Страница:
Побагровев, словно свекла, Диего нахлобучил шляпу и двинулся за своим проводником. Бернардо давился от смеха. Жорди отвел братьев к потрепанному экипажу, в котором их ожидал мажордом семьи де Ромеу. Экипаж проехал по извилистым, мощенным камнем улочкам и скоро вкатил в квартал городских богачей. Резиденция Томаса де Ромеу представляла собой огромный трехэтажный дом, возвышавшийся над двумя церквями. Мажордом заметил, что колокольный звон больше не докучает жителям дома: французы отрезали у колоколов языки, чтобы наказать священников, сочувствовавших партизанам. Пораженные размером дома, Диего и Бернардо в замешательстве остановились на пороге. Жорди проводил Бернардо в помещение для слуг, а мажордом повел Диего по парадной лестнице. Они миновали анфиладу мрачных, холодных комнат, где на стенах висели потертые гобелены и старое оружие. Наконец юноша оказался в запыленной библиотеке, слабо освещенной несколькими свечами и огнем из камина. Томас де Ромеу принял Диего с распростертыми объятиями, как долгожданного гостя.
— Какая честь для меня, что Алехандро де ла Вега доверил мне своего сына, — объявил он. — С этой минуты, дон Диего, ты член нашей семьи. Мои дочери и я постараемся, чтобы ты был доволен и ни в чем не нуждался.
Это был тучный сангвиник пятидесяти лет от роду, с громовым голосом, густыми бакенбардами и косматыми бровями. Высокомерный вид хозяина дома смягчала радушная улыбка. Дон Томас курил сигару, на столе перед ним стоял бокал хереса. Любезно расспросив Диего о путешествии, семье и делах в Калифорнии, он позвонил к колокольчик, чтобы позвать мажордома, и приказал ему проводить гостя в его комнату.
— Мы ужинаем в десять. Переодеваться не требуется, будут только свои, — сказал де Ромеу.
В этот вечер в громадной столовой, обставленной ветхой мебелью, служившей нескольким поколениям семейства, Диего познакомился с дочерьми Томаса де Ромеу. Едва бросив взгляд на старшую, Хулиану, юноша подумал, что перед ним самая красивая девушка в Европе. Возможно, это было некоторым преувеличением, но Хулиана и слыла первой красавицей Барселоны, совсем как мадам Рекамье в Париже, в его лучшие дни. Ее плавная походка, точеные черты, контраст между темно-каштановыми волосами и молочной кожей и малахитовые глаза производили на мужчин чарующее впечатление. Девушка давно потеряла счет потенциальным женихам и решительно отвергала бесчисленные предложения руки и сердца. Злые языки поговаривали, что Томас де Ромеу планирует существенно упрочить свое положение в обществе, выдав дочь за кого-нибудь вроде наследного принца. Однако они ошибались. Томасу де Ромеу не была свойственна подобная расчетливость. Хулиана была не только красивой, но и добродетельной, образованной, чувствительной. Она прекрасно играла на арфе и посвящала много времени благотворительности. Когда красавица появилась в столовой в легком платье из белого муслина, перехваченном под грудью бархатной зеленой лентой и открывавшем длинную шею и округлые алебастровые руки, в атласных туфельках и с жемчужной диадемой в темных волосах, Диего почувствовал, что у него подгибаются колени и туманится взор. Он наклонился, чтобы поцеловать девушке руку, и, потеряв над собой контроль, обрызгал ее слюной. Ужаснувшись, юноша пробормотал сбивчивые извинения, а прелестная нимфа ответила ему любезной улыбкой, незаметно вытирая тыльную сторону ладони.
Исабель, напротив, была настолько некрасива, что никто не принял бы ее за сестру Хулианы. Девочке сровнялось одиннадцать лет, но выглядела она значительно моложе. Это был нескладный тощий ребенок с кривыми зубами и острыми коленками. Слегка косивший глаз придавал ей рассеянный и обманчиво невинный вид, хотя характер у Исабель был совсем не сахар. Картину дополняли торчащие во все стороны волосы, которые не могла усмирить и дюжина лент, тесноватое желтое платье и грубые сиротские ботинки. Бернардо как-то заметил, что во время первой встречи Исабель показалось ему скелетом с мохнатой гривой, в которой хватило бы волос на целых две головы. Диего, околдованный красотой старшей сестры, почти не глядел на девочку, однако Исабель, нисколько не таясь, изучила его с головы до ног, отметив старомодный костюм, варварский говор, манеры столь архаичные, как и одежда, и, само собой, оттопыренные уши. Она решила, что юный пришелец из Вест-Индии совсем рехнулся, если рассчитывает произвести впечатление на ее сестру. Исабель подумала, что большой город скоро изменит юношу почти до неузнаваемости. Оставалось надеяться, что его обаяние, стройная осанка и янтарные глаза никуда не денутся.
На ужин подали наваристый суп, mar i muntanya[16], в котором рыба сочеталась с мясом, салаты, сыры, а на десерт каталонские сливки и красное вино из семейных виноградников. Диего ужаснулся, представив, что с таким меню дон Томас едва ли доживет до старости, а его дочки скоро растолстеют, совсем как их отец. Народ в Испании голодал, но на ежедневном рационе знати это никоим образом не сказывалось. После еды все перешли в одну из неуютных гостиных, и Хулиана до поздней ночи услаждала слух присутствующих игрой на арфе под аккомпанемент жалобного, мяукающего клавесина, на котором играла Исабель. Когда для Барселоны было еще слишком рано, а для Диего слишком поздно, появилась дуэнья по имени Нурия и увела с собой девочек. Это была женщина лет сорока, с прямой спиной и приятным лицом, которую портили сурово поджатые губы и чрезмерно строгий наряд. Обычно она носила накрахмаленное черное платье и чепец, завязанный под подбородком шелковым шнурком. О ее появлении заблаговременно возвещали шорох юбок, скрип ботинок и звяканье ключей. Окинув Диего неприветливым взглядом, дуэнья нехотя обозначила реверанс.
— Как быть с этим индейцем, Бернардо кажется? — спросил ее Томас де Ромеу.
— Если можно, сеньор, я хотел бы, чтобы он поселился со мной. Мы с ним как братья, — вмешался Диего.
