Николай Иванович Алексеев
По зову сердца
Роман

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

   Утром Вера и ее товарищи скрылись в глуши урочища Журавлиное болото и просидели там до вечера. Когда солнце опустилось совсем низко, она оставила Аню и Василия в лесу, а сама отправилась в Выселки. Вера впервые шла по земле, попранной врагом. И все – березки, кусты, ложбинки, – казалось ей, таило опасность, отовсюду могли быть устремлены на нее глаза врага. Даже небо выглядело мрачным, чужим и нагнетало еще большую тоску на изболевшееся сердце девушки. Думы об отце, о дивизии, попавшей в окружение, неотступно преследовали ее: «Что с отцом? Пробились ли?»
   Вера остановилась, прислушалась. Было тихо. С запада прорвались последние лучи заходящего солнца, заливая пурпуром облака. Высоко в небе мирно зазвенел жаворонок. А там, далеко в лесах, за рекой Угрой, у Варшавского шоссе, шел кровавый бой: дивизия полковника Железнова рвалась навстречу кавалерийскому корпусу генерала Белова…
   Жаворонок все звенел и звенел, купаясь в облаках, как бы провожал Веру до деревни, уже виднеющейся из-за молодой поросли. Чем ближе подходила Вера к Выселкам, тем больше ее охватывала тревога – правильно ли она идет? А что делать, если вдруг нарвется на полицая? А что, если дед Ермолай арестован?
   На непаханное поле падал жаворонок.
   Он распустил крылья и полетел вдоль дороги, сел на холмик у рогатого репейника и, вытянув шею, смотрел на Веру одним глазом. Чем-то родным вдруг повеяло от этой серенькой птички. «Нет, это все наше! Все наше!» – прошептала Вера. Невдалеке от околицы она остановилась, присмотрелась к журавлям колодцев – правее последнего, горбатого, под старой березой должна быть изба деда Ермолая. А вон и горбатый журавль, а почти рядом громадная шапка дерева. Получалось так, что изба деда Ермолая находится на другом конце деревни. Вера не пошла по улице, а свернула на огороды.
   В деревне ни души. Вера подошла к дому, из окна которого, как ей показалось, только что кто-то смотрел, заглянула в окно. У печки стояла женщина, слышался гомон ребятишек. «Наконец-то люди», – подумала Вера и завернула за угол дома. На стене, во весь межоконный простенок, белел приказ немецкой комендатуры, запрещавший с наступлением темноты ходить по улицам. Приказ заканчивался грозными словами: «…За невыполнение настоящего приказа – расстрел». Эти страшные черные буквы как бы прижали Веру к стенке.
   Боязно было подходить к двери. Все же осторожно нажала на скобу. Дверь не отворялась. Вера тихо постучала. За дверью послышались шаги, шепот.
   – Кто там? – спросил женский голос.
   – Будьте добры, откройте, – тихо сказала Вера. – Не бойтесь, я своя.
   – А ты к кому? – спросил тот же голос.
   Вера оглянулась по сторонам и еще тише ответила:
   – К дедушке я… К Ермолаю…
   – К Ермошке? Так он, милая, наискосок, вправо.
   Поблагодарив, Вера сделала шаг назад. Каким-то жутким холодом повеяло от этого дома. «Свой своего боится», – подумала она.
   Окна избы деда Ермолая смотрели мертвыми черными квадратами. Осторожно постучала в ближайшее от дверей.
   – Кого бог послал?
   – Откройте, дедушка!
   В избе прошаркали шаги. Вера почувствовала, что через черные стекла окна на нее смотрят. Потом скрипнула дверь, прогромыхал засов, и, наконец, из полумрака сеней показалась голова невысокого старика.
   – Здравствуйте, Ермолай Прокофьевич.
   – Здравствуй, здравствуй, – ответил Ермолай, впуская гостью. Закрыв двери на засов, старик проводил Веру в горницу.
   – Раздевайся. – Он показал на свободный гвоздь в углу, где висела одежда. – Откудова бог принес? – спросил Ермолай.
