь друг друга и нисколько не смущаясь, лежали рядом, гуляли, гонялись друг за другом. То и дело с трамплина, а то и прямо с берега бассейна какое-нибудь загорелое тело с плеском падало в воду. Юноши и девушки, искупавшись, взбирались на цветные плиты, окаймляющие бассейн.
— Ну, пошли! — торосил Балич.
Мюнх спустился на несколько ступеней и застыл.
По песку к ступеням, ведущим на террасу, шла молодая женщина в прозрачной купальной шапочке. Она была очень стройна и каждым движением, казалось, старалась еще больше подчеркнуть это. Ее обнаженное тело прикрывала лишь небольшая набедренная повязка. Еще влажная после недавнего купания миндального цвета кожа блестела на солнце.
Девушка поднялась на первую ступеньку и сорвала с головы шапочку. Волны медно-желтых густых волос рассыпались по плечам. Она откинула рукой локоны со лба, подняла голову, взглянула в сторону террасы и вздрогнула, увидев стоящего у лестницы Мюнха.
— Смотри, Кама! — воскликнул Ром.
Но Модест уже и так узнал ее. Он изумленно смотрел на девушку и не мог выдавить из себя ни слова.
Еще минуту назад он не был уверен, еще колебался. Теперь, когда их глаза встретились, он уже не сомневался… Это была она!
Он нервно сжал веки. Хотел отогнать от себя этот образ, это дьявольское наваждение.
Но образ не исчезал.
Ему оставалось только одно — бежать! Он резко повернулся и, перескакивая через ступени, бросился к выходу.
Балич догнал его уже в глубине аллеи.
— Мод! Что с тобой?!
Он схватил монаха за руку, но тот вырвался, будто рука Балича жгла его раскаленным железом.
— Отойди! Отойди! Не подходи ко мне! — почти кричал он.
— Мод! Успокойся! Что с тобой?
— Не мучай меня! Уйди! Во имя Отца и Сына…
— Успокойся! Давай сядем здесь, на траве. — Ром опять протянул к нему руку.
— Нет! Нет! Прочь! Прочь! Изыди! — Мюнх отчаянно шарил глазами по траве.
— Послушай, Мод…
Монах быстро наклонился и схватил лежащий у ног камень.
Ром не собирался отступать.
— Мод, это же глупо…
— Изыди! Изыди, не то… — предостерегающе крикнул Мюнх в замахнулся.
Ром отступил. Положение становилось серьезным.
— Что тут происходит?
Оба одновременно повернули головы.
Со стороны душевых к ним шел Микша.
— Стеф! — отчаянно закричал Мюнх и кинулся к нему. — Забери меня отсюда, Стеф! Забери! — он нервно схватил астронома за рукав.
— Хорошо. Пойдем. Так, пожалуй, будет лучше…
— Не ожидал я такой реакции, — начал было Балич, но Микша прервал его:
— Глупее не придумаешь!
— Я хотел…
— Уж лучше помолчи. Прошу тебя! Поговорим позже…
Мюнх неоднократно посещал город с Камой. Он уже не только освоился с многоцветными потоками прохожих, мчащимися по пешеходным дорожкам сквозь ярко освещенные тоннели, полные выставочных витрин и реклам, но и приобрел определенный опыт в использовании коммуникационных устройств. Ловко перескакивая с дорожки на дорожку, Балич вел монаха сквозь подземный лабиринт самым кратчайшим путем, так что уже спустя несколько минут они были у цели.
Широкий эскалатор вынес их на поверхность, и они оказались в небольшом сквере, окруженном сосновым бором. Из укрытых среди деревьев домиков то и дело высыпали группки людей: взрослые, молодежь и дети, порой целые семейства. Смеясь и что-то крича, они устремлялись в глубь лесного парка, исчезали в тенистых аллеях, разбегающихся во всех направлениях.
Ром повел Модеста по узкой, менее людной аллейке. Перед ними шла пара: юноша полуобнимал девушку и, видимо, рассказывал ей что-то забавное, потому что она то и дело заливалась громким смехом.
Дорога то круто шла вверх, то полого опускалась. Лес поредел. Под ногами зашуршал песок.
Еще поворот, и аллейка кончилась у невысокого здания, вытянувшегося среди зелени наподобие ленты.
Паренек с девушкой скрылись за широкой двустворчатой дверью.
— Будешь купаться? — спросил молчавший все время Балич.
— Купаться? — Мюнх вопросительно взглянул на своего проводника.
— Искупаться в такой жаркий день — одно удовольствие. Это один из самых старых бассейнов в парке. А здесь — душевые, — показал Балич на продолговатое здание. — А ты вообще-то умеешь плавать?
