Страница:
Как хорошо сейчас в Альпах, подумалось сержанту. Чистый горный снег сверкает в лучах солнца – не убийственно-жаркого солнца, от которого нет, кажется, никакого спасения, а теплого горного солнца Альп. Чистый воздух без всякой пыли, такой холодный, что при выдохе изо рта вырывается облачко пара. Вокруг – вечнозеленый и вечно живой лес, загадочно тихий и наполненный запахами хвои. И небо. Глубокое и синее, такое огромное, что невозможно ухватить взглядом даже его десятую часть. Настоящее небо, а не выцветшая тряпка, которая висит над этой забытой Аллахом и всеми его пророками страной.
Сержант в очередной раз плеснул себе в лицо теплой воды из фляги, чтобы не заработать солнечный удар. Вода испарилась почти мгновенно, не принеся при этом никакого охлаждения.
Да, Альпийские горы навсегда влюбят в себя кого угодно. Царство природы, воплощенной в красоте, свободе и величии снежных вершин. Где-то вдалеке высились пики Киндугуша, украшенные белыми шапками, но это были совсем не те горы, к которым привык сержант. Они внушали нечто вроде смущения, эти уродливые морщинистые гиганты, мёрзнущие среди выжженной пустыни. Лэсли любил именно зимние горы, по склонам которых много раз совершал лыжные прогулки, когда вокруг насколько хватает глаз, всё покрыто нежным, сверкающим сотнями тысяч бриллиантов одеялом.
– Сержант! – окликнул его Паркинс, оторвав от сладостных воспоминаний. Лэсли обернулся и сначала не понял, зачем позвал его рядовой, но тут заметил неясную фигуру вдали. Фигура колыхалась в потоках воздуха, то удалялась, то приближалась, то вовсе пропадала из виду. Фигура явно принадлежала человеку.
Пехотинцы перестали мечтать и поудобнее перехватили оружие. В этих землях даже одиноко шагающий по пустыне человек может быть опасен. Далеко не каждый местный житель рукоплескал и улыбался натовским миротворцам, тем более – американским солдатам.
Здоровяк сел за управление пулеметом, установленным на турели бронетранспортера, а остальные четверо, сидевшие на броне, спрыгнули на землю, когда машина остановилась в десятке метров от шедшего навстречу человека. Тяжелые армейские ботинки гулко шлепнули подошвами по пыльной дороге, лязгнула амуниция.
– Эй, араб! – гаркнул Лэсли и пошел к человеку. Сзади его прикрывали пехотинцы, направившие стволы винтовок на путника.
Путник действительно являлся арабом, самым что ни есть обычным для здешних мест арабом с длинной черной бородой и крючковатым посохом в левой руке. Одет он был в белую рубаху до пояса и широкие штаны. Поверх рубахи накинута зеленая безрукавка с четырьмя карманами на полах с застежкой впереди и хлопчатобумажный халат. Голова прикрыта чалмой белого цвета. Непосвященным людям всегда становится дурно, когда они видят нацепившего столько одежды на себя человека, спокойно шагающего в жару по пустыне. "Они что, мёрзнут там?!". На самом деле одежда бедуинов и арабов создана как раз для того, чтобы жить и путешествовать в мире постоянных высоких температур. Легкие широкие штаны и рубахи не допускают попадания солнечных лучей на кожу и обеспечивают прекрасную вентиляцию всему телу, чалма из семиметровой ткани надежно закрывает голову, не давая ей перегреться, белый или светлый цвет одежды отражает тепло; одеяния людей пустынь призваны защищать не от холода, а от тепла, сохранять постоянную температуру тела.
Путник что-то затараторил и, беспрестанно кланяясь, засеменил к сержанту.
– Стоять! Руки за голову! – приказал Лэсли и резким движением вскинул винтовку к плечу, когда заметил, что правая рука араба постоянно находится где-то в широких складках рубашки. Араб бросил свой посох и поднял руки к небу, на его лице появилось страдальческое выражение. Подбежавший Паркинс обыскал путника, но ничего не нашел.
– Чист, – заключил он обыск.
Движением винтовки Лэсли приказал арабу идти дальше по своим делам. Пехотинцы не спеша взобрались на БТР, мотор которого взревел и повез тяжелый броневик дальше. Метров через триста, когда нечаянно встретившийся путник уже исчез за скальными поворотами, машина остановилась. Сержант дал бойцам распоряжения проверить близлежащие склоны на предмет засады.
– Не нравится мне этот бедуин, – пояснил свое решение Лэсли. – Хоть не было при нём ни оружия, ни рации – это не значит, что он мирный чабан, отправившийся погостить в соседний аул. Если впереди засада, то враг наверняка уже знает о нашем приближении. На родной земле и камни, знаете ли, помогают.
На разведку местности отправились капрал Риддл и рядовой Нимиц. Они прошли сотню шагов по дороге, а затем поднялись по каменистому склону на небольшой утес, с которого открывался более или менее широкий обзор на путь, который бронетранспортер должен будет преодолеть. Из высохшего русла безымянной реки дорога в этом месте снова врезалась в скалы и шла длинным и почти прямым коридором шириной десять-двадцать метров и длиной километра три. Лучшего места для засады не найти, наверное, во всем Афганистане.
Солдаты бросили на раскаленный базальт свои вещмешки и легли сверху. Капрал взял висевший на шее полевой бинокль и начал тщательно осматривать прилегающие к тракту склоны. Нимиц тем временем обозначил на карте все подозрительные участки.
Стюард Нимиц был родом из Флориды. Как и все прочие американцы, гордящиеся своими родными штатами, он гордился Флоридой за её чудесные пляжи и шикарные отели, за сногсшибательных девушек-вертихвосток в мини-бикини и лучшие в мире места для отдыха. Но гордость за родной штат была ничем перед гордостью за отца – Мартина Нимица, – который всю жизнь прослужил в Военно-Морском Флоте и ушел в отставку в должности капитана первого ранга. Мартин Нимиц часто рассказывал сыну удивительные истории о морских походах, о тайнах океанов, о трудностях и прелестях жизни моряка, о вражеских подводных лодках и ужасных штормах... Многое поведал отец Стюарду, и его рассказы не могли не сказаться на детских и юношеских мечтах сына. С раннего детства Стюард мечтал стать моряком. И не простым моряком, а военным.