   – С дому, дедушка, – ответила Вера. – Мама дуже о вас забеспокоилась, как вы тут? Живы ли? Война ведь. Вот и говорит мне: – «Сходи, дочушка, к дедушке Ермолаю. Може, что надо?» – Последние слова относились к началу пароля.
   – Спасибо, дорогуша, ничего не надо, – старик чиркнул спичкой, чтобы зажечь коптилку, а сам пытливо смотрел на Веру. – А вы все там, в Березовке?..
   – Не, нас бомбили. Все сгорело. Только корову спасли. И мы перебрались в Залесье…
   – К тетке Агафье? – как бы уточнил Ермолай, ставя коптилку на стол.
   Затем опустил вплотную занавеску на окне. Другие окна были закрыты черной бумагой.
   – Ага, к тетке Агафье.
   – А как она? – поинтересовался Ермолай, садясь за стол.
   – Слава богу, здорова.
   – А Ефросинья? Ребята? – Ермолай положил на стол руки, а из-под его седых бровей на Веру смотрели добродушные серые глаза. Тут Вера увидела на его мизинце алюминиевое кольцо и стала посмелее.
   – Мама что-то занедужила.
   – А что с матерью-то?
   – Лихоманка какая-то ее трясет. Лекарь говорит, тропическая, – Вера закончила свой пароль.
   – Есть такая поганая хворь, – подтвердил Ермолай, разглаживая скатерть.
   – Как тебя, внучка, звать-то?
   – Настя.
   – Настя, – повторил Ермолай и вышел из-за стола, протягивая обе руки. Вера тоже встала. – Здравствуй, товарищ Настя! – И Ермолай обнял Веру. – Ну, вот, Настя, и познакомились. А теперь садись, чуток отдохни, а я повечерять соберу. – Он посадил Веру на лавку, а сам, взяв коптилку, пошел в кухню.
   – Дедушка, позвольте, я вам помогу, – поднялась за ним Вера.
   – Вот что, внучка, – задержался в дверях горницы Ермолай и зашептал: – Теперь забудь свои городские слова и говори по-нашему. А то сразу на прицел возьмут. Не «позвольте», а «давай», и не «вам», а «тебе». Так и заруби себе на носу, – и он с улыбкой прикоснулся пальцем к ее носу. – Бери посуду, хлеб, – показал он на самодельный шкаф, а сам полез в подполье.
   О чем только дед Ермолай ни спрашивал Веру за ужином. Все его интересовало и волновало. Вера старалась на каждый его вопрос ответить как можно подробнее. Наконец попросила связать ее с Михаилом Макаровичем.
   – С Михаилом Макаровичем? – повторил Ермолай и задумался, разминая соленый груздь. – Оно, знамо, можно… но тогда надыть сейчас отправляться.
   – Это далеко?
   – Не так далеко, как путано.
   – Ну что ж, пойдемте, дедушка, – поднялась Вера.
   – Нет, Настюша. Ты оставайся дома. Тебе туда ходить не след… Если надо, так он и сам сюда придет. А ты ложись. Не бойся!.. – Ермолай поднялся из-за стола и стал собираться.
   Вера молча принялась убирать посуду. Подпоясывая веревкой рыжеватый зипун, Ермолай подошел к ней.
   – Ты не бойся. У нас, слава богу, пока что спокойно. Бывает, полицаи наезжают, но больше всего днем.
   Проводив старика, Вера заперла двери и легла, но заснуть не могла; то ей казалось, что кто-то ходит вокруг дома, то что-то шуршит на чердаке. Но все же усталость взяла свое, и она задремала, но тотчас же очнулась, дрожа от страха: ей приснилось, что Ермолая схватили гестаповцы, что она бежала изо всех сил за Василием, но сама попала в засаду…
   На дворе послышались шаги. Вера прислушалась. Похоже было, что шел не один человек. Она быстро надела юбку, кофточку и, босая, бросилась к двери, полагая, что это возвращался Ермолай с Михаилом Макаровичем, но, схватившись за крючок, остановилась: ведь дедушка наказал, не услышав тройного стука в последнюю раму, не открывать. Она приподняла краешек занавески. На дворе стояли двое. Один подошел к окну и, расставив локти, прижался к стеклу. Вера замерла.
