Страница:
Прервем на мгновение монолог Павла Судоплатова. Этот эпизод его биографии до сих пор продолжает оставаться предметом дискуссий историков. Основной спор идет вокруг заявления Павла Анатольевича Судоплатова о предложении арестовать Дмитрия Александровича Быстролетова. Могло ли это быть его собственной инициативой или он выступил с таким предложением на основе полученных им документов от других подразделений Лубянки.
В архиве хранится интересный документ, который датирован 7 декабря 1937 года. В нем начальник Управления НКВД Московской области комиссар госбезопасности 1-го ранга Станислав Францевич Реденс (арестован в ноябре 1939 года и в январе 1940 года расстрелян) и капитан госбезопасности Сорокин докладывают заместителю народного комиссара внутренних дел СССР Фриновскому:
«3-м отделом УГБ УНКВД МО вскрыта и ликвидируется шпионско-террористическая организация, созданная чешскими разведывательными органами из эмигрантской молодежи, объединившейся в Союз студентов – граждан РСФСР в городах Праге и Брно.
По показанием арестованных… установлено, что союз студентов – граждан РСФСР создан чешскими разведывательными органами и РОВС для легальной переброски в СССР шпионов, диверсантов и террористов. Одним из инициаторов создания этого союза является Быстролетов Дмитрий Александрович, который, по показаниям арестованных, является агентом чешских разведывательных органов.
Быстролетов прибыл в СССР в 1929 году и до последнего времени ведет разведывательную работу, являясь резидентом чешской разведки.
Сообщая об изложенном, просим вашей санкции на арест Быстролетова, как одного из активных участников вскрытой шпионско-диверсионной и террористической организации»[235].
С этим текстом Павел Анатольевич Судоплатов мог ознакомиться только в одном случае – если бы он был начальником фигурировавшего в тексте документа. Маловероятно, что ему подчинялся «Ганс». Напомним, что в конце 1937 года первый исполнял обязанности помощника 4-го (испанского) отделения ИНО. А второй, как он сам написал в своих воспоминаниях: «работал в 20-м секторе у полковника Гурского («Монгол») в качестве переводчика»[236]. Поясним, что речь идет о Карле Вольдемаровиче Гурском, который был в 1925 году завербован Сергеем Михайловичем Шпигельглазом в Харбине. С 1928 по 1937 год работал помощником нелегальных резидентов Эриха Альбертовича Такке и Василия Михайловича Зарубина в Берлине. В сентябре 1937 года был отозван в Москву. Репрессирован[237].
Если не знакомился с «сигналом» от коллег по Лубянке, то, значит, проявил инициативу.
Вновь вернемся к монологу Павла Судоплатова:
«…– Как-то я зашел к Шпигельглазу, смотрю, он бегает по комнате взад и вперед и кричит: «я японский шпион», «я японский шпион» и тут же мне сказал, что ему передали ключи от сейфа и в нем обнаружили материалы, в которых он изобличается как японский шпион. В это время следствие шло полным ходом, и если бы я подал заявление, оно бы ничем не помогло, поэтому и ничего не писал. Шпигельглаз тут же вызвал одного из начальников отделения и дал ему распоряжение, чтобы он принес ему дело, в котором имеются материалы о его борьбе с японской разведкой на ДВК.
Я считаю, что все эти обвинения, которые мне приписывают, я их не заслуживаю, единственно то, что я действительно дружил с Соболь….»
Внезапно один из присутствующих прерывает выступление оратора таким вопросом:
«…– Вот вы говорите, что дело Горожанина вас ошарашило, в каком это году было?
– Это было в 1936 году, – уверенно и удивленно ответил главный герой нашей книги, пытаясь понять, зачем член парткома спросил об этом.
– Когда вы разговаривали с Пассовым о Быстролетове, что он вам сказал? – Прозвучавший вопрос не дал ему времени на размышления.
– Пассов мне сказал, что он арестован и тогда я никаких мер не принимал. Но неожиданно, через несколько дней, раздается звонок по телефону и мне говорит свою фамилию Быстролетов, что вот, мол, он работал у нас, у него сейчас нет военного билета, послужного списка и т. д. и спрашивал, как это можно получить. Я ему сказал, чтобы он позвонил мне через пару дней. Об этом я тут же сообщил в 3-й Отдел ГУГБ, и его арестовали…»[238]
Попробуем реконструировать картину происходящих тогда событий. В марте 1938 года Дмитрий Александрович Быстролетов начал работать в Торговой палате[239]. Он ни с кем не поддерживает контактов. Поэтому на Лубянке считали, что он арестован и дает показания в качестве «иностранного шпиона». Павел Судоплатов проявляет любопытство и интересуется у начальства судьбой «Ганса». А может, он просто упомянул его во время беседы. Услышал в ответ, что «Андрей» арестован, и успокоился. А через несколько дней «враг народа» звонит сам и говорит, что ему нужны документы для трудоустройства. Реакция советского гражданина того времени предсказуема. Сообщить куда следует об этом звонке. Фактически он сдал «органам» честного и невиновного человека. Мы не вправе обвинять сейчас его в этом неблаговидном поступке. Нужно учитывать два факта. Первый, тогда почти все жители СССР (из тех, кто находился на свободе) верили, что органы не ошибаются и арестовывают только настоящих шпионов и врагов народа. Второй, кто знает, как бы вели мы себя тогда, окажись в аналогичной ситуации.
И снова опытные члены парткома начали обсуждать другую тему. Простой и популярный прием, предназначенный для запутывания обвиняемого. Человек не успевает продумать свой ответ и часто совершает ошибки, которые фиксируются в стенограмме партсобрания. Потом все сказанное им будет использовано против него. Порой такие собрания напоминали популярную в те годы в НКВД пытку «пятый угол», когда «чекисты» стояли по углам кабинета и пинали подследственного, словно футбольный мяч, из одного к другому. Нечто подобное происходило и на собрании, только вместо физического воздействия применялось моральное. В игру вступил Кравцов:
«– У товарища Судоплатова было много времени, чтобы подумать, в чем он виноват, а вот здесь на бюро парткома НКВД он снова заявляет, что все это неправильно. Четвертый параграф им был признан правильным, а здесь отрицает. На партсобрании признали его ошибки как политические, но не криминальные.
