Алексеев Николай Иванович. По зову сердца

   – Тише ты! Кругом люди, – прошипел Петр Степанович. И, зажав ей ладонью рот, усадил на топчан. А мысль молниеносно работала, как бы не допустить скандала. Это обязательно дойдет до командующего, и тогда ему комдивом не бывать. – Ну чего разошлась? Чего? Разве для этого в такую даль тащилась? Ну что хорошего? Ну подеремся, поругаемся, народ соберем, и тебя в один момент за пределы дивизии выставят, а меня в должности комдива не утвердят, да еще с собачьей аттестацией на прежнюю должность отправят. Да отправят ли? Чего доброго – замкомполка пошлют, а то, чего доброго, в другую часть отправят…
   – Отпусти. Дышать трудно. – Галина скребла зубами его ладонь. – Брось туману напускать. Если я только расскажу, как ты по-хамски аттестат отнял, то меня не тронут и никуда не отправят, а вот тебя-то потрясут и допытаются, кто такая Ириша? Да не меня, а ее турнут с фронта.
   – Эх, Галя, Галя, и дуреха же ты. Заладила одно «аттестат, аттестат». А ты не знаешь, что раз меня перевели в другую дивизию, то прежняя финчасть была обязана отозвать свой аттестат. И теперь наша финчасть обменяет его на свой и сразу же его вышлет тебе. Вот как, – хитрил Карпов. – А ты, не разобравшись, с бухты-барахты, по-бабьи, раз и прикатила. Я, конечно, нескончаемо рад твоему приезду, наконец-то мы вместе, – он нежно гладил ее по волосам и щеке и потянулся ее поцеловать, но Галина оттолкнула его.
   – Отстань. Иди к своей Ирише.
   – Брось злиться. Давай лучше сядем рядком да поговорим ладком. – Петр Семенович продолжал гладить ее волосы. – Что Ириша? Теперь с Иришей все! – И Карпов потянул руку жены к губам. – Прости! С кем, дорогая, на фронте греха не бывает.
   Где-то невдалеке с сухим треском разорвались снаряды. Карпова вздрогнула и прижалась к мужу.
   – Вот видишь, в каком аду мы живем. Все время на грани между жизнью и смертью… Так стоит ли нас за это казнить… Не казнить, а жалеть надо! – И, зажав в своих объятиях, мило улыбаясь, жарко поцеловал Галину в губы. – Так что смени, пожалуйста, гнев на милость, и давай сядем за стол и выпьем мировую.
   Галина Степановна хотя и слабо, но все же упиралась. Тогда Карпов подхватил ее на руки и закрутился, как бывало.
   – Ну что? Все? Или еще злишься?
   – Не только злюсь, но и побить готова.
   – Ах так? – И Карпов снова стал вместе с ней крутиться.
   – Петя, не надо. Закружил, аж голова кругом пошла.
   Петр Семенович опустил ее на постель и безудержно стал ее целовать – в губы, в глаза, в шею.
   Теперь она не сопротивлялась, лишь, глядя большими глазами в упор, спрашивала:
   – Скажи, ты на самом деле меня любишь?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

   На берегу Вержи наполовину сохранилась деревушка. Правда, уцелевшие дома были основательно побиты, но все же в них было лучше, чем в землянках. И все мало-мальски целые избы были заняты вернувшимися крестьянами. В одной такой избе, у стариков, Железнов и Валентинова устроили Юру и Дусю. Недалеко, через три пепелища от этого дома, саперы для жены комдива на скорую руку приспособили обескрышенную, без окон и дверей осиротевшую избушку: залатали, побелили, вместо крыши установили лагерную палатку. А дальше командир медсанбата сделал все, чтобы в ней можно было по-человечески разместиться. И убогая развалюшка заблестела чистотой и фронтовым убранством: стол застлан чистой простыней, скамейки, промытые голиком с песком, блестят чистотой. У стены за печкой на широких полатях устроена постель. У дверей около печки – рукомойник с чистыми полотенцами, а с другой стороны дверей, в углу, два ящика. В одном из них – посуда, а в другом – продукты и хлеб.
