Представители планковского «реализма» противопоставляли маховскому «идеалистическому» утверждению, что объект познания либо по своим свойствам, либо по своему существованию зависит от того, как он познается, лозунг, согласно которому объект познания не зависит от познающего субъекта и процесса познания относительно как своего существования, так и своих свойств.
Анализируя теории познания XX в., необходимо отметить, что столкновение этих двух позиций стало главной темой философских споров первой половины столетия.
Как считал Мах, научное мышление развивается из обыденного. Таким образом, научное мышление – последнее звено в непрерывной цепи биологического развития, начавшегося с первых элементарных проявлений жизни. Соответственно, критерий истинности заменяется критерием успешности: познание и заблуждение вытекают из одних и тех же психических источников; только успех может разделить их. Вслед за Беркли Мах в качестве «первой реальности» выбирает ощущения, а не внешние тела. Естественно, что перед ним встала старая психофизическая проблема связи «психики» и «физики», для решения которой Кант вводил априорные формы чувственности и мышления, а Лейбниц – принцип предустановленной гармонии.
Психофизическую проблему Мах решал с помощью своего учения об «элементах», суть которого он формирует приблизительно так: все физическое, находимое можно разложить на элементы, в настоящее время дальнейшим образом не разложимые: цвета, тоны, теплоту, запахи, пространства, времена и т. д. Эти элементы зависимы от условий, лежащих вне и внутри пространственной ограниченности нашего тела.
Согласно Маху, цель науки не истина (в силу ограниченности ее средств для отражения «богатой жизни Вселенной»), а экономия мышления – своеобразная форма эффективности. В своей лекции с красноречивым названием «Экономическая природа физического исследования» (лекция от 25 мая 1882 г.) он утверждал, что физика представляет собой экономически упорядоченный опыт и что основные принципы, установленные превосходным экономистом Германом для экономики техники, находят полное применение и в области обыденных и научных понятий. По его мнению, самое экономное и простое выражение фактов – через понятия, в этом естествознание должно признавать свою цель.
А. Пуанкаре – другой великий ученый (математик и физик) конца XIX в., родоначальник конвенционализма. А. Пуанкаре, для которого исходной проблемой было осознание следствий для формирования научной картины мира в результате появления неевклидовой геометрии, создал другую позитивистскую «домашнюю философию» для естествоиспытателей. Он утверждал, что наука может постичь не суть вещи в себе, как думали наивные догматики, а лишь отношения между вещами, опыт предоставляет нам свободный выбор, и поэтому принципы механики – это соглашения и скрытые определения. Опыт – единственный источник истины: только опыт может научить нас чему‑либо новому, только он может вооружить нас достоверностью. Но одних наблюдений, как считал Пуанкаре, недостаточно. Ими надо уметь пользоваться, а для этого необходимо их обобщать. Ученый должен систематизировать: наука строится из фактов, как дом из кирпичей, но простое собрание фактов столь же мало является наукой, как куча камней – домом. Пуанкаре в докладе на Международном конгрессе физиков в Париже в 1900 г. сравнил науку с библиотекой, которая должна беспрерывно расширяться. «Библиотекарь» располагает для своих приобретений лишь ограниченными кредитами; он должен стараться не тратить их понапрасну. Обязанность делать приобретения лежит на экспериментальной физике, которая одна лишь в состоянии обогащать «библиотеку». Относительно математической физики он заметил, что ее задача – составление каталога, так как именно каталог указывает «библиотекарю» на пробелы в его собраниях, позволяет ему дать кредитам рациональное употребление. Значение математической физики в том, что она должна руководить обобщением и руководить так, чтобы увеличивалась производительность науки.
Другой французский физик (в области гидро-, термо– и электродинамики), философ и историк науки П. Дюэм, занимавший позицию, близкую конвенционализму А. Пуанкаре, считал, что физическая теория – это конвенционально принимаемая математическая система, которая обеспечивает только вычисления и предсказания. В общем такой взгляд на физическую теорию был близок махистскому принципу экономии мышления.
Третьим младшим братом по духу был инструментализм (разновидность прагматизма) Дьюи. Для инструментализма в редакции Дьюи логические понятия, идеи, научные законы и теории лишь инструменты, орудия, «ключи к ситуации», «планы действия». Инструментализм рассматривал истину в чисто функциональном плане как нечто «обеспечивающее успех в данной ситуации». Исходя из понятия «ситуация» и выделяя в качестве главных ее моментов «организм» (животное, человек, общество) и «среду», инструментализм считает основной проблемой отношение «организма» к «среде», поскольку с точки зрения инструментализма свойства среды производны вследствие воздействия «организма» на «среду». «Организм» здесь рассматривается как нечто первичное. Познание, по Дьюи, – орудие, инструмент приспособления человека к противостоящей ему среде. Мерило истинности теории или гипотезы – ее практическая эффективность в ситуации, данной в опыте.
Более тесно связанной с физикой вообще, а с эйнштейновской теорией относительности особенно была бриджменовская интерпретация инструментализма. П. У. Бриджмен, ориентируясь на способ, каким Эйнштейн установил основные понятия СТО, утверждал, что значения физических понятий должны определяться совокупностью экспериментальных операций, главным образом операциями измерения. Он полагал, что если проблемная ситуация успешно решена, то предложенная гипотеза или теория должна считаться истиной, а возникшая новая, теперь уже конкретная ситуация, сменившая сомнительную или проблемную, приобретает статус реальности. Следовательно, процесс познания изменяет познаваемый предмет, даже если и не создает его – характерная черта, общая дня всего второго позитивизма.
