– Вот и хорошо, вот и по рукам, – моментально согласился дед, который постоянно ссорился с Анной Ефимовной, которая экономила деньги на его куреве.
Перед уходом, уже в коридоре, Христофоров перекинулся парой слов с Марией, но та, заметив любопытный взгляд племянницы, оборвала фразу, не договорив ее до конца. Впрочем, Анастасия не придала инциденту значения, так как мысли девушки были заняты предстоящим посещением театра, куда ее пригласил Христофоров. Бронислав Петрович был ровесником отца девушки, но, не в пример Алексею Матвеевичу Петракову, имевшему несколько ранений в Гражданскую войну и много работавшему в настоящее время, выглядел лет на тридцать пять, не более. Ни одного седого волоса, гладкая кожа, холеные руки – все это выделяло его на фоне других мужчин. Насте льстило, что признанный в городе красавец обращает на нее внимание. Она интуитивно понимала, что его приглашение продиктовано чем-то большим, нежели простая благодарность за сшитый костюм.
«Почему он сначала дал только одну контрамарку, а потом предложил прийти с подругой? И еще приглашение за кулисы…» – замелькали в ее голове путаные мысли. Девушку даже охватила легкая паника.
Настя вспомнила о своей бывшей подруге Софье Вайнштейн, с которой было так хорошо дружить, и единственной, которой она могла бы доверить свои юные переживания.
«Может быть, отыскать ее втайне от отца?» – подумалось ей. И Настя решила, что ничего страшного не будет, если она встретится с Соней и сходит с ней в театр.
После ухода из дома девушка быстро собралась и отправилась разыскивать подругу.
Алексея Матвеевича Петракова вызвал дежурный ОБХСС управления УНКВД по Ленинградской области и городу Ленинграду. Еще не войдя в здание, он увидел дежурную машину, в которой уже сидела выездная группа.
– Залезай, Петраков, тебя ждем, – приветствовал вновь прибывшего старший, майор госбезопасности, заместитель начальника управления НКВД Огурцов.
– Константин Сергеевич? – удивился его присутствию Алексей Петраков, сразу сообразив, что случилось ЧП, раз замначальника выезжает с оперативной группой.
– Убит начальник Бадаевских продуктовых складов. Дело особой важности, на контроле горкома партии, поэтому самых опытных собрали, – пояснил тот.
Кроме Петракова, в оперативную группу входили его хороший приятель старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом капитан Виктор Солудев со своим подчиненным лейтенантом Сергеем Мышкиным, старший следователь УНКВД Андрей Григорьевич Грязунов, эксперт-криминалист Вася Хрулев и дежурный судмедэксперт из горздравотдела – пожилой мужчина, которого Алексей Матвеевич неоднократно видел. Петраков понимал: его участие в сегодняшнем выезде на место происшествия обусловлено тем, что убитый был весьма важной персоной, особенно сейчас, когда в городе начался продовольственный кризис и введены карточки. Перед ним, сотрудником отдела борьбы с хищениями социалистической собственности, будут стоять вопросы о мотивах данного убийства. Значит, предстоит огромная работа по инвентаризации всех запасов продовольствия на складах, анализу складской документации, а также проверке деятельности убитого и его подчиненных по отпуску материальных ценностей.
Старенький автобус оперативников свернул на Рыночную улицу и остановился у большого каменного дома с барельефом по фасаду здания. Поджидавший приезда группы участковый подбежал к Огурцову с докладом.
– Товарищ старший майор госбезопасности, в восьмой квартире на третьем этаже ориентировочно ночью совершено убийство гражданина Павлухова Андрея Кузьмича. Труп обнаружен прислугой в восемь часов утра. Убитый находился дома один, так как жена и дочь уехали неделю назад к родственникам в Москву. На месте происшествия была применена служебно-розыскная собака по кличке Шарик. Собака взяла след, но, дойдя на проезжую часть, след потеряла.
– Шарик, говоришь… – как бы про себя произнес начальник группы. Было видно, что его расстроило отсутствие видимых зацепок.
Возле подъезда Петраков увидел милиционера-проводника с худющей овчаркой, которая лежала у его ног, не обращая внимания на приезд большого начальства.
– Чего у тебя собака такая дохлая? – поинтересовался Петраков.
– Так уже неделю продуктов не выделяют! – возмутился милиционер, словно надеясь найти помощь у офицера управления. – Говорят, что сняли с довольствия, а как ей, бедной, работать на голодный желудок…
Труп начальника складов Павлухова группа обнаружила на полу в гостиной. Покойник был одет в домашний халат на голое тело и лежал в скрюченной позе в луже крови, обхватив руками живот. Обстановка в квартире говорила о том, что здесь что-то искали. Вещи, белье и другие предметы были раскиданы по всем комнатам. Домработница, полная женщина лет тридцати пяти с заплаканными глазами, полными страха, в очередной раз рассказывала капитану Солудеву, как она пришла утром, открыв дверь своими ключами, и сразу заподозрила неладное.
– Вчера уходила – был полный порядок, а Андрей Кузьмич был очень аккуратный мужчина. А потом увидела хозяина на полу… – Женщина начала всхлипывать.
– Давно вы здесь работаете? – задал вопрос Огурцов, до того момента не вступавший в опрос свидетельницы.
– Второй месяц пошел, только и успела плату за первый получить.
– Зинаида… Как вас по батюшке? – поинтересовался лейтенант Мышкин, напарник Солудева.
– Васильевна.
– Зинаида Васильевна, а что было ценного в квартире, что могло пропасть?
– Ой, я даже и не знаю толком. Думаю, Полина Сергеевна, жена покойного, самое ценное увезла с собой в Москву.
– А что все-таки было ценного-то? – не отставал от прислуги лейтенант.
– Драгоценности у хозяйки. Но когда я помогала ей собирать вещи, видела, как она шкатулочку в свой ридикюль положила. Про деньги не знаю. Может, и были. У них и письменный стол в кабинете на ключи закрывался, и комод.
– Мышкин, проверьте, – моментально отреагировал старший группы.
Лейтенант убежал проверять.
– А где вы раньше работали? – поинтересовался Петраков.
– В столовой номер шесть.
– А чего ушли? – подхватил эстафету Солудев. – В столовой работа поинтересней же…
– Заведующей – может быть, а не простой работницей, – возразила прислуга. – Зарплата небольшая, вся черная работа на тебе, а пенки заведующая снимет.
