Е.П.: А с тем человеком – уж я закончу – а с тем человеком они четко рассчитали. Они его посадили, там объяснили, что ему сто девяностую прим быстро переквалифицируют на семидесятую, по которой гораздо больше можно получить, рассказали, как он при их помощи весело будет жить в лагере, и быстренько его поломали… А для Василия Палыча писательство было на первом месте, и сажать его им было невыгодно и бесполезно. А политика для него была никак не на первом месте. То есть он ею интересовался, как всякий нормальный человек, но не больше.
А.К.: И с советской властью он поссорился лично, а не политически. И с конца семидесятых он от этой власти полностью отвязался. Он не стал с ней по-настоящему воевать, а проявил такую полную и абсолютную самостоятельность. И вот это в нем мне всегда, многие годы спустя, уже в последнее время, очень нравилось, удивляло и, я бы даже сказал, восхищало – его абсолютная самостоятельность по отношению к любому социально-политическому явлению. Вот его уже много раз вспоминавшаяся мною позиция по отношению к чеченской проблеме. Ведь он был такой один в своем кругу – кругу, так скажем, либеральных интеллигентов. Он один жестко противостоял всяким разговорам о геноциде, о чеченских борцах за свободу и так далее, считал их мятежниками, извергами, бандитами, об этом писал, чем заслужил от некоего автора упомянутой нами статьи название «фашист»…
Е.П.: А о чем вся статья-то была?
А.К.: Об этом и была. Что он фашист, что он проделал путь от шестидесятника к фашисту… А он стоял на своем. И история с попыткой создания оппозиционной партии Березовского то же самое подтверждает – независимость, я бы сказал, одиночество Васи в его политических взглядах и связанных с ними поступках…
Е.П.: Ну-ка, расскажи эту историю подробней, мы уже ее вспоминали, но я подробностей не знаю.
А.К.: Эта история показывает, насколько Вася был в политике самостоятельный, твердый человек, но, с другой стороны, романтик с почти детским сознанием. Я об этой идее узнал от него. Он прилетел из Америки и прямо из аэропорта…
Е.П.: Это какой год?
А.К.: Не помню… Ну, конец девяностых… Когда Березовский начал активную борьбу с властью. Он же до этого власть поддерживал всячески, а после начал с ней силами меряться…
Е.П.: Так это было после двухтысячного? Уже когда Путин был, что ли?
А.К.: НЕ ПОМНЮ!
Е.П.: Но это же очень важно!
А.К.: А я не помню, понимаешь? Ну, рассказывать?
Е.П.: Ну ладно.
А.К.: И вот Вася мне позвонил, прилетев, чуть ли не прямо из аэропорта: «Давай встретимся, надо поговорить». Я перепугался, так никогда не бывало, он всегда отдыхал какое-то время после перелета… Ну, я примчался, мы сидели в любимом им ресторане «Шатры» – лето было – на Чистых прудах. И он сказал, что Березовский зовет его… ну, фактически возглавить или по крайней мере осенить своим присутствием новую партию оппозиционную. Должна быть такая партия интеллигенции…
Е.П.: Он слово «партия» употребил?
А.К.: Да, партия интеллигенции. У нее уже даже было название какое-то… такое глуповатое какое-то – «Возрождение», что ли… Не помню. Я сразу сказал, что этого делать не следует, что он вдалеке от наших политических и социальных реалий находится, а я здесь живу и знаю, что связываться ни с какой партией в нашей стране нельзя, его репутация как писателя сильно пострадает. Он выслушал меня внимательно и, как обычно, не спорил, а молчал. И, как я узнал через несколько дней, немедленно дал Березовскому согласие. В деталях, что происходило потом, не знаю, знаю только, что какое-то время он с Борисом Абрамовичем, пусть меня извинят за грубое слово, хороводился, ездил к нему в его дом приемов на Ордынке…
Е.П.: И получается, что это было в девяносто седьмом году, потому что именно в том году Борис Абрамович посетил Василия Павловича в его день рождения! Помнишь?
А.К.: Конечно, помню. С букетом… Значит, в девяносто седьмом… Я Васе тогда, в «Шатрах», говорил: ты пойми, у Березовского совершенно другие задачи, чем у тебя. А тебя он привлекает как имя… В политике если двое связываются, то из двух один – использует, другого – используют…
Е.П.: Он тебе отвечал что-нибудь?
А.К.: Нет, он внимательно слушал. Выслушал – и поступил по-своему.
Е.П.: То есть в своем стиле поступил.