Относительно Шпигельглаза. Шпигельглаз, в присутствии Судоплатова, вызвал к себе начальника отделения Ярикова (Михаил Степанович (Сергеевич) Яриков – в органах внешней разведки с 1927 года, в 1938 году занимал пост начальника восточного отделения 5-го отдела ГУГБ, арестован в декабре 1938 года и в мае 1941 года приговорен к 15 годам тюремного заключения, после начала Великой Отечественной войны освобожден и работал в Четвертом управлении НКВД СССР, реабилитирован. – Прим. авт.) и ему дал распоряжение, чтобы он подбирал материалы, реабилитирующие его, как шпиона. Судоплатов не сообщил парторганизации об этом или наркому. У меня сейчас впечатление, что Судоплатов обо всем отрицает, кроме связи с Соболь.
В 1937 году Судоплатов выступал на партсобрании с положительной характеристикой на Горожанина, в то время, когда этот вопрос был для всех ясен.
Товарищ Судоплатов совершенно справедливо гордится своими заслугами, много он сделал для партии и правительства, и поэтому ему и предъявляют обвинение не криминального порядка, а политического.
О Быстролетове – здесь он говорит о борьбе его за арест Быстролетова, а вот с Пассовым он ничего не говорил – поверил ему, что тот сказал, что Быстролетов арестован. Факт тот, что только через семь месяцев, как говорил Пассов, что Быстролетов арестован, в действительности он был арестован, т. е. осенью, в то время, что Пассов ему явно врал.
Шпигельглаз по тому, что он обнаружил материал в несгораемом шкафу, вызвал по этому делу свидетеля Пудина. Тот был удивлен – зачем его допрашивают, потом он пошел в парторганизацию и говорит, что ему непонятно, зачем Шпигельглаз его допрашивает, и самое главное в присутствии Судоплатова.
Мое личное мнение – что решение парторганизации правильное.
Судоплатов ничего не сделал, чтобы помочь следствию разоблачить Шпигельглаза и Пассова, так как он одно время очень близко стоял к руководству отдела, как видим, Судоплатов в этом отношении ничего не сделал, ничего не видел и потерял бдительность».
– Был такой случай, когда Шпигельглаз вызывал свидетеля Пудина в вашем присутствии? – внезапно спросил Павла Судоплатова один из членов парткома.
– Да, он его вызвал и начал его спрашивать, присутствовал ли он на ДВК во время разоблачения японской разведки.
– Об этом вы кому-либо сообщали? – Вопрос прозвучал из уст другого члена парткома. Павлу Анатольевичу Судоплатову пришлось повернуть голову и взглянуть на говорящего, прежде, чем начать отвечать. Это позволило выиграть несколько драгоценных секунд.
«– В этот вечер было заседание парткома, говорили о других делах, а об этом я никому не говорил. Во-первых, я был зам. начальника отделения, а начальником отделения я не был, начальником отделения я стал после ареста Пассова, когда меня вызвал нарком Л.П. Берия, тогда я принял отделение. Моя работа в этом отделении заключалась в том, что, кроме основной работы, я освободил многих от работы, а также и закордонный аппарат. Шпигельглаз приехал в 1935 году, я в это время уехал в командировку, приехал и начал с ним работать и вскоре вновь уехал».
А дальше последовала серия коротких вопросов и столь же лаконичных ответов.
– Почему же вы никому об этом не говорили? – спросил кто-то из присутствующих.
– Вскоре был арестован Шпигельглаз. Дело его вело УНКВД по Московской области, – спокойно объяснил главный герой нашей книги. К такой форме допроса он уже привык во время пребывания в стане украинских националистов и в финской тюрьме.
– Вот и говорится, что он являлся японским шпионом, почему же вы не пошли даже посоветоваться с кем-либо из товарищей?
– Да, надо было пойти и рассказать об этом, но я тогда думал, что мое заявление следствию ничем не поможет, так как следствие уже шло на полном ходу, – признал свою вину Павел Анатольевич Судоплатов, понимая, что сопротивляться бессмысленно. И своим отрицанием свершившегося события он только еще больше ухудшит свое положение. А так ему пока еще не инкриминируют дружбу с «врагами народа» Слуцким и Горожаниным.
– Вот на собрании вы признали за собой все обвинения, а на парткоме вы отрицаете? – разгадал его тактику спрашивающий.
– Я не отрицаю, но за время моей работы в органах меня не следовало бы так обвинять.
А после этого между членами парткома началась дискуссия.
– В отношении дела со Шпигельглазом Судоплатов себя неверно вел, – заявил Ступницкий. – Уже после ареста Шпигельглаза Судоплатов не помог следствию по разоблачению Шпигельглаза.
Постановка вопроса парторганизацией № 5 в этом параграфе совершенно правильна.
– Вообще, это дело товарищу Судоплатову непростительно, – согласился с ним Пинзур. – Это можно квалифицировать, как политическую беспечность. Особенно в 1938 году, после прихода Л.П. Берия, когда это время характеризуется как период чекистских событий, когда требовалась от каждого чекиста-коммуниста настороженность.
Я имею в виду факт со свидетелем. Никому не секрет, что 7-й Отдел (название внешней разведки с декабря 1936 года по июнь 1938 года. – Прим. авт.) был засорен. В вашем присутствии является человек, он ему приказывает подобрать реабилитирующий материал, как японского шпиона? Товарищ Судоплатов, – говорящий сурово взглянул на него, – вы должны были понять это и сделать соответствующие выводы, – и внезапно перешел на личные качества обсуждаемого на партсобрании: – К тому же мне кажется, что у вас здесь играет ваш гонор. То, что вы сделали для партии и нашего правительства, это очень хорошо, ведь вы коммунист. Но вместе с тем вы должны понять свои ошибки и элементы зазнайства».
