Страница:
— Какого черта вам от меня надо? — в ярости прошипел поверженный молодчик.
— Только твое имя. Заработанные обманом деньги можешь оставить себе, — ответил Диего.
— Зачем тебе мое имя?
— Говори! — потребовал Диего, надавив на шпагу, так что на шее цыгана выступило несколько капелек крови.
— Пелайо, — выговорил тот.
Диего убрал шпагу, и цыган, поспешно поднявшись, словно кошка, растворился в ночной темноте.
— Запомним это имя, Бернардо. Думаю, мы еще столкнемся с этим проходимцем. Я не стану говорить Хулиане, она подумает, что я все сочинил, чтобы унизить соперника. Нужно найти какой-нибудь другой способ разоблачить Монкаду. Тебе ничего не приходит в голову? Если придет, обязательно скажи, — заключил Диего.
В доме Томаса де Ромеу часто бывал поверенный Наполеона в Барселоне шевалье Ролан Дюшам, известный всем как Шевалье. Это был настоящий серый кардинал; говорили, что он куда могущественнее, чем сам король Иосиф I. Наполеон уже не рассматривал брата как наследника на французский престол: наследовать монарху должен был его сын, маленький Орленок, с детских лет носивший титул римского императора. Созданная Шевалье разветвленная шпионская сеть позволяла ему заранее узнавать о замыслах врагов Наполеона. Формально он считался послом, однако даже высшие армейские чины были ему подотчетны. Тем не менее в городе, где французов люто ненавидели, жизнь у Шевалье была не сахар. Каталонская знать избегала Дюшама, несмотря на роскошные приемы, балы и спектакли, которые он устраивал. Чернь презирала его, хотя он старался завоевать доверие простого люда, раздавая беднякам хлеб, и даже разрешил запрещенную после прихода французов корриду. Все боялись прослыть офранцуженными. Богатые каталонцы, вроде Эулалии де Кальис, не принимали Дюшама и не отвечали на его приглашения. Один Томас де Ромеу гордился дружбой с Шевалье. Он любил решительно все французское, от философских идей до предметов роскоши, и преклонялся перед Наполеоном, которого считал новым Александром. Томас догадывался о том, что его друг занимает важный пост в тайной полиции, но отказывался верить, что Дюшам имеет отношение к пыткам и казням в Цитадели. Де Ромеу не мог представить, что столь образованный человек с изысканными манерами способен творить зверства. Они с Шевалье часами беседовали об искусстве, о книгах, о новых открытиях и научном прогрессе; темой для разговоров нередко становились дела в Америке: в то время Венесуэла, Чили и другие колонии провозгласили свою независимость.
Пока двое кабальеро отдавали должное французскому коньяку и кубинским сигарам, дочь Шевалье Аньес Дюшам проводила время с Хулианой. Подруги обменивались французскими романами, тайком от Томаса, не одобрявшего такого чтения. Девушки горько оплакивали страдания влюбленных персонажей и искренне радовались счастливым финалам. Роматническая литература еще не успела войти в моду в Испании, и до знакомства с Аньес Хулиана довольствовалась нравоучительными произведениями признанных авторов, которые выбирал для нее отец. Исабель и Нурия любили слушать, когда подруги читали вслух. Исабель то и дело отпускала колкие замечания, но все равно не пропускала ни слова, а Нурия ревела в три ручья. Она отказывалась верить, что описанные в книгах события лишь плод воображения автора, и принимала все за чистую монету. Нурия так сильно переживала из-за несчастий персонажей, что девушки нередко меняли сюжет, не желая расстраивать ее. Дуэнья читать не умела, но любое печатное слово внушало ей священный трепет. Она тратила свое жалованье на книжки с картинками, повествовавшие о святых мучениках, и заставляла воспитанниц по сто раз перечитывать вслух эти кошмарные истории. Нурия считала всех без исключения мучеников испанцами, пострадавшими от мавров в Гранаде. Она никак не могла взять в толк, что римский Колизей называется так потому, что находится в Риме. Как истинная дочь своей страны, Нурия не сомневалась, что Спаситель умер на кресте за все человечество, но прежде всего за Испанию. Дуэнья ненавидела Наполеона и его приспешников за атеизм и всякий раз после визита Шевалье старалась потихоньку окропить стул, на котором он сидел, святой водой. Безбожие своего хозяина она объясняла потрясением после смерти любимой жены. Нурия не сомневалась, что у дона Томаса на время помутился рассудок; не сомневалась она и в том, что на смертном одре он непременно призовет священника и исповедуется. Так поступали все, а те, кто при жизни стремился прослыть атеистом, тем более.
Аньес была хрупкая, смешливая, жизнерадостная, с нежной кожей, лукавым взглядом и ямочками на щеках и локотках. Романы помогли ей рано повзрослеть, и, когда ее сверстницы еще оставались детьми, она судила о жизни как взрослая женщина. Сопровождая отца на светских приемах, Аньес всегда была одета по последней парижской моде. Она запросто могла прийти на бал во влажной одежде, которая подчеркивала линию ее груди и бедер. Диего сразу заинтересовал молодую француженку. За год он превратился из нескладного подростка в привлекательного юношу; он рос быстро, словно жеребенок, и вскоре догнал самого Томаса де Ромеу, а благодаря изумительной каталонской стряпне Нурии набрал вес, которого ему прежде явно не хватало. Черты лица юноши стали тоньше и резче; к тому же Исабель придумала ему прическу, позволявшую скрыть ненавистные уши. Аньес находила Диего интересным, экзотическим, таинственным; она легко могла вообразить его на американских просторах среди благородных нагих дикарей. Она без устали расспрашивала юношу о Калифорнии, которая представлялась ей сказочным островом, вроде того, на котором родилась Жозефина Бонапарт. Аньес преклонялась перед императрицей, старалась подражать ей в фасонах платьев и даже пользовалась фиалковыми духами — любимым ароматом Жозефины. Когда Аньес было всего десять лет, она была принята при дворе и представлена чете Бонапартов. Пока император пропадал в очередном походе, Жозефина утешалась нежной дружбой шевалье Дюшама. Аньес навсегда запомнила эту женщину, немолодую и некрасивую, но все же способную покорять изящной походкой, утонченными манерами и пленительным ароматом духов. С тех пор прошло более четырех лет. Жозефина уже не была императрицей; Наполеон променял ее на вульгарную австрийку, родившую ему наследника. По мнению Аньес Дюшам, никакими другими достоинствами Мария Луиза не обладала. Родить наследника! Что за банальность. Узнав о том, что отец Диего владеет ранчо размером с небольшую европейскую страну, француженка живо вообразила себя его хозяйкой. Обмахиваясь веером, она томным шепотом пригласила юношу нанести ей визит, чтобы они могли побеседовать вдалеке от любопытных глаз Нурии. «В Париже ни у кого нет дуэний, что за древний, замшелый обычай!» — прибавила она. Чтобы подтвердить приглашение, Аньес протянула юноше надушенный кружевной платок со своей монограммой. Диего не знал, что ей ответить. Он отчаянно флиртовал с мадемуазель Дюшам, стараясь вызвать ревность Хулианы, но красавица неверно истолковала его намерения и предложила помощь в сердечных делах. Исабель и Нурия тотчас принялись безжалостно насмехаться над мнимой влюбленностью Диего. С досады молодой человек хотел было выбросить платок, но Бернардо убедил его, что он еще может пригодиться.