А.К.: Ездил на Ордынку, встречался…
Е.П.: На Новокузнецкой улице-то было все дело, Дом приемов-то… На углу с Пятым Монетчиковым переулком, где я жил одно время…
А.К.: На Новокузнецкой? А, да, правильно… Ну, в общем, потом как-то так все рассосалось… Очень странно это закончилось – абсолютно ничем. Но до того как закончилось, произошла еще одна история, крайне для меня неприятная. Значит, возник некий список как бы ЦК этой партии. Я такое презрение испытываю к политике вообще и к российской политике в частности, что весь список не запомнил, но открывался он Аксеновым и где-то дальше и я оказался в этом списке! И мне этот список присылают по факсу в «Коммерсантъ», где я тогда работал… Это после того, что я Васе сказал! Я себе сотрясал воздух, а Вася взял и вписал меня в этот список. Он просто не посчитался со мной. Я тогда сильно разозлился. Значит, он – самостоятельный человек, а я просто так болтал?! Ну, мне присылают этот список и как бы манифест этой организации. Манифест – с просьбой опубликовать его в «Коммерсанте»… И прямой телефон Березовского. И я немедленно по этому телефону сообщаю Борису Абрамовичу – к которому, кстати, относился и тогда, и потом с личной симпатией, – сообщаю, что повлиять на публикацию в «Коммерсанте» я не могу. Такие вещи решает главный редактор, я ему передам, а повлиять не смогу. При этом деликатно замечаю, что из чисто стилистических соображений я выкинул бы начало этого манифеста – а там было примерно такое начало: «Россия сейчас находится в положении человека, занесшего ногу для шага, но так и не ставшего на две ноги…» Я сказал: «Борис Абрамыч, нельзя начинать политический манифест с ног». А дальше он меня прямо спрашивает, согласен ли я войти в этот список ЦК или учредителей, в общем, в список. И я очень быстро отреагировал. Я вообще-то туг на ум, у меня «лестничное остроумие», я все прекрасные аргументы нахожу, когда беседа уже кончилась. Но тут я сообразил как-то очень быстро, чем можно отговориться так, чтобы не обидеть. В моей отговорке была правда некоторая: «Борис Абрамыч, что касается моего участия, то оно невозможно». – «Почему? Вас не устраивает такая… общеинтеллигентская, общедемократическая, нормальная общегуманитарная такая позиция?» – «Нет, устраивает, устраивает, но дело в том, что я ваш служащий. И если я, ваш служащий, участвую в вашей организации, это странно выглядит».
Е.П.: Служащий в каком смысле?
А.К.: А я в «Коммерсанте» работал, а «Коммерсантъ» уже принадлежал Березовскому… Нет! Это не могло быть в девяносто седьмом году! В девяносто седьмом «Коммерсантъ» еще не принадлежал ему! И значит, Березовский к Аксенову на другой день рождения приходил, не на шестидесятипятилетие…
Е.П.: Вероятно… А появился этот манифест в «Коммерсанте»?
А.К.: Конечно нет. «Коммерсантъ» прокламации не печатал. Только на правах рекламы, но как рекламу Березовский, наверное, не хотел печатать такой документ. Хотя бывало, что он свои тексты в «Коммерсанте» печатал как рекламу. И за деньги…
Е.П.: Несмотря на то, что «Коммерсантъ» куплен был Березовским…
А.К.: А это сплошь и рядом бывало, когда Березовский вступал в некую переписку с властью. Тексты Березовского появлялись в «Коммерсанте» на правах рекламы, и Березовский своему «Коммерсанту» платил.
Е.П.: Потрясающе просто.
А.К.: Это я тебе достоверно говорю. Вот тем и был велик «Коммерсантъ»… Да. И вот, значит, я говорю: «Понимаете, я ваш служащий, это будет выглядеть некорректно…»
Е.П.: Это ты быстро придумал такую отмазку?
А.К.: В какой-то степени отмазку, но вообще-то это была правда.
Е.П.: Недавно была телевизионная передача, в которой я участвовал, и меня там объявили революционером, а когда я сказал, что не революционер, а эволюционер, сказали: «Ну как же, вы же вышли на площадь с “Метро́полем”?» А я сказал, что меня вытолкали на площадь эту…
А.К.: Во-первых, вытолкали. Во-вторых, издание «Метро́поля» – это не выход на площадь. На площадь выходят с транспарантами «долой» или «да здравствует», а не с романами и стихами. «Метро́поль» – это было профессиональное писательское дело. И Вася тоже вел себя так всегда – по-писательски. Вот случай с партией Березовского – единственный, который я могу вспомнить, когда он повел себя… ну, как вроде бы политик.