Произошедшие дальше события удивили. Словно следуя указанию невидимого режиссера, Пинзур вдруг изменил тон своей речи. Теперь он не обвинял, а, наоборот, оправдывал обсуждаемого.
– Дело с Горожаниным было в 1937 году, – напомнил Пинзур и пояснил: – Так как товарищ на партсобрании признал свою ошибку, голосовал за исключение его из партии – это дело отпадает. – Затем последовало лаконичное пояснение по следующему пункту обвинения: – Дело по обвинению его в связи с врагом народа Соболь он признал. – Точно так же он озвучил ситуацию с еще одним разделом обвинения. – О Быстролетове здесь видно, что Судоплатов приложил много усилий к аресту Быстролетова.
Остался еще один пункт, который обсуждался активнее всего, но и здесь Пинзур продемонстрировал чудеса ораторского искусства.
– Самое тяжкое то, – сказал оратор, – что знал, что на Шпигельглаза имеются материалы, как на крупного шпиона и никому ничего не говорил, тем более что события в Наркомате в это время должны были насторожить всех чекистов. Вот если учесть его основные моменты и то, что все же он признал за собой вину, можно будет ограничиться не вынесением строгого выговора, а выговор.
Выступивший следом за ним Буланов сначала указал на особенность его поведения, а потом поддержал предыдущего оратора, вот что он сказал:
«Надо Судоплатову указать на его беспринципность, на его поведение в парторганизации. Вот на партсобрании он признает одно, а на парткоме другое, это уже характеризует его поведение, как плохой осадок остается после этого как о коммунисте, у него нет твердости, как у коммуниста, и нечего шарахаться из стороны в сторону. Товарищу Судоплатову нужно сделать после этого бюро парткома соответствующий вывод. – После короткой паузы он продолжил: – По делу Быстролетова я думаю, что обвинение с товарища Судоплатова можно снять, так как он много сделал для его ареста, – говорящий замолчал и вопросительно посмотрел на руководство парткома. – Параграф два по обвинению его в том, что он защищал Горожанина, то же самое нельзя инкриминировать, так как он на собрании это осознал и голосовал за его исключение из партии, а формулировать в обвинении ему дело со Шпигельглазом и связь с Соболь – вот два факта, которые можно квалифицировать, как обвинение».
И подведя итог своему выступлению, говорящий заявил:
– Я поддерживаю мнение товарища Пинзура о вынесении ему не строгого выговора, а выговора.
– Я знаю историю всего этого дела, – начал Семенов и своей речью пробудил от легкой спячки членов парткома, утомленных однообразными речами друг друга. – Вот, например, пишут справки на Судоплатова, – зачитывает сначала текст этого документа, а затем выдержку из справки на Быстролетова. – Вот такого рода справки и документы пишутся на человека, и, безусловно, такие документы могут вывести человека из колеи. Я себе представляю положение Судоплатова на собрании, но в таких случаях нужно всегда быть принципиальным во всем. Я считаю, что товарищи неправильно составили справку, представили наркому, которые не соответствуют действительности. 27 декабря 1938 года пишут справки про «одно», а через некоторое время ставится уже вопрос о его исключении. Правда, товарищ допустил грубую ошибку, в то время как это дело было недостаточно проверено.
Я считаю, что серьезным политическим обвинением Судоплатова является то, что здесь было сказано выше товарищами, он не имел никакого права этого допускать. Видя, что враг мечется из угла в угол, и ничего никому не говорить.
У меня остается мнение, что товарищ Судоплатов сегодня не осознал до конца своих проступков. За то, что вы допустили беспечность в отношении Шпигельглаза, это верно. Почему вы не пришли в парторганизацию и не рассказали, вот что я слышал от Шпигельглаза – это что, не называется политической беспечностью?
В деле с Горожаниным я ничего не вижу компрометирующего товарища Судоплатова – он голосовал за его исключение из партии, тогда на собрании, а сейчас ему это инкриминируют.
Товарищ Леоненко не хочет признать, что они тогда неверно поступили с этими справками и т. д.
Вина Судоплатова еще и в том, что, будучи в близких отношениях с Соболь, он не мог распознать врага.
Я согласен с предложениями товарищей Буланова и Пинзура – за проявление политической беспечности объявить выговор с занесением в личное дело.
После выступления Семенова было голосование. Единогласно было принято решение: «за притупление политической бдительности товарищу Судоплатову объявить выговор с занесением в личную карточку»[240].
18 января 1941 года на заседании бюро парткома НКВД СССР утвердило решение первичной парторганизации № 5 от 27 декабря 1940 года о снятии с главного героя нашей книги партийного взыскания – «выговора с занесением в учетную карточку, объявленного в мае 1939 года»[241].
Глава 5
В архиве хранится интересный документ, который датирован 7 декабря 1937 года. В нем начальник Управления НКВД Московской области комиссар госбезопасности 1-го ранга Станислав Францевич Реденс (арестован в ноябре 1939 года и в январе 1940 года расстрелян) и капитан госбезопасности Сорокин докладывают заместителю народного комиссара внутренних дел СССР Фриновскому:
«3-м отделом УГБ УНКВД МО вскрыта и ликвидируется шпионско-террористическая организация, созданная чешскими разведывательными органами из эмигрантской молодежи, объединившейся в Союз студентов – граждан РСФСР в городах Праге и Брно.
По показанием арестованных… установлено, что союз студентов – граждан РСФСР создан чешскими разведывательными органами и РОВС для легальной переброски в СССР шпионов, диверсантов и террористов. Одним из инициаторов создания этого союза является Быстролетов Дмитрий Александрович, который, по показаниям арестованных, является агентом чешских разведывательных органов.
Быстролетов прибыл в СССР в 1929 году и до последнего времени ведет разведывательную работу, являясь резидентом чешской разведки.
Сообщая об изложенном, просим вашей санкции на арест Быстролетова, как одного из активных участников вскрытой шпионско-диверсионной и террористической организации»[235].