   – Темно, как у арапа в… Спит, стало быть.
   – Стучи!
   Забарабанили по раме, по стеклам.
   – Значит, нет дома, – услышала Вера тот же хриплый голос.
   – А куда же девка делась? Девка должна быть дома, – возразил другой.
   – А он мог и с девкой уйти.
   – Не мог. Дверь закрыта изнутри.
   – У него щеколда. Он ее крюком открывает. Давай еще подождем. Садись.
   Вера поняла – это враги. Застучали зубы, но через минуту она взяла себя в руки, лихорадочно обдумывала, как выбраться отсюда.
   – Чего ж сидеть-то? А може, девка притаилась? – возразил другой. – Давай попробуем, може, и откроем…
   «Что же делать? Выйти в сени, притаиться у двери и прошмыгнуть, когда они войдут в избу? Спрятаться под полом или под печкой?»
   Но перед ней встал образ деда Ермолая, а как же он? Надо его предупредить. И Михаила Макаровича. Иначе попадутся.
   И Вера решила уйти. Она на цыпочках прошмыгнула в горницу, приподняла черную бумагу на окне, провела по раме рукой. Рама была глухая и закреплена снаружи. Такой же оказалась и другая.
   А в сенях скрипело и скрежетало. На размышления не было времени. Вера схватила сапоги и кацавейку, тихо открыла дверь и, протянув руку, пошла искать ход на чердак. Наткнувшись на громадный сундук, она взлезла на него, нащупала лестницу. Забравшись на чердак, отыскала наиболее широкий развод жердей подрешетника и принялась дергать солому, намереваясь выбраться на крышу, а там соскочить в огород. Но вдруг в окне фронтона сверкнул огонек. Вера вздрогнула: «Цигарка?» Сжав до боли кулаки, так что ногти впились в ладони, она замерла, ожидая окрика или нападения. Но огонек пропал и тут же вновь вспыхнул на том самом месте. Изогнувшись в три погибели, Вера забралась под самую стреху. А цигарка на том же месте то вспыхивала, то угасала. И вдруг девушка догадалась: звезда!.. Окно! – Вера протянула руку вперед, смело пошла на «звездочку». Там, у фронтона, она поднялась к окну и высунулась, чтобы выпрыгнуть в огород, но в это время внизу, гулко стукнувшись о стену, распахнулась дверь, вспыхнула зажженная спичка, и хриплый голос рявкнул:
   – Эй! Кто дома?!
   Вера замерла.
   – Спрятались, что ль?! – крикнул тот же голос, и снова вспыхнула спичка. – Посмотри здесь, а я пойду в избу.
   – Митяй! Смотри, лестница на чердак!
   Услышав это, Вера протиснулась в окно и, ухватившись за карниз, качнулась, нащупала ногами стену. Вдохнув холодный воздух весенней ночи, прыгнула прямо на вскопанную грядку. Прыгнула удачно. Благо, хата деда Ермолая невысокая. Не мешкая, понеслась в темноту.
   Вот поле, кусты – спасена! Вера остановилась, обдумывая, как предупредить деда Ермолая. В кустах у дороги опустилась на землю и, прислушиваясь к каждому шороху, стала зорко смотреть по сторонам.
   Вскоре послышалось сдержанное покашливание. Вера, вздрогнув, привстала на колени. За черными силуэтами кустов кто-то двигался. «Дедушка?» Вера поднялась и, осторожно ступая, пошла навстречу человеку.
   – Кого бог послал? – донесся похожий на шелест ветерка голос Ермолая.
   – Дедуш… – приблизилась к нему Вера. – Домой нельзя, там враги!
   – Враги, говоришь? Ночью? Давненько такого не бывало, Настенька, давненько. Ну, что ж, придется еще раз проучить, – спокойно сказал Ермолай.
   – Искали меня, дедушка…
   – Кто ж успел это сбрехнуть? – раздумывая, промолвил старик. – Значит, завелась у нас в деревне погань. Завелась, проклятая… Ну, что ж, придется выводить. Кто ж тебя видел? Кто мог донести?..