– Странно все же, Зинаида Васильевна, как вы решились из такого сытного места, как столовая, да в такое время уйти? – продолжил развивать свою тему Петраков.
Зинаида Васильевна в недоумении вытаращила глаза на оперативника, словно говоря: «Ну я ведь вроде уже ответила…» Зато коллеги Петракова, моментально смекнув подтекст вопроса, оживились, и их интерес не прошел не замеченным для свидетельницы. Женщина напряглась, обдумывая, что сказать, словно понимала: сейчас последует еще более сложный вопрос.
– Ну, когда я уходила, карточек еще не было же… – прозвучало словно не ответ, а просьба верить в чистосердечность ее показаний.
– Вы знали, кем работал убитый, когда устраивались к нему в дом? – Алексей подошел к самым интересным для него вопросам.
– Да. Наша столовая продукты с Бадаевских складов получает.
– А кто вам помог устроиться к убитому? – не выдержал заместитель начальника управления, поняв, на какую информацию пытается выйти его подчиненный.
– Да никто. Старая горничная у нас в столовой часто обедала, ее хозяин прикрепил. А тут она собралась к дочери в Караганду, вот и сказала мне, что ищет себе замену. Я, дура, взяла и согласилась… – Женщина опять начала всхлипывать. – Думала, при таком начальнике и я без голода проживу.
– Солудев, Петраков, продолжайте работать, я поеду в управление. По окончании ко мне на доклад. – Огурцов потерял интерес к допросу, так как понял, что по горячим следам убийство раскрыть не удастся.
Бывшую прислугу в сопровождении милиционера отправили в ближайший участок, чтобы проверить все ее данные. К тому времени судмедэксперт, Эммануил Моисеевич Кучик, закончил предварительный осмотр трупа.
– Смерть предположительно наступила от проникающего колото-резаного ранения в область живота, причем убийца хладнокровно провернул воткнутый в тело нож, сделав своеобразное харакири, – доложил он.
– Ящики комода и письменного стола в кабинете взломаны, и в них пусто, – сообщил Мышкин.
– Протокол осмотра места происшествия я уже закончил. – Проинформировав группу, следователь Грязунов обратился к специалисту научно-технического отдела: – Василий, ты нашел что-нибудь для приобщения?
– Только пару смазанных отпечатков, – доложил Василий Хрулев, продолжая осыпать черным порошком все контактные поверхности.
– Пригодные? – поинтересовался капитан Солудев.
– Условно пригодные. Очень мало папиллярных линий, – вздохнул специалист.
– Значит, у нас практически ничего нет, – с горечью констатировал лейтенант Мышкин. – С чем же мы предстанем перед Огурцовым?
В тот момент участковый привел личного водителя убитого, который все это время сидел в машине на улице. От него оперативники узнали, что вчера вечером шофер привез своего начальника домой в половине десятого и помог ему занести большой продуктовый набор. Мужчина также пояснил, что еще вчера утром Павлухов вызвал его в кабинет и дал указание пойти на главный склад к его заместителю и получить там продукты. Сегодня же утром перед работой они должны были завезти данный набор в городской комитет партии.
«Ну вот, и по моей теме пошла информация, – моментально отреагировал про себя Петраков. – Только, кажется, не очень полезная».
– А кому нужно было передать продукты? – поинтересовался работник ОБХСС у свидетеля.
– Не знаю точно, хозяин сказал только, что в секретариате у кого-то день рождения.
– Какие продукты были в наборе? – продолжал интересоваться Петраков.
– Понятия не имею. Они все были упакованы в большие коробки, как на почте. Три коробки килограммов по десять весом каждая, – выдал последнюю, исчерпывающую информацию водитель.
Алексею Петракову хотелось еще поговорить со столь важным, в его понимании, свидетелем, но коллеги полностью утратили интерес к водителю после слов о горкоме партии, и Петраков решил пока закончить допрос.
Вечером Солудев и Петраков явились с докладом к Огурцову. Старший майор, говоривший с кем-то по телефону, жестом пригласил их войти.
– Да, товарищ генерал-летенант, слушаюсь! – услышали оперативники ответ своего руководителя в трубку и поняли, что он разговаривает с начальником военного гарнизона города.
– Ну вот, нам дано семь дней на раскрытие данного дела, – передал самый важный момент диалога Огурцов. – Надеюсь, вы меня хоть чем-нибудь обнадежите?
Выслушав малооптимистичный отчет, он посерел лицом, проведя рукой по левой стороне груди, словно проверил, на месте ли орден Красного Знамени. Но оперативников обмануть не удалось – все в управлении знали о его больном сердце.
– Может, воды? – подскочил к Огурцову с графином Солудев.
– Коньяку бы лучше, – попытался пошутить начальник, – да где его взять?
Через минуту он пришел в себя и определил с оперативниками первоочередные следственно-оперативные мероприятия по раскрытию дела.
– Думаю, за основную, рабочую версию следует взять мотив ограбления. Все же знают, какой сейчас дефицит продовольствия, – подытожил Огурцов.
– Да, главное, что не диверсионный акт, – с лету понял его капитан Солудев.
– Для пущей убедительности мотивов ограбления надо составить перечень проднабора, чтобы от чтения у всех слюнки текли, – грустно улыбнулся Огурцов. И кивнул Петракову: – Это за тобой.
– А что начальник гарнизона сказал? – не выдержал любопытный Солудев.
– Сказал, не раскроете дело, пойдете вшей кормить в окопы, – снова грустно улыбнулся Огурцов.
– А что, может, на фронт даже лучше, там намного проще, – выйдя от начальника, продолжал бубнить Солудев. – А то думают, мы за жопу свою трясемся.
– Ты прав, Вить, за свою мы не трясемся, – поддержал его Петраков. – Как, кстати, жена и дети, ты их не эвакуировал?
– Нормально, – удивился такому резкому переходу коллега. – Да нет, не эвакуировал, управление разнарядки так и не дает.
– Да, боюсь, им без нас трудно будет жить, – поделился своими опасениями Алексей. – Чуешь, какое время грядет?
– Голодное, – понял с полуслова Солудев.
– Голодное… – эхом откликнулся Алексей.
Николка проснулся от бабушкиной молитвы и, лежа на каменке, стал вторить ей, словно незлобиво ее передразнивая. Ефросинья Александровна, или просто баба Фрося, услышала внука, но никак не отреагировала, продолжала стоять перед иконой Спаса, пока не закончила свою молитву.
– Ну, ты что, божья букашка, проказничаешь? – произнеся «Аминь», обратилась она к внуку. – Раз проснулся, так встань сначала, а потом и помолись.