Е.П.: А отмазка твоя тогда подействовала?
А.К.: Да. Надо отдать должное Борису Абрамовичу, во-первых, он принял смысл этого аргумента сразу же, во-вторых, это не повлияло на отношения, а они, конечно, не тесные, после этого еще были. В частности, он мне заказывал большую статью, такую обзорно-историческую, которая вышла в альбоме к десятилетию его премии «Триумф»… Корректно очень себя вел Борис Абрамович. А я, значит, тогда отговорился. Вскоре же и вся затея рассосалась. И Вася как бы освободился, я увидел в нем заметное облегчение. Притом что с Березовским и у него хорошие отношения сохранились… И тоже постепенно рассосались.
Е.П.: Я тебя с большим любопытством слушал, потому что я ведь тоже знал об этом. Потому что Василий Павлович с несвойственной ему, как он сам называл, «звериной серьезностью» позвонил и мне таинственно и назначил встречу. Ну, не в роскошном ресторане «Шатры», а в «Иллюзионе», в буфетишке, я уже упоминал об этом. Там он мне рассказал все то же, что тебе, плюс еще горячо утверждал, что сейчас будут большие дела, что это очень полезно для страны, что телевидение будет, общественный совет какой-то… Я уж не помню подробно, там какие-то им акции дал Березовский, которые потом куда-то исчезли… Или не акции… В общем, все, как ты выражаешься, рассосалось. А тогда он сказал, что это очень важное дело и что он в нем непременно будет участвовать. Я, поскольку мне все, что про политику, было безразлично, я даже не высказывал сомнения, а сказал вроде того, что ну, твое дело, вдруг получится что-то… Больше к этому разговору мы никогда не возвращались.
А.К.: И я повторю, что это была единственная, довольно нелепая и даже комичная попытка прямого участия Васи в политике… Не считая еще одного случая, когда он доказал, с одной стороны, что он человек смелый, с другой стороны, что человек очень самостоятельный и независимый, с третьей стороны, что романтик и, с четвертой стороны, что не совсем последовательный. Ведь он в какой-то степени если не одобрительно, то нейтрально, доброжелательно-нейтрально относился к Путину…
Е.П.: Да, нейтрально.
А.К.: И вот, как я уже говорил, получая Букеровскую премию, он заканчивает свою речь лауреата, вскидывая кулак со словами: «Свободу Ходорковскому!» То есть тут была и простая порядочность – в конце концов, это организация Ходорковского «Открытая Россия» тогда финансировала Букера, но был и принцип – поддержать человека в тюрьме…
Е.П.: Да, это я помню.
А.К.: Надо сказать, я оцепенел. Только-только Ходорковского взяли, еще не было коллективных протестов. Я застыл не от страха, а… как бы от неуместности такой демонстрации в чинном литературном собрании. И все застыли. Это было очень неожиданно, потому что это было очень уж благородно, от таких жестов наша литературная общественность отвыкла.
Е.П.: Да, я тоже помню этот случай, но объясняю его элементарной порядочностью Васи, а не политическими взглядами.
А.К.: Ну, порядочность здесь заключалась просто в том, что он вспомнил человека, который, собственно, все это устроил…
Е.П.: Вы, дескать, здесь сидите, жрете и пьете – а на чьи деньги?
А.К.: Это порядочность, но все-таки «Свободу Ходорковскому!» – это еще и политический шаг. Примерно на том же уровне, что «Свободу Юрию Деточкину!» – честный и наивный. Никто этого не ждал от Аксенова… А Вася – он весь в этом. Сочетание независимости с каким-то полудетским романтизмом, почти конформизма с твердой убежденностью, которая оказывалась тверже тактических колебаний настоящих политиков. Америка в своем американизме колебалась – а Вася стоял на своем, понимаешь? В России все колебалось – а Вася стоял на своем. А с другой стороны, легко полез в какую-то авантюру… Вот что я тебе скажу: у него по отношению к политике была позиция настоящего художника.
Е.П.: Когда все общество и все общества – и американское, и русское – колебались, а он стоял на месте, то общество это воспринимало наоборот: как будто он все время колеблется. Ведь его не понимали просто…
А.К.: Или сознательно оплевывали, пользуясь его принципиальностью как уликой. Вроде этой статьи, которую я вспоминал, я ее читал в Интернете, где говорится, что Аксенов «прошел путь от либерала-шестидесятника к русскому фашисту».