С этим текстом Павел Анатольевич Судоплатов мог ознакомиться только в одном случае – если бы он был начальником фигурировавшего в тексте документа. Маловероятно, что ему подчинялся «Ганс». Напомним, что в конце 1937 года первый исполнял обязанности помощника 4-го (испанского) отделения ИНО. А второй, как он сам написал в своих воспоминаниях: «работал в 20-м секторе у полковника Гурского («Монгол») в качестве переводчика»[236]. Поясним, что речь идет о Карле Вольдемаровиче Гурском, который был в 1925 году завербован Сергеем Михайловичем Шпигельглазом в Харбине. С 1928 по 1937 год работал помощником нелегальных резидентов Эриха Альбертовича Такке и Василия Михайловича Зарубина в Берлине. В сентябре 1937 года был отозван в Москву. Репрессирован[237].
Если не знакомился с «сигналом» от коллег по Лубянке, то, значит, проявил инициативу.
Вновь вернемся к монологу Павла Судоплатова:
«…– Как-то я зашел к Шпигельглазу, смотрю, он бегает по комнате взад и вперед и кричит: «я японский шпион», «я японский шпион» и тут же мне сказал, что ему передали ключи от сейфа и в нем обнаружили материалы, в которых он изобличается как японский шпион. В это время следствие шло полным ходом, и если бы я подал заявление, оно бы ничем не помогло, поэтому и ничего не писал. Шпигельглаз тут же вызвал одного из начальников отделения и дал ему распоряжение, чтобы он принес ему дело, в котором имеются материалы о его борьбе с японской разведкой на ДВК.
Я считаю, что все эти обвинения, которые мне приписывают, я их не заслуживаю, единственно то, что я действительно дружил с Соболь….»
Внезапно один из присутствующих прерывает выступление оратора таким вопросом:
«…– Вот вы говорите, что дело Горожанина вас ошарашило, в каком это году было?
– Это было в 1936 году, – уверенно и удивленно ответил главный герой нашей книги, пытаясь понять, зачем член парткома спросил об этом.
– Когда вы разговаривали с Пассовым о Быстролетове, что он вам сказал? – Прозвучавший вопрос не дал ему времени на размышления.
– Пассов мне сказал, что он арестован и тогда я никаких мер не принимал. Но неожиданно, через несколько дней, раздается звонок по телефону и мне говорит свою фамилию Быстролетов, что вот, мол, он работал у нас, у него сейчас нет военного билета, послужного списка и т. д. и спрашивал, как это можно получить. Я ему сказал, чтобы он позвонил мне через пару дней. Об этом я тут же сообщил в 3-й Отдел ГУГБ, и его арестовали…»[238]
Попробуем реконструировать картину происходящих тогда событий. В марте 1938 года Дмитрий Александрович Быстролетов начал работать в Торговой палате[239]. Он ни с кем не поддерживает контактов. Поэтому на Лубянке считали, что он арестован и дает показания в качестве «иностранного шпиона». Павел Судоплатов проявляет любопытство и интересуется у начальства судьбой «Ганса». А может, он просто упомянул его во время беседы. Услышал в ответ, что «Андрей» арестован, и успокоился. А через несколько дней «враг народа» звонит сам и говорит, что ему нужны документы для трудоустройства. Реакция советского гражданина того времени предсказуема. Сообщить куда следует об этом звонке. Фактически он сдал «органам» честного и невиновного человека. Мы не вправе обвинять сейчас его в этом неблаговидном поступке. Нужно учитывать два факта. Первый, тогда почти все жители СССР (из тех, кто находился на свободе) верили, что органы не ошибаются и арестовывают только настоящих шпионов и врагов народа. Второй, кто знает, как бы вели мы себя тогда, окажись в аналогичной ситуации.
И снова опытные члены парткома начали обсуждать другую тему. Простой и популярный прием, предназначенный для запутывания обвиняемого. Человек не успевает продумать свой ответ и часто совершает ошибки, которые фиксируются в стенограмме партсобрания. Потом все сказанное им будет использовано против него. Порой такие собрания напоминали популярную в те годы в НКВД пытку «пятый угол», когда «чекисты» стояли по углам кабинета и пинали подследственного, словно футбольный мяч, из одного к другому. Нечто подобное происходило и на собрании, только вместо физического воздействия применялось моральное. В игру вступил Кравцов:
«– У товарища Судоплатова было много времени, чтобы подумать, в чем он виноват, а вот здесь на бюро парткома НКВД он снова заявляет, что все это неправильно. Четвертый параграф им был признан правильным, а здесь отрицает. На партсобрании признали его ошибки как политические, но не криминальные.
Относительно Шпигельглаза. Шпигельглаз, в присутствии Судоплатова, вызвал к себе начальника отделения Ярикова (Михаил Степанович (Сергеевич) Яриков – в органах внешней разведки с 1927 года, в 1938 году занимал пост начальника восточного отделения 5-го отдела ГУГБ, арестован в декабре 1938 года и в мае 1941 года приговорен к 15 годам тюремного заключения, после начала Великой Отечественной войны освобожден и работал в Четвертом управлении НКВД СССР, реабилитирован. – Прим. авт.) и ему дал распоряжение, чтобы он подбирал материалы, реабилитирующие его, как шпиона. Судоплатов не сообщил парторганизации об этом или наркому. У меня сейчас впечатление, что Судоплатов обо всем отрицает, кроме связи с Соболь.
В 1937 году Судоплатов выступал на партсобрании с положительной характеристикой на Горожанина, в то время, когда этот вопрос был для всех ясен.
Товарищ Судоплатов совершенно справедливо гордится своими заслугами, много он сделал для партии и правительства, и поэтому ему и предъявляют обвинение не криминального порядка, а политического.
О Быстролетове – здесь он говорит о борьбе его за арест Быстролетова, а вот с Пассовым он ничего не говорил – поверил ему, что тот сказал, что Быстролетов арестован. Факт тот, что только через семь месяцев, как говорил Пассов, что Быстролетов арестован, в действительности он был арестован, т. е. осенью, в то время, что Пассов ему явно врал.