   И вот под музыку артиллерийской канонады Зубарев и ввел в эту хоромину Нину Николаевну. Не успел он еще поставить вещи, чтобы по телефону доложить комдиву о прибытии, как в избу вбежали Юра и Дуся. Еще в дверях, выкрикивая: «Мама! Мамочка!» – Юра бросился матери на шею, и мать, обхватив его, целовала и дрогнувшим голосом причитала:
   – Юрочка, дорогой мой, сынок мой ненаглядный… – Посадив его на скамейку и прижав к себе Дусю, опустилась перед ним и на колени. – Ну, как ты? Здоров? Не ранен?..
   Юра, чтоб не волновать мать, ответил:
   – Нет, не ранен.
   Но тут встряла Дуся:
   – Нет, тетя Нина, он соврал.
   – Ну, ты!.. – прикрикнул на нее Юра. Но было уже поздно.
   – Ранен? – Нина Николаевна испуганно смотрела на Дусю. Та поддакнула кивком головы. – Как? Куда? – Нина Николаевна провела руками по его голове, рукам и, рассматривая его пальцы, спросила: – Где?
   – Да пустяки, – ответил Юра. – Так, немного по ребрам задело.
   Нина Николаевна задрала подол его рубахи и ужаснулась рубцу, перехватившему все ребра. – Как же это так, сынок?
   Юра опустил рубаху и повел свой рассказ о последней схватке партизан с гитлеровцами в лесу.
   – Генерал на проводе. – Коротков протянул трубку Железновой. – Только плохо слышно, бой заглушает.
   Нина Николаевна взяла трубку:
   – Яша! Здравствуй! Я уже у тебя, дорогой. Около меня Юрочка и Дуся. Он, оказывается, ранен, а ты ничего мне не писал, как же так?.. Что? Хорошо, будем тебя ждать, – и положила трубку.
   – Папа сказал, что очень занят и чтобы мы ужинали и ложились, не ожидая его, спать, – повернулась она к Юре.
   Зубарев слетал на машине в медсанбат и привез оттуда добрый ужин и чай. На ужин пригласил стариков. Они расположили к себе Нину Николаевну своей душевностью и добротой. Оказалось, что все их сыновья с семьями еще по ту сторону фронта, в партизанах.
   – И с детьми? – удивилась Нина Николаевна.
   – Дети, значит, внуки наши, уже большие. – Поведала старуха и перекрестилась. – Сохрани их бог. Мой, – покосилась она на старика, – тоже партизанил в бригаде генерала Сергея Ивановича Иовлева. Да и я ему иногда помогала. А вот в бою, в лесу, у Батищева, соединились с нашими и ослобонились. Теперь молю бога, чтобы сыны наши, их жены и дети вернулись бы тоже невредимыми.
   После ужина все вышли на воздух, сели на завалинку и долго смотрели туда, где грохотал бой.
   Яков Иванович приехал под утро. Чтобы не поднимать с постели жену, он ножиком приподнял крючок входной двери и неслышно вошел в избу. Нина Николаевна ахнула, когда он обнял ее и поцеловал.
   – Яша, милый, здравствуй. – Она крепко обвила его шею и тут же предупредила: – Тихо, со мной Юра.
   Яков Иванович бережно взял Юру, перенес его на топчан и тепло укрыл. После тут ясе на лавке разделся и так же безмолвно бухнулся в теплую постель к жене…
   Спали долго. Услышав, как к дому подошла машина, Юра приподнял маскировку. В окно ворвался яркий луч солнца.
   – Сони, вставайте! – тормошил Юра мать и отца… – На дворе день. Польщиков уже приехал, а вы все дрыхнете. Не стыдно?
   – Стыдно, сынок, стыдно, – приподнялся отец. – Выйди и скажи Польщикову, пусть привезет завтрак. Если хочешь, то поезжай с ним. А мы – встаем.
   Юра от радости аж подскочил и уехал с Польщиковым.