– Николашка-таракашка, гордая букашка, – отрывистым гортанным голосом отозвался Николка.
– Утро давно, уже скоро к молитве идти, – привычным голосом оповестила его бабушка, – отец Амвросий не любит, когда опаздывают.
– Он тебе отец, а мне Амвроська, – возразил Николка.
Бабушка не стала спорить с больным внуком, который потерял рассудок после того, как в пятилетнем возрасте стал свидетелем трагической смерти своих родителей.
Его отец был настоятелем церкви Сретения Господня на Выборгской стороне. В 1921 году, когда рабоче-крестьянская власть объявила о конфискации церковных ценностей в целях борьбы с голодом, отец Георгий вначале не стал противиться и снял дорогие оклады с икон храма. Кроме того, прибавив кое-что из церковной утвари, сам добровольно отнес и сдал все в финотдел губчека. Только на трех главных иконах храма оставил оклады: Сретения Господня, Спаса Нерукотворного и Божьей Матери Взыскания Погибших. Кроме того, у него имелись еще предметы золотой церковной утвари, при помощи которой в храме в самые великие православные праздники велась служба. На батюшку донесли. Во время утренней службы в храм ворвались красноармейцы с постановлением губчека об обыске и изъятии всех церковных ценностей. Отец Георгий стал выгонять чекистов. Боясь за мужа, между ним и красноармейцами встала его жена, матушка Пелагея, пытаясь как-то унять конфликт. А маленький Николай вместе с бабушкой стояли невдалеке, метрах в пяти. Тут и случилась трагедия. Один из красноармейцев то ли нечаянно, от толчка в спину, то ли преднамеренно ткнул штыком матушку в грудь. Женщина вскрикнула от боли, показалась кровь. Николка закричал на весь храм, и в тот момент его отец со всего размаха ударил целовальным крестом, который держал в руках, обидчика по голове. Попал прямо в висок. Красноармеец как подкошенный упал без дыхания. Старший группы, уполномоченный губчека, со словами: «Ах вы суки белогвардейские!» – тут же достал револьвер и разрядил весь барабан в священника и его жену. Увидев это, маленький мальчик потерял сознание. В суматохе бабушка с ребенком на руках выбежала из церкви и принесла его домой. Николка сутки находился без сознания, периодически бредя и крича от страха, а когда пришел в себя, сразу стало ясно, что он лишился рассудка. Данное обстоятельство и спасло мальчика от отправки в детский дом, когда на следующий день в дом священника пришли чекисты. Власти оставили старую бабку и полоумного ребенка в покое, понимая, что от них рабоче-крестьянской власти нет никакой опасности.
Старуху с ребенком взяла под опеку церковь, в которой служил отец Николки. Ну а после того как в городе закрыли практически все храмы, старушка с внуком жили исключительно за счет своего огорода да благодаря помощи прихожан православной общины, почитавших Николку за блаженного. Их маленькая изба-сруб, бывшая баня, куда он и баба Фрося переехали сразу после трагедии в церкви, располагалась на окраине Ленинграда, на самом отшибе Волковой деревни. За время многолетних гонений на православную церковь Советская власть к 1941 году оставила в Ленинграде и ближайшем предместье не более семи действующих церквей, поэтому многие верующие объединялись для совместных молитв в православные общины, которые собирались в домах у оставшихся после репрессий священников. Стараниями отца Амвросия (при отце Георгии второго священника церкви Сретения Господня) в трех километрах от Волковой деревни на старом сельском кладбище незадолго до войны на собранные пожертвования была отремонтирована полуразрушенная часовня – по договоренности с сельской администрацией, исключительно для проведения ритуальных обрядов.
После ремонта часовня обратилась маленькой церковью и никогда не пустовала. Поначалу службы были короткими, да и то при отпевании покойников, но с начала войны службы стали проводиться ежедневно по два раза в день. Расположение Волковой деревни, а она начиналась на трамвайном кольце, на конечной маршрута, облегчало дорогу верующим горожанам, и с конца июня 1941 года службы проходили при большом стечении народа.
Покормив Николку постными щами с ржаными сухарями, бабушка, прихватив внука, отправилась на утреннюю службу. Со стороны, не для посвященных, эта пара выглядела немного комично – сгорбленная старушка в черных одеяниях семенила мелкими шажками, одной рукой опираясь на палку, а другой держа под руку высокого двадцатишестилетнего парня в коротких, выше щиколоток, узких брючках и в белой самодельной рубашке, которая смотрелась так, словно ее скроили за пять минут из большой грязной наволочки. Они шли короткой дорогой напрямки через пролесок и колхозное поле. На окраине города чувствовалось приближение военных действий. Навстречу старушке с внуком маршировал строй пехотинцев, двумя колоннами человек по пятьдесят в каждой. Солдаты были в чистой, но сильно застиранной летней форме, без оружия, и только вещмешки да прикрепленные к ним котелки и лопатки, издающие бряцающие звуки, создавали впечатление военного строя. Позади колонны двигался обоз из двух телег. На первой ехала рыжая девушка в такой же, как и солдаты, форме, только при повязке с красным крестом на рукаве, выдававшей в ней военного медработника, и молодой офицер. У него, единственного, виднелась кобура с пистолетом. Вторая упряжка тащила полевую кухню. Старший лейтенант лихо заломил пилотку на затылок, а во рту держал цветочек, явно стараясь произвести впечатление на санитарку подразделения.
Поравнявшись с колонной, бабушка стала крестить солдат, прося у Бога защиты для воинов. Николка, словно ребенок, начал маршировать на месте, приложив руку к голове.
– Пошли с нами, паря, – раздалось из строя, – хорош бабку охранять.
– Отставить разговоры в строю! – отреагировал на реплику и смех пожилой сержант.
Увидев рыжеволосую девушку, Николка вдруг прекратил маршировать и стал серьезным, даже немного испуганным. Он подбежал к телеге и, схватив санитарку за руку, принялся стаскивать ее на землю, приговаривая:
– Нельзя тебе туда. Твоя дорога в церковь.
– Товарищ лейтенант… – позвала на помощь командира испуганная девушка.
– А ну, пошел вон, придурок! – Старший лейтенант пнул парня ногой в живот, и тот повалился на бок.
– Не тронь его, больной он! – Баба Фрося замахнулась клюкой.
– Ну вот, боевое крещение наша рота уже прошла, – раздался все тот же голос из строя.
