– Я люблю тебя, – сказала она, – никогда по-настоящему не знала, что это значит. А теперь знаю.
Она посмотрела на него, опустила голову. Прядь волос упала ей на лицо. Элис закинула её за ухо привычным движением, делающим её такой юной, искренней и ранимой.
Эбботт погладил её по шее. Она склонила голову набок, прижавшись к его руке – тёплой, сухой и нежной.
Что хорошо в станции Ватерлоо – она не меняется никогда. Всегда такая же – большая, гулкая и грязная. Даже музыка из динамиков та же – времён войны. Или так казалось Ричарду Эбботту.
Он намеревался оставить чемоданчик в подземке, но обнаружил ячейки закрытыми и без ключей – скорее всего против террористов. Встревожился – а если закрыта и камера хранения? Впрочем, беспокоиться не стоило, с ней всё было нормально. Стояла на том же углу напротив платформ 1 и 2, между шеренгой телефонных будок и мужским туалетом, знаменитым своей коллекцией граффити. Внимательно понаблюдал: содержимым багажа никто не интересовался.
Неподалёку угрюмо опирался на метлу седоусый дворник. Эбботт заговорил с ним и незаметно перевёл разговор на недавние угрозы терактов.
– Никто ничего не проверяет. У них и своих дел по горло. Будут ещё нос совать в каждую сумку – вообще отсюда не вылезут.
Эбботт согласился, что да, точно не вылезут, и встал в очередь. Усталый клерк окинул чемоданчик вялым взглядом и уже через несколько минут Эбботт выходил с квитанцией в руке.
Это было три дня назад. Теперь здесь, за раздвижной дверью поджидал сержант Клиффорд – с чисто кошачьим терпением. Он был надёжно скрыт от посетителей, а сам мог оказаться на перроне в секунды.
При сержанте был его собственный специальный пистолет – Ремингтон XP-100 в собственной специальной кобуре. Пистолет этот больше смахивал на небольшое ружьё – со своим продольно скользящим затвором, центральным боем и десятидюймовым стволом. С такими спецификациями и такой длиной ствола он задумывался, как спортивно-охотничий, но создатели, похоже, подумали и об убийцах (в качестве потенциальных пользователей). Потому как винтовочный патрон Файерболл 0.221, под который он создавался, даёт начальную скорость выше, чем у любого другого пистолета в мире.
Ремингтон был моделью однозарядной, но Клиффорду большего и не требовалось, особенно если цель двигалась. Если его реакция и меткость при стрельбе по движущимся мишеням и отличались от абсолютных, то ненамного.
Снаружи, у входа, подпирали стенку двое юных хиппи. Один в широкополой шляпе, драном свитере и при чётках, на втором – длинноволосом – забитая в потрёпанные джинсы рубашка расцветок флауэр-пауэр.
Вид у обоих был усталый и нерадостный. Каждый мог видеть, что всех перспектив на обозримое будущее для них – покуривать под стенкой. Двое были теми самыми бойцами из Спецотдела, которых просил Клинффорд.
Третий – Эшби, высокий, тощий с чахоточным лицом, восседал на одной из скамеек напротив камеры хранения. Чёрный костюм, чёрный галстук и томик карманной Библии, куда он время от времени косился, делали его похожим на одного из этих проповедников из южных штатов, равно готовых спасать души и совращать женщин.
В конторку клерка встроили кнопку, которую тот мог нажать ногой – сигнал для Клиффорда и остальных.
План был простым и казался вполне дуракоупорным. Всё, что требовалось – подождать, пока рыбка клюнет, потом подсекать.
Клюнуло в тот же день. У конторки как раз образовалась небольшая толпа – человек семь-восемь. В том числе два здоровенных и шумных мужика в изрядном подпитии. Толпа планом предусматривалась, пьяные амбалы – нет.
Квитанции были у всех, но по-настоящему клерк видел только одну – у человека, смахивавшего на бродягу – в своей продранной шляпе, надвинутой на глаза и в длинном ветхом плаще. Этой квитанции клерк ждал весь день. Изо всех сил он нажал на кнопку.
Двое из Спецотдела ввалились в дверь и стали протискиваться к конторке. Один из них попытался оттеснить с дороги большего из амбалов.
– Ты кого толкаешь, хиппи недоделанный? – рявкнул тот и одним ударом послал обидчика в нокаут.
Второй боец добрался до конторки, где надрывался клерк: «Это он, это он!».
Прежде чем боец успел что-то предпринять, бродяга своротил с конторки кассовый аппарат и обрушил на него, сокрушая нос и скулу. Боец осел на пол, в глазах медленно гасло изумление.
Секундами позже подоспели Эшби с Клиффордом и попытались прорваться к бродяге.
Амбал заорал: «Четверо на одного, да?! Мочи козлов!». Клиффорд поймал его на замахе, крепко ухватил за лацканы и ударил головой в лицо. Пьяный рухнул, Клиффорд перешагнул через него как раз в тот момент, когда бродяга вывернулся из рук Эшби и кинулся к выходу.
Эшби бросился было за ним, но Клиффорд закричал:
– Оставь его! Оставь!
Он опустился на колено, выхватил Ремингтон, перехватил для устойчивости второй рукой, выдохнул и выжал спусковой крючок – всё одним слитным движением.
Бродягу, бывшего уже ярдах в десяти от выхода, вдруг подбросило фута на два в воздух, перевернуло и он рухнул навзничь – прямо рядом с плакатом: «Голубей не кормить». Невидящие глаза смотрели куда-то под потолок.
Файерболл 0.221 снёс два шейных позвонка и вышел через горло. К тому моменту, когда до тела добрались, оно уже плавало в луже крови – неожиданно большой и увеличивающейся.
– Гос-споди, – выдохнул Клиффорд, сам не узнавая своего голоса.
Он убил не того.
Она была полногрудой, худой, с кожей, темнее, чем у Кироте (темнее ночи), с высокими африканскими скулами и профилем Нефертити. Он называл её Дженни. Настоящее её имя больше смахивало на икающее «Йенни», произнесённое пьянным немецким матросом.
Она искупала его, накормила, дала приют и выходила.
Остальной бидонвиль полагал, что он её сутенёр, и это изрядно раздражало тех, кто считал, что сутенёру непременно полагается быть чёрным.
В конце концов какой-то патриот попытался исправить положение при помощи ножа. Но в тот момент, когда он перешагивал порог трактира, ему сделали ему подсечку, а потом уронили на голову тяжёлый глиняный горшок. Посетители затолкали тело под стол и вернулись к прерваным занятиям. Время от времени патриоту лили на голову пиво, пытаясь привести в чувство. Тот не реагировал, и Эбботт решил, что он мёртв. Позже, заглянув под стол, он обнаружил, что тело удалилось.
