Страница:
– Ну, а как здесь большинство поживает? – неустанно гнул свое Чернов.
– Ну… есть и миллиардеры. Есть и… Вообще нищие. Это правда.
– Вы уходите от ответа или его не поняли. Хорошо, уточню: если вычесть из рассмотрения десять процентов самой богатой части всего общества, как живут остальные девяносто?
Борис Ефимович надолго задумался. Ему явно не хотелось отвечать на этот вопрос.
– То есть бедно и очень бедно? – не унимался Чернов. – А вот у нас положение прямо наоборот: десять процентов живут плохо, а девяносто хорошо. Да и то, по аналогии с нашими США, могу предположить, что наша «беднота» живет лучше ваших «середняков»!
– Не верю!
– Ну, тогда мы вас к себе в гости приглашаем! Вот Юра нам всем дорогу домой пробьет, – Николай положил руку другу на плечо, – и сходим. Увидите сами!
– Ну ладно, предположим, в уравниловке все материально счастливы, – снова пошел в атаку Борис Ефимович (при слове «уравниловка»[11] Юрий и Николай недоуменно переглянулись), – но вас разве не достала фальшь идеологии, навязчивая пропаганда?
– Возможно, тут я не спорю, – Николай поднял руки, – у вас было так. Но у нас и с идеологией, и с пропагандой все в порядке.
– Но этого просто не может быть! Любое коммунистическое государство по своей природе тоталитарно, и идеология его тоталитарна, и оно не может обходиться без идеологического насилия.
– Да какое же может быть идеологическое насилие над девяносто девятью процентами населения, если они полностью согласны со всеми идеологическими положениями?!
– А над одним процентом, значит, есть?
– Во-первых, не согласных с идеологией у нас не один процент, а вообще практически нет. Во-вторых, если какой-то одиночка или группа отщепенцев пытается поломать то, с чем согласно абсолютное большинство населения, то как, по-вашему, должно поступать государство? Поощрить их? Ведь любое нормальное государство должно поступать в интересах большинства населения.
– Подожди, Николай, – вмешался Юрий, – может, ты что-то неправильно понял? Тут был назван термин, который нам неизвестен, – «тоталитарный».
– Имеется в виду «тоталитаризм», – сказал Каменский.
– А что это такое?
И тут Борис Ефимович понял, что «попал». Термин «тоталитаризм» был ужасно затертый и жутко универсальный. Им объясняли практически все… и ничего. От бесконечного применения он так примелькался, что стал чем-то самим собой разумеющимся, но, как сейчас, к своему ужасу, Борис Ефимович понял, он лишь СОЗДАВАЛ ИЛЛЮЗИЮ ПОНИМАНИЯ. Пытаясь спасти положение, он вывалил на друзей пространную лекцию, но к успеху она не привела. Тем не менее все искренне пытались понять, что это такое. Даже обычно молчаливо-созерцательный Вадик вставил несколько вопросов.
– Ну, имеют люди страны единое мнение относительно чего-то… ТАК ЭТО ЖЕ ХОРОШО! Значит, умеют договариваться… Значит, не будет ссор и разногласий по поводу всякой ерунды, – Юрий пожал плечами. – Да и смысл какой? Зачем навязывать мнение, если можно просто договориться!
– Вообще «тоталитаризм» странное понятие, – хмыкнул Николай. – Навязать единое мнение всем? Гм… Ну да! Попробуй, навяжи, например, мнение вот этому, – он отхлебнул чай из кружки и указал ею на Юрия, – если он убежден в обратном. Да легче до Луны пешком дойти!!!
– Но, может, смысл этого термина в навязывании? – спросил Чернов.
– И что? Сам посуди: ну, предположим, какой-то совершенно больной на голову убежден, что капитализм лучше социализма. Ну, так пускай едет в США и работает там! Ведь никто не держит! Ему там будет о-о-очень весело!
– И то правда… – согласился Чернов, активно скребя в затылке. – Не! Боюсь, что наши миры слишком различаются, надо изучать. Юлька права с исследовательской программой…
Но эта примирительная фраза не возымела действия. Борис Ефимович, очевидно, снова сел на своего конька и закатил новую лекцию о прелестях капитализма и человеческого достоинства.
Тут было что сказать обеим сторонам, и дискуссия разгорелась с новой силой. Правда, она быстро пришла «к тем же деньгам».
– То есть получается, – опять начал обобщать Чернов, – что при капитализме, если у тебя есть деньги и власть, то тебя уважают, если нет – то нет. Но ведь большими деньгами обладают и бандиты. Они, получается, тоже уважаемые люди?!
– По штатовским фильмам так и есть! – вставил Николай.
– Вот возьмем опять наше общество, – продолжил Юрий. – У нас людей уважают только за то, что они сделали. А есть или нет у них деньги в настоящий момент – это на оценку никак не влияет. Ну и на хрен мне весь этот капитализм?! Я, к примеру, привык обо всем судить не абстрактно, а предметно. Возьмем конкретно меня и мои жизненные интересы. У меня интересная работа, люди меня уважают, у меня есть дом, где светло, тепло, уютно, есть все, что нужно для жизни. Интересной жизни. А если случится беда, так не только друзья, все государство придет на помощь! Буду я иметь это при капитализме, с его культом конкуренции и эгоизма? Вряд ли!
– А хрена мы друг другу здесь мозги парим, Юра? Я ж забыл – со мной «Большая библиотека»! – прервал друга Николай, снимая с шеи «брелок» своего стотерабайтного гигая. – Вот поставлю, и пусть человек своими глазами смотрит!
– У, блин! Точно. Забыли, – хлопнул себя по колену Юрий. – А там, кстати, и западные источники в полном комплекте.
– Там, в «Библиотеке», обычная база данных, – пояснил Николай, включая планшетку и вставляя накопитель. – У вас здесь наверняка такая же. Сейчас поставлю, и ройтесь.
Борис Ефимович с интересом влез в «Библиотеку» и с удивлением обнаружил, что, в отличие от хаотических американских аналогов, в ЭТОЙ «Библиотеке» действовал настоящий библиотечный принцип организации информации, но дополненный системой гиперссылок и весьма совершенной поисковой системой. Но это ему не помогло.
Конечно, было очень интересно рыться в информации об иной цивилизации и, как он почувствовал, более совершенно устроенной, чем его бывший СССР.