На фоне постпозитивистской критики было естественным возрождение чисто конструктивистского направления, которое провозглашал С. ван Фраассен в своем «конструктивном эмпиризме». Он утверждал, что научная деятельность скорее конструирование, чем открытие. Цель науки – дать теории, которые эмпирически адекватны; принятие теории включает как веру только то, что она эмпирически адекватна. Под «эмпирической адекватностью» имеется в виду совпадение эмпирических проявлений теоретической модели явления и самого явления. Свою позицию он противопоставляет позиции «реалистического эмпиризма» («научного реализма»), утверждающего, что картина мира, которую наука дает нам, является истинной, верной в своих деталях, и сущности, постулируемые в науке, действительно существуют: наука продвигается с помощью открытий, а не изобретений. Цель науки – дать нам истинную картину того, как выглядит мир; и принятие научной теории включает веру в то, что это есть истина.
Возвращаясь к построенной выше схеме, делящей философские концепции на рационализм и эмпиризм, с одной стороны, и «реализм» и «конструктивизм» – с другой, логично предположить, что наряду с рассматриваемыми Ван Фраассеном «конструктивным эмпиризмом» и «реалистическим эмпиризмом» существуют «конструктивный рационализм» и «реалистический рационализм».
Неопозитивисты продолжили эмпиристскую линию махизма: они искали основу знания в непосредственно воспринимаемом, в sense data. Но они преодолевали психологизм и натурализм махизма. Структуру научного знания неопозитивисты рассматривали с точки зрения аппарата и исчислений математической логики. Логические позитивисты приняли другую, родственную махизму, трактовку, которую они заимствовали у раннего Рассела: что если атомарные факты должны быть познаваемы вообще, то, по крайней мере, некоторые из них должны быть познаваемы без обращения к выводу. Атомарные факты, которые мы познаем таким путем, являются фактами чувственного восприятия. Следовательно, «атомарные предложения» рассматриваются как «реальные атомы» знания, и все знание в конечном счете сводится к совокупности элементарных чувственно проверяемых утверждений. Отсюда эмпирико-чувственный способ верификации утверждений и лозунг Шлика: значение
предложения есть метод его верификации. Из тезиса о сводимости значения высказывания к его эмпирическим условиям истинности следует, что утверждение о мире, не подлежащее эмпирической проверке, лишено познавательного значения.
В рамках логического позитивизма (неопозитивизма) происходит быстрое усложнение теоретико-познавательных конструкций за счет введения математической логики и все более тонкой и рафинированной работы с ним. В результате на новом витке повторяется описанная Махом ситуация отрыва философии науки (в основе которой теперь лежит логика, а не метафизика) от сообщества ученых. «Домашней философией» для последних становятся опять первый и второй позитивизм, а для большинства – замешанный на реализме французского материализма XVIII в. физикализм, отличающийся от лапласовского включением концепций поля, квантов и вероятности.
Fin de siecle
Основные события в науке
Формирование новой концепции видения мира
Теория относительности
Анализируя теории познания XX в., необходимо отметить, что столкновение этих двух позиций стало главной темой философских споров первой половины столетия.
Как считал Мах, научное мышление развивается из обыденного. Таким образом, научное мышление – последнее звено в непрерывной цепи биологического развития, начавшегося с первых элементарных проявлений жизни. Соответственно, критерий истинности заменяется критерием успешности: познание и заблуждение вытекают из одних и тех же психических источников; только успех может разделить их. Вслед за Беркли Мах в качестве «первой реальности» выбирает ощущения, а не внешние тела. Естественно, что перед ним встала старая психофизическая проблема связи «психики» и «физики», для решения которой Кант вводил априорные формы чувственности и мышления, а Лейбниц – принцип предустановленной гармонии.
Психофизическую проблему Мах решал с помощью своего учения об «элементах», суть которого он формирует приблизительно так: все физическое, находимое можно разложить на элементы, в настоящее время дальнейшим образом не разложимые: цвета, тоны, теплоту, запахи, пространства, времена и т. д. Эти элементы зависимы от условий, лежащих вне и внутри пространственной ограниченности нашего тела.
Согласно Маху, цель науки не истина (в силу ограниченности ее средств для отражения «богатой жизни Вселенной»), а экономия мышления – своеобразная форма эффективности. В своей лекции с красноречивым названием «Экономическая природа физического исследования» (лекция от 25 мая 1882 г.) он утверждал, что физика представляет собой экономически упорядоченный опыт и что основные принципы, установленные превосходным экономистом Германом для экономики техники, находят полное применение и в области обыденных и научных понятий. По его мнению, самое экономное и простое выражение фактов – через понятия, в этом естествознание должно признавать свою цель.