— Не умею.
— Ну, тогда пошли дальше.
Балич толкнул дверь, пропуская монаха. С узкой террасы, защищенной козырьком, открывался вид на небольшую круглую площадку. Золотистый песок широкой полосой обрамлял эллиптический бассейн, над которым, словно вытянутая рука, вздымалась башня трамплина.
Мюнх медленно подошел к самому краю террасы и остановился, увидев людей. Их почти совершенно нагие, обожженные солнцем тела и странные позы, в которых они лежали на песке, вызывали в мозгу монаха воспоминания о виденных когда-то картинах, на которых были изображены грешники, обреченные последним судом на вечные муки. Впрочем, гул оживленных разговоров, радостные возгласы и доносившийся отовсюду смех никак не вязались с картинами ада. Женщины и мужчины, девушки и юноши, совершенно не стыдясь друг друга и нисколько не смущаясь, лежали рядом, гуляли, гонялись друг за другом. То и дело с трамплина, а то и прямо с берега бассейна какое-нибудь загорелое тело с плеском падало в воду. Юноши и девушки, искупавшись, взбирались на цветные плиты, окаймляющие бассейн.
— Ну, пошли! — торосил Балич.
Мюнх спустился на несколько ступеней и застыл.
По песку к ступеням, ведущим на террасу, шла молодая женщина в прозрачной купальной шапочке. Она была очень стройна и каждым движением, казалось, старалась еще больше подчеркнуть это. Ее обнаженное тело прикрывала лишь небольшая набедренная повязка. Еще влажная после недавнего купания миндального цвета кожа блестела на солнце.
Девушка поднялась на первую ступеньку и сорвала с головы шапочку. Волны медно-желтых густых волос рассыпались по плечам. Она откинула рукой локоны со лба, подняла голову, взглянула в сторону террасы и вздрогнула, увидев стоящего у лестницы Мюнха.
— Смотри, Кама! — воскликнул Ром.
Но Модест уже и так узнал ее. Он изумленно смотрел на девушку и не мог выдавить из себя ни слова.
Еще минуту назад он не был уверен, еще колебался. Теперь, когда их глаза встретились, он уже не сомневался… Это была она!
Он нервно сжал веки. Хотел отогнать от себя этот образ, это дьявольское наваждение.
Но образ не исчезал.
Ему оставалось только одно — бежать! Он резко повернулся и, перескакивая через ступени, бросился к выходу.
Балич догнал его уже в глубине аллеи.
— Мод! Что с тобой?!
Он схватил монаха за руку, но тот вырвался, будто рука Балича жгла его раскаленным железом.
— Отойди! Отойди! Не подходи ко мне! — почти кричал он.
— Мод! Успокойся! Что с тобой?
— Не мучай меня! Уйди! Во имя Отца и Сына…
— Успокойся! Давай сядем здесь, на траве. — Ром опять протянул к нему руку.
— Нет! Нет! Прочь! Прочь! Изыди! — Мюнх отчаянно шарил глазами по траве.
— Послушай, Мод…
Монах быстро наклонился и схватил лежащий у ног камень.
Ром не собирался отступать.
— Мод, это же глупо…
— Изыди! Изыди, не то… — предостерегающе крикнул Мюнх в замахнулся.
Ром отступил. Положение становилось серьезным.
— Что тут происходит?
Оба одновременно повернули головы.
Со стороны душевых к ним шел Микша.
— Стеф! — отчаянно закричал Мюнх и кинулся к нему. — Забери меня отсюда, Стеф! Забери! — он нервно схватил астронома за рукав.
— Хорошо. Пойдем. Так, пожалуй, будет лучше…
— Не ожидал я такой реакции, — начал было Балич, но Микша прервал его:
— Глупее не придумаешь!
— Я хотел…
— Уж лучше помолчи. Прошу тебя! Поговорим позже…
VIII
Микша долго не возвращался. Дарецкая несколько раз пробовала дозвониться до него, но напрасно.
Балич больше не пытался скрывать волнения. Он нервно метался по кабинету с такой отчаянной миной, что Кама не решалась укорами усугублять его и без того угнетенное состояние.
Наконец почти после двух часов ожидания коренастая фигура Стефа появилась в приоткрытых дверях.
— Однако я не такой уж плохой дипломат, — бросил он с порога. И, закрывая за собой дверь, добавил: — Пожалуй, что-нибудь из этого получится…
— Вы слишком долго говорили…
— Он меня дьявольски измучил, — вздохнул Микша, садясь. — Но я не жалею. Разговор был кретинский, но в общем-то дело не так уж скверно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Он ждет тебя, Кама! И с нетерпением.