Но информации было так много, что он скоро просто в ней заблудился. Он там бродил довольно долго, боясь признаться в этом, как он считал, для себя позорном факте. Но уже через час события совершили неожиданный поворот, и стало не до «Библиотеки».
Михаил, Эля и Лена подошли к окраине села, и она показалась им очень странной. Тут они обнаружили остовы сельскохозяйственной техники, грузовых и легковых авто. Все они были ржавые и засыпанные снегом.
– И чего они их на металлолом не сдали? – недоуменно спросила Лена, проходя мимо этого «кладбища».
Дальше – больше. Дома в селе были ужасно обшарпанные. Более-менее прилично выглядели лишь бревенчатые. Стали попадаться люди. Они также не производили впечатления благополучных. Даже те, кто был трезв, носили либо очень потрепанную одежду, либо что-то весьма серое, убогое. Лица людей были угрюмы. В глазах у многих читалась безысходность.
По мере продвижения вперед странностей появлялось все больше. Вскоре им открылся целый квартал новостроек. Они производили впечатление – дома были не просто хорошие, а шикарные, многие имели три этажа.
Практически все, даже те, которые были недостроены, были обнесены высоченными, красного кирпича, заборами. На многих заборах торчали железные заостренные штыри или нечто подобное. Над одним даже тянулась колючая проволока.
– Странно. Похоже на военный объект… но не он! – с удивлением отметил Михаил.
– И улицы у них от снега не чищены! – почти с обидой сказала Леночка, вышагивая по-прежнему на лыжах посреди улицы.
– Дичь какая-то, – поморщилась Эля.
Тут они увидели семенившую по только что протоптанной в снегу траншее женщину, выглядевшую достаточно вменяемо и коммуникабельно. Через минуту они уже узнали, где что находится, а также кучу совершенно не нужных им местных новостей и сплетен.
Как ни странно, но, начиная от магазина, улица была где-то как-то расчищена. По крайней мере, пешеходы могли пройти по тротуару.
Проезжая же часть улицы была засыпана снегом. Обычный маршрутный автобус вряд ли проехал бы по этим сугробам.
У магазина решили разделиться. Эля пошла на почту, а Михаил с Леной за продуктами.
Эля сделала несколько шагов и увидела, как метрах в пятидесяти от нее, в той стороне, где, по словам женщины, за углом находилась почта, в сугроб въехала необычная, не виданная ею раньше машина. По типу – легковушка-вездеход, но явно не советского производства. Легковушка, как бульдозер, взрыла сугроб и заглохла. Тут же из ее дверей посыпались небритые, изрядно нетрезвые и жутко матерившиеся личности.
Один из этих нетрезвых типов, увидев красивую девушку, вышагивавшую по тротуару с лыжами на плече, попытался пристать, но Эля на него так зыркнула, что тот аж шарахнулся. И некоторое время недоуменно глядел ей вслед, стоя по колено в снегу, не в силах понять, что его ТАК остановило. Из задумчивости его вывел окрик дружков, торопившихся в магазин за выпивкой.
Эльмира слышала, как они, по-прежнему отчаянно матерясь, двинулись к магазину. Секунду спустя их ненормативная лексика стихла, так как Эля завернула за угол и увидела наконец почту.
С виду почта как почта, но ее вид насторожил Элю. В ней было нечто неправильное… Машинально Эля сделала еще десяток шагов вперед, прежде чем до нее дошло: над фронтоном почты развевался не красный с серпом и молотом флаг, а бело-сине-красный.
Кулида встала, как громом пораженная.
– Зачем?! Зачем флаг генерала Власова здесь висит?! – пораженно спросила она у проходившего мимо старика.
– Эх, дочка, и не говори! У нас ныне уж пятнадцать лет как страна вся власовская…
– Вали отсюда, коммуняка недобитый! – вдруг услышали они сзади злобный голос.
Эльмира резко обернулась и, к немалому своему удивлению, увидела совершенно трезвого, интеллигентного вида субъекта в очках, сверлящего ненавидящим взглядом старого человека.
– Не обращай внимания, дочка, это местный ДЕРЬМОКРАТ. Дурак он. Лучше пошли отсюда от греха подальше…
– Но мне надо… – начала было Эля, шагнув к почте, но увидела ТАКОЕ, что на несколько секунд остолбенела: на табличке у двери было написано «Российская Федерация» и… красовался двуглавый орел!
Когда она чуть-чуть пришла в себя, то обнаружила, что рядом ведется оживленная перебранка между давешним стариком и тем, кого он назвал «дерьмократом».
С полминуты она вслушивалась, пытаясь сориентироваться. И услышала много интересного. От незнакомых определений типа «красно-коричневый», «коммунофашист» до чудовищных клеветнических заявлений глубоко антисоветского характера. Утверждения «интеллигента» были настолько чудовищны и шизофреничны, что невозможно было представить, что человек даже не в шибко здравом уме такое может заявлять.
Так как тон по отношению к старому человеку и, как явствовало из перепалки, ветерану войны был совершенно недопустимый, Эля просто взорвалась яростью.
Энергии ярости добавил еще страх и растерянность, порожденные совершенно диким и невероятным окружением. У нее было такое ощущение, что она застряла в жутком, ирреальном кошмаре. Ей казалось, что стоит только поднапрячься, и морок спадет – она проснется.
И напрячься она решила диким выплеском справедливой ярости по адресу явного морального урода.
– Замолчи!!! – гаркнула она прямо в лицо очкарику, да так, что он от неожиданности и испуга тут же заткнулся на полуслове.
– Как ты смеешь, гад, так разговаривать со старым человеком, да еще ветераном войны?! – поперла на него Эля.
– Д-да он коммуняка! – попытался оправдаться «интеллигент».
Определение «коммуняка» резануло слух. На воспитанную в духе патриотизма и защиты идей коммунизма Эльмиру Кулиду это подействовало как удар током на и без того разъяренного быка.
– Ма-алчать!!! Слушай! Ты! – пошла в наступление Эля, и с каждым шагом оскорбитель пятился. – Если ты сейчас же не извинишься перед человеком, Я ТЕБЯ НА КУСКИ ПОРВУ!!!
Видно, никогда не встречавший такого отпора «дерьмократ» спал с лица и еще быстрее стал пятиться, но, на его беду, набежали бабки и перекрыли дорогу к отступлению.
Вид озверевшей Эли был настолько страшен, что очкарик разве что не обмочился. Видя, что отступать некуда, а впереди очень, очень, очень озверелая молодая, весьма спортивного вида особа с тяжелыми лыжами наперевес, он счел за великое благо извиниться и ускоренно убраться с «поля боя».