А. Пуанкаре – другой великий ученый (математик и физик) конца XIX в., родоначальник конвенционализма. А. Пуанкаре, для которого исходной проблемой было осознание следствий для формирования научной картины мира в результате появления неевклидовой геометрии, создал другую позитивистскую «домашнюю философию» для естествоиспытателей. Он утверждал, что наука может постичь не суть вещи в себе, как думали наивные догматики, а лишь отношения между вещами, опыт предоставляет нам свободный выбор, и поэтому принципы механики – это соглашения и скрытые определения. Опыт – единственный источник истины: только опыт может научить нас чему‑либо новому, только он может вооружить нас достоверностью. Но одних наблюдений, как считал Пуанкаре, недостаточно. Ими надо уметь пользоваться, а для этого необходимо их обобщать. Ученый должен систематизировать: наука строится из фактов, как дом из кирпичей, но простое собрание фактов столь же мало является наукой, как куча камней – домом. Пуанкаре в докладе на Международном конгрессе физиков в Париже в 1900 г. сравнил науку с библиотекой, которая должна беспрерывно расширяться. «Библиотекарь» располагает для своих приобретений лишь ограниченными кредитами; он должен стараться не тратить их понапрасну. Обязанность делать приобретения лежит на экспериментальной физике, которая одна лишь в состоянии обогащать «библиотеку». Относительно математической физики он заметил, что ее задача – составление каталога, так как именно каталог указывает «библиотекарю» на пробелы в его собраниях, позволяет ему дать кредитам рациональное употребление. Значение математической физики в том, что она должна руководить обобщением и руководить так, чтобы увеличивалась производительность науки.
Другой французский физик (в области гидро-, термо– и электродинамики), философ и историк науки П. Дюэм, занимавший позицию, близкую конвенционализму А. Пуанкаре, считал, что физическая теория – это конвенционально принимаемая математическая система, которая обеспечивает только вычисления и предсказания. В общем такой взгляд на физическую теорию был близок махистскому принципу экономии мышления.
Третьим младшим братом по духу был инструментализм (разновидность прагматизма) Дьюи. Для инструментализма в редакции Дьюи логические понятия, идеи, научные законы и теории лишь инструменты, орудия, «ключи к ситуации», «планы действия». Инструментализм рассматривал истину в чисто функциональном плане как нечто «обеспечивающее успех в данной ситуации». Исходя из понятия «ситуация» и выделяя в качестве главных ее моментов «организм» (животное, человек, общество) и «среду», инструментализм считает основной проблемой отношение «организма» к «среде», поскольку с точки зрения инструментализма свойства среды производны вследствие воздействия «организма» на «среду». «Организм» здесь рассматривается как нечто первичное. Познание, по Дьюи, – орудие, инструмент приспособления человека к противостоящей ему среде. Мерило истинности теории или гипотезы – ее практическая эффективность в ситуации, данной в опыте.
Более тесно связанной с физикой вообще, а с эйнштейновской теорией относительности особенно была бриджменовская интерпретация инструментализма. П. У. Бриджмен, ориентируясь на способ, каким Эйнштейн установил основные понятия СТО, утверждал, что значения физических понятий должны определяться совокупностью экспериментальных операций, главным образом операциями измерения. Он полагал, что если проблемная ситуация успешно решена, то предложенная гипотеза или теория должна считаться истиной, а возникшая новая, теперь уже конкретная ситуация, сменившая сомнительную или проблемную, приобретает статус реальности. Следовательно, процесс познания изменяет познаваемый предмет, даже если и не создает его – характерная черта, общая дня всего второго позитивизма.
На фоне постпозитивистской критики было естественным возрождение чисто конструктивистского направления, которое провозглашал С. ван Фраассен в своем «конструктивном эмпиризме». Он утверждал, что научная деятельность скорее конструирование, чем открытие. Цель науки – дать теории, которые эмпирически адекватны; принятие теории включает как веру только то, что она эмпирически адекватна. Под «эмпирической адекватностью» имеется в виду совпадение эмпирических проявлений теоретической модели явления и самого явления. Свою позицию он противопоставляет позиции «реалистического эмпиризма» («научного реализма»), утверждающего, что картина мира, которую наука дает нам, является истинной, верной в своих деталях, и сущности, постулируемые в науке, действительно существуют: наука продвигается с помощью открытий, а не изобретений. Цель науки – дать нам истинную картину того, как выглядит мир; и принятие научной теории включает веру в то, что это есть истина.
Возвращаясь к построенной выше схеме, делящей философские концепции на рационализм и эмпиризм, с одной стороны, и «реализм» и «конструктивизм» – с другой, логично предположить, что наряду с рассматриваемыми Ван Фраассеном «конструктивным эмпиризмом» и «реалистическим эмпиризмом» существуют «конструктивный рационализм» и «реалистический рационализм».
Неопозитивисты продолжили эмпиристскую линию махизма: они искали основу знания в непосредственно воспринимаемом, в sense data. Но они преодолевали психологизм и натурализм махизма. Структуру научного знания неопозитивисты рассматривали с точки зрения аппарата и исчислений математической логики. Логические позитивисты приняли другую, родственную махизму, трактовку, которую они заимствовали у раннего Рассела: что если атомарные факты должны быть познаваемы вообще, то, по крайней мере, некоторые из них должны быть познаваемы без обращения к выводу. Атомарные факты, которые мы познаем таким путем, являются фактами чувственного восприятия. Следовательно, «атомарные предложения» рассматриваются как «реальные атомы» знания, и все знание в конечном счете сводится к совокупности элементарных чувственно проверяемых утверждений. Отсюда эмпирико-чувственный способ верификации утверждений и лозунг Шлика: значение
предложения есть метод его верификации. Из тезиса о сводимости значения высказывания к его эмпирическим условиям истинности следует, что утверждение о мире, не подлежащее эмпирической проверке, лишено познавательного значения.
В рамках логического позитивизма (неопозитивизма) происходит быстрое усложнение теоретико-познавательных конструкций за счет введения математической логики и все более тонкой и рафинированной работы с ним. В результате на новом витке повторяется описанная Махом ситуация отрыва философии науки (в основе которой теперь лежит логика, а не метафизика) от сообщества ученых. «Домашней философией» для последних становятся опять первый и второй позитивизм, а для большинства – замешанный на реализме французского материализма XVIII в. физикализм, отличающийся от лапласовского включением концепций поля, квантов и вероятности.