   Только теперь Вера рассказала о том, что соседка показывала его дом. Несколько минут Ермолай молчал, взвешивая создавшееся положение.
   – Нет, Настюша, соседка не могла. Это кто-то другой… Одно, милая, ясно, что домой идти не надыть. Давай присядем да потолкуем. Заморился, Настенька! – и опустился на большую кочку, Вера села напротив него.
   – Михаил Макарович тебе кланяется и наказал тебя и твою товарку отвести на станцию в поселок кирпичного завода, к Устинье Коржевой, муж ее в германскую еще погиб. Помни, «племянницами» вы ей будете приходиться. А пришли вы с Занозной, станция такая есть на Вяземской дороге. Дома вещи сгорели от бомбежки. «Пусть, – говорит Макарыч, – они там обживаются, осматриваются. На станцию в город пусть ходят». А на будущей неделе обещал он вас навестить сам… А Василий, – как знаю, Климом зовете? – так он будет жить у сапожника Архипа Якимовича. Архип его грузчиком на станцию аль на склады устроит.
   Ермолай, по-стариковски опираясь руками о колени, встал и, размашисто шагая, пошел. Вера – за ним. Шли они тем же путем, каким Вера пришла в деревню. Выйдя в прогон, старик пошел прямо. У длинного сарая он свернул на огород и пошагал к черневшей избе. Подойдя к окну, Ермолай прислушался и трижды стукнул в раму. Из-за двери шамкающий голос спросил:
   – Кого бог несет?
   – Харитоныч, открой! – тихо сказал Ермолай.
   Дверь отворилась.
   – Чего ты ни свет ни заря?
   Ермолай шепотом рассказал Харитонычу о полицаях.
   – Это мы, Прокофьевич, в один момент. – И Харитоныч торопливо скрылся во тьме сеней.
   – Эх, если бы не твое дело, Настя, – шептал дед Ермолай, – то я бы сам их прикончил… Идем теперь к твоим! – махнул он рукой и пошел впереди.
   – Что же теперь будет, дедушка? – спросила Вера.
   – А то и будет, что им сегодня наши голову свернут!

ГЛАВА ВТОРАЯ

   У Журавлиного болота Ермолай остановился. Сняв шапку, отер вспотевшее лицо и показал вправо на заросшую дорогу:
   – Последний наш сворот. Далеко твои-то?
   – Да еще с километр, сразу за ручьем, – ответила Вера.
   – Чего ж ты так далеко их оставила?
   – Там глушь, спокойней.
   – Что верно, то верно – глушь, – послышался вздох старика. – Не люблю я эти места. Уж очень много здесь всякой дряни водится – волков, змей. Да и фашистское зверье иногда за партизанами охотится…
   Вере стало вдруг жутко. Она невольно подумала о товарищах и осмотрелась по сторонам. Бледный от занимавшегося рассвета ущербленный месяц, выглядывавший из-за темных клочьев облаков, скрылся. Кругом было тихо, только слышался робкий голосок какой-то пичуги. Они молча подошли к ручью. Ермолай склонился над журчащей водой и, навалившись грудью на большой камень, напился.
   Через некоторое время в предрассветной мгле снова послышался одинокий зов смолкнувшей было пташки, но уже более настойчивый, как бы предупреждающий об опасности.
   – Кто-то сегодня здесь, Настя, хаживал. – Ермолай вопросительно посмотрел на Веру.
   – Клим, может быть, дедушка, выходил к нам навстречу.
   – А ты погляди на след.
   Вера нагнулась, внимательно посмотрела на широкие следы, которые наполовину успели заполниться весенней водой, и отрицательно покачала головой:
   – Нет, дедушка, не его. Он в сапогах, а это какие-то странные. – Вере показалось, что это следы не человека, а скорее всего медведя, но сказать об этом вслух постеснялась.
   – Стой, Настя! – остановил Веру Ермолай, когда она хотела перепрыгнуть через ручей. – Здесь надо блюсти осторожность. Погодь, малость поотстань. – Он легко перепрыгнул через ручей и скрылся за прибрежными кустами. Не успел Ермолай сделать и десяти шагов, как из-за большого куста выскочил худой и серый, как привидение, солдат в полушубке и валенках. Он выкинул вперед винтовку и глухо крикнул:
   – Стой!