Пока бабки поносили последними словами улепетывавшего «дерьмократа», Эля слегка пришла в себя и наконец задала вопрос, который ее мучил больше всего:
– Да что же это у вас тут творится?!
– Капитализьм, дочка, дерьмократия, будь она неладна! – ответил дед и в сердцах сплюнул на снег.
Но тут их диалог был прерван прокатившим мимо «вездеходом», из окон которого раздавался отчаянный девичий визг.
Внутри у Эли похолодело. Только что увиденное и услышанное тут же вылетело из головы, и, полная недобрых предчувствий, она бросилась к магазину.
Еще на подступах к нему она услышала, как голосит продавщица, и увеличила скорость. Когда она ворвалась в помещение, то увидела страшную картину: возле прилавка лицом вниз лежал Михаил, и вокруг его головы медленно растекалась красная лужа.
Эля на секунду растерялась и встала как вкопанная, но ее вдруг кто-то весьма вежливо, но настойчиво подвинул в сторону.
– Извини, Эля… – сказала Юля, спеша к лежавшему на полу командиру и вытаскивая на ходу из рюкзака аптечку.
Приложила к шее Михаила палец, констатировав: «Живой, но без сознания», и ловко и профессионально приступила к оказанию первой помощи.
– Куда эти уроды поехали? – услышала Эля голос Владимира у себя за спиной.
– Да домой поехали, – последовал ответ подошедшего наконец к магазину спасенного Элей от «дерьмократа» ветерана.
– Где их дом? – по-деловому продолжил допрос Владимир.
Дед объяснил, но спохватился:
– Не ходи туда, сынок! Убьют они тебя! Бандиты они и вооружены все. Лучше ОМОН вызови.
– Ага, – тихо и грустно подала голос слегка пришедшая в себя продавщица. – До ОМОНа они девчонку уже и закопать успеют… И собака у них – зверь лютый!
– Сынок! Пойми, – продолжал увещевать Владимира дед, – это настоящие бандиты. У них там главный живет. По всему нашему району главный бандит. Он всех торгашей района данью обложил, и судьи у него все на кормлении…
– И как же вы дошли до жизни такой?! – в сердцах воскликнул Владимир.
– Дык дерьмократия в стране! – привычно ответил ветеран. – И капитализьм!
– Ладно, уважаемый, скажи, сколько у них оружия и какое? Чем они вооружены?
– Ну, пистолеты есть… у всех… а еще, говорят, автоматы есть…
– Так «говорят» или «есть»?
– Пистолеты точно есть, – усердно подтвердил дед, – сам видел.
– Ясно. Спасибо.
Секунду подумав, Владимир спросил у Юли, имея в виду Михаила:
– Как он?
– Ничего страшного, – ответила Донцова. – Небольшое сотрясение мозга, и кожа на голове рассечена.
– Ясно… Так. Вы приводите его в чувство и тащите на «базу». А я пойду попробую Лену вызволить.
– Подожди! Я с тобой! – взметнулась Юля.
– Нет! Вы вдвоем тащите раненого на базу! – безапелляционно отрезал Владимир.
– Но…
– Никаких «но»! Это приказ!
Юля сникла.
– И еще, – сказал Владимир, поворачиваясь к ветерану. – Вы же ненавидите этих бандитов?
– Да.
– Поэтому попрошу, чтобы тут далее ни произошло, «вы нас не видели». Вы можете вдолбить это всем и каждому, кто нас успел увидеть?
Ветеран внимательно посмотрел ему в глаза, вытянулся и чисто машинально, по-военному отчеканил:
– Будет сделано, товарищ майор!
– Полковник, – так же машинально поправил его Владимир, с тревогой рассматривая все еще не пришедшего в сознание Михаила.
– Есть, товарищ полковник! – ответил ветеран, и на глаза его навернулись слезы.
– Да, и еще… Лыжи наши посторожите, пожалуйста, пока не вернемся.
– Обязательно! Не беспокойтесь.
Владимир кивнул, пожал деду руку и решительно двинулся к выходу.
Проходя мимо оконечности прилавка, он заметил лежавшую на краю толстую металлическую табличку с каким-то названием. Он взял ее в руки, взвесил, прикинул ширину и длину и сунул в рукав.
– Если что, скажете, что бандиты забрали, – бросил он через плечо, выходя в дверь.
– Ну, вылитый наш майор! – пробормотал дед вслед Владимиру. – Как с того света вернулся, родимый… ну, вылитый он. Только тот на Зееловских буйну голову сложил…
Бойня
– Ну… есть и миллиардеры. Есть и… Вообще нищие. Это правда.
– Вы уходите от ответа или его не поняли. Хорошо, уточню: если вычесть из рассмотрения десять процентов самой богатой части всего общества, как живут остальные девяносто?
Борис Ефимович надолго задумался. Ему явно не хотелось отвечать на этот вопрос.
– То есть бедно и очень бедно? – не унимался Чернов. – А вот у нас положение прямо наоборот: десять процентов живут плохо, а девяносто хорошо. Да и то, по аналогии с нашими США, могу предположить, что наша «беднота» живет лучше ваших «середняков»!
– Не верю!
– Ну, тогда мы вас к себе в гости приглашаем! Вот Юра нам всем дорогу домой пробьет, – Николай положил руку другу на плечо, – и сходим. Увидите сами!
– Ну ладно, предположим, в уравниловке все материально счастливы, – снова пошел в атаку Борис Ефимович (при слове «уравниловка»[11] Юрий и Николай недоуменно переглянулись), – но вас разве не достала фальшь идеологии, навязчивая пропаганда?
– Возможно, тут я не спорю, – Николай поднял руки, – у вас было так. Но у нас и с идеологией, и с пропагандой все в порядке.
– Но этого просто не может быть! Любое коммунистическое государство по своей природе тоталитарно, и идеология его тоталитарна, и оно не может обходиться без идеологического насилия.
– Да какое же может быть идеологическое насилие над девяносто девятью процентами населения, если они полностью согласны со всеми идеологическими положениями?!
– А над одним процентом, значит, есть?
– Во-первых, не согласных с идеологией у нас не один процент, а вообще практически нет. Во-вторых, если какой-то одиночка или группа отщепенцев пытается поломать то, с чем согласно абсолютное большинство населения, то как, по-вашему, должно поступать государство? Поощрить их? Ведь любое нормальное государство должно поступать в интересах большинства населения.