В меню имелось два напитка: маисовое пиво и мутный бесцветный самогон, с обжигающим вкусом туалетного дезинфектанта и привкусом креозота. От самогона Эбботта тошнило и он перешёл на пиво. Пиво оказалось неожиданно крепким. Эбботт не чувствовал хмеля, пока не попытался привстать. Пришлось долго отсиживаться, ожидая, пока снова начнут слушаться ноги.
Трактир был тесным, жарким и скверно освещался светом коптящей парафиновой лампы.Вонь стояла неописуемая и в какой-то момент он решил, что с него достаточно. Снаружи стояла ночь – тёплая, тёмная и полная звёзд.
– Господи! Ночь тёмная, ты тоже. Не заметил.
Они стояли там, пока глаза не привыкли к темноте. Но даже так разглядеть можно было только горбатые силуэты хижин в бледном свете звёзд. Повсюду лежали длинные тени. На свежем воздухе Эбботта снова развезло, и он опёрся на плечо Дженни.
От неё пахло теплом и мускусом. Интересно, какая она в постели? Интересно ещё, не прячется ли в одной из длинных теней патриот с ножом? Его не в первый раз пытались зарезать в этом бидонвиле – алкоголь здесь был и источником радости, и причиной большинства драк.
Риск получить нож промеж рёбер – за пиво или женщину – конечно существовал, зато выдавать его полиции никто не собирался.
Это радовало. С ножами он мог разобраться и сам.
16.
Она посмотрела на него, опустила голову. Прядь волос упала ей на лицо. Элис закинула её за ухо привычным движением, делающим её такой юной, искренней и ранимой.
Эбботт погладил её по шее. Она склонила голову набок, прижавшись к его руке – тёплой, сухой и нежной.
Что хорошо в станции Ватерлоо – она не меняется никогда. Всегда такая же – большая, гулкая и грязная. Даже музыка из динамиков та же – времён войны. Или так казалось Ричарду Эбботту.
Он намеревался оставить чемоданчик в подземке, но обнаружил ячейки закрытыми и без ключей – скорее всего против террористов. Встревожился – а если закрыта и камера хранения? Впрочем, беспокоиться не стоило, с ней всё было нормально. Стояла на том же углу напротив платформ 1 и 2, между шеренгой телефонных будок и мужским туалетом, знаменитым своей коллекцией граффити. Внимательно понаблюдал: содержимым багажа никто не интересовался.
Неподалёку угрюмо опирался на метлу седоусый дворник. Эбботт заговорил с ним и незаметно перевёл разговор на недавние угрозы терактов.
– Никто ничего не проверяет. У них и своих дел по горло. Будут ещё нос совать в каждую сумку – вообще отсюда не вылезут.
Эбботт согласился, что да, точно не вылезут, и встал в очередь. Усталый клерк окинул чемоданчик вялым взглядом и уже через несколько минут Эбботт выходил с квитанцией в руке.
Это было три дня назад. Теперь здесь, за раздвижной дверью поджидал сержант Клиффорд – с чисто кошачьим терпением. Он был надёжно скрыт от посетителей, а сам мог оказаться на перроне в секунды.
При сержанте был его собственный специальный пистолет – Ремингтон XP-100 в собственной специальной кобуре. Пистолет этот больше смахивал на небольшое ружьё – со своим продольно скользящим затвором, центральным боем и десятидюймовым стволом. С такими спецификациями и такой длиной ствола он задумывался, как спортивно-охотничий, но создатели, похоже, подумали и об убийцах (в качестве потенциальных пользователей). Потому как винтовочный патрон Файерболл 0.221, под который он создавался, даёт начальную скорость выше, чем у любого другого пистолета в мире.
Ремингтон был моделью однозарядной, но Клиффорду большего и не требовалось, особенно если цель двигалась. Если его реакция и меткость при стрельбе по движущимся мишеням и отличались от абсолютных, то ненамного.
Снаружи, у входа, подпирали стенку двое юных хиппи. Один в широкополой шляпе, драном свитере и при чётках, на втором – длинноволосом – забитая в потрёпанные джинсы рубашка расцветок флауэр-пауэр.
Вид у обоих был усталый и нерадостный. Каждый мог видеть, что всех перспектив на обозримое будущее для них – покуривать под стенкой. Двое были теми самыми бойцами из Спецотдела, которых просил Клинффорд.
Третий – Эшби, высокий, тощий с чахоточным лицом, восседал на одной из скамеек напротив камеры хранения. Чёрный костюм, чёрный галстук и томик карманной Библии, куда он время от времени косился, делали его похожим на одного из этих проповедников из южных штатов, равно готовых спасать души и совращать женщин.
В конторку клерка встроили кнопку, которую тот мог нажать ногой – сигнал для Клиффорда и остальных.
План был простым и казался вполне дуракоупорным. Всё, что требовалось – подождать, пока рыбка клюнет, потом подсекать.
Клюнуло в тот же день. У конторки как раз образовалась небольшая толпа – человек семь-восемь. В том числе два здоровенных и шумных мужика в изрядном подпитии. Толпа планом предусматривалась, пьяные амбалы – нет.
Квитанции были у всех, но по-настоящему клерк видел только одну – у человека, смахивавшего на бродягу – в своей продранной шляпе, надвинутой на глаза и в длинном ветхом плаще. Этой квитанции клерк ждал весь день. Изо всех сил он нажал на кнопку.
Двое из Спецотдела ввалились в дверь и стали протискиваться к конторке. Один из них попытался оттеснить с дороги большего из амбалов.
– Ты кого толкаешь, хиппи недоделанный? – рявкнул тот и одним ударом послал обидчика в нокаут.
Второй боец добрался до конторки, где надрывался клерк: «Это он, это он!».
Прежде чем боец успел что-то предпринять, бродяга своротил с конторки кассовый аппарат и обрушил на него, сокрушая нос и скулу. Боец осел на пол, в глазах медленно гасло изумление.
Секундами позже подоспели Эшби с Клиффордом и попытались прорваться к бродяге.
Амбал заорал: «Четверо на одного, да?! Мочи козлов!». Клиффорд поймал его на замахе, крепко ухватил за лацканы и ударил головой в лицо. Пьяный рухнул, Клиффорд перешагнул через него как раз в тот момент, когда бродяга вывернулся из рук Эшби и кинулся к выходу.