– Ты, что же, сестричка, с женихом своим не простилась? Из-под венца, что ль, от него на фронт сбежала? – продолжил шутить ротный весельчак, с трудом перекрикивая хохот товарищей.
Девушка закрыла от стыда лицо, проклиная деревенского чудака, который так ее оконфузил. Несмотря на приказ командира прекратить смех, гогот не смолкал, пока колонна не свернула за пролесок.
– Ты чего чудишь? – Баба Фрося отряхнула пыль с одежды внука, который, с искаженным от переживаний лицом, смотрел на удалявшихся солдат.
– Мертвые они все, Фрося, а у нее душа светлая, – утирая накатившую слезу, промычал внук. А потом добавил: – Но тоже будет мертвая и освободится.
– Все мы будем мертвыми когда-нибудь, – вздохнула баба Фрося.
Она знала, что у внука есть божий дар предсказывать события. За неделю до закрытия церкви Сретения Господня он не сходил с паперти, без устали повторяя проходившим прихожанам: «Торопитесь каяться, скоро черти придут и двери заколотят».
Показался крест над часовней, и путники ускорили шаг. Народу было много, преимущественно женщины в возрасте. На исповедь приходили немногие. В основном прихожанки заказывали молебны за здравие, пытаясь всеми силами поддержать и оберечь от смерти своих сыновей и мужей, воюющих на фронтах. Службу вел второй священник, отец Сергий, а настоятель, отец Амвросий, принимал исповедь.
– Грешна я, батюшка, – подошла к отцу Амвросию баба Фрося.
– Покайся, Ефросиньюшка, в грехах своих, – с улыбкой встретил священник мать своего убитого духовника, отца Георгия.
– Давеча перед сном опять мысли ко мне лезли плохие, негожие. Все думаю, как мне дальше жить-то в такое трудное время, чем кормить Николая, если совсем туго станет. Ведь даже здоровым трудно, а каково ему, дитю великовозрастному, если со мной что случится. И от дум так стало мне дурно, что прилезли мысли в голову: лучше бы Николке покинуть землю нашу, оно и мне сразу легко умереть станет, – перешла под конец исповеди на всхлипывание старая женщина.
– Грех это, Ефросинья, мысли такие чертей привлекают. Ты о Спасителе нашем вспомни, про муки его адовы на кресте, черти из головы-то и повыскакивают, – улыбнулся бабушке отец Амвросий, отпуская ей грех и благословляя.
Николка не ходил на исповедь, так как не понимал данной процедуры, или смысл его исповеди не могли понять священники. Зато он неистово крестился во время службы, пугая новых прихожан отрешенностью, или подпевал сильным гортанным голосом, заглушая всех остальных.
Служба заканчивалась, и верующие пошли к причастию, которое Николка никогда не пропускал. Его одного допускали к причастию независимо от соблюдения поста. На этом причастии из-за отсутствия красного вина и пшеничной муки отец Амвросий был вынужден впервые применить святую воду и кусочки черного хлеба и с некоторой горечью наблюдал за реакцией верующих, начавших шептаться. Николка принял кусочек хлеба и святой воды, поцеловал крест и громко произнес на всю церковь:
– Господь своей кровью и телом призывает к терпению. Радуйтесь, ибо вы стали к Нему ближе.
Редко Николка говорил так складно. Люди в церкви почувствовали откровение Господа, переданное словами блаженного.
После службы отец Амвросий позвал двух церковных служек, кладбищенского сторожа да бабу Фросю с Николкой во флигелечек за церковью, где жена отца Сергия поставила самовар. Помолясь, все принялись за кипяток с крыжовниковым вареньем, не решаясь притрагиваться к сухарям, которые гостеприимная матушка выставила на стол в качестве угощения. Только Николка, не понимая всеобщей деликатности, схватил сухарь и стал его макать в розетку с вареньем.
– Что же будет с нашим приходом дальше? – после нескольких минут чаепития прервал молчание церковный староста. – Из-за военного положения и дефицита товаров в церкви нет ни просвир, ни вина для причастия. Иссяк запас свечей, а скоро закончится и масло для лампад.
– Господи помилуй… – начали креститься женщины.
– Сколько денег в церковной кассе осталось, Семен Федорович? – грустно спросил старосту отец Амвросий.
– Десять тысяч двести сорок рублей с копейками, – сразу назвал остаток хозяйственный дед Семен.
– Прошу, выдайте девять тысяч отцу Сергию. Они с матушкой Натальей и детишками уезжают завтра с эвакуационной колонной из города.
Матушка Наталья, хлопотавшая вокруг стола, зашмыгала носом. Все, кроме Николки, заохали от неожиданности.
– Отходная, значит, у нас, кхе-е, прощальное застолье, так сказать… – кашлянул растерявшийся староста.
– Оно, может, и правильно, с другой стороны, – зачесал голову дед Семен. – Их с детьми четыре едока, а батюшка Амвросий один. Опять же детки малые…
Отец Сергий сидел, понуро теребя редкую бороду, не вступая в тяжелый для себя разговор. Церковные бабульки крестились. Баба Фрося проследовала вслед за вышедшей матушкой, чтобы успокоить женщину и спросить, не нужно ли ей чем-нибудь подсобить перед дорогой. Один Николка после горячего чая с вареньем и сухарями был в хорошем настроении.
– Серьга, не горюй, – обратился он к молодому священнику, – я за Амвроськой прослежу и кадилом помашу.
Николкины слова хоть на немного сняли охватившую всех горечь от предстоящего расставания, заставив улыбнуться.
Анастасия выяснила в домоуправлении место жительства подруги и теперь с замирающим от волнения сердцем спускалась в полуподвальное помещение, куда переселили Софью.
Софья Вайнштейн уже собралась выходить, как услышала стук в дверь.
«Наверное, Шкет от Деда пришел», – подумала девушка, зная от толстушки Зинки, что пожилой вор вновь стал вспоминать о ней в разговорах, после того как Ванька Зарецкий ушел из ее подвала. Прошло несколько недель, и девушка, лишенная воровской опеки, опять стала испытывать большие затруднения. Зная о ее положении, Зинка предложила ей отовариваться в своем хлебном ларьке, куда ее устроил несколько дней назад Нецецкий. Несмотря на тяжесть своего материального положения, Софье не хотелось начинать все с начала и опять становиться подстилкой для старого вора. Поэтому первой ее реакцией на появление Анастасии было приятное удивление, и она даже поддалась желанию обнять неожиданную гостью. Но вскоре нахлынувшие воспоминания заставили вспомнить об отце, и огонек радости в ее глазах погас.