   Завтракали только своей семьей. Юра торопливо глотал кашу, захлебывал чаем, так как за окном гудела его «гвардия» – деревенские ребята. Среди них он был «генералом». Сегодня они наметили строить переправу. Хорошо, что этого не знала мать, а то, наверняка, поломала бы эту затею.
   – Юра, ешь нормально. – Нина Николаевна отодвинула чашку чая от него подальше. – Твоя братия никуда не денется.
   Есть нормально для Юры было мучением. Но чтобы не обидеть мать, он стал есть потише. Даже вышел из-за стола с ее разрешения и сказал «спасибо». Зато, как только оказался за дверью, с сеней вылетел пулей и со своей ватагой помчался к реке.
   – Яша, – обратилась к мужу Нина Николаевна, – как хочется повидать Веру. Будь добр, вызови ее, и пусть она денек-два побудет с нами.
   Яков Иванович был готов к этому вопросу.
   – Веру? Можно. Только не знаю, как она доберется. Ведь это очень далеко. – Но, увидев набежавшую печаль на лицо жены, поторопился ее успокоить: – Сегодня же пошлю телеграмму.
   Мимо окна промчался «газик», и вскоре в избу влетел Юра.
   – Мама, папа, здесь Ирина Сергеевна. Она там, у Дуси.
   – Ирина Сергеевна, – обрадовалась Железнова и, накинув платок на плечи, двинулась было к двери. Яков Иванович ее остановил:
   – Иди, сынок, занимайся своим делом. – А жене сказал: – Подожди, присядь. Мне надо тебе кое-что сказать. Ты, пожалуйста, не говори, что с тобой приехала жена Карпова.
   – Почему? – удивилась Нина Николаевна.
   – Видишь ли, Ирина Сергеевна подружилась с Карповым, и у них, как я понимаю, больше чем дружеские связи.
   – Да будет тебе. Этого не может быть. Я Ирину Сергеевну прекрасно знаю, она на это не решится.
   – В таком положении, в каком очутилась она, даже твердокаменная на все решится.
   – Да, но а как же Галина Степановна?
   Яков Иванович задумался, потом на вопрос жены ответил:
   – Наверное, разведется.
   – Разведется? – такое Железнова никак не могла допустить. – Так просто, ни с того ни с сего?
   – Нет, дорогая, не так просто, а почти два года войны, два года ужасов и страданий. Представь себе женщину, женщину-жену и мать, которая в жарком аду боя вдруг узнает, что погиб муж и погибли дети. Отчаяние? Страшное и беспредельное. А она ведь человек, со всеми присущими ей страданиями. И вот в дни отчаянных страданий и он – ей, и она – ему – помогли. Вот это-то, Нина, и сблизило их.
   – Значит, так и все, в том числе и ты? Ведь ты тоже почти до зимы не знал, что с нами? Следовательно, всем вам надо прощать?
   – Да, в случае с Карповым надо прощать.
   – А вот я тебе не простила бы. Не прощаю и Ирине Сергеевне. Я хорошо знаю Галину, и мне ее жаль. Она прекрасная женщина и жена. Если бы ты видел, как она за эти полтора года преобразилась. Из «цырлик-манирлик» – маменькиной дочки – превратилась в прекрасную работницу-ударницу, ты сам был бы за нее и за ее семейное счастье. А какая она верная жена, и если бы ты только это знал, то у тебя не повернулся бы язык пожелать ей такого несчастья. Ведь там у нас легко можно было бы свихнуться и поддаться. Но она ждала своего Петю и только о нем мечтала. Да я первая встану за нее.
   – Я не буду тебя разубеждать. Видимо, каждый из нас по-своему прав. Но одного прошу – сейчас Ирине Сергеевне об этом ничего не говорить. Это ее потрясет. А у нее и без того большое горе – сын Ваня слепой.
   – Что ты говоришь? Слепой?
   – Еще в Бресте фашисты его ослепили. Сейчас он лежит на обследовании в госпитале. И она полна надежды, что он будет видеть. Так что давай не будем расстраивать ее душу и об этом помолчим. – Пусть все это идет само собой.
   – Легко сказать. А если я не могу ей врать, да еще в таком горе?