Эшби бросился было за ним, но Клиффорд закричал:
– Оставь его! Оставь!
Он опустился на колено, выхватил Ремингтон, перехватил для устойчивости второй рукой, выдохнул и выжал спусковой крючок – всё одним слитным движением.
Бродягу, бывшего уже ярдах в десяти от выхода, вдруг подбросило фута на два в воздух, перевернуло и он рухнул навзничь – прямо рядом с плакатом: «Голубей не кормить». Невидящие глаза смотрели куда-то под потолок.
Файерболл 0.221 снёс два шейных позвонка и вышел через горло. К тому моменту, когда до тела добрались, оно уже плавало в луже крови – неожиданно большой и увеличивающейся.
– Гос-споди, – выдохнул Клиффорд, сам не узнавая своего голоса.
Он убил не того.
* * *
Она была полногрудой, худой, с кожей, темнее, чем у Кироте (темнее ночи), с высокими африканскими скулами и профилем Нефертити. Он называл её Дженни. Настоящее её имя больше смахивало на икающее «Йенни», произнесённое пьянным немецким матросом.
Она искупала его, накормила, дала приют и выходила.
Остальной бидонвиль полагал, что он её сутенёр, и это изрядно раздражало тех, кто считал, что сутенёру непременно полагается быть чёрным.
В конце концов какой-то патриот попытался исправить положение при помощи ножа. Но в тот момент, когда он перешагивал порог трактира, ему сделали ему подсечку, а потом уронили на голову тяжёлый глиняный горшок. Посетители затолкали тело под стол и вернулись к прерваным занятиям. Время от времени патриоту лили на голову пиво, пытаясь привести в чувство. Тот не реагировал, и Эбботт решил, что он мёртв. Позже, заглянув под стол, он обнаружил, что тело удалилось.
В меню имелось два напитка: маисовое пиво и мутный бесцветный самогон, с обжигающим вкусом туалетного дезинфектанта и привкусом креозота. От самогона Эбботта тошнило и он перешёл на пиво. Пиво оказалось неожиданно крепким. Эбботт не чувствовал хмеля, пока не попытался привстать. Пришлось долго отсиживаться, ожидая, пока снова начнут слушаться ноги.
Трактир был тесным, жарким и скверно освещался светом коптящей парафиновой лампы.Вонь стояла неописуемая и в какой-то момент он решил, что с него достаточно. Снаружи стояла ночь – тёплая, тёмная и полная звёзд.
– Господи! Ночь тёмная, ты тоже. Не заметил.
Они стояли там, пока глаза не привыкли к темноте. Но даже так разглядеть можно было только горбатые силуэты хижин в бледном свете звёзд. Повсюду лежали длинные тени. На свежем воздухе Эбботта снова развезло, и он опёрся на плечо Дженни.
От неё пахло теплом и мускусом. Интересно, какая она в постели? Интересно ещё, не прячется ли в одной из длинных теней патриот с ножом? Его не в первый раз пытались зарезать в этом бидонвиле – алкоголь здесь был и источником радости, и причиной большинства драк.
Риск получить нож промеж рёбер – за пиво или женщину – конечно существовал, зато выдавать его полиции никто не собирался.
Это радовало. С ножами он мог разобраться и сам.
16.
На Шеппарда Фрэнк Смит наткнулся через час в Скотленд-Ярде. Смит как раз сделал в пресс-центре заявление для вечерних и воскресных газет и заканчивал объясняться с Контролером (тот находился на своей яхте в Соленте и выходил на связь по радиотелефону) и министром (дома, в Белгравии). Оба нервничали.
– Господи всемогущий, – сказал Контролер, – неужто нельзя мне на пять минут отлучиться, чтобы что-то не пошло вразнос?
Смит успокоил его, указав, что вразнос пошло бы по-любому, безотносительно к его участию. Потом зачитал ему заявление для прессы. Там говорилось, что погибший был боевиком ИРА, намеревавшимся забрать оставленное в камере хранения оружие, при попытке задержания оказал сопротивление и был убит. Из соображений безопасности раскрытие подробностей происшествия на этом этапе нежелательно.
Газеты пошумят пару дней и забудут. ИРА разумеется будет всё отрицать, но кто верит ИРА? К тому же он вполне мог быть членом одной из отколовшихся групп.
Контролер хмыкнул. Считает ли Смит, что ему, Контролеру надлежит вернуться и провести расследование? Смит не считал. Он полагал, что Контролер может оставаться на месте и наслаждаться гонками. Он сам расследует происшествие должным образом и доложит в понедельник.
Министра Смит успокоил, сказав примерно то же самое, но без подробностей, добавив в заключение: «Оставьте это профессионалам и не беспокойтесь». Беспокоил министра не сам труп и не то, как он таковым стал, а возможные последствия этой истории для него и его политической карьеры. В конце концов он не был знаком с покойником. Это был всего лишь покойник. Даже не избиратель, притом.
Министр чувствовал, что находится на переломном этапе своей карьеры (Он называл его «водоразделом»). Левое крыло партии было недовольно премьером, и собиралось добиваться его отставки. Министр левым нравился и рассматривался ими, как вероятный преемник. С другой стороны, он пользовался и поддержкой премьера – иначе тот не взял бы его в Кабинет. Рано или поздно придётся слезть с уютного забора и присоединиться к одной из группировок. Министр отчаянно пытался угадать, к какой. Меньше всего ему сейчас нужны были скандалы и провалы – особенно в сфере обеспечения безопасности.
Смит заверил его, что неприятностей не предвидится, а если и предвидятся, то небольшие, и вообще всегда можно найти козла отпущения. Последнего Смит вслух не говорил, упомянув полунамёком. Намёки министр понимал очень хорошо. Настолько, что решил проведать умирающую жену.
Закончив с ним, Смит взялся за расследование.
– Ну хорошо, так как, чёрт побери, Клиффорд мог так напортачить?
– Он не портачил, – за своих людей Шеппард всегда стоял до последнего.
– Застрелить не того человека – как тогда это называется?
– У него не было выбора. Вопрос секунд. В конце концов, если б это оказался Эбботт мы бы только порадовались.
– Предполагалось, что он будет знать, Эбботт это, или не Эбботт. Предполагалось, что перед тем, как начинать пальбу, он его опознает. Для того и посылали Клиффорда, так?
Шеппард объяснил, что Клиффорд видел того человека только со спины, что человек закрывал лицо и переоделся бродягой – маскировка, которой Эбботт пользовался всего пару дней назад.
– Чтобы застрелить человека, этого недостаточно.