Аньес Дюшам частенько появлялась в доме де Ромеу. Она была моложе Хулианы, но смелее и сообразительнее. В других обстоятельствах француженка ни за что не опустилась бы до дружбы с особой столь низкого происхождения, но в Барселоне у нее не было другой компании. Кроме того, красавица Хулиана неизменно привлекала взгляды мужчин, и лучи ее славы отчасти озаряли и саму Аньес. Чтобы избавиться от надоедливой француженки, Диего решил в корне изменить ее представление о себе. От образа отважного и состоятельного калифорнийского ранчеро пришлось отказаться; юноша стал все чаще намекать на дурные вести из дома, предвещавшие ни много ни мало финансовый крах семейства де ла Вега. В то время он даже представить себе не мог, насколько его фантазии близки к истине. Чтобы окончательно отвратить от себя Аньес, Диего начал подражать манерам учителя танцев. Он отвечал на нежные взгляды француженки жеманными гримасами и стал жаловаться на мигрень, недуг, который Аньес считала исключительно женским. В этой игре в полной мере проявились актерские способности Диего. «Зачем ты взялся изображать недоумка?» — не раз осведомлялась Исабель в своей обычной грубоватой манере. Хулиана, погруженная в волшебный мир любовных романов, не замечала происходивших с Диего перемен. В отличие от Исабель она была на редкость наивна и мало интересовалась тем, что творится вокруг.
Заметив интерес, который Шевалье проявлял к молодому человеку, Томас стал приглашать Диего выпить с ними после ужина. Француз расспрашивал юношу о товарищах по колледжу, о политических взглядах молодежи, о слухах, которые ходили по городу, но Диего, зная репутацию гостя, старался взвешивать каждое слово. Он не желал подвергать опасности своих товарищей. Большинство студентов и преподавателей колледжа, одобряя либеральные реформы Наполеона, не могли примириться с французским владычеством. Из осторожности Диего стал надевать в присутствии Шевалье ту же маску, которой он пугал Аньес: изображать жеманного щеголя с комариными мозгами. Он делал это так искусно, что Шевалье и вправду начал считать его безмозглым щеголем. Француз никак не мог понять, что же нашла его дочь в этом де ла Веге. Даже предполагаемое богатство юноши не извиняло его чудовищных манер. Жесткому и властному усмирителю Каталонии быстро наскучила жеманность Диего. Он перестал расспрашивать мальчишку о городских делах и все чаще позволял в его присутствии высказывания, которые прежде держал бы при себе.
— Вчера, возвращаясь из Хероны, я видел на деревьях растерзанных партизанами людей. То-то стервятники порадовались. Мне этот запах до сих пор мерещится, — пожаловался как-то Шевалье.
— Почему вы решили, что это дело рук партизан, а не французских солдат? — спросил Томас де Ромеу.
— Я знаю, что говорю, друг мой. Каталонские партизаны — самые кровожадные. Через Барселону идет контрабанда оружия, его прячут даже в церквях. Разбойники перекрывают дороги, по которым везут продовольствие, и народ голодает. У него нет ни хлеба, ни овощей.
— Тогда пусть едят сосиски, — улыбнулся Диего, подражая знаменитой фразе Марии Антуанетты[21], и взял из вазочки миндальную конфету.
— Это не повод для шуток, юноша, — мрачно отозвался Шевалье. — С завтрашнего дня запрещено ходить по улицам с фонарями, потому что с их помощью мятежники подают друг другу знаки, и носить плащи, под которыми можно спрятать оружие. Говорят, мятежники решили заразить оспой проституток, которые развлекают французов!
— Ради бога, шевалье Дюшам! — воскликнул Диего, изображая крайнее смущение.
— Женщины и священники прячут под платьем оружие, дети передают послания от партизан и поджигают пороховые склады. Придется обыскать госпиталь, ведь мушкеты можно спрятать под кроватями рожениц.
Диего немедленно предупредил директора госпиталя о том, что готовится обыск. Болтовня Шевалье часто помогала ему спасать однокашников и учитилей от ареста. И все же, узнав, что хлеб для французских казарм отравлен, он известил Дюшама анонимным письмом. Тридцать солдат были спасены. Диего не знал, отчего поступает именно так; он ненавидел подлость в любых ее проявлениях, зато любил рисковать. Юноше не нравилась ни жестокость партизан, ни методы, которыми действовали французы.
— Знаешь, Бернардо, теперь бесполезно искать правых и виноватых. В наших силах лишь предотвратить еще большее зло. Здесь повсюду сплошной кошмар. На войне нет места благородству, — говорил он брату.
Партизанская война не прекращалась ни на день. Днем крестьяне, пекари, каменщики и торговцы занимались своими делами, а ночью превращались в борцов с оккупантами. Мирные жители помогали партизанам, чем могли: кормили их, прятали, передавали их донесения и хоронили убитых. Сопротивление изматывало не только захватчиков, но и самих испанцев. Партизаны руководствовались лозунгом «Не мушкет, так нож», а французы отвечали им не меньшей жестокостью.