   – Стою! – ответил Ермолай, соображая, кто перед ним – свой или враг. Он намерился было отбить штык, который поблескивал перед грудью. Но в этот момент успевшая подбежать Вера кошкой прыгнула на солдата и, вцепившись двумя руками в винтовку, ногой ударила его в живот. Солдат качнулся. Раздался выстрел, и эхо гулко покатилось по лесу. Из кустов на дорогу высыпали солдаты в полушубках, с винтовками наперевес. Ермолай, выручая Веру, всем телом навалился на солдата.
   К ним подбежал не то солдат, не то командир с перевязанной рукой и рявкнул во все горло:
   – Прекратить! Встать! – а затем обратился к Ермолаю: – В чем дело, старина?
   Месяц наконец выбрался на вольный простор усеянного угасающими звездами неба и осветил лица людей.
   Подошедший человек Вере показался знакомым. Да и он, видимо, силился узнать ее. Вера отвернулась от его упорного взгляда. Она вспомнила: это комвзвода Кочетов.
   А Ермолай возмущался:
   – Где же это видано, чтоб свой человек на своего же бросался… Надо же разобраться сначала…
   – Ладно, дед! Война, – досадливо отмахнулся Николай Кочетов и взглянул на Веру. – Не беспокойтесь!
   Солдаты были, что называется, кости да кожа, с землистыми лицами, грязные, измученные, и все же они весело посмеивались над своим незадачливым товарищем.
   – Эх, Айтаркин, Айтаркин! – со вздохом произнес Кочетов. – Знай, против кого воюешь. – И обратился к Вере: – Вы не дочка ли нашего комдива? – Но, заметив предупредительный взгляд Веры, все понял и, понизив голос, сказал: – Нет, простите, ошибся. – Потом обернулся к Ермолаю: – Вы идете туда, на восток?
   – Туда, – за Ермолая ответила Вера, боясь, что растроганный солдатами старик проговорится.
   – Туда нельзя! Там, за болотом, фашисты…
   – Фашисты? – переспросил Ермолай и сокрушенно покачал головой. – А вы куда ж путь держите?
   Кочетов отвел старика в сторону и рассказал, где находятся сейчас гитлеровцы и куда хотят пробиваться красноармейцы.
   – …Вот видишь, дед, какое поганое дело, – с горечью говорил Николай. – Нам на юг, а он, проклятый, все дороги перекрыл. Когда пальнул этот, – Кочетов скосил в сторону Айтаркина глаза, – мы здорово перепугались, думали, что уже и на этой дороге фрицы появились…
   – На юг, говоришь? – задумался Ермолай, запустив пальцы в бороду.
   Николай с надеждой смотрел на старика.
   – Опасно, но можно.
   – Можно? – радостно повторил Кочетов и, схватив Ермолая за рукав, потащил к комбату.
   Вера пошла за Ермолаем. И каково же было ее удивление, когда она увидела среди военных Аню и Василия. Аня бросилась к Вере.
   – Что ты так долго…
   – Тише, – обнимая ее, шепнула Вера. – А где рация?
   – Там, – качнула головой Аня в сторону густых зарослей.
   В этот момент Кочетов докладывал капитану Тарасову о том, что старик может вывести их из окружения. Тарасов усадил Ермолая на разостланный полушубок.
   – Рассказывай, дедушка, как? Мы уже пробовали, но везде либо проклятые фашисты, либо непроходимые болота. Фашисты нас все время жмут к Угре, – показал он на извилистую линию реки, – но тогда, наверняка, плен.
   – Плен? Нет, командир, есть обход, – и Ермолай показал на юг. – Хотя нам с вами и не по пути, да и они, – кивнул он головой в сторону девушек, – на меня серчать будут, а я вас все же выведу по болотам на Кулезину плешину, так горелый лес называется. А там хоть на все четыре стороны.
   – На все четыре стороны? – повторил Тарасов.
   Вера видела, как его белесые густые брови сдвинулись, губы, словно от боли, поджались и на скулах заходили желваки.