Шпигельглаз по тому, что он обнаружил материал в несгораемом шкафу, вызвал по этому делу свидетеля Пудина. Тот был удивлен – зачем его допрашивают, потом он пошел в парторганизацию и говорит, что ему непонятно, зачем Шпигельглаз его допрашивает, и самое главное в присутствии Судоплатова.
Мое личное мнение – что решение парторганизации правильное.
Судоплатов ничего не сделал, чтобы помочь следствию разоблачить Шпигельглаза и Пассова, так как он одно время очень близко стоял к руководству отдела, как видим, Судоплатов в этом отношении ничего не сделал, ничего не видел и потерял бдительность».
– Был такой случай, когда Шпигельглаз вызывал свидетеля Пудина в вашем присутствии? – внезапно спросил Павла Судоплатова один из членов парткома.
– Да, он его вызвал и начал его спрашивать, присутствовал ли он на ДВК во время разоблачения японской разведки.
– Об этом вы кому-либо сообщали? – Вопрос прозвучал из уст другого члена парткома. Павлу Анатольевичу Судоплатову пришлось повернуть голову и взглянуть на говорящего, прежде, чем начать отвечать. Это позволило выиграть несколько драгоценных секунд.
«– В этот вечер было заседание парткома, говорили о других делах, а об этом я никому не говорил. Во-первых, я был зам. начальника отделения, а начальником отделения я не был, начальником отделения я стал после ареста Пассова, когда меня вызвал нарком Л.П. Берия, тогда я принял отделение. Моя работа в этом отделении заключалась в том, что, кроме основной работы, я освободил многих от работы, а также и закордонный аппарат. Шпигельглаз приехал в 1935 году, я в это время уехал в командировку, приехал и начал с ним работать и вскоре вновь уехал».
А дальше последовала серия коротких вопросов и столь же лаконичных ответов.
– Почему же вы никому об этом не говорили? – спросил кто-то из присутствующих.
– Вскоре был арестован Шпигельглаз. Дело его вело УНКВД по Московской области, – спокойно объяснил главный герой нашей книги. К такой форме допроса он уже привык во время пребывания в стане украинских националистов и в финской тюрьме.
– Вот и говорится, что он являлся японским шпионом, почему же вы не пошли даже посоветоваться с кем-либо из товарищей?
– Да, надо было пойти и рассказать об этом, но я тогда думал, что мое заявление следствию ничем не поможет, так как следствие уже шло на полном ходу, – признал свою вину Павел Анатольевич Судоплатов, понимая, что сопротивляться бессмысленно. И своим отрицанием свершившегося события он только еще больше ухудшит свое положение. А так ему пока еще не инкриминируют дружбу с «врагами народа» Слуцким и Горожаниным.
– Вот на собрании вы признали за собой все обвинения, а на парткоме вы отрицаете? – разгадал его тактику спрашивающий.
– Я не отрицаю, но за время моей работы в органах меня не следовало бы так обвинять.
А после этого между членами парткома началась дискуссия.
– В отношении дела со Шпигельглазом Судоплатов себя неверно вел, – заявил Ступницкий. – Уже после ареста Шпигельглаза Судоплатов не помог следствию по разоблачению Шпигельглаза.
Постановка вопроса парторганизацией № 5 в этом параграфе совершенно правильна.
– Вообще, это дело товарищу Судоплатову непростительно, – согласился с ним Пинзур. – Это можно квалифицировать, как политическую беспечность. Особенно в 1938 году, после прихода Л.П. Берия, когда это время характеризуется как период чекистских событий, когда требовалась от каждого чекиста-коммуниста настороженность.
Я имею в виду факт со свидетелем. Никому не секрет, что 7-й Отдел (название внешней разведки с декабря 1936 года по июнь 1938 года. – Прим. авт.) был засорен. В вашем присутствии является человек, он ему приказывает подобрать реабилитирующий материал, как японского шпиона? Товарищ Судоплатов, – говорящий сурово взглянул на него, – вы должны были понять это и сделать соответствующие выводы, – и внезапно перешел на личные качества обсуждаемого на партсобрании: – К тому же мне кажется, что у вас здесь играет ваш гонор. То, что вы сделали для партии и нашего правительства, это очень хорошо, ведь вы коммунист. Но вместе с тем вы должны понять свои ошибки и элементы зазнайства».
Произошедшие дальше события удивили. Словно следуя указанию невидимого режиссера, Пинзур вдруг изменил тон своей речи. Теперь он не обвинял, а, наоборот, оправдывал обсуждаемого.
– Дело с Горожаниным было в 1937 году, – напомнил Пинзур и пояснил: – Так как товарищ на партсобрании признал свою ошибку, голосовал за исключение его из партии – это дело отпадает. – Затем последовало лаконичное пояснение по следующему пункту обвинения: – Дело по обвинению его в связи с врагом народа Соболь он признал. – Точно так же он озвучил ситуацию с еще одним разделом обвинения. – О Быстролетове здесь видно, что Судоплатов приложил много усилий к аресту Быстролетова.
Остался еще один пункт, который обсуждался активнее всего, но и здесь Пинзур продемонстрировал чудеса ораторского искусства.
– Самое тяжкое то, – сказал оратор, – что знал, что на Шпигельглаза имеются материалы, как на крупного шпиона и никому ничего не говорил, тем более что события в Наркомате в это время должны были насторожить всех чекистов. Вот если учесть его основные моменты и то, что все же он признал за собой вину, можно будет ограничиться не вынесением строгого выговора, а выговор.
Выступивший следом за ним Буланов сначала указал на особенность его поведения, а потом поддержал предыдущего оратора, вот что он сказал:
«Надо Судоплатову указать на его беспринципность, на его поведение в парторганизации. Вот на партсобрании он признает одно, а на парткоме другое, это уже характеризует его поведение, как плохой осадок остается после этого как о коммунисте, у него нет твердости, как у коммуниста, и нечего шарахаться из стороны в сторону. Товарищу Судоплатову нужно сделать после этого бюро парткома соответствующий вывод. – После короткой паузы он продолжил: – По делу Быстролетова я думаю, что обвинение с товарища Судоплатова можно снять, так как он много сделал для его ареста, – говорящий замолчал и вопросительно посмотрел на руководство парткома. – Параграф два по обвинению его в том, что он защищал Горожанина, то же самое нельзя инкриминировать, так как он на собрании это осознал и голосовал за его исключение из партии, а формулировать в обвинении ему дело со Шпигельглазом и связь с Соболь – вот два факта, которые можно квалифицировать, как обвинение».