Fin de siecle
В истории Европы в интересующем нас периоде достаточно четко выделяется ряд характерных рубежей. Это рубеж середины века, обозначенный революцией 1848 г.; период кризиса «fin de siecle» («конца века»), нижняя граница которого выделяется в одних областях культуры довольно резко 1890-ми годами, а других – менее резко, захватывая всю последнюю треть XIX в. Далее – период сомнений, метаний, мрачных предчувствий более или менее совпадает с 1914 г. – началом Первой мировой войны – принципиальным рубежом в истории Европы, обозначающим окончание «предродовых схваток» и вступление Европы в полосу войн и революций в социально-политической сфере и революционного бурления гениальных идей в литературе, искусстве, философии, науке и инженерной мысли, продолжавшуюся до середины XX в.
В бурлящем котле революций 1910—1920-х гг. рождаются новые зерна-идеи, логичный рост которых определяет развитие в следующие 30–50 лет.
Воцарение Сталина и Гитлера и атмосфера «восстания масс», описанная Ортегой-и-Гассетом, так же как и Вторая мировая война и ее итог, – логические результаты эпохи войн и революций 10—20-х гг.
Во всех областях культуры, включая науку, шла в основном планомерная разработка гениальных начинаний предыдущего периода. Существенные изменения произошли в технике, развитие которой стимулировали мировые войны.
К середине XX в. рассматриваемый нами период заканчивается, Европа и мир вступают в новый период (эпоху, фазу). Обозначенные этапы четко проявляются в социально-политической сфере, в литературе и искусстве, в философии, инженерной мысли и науке.
В середине XIX в. происходит раскол между элитой художественной и научно-технической, с одной стороны, и управленческой – с другой.
Революция 1848 г. – поворотная точка. В пароксизме «социального романтизма» писатели и интеллектуалы бросались в политику и действительно участвовали в революции, которая охватила Европу от Парижа до Рима, Вены и Берлина. Результат этих идеалистических усилий был столь разочаровывающим, что поколение поэтов отдалилось от политических реалий. Искусство стало убежищем от общества, в котором доминировали грубые люди и грубые мотивы. Ж. Гонкур не был любителем демократии и социализма, но о режиме Наполеона III писал как о новом варварстве, о том, что старая аристократия умерла или умирала и на смену ей пришла грубая и бескультурная буржуазия. Реакция 1848 г. образовала пропасть между двумя Франциями – прежней Францией Бальзака и Стендаля и мельчающей и вырождающейся новой. Но, с другой стороны, 1850-е и 1860-е годы были во многом прогрессивным периодом. В эти годы Европа достигла наибольшей экономической стабильности. Бонапартистская империя, презираемая эстетами, построила широкие бульвары, водопровод и канализацию.
Наука начала свой триумфальный марш открытий. Во многих направлениях наблюдалось улучшение, причем настолько значительное, что у человека среднего класса утвердилась некритичная вера в неизбежный прогресс. Большую роль в этом сыграл дарвинизм, ставший одним из столпов сциентистской идеологии.
В середине XIX в. происходят резкие изменения, заметные всем в западном мире и рассматривающиеся как сдвиг в первичных интересах образованных людей, сдвиг к сциентизму – вере в то, что научное знание есть единственное средство, которое способно решить все человеческие проблемы. Лондонская выставка 1851 г. символизировала самодовольство буржуазного «прогресса» и преимущества механизированной индустрии. Но материализм и отсутствие духовной культуры шокировали чувствительные души писателей и художников.
90-е годы XIX в. – время, когда повсеместно утвердился стиль «модерн», в истории европейской культуры названный искусствоведами – «fin de siecle» («конец века»). Он отождествляется с декадансом, упадком, духовным разложением, с утратой нравственных критериев, безвольным смирением и растерянностью образованной части общества, особенно артистической, перед лицом социальных невзгод, назревших катастроф и усилившихся противоречий в момент одного из самых жестоких кризисов. Его характеризовали не только чувство усталости и эстетское любование формальным приемом, но и надежда, жажда обновления, вера в его возможности. В целом модерн нес на себе груз прошедшего времени, особенно второй половины
XIX в. Он «утомлен» тем, что зародилось раньше, – романтизмом, панэстетизмом, поисками красоты. Здесь дает о себе знать утомление искусства как бы самим собой. Оно все более отдаляется от реальной жизни, интересуясь собой. Искусство стоит выше жизни. Картина XIX в. предполагает некий «эффект присутствия», она открывает окно в реальный мир. Произведения XX в. основаны в большей мере на «знаемом», чем на видимом. Для них характерен принцип мифологизации.
Самым чистым выражением новой мифологии было собственное мифотворчество художников, в модерне оно вошло в плоть и кровь искусства, намечая путь к системам новейшего времени.
В 1910–1920 гг. произошел революционный творческий взлет во многих областях искусства и литературы, родились новые стили, направления и даже новые виды искусства, например кинематограф.
Первая мировая война и ее последствия были дикостью для того, кто в согласии с доминирующими течениями общественной мысли начала XX в. верил в прогресс, революцию, социализм, демократию, научный позитивизм и многие другие «измы».