Уроки фехтования были главным делом в жизни Диего. Он неизменно приходил в класс вовремя, зная, что первое опоздание станет и последним. Без четверти восемь юноша уже стучал в двери академии, через пять минут слуга надевал на него снаряжение, а ровно в восемь юноша стоял посреди фехтовального зала со шпагой в руке. По окончании урока он задерживался, чтобы немного побеседовать с Эскаланте. Учитель и ученик говорили об искусстве фехтования, о чести того, кто носит шпагу, о военной доблести Испании, о нелепости запрета дуэлей. В беседах с Диего маэстро, человек необыкновенно гордый и щепетильный в вопросах чести, все чаще обнаруживал другие стороны своего характера. Мануэль Эскаланте родился в семье торговца, но не стал заниматься семейным делом, открыв в себе талант к фехтованию. Шпага навсегда изменила жизнь Эскаланте, сделала его другим человеком. Маэстро чувствовал, что Диего понимает его, просто он еще слишком молод, чтобы выразить свои чувства словами. Под конец жизни у Эскаланте появилась благая цель: направлять юношей на путь истинный, помогать им становиться настоящими кабальеро. Целью фехтовального искусства маэстро считал не приобретение техники и не защиту дворянской чести, а борьбу за справедливость. Он понимал, что новый ученик готов пойти по его стопам и сделаться рыцарем справедливости. Сотни других учеников не годились для этой цели. Только в Диего старый учитель распознал пламя, которое горело в нем самом. Однако, боясь обмануться в своих ожиданиях, он решил подвергнуть юношу испытанию, прежде чем посвятить его в свою тайну. В кратких беседах после занятий учитель старался побольше узнать о своем ученике. Диего охотно рассказывал о своем детстве в Калифорнии, о приключении с медведем, о нападении пиратов, немоте Бернардо и о том, как солдаты сожгли индейскую деревню. У юноши дрожал голос, когда он вспоминал, как повесили несчастного вождя племени, а других индейцев избили кнутами и увели в рабство.
Во время визита к Эулалии де Кальис Диего повстречался с Рафаэлем Монкадой. Юноше приходилось время от времени навещать старую сеньору по поручению родителей. Ее особняк находился на улице святой Эулалии, и вначале Диего даже решил, что улица названа в честь самой хозяйки дома. Прошел целый год, прежде чем он узнал легенду о деве-мученице, которой, по преданию, отрезали груди и долго держали ее в бочке, наполненной битым стеклом, а потом распяли на кресте. Дом вдовы бывшего губернатора Калифорнии был одной из достопримечательностей города, а роскошь его убранства, граничившая с дурным вкусом, вызывала единодушное возмущение сдержанных каталонцев. В Мехико Эулалия успела привыкнуть к неуемным излишествам во всем. Штат прислуги в доме составлял около ста человек. Сеньоре удавалось содержать ее в основном благодаря продаже шоколада. Незадолго до смерти ее супруг основал на Антильских островах торговое предприятие, снабжавшее испанские шоколадные лавки какао, и сумел существенно увеличить состояние семьи. Эулалия не могла похвастаться древним происхождением, но ее деньги сполна компенсировали не слишком благородное происхождение. Пока знать теряла доходы, привилегии и земли, сеньора богатела день ото дня благодаря неиссякающей шоколадной реке. В другие времена настоящие аристократы, происхождение которых подтверждали выданные до 1400 года грамоты, презирали бы Эулалию, но теперь все они переживали не лучшие времена. Деньги давно ценились больше, чем происхождение, а денег у сеньоры было предостаточно. Другие землевладельцы жаловались, что их крестьяне отказываются платить налоги и ренту, а Эулалия наняла для их сбора настоящую банду. Кроме того, большая часть ее доходов была связана с Новым Светом. Вскоре Эулалия стала одной из самых видных персон в городе. Даже в церковь ее сопровождали маленькие собачки и целая свита слуг. В результате получалась целая вереница экипажей. Лакеи Эулалии носили небесно-голубые ливреи и шляпы с перьями. Хозяйка сама придумала им такие наряды, подражая костюмам оперных певцов. С годами она располнела и превратилась из взбалмошной красавицы в пышную матрону, окруженную священниками, приживалами и похожими на длинношерстных крыс собачками породы чихуахуа, не упускавшими случая обмарать занавески. Сеньора позабыла о страстях, сжигавших ее в молодые годы, перестала красить волосы в рыжий цвет и купаться в молоке. Теперь все ее время занимал поиск доказательств своего благородного происхождения, торговля шоколадом, а также стремление непременно попасть в рай после смерти, а при жизни всеми возможными способами способствовать возвращению на трон Испании короля Фердинанда VII. Эулалия люто ненавидела либералов.
Визиты к Эулалии де Кальис были тяжкой обязанностью, но Диего терпеливо выполнял ее из благодарности за все, что эта дама сделала для его матери. Говорить со вдовой было решительно не о чем. Юноша с трудом выдавливал вежливые фразы и никак не мог запомнить предназначение многочисленных вилок за обедом. Эулалия де Кальис презирала Томаса, ведь он был офранцуженным и к тому же отцом девчонки, в которую угораздило влюбиться ее племянника. Конечно, Хулиана была не то чтобы безобразна, но пожилая сеньора хотела для Рафаэля совсем другого будущего. Она планировала женить его на одной из дочерей герцога де Мединасели. Желание отвадить Рафаэля от Хулийны было единственным, что связывало Эулалию и Диего.
Во время четвертого визита в особняк де Кальис, через несколько месяцев после случая с серенадой, Диего получил возможность ближе познакомиться с Рафаэлем Монкадой. Встречаясь в свете, они приветствовали друг друга кивками головы, но никогда не разговаривали. Монкада считал Диего ничтожным молокососом, который представлял для него интерес лишь постольку, поскольку тот жил с Хулианой под одной крышей, а в остальном уделял ему не больше внимания, чем узору на ковре. В тот вечер Диего с удивлением обнаружил, что особняк доньи Эулалии ярко освещен, а в патио выстроились дюжины парадных карет. Раньше его приглашали только на музыкальные вечера. Впрочем, был еще дружеский ужин с глазу на глаз, на котором Эулалия расспрашивала его о Рехине. Диего полагал, что дама стыдится знакомства с метисом, прибывшим из колоний. В Калифорнии сеньора была очень добра к Рехине, несмотря на цвет кожи, но жизнь в Барселоне научила ее презирать индейцев и полукровок. Сеньора полагала, что жара и наличие индейской крови делают креолов предрасположенными к разврату и пьянству. Она хотела получше узнать Диего, прежде чем представить его своим высокопоставленным друзьям. Сеньора боялась попасть впросак: не хватало еще, чтобы мальчишка метис одевался как скотовод и не умел себя вести.