Фамилия, которую носил Стюард, была примечательна тем, что в Военно-Морском Флоте США один из самых мощных авианосцев носит название "Нимиц". Более того, в начале службы Мартин Нимиц числился в личном составе именно этого авианосца, что сразу же сделало его неописуемо популярным среди матросов.
Стюард не попал на Флот по вовсе уж идиотской причине. При зачислении в Вооруженные Силы он так надрался на вечеринке в честь собственного ухода, что самостоятельно прийти на призывной пункт не смог. Вместо него туда отправились его друзья и, решив пошутить, попросили зачислить юношу в морскую пехоту. Когда дело дошло до призыва, Стюард возмущался и требовал перевести его на Флот, но пока бюрократическая машина армии раскручивалась для удовлетворения требования, прошло достаточно времени, чтобы Нимиц привык к пехоте и даже полюбил её. После он отказался от своего требования и решил быть морским пехотинцем. В конце концов, этот род войск тоже, так или иначе, связан с морем и военными кораблями.
Через сорок минут разведчики вернулись к броневику и доложили о результатах наблюдений. Ничего явно намекающего на присутствие пуштунов они не заметили, но по пути следования необходимо было для большей гарантии безопасности проверить несколько ложбинок и утесов. Сержант выслушал бойцов и отдал приказ двигаться дальше. Сизо-черный дым вырвался из выхлопных труб дизельного двигателя, и колеса броневика зашелестели по гальке.
Пехотинцы уселись на броне точно так же, как и многие часы до этого: Томас Деринджер впереди рядом с пулеметом, за ним с этим самым пулеметом между ног на турели восседал белобрысый Юджин Паркинс, рядом с которым лениво хмурился от солнечного света капрал Джонатан Риддл. Корму броневика, свесив ноги, занимали сержант Макс Лэсли и рядовой Стюард Нимиц.
В вышине пронзительно крикнул коршун и завалился на крыло, уходя по широкой спирали куда-то вниз. Сержант достал рацию и связался со штабом, чтобы доложить обстановку. Когда он говорил, что кроме одинокого араба им никто так и не встретился, передние колеса бронетранспортера въехали на большой плоский камень, отчего всех бойцов тряхнуло. В следующее мгновение под днищем машины разорвалась самодельная мина...
Нос БТРа задрался вверх, и из-под него хлынуло во все стороны как будто жидкое пламя. Десятимиллиметровые стальные листы брони разорвались словно бумажные, и куски металла полетели в разные стороны, со звоном врезаясь в горные породы. Четыре передних колеса отделились от корпуса и по дуге устремились следом. Взрыв произошел аккурат под тем местом, где сидел Деринджер, моментально убив рядового. Пламя и осколки превратили тело Паркинса в некое подобие фарша, водитель броневика, сидевший внутри, почти моментально сгорел дотла.
Взрывной волной остальных бойцов оглушило и отбросило назад. Тут же из-за ближайшего утеса раздались автоматные очереди. Капрал, который после мощного взрыва остался жив только благодаря Паркинсу, чье тело закрыло его от шквала раскаленных осколков стали, бросился к лежащему ничком Нимицу и оттащил его в укрытие за большой валун. Нимиц был жив и постепенно приходил в себя. Не дожидаясь, пока рядовой очухается, капрал бросился к сержанту – тот безуспешно пытался подняться на переломанные ноги. Схватив сержанта за одежду, Риддл взвалил его себе на плечи, но не успел сделать и пары шагов, как очередь из автомата лишила сержанта жизни.
– Попались! – выругался капрал и аккуратно опустил безжизненное тело Лэсли рядом с Нимицом. – Ты в порядке? – спросил он рядового и получил утвердительный ответ. После чего обернулся и провел быструю рекогносцировку. Враг засел за скальным уступом на той же стороне коридора, где находился и валун, ставший временным укрытием. Судя по выстрелам, отряд талибов немногочисленный: стрекотали всего два автомата. В условиях учений два морских пехотинца играючи обезвреживают отряд из пяти-шести противников, но то учения. Теперь же предстояло раз и навсегда выяснить, кто сильнее: морской пехотинец, заброшенный на незнакомую и непривычную для него землю волей политиканов, или местный житель, абориген, вооруженный не хуже пехотинца и привыкший за века к партизанской войне. Тот, кто окажется сильнее, останется жив. Слабый же будет убит. Основной закон живой природы работает и на войне, потому что войну ведут люди, а люди – часть природы, сколько бы они не пытались доказать обратное.
Позади валуна склон был достаточно разнообразен, чтобы попытаться подняться по нему и зайти врагу с тыла. Сержант перекинул винтовку на спину и стал карабкаться, цепляясь бугристыми от мышц руками за острые выступы. Следом последовал Нимиц. Автоматы Калашникова – бойцы определили характерный стрекот этого оружия безошибочно – умолкли, и ни один звук не нарушал тишину, царившую в коридоре, если не считать охватившее лежащий на боку броневик потрескивающее пламя. В своем первом бою в Кабуле Нимиц так сильно растерялся, что выронил винтовку из рук и готов был бежать. Тогда в его голове стоял сплошной сумбур из обрывков мыслей и страха. Сейчас же, взбираясь следом за капралом все выше и выше, он был абсолютно спокоен и лишь изредка тряс головой, когда земля сыпалась ему на лицо. Он понимал, что из шести членов их экипажа за несколько секунд осталось только двое, но почему-то готов был встретить смерть. Там, в Кабуле, в уличном бою с талибами он был ещё не готов. Наверное, не стал настоящим солдатом без страха и упрека. Теперь он готов умереть, и виной тому явился, скорее всего, шок, полученный при взрыве самодельного фугаса.