Е.П.: Собственно, то же самое происходило на том знаменитом конгрессе ПЕН-клуба в 2000 году в Москве, который мы уже вспоминали. Когда с легкой руки Гюнтера Грасса, который, как он потом признался, был членом гитлерюгенда и воевал в СС, нас, подписавшихся под особым мнением по Чечне, тоже чуть ли не фашистами называли… Это мнение я составил, а Вася был активным сторонником этого особого мнения… И еще не раз так бывало, когда Аксенов удивлял людей, не понимавших, что такое отношение художника к политике.
А.К.: Да, его отношения с политической действительностью давали основания считать, что он колеблется, что он проделал какой-то странный путь от демократа к патриоту, от либерала-западника к едва ли не государственнику, поддерживающему российскую власть… Ведь приличный западник, настоящий атлантист, так считали и считают многие, всегда и во всем должен быть против российской власти… А Аксенов ее не обличал при любом подходящем и неподходящем случае. Не то чтобы поддерживал, но не обличал. И вдруг – «Свободу Ходорковскому!». Он всегда шел по какому-то ему одному видимому пути и в литературе, и в своих политических, идеологических убеждениях… И я думаю, что то же самое, такое же непонимание со стороны многих возникло – я говорю даже и о себе, – когда начали появляться его «комсомольские» романы последние – ну, «Кесарево свечение», «Редкие земли»… И я не принял и до сих пор не совсем принимаю Васино обольщение комсомольцами, превратившимися в олигархов. Мне кажется, он обольщался, а он, видимо, шел… этим своим собственным, не видимым другим, в том числе и мне, путем. Е.П.: Я думаю, что если бы он был жив, то и эта линия принесла бы еще литературные сюрпризы. А.К.: Наверняка. Он как бы… ему что-то было видно. Ему что-то было видно, и поэтому он совершенно не собирался оправдывать ожидания. Ведь почему на него наезжали? Он обманывал ожидания. «Ну как же он так может говорить и вести себя, ведь он же один из нас!..» А он не один из нас. Это мы все – одни из многих. А он – просто один. Аксенов. Сам по себе.
Приложение
Шум статья вызвала вовсе не потому, что была хороша. Как раз наоборот: статья у Аксенова получилась глупая и некомпетентная. Просто Аксенов, в силу некоторых индивидуальных умственных особенностей, публично озвучил то, что его единомышленники привыкли говорить только в узком кругу, полагая необходимым скрывать это от «внешнего мира». А именно: Аксенов продемонстрировал всем, что неолибералы ничем не отличаются от неофашистов.
До Аксенова у нас был всего один человек, который – тоже в силу индивидуальных умственных особенностей – регулярно разглашал публично эту тайну неолиберализма. Это Михаил Леонтьев. Он постоянно клялся в верности неолиберальным идеям, восхвалял Хайека и Фридмана – и одновременно пропагандировал неофашистский опыт латиноамериканских диктаторов, пламенно любил Пиночета, проповедовал откровенно расистские взгляды, призывал использовать напалм, химическое оружие и ковровые бомбардировки в Чечне.
То, что неолиберализм не имеет никакого отношения к классическому либерализму, а является одним из вариантов неофашизма, доказал еще 20 лет назад в своей прекрасной работе «Кризис государства кризиса» Тони Негри. Но у нас Тони Негри неизвестен. Неолибералы могли маскироваться и спокойно морочить всем голову. Теперь, после сеанса идеологического стриптиза, устроенного Аксеновым, морочить всем голову станет куда сложнее.
А.К.: И с советской властью он поссорился лично, а не политически. И с конца семидесятых он от этой власти полностью отвязался. Он не стал с ней по-настоящему воевать, а проявил такую полную и абсолютную самостоятельность. И вот это в нем мне всегда, многие годы спустя, уже в последнее время, очень нравилось, удивляло и, я бы даже сказал, восхищало – его абсолютная самостоятельность по отношению к любому социально-политическому явлению. Вот его уже много раз вспоминавшаяся мною позиция по отношению к чеченской проблеме. Ведь он был такой один в своем кругу – кругу, так скажем, либеральных интеллигентов. Он один жестко противостоял всяким разговорам о геноциде, о чеченских борцах за свободу и так далее, считал их мятежниками, извергами, бандитами, об этом писал, чем заслужил от некоего автора упомянутой нами статьи название «фашист»…
Е.П.: А о чем вся статья-то была?