   – Вся беда, старина, в том, – промолвил Тарасов, – что нам надо сегодня же выйти к своим и любой ценой соединиться с ними.
   Вера поняла, почему волнуется Тарасов: он не знает, где находится дивизия ее отца. А гитлеровцы, видимо, приняв потрепанный батальон Тарасова по меньшей мере – за полк, по всем правилам боя в лесу все время теснят его на запад. Глядя на Тарасова, в его красные, воспаленные глаза, Вера подумала, что спасение батальона зависит не только от Ермолая, но и от нее. Ведь она может сейчас же связаться с отцом. Кто-кто, но она-то прекрасно знает, где прошлую ночь находился штаб отца: ведь вчера вечером его саперы переправляли через Угру ее и ее товарищей. И, окрыленная надеждою помочь Тарасову, она было бросилась бежать за радиостанцией, но тут же замерла, напряженно думая, как бы помочь этому командиру и в то же время не выдать себя?.. И когда Ермолай, поясняя, как он будет их выводить, сказал: «А там мы свернем на поселок…» – Вера вздрогнула:
   – Туда, дедушка, нельзя. Там фрицы.
   Обхватив пятерней бороду, старик проворчал:
   – Говоришь – фрицы? Загвоздка! – А его глаза явно говорили: – «Ты ж знаешь, где штаб, подскажи».
   – Лучше бы, дедушка, им идти по дороге, что из Селища на Богородицкое. Там вчера, когда мы к тебе шли, то в лесу, сразу за Угрой, видимо, какой-то штаб находился. Нас красноармейцы схватили, думали, что мы шпионы какие, да прямо к самому главному командиру.
   – Раненый? – перебил ее Тарасов.
   – Раненый в ногу, на костылях ходит, – еле сдерживая волнение, пояснила Вера. – Хороший такой. Расспросил нас, кто мы, откуда и куда идем, и, сказав, чтобы мы никому о них не говорили, отпустил.
   – Девушка, какая ты умница. Ты же наш спаситель. Ведь это, наверняка, наши. Как тебя, милая, звать-то?
   – Настя.
   – Спасибо тебе, Настенька, – и Тарасов по-братски обнял Веру, а затем обратился к Ермолаю: – Ну, как, дед, тебе все ясно?
   – Ясно, командир, но все же не совсем, – и Ермолай более подробно расспросил Веру о ее пути, который она заучила на память, и более точно установил то место, где вчера мог быть штаб раненого, на костылях командира. – Это место, товарищ капитан, мы называем Кукушкино урочище. Так что найди на своей карте Селище, и уже от него я поведу вас – ни одна фашистская пуля не достанет. Отмечай. – И старик стал называть пункты. Почти уже они на карте добрались до Угры, как на востоке загромыхала канонада. Все замерли. Показался из леса оставшийся с батальоном комиссар полка Милютин. Голова у него перевязана, словно в чалме. Еще не дойдя до Тарасова, он сказал:
   – Гитлеровцы начали наступление.
   – Начали? – повторил Тарасов и приказал стоявшему рядом командиру строить людей.
   По лесу понеслось: «Становись!»
   Тарасов упрямо двигал пальцем по карте и, доведя до Кукушкина урочища, огорченно качнул головой.
   – Чего? – всполошился Ермолай. За Тарасова ответил Милютин:
   – А то, что нас пугают Жары, ведь там фрицы.
   – Не горюй, комиссар, я поведу вас через Журавлиное болото. Лесами обойдем супостата… Понял?
   Только Милютин раскрыл рот, чтобы отдать команду, как за рекой снова загрохотало. Он с досадой махнул рукой и глухо выругался.
   – Командир, – обратился Ермолай к Тарасову, – а вы по ним пальните.
