Страница:
Из стенограммы досудебного собеседования
Присутствовали: судья Т. Городничева, адвокаты Т. Власова, В. Лушкинов, истица Е. Платицина, ответчица С. Алексиевич.
Судья Т. Городничева: Мы слушаем вас, Екатерина Никитична…
Е. Платицина: Образ сына, запечатлённый в моем сознании, полностью не соответствует образу, выведенному в книге.
Судья Т. Городничева: Вы могли бы пояснить свою мысль: где, в каком месте и как искажены факты?
Е. Платицина (берет в руки книгу): Там все не так, как я говорила. Мой сын был не такой. Он любил свою Родину. (Плачет.)
Судья Т. Городничева: Я прошу вас успокоиться и назвать нам факты.
Е. Платицина (зачитывает из книги): «После Афганистана (это когда он приехал в отпуск) ещё нежнее стал. Все ему дома нравилось. Но были минуты, когда сядет и молчит, никого не видит – по ночам вскакивал, ходил по комнате. Один раз просыпаюсь от крика: „Вспышки! Вспышки!..“ Другой раз слышу ночью: кто-то плачет. Кто может у нас плакать? Маленьких детей нет. Открываю его комнату: он обхватил голову двумя руками и плачет…»
Он был офицер. Боевой офицер. А тут он показан как плакса. Разве об этом надо было писать?
Судья Т. Городничева: Я сама готова заплакать. И не раз плакала, когда читала эту книгу, ваш рассказ. Но что здесь оскорбляет вашу честь и достоинство?
Е. Платицина: Понимаете, он был боевой офицер. Он не мог заплакать. Или вот ещё: «Через два дня был Новый год. Под ёлку спрятал нам подарки. Мне платок большой. Чёрный. „Зачем ты, сыночек, чёрный выбрал?“ – „Мамочка, там были разные. Но пока моя очередь подошла, только чёрные остались. Посмотри, он тебе идёт…“
Получается, что мой сын стоял в очередях, он терпеть не мог магазины и очереди. А тут он на войне стоит в очереди… Мне, за платком… Зачем было об этом писать? Он был боевой офицер. Он погиб.
Светлана Александровна, зачем вы такое понаписали?
С. Алексиевич: Когда я писала ваш рассказ, я тоже плакала. И ненавидела тех, кто послал вашего сына зря погибнуть в чужой стране. И мы были тогда с вами вместе, заодно.
Е. Платицина: Вы говорите, что я должна ненавидеть государство, партию… А я горжусь своим сыном! Он погиб как боевой офицер. Его все товарищи любили. Я люблю то государство, в котором мы жили, СССР, потому что за него погиб мой сын. А вас ненавижу! Мне не нужна ваша страшная правда. Она нам не нужна!! Слышите?!
С. Алексиевич: Я, наверное, могла бы вас понять. Мы могли бы поговорить. Но почему мы должны говорить об этом в суде? Вот это я не могу понять.
* * *
…По кондовому советскому сценарию, Светлана Алексиевич организованно проклинается как агент ЦРУ, прислужница мирового империализма, клевещущая на свою великую Родину и её героических сыновей якобы за два «мерседеса» и долларовые подачки…Первый суд так ничем и не закончился, так как истцы – бывший рядовой О. Ляшенко и мать погибшего офицера Е. Н. Платицина – не явились на судебное разбирательство. Но через полгода было подано два новых иска: от И. С. Головнёвой, матери погибшего старшего лейтенанта Ю. Головнева, председателя Белорусского клуба матерей погибших воинов-интернационалистов, и Тараса Кецмура, бывшего рядового, ныне председателя Минского клуба воинов-интернационалистов… (Газета «Права человека», № 3, 1993 г.)
* * *
14 сентября в Минске состоялся суд, где ответчиком выступала писательница Светлана Алексиевич.И тут началось самое интересное. «Исковое заявление от матери погибшего „афганца“ И. С. Головнёвой поступило в суд без даты, – сказал адвокат Алексиевич Василий Лушкинов. – Нам же его копию представили вообще без подписи и, естественно, без даты. Однако это не помешало судье Татьяне Городничевой возбудить дело по 7-й статье Гражданского кодекса. Вызывает удивление и то, что само дело было процессуально не оформлено к моменту суда, то есть в книге регистрации номер его уже существовал, хотя ещё не было вынесено определение о возбуждении гражданского дела».