В этот раз Диего препроводили в роскошно убранный зал, где собрался самый цвет каталонской знати под предводительством Эулалии, по обыкновению одетой в черный бархат, в знак траура по Педро Фахесу, и увешанной бриллиантами. Сеньора восседала под балдахином, в кресле, похожем на епископский трон. Обычно вдовы скрывали лица черной вуалью, но Эулалия ее не носила. Глубокое декольте открывало верхнюю часть ее груди, налитой, как дыни в середине лета. Диего с трудом заставил себя отвести взгляд от цветущей плоти. Дама протянула ему жирную руку, которую он поцеловал, как полагалось, поинтересовалась здоровьем родителей и, не дожидаясь ответа, отпустила, неопределенно махнув рукой.
Взрослые гости говорили о политике, а молодежь танцевала под зорким оком матерей. Кое-кто разместился за карточными столами. В то время карты были главным развлечением аристократов наряду с интригами, охотой и любовными приключениями. Знать проигрывала целые состояния, и профессиональные игроки кочевали из дома в дом, обирая богатых бездельников, готовых спускать деньги хоть на светских балах, хоть в игорных домах, которых в Барселоне водилось в избытке. За одним столом Диего увидел Рафаэля Монкаду, игравшего в двадцать один реал[22] с другими кабальеро. Среди них был граф Орлов. Диего сразу узнал его по стройной осанке и голубым глазам, которые сумели растопить не одно женское сердце во время визита графа в Лос-Анхелес. Как ни удивительно, русский тоже узнал юношу, хотя они виделись лишь однажды, когда тот был совсем мальчишкой. «Де ла Вега!» — воскликнул граф Орлов и, поднявшись из-за стола, горячо обнял молодого человека. Рафаэль Монкада поднял от карт удивленный взгляд и в первый раз заметил, что на балу присутствует Диего. Монкада пристально рассматривал юношу, пока русский громогласно повествовал о том, как его друг еще в нежном детстве ловил медведей. Среди гостей не было Алехандро де ла Веги, и никто не стал поправлять графа. Поаплодировав, игроки вернулись к своим картам. Диего остался около стола, чтобы понаблюдать за партией, но не отважился попросить, чтобы его приняли, хотя игроки собрались в основном посредственные. Юноша не располагал достаточной суммой, чтобы сделать ставку. Отец присылал ему совсем немного денег, полагая, что умеренность закаляет характер. Диего понадобилось совсем немного времени, чтобы заметить, что Монкада мошенничает, и понять, что скандал приведет лишь к тому, что донья Эулалия откажет ему от дома. И все же юноша не устоял перед искушением унизить своего соперника. Пристроившись подле Монкады, он стал следить за ним так пристально, что кабальеро вскоре не выдержал.
— Почему вы не идете танцевать с барышнями? — грубо спросил Монкада.
— Меня захватила ваша манера игры, сеньор, у вас есть чему поучиться, — ответил Диего с наглой улыбкой.
Граф Орлов отлично понял, о чем речь, и, смерив противника холодным, как степи далекой родины, взглядом, заметил, что дону Рафаэлю сверхъестественно везет в игре. Рафаэль Монкада промолчал, но теперь остальные игроки внимательно следили за ним. Диего не сдвинулся с места, пока не кончилась партия. Граф Орлов попрощался и, щелкнув каблуками, удалился с небольшим выигрышем, собираясь провести остаток ночи за танцами. Ни одна дама на балу не оставила без внимания его стройную фигуру, сапфировые глаза и ладный мундир.
Стояла холодная и сырая барселонская ночь. Бернардо ожидал Диего в патио, распивая бутылку вина с Жоанетом, одним из лакеев, который присматривал за каретами. Чтобы не замерзнуть, оба то и дело топали ногами по земле. Жоанет, любивший поболтать, встретил наконец человека, который слушал его, не прерывая. Назвавшись слугой Рафаэля Монкады, о чем Бернардо и сам прекрасно знал, каталонец пустился рассказывать длинную историю, детали которой Бернардо педантично фиксировал в памяти. Любое знание, даже самое ничтожное, в один прекрасный день могло пригодиться. Тут во двор вышел злой как черт Монкада и велел подавать карету.
— Я запретил тебе болтать со слугами! — бросил он Жоанету.
— Это индеец из Америки, сеньор, слуга дона Диего де ла Веги!
Охваченный злобой, Монкада поднял трость и обрушил ее на спину Бернардо, скорее удивленного, чем испуганного или разгневанного. Рухнувший на землю индеец услышал, что Рафаэль велел Жоанету найти Пелайо. В этот момент во дворе появился Диего. Опередив лакея, он придержал дверцу кареты и остановил Монкаду.
— Что вам угодно? — спросил тот в замешательстве.
— Вы ударили Бернардо! — воскликнул Диего, белый от ярости.
— Кого? А, вы об этом индейце. Он проявил непочтительность, повысил на меня голос.
— Бернардо не мог повысить голос ни на вас, ни на черта из преисподней, он немой. Вам придется извиниться, кабальеро, — потребовал Диего.
— Да вы с ума сошли! — воскликнул Монкада, не веря своим ушам.
— Ударив Бернардо, вы оскорбили меня. Извиняйтесь, или я пришлю секундантов, — ответил Диего.
Рафаэль Монкада громко расхохотался. Креольский мальчишка без роду без племени собирается вызвать его на дуэль! Он резко захлопнул дверцу кареты и приказал кучеру трогать. Бернардо схватил Диего за руку, взглядом умоляя его успокоиться, но юноша дрожал от гнева. Высвободив руку, он вскочил в седло и галопом поскакал к дому Мануэля Эскаланте.
Несмотря на ранний час, Диего стучал в дверь Мануэля Эскаланте своей тростью, пока ему не открыл старый слуга, тот подавал кофе после занятий. Он проводил юношу на второй этаж, где ему пришлось подождать с полчаса, пока не появился маэстро. Эскаланте уже видел десятый сон, но собрался очень быстро и предстал перед гостем в элегантной домашней куртке и с напомаженными усами. Запинаясь, Диего рассказал учителю о происшедшем и попросил стать его секундантом. У них были сутки, чтобы выполнить все формальности, не привлекая внимания властей. Только аристократы могли без опаски биться на дуэлях: знати сходили с рук и более серьезные преступления.
— Дуэли придумали, чтобы благородные люди могли защитить свою честь. У поединков такого рода есть свои правила, очень жесткие. Кабальеро не может драться из-за слуги, — сказал Мануэль.