   Тарасов, надевая полушубок, с горечью сказал:
   – Эх, старина, старина, хотел бы, да не могу. Все за рекой у Кислова оставили. Единственное, – хлопнул Тарасов по автомату и кивнул в сторону бойцов: – А у них – винтовки. Да вот еще, – тряхнул он гранатой, – карманная артиллерия… Ну, дед, веди!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   Устинья оказалась хорошей женщиной. Заботливо, словно мать, отнеслась к Вере и Ане. В разговоры девушек не вмешивалась, и иногда Вере даже казалось, что она действительно принимает их за беженок и ничего не знает об их делах. Но вчера, когда ушел посыльный старосты, передавший приказ обязательно идти рыть окопы, Устинья сказала: «Вы, девки, с вислогубым осторожней. Он настоящий хлыщ!» Из этих слов Вера поняла, что женщине кое-что о них известно.
   Часом позже прибежала дочь соседки Лида и предложила Вере и Ане на окопные работы не выходить.
   Желая казаться в глазах Лиды простушкой, Вера сказала:
   – Нельзя. Ведь приказ! В комендатуру заберут…
   – Не бойся, не заберут.
   Вера пожала плечами, но, увидев злые глаза Лиды, промямлила:
   – С тетей Стешей поговорить надо было бы…
   – С тетей Стешей, – передразнила ее Лида и с сердцем выпалила: – Сумрачь несчастная! – Она рванулась было к двери, но у порога остановилась, метнула взгляд на Аню, потом на Веру: – Только попробуйте выйти! Тогда пеняйте на себя!
   В словах девушки прозвучала неприкрытая ненависть.
   «Что делать? Как избежать обострения с Лидой?» – думала Вера. Но попасть под удар полицаев еще хуже. В тяжелом раздумье прошла бессонная ночь. На рассвете в избу ворвался вислогубый, вытолкнул Веру и Аню на улицу и погнал по поселку в гору, к дому старосты, где уже толпился народ.
   С окопных работ они возвратились в сумерки, усталые и разбитые: спину ломило, руки ныли, ладони горели от мозолей. Девушки были рады, что выдержали это тяжелое испытание. Под конец работы Аня было начала сдавать и только с помощью Веры кое-как выполнила норму. Оберфельдфебель, руководивший окопными работами, сквозь зубы прошипел: «Шлехт!» Зато Вере он улыбнулся: «Гут! Зер гут! Корошо!»
   Похвала врага была для Веры хуже плевка в лицо. Она была готова ударить лопатой этого долговязого, любезно улыбающегося немца. Но сдержалась, ответила «спасибо». И сейчас, сидя у окна, с гадливостью вспоминала об этом.
   Томительно долго тянулось время в ожидании условного стука: сегодня обещал прийти Василий, и они должны договориться с ним о связи, о явках и об условных сигналах опасности. Вера продумала все-все, вплоть до повязывания платка: если лоб открытый, то опасности нет, если же платок опущен на глаза, подходить нельзя: значит, где-то невдалеке опасный человек.
   Наконец чуть слышно трижды стукнули в окно. Девушки вздрогнули и насторожились.
   – Вася! – встрепенулась Аня.
   Стук повторился. Девушки на цыпочках подошли к окну и прильнули к стеклу, но в темноте никого не было видно.
   – Ты сиди! – прошептала Вера. – Если что, так я стукну в стенку. – И, крадучись, чтобы не разбудить хозяйку, пошла к двери. Выйдя на улицу, она обогнула угол двора, вышла в огород на тропинку, ведущую к реке. Но там никого не было. Опираясь одной рукой о поленницу, а другой сжимая полено, она заглянула за угол. Вдоль стены кто-то пробирался.
   – Стойте! Что вам надо?!
   Из темноты послышался голос мужчины.
   – Племянниц Устиньи.
   – А вы кто будете? – так же тихо спросила Вера.
   – Я? Я их дядя.
   Вера растерялась: к ним впервые кто-то пришел. «Но зачем? Кто его послал?.. Может быть, провокатор?» – завертелось в ее голове, и она еще сильнее сжала полено и шагнула вперед к незнакомцу. – Зачем вам племянницы?
   – Я их дядя, – внушительно повторил мужчина, что напомнило Вере условный пароль. И она ответила:
   – Откуда вы, дядя? Из дому?
   – Да нет, от тетки Агафьи. Гостевал у нее. – И мужчина, подойдя вплотную, протянул руку. – Здравствуй, племянница! В темноте не узнаю – кто? Настя аль Маша?