Должен ли солдат мириться с собственной смертью, когда ситуация явно не в его пользу? Должен ли солдат вообще мириться со смертью? Наверное, нет, потому что он и есть смерть для своих врагов. Но могут ли быть враги у солдата? Враги есть у государства, той страны, которой боец принадлежит, но не у него самого. И сейчас, взбираясь всё выше и выше над горящим остовом броневика, Нимиц готов был победить врагов или окончательно проиграть, но не из-за большой любви к родине, не из-за глубоких патриотических убеждений, а из простого желания жить. Политические и военные высокие чины, пускающие армии в бой, сами при этом нежатся в мягкий креслах за шикарно накрытыми столами в сотнях и тысячах километров от линии фронта. Они могут взывать к патриотизму солдат и говорить, что каждая очередная победа – это их заслуга как начальников и заслуга солдат как истинных защитников родины. Но солдат в реальном бою не думает о высоких и не очень материях. Он поставлен перед простым выбором: победить или умереть. Поэтому он и готов отдать свою жизнь – лишь бы победить.
Заслуги солдат трудно переоценить. В мирное время они являются гарантами безопасности мирного населения, во время войны гибнут под пулями за это же мирное население. Солдатская честь неприкосновенна, и политические интриганы всегда должны помнить об этом. Нынешняя война в Афганистане – что это? Великодушная попытка Соединенных Штатов искоренить терроризм или яростная месть за события одиннадцатого сентября?[52] В любом случае воюют не политики и мирные граждане, все как один ставшие расистами и презирающие арабский мир; воюют солдаты. И хорошо, когда солдаты знают, за что воюют. Потому что настоящий солдат должен защищать родную страну от внешней агрессии, сохранять свободу и независимость своей родины. Но он не имеет права на амбиции и бессмысленные убийства, на лишение другой страны её свободы и независимости без веских на то оснований. Но при всём этом солдат обязан подчиняться приказам, каковыми бы они ни были – это его главная обязанность, и часто этим пользуются плохие люди в личных интересах.
Нимиц давно спрашивал себя, каковой является новая война в Афганистане: правильной или неправильной. И пришел к выводу, что все же правильной, потому что убийство – это большое преступление, а теракт, в котором погибли тысячи ни в чем не повинных людей – это дерзкий вызов всему миру, огромный грех, которому не может быть никакого прощения. И виновные должны понести наказание; перед дулом американского автомата или перед международным трибуналом.
Капрал жестом приказал следовать за ним, и по некоему подобию карниза направился в сторону, где предположительно засели боевики. Цепляясь за выступы и стараясь не упасть, бойцы продвигались всё ближе и ближе к цели. Лица их заливал пот, а сердца бешено стучались в груди. Вскоре появилась небольшая щель в скалах, через которую можно было пролезть и зайти нападавшим с тыла. Капрал, не смотря на свои размеры, без проблем юркнул в неё и оказался на небольшом пятачке, со всех сторон окруженном базальтовыми глыбами. Следом пролез рядовой.
С пятачка в разные стороны уходили две тропы – самые настоящие тропы – миниатюрные копии коридора, где взорвался броневик. Знаками капрал сказал:
"Ты идешь по правому пути, я – по левому. В случае чего отступать."
Пехотинцы, прижав приклады своих М-16 к плечам, разошлись. По приблизительной оценке, до места засады оставалось не больше двадцати метров, и вполне вероятно, что боевики двигаются им навстречу. Риддл мягкой походкой продвигался вперед и вышел на ещё один карниз. Оглянувшись, он не заметил обломков бронетранспортера – их закрывала скала. Когда он поднял ногу, чтобы сделать очередной шаг, впереди раздались выстрелы: короткая очередь М-16, затем две длинных автоматных. Капрал ускорил шаг, перейдя почти на бег. За очередным поворотом оказалась скальная отвесная стена в два человеческих роста. Капрал забрался на неё и увидел искромсанное выстрелами практически в упор тело Нимица, сжимающего винтовку. Вокруг него быстро росла лужа темной крови. У Риддла не хватило времени на оценку ситуации, потому что в следующее мгновение выстрелы перебили ему ноги, и, покачнувшись, он рухнул с уступа, задел в полете карниз и упал на дорогу недалеко от взорванного броневика. Камни вокруг оросились кровавыми брызгами, фонтаном бьющими из простреленных ног.
В высоте пронзительно крикнул коршун и завалился набок, снижаясь по широкой спирали...
Джонатан Риддл пришел в себя быстро. Ноги онемели, он их почти не чувствовал, но гораздо страшнее представлялась травма, полученная при падении со скалы. Морской пехотинец не сомневался, что сломал позвоночник. Не имея представления, как выжить в пустыне талибана с переломом позвоночника, он все же знал, что лишние движения могут усугубить и без того очень серьезную травму.
Не открывая глаз, Риддл слушал приближающиеся шаги и разговор. Вскоре он смог различить отдельные слова и чрезвычайно удивился тому, какой язык говорящие используют.
– Чёрт, опять мы не того завалили, Маркус.
– Так этот боров здорово похож на Диерса! Ты посмотри: такой же бугай, здоровенный как танк. К тому же черномазый!
– У того татуировка в полбашки, идиот! Ты где-нибудь видишь татуировку?
– Слышь, Джерри, ты на меня-то ошибочку не сваливай! Наводку дал Хамиль, нам оставалось только замочить цель.
– Да мы уже третий экипаж подорвали, и всё без толку! Диерс как сквозь землю провалился, проклятый упырь...
– Всё эти ниггеры на одно лицо, мать их!
Джонатан Риддл слушал непонятный разговор незнакомцев. Люди, подорвавшие бронетранспортер и убившие весь экипаж Риддла, общались на английском языке с британским акцентом, то есть были англичанами, а не талибами, не пуштунами, не сраными бедуинами афганских пустынь. Пехотинец решил открыть глаза и посмотреть на тех, кто устроил засаду в ущелье.
– У нашего ниггера лицо выдающееся, Маркус.
– Джерри, ты...
Незнакомцы были одеты в форму солдат ООН. На руках псевдомиротворцы носили плотные черные перчатки, их лица были обвязаны тканью, а глаза скрывали солнцезащитные очки. Голубые береты одновременно повернулись в сторону, откуда донёсся рокот винтов.
– Кавалерия на подходе, – заметил Джерри, прислушиваясь. – Три вертушки, летят прямо сюда. Наверное, пехотинцы успели связаться со своими.
– Может их того, сбить?
– Отставить! Это не наша война, так не будем в неё вмешиваться. Сегодня же, ещё до захода солнца я выпущу кишки из Хамиля за ложные наводки. Найдем другого агента.