– Ещё одно – его реакция. Послушайте, если вы хватаете обычного человека с улицы, он пугается, теряется, начинает протестовать. Но реагировать,как тот парень не станет. Реагировать? Да он просто взорвался. Вроде грёбаного вулкана.
Он тряхнул головой.
– С точки зрения Клиффорда это должен был быть Эбботт.
– Увы, не был, – Смит вздохнул, – Подозреваю, что это – один из драчливых бомжей с которыми мы познакомились той ночью.
– Но почему он послал вместо себя другого? Что его насторожило?
– Сообщение о бомбе на Юстон-стейшен.
– И что?
– Скорее всего, он предположил, что начнутся проверки в камерах хранения других станций. С металлоискателями или что-то в этом духе. Вот так он и работает. А может просто лишняя мера предосторожности… «Избыточная защита», как он выражается. Шахматный термин, кажется.
Шеппард поразмыслил секунду.
– Тогда Эбботт был там и всё видел.
Смит кивнул.
– И удрал, как только всё пошло не так.
– Стрельбы он наверное не предполагал. Думал, того человека просто арестуют и выпустят в участке, как только всё выяснится.
Смит с Шеппардом были правы. Эбботт наблюдал, прислонившись к автомату «Нестле» – наверху лестницы, ведущей на Ватерлоо-роуд.
Увидев пистолет Клиффорда, он выхватил свой и взял его на прицел. Но откуда-то появились девушка со старушкой и перекрыли ему линию огня. А потом Клиффорд выстрелил и бомж полетел на пол.
Эбботт убрал пистолет в кобуру и стал спускаться. Потом заметил мужчину, с открытым ртом уставившегося на него.
– Вы на автобус? – спросил Эбботт.
– Э-э, да, – выдавил тот, – на этот, э-э, как его, шестьдесять восьмой.
Цветом прохожий уже сравнялся с побелкой.
– Пройдусь с вами, – предложил Эбботт.
Прохожий сглотнул и кивнул. Они спустились, повернули направо и вышли со станции. Прохожий не издавал ни звука, он даже не смотрел на него. Его трясло.
– Всё, что от вас требуется, – мягко сказал Эбботт, – это сесть на автобус и уехать.
Шестьдесять восьмой подошёл почти сразу.
– Вот и всё. Вы ведь везунчик? На скачках играть не пробовали?
Прохожий поспешно поднялся на автобус, чуть не споткнувшись. Эбботт проводил его взглядом. Мужчина сидел неподвижно, будто примёрзнув к сиденью.
– Билеты, пожалуйста, – обратился к нему кондуктор.
Мужчина невидящим взглядом смотрел перед собой.
– Билеты, пожалуйста, – кондуктор наклонился поближе.
– Тот человек…у него пистолет, – глаза мужчины наконец сфокусировались, – Говорю вам, у него пистолет. И глаза вот такие.
– Слушай, парень, мне некогда, – кротко сказал кондуктор, – Куда тебе надо?
– Не знаю, – мужчина снова и снова переживал приключение своей жизни. Проза жизни меркла на фоне героических фантазий. Позже он пойдёт в полицию с неточной и искажённой историей.
Эбботт тоже не знал, куда идти. Возвращаться не хотелось, требовалось развеяться. Мозгу, как перегрузившемуся компьютеру, требовалась пустая программа.
Взял такси до Эрлс-Корт. Там всегда бывают какие-нибудь выставки. Подойдёт любая.
…Место казалось неживым, закрытым и перегороженным. Казалось, всё здесь вымерло уже несколько лет назад.
Он не спеша вышёл на Олд-Бромптон-роуд, прошёлся до Лилли-роуд и оказался перед Вест-Сентер-отелем. Там ему удалось найти идеальное развлечение, свою идеальную пустую программу: шахматный конгресс.
В Англии в шахматы играют в условиях, приближённых к спартанским. Тут условия были почти роскошными. Под конгресс отвели три огромных помещения. В одном проходил турнир гроссмейстеров, в другом – открытый турнир. В третьем были установлены демонстрационные доски, где игру гроссмейстеров комментировали мастера и просто сильные игроки. Эбботт направился именно туда. Он устроился в кресле и скоро потерялся среди проходных пешек, слабых клеток, угроз слоном в варианте дракона и прочих тонкостей игры, которую Чандлер называл самым большим пожирателем человеческого интеллекта после рекламного бизнеса.
По странному совпадению на тот же конгресс занесло и министра. Благое намерение навестить жену отправилось обычным путём благих намерений, как только он оказался в палате. Уже через пару минут он пытался найти благовидный повод, чтобы сбежать из этой пропахшей цветами и смертью комнаты с белыми стенами.
У чёрной красотки спектакль в пять, но если зайти к ней в без четверти четыре…или даже к четырём, можно успеть… Даже в полпятого…Её выход во втором акте…может приехать в театр не раньше пяти… Тут до него дошло, что жена обращается к нему.
– Побудь со мной, – попросила она сжимая его руку. Голос её был слабым, ладонь – холодной и влажной, – Не оставляй меня.
– Разумеется, не оставлю. Разумеется. Вот только должен на шахматный конгресс заглянуть. Ну тот, в Фалхэме.
– Не иди.
– Но я дал слово. И это мои избиратели. Давай так – выйду на полчаса – и сразу обратно.
– Останься. Пожалуйста.
Она внезапно ощутила приближение смерти. Смерть была уже здесь, в этой комнате, она знала это. Чувствовала её присутствие, хоть и не могла видеть. И не ветер шевелил занавеску – за нею пряталась смерть. Она не увидит её, смерть не покажется просто так. Смерть будет ждать, пока она не заснёт, потом выйдет и унесёт с собой на крыльях тьмы.
Но пока она не спит, пока держится за руку мужа, пока говорит с ним, смерть не посмеет показаться. Пока она не спит, смерть так и будет сидеть за занавеской. Накатывала сонливость, но она крепче держалась за руку мужа и возвращалась в реальность.
– Я ненадолго, обещаю.
– Она не посмеет вылезти, пока ты со мной.
– Кто не посмеет?
– Она. Видишь, занавески?… Она не хочет ждать.
Бредит. Он погладил её по руке.
– Скоро буду, – обещал он, осторожно высвобождая руку.
На глаза ей навернулись слёзы. В последнее время она очень ослабела, часто плакала, так что особого внимания он не обратил.
– Не уходи, – прошептала она, – Пожалуйста.