— Конечно, мой мальчик. Позаботься об этом, Нурия, — велел удивленный де Ромеу.
Как только Хулиана ушла, Диего почувствовал смертельную усталость и потерял интерес к беседе, однако ему еще целый час пришлось выслушивать рассуждения хозяина дома о политике.
— Жозеф Бонапарт — искренний и просвещенный человек, он говорит по-испански и даже бывает на корриде, — сказал де Ромеу.
— Но он узурпировал испанский трон, — возразил Диего.
— Карлос Четвертый оказался не достоин своих предков. Королева порочна, наследник Фердинанд бездарен, ему не доверяют даже его собственные родители. Эта семейка не должна нами править. А французы несут прогресс. Если королю Иосифу Первому позволят править, вместо того чтобы воевать, он выведет страну из мрака. Французская армия непобедима, а наша полностью разбита, не хватает коней, оружия, обуви, солдаты сидят на хлебе и воде…
— Но испанский народ, несмотря ни на что, сопротивляется врагу, — прервал его Диего.
— Партизаны, все как на подбор, либо безумцы, либо бандиты. Их подстрекают фанатики и церковники. Чернь сама не знает, за что дерется, у нее нет убеждений, одна лишь слепая ярость.
— Я много слышал о жестокости французов.
— Эта жестокость обоюдна, мой юный друг. Партизаны убивают не только французов, но и своих соотечественников, которые помогают врагам. Каталонцы хуже всех, они творят невообразимые зверства. Маэстро Франсиско де Гойя смог изобразить этот кошмар на своих рисунках. В Америке о нем слышали?
— Нет, сеньор.
— Когда вы увидите эти рисунки, дон Диего, вы поймете, что в этой войне нет правых и виноватых, обе стороны хороши, — вздохнул де Ромеу и заговорил о другом.
В последующие месяцы Диего де ла Вега понял, насколько запутаны испанские дела и как мало знают о них у него дома. Его отец привык видеть лишь черное и белое, но о происходящем в Европе нельзя было судить столь примитивно. В первом письме домой Диего рассказал о своем путешествии и впечатлениях от Барселоны, описав каталонцев вспыльчивыми, гордыми и трудолюбивыми людьми, ревностно охраняющими собственную честь. Несмотря на славу скупцов, они оказались на редкость великодушными. Правда, платить налоги не любили, в особенности французам. Кроме того, юноша подробно рассказал о семействе де Ромеу, не упомянув о своей беззаветной влюбленности в Хулиану, которую ему приходилось скрывать, чтобы не оскорбить ненароком гостеприимных хозяев. Во втором письме юноша затронул тему политики, хотя предполагал, что, пока письмо дойдет до колоний, положение может в корне измениться.
Сеньор,
я здоров и много учусь, особенно философии и латыни в Гуманитарном колледже. Вы, должно быть, будете рады узнать, что маэстро Мануэль Эскаланте принял меня в свою академию и удостоил своей дружбой — честь, которой я, вне всякого сомнения, недостоин. Возьму на себя смелость сообщить Вам кое-что о положении, в котором мы все оказались. Ваш друг дон Томас де Ромеу стал офранцуженным. Другие либералы тоже выступают за реформы и прогресс, но тем не менее ненавидят французов. Они боятся, что Наполеон поработит Испанию, а дон Томас де Ромеу, напротив, полагает, что французское владычество пойдет всем во благо.
Выполняя Ваше распоряжение, я посетил донью Эулалию де Калъис. Эта дама заверила меня, что знать, Католическая церковь и народ с нетерпением ждут возвращения законного наследника, которого все называют Желанным. На самом деле народ равно ненавидит знать, французов и либералов, не желает никаких перемен и самоотверженно борется с врагом, вооруженный топорами, вилами, ножами, палками и всем, что под руку попадется.
Политика, о которой много говорили и в колледже, и в доме Томаса де Ромеу, не слишком занимала Диего. У юноши была куча дел, а все мысли его занимала Хулиана. Огромный дом семейства де Ромеу всегда оставался темным и холодным, более-менее обжитым был лишь второй этаж. Бернардо часто заставал своего друга висящим на карнизе вниз головой и наблюдавшим сквозь оконное стекло за Хулианой, которая занималась шитьем под присмотром Нурии или учила уроки. В то время девочек из хороших семей было принято отправлять на воспитание в монастырь, но Томас питал жаркую ненависть к церковникам. Он боялся, что за монастырскими стенами его дочки попадут в лапы злобных, суеверных монашек и развратных попов. Томас нанял девочкам учителя, тощего рябого субъекта. Во время уроков он то и дело бросал на Хулиану томные взгляды. К счастью, верная Нурия не спускала с него глаз. Исабель учитель полностью игнорировал, он даже не помнил, как ее зовут.
Для Хулианы Диего оставался забавным младшим братцем. Она звала юношу по имени и, по примеру Исабель, обращалась с ним ласково и сердечно. Много позже, под давлением свалившихся на семью невзгод, Нурия тоже смягчилась к Диего, но в те времена она продолжала звать его «дон Диего», подчеркивая дистанцию между ними. Хулиана даже не подозревала, что разбила сердце Диего, как не догадывалась и о страсти незадачливого учителя. Когда Исабель попыталась открыть сестре глаза на истинные чувства, которые питает к ней Диего, Хулиана удивленно пожала плечами и рассмеялась; к счастью, сам Диего узнал об этом лишь спустя несколько лет.
Вскоре Диего понял, что Томас де Ромеу вовсе не так богат и знатен, как ему показалось сначала. Дом и земли достались ему от покойной супруги, единственной наследницы большого состояния, нажитого на торговле шелком. После смерти тестя Томас стал вести его дела, но, не обладая способностями к коммерции, вскоре растерял большую часть капитала. Вопреки известной репутации каталонцев он с неизменным изяществом тратил деньги, но не умел их зарабытывать. Год от года доходы семейства падали, и оно могло потерять свое общественное положение в самое ближайшее время. Среди многочисленных претендентов на руку Хулианы был и Рафаэль Монкада, знатный и богатый человек. Брак с ним спас бы семью де Ромеу от приближавшейся бедности, но Томас не хотел принуждать дочь принять предложение Монкады. Диего знал, что доходы от гасиенды намного превышают средства, которыми располагал де Ромеу, и спрашивал себя, согласится ли Хулиана отправиться с ним в Новый Свет. Бернардо полагал, что брату следует поторопиться, пока его не опередил более расторопный поклонник. Диего привык к насмешкам индейца и не слишком расстроился, но все же решил поскорее закончить образование. Юноша отдавал учебе все силы, мечтая поскорее стать настоящим идальго. Он освоил мелодичный каталанский язык, добросовестно посещал колледж и брал ежедневные уроки в Академии фехтования для знати и дворянства маэстро Мануэля Эскаланте.