— Только твое имя. Заработанные обманом деньги можешь оставить себе, — ответил Диего.
— Зачем тебе мое имя?
— Говори! — потребовал Диего, надавив на шпагу, так что на шее цыгана выступило несколько капелек крови.
— Пелайо, — выговорил тот.
Диего убрал шпагу, и цыган, поспешно поднявшись, словно кошка, растворился в ночной темноте.
— Запомним это имя, Бернардо. Думаю, мы еще столкнемся с этим проходимцем. Я не стану говорить Хулиане, она подумает, что я все сочинил, чтобы унизить соперника. Нужно найти какой-нибудь другой способ разоблачить Монкаду. Тебе ничего не приходит в голову? Если придет, обязательно скажи, — заключил Диего.
В доме Томаса де Ромеу часто бывал поверенный Наполеона в Барселоне шевалье Ролан Дюшам, известный всем как Шевалье. Это был настоящий серый кардинал; говорили, что он куда могущественнее, чем сам король Иосиф I. Наполеон уже не рассматривал брата как наследника на французский престол: наследовать монарху должен был его сын, маленький Орленок, с детских лет носивший титул римского императора. Созданная Шевалье разветвленная шпионская сеть позволяла ему заранее узнавать о замыслах врагов Наполеона. Формально он считался послом, однако даже высшие армейские чины были ему подотчетны. Тем не менее в городе, где французов люто ненавидели, жизнь у Шевалье была не сахар. Каталонская знать избегала Дюшама, несмотря на роскошные приемы, балы и спектакли, которые он устраивал. Чернь презирала его, хотя он старался завоевать доверие простого люда, раздавая беднякам хлеб, и даже разрешил запрещенную после прихода французов корриду. Все боялись прослыть офранцуженными. Богатые каталонцы, вроде Эулалии де Кальис, не принимали Дюшама и не отвечали на его приглашения. Один Томас де Ромеу гордился дружбой с Шевалье. Он любил решительно все французское, от философских идей до предметов роскоши, и преклонялся перед Наполеоном, которого считал новым Александром. Томас догадывался о том, что его друг занимает важный пост в тайной полиции, но отказывался верить, что Дюшам имеет отношение к пыткам и казням в Цитадели. Де Ромеу не мог представить, что столь образованный человек с изысканными манерами способен творить зверства. Они с Шевалье часами беседовали об искусстве, о книгах, о новых открытиях и научном прогрессе; темой для разговоров нередко становились дела в Америке: в то время Венесуэла, Чили и другие колонии провозгласили свою независимость.
Пока двое кабальеро отдавали должное французскому коньяку и кубинским сигарам, дочь Шевалье Аньес Дюшам проводила время с Хулианой. Подруги обменивались французскими романами, тайком от Томаса, не одобрявшего такого чтения. Девушки горько оплакивали страдания влюбленных персонажей и искренне радовались счастливым финалам. Роматническая литература еще не успела войти в моду в Испании, и до знакомства с Аньес Хулиана довольствовалась нравоучительными произведениями признанных авторов, которые выбирал для нее отец. Исабель и Нурия любили слушать, когда подруги читали вслух. Исабель то и дело отпускала колкие замечания, но все равно не пропускала ни слова, а Нурия ревела в три ручья. Она отказывалась верить, что описанные в книгах события лишь плод воображения автора, и принимала все за чистую монету. Нурия так сильно переживала из-за несчастий персонажей, что девушки нередко меняли сюжет, не желая расстраивать ее. Дуэнья читать не умела, но любое печатное слово внушало ей священный трепет. Она тратила свое жалованье на книжки с картинками, повествовавшие о святых мучениках, и заставляла воспитанниц по сто раз перечитывать вслух эти кошмарные истории. Нурия считала всех без исключения мучеников испанцами, пострадавшими от мавров в Гранаде. Она никак не могла взять в толк, что римский Колизей называется так потому, что находится в Риме. Как истинная дочь своей страны, Нурия не сомневалась, что Спаситель умер на кресте за все человечество, но прежде всего за Испанию. Дуэнья ненавидела Наполеона и его приспешников за атеизм и всякий раз после визита Шевалье старалась потихоньку окропить стул, на котором он сидел, святой водой. Безбожие своего хозяина она объясняла потрясением после смерти любимой жены. Нурия не сомневалась, что у дона Томаса на время помутился рассудок; не сомневалась она и в том, что на смертном одре он непременно призовет священника и исповедуется. Так поступали все, а те, кто при жизни стремился прослыть атеистом, тем более.
Аньес была хрупкая, смешливая, жизнерадостная, с нежной кожей, лукавым взглядом и ямочками на щеках и локотках. Романы помогли ей рано повзрослеть, и, когда ее сверстницы еще оставались детьми, она судила о жизни как взрослая женщина. Сопровождая отца на светских приемах, Аньес всегда была одета по последней парижской моде. Она запросто могла прийти на бал во влажной одежде, которая подчеркивала линию ее груди и бедер. Диего сразу заинтересовал молодую француженку. За год он превратился из нескладного подростка в привлекательного юношу; он рос быстро, словно жеребенок, и вскоре догнал самого Томаса де Ромеу, а благодаря изумительной каталонской стряпне Нурии набрал вес, которого ему прежде явно не хватало. Черты лица юноши стали тоньше и резче; к тому же Исабель придумала ему прическу, позволявшую скрыть ненавистные уши. Аньес находила Диего интересным, экзотическим, таинственным; она легко могла вообразить его на американских просторах среди благородных нагих дикарей. Она без устали расспрашивала юношу о Калифорнии, которая представлялась ей сказочным островом, вроде того, на котором родилась Жозефина Бонапарт. Аньес преклонялась перед императрицей, старалась подражать ей в фасонах платьев и даже пользовалась фиалковыми духами — любимым ароматом Жозефины. Когда Аньес было всего десять лет, она была принята при дворе и представлена чете Бонапартов. Пока император пропадал в очередном походе, Жозефина утешалась нежной дружбой шевалье Дюшама. Аньес навсегда запомнила эту женщину, немолодую и некрасивую, но все же способную покорять изящной походкой, утонченными манерами и пленительным ароматом духов. С тех пор прошло более четырех лет. Жозефина уже не была императрицей; Наполеон променял ее на вульгарную австрийку, родившую ему наследника. По мнению Аньес Дюшам, никакими другими достоинствами Мария Луиза не обладала. Родить наследника! Что за банальность. Узнав о том, что отец Диего владеет ранчо размером с небольшую европейскую страну, француженка живо вообразила себя его хозяйкой. Обмахиваясь веером, она томным шепотом пригласила юношу нанести ей визит, чтобы они могли побеседовать вдалеке от любопытных глаз Нурии. «В Париже ни у кого нет дуэний, что за древний, замшелый обычай!» — прибавила она. Чтобы подтвердить приглашение, Аньес протянула юноше надушенный кружевной платок со своей монограммой. Диего не знал, что ей ответить. Он отчаянно флиртовал с мадемуазель Дюшам, стараясь вызвать ревность Хулианы, но красавица неверно истолковала его намерения и предложила помощь в сердечных делах. Исабель и Нурия тотчас принялись безжалостно насмехаться над мнимой влюбленностью Диего. С досады молодой человек хотел было выбросить платок, но Бернардо убедил его, что он еще может пригодиться.