В Фалхэме министр был в полпятого. Позвонил. Постучал в дверь. Никого. Вздохнул. Ладно, положим он и не особо надеялся застать её. И что теперь? Возвращаться не хотелось. В конце концов, можно и вправду сходить на этот конгресс. Шахматы министр не любил, все его познания в этой области сводились к тому, как переставляют фишки, однако ж всё лучше, чем возвращаться в больницу.
Он припарковался в подземном гараже, поднялся на конгресс, где его приветствовали организаторы. Понаблюдав пару минут за игрой гроссмейстеров, он перешёл в демонстрационный зал и сел слушать комментарии экспертов, ни слова из них не понимая.
– Очень хорошо, – похвалил он, – Весьма впечатляет.
Эбботт сидел в том же зале, но не замечал министра, а министр не замечал его. Если б не это, они бы непременно узнали друг друга.
Потом министра пригласили в офис менеджера выпить шампанского. По дороге он доброжелательно улыбался десяткам людей, которых, насколько ему помнилось, видел впервые. Рассеянно погладил по голове попавшегося ему карлика, приняв его за ребёнка.
В офисе он был оживлён, много и убеждённо говорил ни о чём, а два больших бокала в высшей степени сухого и в высшей степени недурного шампанского определённо подняли настроение. После уместного перерыва и уместных протестов, он согласился на третий бокал.
На обратном пути министр чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Если повезёт, и, если жена уже спит – сегодняшний сеанс ужасной палаты можно считать законченным. Не повезло (или всё-таки?). Жена не спала. Она умерла.
Это было шоком. Он ждал её смерти уже несколько недель, и всё равно она оказалась для него шоком. Большим, чем он себе представлял. Он почувствовал себя слабым и разбитым. Доктор предложил ему успокоительное, министр отказался (самое то: смешивать седативные с алкоголем) и поехал домой.
Дом казался опустевшим. Он был таким ещё с тех пор, как жена легла в больницу. Но теперь она уже не вернётся, и это придавало пустоте новое измерение. Квартира была пустой и, удивительное дело, гулкой. Повсюду висели ковры, тяжёлые занавеси – и всё равно казалось, что любой звук отдаётся эхом в углах.
Что ж, теперь он свободный человек – впервые за двадцать лет. Министр посмотрел в зеркало. «Теперь ты свободный человек».
Но чувствовал он себя не свободным – одиноким. Странно, но ему не хватало её. Впрочем, этого следовало ожидать. Проживи двадцать лет с собакой – тебе её тоже будет не хватать. А жену он любил – в той мере, в какой вообще мог любить кого-либо, кроме себя. В какой-то момент сентиментальности он даже пожалел, что так и не смог стать ей хорошим мужем.
В десять надо будет заехать за чёрной красоткой. Придётся, разумеется, соблюдать осторожность. Если пойдут слухи… Люди этого не поймут.
Николая Николаевича Нежметдинова, руководителя русской делегации, Нджала встречал водкой и распростёртыми объятиями. Первые полчаса беседа велась вокруг выпивки и женщин – двух тем, как знал Нджала, особенно близких сердцу Николая Николаевича. Чего он не знал – так это того, что для Николая Николаевича и то, и другое было лишь компенсацией за скорбь нашего всё более скорбного мира – и в то же время частью этой мировой скорби. Это была очень русская мысль, для Нджалы, при всей своей проницательности, непостижимая.
Николай Николаевич улыбался, слушал, издавая время от времени подобающие междометия и терпеливо ждал, когда Нджала перейдёт к делу. Формально являясь руководителем торговой делегации, Николай Николаевич имел весьма скромные познания в торговле и весьма обширные – в области вооружений. А Нджале требовалось оружие – вроде новейших зенитно-ракетных комплексов и тактических ядерных боеприпасов.
Нджала как раз находился в состоянии хорошо продуманного пограничного конфликта с соседом, страну которого собирался завоевать. В дальней перспективе планнировалось завоевание всех сопредельных стран с последующим провозглашением Федеральных Штатов Западной Африки – с собою в роли президента. В свою очередь и это было только частью ещё более амбициозного проекта, имевшего целью покорение Центральной, а впоследствие и Южной Африки – и, в конечном счёте – власть над всем континентом. И если русские будут и дальше снабжать его оружием и инструкторами, то они могут расчитывать не просто на зацепку – на постоянное базирование в Африке. В масштабах, на которые они не надеялись в самых смелых имперских мечтах.
Китайское влияние сократится до клочка земли где-нибудь в Танзании. С находящимися под русским контролем объединённой Чёрной Африкой и Ближним Востоком, и Средиземным морем, превратившимся в что-то вроде русского внутреннего моря, Россия превращается в сильнейшую мировую державу.
Николай Николаевич, слышавший всё это уже не раз, улыбнулся своей грустной русской улыбкой и заметил, что на пути к контролю над Ближним Востоком существует ещё несколько проблем. Одна из которых называется Израиль.
Израиль Нджала отмёл пренебрежительным жестом. Вот так Израиль будет сметён в море совместным ударом Объединённой Африки и Объединённой Арабской республики.
Николай Николаевич обратил внимание на то, что Объединённая Арабская республике ещё очень далека от объединения. А Чёрная Африка – ещё дальше.
– Верно, – ответил Нджала, – но помогите мне сейчас, и я сделаю всё необходимое. И через два или три года переговоры и военная сила сделают меня президентом Западно-Африканской Федерации.
– Либо покойником.
Нджала пожал плечами.
– Профессиональный риск любого африканского лидера. Но кроме необыкновенной живучести мне понадобится ваша помощь.
– Вы будете получать её в ограниченном количестве – пока не докажете, что способны осуществить ваши планы. И выполнять обещания. Последнее особенно важно.
– Разумеется, я буду выполнять. Если нет – вы можете сорвать мои планы. Мы зависим друг от друга, разве вам это не понятно?
– Да, нам это понятно. А вам? – он грустно улыбнулся, – А если в какой-то момент – скажем, оказавшись президентом этой Африканской Федерации, вы вдруг решите, что способны обойтись без нас?
– Вы недооцениваете меня. Это будет глупо и недальновидно. Мои планы накрепко завязаны на Советском Союзе. Я не из тех арабских лидеров, которым кажется, что они могут использовать Советский Союз – ничего не давая взамен.
Он сделал паузу, наклонился вперёд и тяжело посмотрел на Николая Николаевича.
– Я верю, что нас связывают общие интересы. Верю, что вы можете помочь мне обрести власть над Африкой. Верю, что вы поможете удержать эту власть. Я знаю, что не смогу обойтись без вас. И ещё я знаю, что вы не сможете обойтись без меня – если собираетесь включить Африку в сферу ваших интересов.