Мануэль Эскаланте совершенно не походил на образ, созданный воображением Диего. Изучив пособие маэстро от корки до корки, юноша представлял себе стройного, как Аполлон, красавца, воплощение благородства и мужества. На деле Эскаланте оказался неприятным коротышкой с постной физиономией, надменно поджатыми губами и щегольскими усиками. Фехтование заменяло ему религию. Среди учеников Эскаланте были сплошь отпрыски самых богатых и знатных семей Барселоны. Диего он принял отчасти по рекомендации Томаса де Ромеу, отчасти из-за того, что юноша с честью выдержал испытание.
— En garde[17], monsier! — приказал учитель.
Диего встал во вторую позицию: правая нога отставлена назад, левая ступня перпендикулярна правой, колени согнуты, корпус прямой, руки расслаблены.
— Перевод в защиту вперед! Выпад! Перевод в защиту назад! Ногти внутрь![18] Третья защита! Вытянуть руку! Coupe![19]
Скоро учитель перестал командовать испытуемым. Противники перешли к атакам, проникающим ударам, уколам и боковым выпадам. Теперь показательный поединок все больше напоминал смертельный танец. Разгоряченный Диего дрался всерьез, закипая гневом. Эскаланте весь взмок впервые за многие годы фехтовальных тренировок. Его тонкие губы тронула надменная улыбка. Маэстро не любил захваливать учеников, но ловкость, сила и точность движений молодого человека не оставили его равнодушным.
— Так, где вы обучались фехтованию, кабальеро? — спросил он, когда противники перешли на кинжалы.
— В Калифорнии, маэстро, меня учил отец.
— В Калифорнии?
— Это на севере Мексики…
— Мне случалось смотреть на карту, — сухо прервал Мануэль Эскаланте.
— Извините, маэстро. Я прочел вашу книгу и несколько лет занимался… — пробормотал Диего.
— Я заметил. По-моему, у вас есть способности. Впрочем, вам предстоит научиться сдерживать гнев и приобрести изящество. Вы деретесь как пират, но это поправимо. Вот вам мой первый урок: хладнокровие. В сражении нельзя давать волю чувствам. Твердость стали ничто без твердости духа. Постарайтесь усвоить это. Мы будем заниматься каждый день, с понедельника до субботы, начало в восемь утра; пропустите одно занятие, можете не приходить вовсе. Всего доброго, кабальеро!
На том они и распрощались. Диего, изо всех сил стараясь не завопить от восторга, вприпрыжку бросился к Бернардо, который ждал его во дворе, присматривая за лошадьми.
— Мы станем лучшими фехтовальщиками в мире, Бернардо. Ну конечно, ведь я научу тебя всему, что сам узнаю. Боюсь, маэстро не согласится принять тебя, он такой надменный. Как только узнает, что ты на четверть индеец, выгонит нас пинками. Но не печалься, я сам буду тебя учить. Маэстро говорит, мне нужно работать над стилем. Как это, хотел бы я знать?
Мануэль Эскаланте тотчас принялся шлифовать стиль Диего, а тот спешил поделиться новыми знаниями с Бернардо. Друзья каждый день тренировались в пустынном зале дома де Ромеу, почти всегда в присутствии Исабель. Нурия, которая растила сиротку с тех пор, как ее мать умерла от родов, ругала девочку за неуемное любопытство и привычку лезть в мужские дела, но снисходительно покрывала все ее проделки. Исабель уломала Диего и Бернардо научить ее владеть кинжалом и ездить верхом, как калифорнийские женщины. Она прочла учебник маэстро Эскаланте и часами упражнялась перед зеркалом, пока Хулиана и Нурия занимались вышиванием. Диего терпел прилипчивую девчонку в надежде, что она походатайствует за него перед Хулианой. До тех пор такой чести еще не удостоился ни один из претендентов на руку красавицы. Что касается Бернардо, то он симпатизировал Исабель и был искренне рад ее присутствию.
Положение Бернардо в семействе де Ромеу оставалось неопределенным. Кроме Томаса и его семьи в доме жили слуги, секретари, приживалы — всего около восьмидесяти человек. Бернардо поселили в одной из трех отведенных для Диего комнат, однако индеец обедал на кухне и старался не показываться без особой надобности в гостиной. Никаких обязанностей у Бернардо не было, и он использовал свободное время, чтобы познакомиться с городом. Оказалось, что у Барселоны десятки лиц. Великолепные особняки знати соседствовали с кишащими крысами, тесными жилищами простолюдинов, в которых быстрее болезней распространялась только злоба; древние кварталы вокруг Кафедрального собора, по узким улочкам которых едва мог пройти осел, сменяли шумные рынки, ремесленные мастерские, турецкие лавки и заполненные веселой толпой набережные. По воскресеньям, выходя из церкви после мессы, Бернардо бродил по улицам, любуясь на танцоров сарданы[20], которые казались ему воплощением сплоченности, упорства и ловкости каталонцев. Вслед за Диего он выучил каталанский язык, чтобы лучше понимать, что творится вокруг. Испанский и французский были языками политиков и высшего света, латынь считалась языком клира, а простой народ говорил по-каталански. Молчаливый и сдержанный Бернардо быстро снискал уважение челяди. Слуги, считавшие индейца глухим, без всякого стеснения обсуждали при нем свои дела. Томас де Ромеу никогда не интересовался им, он привык не обращать внимания на прислугу. Нурию, никогда прежде не видевшую индейцев, новый жилец чрезвычайно заинтересовал. Сначала она пыталась общаться с ним при помощи жестов и уморительных гримас, но вскоре догадалась, что юноша вовсе не глухой. А узнав, что он крещеный, Нурия прониклась к нему симпатией. Раньше у нее не было такого благодарного слушателя. Уверенная, что Бернардо сумеет сохранить секрет, дуэнья взяла за обыкновение рассказывать ему свои сны — один удивительнее другого — и даже стала приглашать в гостиную на чашку шоколада, за которой Хулиана обычно читала вслух. Девушка охотно распространила на индейца дружелюбие, которое привыкла расточать решительно на всех. Она относилась к Бернардо не как к слуге, а как к молочному брату Диего, но не спешила сблизиться с гостями или разузнать о них побольше. Для Исабель Бернардо вскоре сделался лучшим другом и наперсником. Она выучила язык жестов и научилась понимать чувства, которые индеец пытался выразить с помощью своей флейты, но так и не смогла постичь тайную телепатическую связь, существовавшую между братьями. Впрочем, они с Бернардо очень скоро научились понимать друг друга без слов. С годами их привязанность крепла, и Исабель делила с Диего второе место в душе индейца. Первое неизменно занимала Ночная Молния.