Аньес Дюшам частенько появлялась в доме де Ромеу. Она была моложе Хулианы, но смелее и сообразительнее. В других обстоятельствах француженка ни за что не опустилась бы до дружбы с особой столь низкого происхождения, но в Барселоне у нее не было другой компании. Кроме того, красавица Хулиана неизменно привлекала взгляды мужчин, и лучи ее славы отчасти озаряли и саму Аньес. Чтобы избавиться от надоедливой француженки, Диего решил в корне изменить ее представление о себе. От образа отважного и состоятельного калифорнийского ранчеро пришлось отказаться; юноша стал все чаще намекать на дурные вести из дома, предвещавшие ни много ни мало финансовый крах семейства де ла Вега. В то время он даже представить себе не мог, насколько его фантазии близки к истине. Чтобы окончательно отвратить от себя Аньес, Диего начал подражать манерам учителя танцев. Он отвечал на нежные взгляды француженки жеманными гримасами и стал жаловаться на мигрень, недуг, который Аньес считала исключительно женским. В этой игре в полной мере проявились актерские способности Диего. «Зачем ты взялся изображать недоумка?» — не раз осведомлялась Исабель в своей обычной грубоватой манере. Хулиана, погруженная в волшебный мир любовных романов, не замечала происходивших с Диего перемен. В отличие от Исабель она была на редкость наивна и мало интересовалась тем, что творится вокруг.
Заметив интерес, который Шевалье проявлял к молодому человеку, Томас стал приглашать Диего выпить с ними после ужина. Француз расспрашивал юношу о товарищах по колледжу, о политических взглядах молодежи, о слухах, которые ходили по городу, но Диего, зная репутацию гостя, старался взвешивать каждое слово. Он не желал подвергать опасности своих товарищей. Большинство студентов и преподавателей колледжа, одобряя либеральные реформы Наполеона, не могли примириться с французским владычеством. Из осторожности Диего стал надевать в присутствии Шевалье ту же маску, которой он пугал Аньес: изображать жеманного щеголя с комариными мозгами. Он делал это так искусно, что Шевалье и вправду начал считать его безмозглым щеголем. Француз никак не мог понять, что же нашла его дочь в этом де ла Веге. Даже предполагаемое богатство юноши не извиняло его чудовищных манер. Жесткому и властному усмирителю Каталонии быстро наскучила жеманность Диего. Он перестал расспрашивать мальчишку о городских делах и все чаще позволял в его присутствии высказывания, которые прежде держал бы при себе.
— Вчера, возвращаясь из Хероны, я видел на деревьях растерзанных партизанами людей. То-то стервятники порадовались. Мне этот запах до сих пор мерещится, — пожаловался как-то Шевалье.
— Почему вы решили, что это дело рук партизан, а не французских солдат? — спросил Томас де Ромеу.
— Я знаю, что говорю, друг мой. Каталонские партизаны — самые кровожадные. Через Барселону идет контрабанда оружия, его прячут даже в церквях. Разбойники перекрывают дороги, по которым везут продовольствие, и народ голодает. У него нет ни хлеба, ни овощей.
— Тогда пусть едят сосиски, — улыбнулся Диего, подражая знаменитой фразе Марии Антуанетты[21], и взял из вазочки миндальную конфету.
— Это не повод для шуток, юноша, — мрачно отозвался Шевалье. — С завтрашнего дня запрещено ходить по улицам с фонарями, потому что с их помощью мятежники подают друг другу знаки, и носить плащи, под которыми можно спрятать оружие. Говорят, мятежники решили заразить оспой проституток, которые развлекают французов!
— Ради бога, шевалье Дюшам! — воскликнул Диего, изображая крайнее смущение.
— Женщины и священники прячут под платьем оружие, дети передают послания от партизан и поджигают пороховые склады. Придется обыскать госпиталь, ведь мушкеты можно спрятать под кроватями рожениц.
Диего немедленно предупредил директора госпиталя о том, что готовится обыск. Болтовня Шевалье часто помогала ему спасать однокашников и учитилей от ареста. И все же, узнав, что хлеб для французских казарм отравлен, он известил Дюшама анонимным письмом. Тридцать солдат были спасены. Диего не знал, отчего поступает именно так; он ненавидел подлость в любых ее проявлениях, зато любил рисковать. Юноше не нравилась ни жестокость партизан, ни методы, которыми действовали французы.
— Знаешь, Бернардо, теперь бесполезно искать правых и виноватых. В наших силах лишь предотвратить еще большее зло. Здесь повсюду сплошной кошмар. На войне нет места благородству, — говорил он брату.
Партизанская война не прекращалась ни на день. Днем крестьяне, пекари, каменщики и торговцы занимались своими делами, а ночью превращались в борцов с оккупантами. Мирные жители помогали партизанам, чем могли: кормили их, прятали, передавали их донесения и хоронили убитых. Сопротивление изматывало не только захватчиков, но и самих испанцев. Партизаны руководствовались лозунгом «Не мушкет, так нож», а французы отвечали им не меньшей жестокостью.