Псевдомиротворцы поспешили укрыться за скалами, но Джонатан Риддл, найдя в себе скрытый резерв сил, преодолел адскую боль в спине, навел ствол винтовки в спину одному из них и выстрелил. Три пули пронзили тело англичанина, он повалился в пыль, но тут же вскочил обратно на ноги.
– Этот кусок дерьма ещё жив!
Его напарник прицелился в пехотинца, но две короткие очереди подряд пригвоздили его к базальтовой скале. Тем не менее, "миротворец" остался жив и совершенно цел. Даже после того, как Риддл опустошил обойму и не разу не промахнулся, англичанин после конвульсий в последний раз передернул плечами, осмотрел изодранную форму и презрительно бросил:
– Ты мне всю куртку изнахратил, гад!
Сказав эти слова, англичанин разбежался и с размаху пнул Джонатана Риддла в голову. Последнее, о чём успел подумать пехотинец, было удивление: надо же, какие необычные ощущения испытываешь, когда твой череп проламывается и острыми осколками режет мозг...
ГЛАВА X
Согласно легенде, Герадо создал сам Люцифер как символ превосходства животного начала над человеческим, превосходства первородных звериных инстинктов над разумом. Ведь Сатана презирает род человеческий прежде всего за то, что каждый человек стремится подавить в себе начальные, основополагающие для любого существа инстинкты, заменяет их попытками разумного рационализирования, соответствующего морально-этическим, психологическим и иным факторам. Человек, по мнению Хозяина Преисподней, слишком возгордился собственной разумностью, поставил себя выше всего живого, тем самым отторгая неизбежное природное начало и приравнивая себя к божественному существу. Дьявол не рассматривает человека как венец творения, а разум его расценивает как ненужный, совершенно лишний балласт, но не как необходимое приложение. Любое проявление инстинкта животного в человеке Дьявол поощряет, а рационализм презирает. Так, вкушая сырую пищу, а не приготовленную тем или иным способом, вы приближаете себя к Люциферу. Вовсе не обязательно жевать сырое мясо, вполне достаточно сорвать с дерева и тут же съесть свежее яблоко, заменяя им стакан яблочного сока.
Рождённый в Яугоне, Герадо вправе считаться демоном, но всё же полноценным демоном он не является. Создавая монстра, Дьявол умышленно наделил его всеми наиболее агрессивными, резкими инстинктами, хитростью и коварством, но не дал ни крупицы разума, ни грамма интеллекта, то есть, другими словами, Герадо ни что иное как зверь. Настоящий Цербер, сторожащий ворота в Царство Аида. Поэтому чрезвычайный символизм несёт в себе и факт превосходства демона-зверя над демоном-человеком; могущественный легион Армии Тьмы ведёт вперед не расчетливый разум, а руководствующееся лишь инстинктами животное. И Герадо неплохо справлялся со своими обязанностями, не без основания считался одним из наиболее опасных и могущественных отродий Ада.
Возглавляя легион оборотней, Герадо, тем не менее, сам оборотнем не является. Он не может перевоплотиться в человека, не может принять никакой другой облик. Его телепатические возможности – тоже спорный вопрос. Некоторые считают, что демон в силах управлять разумом, а равно и поведением любого берсерка, находящегося в любой точке земного шара. Другие утверждают, что подвластны воздействию демона лишь оборотни, попавшие непосредственно в поле его видимости. Я никогда не испытывал на себе силу внушения Герадо, ибо в момент сражения с ним меня охранял и защищал Глаз Лизарда – артефакт, доставшийся от Джонатана Диерса.
Объявившись в Срединном мире, Герадо стал сеять отнюдь не разумное, доброе, вечное. Стоит упомянуть о главном, особенном отличии этого демона от его детей-оборотней. Дело в том, что Герадо, подобно вампиру, достаточно лишь раз укусить жертву, чтобы передать заражение, и луна никакой роли при этом не играет. В любое время дня и ночи, в любой день месяца, в любой сезон года Герадо способен творить подобных себе волков. Возможно, будь демон менее кровожаден, сейчас в Срединном мире существовало бы гораздо больше волкодлаков, но он слишком сильно любит убивать. В эпоху Ренессанса только лишь в одной Франции за полтора года демон убил сто двадцать три человека. Именно убил, заметьте, а не превратил в нечисть. Но, как бы там ни было, десятилетия шли за десятилетиями, и численность легиона оборотней всё возрастала.
Вместе с постоянно растущей популяцией оборотней и вампиров вынужденно разрастался и штат охотников Ордена Света. Дабы обезопасить себя, оборотни, подобно вампирам, объединившимся в кланы, стали собираться в стаи. Не имеющих прямого сходства ни с волками, ни с собаками, оборотней во все времена ассоциировали прежде всего с благородными лесными хищниками за их повадки. В стремлении адекватно противостоять охотникам волкодлаки не только образовывали стаи, но, подобно настоящим волкам, ревностно охраняли свою территорию от чужаков. Нередки были схватки между членами разных стай, между отдельными оборотнями; звери под влиянием врождённой ненависти к вампирам часто бились с оными. Вражда между стаями, необъявленная война с вампирами и многочисленные людские облавы вкупе с происками охотников Ордена сократили численность берсерков в конце XVIII века до того, что Герадо был вынужден работать, как говорится, за четверых, и почти не убивал, а только заражал людей вирусом оборотничества...
Разные народы представляли себе Герадо по-своему. Где-то вместо хвоста демон обзаводился пучком шипящих ядовитых змей, где-то мог изрыгать пламя, а где-то, как, например, в Древней Греции, Герадо вместо одной головы обладал сразу тремя. Собственно, мифологический трехголовый пёс Цербер есть ни что иное как вольная интерпретация истинного облика демона. В реальности Герадо похож на давно вымершего звероподобного ящера иностранцевию – первого гигантского хищника в истории Земли, длина тела которого могла достигать трёх метров. Так что он похож на волка или собаку лишь постольку поскольку. Во-первых, демон крупнее любой собаки или волка, его размеры сопоставимы разве что с полуторагодовалым теленком. Во-вторых, демон имеет плоскую морду и короткую бульдожью пасть; никакие змеи из его задницы не торчат – хвост похож на тот обрубок, что остаётся после купирования у ротвейлеров или доберманов. Лапы демона длинные, широкие и сильные, шерсть густая, ровная (хотя часто имеет вид весьма неряшливый), пепельно-серого цвета.