Николай Николаевич кивнул:
– Я внимательно выслушал вас, и ваши предложения мне нравятся, но я не уверен, что могу безоговорочно доверять вам, – он предстерегающе поднял руку, – Пожалуйста, поймите меня правильно, я не хочу показаться грубым. Сегодня люди говорят одно и они честно верят в это. Потом обстоятельства меняются и люди верят во что-то другое.
– Разумеется, никто не может предвидеть, что ждёт его в будущем. Исходить следует из того, что мы имеем сегодня. А сегодня мы имеем общность интересов. И от союза с вами я только выиграю.
– На сегодняшний день вы в союзе с англичанами.
– Временная мера. Просто продаю им нефть, пока держатся цены.
– И уран.
– К сожалению, это одно из условий сделки. Как бы то ни было, контракт заключён на три года. Как только они начнут добывать нефть в море, им вряд ли понадобится наша. В любом случае, они её не получат. И урана тоже.
Он улыбнулся, продемонстрировав большие белые зубы.
– И тогда мы ваши.
Николай Николаевич видел резон в его доводах, но всё ещё пребывал в сомнениях. Русские всегда пребывают в сомнениях, даже по отношению к самим себе. Национальный недуг – коллективная паранойя – делает их исключительными шахматистами, но в сфере дипломатии ведёт к излишним предосторожностям и обострённым реакциям.
Впрочем, у них были основания не доверять Нджале – скользкому, как свинья из лужи. Они не сомневались, что обретя власть, Нджала первым делом постарается выйти из-под их контроля, при этом не портя отношений. Нджале требовалась власть, не ограниченная чьим-либо влиянием. Это была игра, в которую русские играли и ранее – с неизменным успехом. Правда, противник им на сей раз попался тоже незаурядный, настоящий эксперт в области грязных игр.
– Господи всемогущий, – сказал Контролер, – неужто нельзя мне на пять минут отлучиться, чтобы что-то не пошло вразнос?
Смит успокоил его, указав, что вразнос пошло бы по-любому, безотносительно к его участию. Потом зачитал ему заявление для прессы. Там говорилось, что погибший был боевиком ИРА, намеревавшимся забрать оставленное в камере хранения оружие, при попытке задержания оказал сопротивление и был убит. Из соображений безопасности раскрытие подробностей происшествия на этом этапе нежелательно.
Газеты пошумят пару дней и забудут. ИРА разумеется будет всё отрицать, но кто верит ИРА? К тому же он вполне мог быть членом одной из отколовшихся групп.
Контролер хмыкнул. Считает ли Смит, что ему, Контролеру надлежит вернуться и провести расследование? Смит не считал. Он полагал, что Контролер может оставаться на месте и наслаждаться гонками. Он сам расследует происшествие должным образом и доложит в понедельник.
Министра Смит успокоил, сказав примерно то же самое, но без подробностей, добавив в заключение: «Оставьте это профессионалам и не беспокойтесь». Беспокоил министра не сам труп и не то, как он таковым стал, а возможные последствия этой истории для него и его политической карьеры. В конце концов он не был знаком с покойником. Это был всего лишь покойник. Даже не избиратель, притом.
Министр чувствовал, что находится на переломном этапе своей карьеры (Он называл его «водоразделом»). Левое крыло партии было недовольно премьером, и собиралось добиваться его отставки. Министр левым нравился и рассматривался ими, как вероятный преемник. С другой стороны, он пользовался и поддержкой премьера – иначе тот не взял бы его в Кабинет. Рано или поздно придётся слезть с уютного забора и присоединиться к одной из группировок. Министр отчаянно пытался угадать, к какой. Меньше всего ему сейчас нужны были скандалы и провалы – особенно в сфере обеспечения безопасности.
Смит заверил его, что неприятностей не предвидится, а если и предвидятся, то небольшие, и вообще всегда можно найти козла отпущения. Последнего Смит вслух не говорил, упомянув полунамёком. Намёки министр понимал очень хорошо. Настолько, что решил проведать умирающую жену.
Закончив с ним, Смит взялся за расследование.
– Ну хорошо, так как, чёрт побери, Клиффорд мог так напортачить?
– Он не портачил, – за своих людей Шеппард всегда стоял до последнего.
– Застрелить не того человека – как тогда это называется?
– У него не было выбора. Вопрос секунд. В конце концов, если б это оказался Эбботт мы бы только порадовались.
– Предполагалось, что он будет знать, Эбботт это, или не Эбботт. Предполагалось, что перед тем, как начинать пальбу, он его опознает. Для того и посылали Клиффорда, так?
Шеппард объяснил, что Клиффорд видел того человека только со спины, что человек закрывал лицо и переоделся бродягой – маскировка, которой Эбботт пользовался всего пару дней назад.
– Чтобы застрелить человека, этого недостаточно.
– Ещё одно – его реакция. Послушайте, если вы хватаете обычного человека с улицы, он пугается, теряется, начинает протестовать. Но реагировать,как тот парень не станет. Реагировать? Да он просто взорвался. Вроде грёбаного вулкана.
Он тряхнул головой.
– С точки зрения Клиффорда это должен был быть Эбботт.
– Увы, не был, – Смит вздохнул, – Подозреваю, что это – один из драчливых бомжей с которыми мы познакомились той ночью.
– Но почему он послал вместо себя другого? Что его насторожило?
– Сообщение о бомбе на Юстон-стейшен.
– И что?
– Скорее всего, он предположил, что начнутся проверки в камерах хранения других станций. С металлоискателями или что-то в этом духе. Вот так он и работает. А может просто лишняя мера предосторожности… «Избыточная защита», как он выражается. Шахматный термин, кажется.
Шеппард поразмыслил секунду.
– Тогда Эбботт был там и всё видел.
Смит кивнул.
– И удрал, как только всё пошло не так.
– Стрельбы он наверное не предполагал. Думал, того человека просто арестуют и выпустят в участке, как только всё выяснится.
Смит с Шеппардом были правы. Эбботт наблюдал, прислонившись к автомату «Нестле» – наверху лестницы, ведущей на Ватерлоо-роуд.
Увидев пистолет Клиффорда, он выхватил свой и взял его на прицел. Но откуда-то появились девушка со старушкой и перекрыли ему линию огня. А потом Клиффорд выстрелил и бомж полетел на пол.
Эбботт убрал пистолет в кобуру и стал спускаться. Потом заметил мужчину, с открытым ртом уставившегося на него.
– Вы на автобус? – спросил Эбботт.
– Э-э, да, – выдавил тот, – на этот, э-э, как его, шестьдесять восьмой.