   – Но я тебя, Нинуша, прошу. – Яков Иванович обнял жену и проводил до двери. Нина Николаевна поправила платок и вышла. Но тут же послышался ее голос:
   – Ира, дорогая, а я к тебе собралась…
   Яков Иванович видел в окно, как они бросились друг к другу в объятия.
   Яков Иванович не стал им мешать и позвонил Бойко.
   – На фронте спокойно, – сообщил тот. – По документам убитых, действовала все та же дивизия фон Мерцеля. Немцы сигналят и просят разрешения убрать из нейтральной полосы убитых.
   – А много их?
   – Очень много.
   – Пусть убирают, а то от них дня через два задохнемся. Допустить не более десяти пар санитаров, и в белых халатах. А тех убитых, которые будут за заграждениями на нашей стороне, уберем сами. А наших убитых крестьян убрали?
   – Всех убрали, – ответил Бойко.
   – Еще новое что-нибудь есть? А сверху? Очень хорошо. Дальше все остается по-прежнему. Валентинова? Она здесь. Очень нужна? Пусть командует за нее зам. А через часик и она будет.
   Положив трубку, Яков Иванович разжег таганчик и поставил на него чайник и пригласил женщин:
   – Женщины, заходите в дом, чай на столе.
   – Спасибо, Яков Иванович, – сказала Ирина Сергеевна. – Мне уже время ехать. Бойко, видимо, меня на все корки корит.
   – Я у него часик для вас выхлопотал. – И он взял Валентинову за локоть. – Пошли.
   За чаем Валентинова спросила:
   – А чего это немцы вдруг полезли на рожон?
   – Видимо, вы же своей демонстрацией их напугали. Полагаю, они сделали вывод, что сюда пришли новые части, и решили боем произвести разведку. Людей положили много, но, как видите, ничего не узнали.
   – Так что нам теперь можно не маршировать?
   – Как ни трудно, но еще надо. Все остается по-прежнему.
   Ирина Сергеевна хотела сказать, что люди очень устали, но промолчала. Это Железнов заметил.
   – Вы, Ирина Сергеевна, что-то хотели сказать?
   – Видите ли, Яков Иванович, я хочу съездить в госпиталь и узнать, что с Ваней. Так разрешите мне, конечно, когда я отправлю от Гредякино колонну, проехать к нему.
   Яков Иванович ей это разрешил.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

   На рассвете, пропустив мимо себя все колонны, Ирина Сергеевна села в свой «газик» и помчалась по шоссе в сторону Москвы.
   В госпиталь она прибыла как раз, когда майор Никольский, закончив пятиминутку, собрался на обход больных.
   – Доктор, здравствуйте, – остановила она его у двери. – Как с моим сыном?
   – А, товарищ Валентинова? Зайдемте ко мне. – И он пропустил Валентинову вперед. – Могу вас, мамаша, обрадовать. Вчера был у нас Михаил Захарович Попов. Большая величина по возвращению людям зрения. И вот и он, и я, и мои коллеги пришли к единому выводу, что следует бороться за зрение вашего сына.
   – Доктор, милый товарищ Никольский, как вы меня обрадовали. Эта надежда во сто крат прибавила мне силы. Я не знаю, как вас благодарить. А как все это будет долго? – пересилив волнение, спросила Ирина Сергеевна. – Только не подумай, что я любопытствую от нетерпения. У меня там, в дивизии, дочь-малышка. Вы сами знаете – фронт, и держать ее при себе не могу, хочу отправить. И если с Ваней все решится скоро, то я подожду и тогда отвезу их обоих.
   – Нет, дорогая товарищ Валентинова, этот процесс продлится долго – месяца два-три, а может быть, и больше. Так что вы не ожидайте и свою малышку отправляйте. А теперь вот вам сестра, и она вас проводит.
   Подойдя к палате, сестра не отважилась войти: из-за двери слышался детский голосок, читавший, видимо, газету про партизан, как те напали на вражеский гарнизон и как другая группа в ту же ночь ворвалась на станцию, перебила охрану и разрушила станционные пути.