Ранней весной, когда город наполняли запахи цветов и моря, компании студентов прогуливались по улицам, распевая песни, влюбленные проникновенно исполняли серенады, а французские солдаты присматривали за ними, поскольку даже столь невинные развлечения могли скрывать ростки крамолы. Диего выучил несколько песен и худо-бедно научился играть на мандолине, но петь серенады девушке, с которой живешь под одной крышей, было бы по меньшей мере нелепо. Диего попробовал аккомпанировать Хулиане, когда она играла на арфе, но жалкое треньканье его мандолины, почти столь же беспомощное, как мяуканье клавесина Исабель, слишком сильно контрастировало с виртуозной игрой девушки. Молодому человеку пришлось ограничиться фокусами, которым он научился у Галилео Темпесты и которые усовершенствовал путем долгих упражнений. Однажды, когда Диего проглотил марокканский кинжал, Хулиана едва не упала в обморок, а Исабель тут же принялась исследовать нож в поисках потайного механизма, убиравшего лезвие в рукоять. Нурия заявила, что самолично заколет наглеца этим самым турецким кинжалом, если он только попробует еще раз заняться колдовством в присутствии невинных девиц. Прознав, что Диего метис, дуэнья объявила ему настоящую войну. Слыханное ли дело, чтобы ее хозяин дал приют мальчишке с нечистой кровью, а тот вместо благодарности еще и посмел положить глаз на Хулиану. Впрочем, скоро Диего сумел добиться расположения суровой дамы, в основном с помощью скромных подношений: пирожных, образков святых и даже розы, которую он таинственным образом извлек прямо из воздуха. Нурия продолжала ворчать и награждать юношу колкостями, но больше для порядка, и все чаще смеялась, когда он принимался за свои фокусы.
Диего был взбешен, услышав как-то ночью серенаду, которую Рафаэль Монкада исполнял под окнами Хулианы. Юношу особенно рассердило то обстоятельство, что его соперник не только владеет изумительным баритоном, но и с поразительной чистотой поет по-итальянски. Он попытался высмеять певца перед Хулианой, но девушку, судя по всему, тронула ночная серенада. Она не доверяла Монкаде, и все же он был ей интересен. Этот человек, который смотрел на Хулиану так дерзко, что порой она чувствовала себя оскорбленной, в то же время привлекал ее своей уверенностью. У Монкады был холодный взгляд жестокого и расчетливого человека, но он с немыслимой щедростью раздавал милостыню попрошайкам на ступенях собора. Двадцатитрехлетний кабальеро вот уже несколько месяцев ухаживал за девушкой, но она не отвечала на его чувства. Монкада был богат, знатен, учтив и нравился решительно всем, кроме Исабель. Девочка не считала нужным скрывать свое презрение к нему. Монкада был почти идеальной парой, и все же Хулиана в глубине души побаивалась его. А кабальеро между тем продолжал свои ухаживания, проявляя чудеса такта и благоразумия. Молодые люди встречались в церкви, в театре, на музыкальных вечерах и прогулках. Монкада часто присылал своей избраннице подарки, скромные и в высшей степени благопристойные знаки внимания. Однако дон Томас не принимал Монкаду в своем доме, да и тетка Рафаэля, Эулалия де Кальис, не спешила включить семейство де Ромеу в список своих гостей. Она прямо заявила, что не одобряет выбор племянника. «Ее отец — офранцуженный, эта семья — голь перекатная, без роду без племени, им нечего тебе предложить», — отрезала Эулалия. Тем не менее Монкада, видя, как Хулиана расцветает с годами, все больше убеждался в том, что она единственная женщина, которая ему нужна. Он не сомневался, что со временем его непреклонная тетка дрогнет, покоренная несомненными достоинствами девушки. Монкада не собирался отказываться ни от Хулианы, ни от наследства, полагая, что в этом вопросе можно добиться разумного компромисса.
Рафаэль был уже не в том возрасте, когда поют серенады, и все же сумел привлечь внимание красавицы с редким изяществом и изобрательностью. Он предстал перед Хулианой в костюме флорентийского принца, разодетый в шелка и бархат, в подбитом мехом нутрии плаще, в шляпе с пышными перьями и с лютней в руках. Слуги освещали улицу прелестными хрустальными фонарями, а наряженные пажами музыканты наигрывали пленительную мелодию. Картину дополнял чарующий голос Монкады. Диего, прятавшийся за занавеской, готов был провалиться сквозь землю от стыда. Он понимал, что Хулиана невольно сравнивает эту прекрасную музыку с нелепыми звуками, которые он пытался извлечь из своей мандолины. А ведь он еще надеялся поразить своей игрой прекрасную даму! Диего кусал губы и бормотал проклятия, когда появился Бернардо и велел брату следовать за ним. Он повел Диего в комнаты для прислуги, в которых он до сих пор не бывал; оттуда братья сквозь черный ход проникли на улицу. Прижавшись к стене, они незаметно подкрались к певцу, выводившему итальянскую балладу. Бернардо указал на арку за спиной у Монкады, и Диего почувствовал, что его гнев сменяется жестоким торжеством: оказалось, что пел не его соперник, а совсем другой человек, скрывавшийся в тени.