Однако суд состоялся… на нем председательствовал человек, дело увидевший, собственно, на самом суде. О том, что судья Т. Городничева заменена на судью И. Ждановича, Светлана Алексиевич и её адвокат узнали только за десять минут до начала заседания.
«Это скорее вопрос морали, нежели юридический вопрос», – отреагировал Василий Лушкинов.
Может быть, и так. Но за столом истцов внезапно появился ещё один герой книги Светланы Алексиевич – Тарас Кецмур, а перед судьёй И. Ждановичем легло его исковое заявление без подписи и, разумеется, без возбуждённого по этому поводу дела.
Адвокат ответчицы обратил внимание суда на этот нонсенс и заявил протест. Судебное заседание было перенесено… (Олег Блоцкий, «Литературная газета», 6 октября 1993 г.)
Из стенограммы судебного заседания 29 ноября 1993 г.
Состав суда: судья И. Н. Жданович, народные заседатели Т. В. Борисевич, Т. С. Сороко. Истцы: И. С. Головнева, Т. М. Кецмур. Ответчица: С. А. Алексиевич.
Из судебного иска Инны Сергеевны Головнёвой, матери погибшего старшего лейтенанта Ю. Головнева
В газете «Комсомольская правда» от 15.02.90 г. опубликованы отрывки из документальной повести С. Алексиевич «Цинковые мальчики» – «Монологи тех, кто прошёл Афганистан».
В опубликованном за моей фамилией монологе имеются неточности и искажения фактов, сообщаемых мною С. Алексиевич, а также явная ложь, вымыслы, т. е. изложение с моих якобы слов обстоятельств, о которых я не сообщала и не могла сообщить. Вольная интерпретация моих высказываний, а также явные домыслы, изложенные от моего имени, порочат мою честь и достоинство, тем более что повесть документальная. Как я полагаю, автор-документалист обязан в точности излагать полученную информацию, иметь записи бесед, согласовывать тексты с интервьюируемым.
Так, Алексиевич указывает в статье: «Нехорошо матери в этом признаваться… но я любила его больше всех. Больше, чем мужа, больше, чем второго сына…» (Речь идёт о моем погибшем сыне Юре.) Приведённая цитата выдуманная (не соответствует изложенному). Указание о различной якобы степени любви к членам семьи повлекло конфликты в семье и, полагаю, порочат моё достоинство.
Далее: «В первом классе он знал, читал наизусть не сказки, не детские стихи, а целые страницы из книги „Как закалялась сталь“ Н. Островского. „Из приведённой фразы следует, что сын воспитывался в семье каких-то фанатиков. Я же Алексиевич рассказывала, что Юра уже в 7–8 лет читал серьёзные книги, в том числе «Как закалялась сталь“.
Алексиевич исказила и мой якобы рассказ об обстоятельствах отправки сына в Афганистан. Она указывает на его якобы слова: «Я поеду в Афганистан, чтобы доказать им, что в жизни есть высокое, что не каждому нужен для счастья только забитый мясом холодильник». Ничего подобного не было. Утверждения Алексиевич порочат меня и моего сына, ничего и никому он не доказывал. Как нормальный человек, патриот, романтик, он добровольно попросился в Афганистан.
Не говорила я Алексиевич и таких фраз, когда заподозрила о намерении сына попроситься в Афганистан: «Тебя убьют там не за Родину… Тебя убьют неизвестно за что… Разве может Родина посылать на гибель…» Я сама отправила его туда. Сама!..»
Данная цитата порочит мои честь и достоинство, представляя меня двуличным человеком с двойной моралью.
Неверно описан спор между сыновьями. У Алексиевич написано так: «Ты, Гена, мало читаешь. Никогда не увидишь книгу у тебя на коленях. Всегда гитара…»
Спор между сыновьями был лишь в одном: в выборе профессии младшего сына. Гитары у них не было.
Эта фраза Алексиевич оскорбляет меня тем, что она подчёркивает мою нелюбовь к младшему сыну. Я ей такие слова не говорила.
Считаю, что Алексиевич, решив представить события, связанные с войной в Афганистане, не только как политическую ошибку, а и как вину всего народа, тенденциозна, а зачастую и просто домысливала обстоятельства, якобы имевшие место в интервью. Цель её – преподнести наш народ – солдат, побывавших в Афганистане, их родственников – как людей беспринципных, жестоких, безразличных к чужим страданиям.
Для облегчения работы Алексиевич я предоставила ей дневник сына, однако это не помогло ей изложить обстоятельства действительно документально.