   – Подождем, – сказала сестра, – пусть дочитают до точки. Ведь у слепых одна радость – это слушать других.
   – Вот это здорово! – послышался из-за двери общий вздох.
   Когда девочка замолчала, сестра открыла дверь, тихо подошла к Ване и, взяв его за руку, шепнула:
   – Мама приехала!
   Ирина Сергеевна, помня указания майора Никольского, старалась не волноваться. Положив Ване в руки пакетик с карамелью, спросила:
   – Ну как, сынок, больно?
   – Что ты, мама, нисколечко. – И Ваня снял ее руку с повязки. – Не надо, мама, сдвинешь. Доктор сказал, – радостно продолжал он, – что я буду видеть. Мама, расскажи, как там Дуся, как Юра. Как они живут и что они делают. Только не торопись.
   – Ты знаешь, – неторопливо начала Ирина Сергеевна, – приехала Нина Николаевна. Вот это она послала тебе конфеты…
   За разговорами они на заметили, как подошел обед. Кормя сына, Ирина Сергеевна испытала большое материнское удовлетворение. Она пробыла до тихого часа. И извинившись перед такими же слепыми, уложила Ваню в кровать, укутала его одеялом и, поцеловав, со спокойной душой уехала.
   Своей радостью ей захотелось поделиться с Карповым, полагая, что он будет не меньше рад, чем она. Не долго думая, она погнала «газик» к землянке Карпова и, будучи в радушном настроении, готовая еще с порога крикнуть: «Петя, дорогой, Ваня будет видеть!» – рванула дверь и опешила: на постели по-домашнему в халате вольготно лежала красивая женщина и читала книжку.
   – А где подполковник Карпов?
   Женщина села и, закрывая ноги халатом, ответила:
   – Он в штабе.
   – А вы кто ему будете?
   – Я? – скривила рот женщина и с чувством своего превосходства сказала: – Я его жена. Что ему передать?
   – Передайте ему, что снарядов не будет, – бросила Ирина Сергеевна и хлопнула дверью, да так, что даже зазвенел рукомойник, села на свой «газик» и помчалась, не видя ни дороги, ни людей.
   Теперь вся красота вечера исчезла, и ей все казалось серым и мрачным, а люди – нелюдимыми и злыми. В таком состоянии она подъехала к дому стариков.
   Дуся, игравшая на завалинке, увидев мать, бросилась к ней навстречу.
   – Мама, чего ты такая нехорошая?
   – Нехорошая? – Мать хотела улыбнуться, но улыбки не получилось.
   – Ну, ты чего, мама? – тормошила ее гимнастерку Дуся.
   Тут Ирина Сергеевна подхватила дочку на руки и щекой прижалась к ее разрумянившемуся личику.
   – И снова мы, доченька, одни-одинешеньки.
   – Как? – Дуся смотрела на мать большими глазами. – А Ваня? Что с Ваней?
   – Ваня? С Ваней, дорогуша, все хорошо, – наконец по-настоящему улыбнулась Ирина Сергеевна. – Наш Ваня будет видеть.
   Дуся обхватила мать руками:
   – Мамочка, милая мама. Какая ты хорошая.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

   Не желая волновать жену и рассуждая, что лучше добрая ложь, чем горькая правда, Яков Иванович решил скрыть правду о Вере.
   Будучи в армии, он объяснил начальнику узла связи суть своей просьбы, и по распоряжению того, радистка печатными буквами отбила телеграмму.
   – Дорогая мамочка здравствуй вскл, – читала Нина Николаевна. – Очень хочу тебя видеть но у нас жаркая пора много работы точка.
   – Это значит, там, видимо, идет сражение и у нее много полетов, – пояснил Яков Иванович.
   – Не волнуйся, – продолжала читать Нина Николаевна, – я невредима и здорова точка Крепко обнимаю целую Вера. Как же не волноваться? – она с укором смотрела на мужа. – Там такое сражение, что даже родную дочь отпустить не могут.