И подведя итог своему выступлению, говорящий заявил:
– Я поддерживаю мнение товарища Пинзура о вынесении ему не строгого выговора, а выговора.
– Я знаю историю всего этого дела, – начал Семенов и своей речью пробудил от легкой спячки членов парткома, утомленных однообразными речами друг друга. – Вот, например, пишут справки на Судоплатова, – зачитывает сначала текст этого документа, а затем выдержку из справки на Быстролетова. – Вот такого рода справки и документы пишутся на человека, и, безусловно, такие документы могут вывести человека из колеи. Я себе представляю положение Судоплатова на собрании, но в таких случаях нужно всегда быть принципиальным во всем. Я считаю, что товарищи неправильно составили справку, представили наркому, которые не соответствуют действительности. 27 декабря 1938 года пишут справки про «одно», а через некоторое время ставится уже вопрос о его исключении. Правда, товарищ допустил грубую ошибку, в то время как это дело было недостаточно проверено.
Я считаю, что серьезным политическим обвинением Судоплатова является то, что здесь было сказано выше товарищами, он не имел никакого права этого допускать. Видя, что враг мечется из угла в угол, и ничего никому не говорить.
У меня остается мнение, что товарищ Судоплатов сегодня не осознал до конца своих проступков. За то, что вы допустили беспечность в отношении Шпигельглаза, это верно. Почему вы не пришли в парторганизацию и не рассказали, вот что я слышал от Шпигельглаза – это что, не называется политической беспечностью?
В деле с Горожаниным я ничего не вижу компрометирующего товарища Судоплатова – он голосовал за его исключение из партии, тогда на собрании, а сейчас ему это инкриминируют.
Товарищ Леоненко не хочет признать, что они тогда неверно поступили с этими справками и т. д.
Вина Судоплатова еще и в том, что, будучи в близких отношениях с Соболь, он не мог распознать врага.
Я согласен с предложениями товарищей Буланова и Пинзура – за проявление политической беспечности объявить выговор с занесением в личное дело.
После выступления Семенова было голосование. Единогласно было принято решение: «за притупление политической бдительности товарищу Судоплатову объявить выговор с занесением в личную карточку»[240].
18 января 1941 года на заседании бюро парткома НКВД СССР утвердило решение первичной парторганизации № 5 от 27 декабря 1940 года о снятии с главного героя нашей книги партийного взыскания – «выговора с занесением в учетную карточку, объявленного в мае 1939 года»[241].
Глава 5
Идет война народная. 1941–1945 годы
В первые дни Великой Отечественной войны перед внешней разведкой руководством страны, согласно официальной версии, были поставлены следующие задачи:
«наладить работу по выявлению военно-политических планов Германии и ее союзников;
выявлять истинные планы и намерения США и Англии по вопросам ведения войны и послевоенного устройства;
вести разведку нейтральных стран с тем, чтобы не допустить их перехода на сторону стран «оси»;
осуществлять научно-техническую разведку в целях укрепления военной и экономической мощи СССР»[242].
Лаконично и по-военному четко. В дополнительных комментариях не нуждается.
Структура центрального аппарата
В августе 1941 года структура центрального аппарата имела такой вид:
Руководство разведки (начальник и его заместители).
Секретариат.
Школа особого назначения (ШОН).
Группы «А» и «Б».
Отдел «Х» (связь).
1-й отдел (Центральной Европы):
отделение Германии;
отделение Польши;
отделение Чехословакии;
отделение Венгрии;
украинское отделение.
2-й отдел (Балканский):
отделение Болгарии;
отделение Румынии;
отделение Югославии;
отделение Греции.
3-й отдел (Западной Европы):
отделение Франции;
отделение Италии;
отделение Швейцарии;
отделение Испании;
отделение Португалии;
отделение Бельгии.
4-й отдел (Скандинавский):
отделение Финляндии;
отделение Швеции;
отделение Норвегии;
отделение Дании;
отделение Голландии.
5-й отдел (Англо-американский):
отделение Англии;
отделение США;
отделение Канады;
отделение Латинской Америки;
отделение научно-технической разведки.
6-й отдел (1-й Дальневосточный):
отделение Японии;
отделение Маньчжурии;
отделение Кореи.
7-й отдел (2-й Дальневосточный):
отделение Китая;
отделение Таиланда;
отделение Синьцзяна.
8-й отдел (Средневосточный):
отделение Турции;
отделение Ирана;
отделение Афганистана;
отделение Индии.
9-й отдел:
отделение совколоний;
отделение оперучета;
отделение въездных и выездных виз[243].
В январе 1942 года структура центрального аппарата внешней разведки была такой:
Руководство.
Секретариат управления.
1-й отдел:
1-е, 2-е, 3-е отделения (Германия, Польша, Чехословакия, Венгрия, Болгария, Румыния, Югославия, Греция).
2-й отдел:
1-е отделение (Франция, Италия, Швейцария, Бельгия, Испания, Португалия);
2-е отделение (Дания, Финляндия, Швеция, Норвегия, Голландия).
3-й отдел:
1-е отделение (Англия);
2-е отделение (США, Канада, Южная Америка);
3-е отделение (техническая разведка).
4-й отдел:
1-е отделение (Япония, Маньчжурия, Корея);
2-е отделение (Китай);
3-е отделение (Синьцзян, Монголия, Тува).
5-й отдел:
1-е отделение (Турция);
2-е отделение (Иран, Афганистан, Индия, арабские страны);
3-е отделение (Кавказская эмиграция).
6-й отдел:
1-е отделение (Совколонии);
2-е отделение (оперативный учет);
3-е отделение (въезд, выезд).
Отделение связи.
Группа «А»
Отделение ШОН.