Прошу извинения Алексиевич за искажения подлинного моего материала и за опорочивание моих чести и достоинства в газете «Комсомольская правда». (Без личной подписи, без даты)
Из судебного иска Тараса Кецмура, бывшего рядового
В изложенном тексте моего первого искового заявления о защите чести и достоинства не указаны конкретные претензии к С. Алексиевич за её публикацию в «Комсомольской правде» (15.02.90 г.). Настоящим дополняю и подтверждаю его: все, что изложено С. Алексиевич в газетной статье и в книге «Цинковые мальчики», – вымысел и не имело места в действительности, так как я с ней не встречался и ничего ей не говорил.
С выходом статьи 15 февраля 1990 г. в «Комсомольской правде» я прочёл следующее:
«Уехал в Афганистан со своей собакой Чарой, крикнешь „Умри!“, и она падает. Если не по себе, сильно расстроен, она садилась рядом и плакала. Первые дни я немел от восторга, что там…»
«Вы, пожалуйста, никогда не трогайте этого, много сейчас умников здесь, почему же никто не положил партбилет, никто пулю себе в лоб не пустил, когда мы были там…»
«Я там видел, как выкапывают на полях железо и человеческие кости… я видел оранжевую, ледовую корку на застывшем лице убитого, да, почему-то оранжевую…»
«В моей комнате те же книги, фото, магнитофон, гитара, а я другой. Через парк не могу пройти, оглядываюсь. В кафе официант станет за спиной: „Заказывайте“, – а я готов вскочить и убежать. Не могу, чтобы у меня кто-то за спиной стоял. Увидишь гада, одна мысль – расстрелять его надо».
«На войне приходилось делать прямо противоположное тому, чему нас учили в мирной жизни, а в мирной жизни надо было забыть все навыки, приобретённые на войне».
«Я стреляю отлично, прицельно метаю гранаты, зачем мне это. Ходил в военкомат, просился назад, не взяли. Война скоро кончится, вернутся такие же, как и я. Нас будет больше».
Практически этот же текст я прочитал и в книге «Цинковые мальчики» с небольшими литературными поправками, где фигурирует та же собака, те же мысли вслух.
Ещё раз подтверждаю, что это чистый вымысел, приписанный к моему имени…
В связи с вышеизложенным прошу высокий суд защитить опороченную честь солдата и гражданина. (Без личной подписи, без даты)
Из выступления И. С. Головнёвой
Мы долго жили за границей, муж там служил. Мы вернулись на Родину осенью восемьдесят шестого. Я была счастлива, что мы наконец дома. Но вместе с радостью в дом пришло горе – погиб сын.
Месяц я лежала пластом. Не хотела никого слышать. Все было выключено в моем доме. Я никому не открывала дверей. Алексиевич была первая, кто вошёл в мой дом. Она сказала, что хочет написать правду о войне в Афганистане. Я ей поверила. Сегодня она пришла, а назавтра меня должны были положить в больницу, и я не знала: вернусь я оттуда или нет? Я не хотела жить, без сына я не хотела жить. Когда Алексиевич пришла, она сказала, что пишет документальную книгу. Что такое – документальная книга? Это должны быть дневники, письма тех, кто там был. Она мне так сказала. Я ей отдала дневник своего сына, который он там вёл. «Вы хотите написать правду, – сказала я, – вот она, в дневнике моего сына».
Потом мы с ней говорили. Я ей рассказала свою жизнь, потому что мне было тяжело, я ползала на коленках в четырех стенах. Я не хотела жить. У неё был с собой диктофон, она все записывала. Но она не говорила, что будет это печатать. Я ей рассказывала просто так, а напечатать она должна была дневник моего сына. Повесть же документальная. Я отдала ей дневник, муж специально для неё перепечатал.
Она ещё сказала, что собирается в Афганистан. Она там была в командировке, а мой сын там погиб. Что она знает о войне?