— А есть ли смысл? Сейчас?
— Наверняка. Однако сначала мы должны поговорить втроем.
— Что он говорил обо мне? — неуверенно спросил Балич.
— Ой, Ром, Ром, заварил ты кашу!.. И тебе самому придется ее расхлебывать!
— Как это понимать?
— Тебе нельзя появляться ему на глаза. Во всяком случае, сейчас. Ты для него, мягко говоря, ученик дьявола!..
— Ты не пытался ему объяснить, что…
— Пытался, но впустую. Все гораздо сложнее, чем ты думаешь. Честно говоря, в этой стычке я вынужден считать тебя потерянной позицией. Во всяком случае, сейчас.
Брови Балича гневно сдвинулись.
— Вот как? Понимаю… — начал он укоризненно. — Спасая авторитет Камы, ты пожертвовал мною.
— Пожалуйста, не прерывай! Дело не в том, Кама это или кто-либо другой… Важно сохранить влияние на Модеста.
— Ты хочешь сказать, что тебе безразлично, кто будет продолжать исследования?
— Почему же? Не безразлично! Но…
— Дайте-ка сказать и мне, — вмешалась Кама. — Дело не в авторитете, а в доверии. Это во-первых. Во-вторых, я не намерена быть предметом культа и поэтому просила еще до этого глупейшего инцидента, чтобы Ром противодействовал таким тенденциям.
— Вот теперь уж и я не знаю, кто пытается сделать из меня идиота, — вздохнул Микша.
— Подожди! В-третьих, Ром поступил неправильно, затащив Мода на пляж. Чрезмерное рвение не рекомендуется.
— Кама! Бью себя в грудь! — Ром немного остыл. — Три ноль в твою пользу! Признайся, Стеф, она одним ударом положила на лопатки нас обоих. Но может, она готовит и четвертый удар?
— Да. Есть и четвертый. Боюсь, Стеф, ты испортил все, если пытался восстановить мой авторитет так, как ты говоришь.
Воцарилось молчание. Микша глядел на Каму и улыбался.
— Ты кончила?
— Да.
— Ну, а сейчас, если позволите, я попробую ответить. Итак, во-первых, вы оба пытаетесь мне вдолбить, что ради спасения позиций Камы я старался укрепить Мода в убеждении о ее божественном или небесном происхождении. Я вовсе не сказал, что именно таким образом пытался восстановить твое положение. Во-вторых, хоть я и считаю, что Ром сует нос в чужие дела, я вовсе не собирался его обидеть или приуменьшить его роль в выяснении загадки происхождения Модеста. Мой разговор с Модом лишь начало! Я бы сказал, первая разведка. Просто, обдумав все, я пришел к выводу, что в данный момент будет лучше, если Ром исчезнет из поля зрения Мода. Чересчур настойчивые попытки убедить его, что он должен верить тебе, Ром, могут привести к совершенно неожиданным результатам. Я посеял бы неверие в себя самого. Ты скажешь, что это эгоизм. Может, так оно и есть. Но зачем ставить на карту все? Не лучше ли двигаться вперед постепенно? Когда я расскажу вам, как обстоит дело, вы, вероятнее всего, согласитесь со мной.
— Так говори же наконец, — нетерпеливо сказал Балич.
— Я говорил тебе, Ром, что ты заварил кашу. Однако должен тебя утешить: нет худа без добра.
— Так, значит, ты признаешь… — обрадовался Балич. — Мое лечение шоком помогло?
— Не спеши. Последствия этого шока совсем не такие, каких ты ожидал. Сдается мне, я сделал одно открытие: из нашего с Модом разговора совершенно определенно следует, что мир, в котором он — а вместе с ним и все мы — сейчас живет представляется ему миром нереальным.
— Нереальным? — вопросительно протянул Балич.
— Это мир мнимый. Все, что Мюнх видит и слышит, не существует. Все это создано добрыми или злыми силами. Какими именно, он не знает. И именно это удручает его больше всего.
— Чепуха. В его поведении нет ничего, что давало бы основания выдвинуть такую странную гипотезу. Он знает, что живет на Земле в 2034 году. Учится пользоваться автоматами, разговаривает с нами, спрашивает, старается понять, говорит, что верит нам, или пытается отрицать то, что слышит от нас. В общем ведет себя нормально. Разумеется, по-своему, но нормально. Откуда такие предположения?
— Он сказал это сам! Видимо, в приступе откровенности после такого шока.
— Сам? В какой форме?