Сержант в очередной раз плеснул себе в лицо теплой воды из фляги, чтобы не заработать солнечный удар. Вода испарилась почти мгновенно, не принеся при этом никакого охлаждения.
Да, Альпийские горы навсегда влюбят в себя кого угодно. Царство природы, воплощенной в красоте, свободе и величии снежных вершин. Где-то вдалеке высились пики Киндугуша, украшенные белыми шапками, но это были совсем не те горы, к которым привык сержант. Они внушали нечто вроде смущения, эти уродливые морщинистые гиганты, мёрзнущие среди выжженной пустыни. Лэсли любил именно зимние горы, по склонам которых много раз совершал лыжные прогулки, когда вокруг насколько хватает глаз, всё покрыто нежным, сверкающим сотнями тысяч бриллиантов одеялом.
– Сержант! – окликнул его Паркинс, оторвав от сладостных воспоминаний. Лэсли обернулся и сначала не понял, зачем позвал его рядовой, но тут заметил неясную фигуру вдали. Фигура колыхалась в потоках воздуха, то удалялась, то приближалась, то вовсе пропадала из виду. Фигура явно принадлежала человеку.
Пехотинцы перестали мечтать и поудобнее перехватили оружие. В этих землях даже одиноко шагающий по пустыне человек может быть опасен. Далеко не каждый местный житель рукоплескал и улыбался натовским миротворцам, тем более – американским солдатам.
Здоровяк сел за управление пулеметом, установленным на турели бронетранспортера, а остальные четверо, сидевшие на броне, спрыгнули на землю, когда машина остановилась в десятке метров от шедшего навстречу человека. Тяжелые армейские ботинки гулко шлепнули подошвами по пыльной дороге, лязгнула амуниция.
– Эй, араб! – гаркнул Лэсли и пошел к человеку. Сзади его прикрывали пехотинцы, направившие стволы винтовок на путника.
Путник действительно являлся арабом, самым что ни есть обычным для здешних мест арабом с длинной черной бородой и крючковатым посохом в левой руке. Одет он был в белую рубаху до пояса и широкие штаны. Поверх рубахи накинута зеленая безрукавка с четырьмя карманами на полах с застежкой впереди и хлопчатобумажный халат. Голова прикрыта чалмой белого цвета. Непосвященным людям всегда становится дурно, когда они видят нацепившего столько одежды на себя человека, спокойно шагающего в жару по пустыне. "Они что, мёрзнут там?!". На самом деле одежда бедуинов и арабов создана как раз для того, чтобы жить и путешествовать в мире постоянных высоких температур. Легкие широкие штаны и рубахи не допускают попадания солнечных лучей на кожу и обеспечивают прекрасную вентиляцию всему телу, чалма из семиметровой ткани надежно закрывает голову, не давая ей перегреться, белый или светлый цвет одежды отражает тепло; одеяния людей пустынь призваны защищать не от холода, а от тепла, сохранять постоянную температуру тела.
Путник что-то затараторил и, беспрестанно кланяясь, засеменил к сержанту.
– Стоять! Руки за голову! – приказал Лэсли и резким движением вскинул винтовку к плечу, когда заметил, что правая рука араба постоянно находится где-то в широких складках рубашки. Араб бросил свой посох и поднял руки к небу, на его лице появилось страдальческое выражение. Подбежавший Паркинс обыскал путника, но ничего не нашел.
– Чист, – заключил он обыск.
Движением винтовки Лэсли приказал арабу идти дальше по своим делам. Пехотинцы не спеша взобрались на БТР, мотор которого взревел и повез тяжелый броневик дальше. Метров через триста, когда нечаянно встретившийся путник уже исчез за скальными поворотами, машина остановилась. Сержант дал бойцам распоряжения проверить близлежащие склоны на предмет засады.
– Не нравится мне этот бедуин, – пояснил свое решение Лэсли. – Хоть не было при нём ни оружия, ни рации – это не значит, что он мирный чабан, отправившийся погостить в соседний аул. Если впереди засада, то враг наверняка уже знает о нашем приближении. На родной земле и камни, знаете ли, помогают.
На разведку местности отправились капрал Риддл и рядовой Нимиц. Они прошли сотню шагов по дороге, а затем поднялись по каменистому склону на небольшой утес, с которого открывался более или менее широкий обзор на путь, который бронетранспортер должен будет преодолеть. Из высохшего русла безымянной реки дорога в этом месте снова врезалась в скалы и шла длинным и почти прямым коридором шириной десять-двадцать метров и длиной километра три. Лучшего места для засады не найти, наверное, во всем Афганистане.
Солдаты бросили на раскаленный базальт свои вещмешки и легли сверху. Капрал взял висевший на шее полевой бинокль и начал тщательно осматривать прилегающие к тракту склоны. Нимиц тем временем обозначил на карте все подозрительные участки.
Стюард Нимиц был родом из Флориды. Как и все прочие американцы, гордящиеся своими родными штатами, он гордился Флоридой за её чудесные пляжи и шикарные отели, за сногсшибательных девушек-вертихвосток в мини-бикини и лучшие в мире места для отдыха. Но гордость за родной штат была ничем перед гордостью за отца – Мартина Нимица, – который всю жизнь прослужил в Военно-Морском Флоте и ушел в отставку в должности капитана первого ранга. Мартин Нимиц часто рассказывал сыну удивительные истории о морских походах, о тайнах океанов, о трудностях и прелестях жизни моряка, о вражеских подводных лодках и ужасных штормах... Многое поведал отец Стюарду, и его рассказы не могли не сказаться на детских и юношеских мечтах сына. С раннего детства Стюард мечтал стать моряком. И не простым моряком, а военным.
Фамилия, которую носил Стюард, была примечательна тем, что в Военно-Морском Флоте США один из самых мощных авианосцев носит название "Нимиц". Более того, в начале службы Мартин Нимиц числился в личном составе именно этого авианосца, что сразу же сделало его неописуемо популярным среди матросов.