– Подожди, Николай, – вмешался Юрий, – может, ты что-то неправильно понял? Тут был назван термин, который нам неизвестен, – «тоталитарный».
– Имеется в виду «тоталитаризм», – сказал Каменский.
– А что это такое?
И тут Борис Ефимович понял, что «попал». Термин «тоталитаризм» был ужасно затертый и жутко универсальный. Им объясняли практически все… и ничего. От бесконечного применения он так примелькался, что стал чем-то самим собой разумеющимся, но, как сейчас, к своему ужасу, Борис Ефимович понял, он лишь СОЗДАВАЛ ИЛЛЮЗИЮ ПОНИМАНИЯ. Пытаясь спасти положение, он вывалил на друзей пространную лекцию, но к успеху она не привела. Тем не менее все искренне пытались понять, что это такое. Даже обычно молчаливо-созерцательный Вадик вставил несколько вопросов.
– Ну, имеют люди страны единое мнение относительно чего-то… ТАК ЭТО ЖЕ ХОРОШО! Значит, умеют договариваться… Значит, не будет ссор и разногласий по поводу всякой ерунды, – Юрий пожал плечами. – Да и смысл какой? Зачем навязывать мнение, если можно просто договориться!
– Вообще «тоталитаризм» странное понятие, – хмыкнул Николай. – Навязать единое мнение всем? Гм… Ну да! Попробуй, навяжи, например, мнение вот этому, – он отхлебнул чай из кружки и указал ею на Юрия, – если он убежден в обратном. Да легче до Луны пешком дойти!!!
– Но, может, смысл этого термина в навязывании? – спросил Чернов.
– И что? Сам посуди: ну, предположим, какой-то совершенно больной на голову убежден, что капитализм лучше социализма. Ну, так пускай едет в США и работает там! Ведь никто не держит! Ему там будет о-о-очень весело!
– И то правда… – согласился Чернов, активно скребя в затылке. – Не! Боюсь, что наши миры слишком различаются, надо изучать. Юлька права с исследовательской программой…
Но эта примирительная фраза не возымела действия. Борис Ефимович, очевидно, снова сел на своего конька и закатил новую лекцию о прелестях капитализма и человеческого достоинства.
Тут было что сказать обеим сторонам, и дискуссия разгорелась с новой силой. Правда, она быстро пришла «к тем же деньгам».
– То есть получается, – опять начал обобщать Чернов, – что при капитализме, если у тебя есть деньги и власть, то тебя уважают, если нет – то нет. Но ведь большими деньгами обладают и бандиты. Они, получается, тоже уважаемые люди?!
– По штатовским фильмам так и есть! – вставил Николай.
– Вот возьмем опять наше общество, – продолжил Юрий. – У нас людей уважают только за то, что они сделали. А есть или нет у них деньги в настоящий момент – это на оценку никак не влияет. Ну и на хрен мне весь этот капитализм?! Я, к примеру, привык обо всем судить не абстрактно, а предметно. Возьмем конкретно меня и мои жизненные интересы. У меня интересная работа, люди меня уважают, у меня есть дом, где светло, тепло, уютно, есть все, что нужно для жизни. Интересной жизни. А если случится беда, так не только друзья, все государство придет на помощь! Буду я иметь это при капитализме, с его культом конкуренции и эгоизма? Вряд ли!
– А хрена мы друг другу здесь мозги парим, Юра? Я ж забыл – со мной «Большая библиотека»! – прервал друга Николай, снимая с шеи «брелок» своего стотерабайтного гигая. – Вот поставлю, и пусть человек своими глазами смотрит!
– У, блин! Точно. Забыли, – хлопнул себя по колену Юрий. – А там, кстати, и западные источники в полном комплекте.
– Там, в «Библиотеке», обычная база данных, – пояснил Николай, включая планшетку и вставляя накопитель. – У вас здесь наверняка такая же. Сейчас поставлю, и ройтесь.
Борис Ефимович с интересом влез в «Библиотеку» и с удивлением обнаружил, что, в отличие от хаотических американских аналогов, в ЭТОЙ «Библиотеке» действовал настоящий библиотечный принцип организации информации, но дополненный системой гиперссылок и весьма совершенной поисковой системой. Но это ему не помогло.
Конечно, было очень интересно рыться в информации об иной цивилизации и, как он почувствовал, более совершенно устроенной, чем его бывший СССР.
Но информации было так много, что он скоро просто в ней заблудился. Он там бродил довольно долго, боясь признаться в этом, как он считал, для себя позорном факте. Но уже через час события совершили неожиданный поворот, и стало не до «Библиотеки».
Михаил, Эля и Лена подошли к окраине села, и она показалась им очень странной. Тут они обнаружили остовы сельскохозяйственной техники, грузовых и легковых авто. Все они были ржавые и засыпанные снегом.
– И чего они их на металлолом не сдали? – недоуменно спросила Лена, проходя мимо этого «кладбища».
Дальше – больше. Дома в селе были ужасно обшарпанные. Более-менее прилично выглядели лишь бревенчатые. Стали попадаться люди. Они также не производили впечатления благополучных. Даже те, кто был трезв, носили либо очень потрепанную одежду, либо что-то весьма серое, убогое. Лица людей были угрюмы. В глазах у многих читалась безысходность.
По мере продвижения вперед странностей появлялось все больше. Вскоре им открылся целый квартал новостроек. Они производили впечатление – дома были не просто хорошие, а шикарные, многие имели три этажа.
Практически все, даже те, которые были недостроены, были обнесены высоченными, красного кирпича, заборами. На многих заборах торчали железные заостренные штыри или нечто подобное. Над одним даже тянулась колючая проволока.
– Странно. Похоже на военный объект… но не он! – с удивлением отметил Михаил.
– И улицы у них от снега не чищены! – почти с обидой сказала Леночка, вышагивая по-прежнему на лыжах посреди улицы.
– Дичь какая-то, – поморщилась Эля.
Тут они увидели семенившую по только что протоптанной в снегу траншее женщину, выглядевшую достаточно вменяемо и коммуникабельно. Через минуту они уже узнали, где что находится, а также кучу совершенно не нужных им местных новостей и сплетен.
Как ни странно, но, начиная от магазина, улица была где-то как-то расчищена. По крайней мере, пешеходы могли пройти по тротуару.