Штат 1-го управления состоял из 135 человек[244].
Указом Президиума ВС СССР от 14 апреля 1943 года из состава НКВД СССР вновь, как и в 1941 году, был выведен самостоятельный Наркомат государственной безопасности СССР (НКГБ), который возглавил комиссар госбезопасности 1-го ранга Всеволод Меркулов.
Структура вновь организованного НКГБ была определена решением Политбюро П40/91 от 14 апреля 1943 года об образовании НКГБ СССР и объявлена постановлением СНК СССР № 93—129сс от того же числа. Несколько позже постановлением СНК № 621—191сс от 2 июня 1943 года было утверждено «Положение о Народном комиссариате государственной безопасности СССР».
5 июня 1943 года было издано постановление ГКО, в котором отмечалось, что в деятельности разведорганов существует дублирование усилий по некоторым вопросам, распыление сил и средств на решение второстепенных задач. Постановление четко разграничивало функции ГРУ РККА, 1-го (разведывательного) управления НКГБ СССР и РУ Наркомата ВМФ СССР. Этим постановлением на 1-е управление НКГБ возлагалось ведение политической разведки в целях получения сведений о внешней и внутренней политике иностранных государств, их политическом и экономическом положении, политических партиях, группах и общественно-политических деятелях, достижениях и новинках в области науки и техники, данных об эмиграции и т. д.
Для обработки и анализа получаемой информации 7 декабря 1943 года в составе 1-го управления был образован информационный отдел (ИНФО). Его начальником был назначен Михаил Андреевич Аллахвердов. ИНФО состоял из пяти отделений: четырех географических и справочного. Позднее были созданы бюро переводов и группа спецсообщений.
До создания ИНФО оперативные подразделения были вынуждены брать на себя весь цикл добычи, обработки и направления руководству информации по важнейшим вопросам, не имея при этом достаточно подготовленных сотрудников. А после образования ИНФО появился работоспособный аппарат, который помогал организовать добычу и обработку информации, отсеивал сомнительные сведения и дезинформацию и позволил перейти к планомерному слежению за международной обстановкой.
За годы войны внешняя разведка вывела за границу 566 нелегалов. Было завербовано 1240 агентов и осведомителей, добыто агентурным путем 41 718 различных материалов, в том числе 1167 технических документов, из которых реализовано 616[245].
Мы не будем рассказывать об операциях советской внешней разведки на территории Германии. К середине 1942 года почти вся предвоенная агентура была нейтрализована спецслужбами Третьего рейха, а уцелевшая утратила оперативную и постоянную связь с Центром.
Операции в США
В трех легальных резидентурах (в Нью-Йорке, Вашингтоне и Сан-Франциско) работало по 13 офицеров разведки в каждой. К ним следует прибавить сотрудников подрезидентур в Лос-Анджелесе, Портленде, Сиэтле и некоторых других городах. Однако эти сравнительно небольшие штаты резидентур компенсировались многими десятками кадровых офицеров-разведчиков, работавших под прикрытием Амторга, представительства советского Общества Красного Креста, ТАСС, Совфильмэкспорта и некоторых других учреждений. По мнению историка В.В. Познякова, с 16 ноября 1941 года по 21 февраля 1946 года в США работало от 42 до 63 сотрудников легальных и нелегальных резидентур. В годы Великой Отечественной войны они контролировали работу от 372 до 548 агентов. Хотя отдельные западные историки называют еще более высокую цифру. Для сравнения – в апреле 1941 года советская внешняя разведка имела 221 агента[246].
В декабре 1941 года, вскоре после нападения японцев на Пёрл-Харбор и заявления Адольфа Гитлера об объявлении войны США, резидентом легальной резидентуры в Нью-Йорк был назначен Василий Зарубин («Максим»).
Тогда же в США прибыл нелегал Ицхак Ахмеров («Юнг», «Альберт»). Ему предстояло создать нелегальную резидентуру. В марте 1942 года он переехал из Нью-Йорка в Балтимор, откуда было удобнее руководить агентами, работающими в Вашингтоне. Там «Юнг» совместно с местным советским агентом «Хозяином» занялся скорняжным и пошивочным бизнесом, чтобы иметь занятие, служащее прикрытием. Несмотря на удачную «легализацию» в оперативной деятельности, у «Альберта» возникли определенные проблемы. Так, Майкл Стрейт («Нишел»), на которого «Юнг» возлагал столь большие надежды перед Второй мировой войной, отказался возобновлять работу в качестве советского агента. В последний раз они встретились в Вашингтоне в начале 1942 года.
«наладить работу по выявлению военно-политических планов Германии и ее союзников;
выявлять истинные планы и намерения США и Англии по вопросам ведения войны и послевоенного устройства;
вести разведку нейтральных стран с тем, чтобы не допустить их перехода на сторону стран «оси»;
осуществлять научно-техническую разведку в целях укрепления военной и экономической мощи СССР»[242].
Лаконично и по-военному четко. В дополнительных комментариях не нуждается.
Структура центрального аппарата
В августе 1941 года структура центрального аппарата имела такой вид:
Руководство разведки (начальник и его заместители).
Секретариат.
Школа особого назначения (ШОН).
Группы «А» и «Б».
Отдел «Х» (связь).
1-й отдел (Центральной Европы):
отделение Германии;
отделение Польши;
отделение Чехословакии;
отделение Венгрии;
украинское отделение.
2-й отдел (Балканский):
отделение Болгарии;
отделение Румынии;
отделение Югославии;
отделение Греции.
3-й отдел (Западной Европы):
отделение Франции;
отделение Италии;
отделение Швейцарии;
отделение Испании;
отделение Португалии;
отделение Бельгии.
4-й отдел (Скандинавский):
отделение Финляндии;
отделение Швеции;
отделение Норвегии;
отделение Дании;
отделение Голландии.
5-й отдел (Англо-американский):
отделение Англии;
отделение США;
отделение Канады;
отделение Латинской Америки;
отделение научно-технической разведки.
6-й отдел (1-й Дальневосточный):
отделение Японии;
отделение Маньчжурии;
отделение Кореи.