Перед уходом, уже в коридоре, Христофоров перекинулся парой слов с Марией, но та, заметив любопытный взгляд племянницы, оборвала фразу, не договорив ее до конца. Впрочем, Анастасия не придала инциденту значения, так как мысли девушки были заняты предстоящим посещением театра, куда ее пригласил Христофоров. Бронислав Петрович был ровесником отца девушки, но, не в пример Алексею Матвеевичу Петракову, имевшему несколько ранений в Гражданскую войну и много работавшему в настоящее время, выглядел лет на тридцать пять, не более. Ни одного седого волоса, гладкая кожа, холеные руки – все это выделяло его на фоне других мужчин. Насте льстило, что признанный в городе красавец обращает на нее внимание. Она интуитивно понимала, что его приглашение продиктовано чем-то большим, нежели простая благодарность за сшитый костюм.
«Почему он сначала дал только одну контрамарку, а потом предложил прийти с подругой? И еще приглашение за кулисы…» – замелькали в ее голове путаные мысли. Девушку даже охватила легкая паника.
Настя вспомнила о своей бывшей подруге Софье Вайнштейн, с которой было так хорошо дружить, и единственной, которой она могла бы доверить свои юные переживания.
«Может быть, отыскать ее втайне от отца?» – подумалось ей. И Настя решила, что ничего страшного не будет, если она встретится с Соней и сходит с ней в театр.
После ухода из дома девушка быстро собралась и отправилась разыскивать подругу.
Алексея Матвеевича Петракова вызвал дежурный ОБХСС управления УНКВД по Ленинградской области и городу Ленинграду. Еще не войдя в здание, он увидел дежурную машину, в которой уже сидела выездная группа.
– Залезай, Петраков, тебя ждем, – приветствовал вновь прибывшего старший, майор госбезопасности, заместитель начальника управления НКВД Огурцов.
– Константин Сергеевич? – удивился его присутствию Алексей Петраков, сразу сообразив, что случилось ЧП, раз замначальника выезжает с оперативной группой.
– Убит начальник Бадаевских продуктовых складов. Дело особой важности, на контроле горкома партии, поэтому самых опытных собрали, – пояснил тот.
Кроме Петракова, в оперативную группу входили его хороший приятель старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом капитан Виктор Солудев со своим подчиненным лейтенантом Сергеем Мышкиным, старший следователь УНКВД Андрей Григорьевич Грязунов, эксперт-криминалист Вася Хрулев и дежурный судмедэксперт из горздравотдела – пожилой мужчина, которого Алексей Матвеевич неоднократно видел. Петраков понимал: его участие в сегодняшнем выезде на место происшествия обусловлено тем, что убитый был весьма важной персоной, особенно сейчас, когда в городе начался продовольственный кризис и введены карточки. Перед ним, сотрудником отдела борьбы с хищениями социалистической собственности, будут стоять вопросы о мотивах данного убийства. Значит, предстоит огромная работа по инвентаризации всех запасов продовольствия на складах, анализу складской документации, а также проверке деятельности убитого и его подчиненных по отпуску материальных ценностей.
Старенький автобус оперативников свернул на Рыночную улицу и остановился у большого каменного дома с барельефом по фасаду здания. Поджидавший приезда группы участковый подбежал к Огурцову с докладом.
– Товарищ старший майор госбезопасности, в восьмой квартире на третьем этаже ориентировочно ночью совершено убийство гражданина Павлухова Андрея Кузьмича. Труп обнаружен прислугой в восемь часов утра. Убитый находился дома один, так как жена и дочь уехали неделю назад к родственникам в Москву. На месте происшествия была применена служебно-розыскная собака по кличке Шарик. Собака взяла след, но, дойдя на проезжую часть, след потеряла.
– Шарик, говоришь… – как бы про себя произнес начальник группы. Было видно, что его расстроило отсутствие видимых зацепок.
Возле подъезда Петраков увидел милиционера-проводника с худющей овчаркой, которая лежала у его ног, не обращая внимания на приезд большого начальства.
– Чего у тебя собака такая дохлая? – поинтересовался Петраков.
– Так уже неделю продуктов не выделяют! – возмутился милиционер, словно надеясь найти помощь у офицера управления. – Говорят, что сняли с довольствия, а как ей, бедной, работать на голодный желудок…
Труп начальника складов Павлухова группа обнаружила на полу в гостиной. Покойник был одет в домашний халат на голое тело и лежал в скрюченной позе в луже крови, обхватив руками живот. Обстановка в квартире говорила о том, что здесь что-то искали. Вещи, белье и другие предметы были раскиданы по всем комнатам. Домработница, полная женщина лет тридцати пяти с заплаканными глазами, полными страха, в очередной раз рассказывала капитану Солудеву, как она пришла утром, открыв дверь своими ключами, и сразу заподозрила неладное.
– Вчера уходила – был полный порядок, а Андрей Кузьмич был очень аккуратный мужчина. А потом увидела хозяина на полу… – Женщина начала всхлипывать.
– Давно вы здесь работаете? – задал вопрос Огурцов, до того момента не вступавший в опрос свидетельницы.
– Второй месяц пошел, только и успела плату за первый получить.
– Зинаида… Как вас по батюшке? – поинтересовался лейтенант Мышкин, напарник Солудева.
– Васильевна.
– Зинаида Васильевна, а что было ценного в квартире, что могло пропасть?
– Ой, я даже и не знаю толком. Думаю, Полина Сергеевна, жена покойного, самое ценное увезла с собой в Москву.
– А что все-таки было ценного-то? – не отставал от прислуги лейтенант.
– Драгоценности у хозяйки. Но когда я помогала ей собирать вещи, видела, как она шкатулочку в свой ридикюль положила. Про деньги не знаю. Может, и были. У них и письменный стол в кабинете на ключи закрывался, и комод.
– Мышкин, проверьте, – моментально отреагировал старший группы.
Лейтенант убежал проверять.
– А где вы раньше работали? – поинтересовался Петраков.
– В столовой номер шесть.
– А чего ушли? – подхватил эстафету Солудев. – В столовой работа поинтересней же…
– Заведующей – может быть, а не простой работницей, – возразила прислуга. – Зарплата небольшая, вся черная работа на тебе, а пенки заведующая снимет.
– Странно все же, Зинаида Васильевна, как вы решились из такого сытного места, как столовая, да в такое время уйти? – продолжил развивать свою тему Петраков.