Проезжая же часть улицы была засыпана снегом. Обычный маршрутный автобус вряд ли проехал бы по этим сугробам.
У магазина решили разделиться. Эля пошла на почту, а Михаил с Леной за продуктами.
Эля сделала несколько шагов и увидела, как метрах в пятидесяти от нее, в той стороне, где, по словам женщины, за углом находилась почта, в сугроб въехала необычная, не виданная ею раньше машина. По типу – легковушка-вездеход, но явно не советского производства. Легковушка, как бульдозер, взрыла сугроб и заглохла. Тут же из ее дверей посыпались небритые, изрядно нетрезвые и жутко матерившиеся личности.
Один из этих нетрезвых типов, увидев красивую девушку, вышагивавшую по тротуару с лыжами на плече, попытался пристать, но Эля на него так зыркнула, что тот аж шарахнулся. И некоторое время недоуменно глядел ей вслед, стоя по колено в снегу, не в силах понять, что его ТАК остановило. Из задумчивости его вывел окрик дружков, торопившихся в магазин за выпивкой.
Эльмира слышала, как они, по-прежнему отчаянно матерясь, двинулись к магазину. Секунду спустя их ненормативная лексика стихла, так как Эля завернула за угол и увидела наконец почту.
С виду почта как почта, но ее вид насторожил Элю. В ней было нечто неправильное… Машинально Эля сделала еще десяток шагов вперед, прежде чем до нее дошло: над фронтоном почты развевался не красный с серпом и молотом флаг, а бело-сине-красный.
Кулида встала, как громом пораженная.
– Зачем?! Зачем флаг генерала Власова здесь висит?! – пораженно спросила она у проходившего мимо старика.
– Эх, дочка, и не говори! У нас ныне уж пятнадцать лет как страна вся власовская…
– Вали отсюда, коммуняка недобитый! – вдруг услышали они сзади злобный голос.
Эльмира резко обернулась и, к немалому своему удивлению, увидела совершенно трезвого, интеллигентного вида субъекта в очках, сверлящего ненавидящим взглядом старого человека.
– Не обращай внимания, дочка, это местный ДЕРЬМОКРАТ. Дурак он. Лучше пошли отсюда от греха подальше…
– Но мне надо… – начала было Эля, шагнув к почте, но увидела ТАКОЕ, что на несколько секунд остолбенела: на табличке у двери было написано «Российская Федерация» и… красовался двуглавый орел!
Когда она чуть-чуть пришла в себя, то обнаружила, что рядом ведется оживленная перебранка между давешним стариком и тем, кого он назвал «дерьмократом».
С полминуты она вслушивалась, пытаясь сориентироваться. И услышала много интересного. От незнакомых определений типа «красно-коричневый», «коммунофашист» до чудовищных клеветнических заявлений глубоко антисоветского характера. Утверждения «интеллигента» были настолько чудовищны и шизофреничны, что невозможно было представить, что человек даже не в шибко здравом уме такое может заявлять.
Так как тон по отношению к старому человеку и, как явствовало из перепалки, ветерану войны был совершенно недопустимый, Эля просто взорвалась яростью.
Энергии ярости добавил еще страх и растерянность, порожденные совершенно диким и невероятным окружением. У нее было такое ощущение, что она застряла в жутком, ирреальном кошмаре. Ей казалось, что стоит только поднапрячься, и морок спадет – она проснется.
И напрячься она решила диким выплеском справедливой ярости по адресу явного морального урода.
– Замолчи!!! – гаркнула она прямо в лицо очкарику, да так, что он от неожиданности и испуга тут же заткнулся на полуслове.
– Как ты смеешь, гад, так разговаривать со старым человеком, да еще ветераном войны?! – поперла на него Эля.
– Д-да он коммуняка! – попытался оправдаться «интеллигент».
Определение «коммуняка» резануло слух. На воспитанную в духе патриотизма и защиты идей коммунизма Эльмиру Кулиду это подействовало как удар током на и без того разъяренного быка.
– Ма-алчать!!! Слушай! Ты! – пошла в наступление Эля, и с каждым шагом оскорбитель пятился. – Если ты сейчас же не извинишься перед человеком, Я ТЕБЯ НА КУСКИ ПОРВУ!!!
Видно, никогда не встречавший такого отпора «дерьмократ» спал с лица и еще быстрее стал пятиться, но, на его беду, набежали бабки и перекрыли дорогу к отступлению.
Вид озверевшей Эли был настолько страшен, что очкарик разве что не обмочился. Видя, что отступать некуда, а впереди очень, очень, очень озверелая молодая, весьма спортивного вида особа с тяжелыми лыжами наперевес, он счел за великое благо извиниться и ускоренно убраться с «поля боя».
Пока бабки поносили последними словами улепетывавшего «дерьмократа», Эля слегка пришла в себя и наконец задала вопрос, который ее мучил больше всего:
– Да что же это у вас тут творится?!
– Капитализьм, дочка, дерьмократия, будь она неладна! – ответил дед и в сердцах сплюнул на снег.
Но тут их диалог был прерван прокатившим мимо «вездеходом», из окон которого раздавался отчаянный девичий визг.
Внутри у Эли похолодело. Только что увиденное и услышанное тут же вылетело из головы, и, полная недобрых предчувствий, она бросилась к магазину.
Еще на подступах к нему она услышала, как голосит продавщица, и увеличила скорость. Когда она ворвалась в помещение, то увидела страшную картину: возле прилавка лицом вниз лежал Михаил, и вокруг его головы медленно растекалась красная лужа.
Эля на секунду растерялась и встала как вкопанная, но ее вдруг кто-то весьма вежливо, но настойчиво подвинул в сторону.
– Извини, Эля… – сказала Юля, спеша к лежавшему на полу командиру и вытаскивая на ходу из рюкзака аптечку.
Приложила к шее Михаила палец, констатировав: «Живой, но без сознания», и ловко и профессионально приступила к оказанию первой помощи.
– Куда эти уроды поехали? – услышала Эля голос Владимира у себя за спиной.
– Да домой поехали, – последовал ответ подошедшего наконец к магазину спасенного Элей от «дерьмократа» ветерана.
– Где их дом? – по-деловому продолжил допрос Владимир.
Дед объяснил, но спохватился:
– Не ходи туда, сынок! Убьют они тебя! Бандиты они и вооружены все. Лучше ОМОН вызови.
– Ага, – тихо и грустно подала голос слегка пришедшая в себя продавщица. – До ОМОНа они девчонку уже и закопать успеют… И собака у них – зверь лютый!