А.К.: Об этом и была. Что он фашист, что он проделал путь от шестидесятника к фашисту… А он стоял на своем. И история с попыткой создания оппозиционной партии Березовского то же самое подтверждает – независимость, я бы сказал, одиночество Васи в его политических взглядах и связанных с ними поступках…
Е.П.: Ну-ка, расскажи эту историю подробней, мы уже ее вспоминали, но я подробностей не знаю.
А.К.: Эта история показывает, насколько Вася был в политике самостоятельный, твердый человек, но, с другой стороны, романтик с почти детским сознанием. Я об этой идее узнал от него. Он прилетел из Америки и прямо из аэропорта…
Е.П.: Это какой год?
А.К.: Не помню… Ну, конец девяностых… Когда Березовский начал активную борьбу с властью. Он же до этого власть поддерживал всячески, а после начал с ней силами меряться…
Е.П.: Так это было после двухтысячного? Уже когда Путин был, что ли?
А.К.: НЕ ПОМНЮ!
Е.П.: Но это же очень важно!
А.К.: А я не помню, понимаешь? Ну, рассказывать?
Е.П.: Ну ладно.
А.К.: И вот Вася мне позвонил, прилетев, чуть ли не прямо из аэропорта: «Давай встретимся, надо поговорить». Я перепугался, так никогда не бывало, он всегда отдыхал какое-то время после перелета… Ну, я примчался, мы сидели в любимом им ресторане «Шатры» – лето было – на Чистых прудах. И он сказал, что Березовский зовет его… ну, фактически возглавить или по крайней мере осенить своим присутствием новую партию оппозиционную. Должна быть такая партия интеллигенции…
Е.П.: Он слово «партия» употребил?
А.К.: Да, партия интеллигенции. У нее уже даже было название какое-то… такое глуповатое какое-то – «Возрождение», что ли… Не помню. Я сразу сказал, что этого делать не следует, что он вдалеке от наших политических и социальных реалий находится, а я здесь живу и знаю, что связываться ни с какой партией в нашей стране нельзя, его репутация как писателя сильно пострадает. Он выслушал меня внимательно и, как обычно, не спорил, а молчал. И, как я узнал через несколько дней, немедленно дал Березовскому согласие. В деталях, что происходило потом, не знаю, знаю только, что какое-то время он с Борисом Абрамовичем, пусть меня извинят за грубое слово, хороводился, ездил к нему в его дом приемов на Ордынке…
Е.П.: И получается, что это было в девяносто седьмом году, потому что именно в том году Борис Абрамович посетил Василия Павловича в его день рождения! Помнишь?
А.К.: Конечно, помню. С букетом… Значит, в девяносто седьмом… Я Васе тогда, в «Шатрах», говорил: ты пойми, у Березовского совершенно другие задачи, чем у тебя. А тебя он привлекает как имя… В политике если двое связываются, то из двух один – использует, другого – используют…
Е.П.: Он тебе отвечал что-нибудь?
А.К.: Нет, он внимательно слушал. Выслушал – и поступил по-своему.
Е.П.: То есть в своем стиле поступил.
А.К.: Ездил на Ордынку, встречался…
Е.П.: На Новокузнецкой улице-то было все дело, Дом приемов-то… На углу с Пятым Монетчиковым переулком, где я жил одно время…
А.К.: На Новокузнецкой? А, да, правильно… Ну, в общем, потом как-то так все рассосалось… Очень странно это закончилось – абсолютно ничем. Но до того как закончилось, произошла еще одна история, крайне для меня неприятная. Значит, возник некий список как бы ЦК этой партии. Я такое презрение испытываю к политике вообще и к российской политике в частности, что весь список не запомнил, но открывался он Аксеновым и где-то дальше и я оказался в этом списке! И мне этот список присылают по факсу в «Коммерсантъ», где я тогда работал… Это после того, что я Васе сказал! Я себе сотрясал воздух, а Вася взял и вписал меня в этот список. Он просто не посчитался со мной. Я тогда сильно разозлился. Значит, он – самостоятельный человек, а я просто так болтал?! Ну, мне присылают этот список и как бы манифест этой организации. Манифест – с просьбой опубликовать его в «Коммерсанте»… И прямой телефон Березовского. И я немедленно по этому телефону сообщаю Борису Абрамовичу – к которому, кстати, относился и тогда, и потом с личной симпатией, – сообщаю, что повлиять на публикацию в «Коммерсанте» я не могу. Такие вещи решает главный редактор, я ему передам, а повлиять не смогу. При этом деликатно замечаю, что из чисто стилистических соображений я выкинул бы начало этого манифеста – а там было примерно такое начало: «Россия сейчас находится в положении человека, занесшего ногу для шага, но так и не ставшего на две ноги…» Я сказал: «Борис Абрамыч, нельзя начинать политический манифест с ног». А дальше он меня прямо спрашивает, согласен ли я войти в этот список ЦК или учредителей, в общем, в список. И я очень быстро отреагировал. Я вообще-то туг на ум, у меня «лестничное остроумие», я все прекрасные аргументы нахожу, когда беседа уже кончилась. Но тут я сообразил как-то очень быстро, чем можно отговориться так, чтобы не обидеть. В моей отговорке была правда некоторая: «Борис Абрамыч, что касается моего участия, то оно невозможно». – «Почему? Вас не устраивает такая… общеинтеллигентская, общедемократическая, нормальная общегуманитарная такая позиция?» – «Нет, устраивает, устраивает, но дело в том, что я ваш служащий. И если я, ваш служащий, участвую в вашей организации, это странно выглядит».