Вскоре серенада кончилась. Пока музыканты рассаживались по экипажам, один из слуг протянул певцу несколько монет. Удостоверившись, что тенор остался один, молодые люди набросились на него. Издав звук, больше всего напоминавший шипение змеи, незнакомец попытался выхватить из-за пояса кривой кинжал, но Диего приставил к его горлу острие шпаги. Его противник легко уклонился, но Бернардо подставил ему подножку и поверг певца на землю. Вновь ощутив у своего горла холодный металл, незнакомец пробормотал какое-то ругательство. При свете фонарей и луны братья смогли как следует рассмотреть свою жертву. Перед ними был цыган, крепкий и жилистый.
— Какая честь для меня, что Алехандро де ла Вега доверил мне своего сына, — объявил он. — С этой минуты, дон Диего, ты член нашей семьи. Мои дочери и я постараемся, чтобы ты был доволен и ни в чем не нуждался.
Это был тучный сангвиник пятидесяти лет от роду, с громовым голосом, густыми бакенбардами и косматыми бровями. Высокомерный вид хозяина дома смягчала радушная улыбка. Дон Томас курил сигару, на столе перед ним стоял бокал хереса. Любезно расспросив Диего о путешествии, семье и делах в Калифорнии, он позвонил к колокольчик, чтобы позвать мажордома, и приказал ему проводить гостя в его комнату.
— Мы ужинаем в десять. Переодеваться не требуется, будут только свои, — сказал де Ромеу.
В этот вечер в громадной столовой, обставленной ветхой мебелью, служившей нескольким поколениям семейства, Диего познакомился с дочерьми Томаса де Ромеу. Едва бросив взгляд на старшую, Хулиану, юноша подумал, что перед ним самая красивая девушка в Европе. Возможно, это было некоторым преувеличением, но Хулиана и слыла первой красавицей Барселоны, совсем как мадам Рекамье в Париже, в его лучшие дни. Ее плавная походка, точеные черты, контраст между темно-каштановыми волосами и молочной кожей и малахитовые глаза производили на мужчин чарующее впечатление. Девушка давно потеряла счет потенциальным женихам и решительно отвергала бесчисленные предложения руки и сердца. Злые языки поговаривали, что Томас де Ромеу планирует существенно упрочить свое положение в обществе, выдав дочь за кого-нибудь вроде наследного принца. Однако они ошибались. Томасу де Ромеу не была свойственна подобная расчетливость. Хулиана была не только красивой, но и добродетельной, образованной, чувствительной. Она прекрасно играла на арфе и посвящала много времени благотворительности. Когда красавица появилась в столовой в легком платье из белого муслина, перехваченном под грудью бархатной зеленой лентой и открывавшем длинную шею и округлые алебастровые руки, в атласных туфельках и с жемчужной диадемой в темных волосах, Диего почувствовал, что у него подгибаются колени и туманится взор. Он наклонился, чтобы поцеловать девушке руку, и, потеряв над собой контроль, обрызгал ее слюной. Ужаснувшись, юноша пробормотал сбивчивые извинения, а прелестная нимфа ответила ему любезной улыбкой, незаметно вытирая тыльную сторону ладони.
Исабель, напротив, была настолько некрасива, что никто не принял бы ее за сестру Хулианы. Девочке сровнялось одиннадцать лет, но выглядела она значительно моложе. Это был нескладный тощий ребенок с кривыми зубами и острыми коленками. Слегка косивший глаз придавал ей рассеянный и обманчиво невинный вид, хотя характер у Исабель был совсем не сахар. Картину дополняли торчащие во все стороны волосы, которые не могла усмирить и дюжина лент, тесноватое желтое платье и грубые сиротские ботинки. Бернардо как-то заметил, что во время первой встречи Исабель показалось ему скелетом с мохнатой гривой, в которой хватило бы волос на целых две головы. Диего, околдованный красотой старшей сестры, почти не глядел на девочку, однако Исабель, нисколько не таясь, изучила его с головы до ног, отметив старомодный костюм, варварский говор, манеры столь архаичные, как и одежда, и, само собой, оттопыренные уши. Она решила, что юный пришелец из Вест-Индии совсем рехнулся, если рассчитывает произвести впечатление на ее сестру. Исабель подумала, что большой город скоро изменит юношу почти до неузнаваемости. Оставалось надеяться, что его обаяние, стройная осанка и янтарные глаза никуда не денутся.
На ужин подали наваристый суп, mar i muntanya[16], в котором рыба сочеталась с мясом, салаты, сыры, а на десерт каталонские сливки и красное вино из семейных виноградников. Диего ужаснулся, представив, что с таким меню дон Томас едва ли доживет до старости, а его дочки скоро растолстеют, совсем как их отец. Народ в Испании голодал, но на ежедневном рационе знати это никоим образом не сказывалось. После еды все перешли в одну из неуютных гостиных, и Хулиана до поздней ночи услаждала слух присутствующих игрой на арфе под аккомпанемент жалобного, мяукающего клавесина, на котором играла Исабель. Когда для Барселоны было еще слишком рано, а для Диего слишком поздно, появилась дуэнья по имени Нурия и увела с собой девочек. Это была женщина лет сорока, с прямой спиной и приятным лицом, которую портили сурово поджатые губы и чрезмерно строгий наряд. Обычно она носила накрахмаленное черное платье и чепец, завязанный под подбородком шелковым шнурком. О ее появлении заблаговременно возвещали шорох юбок, скрип ботинок и звяканье ключей. Окинув Диего неприветливым взглядом, дуэнья нехотя обозначила реверанс.
— Как быть с этим индейцем, Бернардо кажется? — спросил ее Томас де Ромеу.
— Если можно, сеньор, я хотел бы, чтобы он поселился со мной. Мы с ним как братья, — вмешался Диего.
— Конечно, мой мальчик. Позаботься об этом, Нурия, — велел удивленный де Ромеу.
Как только Хулиана ушла, Диего почувствовал смертельную усталость и потерял интерес к беседе, однако ему еще целый час пришлось выслушивать рассуждения хозяина дома о политике.
— Жозеф Бонапарт — искренний и просвещенный человек, он говорит по-испански и даже бывает на корриде, — сказал де Ромеу.
— Но он узурпировал испанский трон, — возразил Диего.