Стюард не попал на Флот по вовсе уж идиотской причине. При зачислении в Вооруженные Силы он так надрался на вечеринке в честь собственного ухода, что самостоятельно прийти на призывной пункт не смог. Вместо него туда отправились его друзья и, решив пошутить, попросили зачислить юношу в морскую пехоту. Когда дело дошло до призыва, Стюард возмущался и требовал перевести его на Флот, но пока бюрократическая машина армии раскручивалась для удовлетворения требования, прошло достаточно времени, чтобы Нимиц привык к пехоте и даже полюбил её. После он отказался от своего требования и решил быть морским пехотинцем. В конце концов, этот род войск тоже, так или иначе, связан с морем и военными кораблями.
Через сорок минут разведчики вернулись к броневику и доложили о результатах наблюдений. Ничего явно намекающего на присутствие пуштунов они не заметили, но по пути следования необходимо было для большей гарантии безопасности проверить несколько ложбинок и утесов. Сержант выслушал бойцов и отдал приказ двигаться дальше. Сизо-черный дым вырвался из выхлопных труб дизельного двигателя, и колеса броневика зашелестели по гальке.
Пехотинцы уселись на броне точно так же, как и многие часы до этого: Томас Деринджер впереди рядом с пулеметом, за ним с этим самым пулеметом между ног на турели восседал белобрысый Юджин Паркинс, рядом с которым лениво хмурился от солнечного света капрал Джонатан Риддл. Корму броневика, свесив ноги, занимали сержант Макс Лэсли и рядовой Стюард Нимиц.
В вышине пронзительно крикнул коршун и завалился на крыло, уходя по широкой спирали куда-то вниз. Сержант достал рацию и связался со штабом, чтобы доложить обстановку. Когда он говорил, что кроме одинокого араба им никто так и не встретился, передние колеса бронетранспортера въехали на большой плоский камень, отчего всех бойцов тряхнуло. В следующее мгновение под днищем машины разорвалась самодельная мина...
Нос БТРа задрался вверх, и из-под него хлынуло во все стороны как будто жидкое пламя. Десятимиллиметровые стальные листы брони разорвались словно бумажные, и куски металла полетели в разные стороны, со звоном врезаясь в горные породы. Четыре передних колеса отделились от корпуса и по дуге устремились следом. Взрыв произошел аккурат под тем местом, где сидел Деринджер, моментально убив рядового. Пламя и осколки превратили тело Паркинса в некое подобие фарша, водитель броневика, сидевший внутри, почти моментально сгорел дотла.
Взрывной волной остальных бойцов оглушило и отбросило назад. Тут же из-за ближайшего утеса раздались автоматные очереди. Капрал, который после мощного взрыва остался жив только благодаря Паркинсу, чье тело закрыло его от шквала раскаленных осколков стали, бросился к лежащему ничком Нимицу и оттащил его в укрытие за большой валун. Нимиц был жив и постепенно приходил в себя. Не дожидаясь, пока рядовой очухается, капрал бросился к сержанту – тот безуспешно пытался подняться на переломанные ноги. Схватив сержанта за одежду, Риддл взвалил его себе на плечи, но не успел сделать и пары шагов, как очередь из автомата лишила сержанта жизни.
– Попались! – выругался капрал и аккуратно опустил безжизненное тело Лэсли рядом с Нимицом. – Ты в порядке? – спросил он рядового и получил утвердительный ответ. После чего обернулся и провел быструю рекогносцировку. Враг засел за скальным уступом на той же стороне коридора, где находился и валун, ставший временным укрытием. Судя по выстрелам, отряд талибов немногочисленный: стрекотали всего два автомата. В условиях учений два морских пехотинца играючи обезвреживают отряд из пяти-шести противников, но то учения. Теперь же предстояло раз и навсегда выяснить, кто сильнее: морской пехотинец, заброшенный на незнакомую и непривычную для него землю волей политиканов, или местный житель, абориген, вооруженный не хуже пехотинца и привыкший за века к партизанской войне. Тот, кто окажется сильнее, останется жив. Слабый же будет убит. Основной закон живой природы работает и на войне, потому что войну ведут люди, а люди – часть природы, сколько бы они не пытались доказать обратное.
Позади валуна склон был достаточно разнообразен, чтобы попытаться подняться по нему и зайти врагу с тыла. Сержант перекинул винтовку на спину и стал карабкаться, цепляясь бугристыми от мышц руками за острые выступы. Следом последовал Нимиц. Автоматы Калашникова – бойцы определили характерный стрекот этого оружия безошибочно – умолкли, и ни один звук не нарушал тишину, царившую в коридоре, если не считать охватившее лежащий на боку броневик потрескивающее пламя. В своем первом бою в Кабуле Нимиц так сильно растерялся, что выронил винтовку из рук и готов был бежать. Тогда в его голове стоял сплошной сумбур из обрывков мыслей и страха. Сейчас же, взбираясь следом за капралом все выше и выше, он был абсолютно спокоен и лишь изредка тряс головой, когда земля сыпалась ему на лицо. Он понимал, что из шести членов их экипажа за несколько секунд осталось только двое, но почему-то готов был встретить смерть. Там, в Кабуле, в уличном бою с талибами он был ещё не готов. Наверное, не стал настоящим солдатом без страха и упрека. Теперь он готов умереть, и виной тому явился, скорее всего, шок, полученный при взрыве самодельного фугаса.
Должен ли солдат мириться с собственной смертью, когда ситуация явно не в его пользу? Должен ли солдат вообще мириться со смертью? Наверное, нет, потому что он и есть смерть для своих врагов. Но могут ли быть враги у солдата? Враги есть у государства, той страны, которой боец принадлежит, но не у него самого. И сейчас, взбираясь всё выше и выше над горящим остовом броневика, Нимиц готов был победить врагов или окончательно проиграть, но не из-за большой любви к родине, не из-за глубоких патриотических убеждений, а из простого желания жить. Политические и военные высокие чины, пускающие армии в бой, сами при этом нежатся в мягкий креслах за шикарно накрытыми столами в сотнях и тысячах километров от линии фронта. Они могут взывать к патриотизму солдат и говорить, что каждая очередная победа – это их заслуга как начальников и заслуга солдат как истинных защитников родины. Но солдат в реальном бою не думает о высоких и не очень материях. Он поставлен перед простым выбором: победить или умереть. Поэтому он и готов отдать свою жизнь – лишь бы победить.