Но я ей верила, я ждала книгу. Я ждала правду: за что убили моего сына. Я писала письмо Горбачёву: ответьте мне, за что погиб мой сын в чужой стране. Все молчали…
Вот что Юра писал в дневнике: «1 января 1986 года. Уже отсчитана половина пути, а впереди осталось так мало. И снова пламя, и снова забвение, и новый долгий путь – и так вечно, прежде чем свершится воля предназначенного. И память, бьющая плетью пережитого, кошмарными снами врывающаяся в жизнь, и призраки иного мира, иных времён и столетий, влекущие своей похожестью, но иные, не знающие истёкших дней. И не остановиться, не передохнуть, не изменить однажды предрешённого – пустота и мрак разверзнется перед отступившимся, ибо, присев отдохнуть, уже не подняться с земли. И устав, в отчаянии и боли вопиешь к пустым небесам: что там, когда сомкнут круг и путь окончен, и новый мир воссиял в своём величии? Почему мы в ответе за них? Им не дано подняться до блистательных высот, и, как бы ни был долог путь, все же дни их уже сочтены. А мы ломаем свои жизни, не зная покоя и счастья, бредём усталые и разбитые, всемогущие и бесправные, демоны и ангелы этого мира…»
Алексиевич это не напечатала, правду моего сына. Другой правды быть не может, правда у тех, кто там был. Она зачем-то описала мою жизнь. Простым, детским языком. Какая это литература? Гадкая маленькая книжонка…
Товарищи, я растила своих детей честно и справедливо. Она пишет, что мой сын любил книгу Николая Островского «Как закалялась сталь». Тогда эту книгу в школе проходили, как и «Молодую гвардию» Фадеева. Все эти книги читали, они были в школьных программах. А она подчёркивает, что он их читал, знал отрывки наизусть. Для чего ей нужно об этом писать? Она хочет показать его ненормальным. Фанатичным. Или она пишет: «Он жалел, что стал военным». Сын мой вырос на полигонах, он пошёл по стопам отца. У нас деды, все братья отца, двоюродные братья – все в армии. Военная династия. И в Афганистан он поехал, потому что он был честный человек. Он дал военную присягу. Раз нужно, он поехал. Я воспитала прекрасных сыновей. Ему приказали, он поехал, он был офицер. А Алексиевич хочет доказать, что я мать-убийца. И мой сын там убивал. Что выходит? Я его туда послала? И дала ему в руки оружие? Мы, матери, виноваты, что там была война? Что там убивали, грабили, курили наркотики?
И эта книга опубликована за границей. В Германии, во Франции. По какому праву Алексиевич торгует нашими погибшими сыновьями? Добывает себе славу и доллары? Кто она такая? Если это моё, я рассказала, пережила, при чем здесь Алексиевич. Поговорила, записала наши рассказы, мы ей проплакали своё горе…
Имя моё она написала неправильно: я Инна, а у неё Нина Головнева. У моего сына звание старший лейтенант, а она написала – младший. Это документальная литература, я дала ей дневник, она должна его опубликовать, и все. Я понимаю, что документальная литература – это письма, дневники. Пусть признает, что это вымысел, клевета… Написанная простым, грубым языком. Кто так пишет книги? Мы детей потеряли, а у неё слава… Пусть бы она родила сына и отправила на эту войну…
Из ответов на вопросы
А д в о к а т С. А л е к с и е в и ч – В. Л у ш к и н о в: Скажите, Инна Сергеевна, Алексиевич записывала ваш рассказ на диктофон?
И. Г о л о в н е в а: Она попросила разрешения включить диктофон. Я ей разрешила.
В. Л у ш к и н о в: А вы просили её показать потом то, что она снимет с плёнки и использует в книге?
И. Г о л о в н е в а: Я думала, что она напечатает дневник моего сына. Я уже говорила, что я понимаю, что документальная литература – это дневники и письма. А если мой рассказ, то слово в слово, как я говорила.
В. Л у ш к и н о в: Почему вы не подали в суд на Алексиевич сразу, когда вышла «Комсомольская правда» с отрывком из книги? А решились на это через три с половиной года?
И. Г о л о в н е в а: Я не знала, что она эту книгу будет печатать за границей. Распространять клевету… Я честно воспитала своих детей для Родины. Мы жили всю жизнь в палатках и бараках, у меня было два сына и два чемодана. Я в политику не вмешивалась… А она пишет, что наши дети – убийцы… Я поехала в Министерство обороны, я отдала им орден сына… Я не хочу быть матерью убийцы… Я отдала его орден государству…
О б щ е с т в е н н ы й з а щ и т н и к С. А л е к с и е в и ч – Е. Н о в и к о в, председатель Белорусской Лиги прав человека: Я хочу заявить протест. Прошу внести в протокол. Из зала постоянно оскорбляют Светлану Алексиевич. Грозят убить… Даже обещают резать по кусочкам… (Поворачивается к матерям, сидящим в зале с большими портретами своих сыновей, на которых наколоты их ордена и медали.) Поверьте, я уважаю ваше горе…
С у д ь я И. Ж д а н о в и ч: Я ничего не слышал. Никаких оскорблений.