Уроки фехтования были главным делом в жизни Диего. Он неизменно приходил в класс вовремя, зная, что первое опоздание станет и последним. Без четверти восемь юноша уже стучал в двери академии, через пять минут слуга надевал на него снаряжение, а ровно в восемь юноша стоял посреди фехтовального зала со шпагой в руке. По окончании урока он задерживался, чтобы немного побеседовать с Эскаланте. Учитель и ученик говорили об искусстве фехтования, о чести того, кто носит шпагу, о военной доблести Испании, о нелепости запрета дуэлей. В беседах с Диего маэстро, человек необыкновенно гордый и щепетильный в вопросах чести, все чаще обнаруживал другие стороны своего характера. Мануэль Эскаланте родился в семье торговца, но не стал заниматься семейным делом, открыв в себе талант к фехтованию. Шпага навсегда изменила жизнь Эскаланте, сделала его другим человеком. Маэстро чувствовал, что Диего понимает его, просто он еще слишком молод, чтобы выразить свои чувства словами. Под конец жизни у Эскаланте появилась благая цель: направлять юношей на путь истинный, помогать им становиться настоящими кабальеро. Целью фехтовального искусства маэстро считал не приобретение техники и не защиту дворянской чести, а борьбу за справедливость. Он понимал, что новый ученик готов пойти по его стопам и сделаться рыцарем справедливости. Сотни других учеников не годились для этой цели. Только в Диего старый учитель распознал пламя, которое горело в нем самом. Однако, боясь обмануться в своих ожиданиях, он решил подвергнуть юношу испытанию, прежде чем посвятить его в свою тайну. В кратких беседах после занятий учитель старался побольше узнать о своем ученике. Диего охотно рассказывал о своем детстве в Калифорнии, о приключении с медведем, о нападении пиратов, немоте Бернардо и о том, как солдаты сожгли индейскую деревню. У юноши дрожал голос, когда он вспоминал, как повесили несчастного вождя племени, а других индейцев избили кнутами и увели в рабство.
Во время визита к Эулалии де Кальис Диего повстречался с Рафаэлем Монкадой. Юноше приходилось время от времени навещать старую сеньору по поручению родителей. Ее особняк находился на улице святой Эулалии, и вначале Диего даже решил, что улица названа в честь самой хозяйки дома. Прошел целый год, прежде чем он узнал легенду о деве-мученице, которой, по преданию, отрезали груди и долго держали ее в бочке, наполненной битым стеклом, а потом распяли на кресте. Дом вдовы бывшего губернатора Калифорнии был одной из достопримечательностей города, а роскошь его убранства, граничившая с дурным вкусом, вызывала единодушное возмущение сдержанных каталонцев. В Мехико Эулалия успела привыкнуть к неуемным излишествам во всем. Штат прислуги в доме составлял около ста человек. Сеньоре удавалось содержать ее в основном благодаря продаже шоколада. Незадолго до смерти ее супруг основал на Антильских островах торговое предприятие, снабжавшее испанские шоколадные лавки какао, и сумел существенно увеличить состояние семьи. Эулалия не могла похвастаться древним происхождением, но ее деньги сполна компенсировали не слишком благородное происхождение. Пока знать теряла доходы, привилегии и земли, сеньора богатела день ото дня благодаря неиссякающей шоколадной реке. В другие времена настоящие аристократы, происхождение которых подтверждали выданные до 1400 года грамоты, презирали бы Эулалию, но теперь все они переживали не лучшие времена. Деньги давно ценились больше, чем происхождение, а денег у сеньоры было предостаточно. Другие землевладельцы жаловались, что их крестьяне отказываются платить налоги и ренту, а Эулалия наняла для их сбора настоящую банду. Кроме того, большая часть ее доходов была связана с Новым Светом. Вскоре Эулалия стала одной из самых видных персон в городе. Даже в церковь ее сопровождали маленькие собачки и целая свита слуг. В результате получалась целая вереница экипажей. Лакеи Эулалии носили небесно-голубые ливреи и шляпы с перьями. Хозяйка сама придумала им такие наряды, подражая костюмам оперных певцов. С годами она располнела и превратилась из взбалмошной красавицы в пышную матрону, окруженную священниками, приживалами и похожими на длинношерстных крыс собачками породы чихуахуа, не упускавшими случая обмарать занавески. Сеньора позабыла о страстях, сжигавших ее в молодые годы, перестала красить волосы в рыжий цвет и купаться в молоке. Теперь все ее время занимал поиск доказательств своего благородного происхождения, торговля шоколадом, а также стремление непременно попасть в рай после смерти, а при жизни всеми возможными способами способствовать возвращению на трон Испании короля Фердинанда VII. Эулалия люто ненавидела либералов.
Визиты к Эулалии де Кальис были тяжкой обязанностью, но Диего терпеливо выполнял ее из благодарности за все, что эта дама сделала для его матери. Говорить со вдовой было решительно не о чем. Юноша с трудом выдавливал вежливые фразы и никак не мог запомнить предназначение многочисленных вилок за обедом. Эулалия де Кальис презирала Томаса, ведь он был офранцуженным и к тому же отцом девчонки, в которую угораздило влюбиться ее племянника. Конечно, Хулиана была не то чтобы безобразна, но пожилая сеньора хотела для Рафаэля совсем другого будущего. Она планировала женить его на одной из дочерей герцога де Мединасели. Желание отвадить Рафаэля от Хулийны было единственным, что связывало Эулалию и Диего.
Во время четвертого визита в особняк де Кальис, через несколько месяцев после случая с серенадой, Диего получил возможность ближе познакомиться с Рафаэлем Монкадой. Встречаясь в свете, они приветствовали друг друга кивками головы, но никогда не разговаривали. Монкада считал Диего ничтожным молокососом, который представлял для него интерес лишь постольку, поскольку тот жил с Хулианой под одной крышей, а в остальном уделял ему не больше внимания, чем узору на ковре. В тот вечер Диего с удивлением обнаружил, что особняк доньи Эулалии ярко освещен, а в патио выстроились дюжины парадных карет. Раньше его приглашали только на музыкальные вечера. Впрочем, был еще дружеский ужин с глазу на глаз, на котором Эулалия расспрашивала его о Рехине. Диего полагал, что дама стыдится знакомства с метисом, прибывшим из колоний. В Калифорнии сеньора была очень добра к Рехине, несмотря на цвет кожи, но жизнь в Барселоне научила ее презирать индейцев и полукровок. Сеньора полагала, что жара и наличие индейской крови делают креолов предрасположенными к разврату и пьянству. Она хотела получше узнать Диего, прежде чем представить его своим высокопоставленным друзьям. Сеньора боялась попасть впросак: не хватало еще, чтобы мальчишка метис одевался как скотовод и не умел себя вести.