Зинаида Васильевна в недоумении вытаращила глаза на оперативника, словно говоря: «Ну я ведь вроде уже ответила…» Зато коллеги Петракова, моментально смекнув подтекст вопроса, оживились, и их интерес не прошел не замеченным для свидетельницы. Женщина напряглась, обдумывая, что сказать, словно понимала: сейчас последует еще более сложный вопрос.
– Ну, когда я уходила, карточек еще не было же… – прозвучало словно не ответ, а просьба верить в чистосердечность ее показаний.
– Вы знали, кем работал убитый, когда устраивались к нему в дом? – Алексей подошел к самым интересным для него вопросам.
– Да. Наша столовая продукты с Бадаевских складов получает.
– А кто вам помог устроиться к убитому? – не выдержал заместитель начальника управления, поняв, на какую информацию пытается выйти его подчиненный.
– Да никто. Старая горничная у нас в столовой часто обедала, ее хозяин прикрепил. А тут она собралась к дочери в Караганду, вот и сказала мне, что ищет себе замену. Я, дура, взяла и согласилась… – Женщина опять начала всхлипывать. – Думала, при таком начальнике и я без голода проживу.
– Солудев, Петраков, продолжайте работать, я поеду в управление. По окончании ко мне на доклад. – Огурцов потерял интерес к допросу, так как понял, что по горячим следам убийство раскрыть не удастся.
Бывшую прислугу в сопровождении милиционера отправили в ближайший участок, чтобы проверить все ее данные. К тому времени судмедэксперт, Эммануил Моисеевич Кучик, закончил предварительный осмотр трупа.
– Смерть предположительно наступила от проникающего колото-резаного ранения в область живота, причем убийца хладнокровно провернул воткнутый в тело нож, сделав своеобразное харакири, – доложил он.
– Ящики комода и письменного стола в кабинете взломаны, и в них пусто, – сообщил Мышкин.
– Протокол осмотра места происшествия я уже закончил. – Проинформировав группу, следователь Грязунов обратился к специалисту научно-технического отдела: – Василий, ты нашел что-нибудь для приобщения?
– Только пару смазанных отпечатков, – доложил Василий Хрулев, продолжая осыпать черным порошком все контактные поверхности.
– Пригодные? – поинтересовался капитан Солудев.
– Условно пригодные. Очень мало папиллярных линий, – вздохнул специалист.
– Значит, у нас практически ничего нет, – с горечью констатировал лейтенант Мышкин. – С чем же мы предстанем перед Огурцовым?
В тот момент участковый привел личного водителя убитого, который все это время сидел в машине на улице. От него оперативники узнали, что вчера вечером шофер привез своего начальника домой в половине десятого и помог ему занести большой продуктовый набор. Мужчина также пояснил, что еще вчера утром Павлухов вызвал его в кабинет и дал указание пойти на главный склад к его заместителю и получить там продукты. Сегодня же утром перед работой они должны были завезти данный набор в городской комитет партии.
«Ну вот, и по моей теме пошла информация, – моментально отреагировал про себя Петраков. – Только, кажется, не очень полезная».
– А кому нужно было передать продукты? – поинтересовался работник ОБХСС у свидетеля.
– Не знаю точно, хозяин сказал только, что в секретариате у кого-то день рождения.
– Какие продукты были в наборе? – продолжал интересоваться Петраков.
– Понятия не имею. Они все были упакованы в большие коробки, как на почте. Три коробки килограммов по десять весом каждая, – выдал последнюю, исчерпывающую информацию водитель.
Алексею Петракову хотелось еще поговорить со столь важным, в его понимании, свидетелем, но коллеги полностью утратили интерес к водителю после слов о горкоме партии, и Петраков решил пока закончить допрос.
Вечером Солудев и Петраков явились с докладом к Огурцову. Старший майор, говоривший с кем-то по телефону, жестом пригласил их войти.
– Да, товарищ генерал-летенант, слушаюсь! – услышали оперативники ответ своего руководителя в трубку и поняли, что он разговаривает с начальником военного гарнизона города.
– Ну вот, нам дано семь дней на раскрытие данного дела, – передал самый важный момент диалога Огурцов. – Надеюсь, вы меня хоть чем-нибудь обнадежите?
Выслушав малооптимистичный отчет, он посерел лицом, проведя рукой по левой стороне груди, словно проверил, на месте ли орден Красного Знамени. Но оперативников обмануть не удалось – все в управлении знали о его больном сердце.
– Может, воды? – подскочил к Огурцову с графином Солудев.
– Коньяку бы лучше, – попытался пошутить начальник, – да где его взять?
Через минуту он пришел в себя и определил с оперативниками первоочередные следственно-оперативные мероприятия по раскрытию дела.
– Думаю, за основную, рабочую версию следует взять мотив ограбления. Все же знают, какой сейчас дефицит продовольствия, – подытожил Огурцов.
– Да, главное, что не диверсионный акт, – с лету понял его капитан Солудев.
– Для пущей убедительности мотивов ограбления надо составить перечень проднабора, чтобы от чтения у всех слюнки текли, – грустно улыбнулся Огурцов. И кивнул Петракову: – Это за тобой.
– А что начальник гарнизона сказал? – не выдержал любопытный Солудев.
– Сказал, не раскроете дело, пойдете вшей кормить в окопы, – снова грустно улыбнулся Огурцов.
– А что, может, на фронт даже лучше, там намного проще, – выйдя от начальника, продолжал бубнить Солудев. – А то думают, мы за жопу свою трясемся.
– Ты прав, Вить, за свою мы не трясемся, – поддержал его Петраков. – Как, кстати, жена и дети, ты их не эвакуировал?
– Нормально, – удивился такому резкому переходу коллега. – Да нет, не эвакуировал, управление разнарядки так и не дает.
– Да, боюсь, им без нас трудно будет жить, – поделился своими опасениями Алексей. – Чуешь, какое время грядет?
– Голодное, – понял с полуслова Солудев.
– Голодное… – эхом откликнулся Алексей.
Николка проснулся от бабушкиной молитвы и, лежа на каменке, стал вторить ей, словно незлобиво ее передразнивая. Ефросинья Александровна, или просто баба Фрося, услышала внука, но никак не отреагировала, продолжала стоять перед иконой Спаса, пока не закончила свою молитву.
– Ну, ты что, божья букашка, проказничаешь? – произнеся «Аминь», обратилась она к внуку. – Раз проснулся, так встань сначала, а потом и помолись.