Е.П.: Служащий в каком смысле?
А.К.: А я в «Коммерсанте» работал, а «Коммерсантъ» уже принадлежал Березовскому… Нет! Это не могло быть в девяносто седьмом году! В девяносто седьмом «Коммерсантъ» еще не принадлежал ему! И значит, Березовский к Аксенову на другой день рождения приходил, не на шестидесятипятилетие…
Е.П.: Вероятно… А появился этот манифест в «Коммерсанте»?
А.К.: Конечно нет. «Коммерсантъ» прокламации не печатал. Только на правах рекламы, но как рекламу Березовский, наверное, не хотел печатать такой документ. Хотя бывало, что он свои тексты в «Коммерсанте» печатал как рекламу. И за деньги…
Е.П.: Несмотря на то, что «Коммерсантъ» куплен был Березовским…
А.К.: А это сплошь и рядом бывало, когда Березовский вступал в некую переписку с властью. Тексты Березовского появлялись в «Коммерсанте» на правах рекламы, и Березовский своему «Коммерсанту» платил.
Е.П.: Потрясающе просто.
А.К.: Это я тебе достоверно говорю. Вот тем и был велик «Коммерсантъ»… Да. И вот, значит, я говорю: «Понимаете, я ваш служащий, это будет выглядеть некорректно…»
Е.П.: Это ты быстро придумал такую отмазку?
А.К.: В какой-то степени отмазку, но вообще-то это была правда.
Е.П.: Недавно была телевизионная передача, в которой я участвовал, и меня там объявили революционером, а когда я сказал, что не революционер, а эволюционер, сказали: «Ну как же, вы же вышли на площадь с “Метро́полем”?» А я сказал, что меня вытолкали на площадь эту…
А.К.: Во-первых, вытолкали. Во-вторых, издание «Метро́поля» – это не выход на площадь. На площадь выходят с транспарантами «долой» или «да здравствует», а не с романами и стихами. «Метро́поль» – это было профессиональное писательское дело. И Вася тоже вел себя так всегда – по-писательски. Вот случай с партией Березовского – единственный, который я могу вспомнить, когда он повел себя… ну, как вроде бы политик.
Е.П.: А отмазка твоя тогда подействовала?
А.К.: Да. Надо отдать должное Борису Абрамовичу, во-первых, он принял смысл этого аргумента сразу же, во-вторых, это не повлияло на отношения, а они, конечно, не тесные, после этого еще были. В частности, он мне заказывал большую статью, такую обзорно-историческую, которая вышла в альбоме к десятилетию его премии «Триумф»… Корректно очень себя вел Борис Абрамович. А я, значит, тогда отговорился. Вскоре же и вся затея рассосалась. И Вася как бы освободился, я увидел в нем заметное облегчение. Притом что с Березовским и у него хорошие отношения сохранились… И тоже постепенно рассосались.