7-й отдел (2-й Дальневосточный):
отделение Китая;
отделение Таиланда;
отделение Синьцзяна.
8-й отдел (Средневосточный):
отделение Турции;
отделение Ирана;
отделение Афганистана;
отделение Индии.
9-й отдел:
отделение совколоний;
отделение оперучета;
отделение въездных и выездных виз[243].
В январе 1942 года структура центрального аппарата внешней разведки была такой:
Руководство.
Секретариат управления.
1-й отдел:
1-е, 2-е, 3-е отделения (Германия, Польша, Чехословакия, Венгрия, Болгария, Румыния, Югославия, Греция).
2-й отдел:
1-е отделение (Франция, Италия, Швейцария, Бельгия, Испания, Португалия);
2-е отделение (Дания, Финляндия, Швеция, Норвегия, Голландия).
3-й отдел:
1-е отделение (Англия);
2-е отделение (США, Канада, Южная Америка);
3-е отделение (техническая разведка).
4-й отдел:
1-е отделение (Япония, Маньчжурия, Корея);
2-е отделение (Китай);
3-е отделение (Синьцзян, Монголия, Тува).
5-й отдел:
1-е отделение (Турция);
2-е отделение (Иран, Афганистан, Индия, арабские страны);
3-е отделение (Кавказская эмиграция).
6-й отдел:
1-е отделение (Совколонии);
2-е отделение (оперативный учет);
3-е отделение (въезд, выезд).
Отделение связи.
Группа «А»
Отделение ШОН.
Штат 1-го управления состоял из 135 человек[244].
Указом Президиума ВС СССР от 14 апреля 1943 года из состава НКВД СССР вновь, как и в 1941 году, был выведен самостоятельный Наркомат государственной безопасности СССР (НКГБ), который возглавил комиссар госбезопасности 1-го ранга Всеволод Меркулов.
Структура вновь организованного НКГБ была определена решением Политбюро П40/91 от 14 апреля 1943 года об образовании НКГБ СССР и объявлена постановлением СНК СССР № 93—129сс от того же числа. Несколько позже постановлением СНК № 621—191сс от 2 июня 1943 года было утверждено «Положение о Народном комиссариате государственной безопасности СССР».
5 июня 1943 года было издано постановление ГКО, в котором отмечалось, что в деятельности разведорганов существует дублирование усилий по некоторым вопросам, распыление сил и средств на решение второстепенных задач. Постановление четко разграничивало функции ГРУ РККА, 1-го (разведывательного) управления НКГБ СССР и РУ Наркомата ВМФ СССР. Этим постановлением на 1-е управление НКГБ возлагалось ведение политической разведки в целях получения сведений о внешней и внутренней политике иностранных государств, их политическом и экономическом положении, политических партиях, группах и общественно-политических деятелях, достижениях и новинках в области науки и техники, данных об эмиграции и т. д.
Для обработки и анализа получаемой информации 7 декабря 1943 года в составе 1-го управления был образован информационный отдел (ИНФО). Его начальником был назначен Михаил Андреевич Аллахвердов. ИНФО состоял из пяти отделений: четырех географических и справочного. Позднее были созданы бюро переводов и группа спецсообщений.
До создания ИНФО оперативные подразделения были вынуждены брать на себя весь цикл добычи, обработки и направления руководству информации по важнейшим вопросам, не имея при этом достаточно подготовленных сотрудников. А после образования ИНФО появился работоспособный аппарат, который помогал организовать добычу и обработку информации, отсеивал сомнительные сведения и дезинформацию и позволил перейти к планомерному слежению за международной обстановкой.
За годы войны внешняя разведка вывела за границу 566 нелегалов. Было завербовано 1240 агентов и осведомителей, добыто агентурным путем 41 718 различных материалов, в том числе 1167 технических документов, из которых реализовано 616[245].
Мы не будем рассказывать об операциях советской внешней разведки на территории Германии. К середине 1942 года почти вся предвоенная агентура была нейтрализована спецслужбами Третьего рейха, а уцелевшая утратила оперативную и постоянную связь с Центром.
Операции в США
В трех легальных резидентурах (в Нью-Йорке, Вашингтоне и Сан-Франциско) работало по 13 офицеров разведки в каждой. К ним следует прибавить сотрудников подрезидентур в Лос-Анджелесе, Портленде, Сиэтле и некоторых других городах. Однако эти сравнительно небольшие штаты резидентур компенсировались многими десятками кадровых офицеров-разведчиков, работавших под прикрытием Амторга, представительства советского Общества Красного Креста, ТАСС, Совфильмэкспорта и некоторых других учреждений. По мнению историка В.В. Познякова, с 16 ноября 1941 года по 21 февраля 1946 года в США работало от 42 до 63 сотрудников легальных и нелегальных резидентур. В годы Великой Отечественной войны они контролировали работу от 372 до 548 агентов. Хотя отдельные западные историки называют еще более высокую цифру. Для сравнения – в апреле 1941 года советская внешняя разведка имела 221 агента[246].
В декабре 1941 года, вскоре после нападения японцев на Пёрл-Харбор и заявления Адольфа Гитлера об объявлении войны США, резидентом легальной резидентуры в Нью-Йорк был назначен Василий Зарубин («Максим»).
Тогда же в США прибыл нелегал Ицхак Ахмеров («Юнг», «Альберт»). Ему предстояло создать нелегальную резидентуру. В марте 1942 года он переехал из Нью-Йорка в Балтимор, откуда было удобнее руководить агентами, работающими в Вашингтоне. Там «Юнг» совместно с местным советским агентом «Хозяином» занялся скорняжным и пошивочным бизнесом, чтобы иметь занятие, служащее прикрытием. Несмотря на удачную «легализацию» в оперативной деятельности, у «Альберта» возникли определенные проблемы. Так, Майкл Стрейт («Нишел»), на которого «Юнг» возлагал столь большие надежды перед Второй мировой войной, отказался возобновлять работу в качестве советского агента. В последний раз они встретились в Вашингтоне в начале 1942 года.