Цветом прохожий уже сравнялся с побелкой.
– Пройдусь с вами, – предложил Эбботт.
Прохожий сглотнул и кивнул. Они спустились, повернули направо и вышли со станции. Прохожий не издавал ни звука, он даже не смотрел на него. Его трясло.
– Всё, что от вас требуется, – мягко сказал Эбботт, – это сесть на автобус и уехать.
Шестьдесять восьмой подошёл почти сразу.
– Вот и всё. Вы ведь везунчик? На скачках играть не пробовали?
Прохожий поспешно поднялся на автобус, чуть не споткнувшись. Эбботт проводил его взглядом. Мужчина сидел неподвижно, будто примёрзнув к сиденью.
– Билеты, пожалуйста, – обратился к нему кондуктор.
Мужчина невидящим взглядом смотрел перед собой.
– Билеты, пожалуйста, – кондуктор наклонился поближе.
– Тот человек…у него пистолет, – глаза мужчины наконец сфокусировались, – Говорю вам, у него пистолет. И глаза вот такие.
– Слушай, парень, мне некогда, – кротко сказал кондуктор, – Куда тебе надо?
– Не знаю, – мужчина снова и снова переживал приключение своей жизни. Проза жизни меркла на фоне героических фантазий. Позже он пойдёт в полицию с неточной и искажённой историей.
Эбботт тоже не знал, куда идти. Возвращаться не хотелось, требовалось развеяться. Мозгу, как перегрузившемуся компьютеру, требовалась пустая программа.
Взял такси до Эрлс-Корт. Там всегда бывают какие-нибудь выставки. Подойдёт любая.
…Место казалось неживым, закрытым и перегороженным. Казалось, всё здесь вымерло уже несколько лет назад.
Он не спеша вышёл на Олд-Бромптон-роуд, прошёлся до Лилли-роуд и оказался перед Вест-Сентер-отелем. Там ему удалось найти идеальное развлечение, свою идеальную пустую программу: шахматный конгресс.
В Англии в шахматы играют в условиях, приближённых к спартанским. Тут условия были почти роскошными. Под конгресс отвели три огромных помещения. В одном проходил турнир гроссмейстеров, в другом – открытый турнир. В третьем были установлены демонстрационные доски, где игру гроссмейстеров комментировали мастера и просто сильные игроки. Эбботт направился именно туда. Он устроился в кресле и скоро потерялся среди проходных пешек, слабых клеток, угроз слоном в варианте дракона и прочих тонкостей игры, которую Чандлер называл самым большим пожирателем человеческого интеллекта после рекламного бизнеса.
По странному совпадению на тот же конгресс занесло и министра. Благое намерение навестить жену отправилось обычным путём благих намерений, как только он оказался в палате. Уже через пару минут он пытался найти благовидный повод, чтобы сбежать из этой пропахшей цветами и смертью комнаты с белыми стенами.
У чёрной красотки спектакль в пять, но если зайти к ней в без четверти четыре…или даже к четырём, можно успеть… Даже в полпятого…Её выход во втором акте…может приехать в театр не раньше пяти… Тут до него дошло, что жена обращается к нему.
– Побудь со мной, – попросила она сжимая его руку. Голос её был слабым, ладонь – холодной и влажной, – Не оставляй меня.
– Разумеется, не оставлю. Разумеется. Вот только должен на шахматный конгресс заглянуть. Ну тот, в Фалхэме.
– Не иди.
– Но я дал слово. И это мои избиратели. Давай так – выйду на полчаса – и сразу обратно.
– Останься. Пожалуйста.
Она внезапно ощутила приближение смерти. Смерть была уже здесь, в этой комнате, она знала это. Чувствовала её присутствие, хоть и не могла видеть. И не ветер шевелил занавеску – за нею пряталась смерть. Она не увидит её, смерть не покажется просто так. Смерть будет ждать, пока она не заснёт, потом выйдет и унесёт с собой на крыльях тьмы.
Но пока она не спит, пока держится за руку мужа, пока говорит с ним, смерть не посмеет показаться. Пока она не спит, смерть так и будет сидеть за занавеской. Накатывала сонливость, но она крепче держалась за руку мужа и возвращалась в реальность.
– Я ненадолго, обещаю.
– Она не посмеет вылезти, пока ты со мной.
– Кто не посмеет?
– Она. Видишь, занавески?… Она не хочет ждать.
Бредит. Он погладил её по руке.
– Скоро буду, – обещал он, осторожно высвобождая руку.
На глаза ей навернулись слёзы. В последнее время она очень ослабела, часто плакала, так что особого внимания он не обратил.
– Не уходи, – прошептала она, – Пожалуйста.
В Фалхэме министр был в полпятого. Позвонил. Постучал в дверь. Никого. Вздохнул. Ладно, положим он и не особо надеялся застать её. И что теперь? Возвращаться не хотелось. В конце концов, можно и вправду сходить на этот конгресс. Шахматы министр не любил, все его познания в этой области сводились к тому, как переставляют фишки, однако ж всё лучше, чем возвращаться в больницу.
Он припарковался в подземном гараже, поднялся на конгресс, где его приветствовали организаторы. Понаблюдав пару минут за игрой гроссмейстеров, он перешёл в демонстрационный зал и сел слушать комментарии экспертов, ни слова из них не понимая.
– Очень хорошо, – похвалил он, – Весьма впечатляет.
Эбботт сидел в том же зале, но не замечал министра, а министр не замечал его. Если б не это, они бы непременно узнали друг друга.
Потом министра пригласили в офис менеджера выпить шампанского. По дороге он доброжелательно улыбался десяткам людей, которых, насколько ему помнилось, видел впервые. Рассеянно погладил по голове попавшегося ему карлика, приняв его за ребёнка.
В офисе он был оживлён, много и убеждённо говорил ни о чём, а два больших бокала в высшей степени сухого и в высшей степени недурного шампанского определённо подняли настроение. После уместного перерыва и уместных протестов, он согласился на третий бокал.
На обратном пути министр чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Если повезёт, и, если жена уже спит – сегодняшний сеанс ужасной палаты можно считать законченным. Не повезло (или всё-таки?). Жена не спала. Она умерла.
Это было шоком. Он ждал её смерти уже несколько недель, и всё равно она оказалась для него шоком. Большим, чем он себе представлял. Он почувствовал себя слабым и разбитым. Доктор предложил ему успокоительное, министр отказался (самое то: смешивать седативные с алкоголем) и поехал домой.