Е.П.: Я тебя с большим любопытством слушал, потому что я ведь тоже знал об этом. Потому что Василий Павлович с несвойственной ему, как он сам называл, «звериной серьезностью» позвонил и мне таинственно и назначил встречу. Ну, не в роскошном ресторане «Шатры», а в «Иллюзионе», в буфетишке, я уже упоминал об этом. Там он мне рассказал все то же, что тебе, плюс еще горячо утверждал, что сейчас будут большие дела, что это очень полезно для страны, что телевидение будет, общественный совет какой-то… Я уж не помню подробно, там какие-то им акции дал Березовский, которые потом куда-то исчезли… Или не акции… В общем, все, как ты выражаешься, рассосалось. А тогда он сказал, что это очень важное дело и что он в нем непременно будет участвовать. Я, поскольку мне все, что про политику, было безразлично, я даже не высказывал сомнения, а сказал вроде того, что ну, твое дело, вдруг получится что-то… Больше к этому разговору мы никогда не возвращались.
А.К.: И я повторю, что это была единственная, довольно нелепая и даже комичная попытка прямого участия Васи в политике… Не считая еще одного случая, когда он доказал, с одной стороны, что он человек смелый, с другой стороны, что человек очень самостоятельный и независимый, с третьей стороны, что романтик и, с четвертой стороны, что не совсем последовательный. Ведь он в какой-то степени если не одобрительно, то нейтрально, доброжелательно-нейтрально относился к Путину…
Е.П.: Да, нейтрально.
А.К.: И вот, как я уже говорил, получая Букеровскую премию, он заканчивает свою речь лауреата, вскидывая кулак со словами: «Свободу Ходорковскому!» То есть тут была и простая порядочность – в конце концов, это организация Ходорковского «Открытая Россия» тогда финансировала Букера, но был и принцип – поддержать человека в тюрьме…
Е.П.: Да, это я помню.
А.К.: Надо сказать, я оцепенел. Только-только Ходорковского взяли, еще не было коллективных протестов. Я застыл не от страха, а… как бы от неуместности такой демонстрации в чинном литературном собрании. И все застыли. Это было очень неожиданно, потому что это было очень уж благородно, от таких жестов наша литературная общественность отвыкла.
Е.П.: Да, я тоже помню этот случай, но объясняю его элементарной порядочностью Васи, а не политическими взглядами.
А.К.: Ну, порядочность здесь заключалась просто в том, что он вспомнил человека, который, собственно, все это устроил…
Е.П.: Вы, дескать, здесь сидите, жрете и пьете – а на чьи деньги?
А.К.: Это порядочность, но все-таки «Свободу Ходорковскому!» – это еще и политический шаг. Примерно на том же уровне, что «Свободу Юрию Деточкину!» – честный и наивный. Никто этого не ждал от Аксенова… А Вася – он весь в этом. Сочетание независимости с каким-то полудетским романтизмом, почти конформизма с твердой убежденностью, которая оказывалась тверже тактических колебаний настоящих политиков. Америка в своем американизме колебалась – а Вася стоял на своем, понимаешь? В России все колебалось – а Вася стоял на своем. А с другой стороны, легко полез в какую-то авантюру… Вот что я тебе скажу: у него по отношению к политике была позиция настоящего художника.
Е.П.: Когда все общество и все общества – и американское, и русское – колебались, а он стоял на месте, то общество это воспринимало наоборот: как будто он все время колеблется. Ведь его не понимали просто…
А.К.: Или сознательно оплевывали, пользуясь его принципиальностью как уликой. Вроде этой статьи, которую я вспоминал, я ее читал в Интернете, где говорится, что Аксенов «прошел путь от либерала-шестидесятника к русскому фашисту».
Е.П.: Собственно, то же самое происходило на том знаменитом конгрессе ПЕН-клуба в 2000 году в Москве, который мы уже вспоминали. Когда с легкой руки Гюнтера Грасса, который, как он потом признался, был членом гитлерюгенда и воевал в СС, нас, подписавшихся под особым мнением по Чечне, тоже чуть ли не фашистами называли… Это мнение я составил, а Вася был активным сторонником этого особого мнения… И еще не раз так бывало, когда Аксенов удивлял людей, не понимавших, что такое отношение художника к политике.