— Мне трудно точно повторить его слова. А записать разговор я не мог. Он просил, чтобы я выключил все аппараты. Он сказал: то, что он увидел на пляже, было для него страшным потрясением, но только потому, что на мгновение ему показалось, будто это реальный мир. Это было испытание, и он считает, что справился с ним не наилучшим образом. Однако самое скверное то, что он просто не знал, как должен был поступить. В одном он убежден: это был знак, что в мыслях своих он заблуждается. Он должен побороть в себе слабость. Когда я попытался его убедить, что во всем, что он видит и слышит, нет ничего таинственного и противоестественного, он спокойно выслушал мои доказательства и сказал, что знает: именно так мы все тут и должны говорить. Потом как будто сообразил, что сделал глупость, высказав мне это, потому что спросил, можно ли ему вообще об этом говорить. Разумеется, я уверил его, что абсолютно никто не будет упрекать его за откровенность. Однако в дальнейшем он был уже осторожнее. Он только дал мне понять, что меня и тебя, Кама, считает чем-то вроде ангелов-хранителей.
— А меня посланцем ада, — саркастически докончил Ром. — Что-то не очень мне хочется в это верить.
— И все-таки это так.
Кама встала с кресла и подошла к столу. Потянулась к лежащей среди бумаг записной книжке. Раскрыла ее, потом машинально захлопнула и опять положила на стол.
— Нам пора подумать о практических выводах, — сказал Ром. — Мне кажется, дело становится безнадежным, и Гарда был прав. Без физиологической терапии об адаптации нечего и говорить.
— Ты тоже так думаешь? — обратился Микша к Каме.
Она не ответила.
— Значит, да, — сказал Микша.
Кама медленно отвернулась от окна. Минуту смотрела на Стефа, потом отрицательно покачала головой. Опять подошла к столу и взяла блокнот.
— Утром мне звонил профак Герлах из Штутгарта. Он несколько лет вел археологические работы в районе монастыря в Урбахе. Герлах предлагает привезти туда Модеста. Ему хочется проверить, в какой степени «наш» Мюнх ориентируется в топографии монастыря. Средневековый инквизитор Мюнх провел там пять лет. Правда, от строения сохранились только юго-восточное крыло и руины северного, но и этого достаточно, чтобы определить, каким объемом сведений располагает Мод. Однако, может быть, мы получим таким образом не только доказательства «за» или «против» идентификации этих двух личностей.
— А что же еще?
— Может быть, непосредственное столкновение с прошлым, реальным прошлым позволит Модесту понять, что планета, по которой он ходит, это не иллюзия, а та же самая Земля, по которой он ступал четыреста пятьдесят лет назад. Если, разумеется, он вообще тогда ходил.
Балич больше не пытался скрывать волнения. Он нервно метался по кабинету с такой отчаянной миной, что Кама не решалась укорами усугублять его и без того угнетенное состояние.
Наконец почти после двух часов ожидания коренастая фигура Стефа появилась в приоткрытых дверях.
— Однако я не такой уж плохой дипломат, — бросил он с порога. И, закрывая за собой дверь, добавил: — Пожалуй, что-нибудь из этого получится…
— Вы слишком долго говорили…
— Он меня дьявольски измучил, — вздохнул Микша, садясь. — Но я не жалею. Разговор был кретинский, но в общем-то дело не так уж скверно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Он ждет тебя, Кама! И с нетерпением.
— А есть ли смысл? Сейчас?
— Наверняка. Однако сначала мы должны поговорить втроем.
— Что он говорил обо мне? — неуверенно спросил Балич.
— Ой, Ром, Ром, заварил ты кашу!.. И тебе самому придется ее расхлебывать!
— Как это понимать?
— Тебе нельзя появляться ему на глаза. Во всяком случае, сейчас. Ты для него, мягко говоря, ученик дьявола!..
— Ты не пытался ему объяснить, что…
— Пытался, но впустую. Все гораздо сложнее, чем ты думаешь. Честно говоря, в этой стычке я вынужден считать тебя потерянной позицией. Во всяком случае, сейчас.
Брови Балича гневно сдвинулись.
— Вот как? Понимаю… — начал он укоризненно. — Спасая авторитет Камы, ты пожертвовал мною.
— Пожалуйста, не прерывай! Дело не в том, Кама это или кто-либо другой… Важно сохранить влияние на Модеста.
— Ты хочешь сказать, что тебе безразлично, кто будет продолжать исследования?
— Почему же? Не безразлично! Но…
— Дайте-ка сказать и мне, — вмешалась Кама. — Дело не в авторитете, а в доверии. Это во-первых. Во-вторых, я не намерена быть предметом культа и поэтому просила еще до этого глупейшего инцидента, чтобы Ром противодействовал таким тенденциям.