– Николашка-таракашка, гордая букашка, – отрывистым гортанным голосом отозвался Николка.
– Утро давно, уже скоро к молитве идти, – привычным голосом оповестила его бабушка, – отец Амвросий не любит, когда опаздывают.
– Он тебе отец, а мне Амвроська, – возразил Николка.
Бабушка не стала спорить с больным внуком, который потерял рассудок после того, как в пятилетнем возрасте стал свидетелем трагической смерти своих родителей.
Его отец был настоятелем церкви Сретения Господня на Выборгской стороне. В 1921 году, когда рабоче-крестьянская власть объявила о конфискации церковных ценностей в целях борьбы с голодом, отец Георгий вначале не стал противиться и снял дорогие оклады с икон храма. Кроме того, прибавив кое-что из церковной утвари, сам добровольно отнес и сдал все в финотдел губчека. Только на трех главных иконах храма оставил оклады: Сретения Господня, Спаса Нерукотворного и Божьей Матери Взыскания Погибших. Кроме того, у него имелись еще предметы золотой церковной утвари, при помощи которой в храме в самые великие православные праздники велась служба. На батюшку донесли. Во время утренней службы в храм ворвались красноармейцы с постановлением губчека об обыске и изъятии всех церковных ценностей. Отец Георгий стал выгонять чекистов. Боясь за мужа, между ним и красноармейцами встала его жена, матушка Пелагея, пытаясь как-то унять конфликт. А маленький Николай вместе с бабушкой стояли невдалеке, метрах в пяти. Тут и случилась трагедия. Один из красноармейцев то ли нечаянно, от толчка в спину, то ли преднамеренно ткнул штыком матушку в грудь. Женщина вскрикнула от боли, показалась кровь. Николка закричал на весь храм, и в тот момент его отец со всего размаха ударил целовальным крестом, который держал в руках, обидчика по голове. Попал прямо в висок. Красноармеец как подкошенный упал без дыхания. Старший группы, уполномоченный губчека, со словами: «Ах вы суки белогвардейские!» – тут же достал револьвер и разрядил весь барабан в священника и его жену. Увидев это, маленький мальчик потерял сознание. В суматохе бабушка с ребенком на руках выбежала из церкви и принесла его домой. Николка сутки находился без сознания, периодически бредя и крича от страха, а когда пришел в себя, сразу стало ясно, что он лишился рассудка. Данное обстоятельство и спасло мальчика от отправки в детский дом, когда на следующий день в дом священника пришли чекисты. Власти оставили старую бабку и полоумного ребенка в покое, понимая, что от них рабоче-крестьянской власти нет никакой опасности.
Старуху с ребенком взяла под опеку церковь, в которой служил отец Николки. Ну а после того как в городе закрыли практически все храмы, старушка с внуком жили исключительно за счет своего огорода да благодаря помощи прихожан православной общины, почитавших Николку за блаженного. Их маленькая изба-сруб, бывшая баня, куда он и баба Фрося переехали сразу после трагедии в церкви, располагалась на окраине Ленинграда, на самом отшибе Волковой деревни. За время многолетних гонений на православную церковь Советская власть к 1941 году оставила в Ленинграде и ближайшем предместье не более семи действующих церквей, поэтому многие верующие объединялись для совместных молитв в православные общины, которые собирались в домах у оставшихся после репрессий священников. Стараниями отца Амвросия (при отце Георгии второго священника церкви Сретения Господня) в трех километрах от Волковой деревни на старом сельском кладбище незадолго до войны на собранные пожертвования была отремонтирована полуразрушенная часовня – по договоренности с сельской администрацией, исключительно для проведения ритуальных обрядов.
После ремонта часовня обратилась маленькой церковью и никогда не пустовала. Поначалу службы были короткими, да и то при отпевании покойников, но с начала войны службы стали проводиться ежедневно по два раза в день. Расположение Волковой деревни, а она начиналась на трамвайном кольце, на конечной маршрута, облегчало дорогу верующим горожанам, и с конца июня 1941 года службы проходили при большом стечении народа.
Покормив Николку постными щами с ржаными сухарями, бабушка, прихватив внука, отправилась на утреннюю службу. Со стороны, не для посвященных, эта пара выглядела немного комично – сгорбленная старушка в черных одеяниях семенила мелкими шажками, одной рукой опираясь на палку, а другой держа под руку высокого двадцатишестилетнего парня в коротких, выше щиколоток, узких брючках и в белой самодельной рубашке, которая смотрелась так, словно ее скроили за пять минут из большой грязной наволочки. Они шли короткой дорогой напрямки через пролесок и колхозное поле. На окраине города чувствовалось приближение военных действий. Навстречу старушке с внуком маршировал строй пехотинцев, двумя колоннами человек по пятьдесят в каждой. Солдаты были в чистой, но сильно застиранной летней форме, без оружия, и только вещмешки да прикрепленные к ним котелки и лопатки, издающие бряцающие звуки, создавали впечатление военного строя. Позади колонны двигался обоз из двух телег. На первой ехала рыжая девушка в такой же, как и солдаты, форме, только при повязке с красным крестом на рукаве, выдававшей в ней военного медработника, и молодой офицер. У него, единственного, виднелась кобура с пистолетом. Вторая упряжка тащила полевую кухню. Старший лейтенант лихо заломил пилотку на затылок, а во рту держал цветочек, явно стараясь произвести впечатление на санитарку подразделения.
Поравнявшись с колонной, бабушка стала крестить солдат, прося у Бога защиты для воинов. Николка, словно ребенок, начал маршировать на месте, приложив руку к голове.
– Пошли с нами, паря, – раздалось из строя, – хорош бабку охранять.
– Отставить разговоры в строю! – отреагировал на реплику и смех пожилой сержант.
Увидев рыжеволосую девушку, Николка вдруг прекратил маршировать и стал серьезным, даже немного испуганным. Он подбежал к телеге и, схватив санитарку за руку, принялся стаскивать ее на землю, приговаривая:
– Нельзя тебе туда. Твоя дорога в церковь.
– Товарищ лейтенант… – позвала на помощь командира испуганная девушка.
– А ну, пошел вон, придурок! – Старший лейтенант пнул парня ногой в живот, и тот повалился на бок.
– Не тронь его, больной он! – Баба Фрося замахнулась клюкой.
– Ну вот, боевое крещение наша рота уже прошла, – раздался все тот же голос из строя.
– Ты, что же, сестричка, с женихом своим не простилась? Из-под венца, что ль, от него на фронт сбежала? – продолжил шутить ротный весельчак, с трудом перекрикивая хохот товарищей.