Заслуги солдат трудно переоценить. В мирное время они являются гарантами безопасности мирного населения, во время войны гибнут под пулями за это же мирное население. Солдатская честь неприкосновенна, и политические интриганы всегда должны помнить об этом. Нынешняя война в Афганистане – что это? Великодушная попытка Соединенных Штатов искоренить терроризм или яростная месть за события одиннадцатого сентября?[52] В любом случае воюют не политики и мирные граждане, все как один ставшие расистами и презирающие арабский мир; воюют солдаты. И хорошо, когда солдаты знают, за что воюют. Потому что настоящий солдат должен защищать родную страну от внешней агрессии, сохранять свободу и независимость своей родины. Но он не имеет права на амбиции и бессмысленные убийства, на лишение другой страны её свободы и независимости без веских на то оснований. Но при всём этом солдат обязан подчиняться приказам, каковыми бы они ни были – это его главная обязанность, и часто этим пользуются плохие люди в личных интересах.
Нимиц давно спрашивал себя, каковой является новая война в Афганистане: правильной или неправильной. И пришел к выводу, что все же правильной, потому что убийство – это большое преступление, а теракт, в котором погибли тысячи ни в чем не повинных людей – это дерзкий вызов всему миру, огромный грех, которому не может быть никакого прощения. И виновные должны понести наказание; перед дулом американского автомата или перед международным трибуналом.
Капрал жестом приказал следовать за ним, и по некоему подобию карниза направился в сторону, где предположительно засели боевики. Цепляясь за выступы и стараясь не упасть, бойцы продвигались всё ближе и ближе к цели. Лица их заливал пот, а сердца бешено стучались в груди. Вскоре появилась небольшая щель в скалах, через которую можно было пролезть и зайти нападавшим с тыла. Капрал, не смотря на свои размеры, без проблем юркнул в неё и оказался на небольшом пятачке, со всех сторон окруженном базальтовыми глыбами. Следом пролез рядовой.
С пятачка в разные стороны уходили две тропы – самые настоящие тропы – миниатюрные копии коридора, где взорвался броневик. Знаками капрал сказал:
"Ты идешь по правому пути, я – по левому. В случае чего отступать."
Пехотинцы, прижав приклады своих М-16 к плечам, разошлись. По приблизительной оценке, до места засады оставалось не больше двадцати метров, и вполне вероятно, что боевики двигаются им навстречу. Риддл мягкой походкой продвигался вперед и вышел на ещё один карниз. Оглянувшись, он не заметил обломков бронетранспортера – их закрывала скала. Когда он поднял ногу, чтобы сделать очередной шаг, впереди раздались выстрелы: короткая очередь М-16, затем две длинных автоматных. Капрал ускорил шаг, перейдя почти на бег. За очередным поворотом оказалась скальная отвесная стена в два человеческих роста. Капрал забрался на неё и увидел искромсанное выстрелами практически в упор тело Нимица, сжимающего винтовку. Вокруг него быстро росла лужа темной крови. У Риддла не хватило времени на оценку ситуации, потому что в следующее мгновение выстрелы перебили ему ноги, и, покачнувшись, он рухнул с уступа, задел в полете карниз и упал на дорогу недалеко от взорванного броневика. Камни вокруг оросились кровавыми брызгами, фонтаном бьющими из простреленных ног.
В высоте пронзительно крикнул коршун и завалился набок, снижаясь по широкой спирали...
Джонатан Риддл пришел в себя быстро. Ноги онемели, он их почти не чувствовал, но гораздо страшнее представлялась травма, полученная при падении со скалы. Морской пехотинец не сомневался, что сломал позвоночник. Не имея представления, как выжить в пустыне талибана с переломом позвоночника, он все же знал, что лишние движения могут усугубить и без того очень серьезную травму.
Не открывая глаз, Риддл слушал приближающиеся шаги и разговор. Вскоре он смог различить отдельные слова и чрезвычайно удивился тому, какой язык говорящие используют.
– Чёрт, опять мы не того завалили, Маркус.
– Так этот боров здорово похож на Диерса! Ты посмотри: такой же бугай, здоровенный как танк. К тому же черномазый!
– У того татуировка в полбашки, идиот! Ты где-нибудь видишь татуировку?
– Слышь, Джерри, ты на меня-то ошибочку не сваливай! Наводку дал Хамиль, нам оставалось только замочить цель.
– Да мы уже третий экипаж подорвали, и всё без толку! Диерс как сквозь землю провалился, проклятый упырь...
– Всё эти ниггеры на одно лицо, мать их!
Джонатан Риддл слушал непонятный разговор незнакомцев. Люди, подорвавшие бронетранспортер и убившие весь экипаж Риддла, общались на английском языке с британским акцентом, то есть были англичанами, а не талибами, не пуштунами, не сраными бедуинами афганских пустынь. Пехотинец решил открыть глаза и посмотреть на тех, кто устроил засаду в ущелье.
– У нашего ниггера лицо выдающееся, Маркус.
– Джерри, ты...
Незнакомцы были одеты в форму солдат ООН. На руках псевдомиротворцы носили плотные черные перчатки, их лица были обвязаны тканью, а глаза скрывали солнцезащитные очки. Голубые береты одновременно повернулись в сторону, откуда донёсся рокот винтов.
– Кавалерия на подходе, – заметил Джерри, прислушиваясь. – Три вертушки, летят прямо сюда. Наверное, пехотинцы успели связаться со своими.
– Может их того, сбить?
– Отставить! Это не наша война, так не будем в неё вмешиваться. Сегодня же, ещё до захода солнца я выпущу кишки из Хамиля за ложные наводки. Найдем другого агента.
Псевдомиротворцы поспешили укрыться за скалами, но Джонатан Риддл, найдя в себе скрытый резерв сил, преодолел адскую боль в спине, навел ствол винтовки в спину одному из них и выстрелил. Три пули пронзили тело англичанина, он повалился в пыль, но тут же вскочил обратно на ноги.