В этот раз Диего препроводили в роскошно убранный зал, где собрался самый цвет каталонской знати под предводительством Эулалии, по обыкновению одетой в черный бархат, в знак траура по Педро Фахесу, и увешанной бриллиантами. Сеньора восседала под балдахином, в кресле, похожем на епископский трон. Обычно вдовы скрывали лица черной вуалью, но Эулалия ее не носила. Глубокое декольте открывало верхнюю часть ее груди, налитой, как дыни в середине лета. Диего с трудом заставил себя отвести взгляд от цветущей плоти. Дама протянула ему жирную руку, которую он поцеловал, как полагалось, поинтересовалась здоровьем родителей и, не дожидаясь ответа, отпустила, неопределенно махнув рукой.
Взрослые гости говорили о политике, а молодежь танцевала под зорким оком матерей. Кое-кто разместился за карточными столами. В то время карты были главным развлечением аристократов наряду с интригами, охотой и любовными приключениями. Знать проигрывала целые состояния, и профессиональные игроки кочевали из дома в дом, обирая богатых бездельников, готовых спускать деньги хоть на светских балах, хоть в игорных домах, которых в Барселоне водилось в избытке. За одним столом Диего увидел Рафаэля Монкаду, игравшего в двадцать один реал[22] с другими кабальеро. Среди них был граф Орлов. Диего сразу узнал его по стройной осанке и голубым глазам, которые сумели растопить не одно женское сердце во время визита графа в Лос-Анхелес. Как ни удивительно, русский тоже узнал юношу, хотя они виделись лишь однажды, когда тот был совсем мальчишкой. «Де ла Вега!» — воскликнул граф Орлов и, поднявшись из-за стола, горячо обнял молодого человека. Рафаэль Монкада поднял от карт удивленный взгляд и в первый раз заметил, что на балу присутствует Диего. Монкада пристально рассматривал юношу, пока русский громогласно повествовал о том, как его друг еще в нежном детстве ловил медведей. Среди гостей не было Алехандро де ла Веги, и никто не стал поправлять графа. Поаплодировав, игроки вернулись к своим картам. Диего остался около стола, чтобы понаблюдать за партией, но не отважился попросить, чтобы его приняли, хотя игроки собрались в основном посредственные. Юноша не располагал достаточной суммой, чтобы сделать ставку. Отец присылал ему совсем немного денег, полагая, что умеренность закаляет характер. Диего понадобилось совсем немного времени, чтобы заметить, что Монкада мошенничает, и понять, что скандал приведет лишь к тому, что донья Эулалия откажет ему от дома. И все же юноша не устоял перед искушением унизить своего соперника. Пристроившись подле Монкады, он стал следить за ним так пристально, что кабальеро вскоре не выдержал.
— Почему вы не идете танцевать с барышнями? — грубо спросил Монкада.
— Меня захватила ваша манера игры, сеньор, у вас есть чему поучиться, — ответил Диего с наглой улыбкой.
Граф Орлов отлично понял, о чем речь, и, смерив противника холодным, как степи далекой родины, взглядом, заметил, что дону Рафаэлю сверхъестественно везет в игре. Рафаэль Монкада промолчал, но теперь остальные игроки внимательно следили за ним. Диего не сдвинулся с места, пока не кончилась партия. Граф Орлов попрощался и, щелкнув каблуками, удалился с небольшим выигрышем, собираясь провести остаток ночи за танцами. Ни одна дама на балу не оставила без внимания его стройную фигуру, сапфировые глаза и ладный мундир.
Стояла холодная и сырая барселонская ночь. Бернардо ожидал Диего в патио, распивая бутылку вина с Жоанетом, одним из лакеев, который присматривал за каретами. Чтобы не замерзнуть, оба то и дело топали ногами по земле. Жоанет, любивший поболтать, встретил наконец человека, который слушал его, не прерывая. Назвавшись слугой Рафаэля Монкады, о чем Бернардо и сам прекрасно знал, каталонец пустился рассказывать длинную историю, детали которой Бернардо педантично фиксировал в памяти. Любое знание, даже самое ничтожное, в один прекрасный день могло пригодиться. Тут во двор вышел злой как черт Монкада и велел подавать карету.
— Я запретил тебе болтать со слугами! — бросил он Жоанету.
— Это индеец из Америки, сеньор, слуга дона Диего де ла Веги!
Охваченный злобой, Монкада поднял трость и обрушил ее на спину Бернардо, скорее удивленного, чем испуганного или разгневанного. Рухнувший на землю индеец услышал, что Рафаэль велел Жоанету найти Пелайо. В этот момент во дворе появился Диего. Опередив лакея, он придержал дверцу кареты и остановил Монкаду.
— Что вам угодно? — спросил тот в замешательстве.
— Вы ударили Бернардо! — воскликнул Диего, белый от ярости.
— Кого? А, вы об этом индейце. Он проявил непочтительность, повысил на меня голос.
— Бернардо не мог повысить голос ни на вас, ни на черта из преисподней, он немой. Вам придется извиниться, кабальеро, — потребовал Диего.
— Да вы с ума сошли! — воскликнул Монкада, не веря своим ушам.
— Ударив Бернардо, вы оскорбили меня. Извиняйтесь, или я пришлю секундантов, — ответил Диего.
Рафаэль Монкада громко расхохотался. Креольский мальчишка без роду без племени собирается вызвать его на дуэль! Он резко захлопнул дверцу кареты и приказал кучеру трогать. Бернардо схватил Диего за руку, взглядом умоляя его успокоиться, но юноша дрожал от гнева. Высвободив руку, он вскочил в седло и галопом поскакал к дому Мануэля Эскаланте.
Несмотря на ранний час, Диего стучал в дверь Мануэля Эскаланте своей тростью, пока ему не открыл старый слуга, тот подавал кофе после занятий. Он проводил юношу на второй этаж, где ему пришлось подождать с полчаса, пока не появился маэстро. Эскаланте уже видел десятый сон, но собрался очень быстро и предстал перед гостем в элегантной домашней куртке и с напомаженными усами. Запинаясь, Диего рассказал учителю о происшедшем и попросил стать его секундантом. У них были сутки, чтобы выполнить все формальности, не привлекая внимания властей. Только аристократы могли без опаски биться на дуэлях: знати сходили с рук и более серьезные преступления.
— Дуэли придумали, чтобы благородные люди могли защитить свою честь. У поединков такого рода есть свои правила, очень жесткие. Кабальеро не может драться из-за слуги, — сказал Мануэль.