«Все, что казалось невозможным в 1913 г., произошло», – писал П. Сорокин в предисловии к своей «Social and Cultural Dynamics». С 1914 г. Новейшее время, ростки которого стали проглядывать еще в XIX в., вступило в полные права. Начавшись Первой мировой войной и последовавшей за ней полосой социальных революций, оно вошло затем в более определенное русло.
В философии этот период характеризуется отрицанием классической метафизики – предыдущей классической философии нового времени конца XVIII – начала XIX в.
Сначала это позитивизм О. Конта, марксизм, предтечи философии жизни (Шопенгауэр) и экзистенциализм (Кьеркегор). Последние становятся популярными лишь в конце века, а на границе веков философия жизни находит ярких выразителей в лице Ницше, Шпенглера, Фрейда, Гуссерля, а экзистенциализм же – в лице Хайдеггера, Ясперса и представителей русской религиозной философии Серебряного века, которые в теории познания занимают иррационалистические позиции.
В философии науки в это время ведущее место занимает антиреализм второго позитивизма Маха и Пуанкаре. Следующий за «fin de siecle» и бурными 20-ми годами период был более спокойным.
Фундаментальная наука по-прежнему концентрировалась в Западной Европе, США, России. Многие неевропейские (имеется в виду происхождение) ученые работали в этих странах.
В бурлящем котле революций 1910—1920-х гг. рождаются новые зерна-идеи, логичный рост которых определяет развитие в следующие 30–50 лет.
Воцарение Сталина и Гитлера и атмосфера «восстания масс», описанная Ортегой-и-Гассетом, так же как и Вторая мировая война и ее итог, – логические результаты эпохи войн и революций 10—20-х гг.
Во всех областях культуры, включая науку, шла в основном планомерная разработка гениальных начинаний предыдущего периода. Существенные изменения произошли в технике, развитие которой стимулировали мировые войны.
К середине XX в. рассматриваемый нами период заканчивается, Европа и мир вступают в новый период (эпоху, фазу). Обозначенные этапы четко проявляются в социально-политической сфере, в литературе и искусстве, в философии, инженерной мысли и науке.
В середине XIX в. происходит раскол между элитой художественной и научно-технической, с одной стороны, и управленческой – с другой.
Революция 1848 г. – поворотная точка. В пароксизме «социального романтизма» писатели и интеллектуалы бросались в политику и действительно участвовали в революции, которая охватила Европу от Парижа до Рима, Вены и Берлина. Результат этих идеалистических усилий был столь разочаровывающим, что поколение поэтов отдалилось от политических реалий. Искусство стало убежищем от общества, в котором доминировали грубые люди и грубые мотивы. Ж. Гонкур не был любителем демократии и социализма, но о режиме Наполеона III писал как о новом варварстве, о том, что старая аристократия умерла или умирала и на смену ей пришла грубая и бескультурная буржуазия. Реакция 1848 г. образовала пропасть между двумя Франциями – прежней Францией Бальзака и Стендаля и мельчающей и вырождающейся новой. Но, с другой стороны, 1850-е и 1860-е годы были во многом прогрессивным периодом. В эти годы Европа достигла наибольшей экономической стабильности. Бонапартистская империя, презираемая эстетами, построила широкие бульвары, водопровод и канализацию.
Наука начала свой триумфальный марш открытий. Во многих направлениях наблюдалось улучшение, причем настолько значительное, что у человека среднего класса утвердилась некритичная вера в неизбежный прогресс. Большую роль в этом сыграл дарвинизм, ставший одним из столпов сциентистской идеологии.
В середине XIX в. происходят резкие изменения, заметные всем в западном мире и рассматривающиеся как сдвиг в первичных интересах образованных людей, сдвиг к сциентизму – вере в то, что научное знание есть единственное средство, которое способно решить все человеческие проблемы. Лондонская выставка 1851 г. символизировала самодовольство буржуазного «прогресса» и преимущества механизированной индустрии. Но материализм и отсутствие духовной культуры шокировали чувствительные души писателей и художников.
90-е годы XIX в. – время, когда повсеместно утвердился стиль «модерн», в истории европейской культуры названный искусствоведами – «fin de siecle» («конец века»). Он отождествляется с декадансом, упадком, духовным разложением, с утратой нравственных критериев, безвольным смирением и растерянностью образованной части общества, особенно артистической, перед лицом социальных невзгод, назревших катастроф и усилившихся противоречий в момент одного из самых жестоких кризисов. Его характеризовали не только чувство усталости и эстетское любование формальным приемом, но и надежда, жажда обновления, вера в его возможности. В целом модерн нес на себе груз прошедшего времени, особенно второй половины
XIX в. Он «утомлен» тем, что зародилось раньше, – романтизмом, панэстетизмом, поисками красоты. Здесь дает о себе знать утомление искусства как бы самим собой. Оно все более отдаляется от реальной жизни, интересуясь собой. Искусство стоит выше жизни. Картина XIX в. предполагает некий «эффект присутствия», она открывает окно в реальный мир. Произведения XX в. основаны в большей мере на «знаемом», чем на видимом. Для них характерен принцип мифологизации.
Самым чистым выражением новой мифологии было собственное мифотворчество художников, в модерне оно вошло в плоть и кровь искусства, намечая путь к системам новейшего времени.
В 1910–1920 гг. произошел революционный творческий взлет во многих областях искусства и литературы, родились новые стили, направления и даже новые виды искусства, например кинематограф.
Первая мировая война и ее последствия были дикостью для того, кто в согласии с доминирующими течениями общественной мысли начала XX в. верил в прогресс, революцию, социализм, демократию, научный позитивизм и многие другие «измы».