– Этот кусок дерьма ещё жив!
Его напарник прицелился в пехотинца, но две короткие очереди подряд пригвоздили его к базальтовой скале. Тем не менее, "миротворец" остался жив и совершенно цел. Даже после того, как Риддл опустошил обойму и не разу не промахнулся, англичанин после конвульсий в последний раз передернул плечами, осмотрел изодранную форму и презрительно бросил:
– Ты мне всю куртку изнахратил, гад!
Сказав эти слова, англичанин разбежался и с размаху пнул Джонатана Риддла в голову. Последнее, о чём успел подумать пехотинец, было удивление: надо же, какие необычные ощущения испытываешь, когда твой череп проламывается и острыми осколками режет мозг...
ГЛАВА X
И тот, кто покинет свой дом,
Беззащитен от новых богов...
Вячеслав Бутусов и «Deadушки».
Согласно легенде, Герадо создал сам Люцифер как символ превосходства животного начала над человеческим, превосходства первородных звериных инстинктов над разумом. Ведь Сатана презирает род человеческий прежде всего за то, что каждый человек стремится подавить в себе начальные, основополагающие для любого существа инстинкты, заменяет их попытками разумного рационализирования, соответствующего морально-этическим, психологическим и иным факторам. Человек, по мнению Хозяина Преисподней, слишком возгордился собственной разумностью, поставил себя выше всего живого, тем самым отторгая неизбежное природное начало и приравнивая себя к божественному существу. Дьявол не рассматривает человека как венец творения, а разум его расценивает как ненужный, совершенно лишний балласт, но не как необходимое приложение. Любое проявление инстинкта животного в человеке Дьявол поощряет, а рационализм презирает. Так, вкушая сырую пищу, а не приготовленную тем или иным способом, вы приближаете себя к Люциферу. Вовсе не обязательно жевать сырое мясо, вполне достаточно сорвать с дерева и тут же съесть свежее яблоко, заменяя им стакан яблочного сока.
Рождённый в Яугоне, Герадо вправе считаться демоном, но всё же полноценным демоном он не является. Создавая монстра, Дьявол умышленно наделил его всеми наиболее агрессивными, резкими инстинктами, хитростью и коварством, но не дал ни крупицы разума, ни грамма интеллекта, то есть, другими словами, Герадо ни что иное как зверь. Настоящий Цербер, сторожащий ворота в Царство Аида. Поэтому чрезвычайный символизм несёт в себе и факт превосходства демона-зверя над демоном-человеком; могущественный легион Армии Тьмы ведёт вперед не расчетливый разум, а руководствующееся лишь инстинктами животное. И Герадо неплохо справлялся со своими обязанностями, не без основания считался одним из наиболее опасных и могущественных отродий Ада.
Возглавляя легион оборотней, Герадо, тем не менее, сам оборотнем не является. Он не может перевоплотиться в человека, не может принять никакой другой облик. Его телепатические возможности – тоже спорный вопрос. Некоторые считают, что демон в силах управлять разумом, а равно и поведением любого берсерка, находящегося в любой точке земного шара. Другие утверждают, что подвластны воздействию демона лишь оборотни, попавшие непосредственно в поле его видимости. Я никогда не испытывал на себе силу внушения Герадо, ибо в момент сражения с ним меня охранял и защищал Глаз Лизарда – артефакт, доставшийся от Джонатана Диерса.
Объявившись в Срединном мире, Герадо стал сеять отнюдь не разумное, доброе, вечное. Стоит упомянуть о главном, особенном отличии этого демона от его детей-оборотней. Дело в том, что Герадо, подобно вампиру, достаточно лишь раз укусить жертву, чтобы передать заражение, и луна никакой роли при этом не играет. В любое время дня и ночи, в любой день месяца, в любой сезон года Герадо способен творить подобных себе волков. Возможно, будь демон менее кровожаден, сейчас в Срединном мире существовало бы гораздо больше волкодлаков, но он слишком сильно любит убивать. В эпоху Ренессанса только лишь в одной Франции за полтора года демон убил сто двадцать три человека. Именно убил, заметьте, а не превратил в нечисть. Но, как бы там ни было, десятилетия шли за десятилетиями, и численность легиона оборотней всё возрастала.
Вместе с постоянно растущей популяцией оборотней и вампиров вынужденно разрастался и штат охотников Ордена Света. Дабы обезопасить себя, оборотни, подобно вампирам, объединившимся в кланы, стали собираться в стаи. Не имеющих прямого сходства ни с волками, ни с собаками, оборотней во все времена ассоциировали прежде всего с благородными лесными хищниками за их повадки. В стремлении адекватно противостоять охотникам волкодлаки не только образовывали стаи, но, подобно настоящим волкам, ревностно охраняли свою территорию от чужаков. Нередки были схватки между членами разных стай, между отдельными оборотнями; звери под влиянием врождённой ненависти к вампирам часто бились с оными. Вражда между стаями, необъявленная война с вампирами и многочисленные людские облавы вкупе с происками охотников Ордена сократили численность берсерков в конце XVIII века до того, что Герадо был вынужден работать, как говорится, за четверых, и почти не убивал, а только заражал людей вирусом оборотничества...
Разные народы представляли себе Герадо по-своему. Где-то вместо хвоста демон обзаводился пучком шипящих ядовитых змей, где-то мог изрыгать пламя, а где-то, как, например, в Древней Греции, Герадо вместо одной головы обладал сразу тремя. Собственно, мифологический трехголовый пёс Цербер есть ни что иное как вольная интерпретация истинного облика демона. В реальности Герадо похож на давно вымершего звероподобного ящера иностранцевию – первого гигантского хищника в истории Земли, длина тела которого могла достигать трёх метров. Так что он похож на волка или собаку лишь постольку поскольку. Во-первых, демон крупнее любой собаки или волка, его размеры сопоставимы разве что с полуторагодовалым теленком. Во-вторых, демон имеет плоскую морду и короткую бульдожью пасть; никакие змеи из его задницы не торчат – хвост похож на тот обрубок, что остаётся после купирования у ротвейлеров или доберманов. Лапы демона длинные, широкие и сильные, шерсть густая, ровная (хотя часто имеет вид весьма неряшливый), пепельно-серого цвета.