   – На войне, Нинушка, всякое бывает. Помнишь свой приезд? Я ведь был почти рядом и, кажется, должен был к тебе сюда на крыльях прилететь. Но не прилетел. Война! Война жестокая и беспощадная! И она не хочет знать ни любви, ни родства, ни личных чувств. Вот так и у Веры.
   Это в какой-то мере убедило Нину Николаевну.

* * *

   В один из дней недели капитан Сергиевский и Юра на машине Польщикова слетали в дивизию, в которой числился Юра.
   Там Юре вручили медаль «За отвагу».
   Теперь, возвратясь с наградой, Юра никак не хотел расставаться с армией, с фронтом. Лишь обещание отца устроить его в суворовское училище, об открытии которых по фронту ходили слухи, Юра согласился поехать на лето в Княжино.
   В последнее воскресенье Нина Николаевна, Юра и Дуся в сопровождении Ирины Сергеевны тронулись на машине в путь.
   Яков Иванович провожал их до автострады. Там Нина Николаевна, прощаясь, попросила:
   – Яша, береги себя и для детей и для меня. Верушку обними и поцелуй… Жаль, очень жаль, что я ее не увидела. Чувствует мое сердце, что с ней что-то неладное…
   Яков Иванович стоял до тех пор, пока машина не скрылась за рекой Вопец.
   Валентинова ехала с ними до Москвы. На вокзале она взяла все заботы о билетах на себя. Посадила их в поезд, а когда он тронулся, шла, помахивая платочком, рядом с окном вагона, в которое смотрели ребята, и, ускоряя шаг, в конце концов побежала. И если бы не кончилась платформа, она бежала бы и дальше.
   Двумя неделями позже с этого же вокзала Карпов провожал Галину Степановну в Княжино и еще раз клялся ей в любви и верности.
   Отправив Дусю, Ирина Сергеевна загрустила. Стала совсем на себя не похожа: молчаливая, угрюмая, замкнутая. Это стали замечать не только подчиненные, но и Железнов, Хватов.
   Как-то Яков Иванович пригласил ее к себе в землянку, посадил на стул и спросил:
   – Что с тобой, мать Ирина? Из-за Карпова? Не таись.
   Ирина Сергеевна молчала, теребя платок. Потом чуть слышно ответила:
   – Да… С ним все кончено… – и, склонив голову, продолжала: – Но меня грызет страшная обида, такая, что даже хочется мстить.
   – Мстить? Что ты? Это на тебя не похоже.
   – Конечно, я далека от мести. Но никак не могу заглушить в себе злобу на человека, который клялся в вечной любви, в вечной верности, которому я всем своим существом, сердцем и разумом верила. И вдруг все рухнуло – любовь, мечты, надежды… И если бы не дети, – Ирина Сергеевна отвернулась в сторону и потянула к глазам платочек, – то я, кажется, безрассудно ринулась бы в пекло боя.
   Яков Иванович протянул ей стакан с водой. Она отхлебнула глоток.
   – Для успокоения души давай попьем чайку, – и направился к двери, чтобы приказать Никитушкину подать чай, но Ирина Сергеевна его остановила.
   – Не надо. Мне пора идти. Сейчас, – посмотрела она на свои часы, – меня ждут в автобате. – И, надев берет, вышла.
   Почти тут же вошел Хватов. Он остановился в дверях и, как-то странно посмотрев вслед Валентиновой, обратился к Железнову:
   – Ты знаешь, почему с ней такое творится?
   Яков Иванович скрывать не стал и ответил прямо:
   – Знаю.
   – Я поражен, – приподнял плечи Хватов, – как он мог такое совершить?
   На это Яков Иванович веско ответил:
   – Значит, мог. В настоящей фронтовой любви, дружище, кроме клятв и заверений, навеянных чувством страсти, нужны – святая честность, верность данному слову и такая же, как и на войне, сила воли. Чего, видимо, в какой-то мере Карпову не хватило.
   – А я полагаю другое, – возразил ему Хватов. – Он испугался, что жена испортит ему карьеру…
   – Согласен. Но и в таком случае я прав. У честного и волевого человека, Фома Сергеевич, карьера любви не вышибет.