— Вот теперь уж и я не знаю, кто пытается сделать из меня идиота, — вздохнул Микша.
— Подожди! В-третьих, Ром поступил неправильно, затащив Мода на пляж. Чрезмерное рвение не рекомендуется.
— Кама! Бью себя в грудь! — Ром немного остыл. — Три ноль в твою пользу! Признайся, Стеф, она одним ударом положила на лопатки нас обоих. Но может, она готовит и четвертый удар?
— Да. Есть и четвертый. Боюсь, Стеф, ты испортил все, если пытался восстановить мой авторитет так, как ты говоришь.
Воцарилось молчание. Микша глядел на Каму и улыбался.
— Ты кончила?
— Да.
— Ну, а сейчас, если позволите, я попробую ответить. Итак, во-первых, вы оба пытаетесь мне вдолбить, что ради спасения позиций Камы я старался укрепить Мода в убеждении о ее божественном или небесном происхождении. Я вовсе не сказал, что именно таким образом пытался восстановить твое положение. Во-вторых, хоть я и считаю, что Ром сует нос в чужие дела, я вовсе не собирался его обидеть или приуменьшить его роль в выяснении загадки происхождения Модеста. Мой разговор с Модом лишь начало! Я бы сказал, первая разведка. Просто, обдумав все, я пришел к выводу, что в данный момент будет лучше, если Ром исчезнет из поля зрения Мода. Чересчур настойчивые попытки убедить его, что он должен верить тебе, Ром, могут привести к совершенно неожиданным результатам. Я посеял бы неверие в себя самого. Ты скажешь, что это эгоизм. Может, так оно и есть. Но зачем ставить на карту все? Не лучше ли двигаться вперед постепенно? Когда я расскажу вам, как обстоит дело, вы, вероятнее всего, согласитесь со мной.
— Так говори же наконец, — нетерпеливо сказал Балич.
— Я говорил тебе, Ром, что ты заварил кашу. Однако должен тебя утешить: нет худа без добра.
— Так, значит, ты признаешь… — обрадовался Балич. — Мое лечение шоком помогло?
— Не спеши. Последствия этого шока совсем не такие, каких ты ожидал. Сдается мне, я сделал одно открытие: из нашего с Модом разговора совершенно определенно следует, что мир, в котором он — а вместе с ним и все мы — сейчас живет представляется ему миром нереальным.
— Нереальным? — вопросительно протянул Балич.
— Это мир мнимый. Все, что Мюнх видит и слышит, не существует. Все это создано добрыми или злыми силами. Какими именно, он не знает. И именно это удручает его больше всего.
— Чепуха. В его поведении нет ничего, что давало бы основания выдвинуть такую странную гипотезу. Он знает, что живет на Земле в 2034 году. Учится пользоваться автоматами, разговаривает с нами, спрашивает, старается понять, говорит, что верит нам, или пытается отрицать то, что слышит от нас. В общем ведет себя нормально. Разумеется, по-своему, но нормально. Откуда такие предположения?
— Он сказал это сам! Видимо, в приступе откровенности после такого шока.
— Сам? В какой форме?
— Мне трудно точно повторить его слова. А записать разговор я не мог. Он просил, чтобы я выключил все аппараты. Он сказал: то, что он увидел на пляже, было для него страшным потрясением, но только потому, что на мгновение ему показалось, будто это реальный мир. Это было испытание, и он считает, что справился с ним не наилучшим образом. Однако самое скверное то, что он просто не знал, как должен был поступить. В одном он убежден: это был знак, что в мыслях своих он заблуждается. Он должен побороть в себе слабость. Когда я попытался его убедить, что во всем, что он видит и слышит, нет ничего таинственного и противоестественного, он спокойно выслушал мои доказательства и сказал, что знает: именно так мы все тут и должны говорить. Потом как будто сообразил, что сделал глупость, высказав мне это, потому что спросил, можно ли ему вообще об этом говорить. Разумеется, я уверил его, что абсолютно никто не будет упрекать его за откровенность. Однако в дальнейшем он был уже осторожнее. Он только дал мне понять, что меня и тебя, Кама, считает чем-то вроде ангелов-хранителей.
— А меня посланцем ада, — саркастически докончил Ром. — Что-то не очень мне хочется в это верить.
— И все-таки это так.
Кама встала с кресла и подошла к столу. Потянулась к лежащей среди бумаг записной книжке. Раскрыла ее, потом машинально захлопнула и опять положила на стол.