«Все, что казалось невозможным в 1913 г., произошло», – писал П. Сорокин в предисловии к своей «Social and Cultural Dynamics». С 1914 г. Новейшее время, ростки которого стали проглядывать еще в XIX в., вступило в полные права. Начавшись Первой мировой войной и последовавшей за ней полосой социальных революций, оно вошло затем в более определенное русло.
В философии этот период характеризуется отрицанием классической метафизики – предыдущей классической философии нового времени конца XVIII – начала XIX в.
Сначала это позитивизм О. Конта, марксизм, предтечи философии жизни (Шопенгауэр) и экзистенциализм (Кьеркегор). Последние становятся популярными лишь в конце века, а на границе веков философия жизни находит ярких выразителей в лице Ницше, Шпенглера, Фрейда, Гуссерля, а экзистенциализм же – в лице Хайдеггера, Ясперса и представителей русской религиозной философии Серебряного века, которые в теории познания занимают иррационалистические позиции.
В философии науки в это время ведущее место занимает антиреализм второго позитивизма Маха и Пуанкаре. Следующий за «fin de siecle» и бурными 20-ми годами период был более спокойным.
Фундаментальная наука по-прежнему концентрировалась в Западной Европе, США, России. Многие неевропейские (имеется в виду происхождение) ученые работали в этих странах.
Основные события в науке
Середину XIX в. можно считать неким рубежом, характеризующимся систематизацией и подведением итогов классических ньютонианских программ в развитии различных разделов физики. В 1840-е годы формулируются уравнения Навье – Стокса в гидродинамике; первый и второй законы термодинамики, ознаменовавшие формирование «феноменологической» термодинамики, неймановской теории электродинамики. Затем наступает эпоха Фарадея, выдвинувшего идею поля.
В последней трети XIX в. все более явным становится наступление нового, постньютоновского этапа в истории естественных наук, лидерство среди которых по-прежнему остается за физикой. Его характеризуют победа фарадеевско-максвелловской полевой теории электромагнетизма и формирование статической физики Максвелла – Больцмана – Гиббса. Первая ввела новый, по сути, немеханический объект – электромагнитное поле, второе вступило в конфликт с однозначным детерминизмом. К гносеологическому кризису, связанному с крушением старых богов ньютоновского механицизма, быстро присоединился стремительный рост фактов, несовместимых с только что воцарившейся максвелловской электродинамикой. Это – «ультрафиолетовая катастрофа», фотоэффект, проблема устойчивости атома в модели Резерфорда, аномальное поведение теплоемкости твердого тела при низких температурах, открытие рентгеновских и катодных лучей, естественной радиоактивности, а также теоретическая проблема о распространении света в движущейся среде.
Последнее противоречие было разрешено Эйнштейном в 1905 г. Была разработана специальная теория относительности, за которой через 10 лет последовала общая теория относительности. Решение первой группы вопросов привело к созданию в 1920-х годах сначала теории нерелятивистской квантовой механики (Шредингер, Гейзенберг, Бор и др.), а вскоре и квантовой электродинамики (Дирак и др.) – прообраза прочих квантово– полевых теорий, составляющих так называемую релятивистскую квантовую механику, или теорию элементарных частиц, с одной стороны, и квантовую теорию твердого тела – с другой.
Таким образом, в истории развития естественных наук рассматриваемого периода достаточно четко выделяется ряд этапов: зарождение кризиса (1870—1880-е гг.), разрастание кризиса «конца века» (1890—1900-е гг.), разрешение кризиса (1920-е гг.) – конец революционного периода, последующий рост вплоть до 50-60-х гг. XX в.
В последней трети XIX в. все более явным становится наступление нового, постньютоновского этапа в истории естественных наук, лидерство среди которых по-прежнему остается за физикой. Его характеризуют победа фарадеевско-максвелловской полевой теории электромагнетизма и формирование статической физики Максвелла – Больцмана – Гиббса. Первая ввела новый, по сути, немеханический объект – электромагнитное поле, второе вступило в конфликт с однозначным детерминизмом. К гносеологическому кризису, связанному с крушением старых богов ньютоновского механицизма, быстро присоединился стремительный рост фактов, несовместимых с только что воцарившейся максвелловской электродинамикой. Это – «ультрафиолетовая катастрофа», фотоэффект, проблема устойчивости атома в модели Резерфорда, аномальное поведение теплоемкости твердого тела при низких температурах, открытие рентгеновских и катодных лучей, естественной радиоактивности, а также теоретическая проблема о распространении света в движущейся среде.
Последнее противоречие было разрешено Эйнштейном в 1905 г. Была разработана специальная теория относительности, за которой через 10 лет последовала общая теория относительности. Решение первой группы вопросов привело к созданию в 1920-х годах сначала теории нерелятивистской квантовой механики (Шредингер, Гейзенберг, Бор и др.), а вскоре и квантовой электродинамики (Дирак и др.) – прообраза прочих квантово– полевых теорий, составляющих так называемую релятивистскую квантовую механику, или теорию элементарных частиц, с одной стороны, и квантовую теорию твердого тела – с другой.
Таким образом, в истории развития естественных наук рассматриваемого периода достаточно четко выделяется ряд этапов: зарождение кризиса (1870—1880-е гг.), разрастание кризиса «конца века» (1890—1900-е гг.), разрешение кризиса (1920-е гг.) – конец революционного периода, последующий рост вплоть до 50-60-х гг. XX в.