— Карлос Четвертый оказался не достоин своих предков. Королева порочна, наследник Фердинанд бездарен, ему не доверяют даже его собственные родители. Эта семейка не должна нами править. А французы несут прогресс. Если королю Иосифу Первому позволят править, вместо того чтобы воевать, он выведет страну из мрака. Французская армия непобедима, а наша полностью разбита, не хватает коней, оружия, обуви, солдаты сидят на хлебе и воде…
— Но испанский народ, несмотря ни на что, сопротивляется врагу, — прервал его Диего.
— Партизаны, все как на подбор, либо безумцы, либо бандиты. Их подстрекают фанатики и церковники. Чернь сама не знает, за что дерется, у нее нет убеждений, одна лишь слепая ярость.
— Я много слышал о жестокости французов.
— Эта жестокость обоюдна, мой юный друг. Партизаны убивают не только французов, но и своих соотечественников, которые помогают врагам. Каталонцы хуже всех, они творят невообразимые зверства. Маэстро Франсиско де Гойя смог изобразить этот кошмар на своих рисунках. В Америке о нем слышали?
— Нет, сеньор.
— Когда вы увидите эти рисунки, дон Диего, вы поймете, что в этой войне нет правых и виноватых, обе стороны хороши, — вздохнул де Ромеу и заговорил о другом.
В последующие месяцы Диего де ла Вега понял, насколько запутаны испанские дела и как мало знают о них у него дома. Его отец привык видеть лишь черное и белое, но о происходящем в Европе нельзя было судить столь примитивно. В первом письме домой Диего рассказал о своем путешествии и впечатлениях от Барселоны, описав каталонцев вспыльчивыми, гордыми и трудолюбивыми людьми, ревностно охраняющими собственную честь. Несмотря на славу скупцов, они оказались на редкость великодушными. Правда, платить налоги не любили, в особенности французам. Кроме того, юноша подробно рассказал о семействе де Ромеу, не упомянув о своей беззаветной влюбленности в Хулиану, которую ему приходилось скрывать, чтобы не оскорбить ненароком гостеприимных хозяев. Во втором письме юноша затронул тему политики, хотя предполагал, что, пока письмо дойдет до колоний, положение может в корне измениться.
Сеньор,
я здоров и много учусь, особенно философии и латыни в Гуманитарном колледже. Вы, должно быть, будете рады узнать, что маэстро Мануэль Эскаланте принял меня в свою академию и удостоил своей дружбой — честь, которой я, вне всякого сомнения, недостоин. Возьму на себя смелость сообщить Вам кое-что о положении, в котором мы все оказались. Ваш друг дон Томас де Ромеу стал офранцуженным. Другие либералы тоже выступают за реформы и прогресс, но тем не менее ненавидят французов. Они боятся, что Наполеон поработит Испанию, а дон Томас де Ромеу, напротив, полагает, что французское владычество пойдет всем во благо.
Выполняя Ваше распоряжение, я посетил донью Эулалию де Калъис. Эта дама заверила меня, что знать, Католическая церковь и народ с нетерпением ждут возвращения законного наследника, которого все называют Желанным. На самом деле народ равно ненавидит знать, французов и либералов, не желает никаких перемен и самоотверженно борется с врагом, вооруженный топорами, вилами, ножами, палками и всем, что под руку попадется.
Политика, о которой много говорили и в колледже, и в доме Томаса де Ромеу, не слишком занимала Диего. У юноши была куча дел, а все мысли его занимала Хулиана. Огромный дом семейства де Ромеу всегда оставался темным и холодным, более-менее обжитым был лишь второй этаж. Бернардо часто заставал своего друга висящим на карнизе вниз головой и наблюдавшим сквозь оконное стекло за Хулианой, которая занималась шитьем под присмотром Нурии или учила уроки. В то время девочек из хороших семей было принято отправлять на воспитание в монастырь, но Томас питал жаркую ненависть к церковникам. Он боялся, что за монастырскими стенами его дочки попадут в лапы злобных, суеверных монашек и развратных попов. Томас нанял девочкам учителя, тощего рябого субъекта. Во время уроков он то и дело бросал на Хулиану томные взгляды. К счастью, верная Нурия не спускала с него глаз. Исабель учитель полностью игнорировал, он даже не помнил, как ее зовут.
Для Хулианы Диего оставался забавным младшим братцем. Она звала юношу по имени и, по примеру Исабель, обращалась с ним ласково и сердечно. Много позже, под давлением свалившихся на семью невзгод, Нурия тоже смягчилась к Диего, но в те времена она продолжала звать его «дон Диего», подчеркивая дистанцию между ними. Хулиана даже не подозревала, что разбила сердце Диего, как не догадывалась и о страсти незадачливого учителя. Когда Исабель попыталась открыть сестре глаза на истинные чувства, которые питает к ней Диего, Хулиана удивленно пожала плечами и рассмеялась; к счастью, сам Диего узнал об этом лишь спустя несколько лет.
Вскоре Диего понял, что Томас де Ромеу вовсе не так богат и знатен, как ему показалось сначала. Дом и земли достались ему от покойной супруги, единственной наследницы большого состояния, нажитого на торговле шелком. После смерти тестя Томас стал вести его дела, но, не обладая способностями к коммерции, вскоре растерял большую часть капитала. Вопреки известной репутации каталонцев он с неизменным изяществом тратил деньги, но не умел их зарабытывать. Год от года доходы семейства падали, и оно могло потерять свое общественное положение в самое ближайшее время. Среди многочисленных претендентов на руку Хулианы был и Рафаэль Монкада, знатный и богатый человек. Брак с ним спас бы семью де Ромеу от приближавшейся бедности, но Томас не хотел принуждать дочь принять предложение Монкады. Диего знал, что доходы от гасиенды намного превышают средства, которыми располагал де Ромеу, и спрашивал себя, согласится ли Хулиана отправиться с ним в Новый Свет. Бернардо полагал, что брату следует поторопиться, пока его не опередил более расторопный поклонник. Диего привык к насмешкам индейца и не слишком расстроился, но все же решил поскорее закончить образование. Юноша отдавал учебе все силы, мечтая поскорее стать настоящим идальго. Он освоил мелодичный каталанский язык, добросовестно посещал колледж и брал ежедневные уроки в Академии фехтования для знати и дворянства маэстро Мануэля Эскаланте.