— Нам пора подумать о практических выводах, — сказал Ром. — Мне кажется, дело становится безнадежным, и Гарда был прав. Без физиологической терапии об адаптации нечего и говорить.
— Ты тоже так думаешь? — обратился Микша к Каме.
Она не ответила.
— Значит, да, — сказал Микша.
Кама медленно отвернулась от окна. Минуту смотрела на Стефа, потом отрицательно покачала головой. Опять подошла к столу и взяла блокнот.
— Утром мне звонил профак Герлах из Штутгарта. Он несколько лет вел археологические работы в районе монастыря в Урбахе. Герлах предлагает привезти туда Модеста. Ему хочется проверить, в какой степени «наш» Мюнх ориентируется в топографии монастыря. Средневековый инквизитор Мюнх провел там пять лет. Правда, от строения сохранились только юго-восточное крыло и руины северного, но и этого достаточно, чтобы определить, каким объемом сведений располагает Мод. Однако, может быть, мы получим таким образом не только доказательства «за» или «против» идентификации этих двух личностей.
— А что же еще?
— Может быть, непосредственное столкновение с прошлым, реальным прошлым позволит Модесту понять, что планета, по которой он ходит, это не иллюзия, а та же самая Земля, по которой он ступал четыреста пятьдесят лет назад. Если, разумеется, он вообще тогда ходил.
IX
Микша поставил машину перед небольшим автоматизированным павильоном. До монастыря оставалось еще около двух километров. Пешеходная тропа извивалась по заросшему лесом склону холма. Урбах находился в туристическом районе класса «С», закрытом для движения всех видов транспорта.
Профак Герлах предложил что-нибудь перекусить перед тем, как идти дальше, но Мюнх лишь выпил стакан сока, быстро вышел из бара и направился к тропинке, ведущей к монастырю. Дарецкая, Герлах и Микша вынуждены были, не откладывая, последовать за ним, тем более что не трудно было заметить, как серьезно он относится к этому походу.
Поднимаясь по склону, он то опережал товарищей, то задерживался у наиболее крупных валунов, опутанных фантастически искривленными корнями деревьев. На вопросы отвечал неохотно, порой, казалось, не слыша того, что ему говорили.
Такое поведение показалось Герлаху странным.
— Он определенно притворяется, будто узнает дорогу, — заметил Герлах колко. — В действительности дорога к монастырю через лес проложена лишь в девятнадцатом веке…
Микша тут же решил проверить предположения археолога.
Он догнал Мюнха, на минуту задержавшегося у какого-то ручья, и спросил напрямик:
— Ну как? Узнаешь?
Монах взглянул на него, словно очнувшись от сна.
— Ты спрашивал?
— Я говорю, узнаешь дорогу?
Мюнх отрицательно покачал головой.
— Нет… Сначала мне казалось, что узнаю… Но нет… Теперь точно знаю! Я помню. К монастырю надо было идти прямо… в гору.
— Верно! — подтвердил Герлах. — Но ты говорил, будто что-то вспоминаешь? — подозрительно добавил он.
— Я думал, что… узнаю, но… вырос лес… Нет, раньше этой дороги не было.
Он опять ускорил шаги.
— Об этом он мог читать… Хотя бы в моем труде, — добавил, понизив голос, археолог.
— Посмотрим, что он скажет наверху.
Руины монастыря неожиданно вынырнули из-за зарослей, образующих здесь непроходимую чащу по обеим сторонам тропинки. Выщербленная стена таращила глазницы пустых оконных проемов.
Мюнх, первым увидевший руины, бросился к ним, но уже на полпути остановился. Хотя остальные догнали его, он продолжал стоять, целиком поглощенный раскрывшимся перед ним видом.
Тропинка шла вдоль стены, сворачивая в пролом.
— Узнаешь это место? — спросила Кама.
Мюнх утвердительно кивнул.
— Но врата… были… не здесь! — начал он отрывисто. — Это только калитка в сад, — он показал на пролом. — Была калитка… — добавил он. — А здесь, — он очертил в воздухе круг, — сад.
Герлах нервно потер подбородок.
— Если тут был сад, то его, вероятно, окружала какая-нибудь стена?
— Да! — подхватил Мюнх. — Была стена. Высокая…
— Ты помнишь, как она шла? — спросил Микша.
Монах осмотрелся, потом решительно подошел к сохранившемуся участку стены, неподалеку от того места, где они стояли.
— Здесь! А дальше там! — он показал в глубь леса. — Потом направо и опять к монастырю… С той стороны! Недалеко от врат.
— Не осталось никаких следов… — заметила Кама.