– Сынок! Пойми, – продолжал увещевать Владимира дед, – это настоящие бандиты. У них там главный живет. По всему нашему району главный бандит. Он всех торгашей района данью обложил, и судьи у него все на кормлении…
– И как же вы дошли до жизни такой?! – в сердцах воскликнул Владимир.
– Дык дерьмократия в стране! – привычно ответил ветеран. – И капитализьм!
– Ладно, уважаемый, скажи, сколько у них оружия и какое? Чем они вооружены?
– Ну, пистолеты есть… у всех… а еще, говорят, автоматы есть…
– Так «говорят» или «есть»?
– Пистолеты точно есть, – усердно подтвердил дед, – сам видел.
– Ясно. Спасибо.
Секунду подумав, Владимир спросил у Юли, имея в виду Михаила:
– Как он?
– Ничего страшного, – ответила Донцова. – Небольшое сотрясение мозга, и кожа на голове рассечена.
– Ясно… Так. Вы приводите его в чувство и тащите на «базу». А я пойду попробую Лену вызволить.
– Подожди! Я с тобой! – взметнулась Юля.
– Нет! Вы вдвоем тащите раненого на базу! – безапелляционно отрезал Владимир.
– Но…
– Никаких «но»! Это приказ!
Юля сникла.
– И еще, – сказал Владимир, поворачиваясь к ветерану. – Вы же ненавидите этих бандитов?
– Да.
– Поэтому попрошу, чтобы тут далее ни произошло, «вы нас не видели». Вы можете вдолбить это всем и каждому, кто нас успел увидеть?
Ветеран внимательно посмотрел ему в глаза, вытянулся и чисто машинально, по-военному отчеканил:
– Будет сделано, товарищ майор!
– Полковник, – так же машинально поправил его Владимир, с тревогой рассматривая все еще не пришедшего в сознание Михаила.
– Есть, товарищ полковник! – ответил ветеран, и на глаза его навернулись слезы.
– Да, и еще… Лыжи наши посторожите, пожалуйста, пока не вернемся.
– Обязательно! Не беспокойтесь.
Владимир кивнул, пожал деду руку и решительно двинулся к выходу.
Проходя мимо оконечности прилавка, он заметил лежавшую на краю толстую металлическую табличку с каким-то названием. Он взял ее в руки, взвесил, прикинул ширину и длину и сунул в рукав.
– Если что, скажете, что бандиты забрали, – бросил он через плечо, выходя в дверь.
– Ну, вылитый наш майор! – пробормотал дед вслед Владимиру. – Как с того света вернулся, родимый… ну, вылитый он. Только тот на Зееловских буйну голову сложил…
Бойня
Владимир старался не вспоминать об этом. Но тут, в самом для него неожиданном месте, ситуация заставила вспомнить прошлое. Ему очень не хотелось даже самому себе в этом признаться, но именно воспоминания о том давнем потрясении вели его, толкали на весьма безрассудный поступок. Если оценивать все хладнокровно, то, что замыслил Владимир, так и называлось: полное безрассудство.
Много лет назад, когда он, только-только закончивший вуз юнец, попал в Южную Америку как «специалист широкого профиля», он к жизни относился как к большому приключению. И все вокруг воспринимал как части этого большого приключения. Да что греха таить – большинство мальчуганов, выросших в относительном комфорте высокоразвитой цивилизации, видят мир большой игровой площадкой для себя.
Да, там есть бандиты, да, там есть негодяи, но они все воспринимались как «картон».
Ему надо было попасть именно в Южную Америку, и именно в тот, переломный для нее момент войны, чтобы понять, что далеко не все так просто и легко, как пишется в приключенческих книгах. Что жизнь очень многих людей в мире – это не розы и даже не шипы, а большое море боли и грязи. Море, из которого эти страны и народы только-только стали выбираться совместными усилиями, и эта дорога часто обильно полита и кровью, и слезами.
Тогда он участвовал в одном из рейдов «Армии Боливара» и мог наблюдать всю жизнь местного населения воочию, а не через объектив телекамеры журналистов, которых он сопровождал. Мотаться пришлось через несколько границ, по территории нескольких государств, в разной степени вовлеченных в национально-освободительную войну, с разной степенью подконтрольности США. Он видел, как живут крестьяне, какие у них отношения и между собой, и с вконец осатаневшей от их сопротивления властью.
Так как он к тому времени уже неплохо изучил испанский, то и общался с местным населением напрямую. Прямое общение очень сильно вовлекает в те «мелочи жизни», что всегда остаются «за кадром» у журналистов. Общению также помогал и жгучий, неподдельный интерес местных жителей к русским, советским.
Через одну деревню они курсировали очень часто и к жителям уже относились как к старым добрым знакомым. Многих знали по именам, знали, кто есть кто и какие у кого проблемы. Старались и помогать, чем могли. Так как ходили там многократно, приобрели друзей.
Владимиру особо запомнилась девчушка лет шестнадцати, которой он несколько раз помогал. Семья у них была когда-то большая. Но, как водится в ходе войн, судьба распорядилась каждым членом семьи по-разному. Многие погибли. Кто от болезней, а кого, особенно из братьев, ушедших в партизаны, – убили. На ней была вся оставшаяся семья. Конечно, ей помогали соседи, но далеко не все эти соседи были в состоянии сделать что-то существенное. Всякий раз, когда они проходили через деревню, кому-то из местных нужна была медицинская помощь. То ли по мелочи, то ли по-крупному.
Владимир и познакомился с ней благодаря ее заболевшему брату. Брат поранил ногу, и она у него так сильно распухла, что он не мог ходить. Помощь тогда в лице молодого советского специалиста пришла вовремя. Еще немного, и парню пришлось бы делать серьезную операцию. А так – после нормальной очистки раны на не привыкший к антибиотикам организм любое сильное лекарство действует как живая вода в русских сказках.
В последующие приходы в деревню первой, кого он встречал, была та девушка. Завидев его, она улыбалась и подпрыгивала.
Запала она ему в душу. Заходил и в дом к ним часто, так что, как они живут, знал довольно хорошо. Он раньше даже не представлял, что можно жить так бедно.
Но однажды правительственные войска совершили рейд в партизанские районы. Войска были усилены «дикими гусями», которым заплатили деньги за это. Кто заплатил – правительство, частные лица, потерявшие здесь собственность, или же какая-то корпорация, также страдающая из-за потери прибылей, – уже не важно. Важно было то, что вместе с армией пришло и зверье в человеческом обличье.