Мануэль Эскаланте совершенно не походил на образ, созданный воображением Диего. Изучив пособие маэстро от корки до корки, юноша представлял себе стройного, как Аполлон, красавца, воплощение благородства и мужества. На деле Эскаланте оказался неприятным коротышкой с постной физиономией, надменно поджатыми губами и щегольскими усиками. Фехтование заменяло ему религию. Среди учеников Эскаланте были сплошь отпрыски самых богатых и знатных семей Барселоны. Диего он принял отчасти по рекомендации Томаса де Ромеу, отчасти из-за того, что юноша с честью выдержал испытание.
— En garde[17], monsier! — приказал учитель.
Диего встал во вторую позицию: правая нога отставлена назад, левая ступня перпендикулярна правой, колени согнуты, корпус прямой, руки расслаблены.
— Перевод в защиту вперед! Выпад! Перевод в защиту назад! Ногти внутрь![18] Третья защита! Вытянуть руку! Coupe![19]
Скоро учитель перестал командовать испытуемым. Противники перешли к атакам, проникающим ударам, уколам и боковым выпадам. Теперь показательный поединок все больше напоминал смертельный танец. Разгоряченный Диего дрался всерьез, закипая гневом. Эскаланте весь взмок впервые за многие годы фехтовальных тренировок. Его тонкие губы тронула надменная улыбка. Маэстро не любил захваливать учеников, но ловкость, сила и точность движений молодого человека не оставили его равнодушным.
— Так, где вы обучались фехтованию, кабальеро? — спросил он, когда противники перешли на кинжалы.
— В Калифорнии, маэстро, меня учил отец.
— В Калифорнии?
— Это на севере Мексики…
— Мне случалось смотреть на карту, — сухо прервал Мануэль Эскаланте.
— Извините, маэстро. Я прочел вашу книгу и несколько лет занимался… — пробормотал Диего.
— Я заметил. По-моему, у вас есть способности. Впрочем, вам предстоит научиться сдерживать гнев и приобрести изящество. Вы деретесь как пират, но это поправимо. Вот вам мой первый урок: хладнокровие. В сражении нельзя давать волю чувствам. Твердость стали ничто без твердости духа. Постарайтесь усвоить это. Мы будем заниматься каждый день, с понедельника до субботы, начало в восемь утра; пропустите одно занятие, можете не приходить вовсе. Всего доброго, кабальеро!
На том они и распрощались. Диего, изо всех сил стараясь не завопить от восторга, вприпрыжку бросился к Бернардо, который ждал его во дворе, присматривая за лошадьми.
— Мы станем лучшими фехтовальщиками в мире, Бернардо. Ну конечно, ведь я научу тебя всему, что сам узнаю. Боюсь, маэстро не согласится принять тебя, он такой надменный. Как только узнает, что ты на четверть индеец, выгонит нас пинками. Но не печалься, я сам буду тебя учить. Маэстро говорит, мне нужно работать над стилем. Как это, хотел бы я знать?
Мануэль Эскаланте тотчас принялся шлифовать стиль Диего, а тот спешил поделиться новыми знаниями с Бернардо. Друзья каждый день тренировались в пустынном зале дома де Ромеу, почти всегда в присутствии Исабель. Нурия, которая растила сиротку с тех пор, как ее мать умерла от родов, ругала девочку за неуемное любопытство и привычку лезть в мужские дела, но снисходительно покрывала все ее проделки. Исабель уломала Диего и Бернардо научить ее владеть кинжалом и ездить верхом, как калифорнийские женщины. Она прочла учебник маэстро Эскаланте и часами упражнялась перед зеркалом, пока Хулиана и Нурия занимались вышиванием. Диего терпел прилипчивую девчонку в надежде, что она походатайствует за него перед Хулианой. До тех пор такой чести еще не удостоился ни один из претендентов на руку красавицы. Что касается Бернардо, то он симпатизировал Исабель и был искренне рад ее присутствию.
Положение Бернардо в семействе де Ромеу оставалось неопределенным. Кроме Томаса и его семьи в доме жили слуги, секретари, приживалы — всего около восьмидесяти человек. Бернардо поселили в одной из трех отведенных для Диего комнат, однако индеец обедал на кухне и старался не показываться без особой надобности в гостиной. Никаких обязанностей у Бернардо не было, и он использовал свободное время, чтобы познакомиться с городом. Оказалось, что у Барселоны десятки лиц. Великолепные особняки знати соседствовали с кишащими крысами, тесными жилищами простолюдинов, в которых быстрее болезней распространялась только злоба; древние кварталы вокруг Кафедрального собора, по узким улочкам которых едва мог пройти осел, сменяли шумные рынки, ремесленные мастерские, турецкие лавки и заполненные веселой толпой набережные. По воскресеньям, выходя из церкви после мессы, Бернардо бродил по улицам, любуясь на танцоров сарданы[20], которые казались ему воплощением сплоченности, упорства и ловкости каталонцев. Вслед за Диего он выучил каталанский язык, чтобы лучше понимать, что творится вокруг. Испанский и французский были языками политиков и высшего света, латынь считалась языком клира, а простой народ говорил по-каталански. Молчаливый и сдержанный Бернардо быстро снискал уважение челяди. Слуги, считавшие индейца глухим, без всякого стеснения обсуждали при нем свои дела. Томас де Ромеу никогда не интересовался им, он привык не обращать внимания на прислугу. Нурию, никогда прежде не видевшую индейцев, новый жилец чрезвычайно заинтересовал. Сначала она пыталась общаться с ним при помощи жестов и уморительных гримас, но вскоре догадалась, что юноша вовсе не глухой. А узнав, что он крещеный, Нурия прониклась к нему симпатией. Раньше у нее не было такого благодарного слушателя. Уверенная, что Бернардо сумеет сохранить секрет, дуэнья взяла за обыкновение рассказывать ему свои сны — один удивительнее другого — и даже стала приглашать в гостиную на чашку шоколада, за которой Хулиана обычно читала вслух. Девушка охотно распространила на индейца дружелюбие, которое привыкла расточать решительно на всех. Она относилась к Бернардо не как к слуге, а как к молочному брату Диего, но не спешила сблизиться с гостями или разузнать о них побольше. Для Исабель Бернардо вскоре сделался лучшим другом и наперсником. Она выучила язык жестов и научилась понимать чувства, которые индеец пытался выразить с помощью своей флейты, но так и не смогла постичь тайную телепатическую связь, существовавшую между братьями. Впрочем, они с Бернардо очень скоро научились понимать друг друга без слов. С годами их привязанность крепла, и Исабель делила с Диего второе место в душе индейца. Первое неизменно занимала Ночная Молния.