— Нет, — обеспокоенно повторил Мюнх. — Не знаю… А может, не здесь?… Не знаю… Не знаю… Нет! Стена была здесь! Наверняка! Я помню.
— А врата, о которых ты говоришь? Где они должны быть? — спросил археолог, внимательно глядя на монаха. — И что это за врата?
— Врата монастыря, главные, врата.
— Ну, так отведи нас к этим вратам, — сказал Герлах, обмениваясь взглядами с Микшей и Дарецкой.
Мюнх подошел к пролому и свернул в развалины. Однако в проходе между стенами он остановился, внимательно осматриваясь вокруг.
— Что тут было? — спросил археолог.
— Коридор. А тут кухня, — показал Мюнх на дверной проем, заросший кустами… — А там, — он показал на отверстие в противоположной стене, — лестница в подвалы.
— Ты читал Бергманна?
Мюнх вопросительно посмотрел на Герлаха, потом сказал:
— Не понимаю.
— Я думал, ты читал работу Бергманна: «Отчет об исследовании средневекового монастыря доминиканцев в Урбахе».
— Кто такой Бергманн?
— Историк. Он несколько лет изучал эти развалины.
— И что?
— Ничего. Он тоже предполагал, что где-то тут должен быть вход в подвалы.
— Был. Я помню. Тут была лестница. — Мюнх подошел к пролому. — Все поросло кустарником.
— Пошли дальше.
Они вышли на просторную четырехугольную площадку, окруженную галереей. Две стены лежали в руинах, две другие хорошо сохранились или были реконструированы. В центре площадки возвышался колодец с большим воротом.
— Этого здесь не было! — сказал Мюнх.
— Но это очень старый колодец, — с сомнением заметил археолог.
— Его не было. Я хорошо помню. Колодец был в саду. Недалеко ох въездных ворот.
— Слева или справа?
— Слева. Я сейчас покажу. — Модест пошел к большим окованным дверям в сохранившейся части здания. В них были прорублены другие, маленькие дверцы. Они тут же автоматически распахнулись перед Мюнхом, открывая мрачные сени.
— Если вы желаете, чтобы вас сопровождал голос гида, произносите в каждом помещении пароль «707», - донеслись из сеней тихие, но отчетливые слова.
Модест, который в этот момент как раз переступал порог, остановился, потом резко отступил,
— Кто-то что-то сказал. И открыл дверь. А никого нет. — Он беспокойно оглянулся на Каму.
— Не волнуйся. Это автомат. Машина, заменяющая экскурсовода.
— Машина… — неодобрительно повторил монах.
Они вошли в коридор. По обеим сторонам располагались двери. Однако внимание Мюнха привлекла противоположная стена, где в неглубокой нише белела слабо освещенная фигура божьей матери. Он подошел ближе, минуту стоял неподвижно, потом повернулся к товарищам. Было видно, что он чем-то глубоко взволнован.
— Где выход? — спросил он.
— Выход?
— Здесь был ход. Почему его замуровали?
— Пойдем, увидишь сам, — сказал Герлах и, взяв его за руку, слегка подтолкнул к ближайшей двери.
Профак Герлах предложил что-нибудь перекусить перед тем, как идти дальше, но Мюнх лишь выпил стакан сока, быстро вышел из бара и направился к тропинке, ведущей к монастырю. Дарецкая, Герлах и Микша вынуждены были, не откладывая, последовать за ним, тем более что не трудно было заметить, как серьезно он относится к этому походу.
Поднимаясь по склону, он то опережал товарищей, то задерживался у наиболее крупных валунов, опутанных фантастически искривленными корнями деревьев. На вопросы отвечал неохотно, порой, казалось, не слыша того, что ему говорили.
Такое поведение показалось Герлаху странным.
— Он определенно притворяется, будто узнает дорогу, — заметил Герлах колко. — В действительности дорога к монастырю через лес проложена лишь в девятнадцатом веке…
Микша тут же решил проверить предположения археолога.
Он догнал Мюнха, на минуту задержавшегося у какого-то ручья, и спросил напрямик:
— Ну как? Узнаешь?
Монах взглянул на него, словно очнувшись от сна.
— Ты спрашивал?
— Я говорю, узнаешь дорогу?
Мюнх отрицательно покачал головой.
— Нет… Сначала мне казалось, что узнаю… Но нет… Теперь точно знаю! Я помню. К монастырю надо было идти прямо… в гору.
— Верно! — подтвердил Герлах. — Но ты говорил, будто что-то вспоминаешь? — подозрительно добавил он.
— Я думал, что… узнаю, но… вырос лес… Нет, раньше этой дороги не было.