Формирование новой концепции видения мира
В самом конце XIX в. произошли три события, которые «потрясли мир»:
• в 1895 г. К. Рентген открыл «х-лучи» (рентгеновские);
• в 1896 г. А. Беккерель обнаружил явление естественной радиоактивности;
• в 1897 г. Дж. Томсон открыл электрон.
Последующие события, которые усилили этот процесс:
• в 1898 г. – открытие Марией и Пьером Кюри нового химического элемента – радия;
• в 1902–1903 гг. – создание Э. Резерфордом и Ф. Содди первой теории радиоактивности как спонтанного распада атомов и превращение одних элементов в другие (начало ядерной физики);
• в 1911 г. – экспериментальное открытие Резерфордом атомного ядра;
• создание до 20-х годов серии моделей строения атома.
Эти события углубили кризис ньютоновской парадигмы классической физической теории, господствовавшей начиная с XVII в. до первой половины XIX в.
Кризис разрешился революцией в физике, породившей:
• теорию относительности – специальную и общую;
• квантовую механику – нерелятивистскую и релятивисткую (квантовую теорию поля).
Все это ознаменовало переход от классической к «неклассической науке».
• в 1895 г. К. Рентген открыл «х-лучи» (рентгеновские);
• в 1896 г. А. Беккерель обнаружил явление естественной радиоактивности;
• в 1897 г. Дж. Томсон открыл электрон.
Последующие события, которые усилили этот процесс:
• в 1898 г. – открытие Марией и Пьером Кюри нового химического элемента – радия;
• в 1902–1903 гг. – создание Э. Резерфордом и Ф. Содди первой теории радиоактивности как спонтанного распада атомов и превращение одних элементов в другие (начало ядерной физики);
• в 1911 г. – экспериментальное открытие Резерфордом атомного ядра;
• создание до 20-х годов серии моделей строения атома.
Эти события углубили кризис ньютоновской парадигмы классической физической теории, господствовавшей начиная с XVII в. до первой половины XIX в.
Кризис разрешился революцией в физике, породившей:
• теорию относительности – специальную и общую;
• квантовую механику – нерелятивистскую и релятивисткую (квантовую теорию поля).
Все это ознаменовало переход от классической к «неклассической науке».
Теория относительности
Победа электромагнитной теории Максвелла привела к кризису господствовавшего до тех пор в среде физиков ньютонианского взгляда на мир. Следствием этого в конце века стали критический анализ оснований классической механики и создание альтернативных механик без понятия силы. С новой активностью и аргументацией возродился спор между Ньютоном и Лейбницем о существовании абсолютного пространства и времени. В физике разразился «гносеологический кризис», и центральное место в философии науки заняла критическая философия Э. Маха. На этом фоне вызревало противоречие между максвелловской электродинамикой и классической механикой как физическими теориями. Сконцентрировались они вокруг вопроса о распространении электромагнитных волн (частным случаем которых является свет) – квинтэссенция теории Максвелла и преобразований Лоренца.
Специальная (частная) теория относительности рождалась из преодоления этого теоретического противоречия. Решение, предложенное А. Эйнштейном, было дано в его статье «К электродинамике движущихся сред» (1905), где специальная теория относительности сформулирована почти в полном виде.
Теория относительности (ТО) игнорировала гравитацию – не было и речи об уравнениях гравитационного поля. Они впервые появились в 1915 г. в работе Эйнштейна и с тех пор стали называться «уравнения Эйнштейна». Теория, изучающая эти уравнения (которые были дополнены в 1922 г. А. Фридманом) и наблюдаемые следствия их решений, получили название общей теории относительности (ОТО).
Со времен Ньютона существовал принцип эквивалентности механических явлений во всех инерциальных (т. е. движущихся прямолинейно и равномерно) системах отсчета. Его математическим выражением была инвариантность уравнений движения Ньютона по отношению к преобразованиям Галилея. В результате механические явления позволяют определять абсолютное движение, т. е. какая из двух систем отсчета движется «на самом деле».
Электромагнитная теория Максвелла нарушала эту идиллию – изменялась симметрия между движением проводника относительно магнитного поля или, наоборот, магнитного поля относительно проводника. Связано это было с тем, что уравнения Максвелла оказываются инвариантными не относительно преобразований Галилея, а относительно преобразований Лоренца. Но острее всего проблема сконцентрировалась вокруг вопроса о характере распространения света. Если предположить, что скорость света одинакова во всех инерциальных системах отсчета (к чему пришел Эйнштейн), то нарушаются преобразования Галилея, а если нет, то по отношению к распространению света инерциальные системы отсчета перестают быть равноправными. В 1892 г. была введена гипотеза Фицджеральда– Лоренца о сокращении длины вдоль направления движения. Отметим, что эта гипотеза была выдвинута в рамках характерной для XIX в. эфирной формулировки проблемы и связанных с ней опытов Майкельсона – Морли. Опыты в дальнейшем в учебниках были объявлены «решающими экспериментами», но непосредственного влияния на Эйнштейна они не оказали.
Эйнштейн, в отличие от Лоренца, пошел по пути кинематики, а не динамики, и обратился к анализу процедур измерения расстояний, отрезков времени, одновременности и синхронизации часов.