Удар был исключительно силен. Несколько дней шли ожесточенные бои, прежде чем удалось отбиться. Ту деревню им пришлось тоже брать с боем. За правительственными войсками шли наемники, которые не воевали, а мародерствовали. Вот с ними и столкнулась «Армия Боливара», когда брала деревню. Сопротивление было оказано не настолько серьезное, чтобы могло сильно задержать «Армию» – такие вояки.
Но, войдя в деревню, они поняли, что опоздали. Деревня к тому времени уже была пуста. По приходе правительственных войск мало кто успел убежать. И все население попало под власть откровенных уголовников. Чем эти мерзавцы так были разозлены – уже не выяснишь. А может, просто решили потешить темные инстинкты. Но они убили всех.
Ту девчушку, с которой так сдружился Владимир, эти бандиты, прежде чем убить, изнасиловали.
Когда бойцы «Армии» увидели все это – убитых и растерзанных жителей деревни, – то поубивали оставшихся в живых бандитов, несмотря на попытки командиров пресечь резню.
До сих пор у Владимира осталась та боль. Боль потери. Ведь и опоздали всего-то на пару часов. Приди они чуть пораньше – может, и удалось бы спасти очень многих. И может быть, та самая красивая девчушка, так ему понравившаяся и своим солнечным характером, и безоглядной верой, что все будет хорошо, осталась бы жива.
Владимир стоял посреди улицы на легком морозе, и воспоминания о том жарком лете буквально жгли его. Тогда он и его товарищи – опоздали. Сейчас ситуация повторялась. Другое зверье в другом месте и в другом мире позарилось на его друзей. На человека, в принципе совершенно мирного и беззащитного. Следовало успеть. Во что бы то ни стало.
Осознавал ли он, что рискует запредельно?
Да, осознавал. Но не хотел мириться с потерей Лены принципиально. Он уже слишком много потерял в прошлом, чтобы сейчас думать о размерах риска. То, что для спасения придется положить, возможно, собственную жизнь, для него было менее важным, чем отчаянное желание сохранить хотя бы ЭТУ жизнь – жизнь Лены Гараевой. Может быть, этим он сумеет хоть как-то перед собой расплатиться за то, что тогда они не успели.
Ярость.
Плохо, что она двигает поступками. Но часто именно эмоции становятся тем топливом, без которого ничего не свершается. Есть ли у него время на планирование или поиски помощи, или нет у него совершенно времени – он уже не думал. Осталось только жгучее желание УСПЕТЬ. Успеть спасти.
Владимир определил направление и перешел на легкий бег.
Бежать предстояло недалеко, но для того чтобы не встретиться с бандитами выдохшимся, приходилось себя сдерживать. Хотелось броситься бежать с максимальной скоростью. На ходу он вспоминал все, чему его тогда, сначала в Союзе, а потом в Южной Америке, учили инструкторы. Учили же его очень хорошо. Качественно.
Учили убивать врагов.
Убивать качественно.
Нужный элитный дом Владимир нашел быстро по тому самому «вездеходу», стоявшему у ворот поперек тротуара.
Видно было, что ставил этот «вездеход» пьяный водитель.
Фонарный столб рядом покосился. На нем явственно отпечатались следы недавнего соприкосновения с бампером машины. Осколки пластика, который был содран с него, валялись тут же, на снегу.
Владимир посмотрел по сторонам. Улица была пустынной. Через дорогу какая-то новостройка. Там заведомо никто не живет, и лишних глаз там нет. Он потратил еще несколько секунд, чтобы привести свое состояние к тому необходимому минимуму, которое обеспечило бы ему хоть какие-то шансы на успех. Встряхнулся, волевым усилием отодвинул как можно дальше ярость, двигавшую им. Сейчас необходима была трезвая голова, причем во всех смыслах. То, что у противника она весьма нетрезвая, можно и нужно было использовать. Именно это давало ему серьезные шансы выбраться из передряги и добиться поставленной цели.
Дернул страх. Но Владимир уже привычным усилием вышвырнул его из головы и зашагал к «вездеходу».
Вскочив на капот, он резво перепрыгнул через забор.
Адреналин в крови, ярость в голове и решимость идти до конца. Потом будет сильная усталость и апатия, но это уже потом. Сейчас надо сделать все по возможности тихо и аккуратно.
Этому «тихо и аккуратно» способствовала громкая музыка, раздававшаяся в доме. Владимир отметил эту существенную деталь, когда еще подходил к нему.
Он плюхнулся в снег, прорезанный двумя колеями, накатанными «вездеходом», и одной, протоптанной от калитки до двери дома. Вытащил нож. Замер и огляделся.
Много лет назад, когда он, только-только закончивший вуз юнец, попал в Южную Америку как «специалист широкого профиля», он к жизни относился как к большому приключению. И все вокруг воспринимал как части этого большого приключения. Да что греха таить – большинство мальчуганов, выросших в относительном комфорте высокоразвитой цивилизации, видят мир большой игровой площадкой для себя.
Да, там есть бандиты, да, там есть негодяи, но они все воспринимались как «картон».
Ему надо было попасть именно в Южную Америку, и именно в тот, переломный для нее момент войны, чтобы понять, что далеко не все так просто и легко, как пишется в приключенческих книгах. Что жизнь очень многих людей в мире – это не розы и даже не шипы, а большое море боли и грязи. Море, из которого эти страны и народы только-только стали выбираться совместными усилиями, и эта дорога часто обильно полита и кровью, и слезами.
Тогда он участвовал в одном из рейдов «Армии Боливара» и мог наблюдать всю жизнь местного населения воочию, а не через объектив телекамеры журналистов, которых он сопровождал. Мотаться пришлось через несколько границ, по территории нескольких государств, в разной степени вовлеченных в национально-освободительную войну, с разной степенью подконтрольности США. Он видел, как живут крестьяне, какие у них отношения и между собой, и с вконец осатаневшей от их сопротивления властью.
Так как он к тому времени уже неплохо изучил испанский, то и общался с местным населением напрямую. Прямое общение очень сильно вовлекает в те «мелочи жизни», что всегда остаются «за кадром» у журналистов. Общению также помогал и жгучий, неподдельный интерес местных жителей к русским, советским.