Е. Н о в и к о в: Все слышали, кроме суда…
Голоса из зала
– Мы – матери. Мы хотим сказать. Мы все будем говорить. Погубили наших детей… Потом деньги себе на этом зарабатывают… А наши дети в могилках. Мы отомстим за наших детей, чтобы они могли спокойно в земле лежать…
– Будь ты проклят! Пусть тебя белая горячка возьмёт. Сделали из наших детей убийц.
– А сам ты служил в армии? Не служил… На институтской скамейке отсиживался, пока наши дети гибли.
– Не надо у матерей спрашивать: убивал её сын или не убивал? Она помнит об одном – её сына убили…
– Будь ты проклят! Будьте прокляты вы все!
С у д ь я И. Ж д а н о в и ч: Прекратите шум! Прекратите базар! Это – суд, а не базар… (Зал неистовствует). Объявляется перерыв на пятнадцать минут…
После перерыва в зале суда дежурит милиция.
Из выступления Т. М. Кецмура
Я не готовился выступать, я буду говорить не по бумажке, нормальным языком. Как я познакомился со знаменитейшей писательницей мирового уровня? Нас познакомила фронтовичка Валентина Чудаева. Она мне сказала, что эта писательница написала книгу «У войны не женское лицо», которую читают во всем мире. Потом я на одной из встреч с фронтовиками разговаривал с другими женщинами-ветеранами, они мне сказали, что Алексиевич сумела из их жизни сколотить себе состояние и славу, теперь взялась за «афганцев». Я волнуюсь… Прошу прощения…
Она пришла к нам в клуб «Память» с диктофоном. Хотела написать о многих ребятах, не только обо мне. Почему она после войны написала свою книгу? Почему эта писательница с громким именем, мировым, молчала десять лет? Ни разу не крикнула?
Меня туда никто не посылал. Я сам просился в Афганистан, писал рапорты. Придумал, что у меня там погиб близкий родственник. Я немножко поясню ситуацию… Я сам могу написать книгу… Когда мы встретились, я с ней отказался разговаривать, я так ей и сказал, что мы сами, кто там был, напишем книгу. Напишем лучше её, потому что она там не была. Что она может написать? Только причинит нам боль.
Алексиевич теперь пишет книгу о Чернобыле. Это будет не меньшая грязь, чем та, что вылита на нас. Она лишила моральной жизни все наше «афганское» поколение. Получается, что я – робот… Компьютер… Наёмный убийца… И мне место в Новинках под Минском, в сумасшедшем доме…
Мои друзья звонят и обещают набить морду, что я такой герой… Я взволнован… Прошу прощения… Она написала, что я служил в Афганистане с собакой… Собака по дороге умерла…
Я сам в Афганистан просился… Понимаете, сам! Я не робот… Не компьютер… Я взволнован… Прошу прощения…
Из ответов на вопросы
С. А л е к с и е в и ч: В исковом заявлении, Тарас, ты написал, что никогда со мной не встречался. А сейчас говоришь, что встречался, но отказался разговаривать. Значит, ты не сам писал своё исковое заявление?
Т. К е ц м у р: Я сам написал… Мы встречались… Но я вам ничего не рассказывал…
С. А л е к с и е в и ч: Если ты мне ничего не рассказывал, откуда я могла знать, что ты родился на Украине, болел в детстве… Поехал в Афганистан с собакой (хотя, как ты сейчас говоришь, она по дороге умерла), и звали её Чарой…
(Молчание.)
Е. Н о в и к о в: Вы говорили, что сами попросились в Афганистан, добровольцем. Я не понял, как вы сегодня к этому относитесь? Ненавидите эту войну или гордитесь, что там были?
Т. К е ц м у р: Я не дам вам сбить меня… Почему я должен ненавидеть эту войну? Я исполнил свой долг…
Из разговоров в зале суда
– Дайте нам сказать… Матерям…
– Я больше знаю, чем все вы… Мне сына в цинковом гробу привезли…
– Мы защищаем честь своих погибших детей. Верните им честь! Верните им Родину! Развалили страну. Самую сильную в мире!
– Это вы сделали наших детей убийцами. Это вы написали эту жуткую книгу… Теперь не хотят делать в школах музеи памяти наших детей, сняли их фотографии. А они там такие молодые, такие красивые. Разве у убийц бывают такие лица? Мы учили своих детей любить Родину… Зачем она написала, что они там убивали? За доллары написала… А мы – нищие… Цветов на могилу сыновьям не на что купить… На лекарства не хватает…
– Оставьте нас в покое. И почему вы бросаетесь из одной крайности в другую – сначала изображали всех героями, а сейчас все сразу стали убийцами? У нас ничего не было, кроме Афгана. Только там мы чувствовали себя настоящими мужчинами. Никто из нас не жалеет, что там был…
– Это такая страшная правда, что она звучит как неправда. Отупляет. Её не хочется знать. От неё хочется защищаться.