Ранней весной, когда город наполняли запахи цветов и моря, компании студентов прогуливались по улицам, распевая песни, влюбленные проникновенно исполняли серенады, а французские солдаты присматривали за ними, поскольку даже столь невинные развлечения могли скрывать ростки крамолы. Диего выучил несколько песен и худо-бедно научился играть на мандолине, но петь серенады девушке, с которой живешь под одной крышей, было бы по меньшей мере нелепо. Диего попробовал аккомпанировать Хулиане, когда она играла на арфе, но жалкое треньканье его мандолины, почти столь же беспомощное, как мяуканье клавесина Исабель, слишком сильно контрастировало с виртуозной игрой девушки. Молодому человеку пришлось ограничиться фокусами, которым он научился у Галилео Темпесты и которые усовершенствовал путем долгих упражнений. Однажды, когда Диего проглотил марокканский кинжал, Хулиана едва не упала в обморок, а Исабель тут же принялась исследовать нож в поисках потайного механизма, убиравшего лезвие в рукоять. Нурия заявила, что самолично заколет наглеца этим самым турецким кинжалом, если он только попробует еще раз заняться колдовством в присутствии невинных девиц. Прознав, что Диего метис, дуэнья объявила ему настоящую войну. Слыханное ли дело, чтобы ее хозяин дал приют мальчишке с нечистой кровью, а тот вместо благодарности еще и посмел положить глаз на Хулиану. Впрочем, скоро Диего сумел добиться расположения суровой дамы, в основном с помощью скромных подношений: пирожных, образков святых и даже розы, которую он таинственным образом извлек прямо из воздуха. Нурия продолжала ворчать и награждать юношу колкостями, но больше для порядка, и все чаще смеялась, когда он принимался за свои фокусы.
Диего был взбешен, услышав как-то ночью серенаду, которую Рафаэль Монкада исполнял под окнами Хулианы. Юношу особенно рассердило то обстоятельство, что его соперник не только владеет изумительным баритоном, но и с поразительной чистотой поет по-итальянски. Он попытался высмеять певца перед Хулианой, но девушку, судя по всему, тронула ночная серенада. Она не доверяла Монкаде, и все же он был ей интересен. Этот человек, который смотрел на Хулиану так дерзко, что порой она чувствовала себя оскорбленной, в то же время привлекал ее своей уверенностью. У Монкады был холодный взгляд жестокого и расчетливого человека, но он с немыслимой щедростью раздавал милостыню попрошайкам на ступенях собора. Двадцатитрехлетний кабальеро вот уже несколько месяцев ухаживал за девушкой, но она не отвечала на его чувства. Монкада был богат, знатен, учтив и нравился решительно всем, кроме Исабель. Девочка не считала нужным скрывать свое презрение к нему. Монкада был почти идеальной парой, и все же Хулиана в глубине души побаивалась его. А кабальеро между тем продолжал свои ухаживания, проявляя чудеса такта и благоразумия. Молодые люди встречались в церкви, в театре, на музыкальных вечерах и прогулках. Монкада часто присылал своей избраннице подарки, скромные и в высшей степени благопристойные знаки внимания. Однако дон Томас не принимал Монкаду в своем доме, да и тетка Рафаэля, Эулалия де Кальис, не спешила включить семейство де Ромеу в список своих гостей. Она прямо заявила, что не одобряет выбор племянника. «Ее отец — офранцуженный, эта семья — голь перекатная, без роду без племени, им нечего тебе предложить», — отрезала Эулалия. Тем не менее Монкада, видя, как Хулиана расцветает с годами, все больше убеждался в том, что она единственная женщина, которая ему нужна. Он не сомневался, что со временем его непреклонная тетка дрогнет, покоренная несомненными достоинствами девушки. Монкада не собирался отказываться ни от Хулианы, ни от наследства, полагая, что в этом вопросе можно добиться разумного компромисса.
Рафаэль был уже не в том возрасте, когда поют серенады, и все же сумел привлечь внимание красавицы с редким изяществом и изобрательностью. Он предстал перед Хулианой в костюме флорентийского принца, разодетый в шелка и бархат, в подбитом мехом нутрии плаще, в шляпе с пышными перьями и с лютней в руках. Слуги освещали улицу прелестными хрустальными фонарями, а наряженные пажами музыканты наигрывали пленительную мелодию. Картину дополнял чарующий голос Монкады. Диего, прятавшийся за занавеской, готов был провалиться сквозь землю от стыда. Он понимал, что Хулиана невольно сравнивает эту прекрасную музыку с нелепыми звуками, которые он пытался извлечь из своей мандолины. А ведь он еще надеялся поразить своей игрой прекрасную даму! Диего кусал губы и бормотал проклятия, когда появился Бернардо и велел брату следовать за ним. Он повел Диего в комнаты для прислуги, в которых он до сих пор не бывал; оттуда братья сквозь черный ход проникли на улицу. Прижавшись к стене, они незаметно подкрались к певцу, выводившему итальянскую балладу. Бернардо указал на арку за спиной у Монкады, и Диего почувствовал, что его гнев сменяется жестоким торжеством: оказалось, что пел не его соперник, а совсем другой человек, скрывавшийся в тени.
Вскоре серенада кончилась. Пока музыканты рассаживались по экипажам, один из слуг протянул певцу несколько монет. Удостоверившись, что тенор остался один, молодые люди набросились на него. Издав звук, больше всего напоминавший шипение змеи, незнакомец попытался выхватить из-за пояса кривой кинжал, но Диего приставил к его горлу острие шпаги. Его противник легко уклонился, но Бернардо подставил ему подножку и поверг певца на землю. Вновь ощутив у своего горла холодный металл, незнакомец пробормотал какое-то ругательство. При свете фонарей и луны братья смогли как следует рассмотреть свою жертву. Перед ними был цыган, крепкий и жилистый.