Через одну деревню они курсировали очень часто и к жителям уже относились как к старым добрым знакомым. Многих знали по именам, знали, кто есть кто и какие у кого проблемы. Старались и помогать, чем могли. Так как ходили там многократно, приобрели друзей.
Владимиру особо запомнилась девчушка лет шестнадцати, которой он несколько раз помогал. Семья у них была когда-то большая. Но, как водится в ходе войн, судьба распорядилась каждым членом семьи по-разному. Многие погибли. Кто от болезней, а кого, особенно из братьев, ушедших в партизаны, – убили. На ней была вся оставшаяся семья. Конечно, ей помогали соседи, но далеко не все эти соседи были в состоянии сделать что-то существенное. Всякий раз, когда они проходили через деревню, кому-то из местных нужна была медицинская помощь. То ли по мелочи, то ли по-крупному.
Владимир и познакомился с ней благодаря ее заболевшему брату. Брат поранил ногу, и она у него так сильно распухла, что он не мог ходить. Помощь тогда в лице молодого советского специалиста пришла вовремя. Еще немного, и парню пришлось бы делать серьезную операцию. А так – после нормальной очистки раны на не привыкший к антибиотикам организм любое сильное лекарство действует как живая вода в русских сказках.
В последующие приходы в деревню первой, кого он встречал, была та девушка. Завидев его, она улыбалась и подпрыгивала.
Запала она ему в душу. Заходил и в дом к ним часто, так что, как они живут, знал довольно хорошо. Он раньше даже не представлял, что можно жить так бедно.
Но однажды правительственные войска совершили рейд в партизанские районы. Войска были усилены «дикими гусями», которым заплатили деньги за это. Кто заплатил – правительство, частные лица, потерявшие здесь собственность, или же какая-то корпорация, также страдающая из-за потери прибылей, – уже не важно. Важно было то, что вместе с армией пришло и зверье в человеческом обличье.
Удар был исключительно силен. Несколько дней шли ожесточенные бои, прежде чем удалось отбиться. Ту деревню им пришлось тоже брать с боем. За правительственными войсками шли наемники, которые не воевали, а мародерствовали. Вот с ними и столкнулась «Армия Боливара», когда брала деревню. Сопротивление было оказано не настолько серьезное, чтобы могло сильно задержать «Армию» – такие вояки.
Но, войдя в деревню, они поняли, что опоздали. Деревня к тому времени уже была пуста. По приходе правительственных войск мало кто успел убежать. И все население попало под власть откровенных уголовников. Чем эти мерзавцы так были разозлены – уже не выяснишь. А может, просто решили потешить темные инстинкты. Но они убили всех.
Ту девчушку, с которой так сдружился Владимир, эти бандиты, прежде чем убить, изнасиловали.
Когда бойцы «Армии» увидели все это – убитых и растерзанных жителей деревни, – то поубивали оставшихся в живых бандитов, несмотря на попытки командиров пресечь резню.
До сих пор у Владимира осталась та боль. Боль потери. Ведь и опоздали всего-то на пару часов. Приди они чуть пораньше – может, и удалось бы спасти очень многих. И может быть, та самая красивая девчушка, так ему понравившаяся и своим солнечным характером, и безоглядной верой, что все будет хорошо, осталась бы жива.
Владимир стоял посреди улицы на легком морозе, и воспоминания о том жарком лете буквально жгли его. Тогда он и его товарищи – опоздали. Сейчас ситуация повторялась. Другое зверье в другом месте и в другом мире позарилось на его друзей. На человека, в принципе совершенно мирного и беззащитного. Следовало успеть. Во что бы то ни стало.
Осознавал ли он, что рискует запредельно?
Да, осознавал. Но не хотел мириться с потерей Лены принципиально. Он уже слишком много потерял в прошлом, чтобы сейчас думать о размерах риска. То, что для спасения придется положить, возможно, собственную жизнь, для него было менее важным, чем отчаянное желание сохранить хотя бы ЭТУ жизнь – жизнь Лены Гараевой. Может быть, этим он сумеет хоть как-то перед собой расплатиться за то, что тогда они не успели.
Ярость.
Плохо, что она двигает поступками. Но часто именно эмоции становятся тем топливом, без которого ничего не свершается. Есть ли у него время на планирование или поиски помощи, или нет у него совершенно времени – он уже не думал. Осталось только жгучее желание УСПЕТЬ. Успеть спасти.
Владимир определил направление и перешел на легкий бег.
Бежать предстояло недалеко, но для того чтобы не встретиться с бандитами выдохшимся, приходилось себя сдерживать. Хотелось броситься бежать с максимальной скоростью. На ходу он вспоминал все, чему его тогда, сначала в Союзе, а потом в Южной Америке, учили инструкторы. Учили же его очень хорошо. Качественно.
Учили убивать врагов.
Убивать качественно.
Нужный элитный дом Владимир нашел быстро по тому самому «вездеходу», стоявшему у ворот поперек тротуара.
Видно было, что ставил этот «вездеход» пьяный водитель.
Фонарный столб рядом покосился. На нем явственно отпечатались следы недавнего соприкосновения с бампером машины. Осколки пластика, который был содран с него, валялись тут же, на снегу.
Владимир посмотрел по сторонам. Улица была пустынной. Через дорогу какая-то новостройка. Там заведомо никто не живет, и лишних глаз там нет. Он потратил еще несколько секунд, чтобы привести свое состояние к тому необходимому минимуму, которое обеспечило бы ему хоть какие-то шансы на успех. Встряхнулся, волевым усилием отодвинул как можно дальше ярость, двигавшую им. Сейчас необходима была трезвая голова, причем во всех смыслах. То, что у противника она весьма нетрезвая, можно и нужно было использовать. Именно это давало ему серьезные шансы выбраться из передряги и добиться поставленной цели.
Дернул страх. Но Владимир уже привычным усилием вышвырнул его из головы и зашагал к «вездеходу».
Вскочив на капот, он резво перепрыгнул через забор.
Адреналин в крови, ярость в голове и решимость идти до конца. Потом будет сильная усталость и апатия, но это уже потом. Сейчас надо сделать все по возможности тихо и аккуратно.
Этому «тихо и аккуратно» способствовала громкая музыка, раздававшаяся в доме. Владимир отметил эту существенную деталь, когда еще подходил к нему.
Он плюхнулся в снег, прорезанный двумя колеями, накатанными «вездеходом», и одной, протоптанной от калитки до двери дома. Вытащил нож. Замер и огляделся.