А.К.: Да, его отношения с политической действительностью давали основания считать, что он колеблется, что он проделал какой-то странный путь от демократа к патриоту, от либерала-западника к едва ли не государственнику, поддерживающему российскую власть… Ведь приличный западник, настоящий атлантист, так считали и считают многие, всегда и во всем должен быть против российской власти… А Аксенов ее не обличал при любом подходящем и неподходящем случае. Не то чтобы поддерживал, но не обличал. И вдруг – «Свободу Ходорковскому!». Он всегда шел по какому-то ему одному видимому пути и в литературе, и в своих политических, идеологических убеждениях… И я думаю, что то же самое, такое же непонимание со стороны многих возникло – я говорю даже и о себе, – когда начали появляться его «комсомольские» романы последние – ну, «Кесарево свечение», «Редкие земли»… И я не принял и до сих пор не совсем принимаю Васино обольщение комсомольцами, превратившимися в олигархов. Мне кажется, он обольщался, а он, видимо, шел… этим своим собственным, не видимым другим, в том числе и мне, путем. Е.П.: Я думаю, что если бы он был жив, то и эта линия принесла бы еще литературные сюрпризы. А.К.: Наверняка. Он как бы… ему что-то было видно. Ему что-то было видно, и поэтому он совершенно не собирался оправдывать ожидания. Ведь почему на него наезжали? Он обманывал ожидания. «Ну как же он так может говорить и вести себя, ведь он же один из нас!..» А он не один из нас. Это мы все – одни из многих. А он – просто один. Аксенов. Сам по себе.
Приложение
Александр Тарасов
Из статьи «ФАШИЗМ В ИДЕОЛОГИИ,
ЕЖОВЩИНА НА ПРАКТИКЕ.
Именно это предлагает России
бывший интеллигент Василий Аксенов»
Журналы «Коммунист», 2002, № 2;«Свободная мысль-XXI», 2002, № 2
Василий Аксенов, в прошлом писатель, а в настоящее время – посмертный эксплуататор своей прижизненной литературной популярности, опубликовал в «Московских новостях» (№ 40 за 2001 г.) статью «Хватит вилять хвостом». Статья эта наделала много шума и даже обсуждалась в программе «Глас народа» на телевидении.Шум статья вызвала вовсе не потому, что была хороша. Как раз наоборот: статья у Аксенова получилась глупая и некомпетентная. Просто Аксенов, в силу некоторых индивидуальных умственных особенностей, публично озвучил то, что его единомышленники привыкли говорить только в узком кругу, полагая необходимым скрывать это от «внешнего мира». А именно: Аксенов продемонстрировал всем, что неолибералы ничем не отличаются от неофашистов.
До Аксенова у нас был всего один человек, который – тоже в силу индивидуальных умственных особенностей – регулярно разглашал публично эту тайну неолиберализма. Это Михаил Леонтьев. Он постоянно клялся в верности неолиберальным идеям, восхвалял Хайека и Фридмана – и одновременно пропагандировал неофашистский опыт латиноамериканских диктаторов, пламенно любил Пиночета, проповедовал откровенно расистские взгляды, призывал использовать напалм, химическое оружие и ковровые бомбардировки в Чечне.
То, что неолиберализм не имеет никакого отношения к классическому либерализму, а является одним из вариантов неофашизма, доказал еще 20 лет назад в своей прекрасной работе «Кризис государства кризиса» Тони Негри. Но у нас Тони Негри неизвестен. Неолибералы могли маскироваться и спокойно морочить всем голову. Теперь, после сеанса идеологического стриптиза, устроенного Аксеновым, морочить всем голову станет куда сложнее.
* * *
Вообще-то понять, чем либералы отличаются от неолибералов, очень легко. Либералы считают, что формально-юридически все люди равны и от рождения обладают определенными правами (правами человека) и что им должны быть предоставлены – независимо от расы, национальной, религиозной и культурной принадлежности и т. п. – равные права и возможности (гражданские права), созданы равные стартовые условия – а дальше пусть реализуют свои возможности, соревнуются. И государство в это вмешиваться не должно. Чем меньше государства, тем лучше (знаменитое “laissez faire, laissez passer” или, в английском варианте, “leave alone”). Неолибералы, напротив, уверены, что люди не равны (даже формально-юридически) и что равные возможности для всех представляют угрозу тем, кто уже находится в привилегированном положении. Неолибералы считают государство важнейшим инструментом – и считают главной своей задачей захватить управление государством, чтобы затем силой государства подавлять «чужих» и создавать благоприятные условия для «своих». Это точная копия системы мышления фашистов. Просто фашисты заменяли индивидуализм корпоративизмом, публично отрицали систему парламентаризма. Неофашисты – так называемые новые правые – уже этого не делали и, таким образом, перестали отличаться от неолибералов. У нас в стране по безграмотности либералов и неолибералов путали и путают. Типичная партия либералов – это «Яблоко». А типичная партия неолибералов – СПС. «Яблоко» и СПС все норовят объединиться, но все у них не получается. И не получится – именно потому, что либералы и неолибералы политически трудносовместимы.Конец бесплатного ознакомительного фрагмента