Он опять ускорил шаги.
— Об этом он мог читать… Хотя бы в моем труде, — добавил, понизив голос, археолог.
— Посмотрим, что он скажет наверху.
Руины монастыря неожиданно вынырнули из-за зарослей, образующих здесь непроходимую чащу по обеим сторонам тропинки. Выщербленная стена таращила глазницы пустых оконных проемов.
Мюнх, первым увидевший руины, бросился к ним, но уже на полпути остановился. Хотя остальные догнали его, он продолжал стоять, целиком поглощенный раскрывшимся перед ним видом.
Тропинка шла вдоль стены, сворачивая в пролом.
— Узнаешь это место? — спросила Кама.
Мюнх утвердительно кивнул.
— Но врата… были… не здесь! — начал он отрывисто. — Это только калитка в сад, — он показал на пролом. — Была калитка… — добавил он. — А здесь, — он очертил в воздухе круг, — сад.
Герлах нервно потер подбородок.
— Если тут был сад, то его, вероятно, окружала какая-нибудь стена?
— Да! — подхватил Мюнх. — Была стена. Высокая…
— Ты помнишь, как она шла? — спросил Микша.
Монах осмотрелся, потом решительно подошел к сохранившемуся участку стены, неподалеку от того места, где они стояли.
— Здесь! А дальше там! — он показал в глубь леса. — Потом направо и опять к монастырю… С той стороны! Недалеко от врат.
— Не осталось никаких следов… — заметила Кама.
— Нет, — обеспокоенно повторил Мюнх. — Не знаю… А может, не здесь?… Не знаю… Не знаю… Нет! Стена была здесь! Наверняка! Я помню.
— А врата, о которых ты говоришь? Где они должны быть? — спросил археолог, внимательно глядя на монаха. — И что это за врата?
— Врата монастыря, главные, врата.
— Ну, так отведи нас к этим вратам, — сказал Герлах, обмениваясь взглядами с Микшей и Дарецкой.
Мюнх подошел к пролому и свернул в развалины. Однако в проходе между стенами он остановился, внимательно осматриваясь вокруг.
— Что тут было? — спросил археолог.
— Коридор. А тут кухня, — показал Мюнх на дверной проем, заросший кустами… — А там, — он показал на отверстие в противоположной стене, — лестница в подвалы.
— Ты читал Бергманна?
Мюнх вопросительно посмотрел на Герлаха, потом сказал:
— Не понимаю.
— Я думал, ты читал работу Бергманна: «Отчет об исследовании средневекового монастыря доминиканцев в Урбахе».
— Кто такой Бергманн?
— Историк. Он несколько лет изучал эти развалины.
— И что?
— Ничего. Он тоже предполагал, что где-то тут должен быть вход в подвалы.
— Был. Я помню. Тут была лестница. — Мюнх подошел к пролому. — Все поросло кустарником.
— Пошли дальше.
Они вышли на просторную четырехугольную площадку, окруженную галереей. Две стены лежали в руинах, две другие хорошо сохранились или были реконструированы. В центре площадки возвышался колодец с большим воротом.
— Этого здесь не было! — сказал Мюнх.
— Но это очень старый колодец, — с сомнением заметил археолог.
— Его не было. Я хорошо помню. Колодец был в саду. Недалеко ох въездных ворот.
— Слева или справа?
— Слева. Я сейчас покажу. — Модест пошел к большим окованным дверям в сохранившейся части здания. В них были прорублены другие, маленькие дверцы. Они тут же автоматически распахнулись перед Мюнхом, открывая мрачные сени.
— Если вы желаете, чтобы вас сопровождал голос гида, произносите в каждом помещении пароль «707», - донеслись из сеней тихие, но отчетливые слова.
Модест, который в этот момент как раз переступал порог, остановился, потом резко отступил,
— Кто-то что-то сказал. И открыл дверь. А никого нет. — Он беспокойно оглянулся на Каму.
— Не волнуйся. Это автомат. Машина, заменяющая экскурсовода.
— Машина… — неодобрительно повторил монах.
Они вошли в коридор. По обеим сторонам располагались двери. Однако внимание Мюнха привлекла противоположная стена, где в неглубокой нише белела слабо освещенная фигура божьей матери. Он подошел ближе, минуту стоял неподвижно, потом повернулся к товарищам. Было видно, что он чем-то глубоко взволнован.
— Где выход? — спросил он.
— Выход?
— Здесь был ход. Почему его замуровали?
— Пойдем, увидишь сам, — сказал Герлах и, взяв его за руку, слегка подтолкнул к ближайшей двери.