Дом казался опустевшим. Он был таким ещё с тех пор, как жена легла в больницу. Но теперь она уже не вернётся, и это придавало пустоте новое измерение. Квартира была пустой и, удивительное дело, гулкой. Повсюду висели ковры, тяжёлые занавеси – и всё равно казалось, что любой звук отдаётся эхом в углах.
Что ж, теперь он свободный человек – впервые за двадцать лет. Министр посмотрел в зеркало. «Теперь ты свободный человек».
Но чувствовал он себя не свободным – одиноким. Странно, но ему не хватало её. Впрочем, этого следовало ожидать. Проживи двадцать лет с собакой – тебе её тоже будет не хватать. А жену он любил – в той мере, в какой вообще мог любить кого-либо, кроме себя. В какой-то момент сентиментальности он даже пожалел, что так и не смог стать ей хорошим мужем.
В десять надо будет заехать за чёрной красоткой. Придётся, разумеется, соблюдать осторожность. Если пойдут слухи… Люди этого не поймут.
Николая Николаевича Нежметдинова, руководителя русской делегации, Нджала встречал водкой и распростёртыми объятиями. Первые полчаса беседа велась вокруг выпивки и женщин – двух тем, как знал Нджала, особенно близких сердцу Николая Николаевича. Чего он не знал – так это того, что для Николая Николаевича и то, и другое было лишь компенсацией за скорбь нашего всё более скорбного мира – и в то же время частью этой мировой скорби. Это была очень русская мысль, для Нджалы, при всей своей проницательности, непостижимая.
Николай Николаевич улыбался, слушал, издавая время от времени подобающие междометия и терпеливо ждал, когда Нджала перейдёт к делу. Формально являясь руководителем торговой делегации, Николай Николаевич имел весьма скромные познания в торговле и весьма обширные – в области вооружений. А Нджале требовалось оружие – вроде новейших зенитно-ракетных комплексов и тактических ядерных боеприпасов.
Нджала как раз находился в состоянии хорошо продуманного пограничного конфликта с соседом, страну которого собирался завоевать. В дальней перспективе планнировалось завоевание всех сопредельных стран с последующим провозглашением Федеральных Штатов Западной Африки – с собою в роли президента. В свою очередь и это было только частью ещё более амбициозного проекта, имевшего целью покорение Центральной, а впоследствие и Южной Африки – и, в конечном счёте – власть над всем континентом. И если русские будут и дальше снабжать его оружием и инструкторами, то они могут расчитывать не просто на зацепку – на постоянное базирование в Африке. В масштабах, на которые они не надеялись в самых смелых имперских мечтах.
Китайское влияние сократится до клочка земли где-нибудь в Танзании. С находящимися под русским контролем объединённой Чёрной Африкой и Ближним Востоком, и Средиземным морем, превратившимся в что-то вроде русского внутреннего моря, Россия превращается в сильнейшую мировую державу.
Николай Николаевич, слышавший всё это уже не раз, улыбнулся своей грустной русской улыбкой и заметил, что на пути к контролю над Ближним Востоком существует ещё несколько проблем. Одна из которых называется Израиль.
Израиль Нджала отмёл пренебрежительным жестом. Вот так Израиль будет сметён в море совместным ударом Объединённой Африки и Объединённой Арабской республики.
Николай Николаевич обратил внимание на то, что Объединённая Арабская республике ещё очень далека от объединения. А Чёрная Африка – ещё дальше.
– Верно, – ответил Нджала, – но помогите мне сейчас, и я сделаю всё необходимое. И через два или три года переговоры и военная сила сделают меня президентом Западно-Африканской Федерации.
– Либо покойником.
Нджала пожал плечами.
– Профессиональный риск любого африканского лидера. Но кроме необыкновенной живучести мне понадобится ваша помощь.
– Вы будете получать её в ограниченном количестве – пока не докажете, что способны осуществить ваши планы. И выполнять обещания. Последнее особенно важно.
– Разумеется, я буду выполнять. Если нет – вы можете сорвать мои планы. Мы зависим друг от друга, разве вам это не понятно?
– Да, нам это понятно. А вам? – он грустно улыбнулся, – А если в какой-то момент – скажем, оказавшись президентом этой Африканской Федерации, вы вдруг решите, что способны обойтись без нас?
– Вы недооцениваете меня. Это будет глупо и недальновидно. Мои планы накрепко завязаны на Советском Союзе. Я не из тех арабских лидеров, которым кажется, что они могут использовать Советский Союз – ничего не давая взамен.
Он сделал паузу, наклонился вперёд и тяжело посмотрел на Николая Николаевича.
– Я верю, что нас связывают общие интересы. Верю, что вы можете помочь мне обрести власть над Африкой. Верю, что вы поможете удержать эту власть. Я знаю, что не смогу обойтись без вас. И ещё я знаю, что вы не сможете обойтись без меня – если собираетесь включить Африку в сферу ваших интересов.
Николай Николаевич кивнул:
– Я внимательно выслушал вас, и ваши предложения мне нравятся, но я не уверен, что могу безоговорочно доверять вам, – он предстерегающе поднял руку, – Пожалуйста, поймите меня правильно, я не хочу показаться грубым. Сегодня люди говорят одно и они честно верят в это. Потом обстоятельства меняются и люди верят во что-то другое.
– Разумеется, никто не может предвидеть, что ждёт его в будущем. Исходить следует из того, что мы имеем сегодня. А сегодня мы имеем общность интересов. И от союза с вами я только выиграю.
– На сегодняшний день вы в союзе с англичанами.
– Временная мера. Просто продаю им нефть, пока держатся цены.
– И уран.
– К сожалению, это одно из условий сделки. Как бы то ни было, контракт заключён на три года. Как только они начнут добывать нефть в море, им вряд ли понадобится наша. В любом случае, они её не получат. И урана тоже.
Он улыбнулся, продемонстрировав большие белые зубы.
– И тогда мы ваши.
Николай Николаевич видел резон в его доводах, но всё ещё пребывал в сомнениях. Русские всегда пребывают в сомнениях, даже по отношению к самим себе. Национальный недуг – коллективная паранойя – делает их исключительными шахматистами, но в сфере дипломатии ведёт к излишним предосторожностям и обострённым реакциям.
Впрочем, у них были основания не доверять Нджале – скользкому, как свинья из лужи. Они не сомневались, что обретя власть, Нджала первым делом постарается выйти из-под их контроля, при этом не портя отношений. Нджале требовалась власть, не ограниченная чьим-либо влиянием. Это была игра, в которую русские играли и ранее – с неизменным успехом. Правда, противник им на сей раз попался тоже незаурядный, настоящий эксперт в области грязных игр.