Девушка закрыла от стыда лицо, проклиная деревенского чудака, который так ее оконфузил. Несмотря на приказ командира прекратить смех, гогот не смолкал, пока колонна не свернула за пролесок.
– Ты чего чудишь? – Баба Фрося отряхнула пыль с одежды внука, который, с искаженным от переживаний лицом, смотрел на удалявшихся солдат.
– Мертвые они все, Фрося, а у нее душа светлая, – утирая накатившую слезу, промычал внук. А потом добавил: – Но тоже будет мертвая и освободится.
– Все мы будем мертвыми когда-нибудь, – вздохнула баба Фрося.
Она знала, что у внука есть божий дар предсказывать события. За неделю до закрытия церкви Сретения Господня он не сходил с паперти, без устали повторяя проходившим прихожанам: «Торопитесь каяться, скоро черти придут и двери заколотят».
Показался крест над часовней, и путники ускорили шаг. Народу было много, преимущественно женщины в возрасте. На исповедь приходили немногие. В основном прихожанки заказывали молебны за здравие, пытаясь всеми силами поддержать и оберечь от смерти своих сыновей и мужей, воюющих на фронтах. Службу вел второй священник, отец Сергий, а настоятель, отец Амвросий, принимал исповедь.
– Грешна я, батюшка, – подошла к отцу Амвросию баба Фрося.
– Покайся, Ефросиньюшка, в грехах своих, – с улыбкой встретил священник мать своего убитого духовника, отца Георгия.
– Давеча перед сном опять мысли ко мне лезли плохие, негожие. Все думаю, как мне дальше жить-то в такое трудное время, чем кормить Николая, если совсем туго станет. Ведь даже здоровым трудно, а каково ему, дитю великовозрастному, если со мной что случится. И от дум так стало мне дурно, что прилезли мысли в голову: лучше бы Николке покинуть землю нашу, оно и мне сразу легко умереть станет, – перешла под конец исповеди на всхлипывание старая женщина.
– Грех это, Ефросинья, мысли такие чертей привлекают. Ты о Спасителе нашем вспомни, про муки его адовы на кресте, черти из головы-то и повыскакивают, – улыбнулся бабушке отец Амвросий, отпуская ей грех и благословляя.
Николка не ходил на исповедь, так как не понимал данной процедуры, или смысл его исповеди не могли понять священники. Зато он неистово крестился во время службы, пугая новых прихожан отрешенностью, или подпевал сильным гортанным голосом, заглушая всех остальных.
Служба заканчивалась, и верующие пошли к причастию, которое Николка никогда не пропускал. Его одного допускали к причастию независимо от соблюдения поста. На этом причастии из-за отсутствия красного вина и пшеничной муки отец Амвросий был вынужден впервые применить святую воду и кусочки черного хлеба и с некоторой горечью наблюдал за реакцией верующих, начавших шептаться. Николка принял кусочек хлеба и святой воды, поцеловал крест и громко произнес на всю церковь:
– Господь своей кровью и телом призывает к терпению. Радуйтесь, ибо вы стали к Нему ближе.
Редко Николка говорил так складно. Люди в церкви почувствовали откровение Господа, переданное словами блаженного.
После службы отец Амвросий позвал двух церковных служек, кладбищенского сторожа да бабу Фросю с Николкой во флигелечек за церковью, где жена отца Сергия поставила самовар. Помолясь, все принялись за кипяток с крыжовниковым вареньем, не решаясь притрагиваться к сухарям, которые гостеприимная матушка выставила на стол в качестве угощения. Только Николка, не понимая всеобщей деликатности, схватил сухарь и стал его макать в розетку с вареньем.
– Что же будет с нашим приходом дальше? – после нескольких минут чаепития прервал молчание церковный староста. – Из-за военного положения и дефицита товаров в церкви нет ни просвир, ни вина для причастия. Иссяк запас свечей, а скоро закончится и масло для лампад.
– Господи помилуй… – начали креститься женщины.
– Сколько денег в церковной кассе осталось, Семен Федорович? – грустно спросил старосту отец Амвросий.
– Десять тысяч двести сорок рублей с копейками, – сразу назвал остаток хозяйственный дед Семен.
– Прошу, выдайте девять тысяч отцу Сергию. Они с матушкой Натальей и детишками уезжают завтра с эвакуационной колонной из города.
Матушка Наталья, хлопотавшая вокруг стола, зашмыгала носом. Все, кроме Николки, заохали от неожиданности.
– Отходная, значит, у нас, кхе-е, прощальное застолье, так сказать… – кашлянул растерявшийся староста.
– Оно, может, и правильно, с другой стороны, – зачесал голову дед Семен. – Их с детьми четыре едока, а батюшка Амвросий один. Опять же детки малые…
Отец Сергий сидел, понуро теребя редкую бороду, не вступая в тяжелый для себя разговор. Церковные бабульки крестились. Баба Фрося проследовала вслед за вышедшей матушкой, чтобы успокоить женщину и спросить, не нужно ли ей чем-нибудь подсобить перед дорогой. Один Николка после горячего чая с вареньем и сухарями был в хорошем настроении.
– Серьга, не горюй, – обратился он к молодому священнику, – я за Амвроськой прослежу и кадилом помашу.
Николкины слова хоть на немного сняли охватившую всех горечь от предстоящего расставания, заставив улыбнуться.
Анастасия выяснила в домоуправлении место жительства подруги и теперь с замирающим от волнения сердцем спускалась в полуподвальное помещение, куда переселили Софью.
Софья Вайнштейн уже собралась выходить, как услышала стук в дверь.
«Наверное, Шкет от Деда пришел», – подумала девушка, зная от толстушки Зинки, что пожилой вор вновь стал вспоминать о ней в разговорах, после того как Ванька Зарецкий ушел из ее подвала. Прошло несколько недель, и девушка, лишенная воровской опеки, опять стала испытывать большие затруднения. Зная о ее положении, Зинка предложила ей отовариваться в своем хлебном ларьке, куда ее устроил несколько дней назад Нецецкий. Несмотря на тяжесть своего материального положения, Софье не хотелось начинать все с начала и опять становиться подстилкой для старого вора. Поэтому первой ее реакцией на появление Анастасии было приятное удивление, и она даже поддалась желанию обнять неожиданную гостью. Но вскоре нахлынувшие воспоминания заставили вспомнить об отце, и огонек радости в ее глазах погас.