– Для большинства эта война – нужное дело, и только для меньшинства – ужас. До сих пор. Было бы по-другому, не было бы этого суда.
– Ссылаются на приказ: мне, мол, приказали – я исполнял. На это ответили международные трибуналы: выполнять преступный приказ – преступление. И срока давности нет.
– В девяносто первом году такого суда не могло быть. Коммунисты отступили, ушли в тень. А сейчас почувствовали силу… Опять заговорили о «великих идеалах», о «социалистических ценностях»… А кто против, на тех – в суд! Как бы скоро к стенке не начали ставить… И не собрали нас в одну ночь на стадионе за проволокой…
– Человек, выросший на войне, – это совсем другой человек.
– Я присягал… Я был военный человек…
– С войны мальчиками не возвращаются…
– Мы их воспитали в любви к Родине…
– Вы без конца клянётесь в любви к Родине, потому что хотели бы, чтобы она за все ответила, Родина, чтобы ответила, а сами вы отвечать не хотите…
Из почты суда
Узнав подробности судебного дела, затеянного в Минске против Светланы Алексиевич, расцениваем его как преследование писательницы за демократические убеждения и покушение на свободу творчества. Светлана Алексиевич завоевала своими подлинно гуманистическими произведениями, своим талантом, своим мужеством широкую популярность, уважение в России и других странах мира.
Не хотим пятна на добром имени близкой нам Беларуси!
Пусть восторжествует справедливость! (Содружество Союзов писателей, Союз российских писателей, Союз писателей Москвы)
* * *
Можно ли посягать на право писателя говорить правду, какой бы трагической и жестокой она ни была? Можно ли ставить ему в вину неопровержимые свидетельства о преступлениях прошлого и, в частности, о преступлениях, связанных с позорной афганской авантюрой, которая стоила стольких жертв, исковеркала столько судеб?Казалось бы, в наше время, когда печатное слово стало наконец свободным, когда нет больше идеологического пресса, руководящих указаний, косных установок на «единственно возможное изображение жизни в духе коммунистических идеалов», задавать такие вопросы нет никакого резона.
Увы, он есть. И красноречивое свидетельство тому – готовящийся в эти дни суд над писательницей Светланой Алексиевич, той самой, которая написала замечательную книгу «У войны не женское лицо» (о судьбе женщин – участниц Великой Отечественной), книгу «Последние свидетели» – о детях той же Великой Отечественной, – над Светланой Алексиевич, которая вопреки стараниям официальной пропаганды и противодействию литераторов типа небезызвестного А. Проханова, заслужившего в годы афганской войны титул «неутомимого соловья генерального штаба», создала книгу «Цинковые мальчики», сумев и посмев сказать в ней страшную, переворачивающую душу правду о войне в Афганистане.
Уважая личное мужество солдат и офицеров, посланных брежневским руководством КПСС сражаться в чужую, до этого дружественную, страну, искренне разделяя скорбь матерей, чьи сыновья погибли в афганских горах, писательница вместе с тем бескомпромиссно разоблачает в этой книге все попытки героизировать позорную афганскую войну, попытки романтизировать её, развенчивает лживую патетику и трескучий пафос.
Видимо, это пришлось не по душе тем, кто и поныне убеждён, что афганская и другие авантюры канувшего в прошлое режима, оплаченные кровью наших солдат, были исполнением «священного интернационального долга», кто хотел бы обелить чёрные дела политиков и честолюбцев-военачальников, кто хотел бы поставить знак равенства между участием в Великой Отечественной войне и в несправедливой, по сути, колониальной, афганской.
Эти люди не вступают в полемику с писательницей. Не оспаривают приводимых ею потрясающих фактов. И вообще не показывают своего лица. Руками других, все ещё заблуждающихся или введённых в заблуждение, они возбуждают (спустя годы после газетных публикаций и выхода в свет книги «Цинковые мальчики»!) судебное дело об «оскорблении чести и достоинства» воинов-»афганцев», тех мальчиков, о которых с таким пониманием, состраданием и сочувствием, с такой сердечной болью написала Светлана Алексиевич.