   – И мы с тобой защищали эту любовь, – горестно вздохнул Фома Сергеевич.
   – Да, защищали. Защищали потому, дорогой комиссар, что по-родному жалели Ирину Сергеевну и плохо знали слабые черты существа Карпова. А эти слабости сидят глубоко в тайниках души и познаются они либо в бою, либо, как видишь, при разрыве любви…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

   Сталинградская катастрофа серьезно потрясла все слои общества фашистской Германии. Да не только Германии, но и ее союзников. Кое-кто – и в первую очередь Италия – стал подумывать о выходе из войны.
   Чтобы предупредить распад фашистского содружества и поднять настроение своего народа и армии, Гитлер и его окружение, считавшие, что война еще не проиграна, решили летом 1943 года провести на Восточном фронте большое наступление. Для этого была избрана Курская дуга и разработан план «Цитадель».
   10 мая на совещании в имперской канцелярии высших чинов армии и флота начальник штаба верховного командования вермахта фельдмаршал Кейтель, зная, что некоторая часть генералитета настроена против наступления, поставил вопрос: «Наступать или не наступать?» И отвечал словами Гитлера: «Мы должны наступать из политических соображений. В этом наступлении мы на голову разгромим главные силы Красной Армии, снова захватим стратегическую инициативу и наверняка добьемся изменений в нашу пользу».
   План «Цитадель» таил в себе далеко идущие цели. Им намечалось двумя одновременно сходящимися ударами из районов Орла на юг и из Харькова на север окружить и уничтожить на курском выступе советские войска, а затем расширить фронт наступления, разгромить советские армии в Донбассе и, если все пойдет благополучно, ударить на Москву.
   Руководство наступлением Гитлер возложил – с орловского плацдарма на командующего группы армий «Центр» Клюге, а с плацдарма севернее Харькова – на Манштейна.
   Но для осуществления этого плана требовались громадные силы и средства, которых ни у генерал-фельдмаршала Клюге, ни у фельдмаршала Манштейна не хватало. И гитлеровское командование волей-неволей потянуло на Орел и Харьков войска откуда было можно – и из глубокого тыла и из-за границы. Но и этого оказалось недостаточно. И Клюге вынужден был снять часть дивизий из 3-й танковой и 4-й армий, стоявших против нашего Западного фронта, и бросить их на орловский плацдарм.
   Как только разведка донесла о движении воинских эшелонов на Орел, командование фронта предложило Михаилу Макаровичу очень сложную задачу – усилить наблюдение на линии Рославль – Брянск – Карачев.
   Михаил Макарович решил в районе Смоленска остаться самому с Лидой и дедом Гришей да еще подтянуть к себе тетю Стешу и взять под наблюдение 3-ю танковую армию, в район Рославля в помощь Ане направить Веру, а на линяю Брянск – Карачев перевести Клима.
   – Но как это сделать? – теребя пятерней волосы, глядел он на сидевшую за столом Веру. – С тобой-то просто. Клип, будучи в Рославле, даст тебе от имени Маши телеграмму. – «Дорогая сестрица очень больна приезжай скорее целую Маша». А вот как сделать с Климом, чтобы его перебросили из Смоленского района в Брянский? Думать надо. А пока что давай нанесем все то, что мы разведали об оборонительных рубежах, и через партизан Сергея Ивановича перешлем их «Гиганту». Завтра ночью к ним прибывает самолет.
   – Давайте, – согласилась Вера и тут же, осененная интересной мыслью, приподняла ладонь: – Знаете, что я придумала?
   – Как перевести Клима в Брянск?
   – Нет, не это. Если прилетит самолет, отправим с ним Наташу. За линией фронта найдут Хватова, и девочку передадут ему.
   – Ну что ж, давай отправим и обрадуем отца… А с Климом, пожалуй, сделаем так. Я достану ему заверенную справку, что его жена очень больна и живет одна. И предложу ему подать рапорт начальнику автоколонны о переводе в Рославль. Его должны перевести, ведь он вольнонаемный. А если не удастся, будем думать другое.