Невозможность показать опытным путем абсолютное движение Земли представляет собой, по-видимому, общий закон природы, как считал Пуанкаре. Затем, ссылаясь на Лоренца, он говорил о полной невозможности обнаружить абсолютное движение. В 1904 г. Пуанкаре рассматривал ситуацию с двумя наблюдателями, равномерно движущимися друг относительно друга и пытающимися синхронизировать свои часы с помощью световых сигналов. Выверенные таким способом часы будут показывать не истинное время, а так называемое местное. Каждому наблюдателю кажется, что у другого все явления протекают медленнее, причем такое замедление одинаково для всех явлений, указывает Пуанкаре, и, как следует из принципа относительности, у наблюдателя не будет средства узнать, находится ли он в покое или в абсолютном движении. Из этой же позиции исходил и Эйнштейн в знаменитой статье 1905 г. «К электродинамике движущихся тел».
Комментируя якобы вытекающий из ТО Эйнштейна тезис о слиянии пространства и времени – «неверное толкование» ТО, Г. Рейхенбах указывал, что это толкование основано на замечании Минковского: пространство само по себе и время само по себе должны «обратиться в фикции», и лишь некоторый вид соединения обоих должен еще сохранять самостоятельность. Первая часть замечания Минковского оказалась причиной ошибочного впечатления, что все наглядные представления о времени как времени и о пространстве как пространстве должны «обратиться в фикции».
На самом деле относительность одновременности приводит к сопряжению пространственных и временных изменений, изменение длины движущихся стержней наглядно представить невозможно. На уровне моделей слияние (если под ним не понимать относительность одновременности) не происходит, мы по-прежнему имеем дело с трехмерным (но не евклидовым на больших расстояниях) пространством и одномерным временем, измеряемыми часами и линейками (правда, световыми).
Специальная (частная) теория относительности рождалась из преодоления этого теоретического противоречия. Решение, предложенное А. Эйнштейном, было дано в его статье «К электродинамике движущихся сред» (1905), где специальная теория относительности сформулирована почти в полном виде.
Теория относительности (ТО) игнорировала гравитацию – не было и речи об уравнениях гравитационного поля. Они впервые появились в 1915 г. в работе Эйнштейна и с тех пор стали называться «уравнения Эйнштейна». Теория, изучающая эти уравнения (которые были дополнены в 1922 г. А. Фридманом) и наблюдаемые следствия их решений, получили название общей теории относительности (ОТО).
Со времен Ньютона существовал принцип эквивалентности механических явлений во всех инерциальных (т. е. движущихся прямолинейно и равномерно) системах отсчета. Его математическим выражением была инвариантность уравнений движения Ньютона по отношению к преобразованиям Галилея. В результате механические явления позволяют определять абсолютное движение, т. е. какая из двух систем отсчета движется «на самом деле».
Электромагнитная теория Максвелла нарушала эту идиллию – изменялась симметрия между движением проводника относительно магнитного поля или, наоборот, магнитного поля относительно проводника. Связано это было с тем, что уравнения Максвелла оказываются инвариантными не относительно преобразований Галилея, а относительно преобразований Лоренца. Но острее всего проблема сконцентрировалась вокруг вопроса о характере распространения света. Если предположить, что скорость света одинакова во всех инерциальных системах отсчета (к чему пришел Эйнштейн), то нарушаются преобразования Галилея, а если нет, то по отношению к распространению света инерциальные системы отсчета перестают быть равноправными. В 1892 г. была введена гипотеза Фицджеральда– Лоренца о сокращении длины вдоль направления движения. Отметим, что эта гипотеза была выдвинута в рамках характерной для XIX в. эфирной формулировки проблемы и связанных с ней опытов Майкельсона – Морли. Опыты в дальнейшем в учебниках были объявлены «решающими экспериментами», но непосредственного влияния на Эйнштейна они не оказали.
Эйнштейн, в отличие от Лоренца, пошел по пути кинематики, а не динамики, и обратился к анализу процедур измерения расстояний, отрезков времени, одновременности и синхронизации часов.
Невозможность показать опытным путем абсолютное движение Земли представляет собой, по-видимому, общий закон природы, как считал Пуанкаре. Затем, ссылаясь на Лоренца, он говорил о полной невозможности обнаружить абсолютное движение. В 1904 г. Пуанкаре рассматривал ситуацию с двумя наблюдателями, равномерно движущимися друг относительно друга и пытающимися синхронизировать свои часы с помощью световых сигналов. Выверенные таким способом часы будут показывать не истинное время, а так называемое местное. Каждому наблюдателю кажется, что у другого все явления протекают медленнее, причем такое замедление одинаково для всех явлений, указывает Пуанкаре, и, как следует из принципа относительности, у наблюдателя не будет средства узнать, находится ли он в покое или в абсолютном движении. Из этой же позиции исходил и Эйнштейн в знаменитой статье 1905 г. «К электродинамике движущихся тел».
Комментируя якобы вытекающий из ТО Эйнштейна тезис о слиянии пространства и времени – «неверное толкование» ТО, Г. Рейхенбах указывал, что это толкование основано на замечании Минковского: пространство само по себе и время само по себе должны «обратиться в фикции», и лишь некоторый вид соединения обоих должен еще сохранять самостоятельность. Первая часть замечания Минковского оказалась причиной ошибочного впечатления, что все наглядные представления о времени как времени и о пространстве как пространстве должны «обратиться в фикции».
На самом деле относительность одновременности приводит к сопряжению пространственных и временных изменений, изменение длины движущихся стержней наглядно представить невозможно. На уровне моделей слияние (если под ним не понимать относительность одновременности) не происходит, мы по-прежнему имеем дело с трехмерным (но не евклидовым на больших расстояниях) пространством и одномерным временем, измеряемыми часами и линейками (правда, световыми).
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента