Страница:
- Как же нам быть с лошадью, Боб? Засиживаться здесь нельзя. Они еще
до рассвета пустятся за нами в погоню.
- Ну, твой Боливар выдержит пока что и двоих, - ответил
жизнерадостный Боб. - Заберем первую же лошадь, какая нам подвернется.
Черт возьми, хорош улов, а? Тут тридцать тысяч, если верить тому, что на
бумажках напечатано, - по пятнадцати тысяч на брата.
- Я думал будет больше, - сказал Акула Додсон, слегка подталкивая
пачки с деньгами носком сапога. И он окинул задумчивым взглядом мокрые
бока своего заморенного коня.
- Старик Боливар почти выдохся, - сказал он с расстановкой. - Жалко,
что твоя гнедая сломала ногу.
- Еще бы не жалко, - простодушно ответил Боб, - да ведь с этим ничего
не поделаешь. Боливар у тебя двужильный - он нас довезет, куда надо, а там
мы сменим лошадей. А ведь, прах побери, смешно, что ты с Востока, чужак
здесь, а мы на Западе, у себя дома, и все-таки в подметки тебе не годимся.
Из какого ты штата?
- Из штата Нью-Йорк, - ответил Акула Додсон, садясь на валун и
пожевывая веточку. - Я родился на ферме в округе Олстер. Семнадцати лет я
убежал из дому. И на Запад-то я попал случайно. Шел я по дороге с узелком
в руках, хотел попасть в Нью-Йорк. Думал, попаду туда и начну деньги
загребать. Мне всегда казалось, что я для этого и родился. Дошел я до
перекрестка и не знаю, куда мне идти. С полчаса я раздумывал, как мне
быть, потом повернул налево. К вечеру я нагнал циркачей-ковбоев и с ними
двинулся на Запад. Я часто думаю, что было бы со мной, если бы я выбрал
другую дорогу.
- По-моему, было бы то жк самое, - философски ответил Боб Тидбол. -
Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет нас
выбирать дорогу.
Акула Додсон встал и прислонился к дереву.
- Очень мне жалко, что твоя гнедая сломала ногу, Боб, - повторил он с
чувством.
- И мне тоже, - согласился Боб, - хорошая была лошадка. Ну, да
Боливар нас вывезет. Пожалуй, нам пора и двигаться, Акула. Сейчас я все
это уложу обратно, и в путь; рыба ищет где глубже, а человек где лучше.
Боб Тидбол уложил добычу в мешок и крепко завязал его веревкой.
Подняв глаза, он увидел дуло сорокапятикалиберного кольта, из которого
целился в него бестрепетной рукой Акула Додсон.
- Брось ты эти шуточки, - ухмыляясь, сказал Боб. - Пора двигаться.
- Сиди, как сидишь! - сказал Акула. - Ты отсюда не двинешься Боб. Мне
очень неприятно это говорить, но место есть только для одного. Боливар
выдохся, и двоих ему не снести.
- Мы с тобой были товарищами целых три года, Акула Додсон, - спокойно
ответил Боб. - Не один раз мы вместе с тобой рисковали жизнью. Я всегда
был с тобою честен, думал, что ты человек. Слышал я о тебе кое-что
неладное, будто бы ты убил двоих ни за что ни про что, да не поверил. Если
ты пошутил, Акула, убери кольт и бежим скорее. А если хочешь стрелять -
стреляй, черная душа, стреляй, тарантул!
Лицо Акулы Додсона выразило глубокую печаль.
- Ты не поверишь, Боб, - вздохнул он, - как мне жаль, что твоя гнедая
сломала ногу.
И его лицо мгновенно изменилось - теперь оно выражало холодную
жестокость и неумолимую алчность. Душа этого человека проглянула на
минуту, как выглядывает иногда лицо злодея из окна почтенного буржуазного
дома.
В самом деле, Бобу не суждено было двинуться с места. Раздался
выстрел вероломного друга, и негодующим эхим ответили ем у каменные стены
ущелья. А невольный сообщник злодея - Боливар - быстро унес прочь
последнего из шайки, ограбившей "Вечерний экспресс", - коню не пришлось
нести двойной груз.
Но когда Акула Додсон скакал по лесу, деревья перед ним словно
застлало туманом, револьвер в правой руке стал изогнутой ручкой дубового
кресла, обивка седла была какая-то странная, и, открыв глаза, он увидел,
что ноги его упираются не в стремена, а в письменный стол мореного дуба.
Так вот я и говорю, что Додсон, глава маклерской конторы Додсон и
Деккер, Уолл-стрит, открыл глаза. Рядом с креслом стоял доверенный клерк
Пибоди, не решаясь заговорить. Под окном глухо грохотали колеса,
усыпительно жужжал электрический вентилятор.
- Кхм! Пибоди, - моргая, сказал Додсон. - Я, кажется, уснул. Видел
любопытнейший сон. В чем дело, Пибоди?
- Мистер Уильямс от "Треси и Уильямс" ждет вас, сэр. Он пришел
рассчитаться за Икс, Игрек, Зет. Он попался с ними, сэр, если припомните.
- Да, помню. А какая на них расценка сегодня?
- Один восемьдесят пять, сэр,
- Ну вот и рассчитайтесь с ним по этой цене.
- Простите, сэр, - сказал Пибоди, волнуясь, - я говорил с Уильямсом.
Он ваш старый друг, мистер Додсон, а ведь вы скупили все Икс, Игрек, Зет.
Мне кажется, вы могли бы, то есть... Может быть, вы не помните, что он
продал их вам по девяносто восемь. Если он будет рассчитываться по
теперешней цене, он должен будет лишиться всего капитала и продать свой
дом.
Лицо Додсона мгновенно изменилось - теперь оно выражало холодную
жестокость и неумолимую алчность. Душа этого человека проглянула на
минуту, как выглядывает иногда лицо злодея из окна почтенного буржуазного
дома.
- Пусть платит один восемдесят пять, - сказал Додсон. - Боливару не
снести двоих.
<!--
Перевод под ред. М. Лорие
Непристойнее всего в адвокатской конторе Янси Гори был сам Гори,
развалившийся в своем скрипучем старом кресле. Маленькая убогая контора,
выстроенная из красного кирпича, выходила прямо на улицу, главную улицу
города Бэтела.
Бэтел приютился у подножия Синего хребта. Над городом горы громоздились
до самого неба. Далеко внизу мутная желтая Катоба поблескивала на дне унылой
долины.
Был самый душный час июньского дня. Бэтел дремал в тени, не дающей
прохлады. Торговля замерла. Было так тихо, что Гори, полулежа в кресле,
отчетливо слышал стук фишек в зале суда, где "шайка судейских" играла в
покер. От настежь открытой задней двери конторы утоптанная тропинка
извивалась по травке к зданию суда. Прогулки по этой тропинке стоили Гори
всего, что у него было за душой, - сначала наследства в несколько тысяч
долларов, потом старинной родовой усадьбы и, наконец, последних остатков
самоуважения и человеческого достоинства. Судейские обобрали его до нитки.
Незадачливый игрок стал пьяницей и паразитом; он дожил до того дня, когда
люди, ограбившие его, отказали ему в месте за карточным столом. Его "слово"
больше не принималось. Ежедневная партия в покер составлялась без него; ему
же предоставили жалкую роль зрителя. Шериф, секретарь округа, разбитной
помощник шерифа, веселый прокурор и человек с бескровным лицом, явившийся
"из долины", сидели вокруг стола, а остриженной овце давался молчаливый
совет - постараться снова обрасти шерстью.
Этот остракизм скоро наскучил Гори, и он отправился восвояси, нетвердо
ступая по злосчастной тропинке и что-то бормоча себе под нос. Глотнув
маисовой водки из полуштофа, стоявшего под столом, он бросился в кресло и в
какой-то пьяной апатии стал глядеть на горы, тонувшие в летнем тумане.
Маленькое белое пятно вдали, на склоне Черного Джека, была Лорел, деревня,
близ которой он родился и вырос. Здесь также родилась кровная вражда между
Гори и Колтренами. Теперь не осталось в живых ни одного прямого потомка рода
Гори, кроме этой ощипанной и опаленной птицы печали. В роде Колтренов тоже
остался всего один представитель мужского пола: полковник Эбнер Колтрен,
человек с весом и положением, член законодательного собрания штата,
сверстник отца Гори. Вендетта была обычного в этой местности типа; она
оставила за собой кровавый след ненависти, обид и убийств.
Но Янси Гори думал не о вендеттах. Его отуманенный мозг безнадежно
бился над проблемой - как существовать дальше, не отказываясь от привычных
пороков. Последнее время старые друзья его семьи заботились о том, чтобы у
него было что есть и где спать, но покупать ему виски они не желали, а ему
необходимо было виски. Его адвокатская практика заглохла; уже два года ему
не поручали ни одного дела. Он погряз в долгах, стал нахлебником, и если не
упал еще ниже, то только потому, что не подвернулся удобный случай. Сыграть
бы еще один раз, говорил он себе, один только раз - и он наверняка
отыграется; но ему нечего было продать, а кредит его давно истощился.
Он не мог не улыбнуться даже сейчас при воспоминании о человеке,
которому он полгода назад продал старую усадьбу семьи Гори. "Оттуда", с гор,
прибыли два необычайно странных существа - некто Пайк Гарви и его супруга.
Словом "там", сопровождаемым жестом руки по направлению к лесистым вершинам,
горцы привыкли обозначать самые недоступные дебри, неисследованные ущелья,
места, где укрываются бродяги, где волчьи норы и медвежьи берлоги. Странная
пара, посетившая Янси Гори, прожила двадцать лет в самой глухой части этого
безлюдного края, в одинокой хижине, высоко на склоне Черного Джека. У них не
было ни детей, ни собак, которые нарушали бы тяжелое молчание гор. Пайка
Гарви мало знали в поселках, но все, кто хоть когда-либо имел с ним дело,
единогласно заявляли, что он "спятил".
Его единственной официальной деятельностью была охота на белок, но ему
случалось, для разнообразия, заниматься и контрабандой. Однажды сборщики
налогов вытащили его из его норы; он сопротивлялся молча и яростно, как
терьер, и угодил на два года в тюрьму. Когда его выпустили, он снова забился
в свою нору, как рассерженный хорек.
Капризная фортуна, обойдя многих трепетных искателей, вспорхнула на
вершину Черного Джека, чтобы наградить своей улыбкой Пайка и его верную
подругу.
Однажды компания совершенно нелепых изыскателей в коротких брюках и
очках вторглась в горы по соседству с хижиной Гарви. Пайк снял с крюка свое
охотничье ружье и выстрелил издали в пришельцев - ведь они могли оказаться
сборщиками налогов. К счастью, он промахнулся, и агенты фортуны приблизились
и обнаружили свою полную непричастность к закону и правосудию. Впоследствии
они предложили чете Гарви целую кучу зеленых хрустящих наличных долларов за
его клочок расчищенной земли в тридцать акров и в оправдание такого
сумасбродства привели какую-то невероятную ерунду относительно того, что под
этим участком находится пласт слюды.
Когда Гарви с женой стали обладателями такого количества долларов, что
они сбивались, пересчитывая их, все неудобства существования на Черном Джеке
стали для них очевидны. Пайк начал поговаривать о новых башмаках, о ящике
табаку, который хорошо бы поставить в угол, о новом курке для своего ружья;
он повел Мартеллу в одно место на склоне горы и объяснил ей, как здесь можно
было бы установить небольшую пушку, - она несомненно, оказалась бы им по
средствам, - чтобы простреливать и защищать единственную тропинку к хижине и
раз навсегда отвадить сборщиков налогов и назойливых незнакомцев.
Но Адам упустил из виду свою Еву. Для него табак, пушка и новый курок
были достаточно полным воплощением богатства, но в его темной хижине дремало
честолюбие, парившее много выше его примитивных потребностей. В груди миссис
Гарви все еще жила крупица вечно женственного, не убитая двадцатилетним
пребыванием на Черном Джеке. Она так привыкла слышать днем лишь шуршанье
коры, падающей с больных деревьев, а ночью завывание волков, что это как
будто вытравило из нее все тщеславие. Она стала толстой, грустной, желтой и
скучной. Но когда появились средства, в ней снова вспыхнуло желание
воспользоваться привилегиями своего пола: сидеть за чайным столом, покупать
ненужные вещи, припудрить уродливую правду жизни условностями и церемониями.
Поэтому она холодно отвергла систему укреплений, предложенную Пайком, и
заявила, что они теперь спустятся в мир и будут вращаться в обществе.
На этом в конце концов они порешили, и план был приведен в исполнение.
Деревушка Лорел явилась компромиссом между предпочтением, которое миссис
Гарви оказывала большим городам, и тягой Пайка к первобытным пустыням. Лорел
сулила кое-какой выбор светских развлечений, соответствующих честолюбивым
стремлениям миссис Гарви, и не была лишена некоторых удобств для Пайка, - ее
близость к горам обеспечивала ему возможность быстрого отступления, в случае
если он не поладит с фешенебельным обществом.
Их переезд в Лорел совпал с лихорадочным желанием Янси Гори обратить в
звонкую монету свою недвижимость, и они купили старую усадьбу Гори, отсчитав
в дрожащие руки мота четыре тысячи долларов наличными.
Вот как случилось, что в то время, когда недостойный отпрыск рода Гори,
опустившийся, изгнанный и отвергнутый обобравшими его друзьями, валялся в
своей непристойной конторе, чужие жили в доме его предков.
Облако пыли медленно катилось по раскаленной улице и что-то двигалось
внутри него. Легкий ветерок отнес пыль в сторону, и показался новый, ярко
раскрашенный шарабан, который тащила ленивая серая лошадь. Приблизившись к
конторе адвоката, экипаж свернул с середины улицы и остановился у канавки,
прямо против двери.
На передней скамейке восседал высокий, тощий мужчина в черном суконном
костюме; его руки были втиснуты в желтые кожаные перчатки. На задней
скамейке сидела женщина, торжествовавшая над июньской жарой. Ее полная
фигура была закована в облегающее шелковое платье цвета "шанжан", то есть
всех цветов радуги. Она видела прямо, обмахиваясь разукрашенным веером и
устремив неподвижный взгляд на конец улицы. Как ни согрето было сердце
Мартеллы Гарви радостями новой жизни. Черный Джек наложил, на ее внешность
свою неизгладимую печать. Он придал ее чертам пустое, бессмысленное
выражение, наделил ее резкостью своих утесов и замкнутостью своих молчаливых
ущелий. Что бы ее ни окружало, она, казалось, всегда слышала шуршанье коры,
падающей с больных деревьев. Она всегда слышала страшное молчание Черного
Джека, звенящее среди самой беззвучной ночи.
Гори апатично наблюдал; как пышный экипаж подъехал и остановился у его
двери; но когда сухопарый возница замотал вожжи вокруг кнута, неуклюже слез
и вошел в контору, он поднялся, шатаясь, ему навстречу: он узнал Пайка
Гарви, нового, преображенного, только что причастившегося цивилизации.
Горец сел на стул, предложенный ему адвокатом. Те, кто подвергал
сомнению здравый ум и твердую память Гарви, могли привести в доказательство
его внешность. Лицо у него было слишком длинное, тускло-шафранного цвета и
неподвижное, как у статуи. Бледно-голубые, немигающие круглые глаза без
ресниц еще подчеркивали странность этого жуткого лица. Гори тщетно пытался
найти объяснение его визиту.
- Все в порядке в Лореле, мистер Гарви? - спросил он.
- Все в порядке, сэр, и мы с миссис Гарви чрезвычайно довольны имением.
Миссис Гарви нравится ваша усадьба, и соседи ей нравятся. Она говорила, что
нуждается в обществе, а здесь его достаточно. Роджерсы, Хэпгуды, Прэтты и
Тройсы - все сделали визиты миссис Гарви, и она почти у всех у них обедала.
Ее в лучшие дома приглашают. Не могу сказать, мистер Гори, чтобы такие вещи
были мне по душе... мне подавайте вот это, - огромная рука Пайка Гарви в
желтой перчатка указала по направлению к горам. - Мое место там, среди диких
пчел и медведей. Но я не для того приехал, чтоб болтать об этом. Мы с миссис
Гарви хотим купить у вас одну вещь.
- Купить? - повторил Гори. - У меня? - Он горько засмеялся. - Полагаю,
что это ошибка. Да, конечно, ошибка. Я продал вам, как вы сами выразились,
все до последнего гвоздя. Шляпки от гвоздя и той не найдется для продажи.
- У вас есть что продать, и нам это нужно. "Возьми деньги, - так
сказала миссис Гарви, - и купи, честно и благородно".
Гори покачал головой.
- Ничего у меня нет, - сказал он.
- Вы не думайте, у нас куча денег, - продолжал горец, не уклоняясь от
своей темы, - целая куча. Были мы бедны, как крысы, верно, а теперь могли бы
приглашать каждый день гостей к обеду. Нас признало лучшее общество - это
миссис Гарви так говорит. Но нам нужна еще одна вещь. Миссис Гарви говорит,
что это следовало бы включить в купчую крепость, когда мы покупали у вас
имение. Но там этого нет. "Ну так возьми деньги, говорит, и купи, честно и
благородно".
- Валяйте скорей, - сказал Гори; его расшатанные нервы не выдерживали
ожидания.
Гарви бросил на стол свою широкополую шляпу и наклонился вперед, глядя
в глаза Гори немигающими глазами.
- Есть старая распря, - сказал он отчетливо и медленно, - между вами и
Колтренами.
Гори угрожающе нахмурился: говорить о вендетте с заинтересованным лицом
считается серьезным нарушением этикета родовой мести. Человек "оттуда" знал
это так же хорошо, как и адвокат.
- Не в обиду вам будь сказано... - продолжал он, - я с деловой точки
зрения. Миссис Гарви изучила все про эти самые распри. Почти у всех
родовитых людей в горах есть кровники. Сеттли и Гофорты, Рэнкинсы и Бойды,
Сайлеры и Гэллоуэи поддерживали родовую месть от двадцати до ста лет.
Последний раз угробили человека, когда ваш дядя, судья Пэйсли Гори, объявил,
что заседание суда откладывается, и застрелил Лена Колтрена с судейского
кресла. Мы с миссис Гарви вышли из низов. Никто не затеет с нами распри, все
равно как с древесными лягушками. Миссис Гарви говорит, что у всех родовитых
людей есть распри. Мы-то не родовитые, но деньги есть, вот и обзаводимся чем
можем. "Так возьми деньги, - сказала миссис Гарви, - и купи распрю мистера
Гори, честно и благородно".
Охотник на белок вытянул одну ногу почти до середины комнаты, вытащил
из кармана пачку банкнот и бросил ее на стол.
- Здесь двести долларов, мистер Гори. Согласитесь, что за такую
запущенную распрю цена хорошая. С вашей стороны только вы и остались, а
убивать вы, наверно, не мастер. Вот вы и развяжетесь с этим делом, а мы с
миссис Гарви войдем в родовитое общество. Берите деньги.
Свернутые бумажки медленно развернулись, корчась и подпрыгивая на
столе. В молчании, наступившем за последними словами Гарви, ясно слышался
стук игральных фишек в здании суда. Гори знал, что шериф только что выиграл
хороший куш, - через двор на волнах знойного воздуха донеслось сдержанное
гиканье, которым он всегда приветствовал победу. Капли пота выступили у Гори
на лбу. Он нагнулся, вытащил из-под стола полуштоф в плетенке и наполнил из
него стаканчик.
- Выпейте, мистер Гарви! Вы, конечно, изволили пошутить... по поводу
того, что сейчас сказали? Вводится новый вид торговых операций. Вендетты
первого сорта - от двухсот пятидесяти до трехсот долларов. Вендетты, слегка
подпорченные, - двести... кажется, вы сказали двести, мистер Гарви?
Гори деланно рассмеялся. Горец взял предложенный стакан и осушил его,
не моргнув неподвижными глазами. Адвокат оценил этот подвиг завистливым и
восхищенным взглядом, он налил и себе и начал пить, как истый пьяница,
медленными глотками, вздрагивая от запаха и вкуса водки.
- Двести, - повторил Гарви, - вот деньги. Внезапная ярость вспыхнула у
Гори в мозгу. Он стукнул по столу кулаком. Одна из кредиток подскочила и
коснулась его руки. Он вздрогнул, как будто что-то ужалило его.
- Вы серьезно пришли ко мне, - закричал он, - с таким нелепым,
оскорбительным, сумасбродным предложением?
- Я хотел честно и благородно, - сказал охотник на белок; он протянул
руку, словно для того, чтобы взять деньги обратно, и тогда Гори понял, что
его вспышка гнева объяснялась не гордостью и обидой, но раздражением против
самого себя, так как он чувствовал себя способным опуститься еще ниже, в
яму, которая перед ним открылась. В мгновение он превратился из
оскорбленного джентльмена в торгаша, расхваливающего свой товар.
- Не торопитесь, Гарви, - сказал Гори; он побагровел, и язык у него
заплетался. - Я принимаю ваше пре... пре... предложение, хотя двести
долларов - безобразно низкая цена. С... сделка есть сделка, если продавец и
покупатель оба удо... удовлетворены... Завернуть вам покупку, мистер Гарви?
Гарви встал и отряхнулся.
- Миссис Гарви будет довольна. Вы вышли из этого дела, и теперь оно
будет считаться Колтрен против Гарви. Пожалуйте расписочку, мистер Гори,
недаром вы адвокат, - чтобы закрепить сделку.
Гори схватил лист бумаги и перо. Деньги он крепко зажал во влажной
руке. Все остальное вдруг стало пустячным и легким.
- Запродажную запись. Непременно. "Право на владение и проценты..."
Только придется пропустить "защищаемое законами штата", - сказал Гори с
громким смехом. - Вам придется самому защищать это право.
Горец взял необычайную расписку, сложил ее с величайшими
предосторожностями и аккуратно спрятал в карман.
Гори стоял у окна.
- Подойдите сюда, - сказал он, поднимая палец. - Я покажу вам вашего
только что купленного кровного врага. Вон он идет, по той стороне улицы.
Горец согнул свою длинную фигуру, чтобы посмотреть в окно туда, куда
указывал адвокат. Полковник Эбнер Колтрен, прямой, осанистый джентльмен лет
пятидесяти, в цилиндре и неизбежном двубортном сюртуке члена южного
законодательного собрания, проходил по противоположному тротуару. Пока Гарви
смотрел, Гори взглянул ему в лицо. Если существуют на свете желтые волки, то
здесь находился один из них. Гарви зарычал, следя нечеловечьими глазами за
проходящей фигурой, и оскалил длинные, янтарного цвета клыки.
- Это он... Да ведь это - человек, который упрятал меня когда-то в
тюрьму.
- Он был прокурором, - сказал небрежно Гори, - и, между прочим, он
первоклассный стрелок.
- Я могу прострелить белке глаз на расстоянии ста ярдов, - сказал
Гарви. - Так это Колтрен? Я сделал лучшую покупку, чем ожидал. Я позабочусь
об этой распре получше вашего, мистер Гори.
Он направился к дверям, но остановился на пороге в легком
замешательстве.
- Еще что-нибудь угодно? - спросил Гори с сарказмом безнадежности. -
Семейные традиции? Духи предков? Позорные тайны? Пожалуйста! Цены самые
доступные.
- Есть еще одна вещь, - невозмутимо протянул охотник на белок, - миссис
Гарви тоже говорила. Это не совсем по моей части, но она особенно хотела,
чтобы я спросил вас и, если вы согласны, купил бы, честно и благородно. Есть
там ваше семейное кладбище, как вам известно, мистер Гори, за вашей старой
усадьбой, под кедрами. Там похоронены ваши предки, те, что убиты Колтренами.
На памятниках их имена. Миссис Гарви говорит, что у всех родовитых людей
есть семейные кладбища. Она говорит, что, если мы купим распрю, к ней надо
добавить и кладбище. На памятниках везде "Гори", но это можно вытравить и
заменить нашей...
- Вон! вон! - закричал Гори вспыхнув. Он протянул к горцу обе руки со
скрюченными, дрожащими пальцами. - Убирайтесь, негодяй. Даже ки... китаец
защищает мо... могилы своих предков. Вон!
Охотник на белок побрел к своему шарабану. Пока он влезал в него, Гори
с лихорадочной быстротой подбирал деньги, выпавшие у него из рук. Не успел
экипаж завернуть за угол, как овца, вновь обросшая шерстью, понеслась с
неприличной поспешностью по тропинке к зданию суда.
В три часа ночи судейские приволокли его обратно в контору,
остриженного и в бессознательном состоянии. Шериф, разбитной помощник
шерифа, секретарь и веселый прокурор несли его, а бледнолицый субъект "из
долины" замыкал шествие.
- На стол, - сказал один из них, и они положили его на стол среди груды
его бесполезных книг и бумаг.
- У Янси прямо пристрастие к двойкам, когда он наклюкается, - задумчиво
вздохнул шериф.
- Это уж чересчур, - сказал веселый прокурор. - Человеку, который
напивается, нечего играть в покер. Интересно, сколько он просадил сегодня.
- Около двухсот. Удивляюсь, где он их взял. У него уже больше месяца не
было ни цента.
- Может быть, клиента подцепил. Ну, ладно, пойдемте по домам, пока не
рассвело. Он отойдет, когда проспится, только в голове будет гудеть, как в
улье.
"Шайка" растаяла в утренних сумерках. Следующим глазом, посмотревшим на
несчастного Гори, было око утра. Оно заглянуло в незавешенное окно и сначала
залило спящего потоком бледного золота, а потом окатило его горящее лицо
обжигающим белым летним зноем. Гори, не просыпаясь, зашевелился среди хлама
на столе и отвернулся от окна. При этом он задел тяжелый Свод законов, и
книга с грохотом упала на пол. Гори открыл глаза и увидел, что над ним
склонился человек в длинном черном сюртуке. Слегка закинув голову, он
обнаружил старый цилиндр, а под ним доброе, гладко выбритое лицо полковника
Эбнера Колтрена.
Не уверенный в радушном приеме, полковник ждал, когда Гори его узнает.
Вот уже двадцать лет, как представители мужской части этих двух семейств не
встречались в мирной обстановке. Веки у Гори дрогнули, и он, напрягая
помутившееся зрение, взглянул на гостя и безмятежно улыбнулся.
- А вы привели Стеллу и Люси поиграть со мной? - спросил он спокойно.
- Вы узнаете меня, Янси? - спросил Колтрен.
- Конечно. Вы подарили мне кнутик со свистком. Так оно и было, -
двадцать четыре года тому назад, когда отец Янси был его лучшим другом.
Глаза Гори забегали по комнате. Полковник понял.
- Лежите спокойно, я вам сейчас принесу, - сказал он.
Во дворе был колодец, и Гори, закрыв глаза, с восторгом прислушивался к
звяканью его рычага и плеску воды. Колтрен принес кувшин холодной воды и
подал его Гори. Гори вскочил - вид у него был жалкий, летний полотняный
костюм запачкался и смялся, взлохмаченная голова тряслась. Он попытался
помахать рукой полковнику.
- Извините... все это, пожалуйста, - сказал он. - Я, должно быть, вчера
вечером выпил слишком много виски и улегся спать на столе.
Его брови сдвинулись в недоумении.
- Покутили с приятелями? - добродушно спросил полковник.
до рассвета пустятся за нами в погоню.
- Ну, твой Боливар выдержит пока что и двоих, - ответил
жизнерадостный Боб. - Заберем первую же лошадь, какая нам подвернется.
Черт возьми, хорош улов, а? Тут тридцать тысяч, если верить тому, что на
бумажках напечатано, - по пятнадцати тысяч на брата.
- Я думал будет больше, - сказал Акула Додсон, слегка подталкивая
пачки с деньгами носком сапога. И он окинул задумчивым взглядом мокрые
бока своего заморенного коня.
- Старик Боливар почти выдохся, - сказал он с расстановкой. - Жалко,
что твоя гнедая сломала ногу.
- Еще бы не жалко, - простодушно ответил Боб, - да ведь с этим ничего
не поделаешь. Боливар у тебя двужильный - он нас довезет, куда надо, а там
мы сменим лошадей. А ведь, прах побери, смешно, что ты с Востока, чужак
здесь, а мы на Западе, у себя дома, и все-таки в подметки тебе не годимся.
Из какого ты штата?
- Из штата Нью-Йорк, - ответил Акула Додсон, садясь на валун и
пожевывая веточку. - Я родился на ферме в округе Олстер. Семнадцати лет я
убежал из дому. И на Запад-то я попал случайно. Шел я по дороге с узелком
в руках, хотел попасть в Нью-Йорк. Думал, попаду туда и начну деньги
загребать. Мне всегда казалось, что я для этого и родился. Дошел я до
перекрестка и не знаю, куда мне идти. С полчаса я раздумывал, как мне
быть, потом повернул налево. К вечеру я нагнал циркачей-ковбоев и с ними
двинулся на Запад. Я часто думаю, что было бы со мной, если бы я выбрал
другую дорогу.
- По-моему, было бы то жк самое, - философски ответил Боб Тидбол. -
Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет нас
выбирать дорогу.
Акула Додсон встал и прислонился к дереву.
- Очень мне жалко, что твоя гнедая сломала ногу, Боб, - повторил он с
чувством.
- И мне тоже, - согласился Боб, - хорошая была лошадка. Ну, да
Боливар нас вывезет. Пожалуй, нам пора и двигаться, Акула. Сейчас я все
это уложу обратно, и в путь; рыба ищет где глубже, а человек где лучше.
Боб Тидбол уложил добычу в мешок и крепко завязал его веревкой.
Подняв глаза, он увидел дуло сорокапятикалиберного кольта, из которого
целился в него бестрепетной рукой Акула Додсон.
- Брось ты эти шуточки, - ухмыляясь, сказал Боб. - Пора двигаться.
- Сиди, как сидишь! - сказал Акула. - Ты отсюда не двинешься Боб. Мне
очень неприятно это говорить, но место есть только для одного. Боливар
выдохся, и двоих ему не снести.
- Мы с тобой были товарищами целых три года, Акула Додсон, - спокойно
ответил Боб. - Не один раз мы вместе с тобой рисковали жизнью. Я всегда
был с тобою честен, думал, что ты человек. Слышал я о тебе кое-что
неладное, будто бы ты убил двоих ни за что ни про что, да не поверил. Если
ты пошутил, Акула, убери кольт и бежим скорее. А если хочешь стрелять -
стреляй, черная душа, стреляй, тарантул!
Лицо Акулы Додсона выразило глубокую печаль.
- Ты не поверишь, Боб, - вздохнул он, - как мне жаль, что твоя гнедая
сломала ногу.
И его лицо мгновенно изменилось - теперь оно выражало холодную
жестокость и неумолимую алчность. Душа этого человека проглянула на
минуту, как выглядывает иногда лицо злодея из окна почтенного буржуазного
дома.
В самом деле, Бобу не суждено было двинуться с места. Раздался
выстрел вероломного друга, и негодующим эхим ответили ем у каменные стены
ущелья. А невольный сообщник злодея - Боливар - быстро унес прочь
последнего из шайки, ограбившей "Вечерний экспресс", - коню не пришлось
нести двойной груз.
Но когда Акула Додсон скакал по лесу, деревья перед ним словно
застлало туманом, револьвер в правой руке стал изогнутой ручкой дубового
кресла, обивка седла была какая-то странная, и, открыв глаза, он увидел,
что ноги его упираются не в стремена, а в письменный стол мореного дуба.
Так вот я и говорю, что Додсон, глава маклерской конторы Додсон и
Деккер, Уолл-стрит, открыл глаза. Рядом с креслом стоял доверенный клерк
Пибоди, не решаясь заговорить. Под окном глухо грохотали колеса,
усыпительно жужжал электрический вентилятор.
- Кхм! Пибоди, - моргая, сказал Додсон. - Я, кажется, уснул. Видел
любопытнейший сон. В чем дело, Пибоди?
- Мистер Уильямс от "Треси и Уильямс" ждет вас, сэр. Он пришел
рассчитаться за Икс, Игрек, Зет. Он попался с ними, сэр, если припомните.
- Да, помню. А какая на них расценка сегодня?
- Один восемьдесят пять, сэр,
- Ну вот и рассчитайтесь с ним по этой цене.
- Простите, сэр, - сказал Пибоди, волнуясь, - я говорил с Уильямсом.
Он ваш старый друг, мистер Додсон, а ведь вы скупили все Икс, Игрек, Зет.
Мне кажется, вы могли бы, то есть... Может быть, вы не помните, что он
продал их вам по девяносто восемь. Если он будет рассчитываться по
теперешней цене, он должен будет лишиться всего капитала и продать свой
дом.
Лицо Додсона мгновенно изменилось - теперь оно выражало холодную
жестокость и неумолимую алчность. Душа этого человека проглянула на
минуту, как выглядывает иногда лицо злодея из окна почтенного буржуазного
дома.
- Пусть платит один восемдесят пять, - сказал Додсон. - Боливару не
снести двоих.
<!--
Перевод под ред. М. Лорие
Непристойнее всего в адвокатской конторе Янси Гори был сам Гори,
развалившийся в своем скрипучем старом кресле. Маленькая убогая контора,
выстроенная из красного кирпича, выходила прямо на улицу, главную улицу
города Бэтела.
Бэтел приютился у подножия Синего хребта. Над городом горы громоздились
до самого неба. Далеко внизу мутная желтая Катоба поблескивала на дне унылой
долины.
Был самый душный час июньского дня. Бэтел дремал в тени, не дающей
прохлады. Торговля замерла. Было так тихо, что Гори, полулежа в кресле,
отчетливо слышал стук фишек в зале суда, где "шайка судейских" играла в
покер. От настежь открытой задней двери конторы утоптанная тропинка
извивалась по травке к зданию суда. Прогулки по этой тропинке стоили Гори
всего, что у него было за душой, - сначала наследства в несколько тысяч
долларов, потом старинной родовой усадьбы и, наконец, последних остатков
самоуважения и человеческого достоинства. Судейские обобрали его до нитки.
Незадачливый игрок стал пьяницей и паразитом; он дожил до того дня, когда
люди, ограбившие его, отказали ему в месте за карточным столом. Его "слово"
больше не принималось. Ежедневная партия в покер составлялась без него; ему
же предоставили жалкую роль зрителя. Шериф, секретарь округа, разбитной
помощник шерифа, веселый прокурор и человек с бескровным лицом, явившийся
"из долины", сидели вокруг стола, а остриженной овце давался молчаливый
совет - постараться снова обрасти шерстью.
Этот остракизм скоро наскучил Гори, и он отправился восвояси, нетвердо
ступая по злосчастной тропинке и что-то бормоча себе под нос. Глотнув
маисовой водки из полуштофа, стоявшего под столом, он бросился в кресло и в
какой-то пьяной апатии стал глядеть на горы, тонувшие в летнем тумане.
Маленькое белое пятно вдали, на склоне Черного Джека, была Лорел, деревня,
близ которой он родился и вырос. Здесь также родилась кровная вражда между
Гори и Колтренами. Теперь не осталось в живых ни одного прямого потомка рода
Гори, кроме этой ощипанной и опаленной птицы печали. В роде Колтренов тоже
остался всего один представитель мужского пола: полковник Эбнер Колтрен,
человек с весом и положением, член законодательного собрания штата,
сверстник отца Гори. Вендетта была обычного в этой местности типа; она
оставила за собой кровавый след ненависти, обид и убийств.
Но Янси Гори думал не о вендеттах. Его отуманенный мозг безнадежно
бился над проблемой - как существовать дальше, не отказываясь от привычных
пороков. Последнее время старые друзья его семьи заботились о том, чтобы у
него было что есть и где спать, но покупать ему виски они не желали, а ему
необходимо было виски. Его адвокатская практика заглохла; уже два года ему
не поручали ни одного дела. Он погряз в долгах, стал нахлебником, и если не
упал еще ниже, то только потому, что не подвернулся удобный случай. Сыграть
бы еще один раз, говорил он себе, один только раз - и он наверняка
отыграется; но ему нечего было продать, а кредит его давно истощился.
Он не мог не улыбнуться даже сейчас при воспоминании о человеке,
которому он полгода назад продал старую усадьбу семьи Гори. "Оттуда", с гор,
прибыли два необычайно странных существа - некто Пайк Гарви и его супруга.
Словом "там", сопровождаемым жестом руки по направлению к лесистым вершинам,
горцы привыкли обозначать самые недоступные дебри, неисследованные ущелья,
места, где укрываются бродяги, где волчьи норы и медвежьи берлоги. Странная
пара, посетившая Янси Гори, прожила двадцать лет в самой глухой части этого
безлюдного края, в одинокой хижине, высоко на склоне Черного Джека. У них не
было ни детей, ни собак, которые нарушали бы тяжелое молчание гор. Пайка
Гарви мало знали в поселках, но все, кто хоть когда-либо имел с ним дело,
единогласно заявляли, что он "спятил".
Его единственной официальной деятельностью была охота на белок, но ему
случалось, для разнообразия, заниматься и контрабандой. Однажды сборщики
налогов вытащили его из его норы; он сопротивлялся молча и яростно, как
терьер, и угодил на два года в тюрьму. Когда его выпустили, он снова забился
в свою нору, как рассерженный хорек.
Капризная фортуна, обойдя многих трепетных искателей, вспорхнула на
вершину Черного Джека, чтобы наградить своей улыбкой Пайка и его верную
подругу.
Однажды компания совершенно нелепых изыскателей в коротких брюках и
очках вторглась в горы по соседству с хижиной Гарви. Пайк снял с крюка свое
охотничье ружье и выстрелил издали в пришельцев - ведь они могли оказаться
сборщиками налогов. К счастью, он промахнулся, и агенты фортуны приблизились
и обнаружили свою полную непричастность к закону и правосудию. Впоследствии
они предложили чете Гарви целую кучу зеленых хрустящих наличных долларов за
его клочок расчищенной земли в тридцать акров и в оправдание такого
сумасбродства привели какую-то невероятную ерунду относительно того, что под
этим участком находится пласт слюды.
Когда Гарви с женой стали обладателями такого количества долларов, что
они сбивались, пересчитывая их, все неудобства существования на Черном Джеке
стали для них очевидны. Пайк начал поговаривать о новых башмаках, о ящике
табаку, который хорошо бы поставить в угол, о новом курке для своего ружья;
он повел Мартеллу в одно место на склоне горы и объяснил ей, как здесь можно
было бы установить небольшую пушку, - она несомненно, оказалась бы им по
средствам, - чтобы простреливать и защищать единственную тропинку к хижине и
раз навсегда отвадить сборщиков налогов и назойливых незнакомцев.
Но Адам упустил из виду свою Еву. Для него табак, пушка и новый курок
были достаточно полным воплощением богатства, но в его темной хижине дремало
честолюбие, парившее много выше его примитивных потребностей. В груди миссис
Гарви все еще жила крупица вечно женственного, не убитая двадцатилетним
пребыванием на Черном Джеке. Она так привыкла слышать днем лишь шуршанье
коры, падающей с больных деревьев, а ночью завывание волков, что это как
будто вытравило из нее все тщеславие. Она стала толстой, грустной, желтой и
скучной. Но когда появились средства, в ней снова вспыхнуло желание
воспользоваться привилегиями своего пола: сидеть за чайным столом, покупать
ненужные вещи, припудрить уродливую правду жизни условностями и церемониями.
Поэтому она холодно отвергла систему укреплений, предложенную Пайком, и
заявила, что они теперь спустятся в мир и будут вращаться в обществе.
На этом в конце концов они порешили, и план был приведен в исполнение.
Деревушка Лорел явилась компромиссом между предпочтением, которое миссис
Гарви оказывала большим городам, и тягой Пайка к первобытным пустыням. Лорел
сулила кое-какой выбор светских развлечений, соответствующих честолюбивым
стремлениям миссис Гарви, и не была лишена некоторых удобств для Пайка, - ее
близость к горам обеспечивала ему возможность быстрого отступления, в случае
если он не поладит с фешенебельным обществом.
Их переезд в Лорел совпал с лихорадочным желанием Янси Гори обратить в
звонкую монету свою недвижимость, и они купили старую усадьбу Гори, отсчитав
в дрожащие руки мота четыре тысячи долларов наличными.
Вот как случилось, что в то время, когда недостойный отпрыск рода Гори,
опустившийся, изгнанный и отвергнутый обобравшими его друзьями, валялся в
своей непристойной конторе, чужие жили в доме его предков.
Облако пыли медленно катилось по раскаленной улице и что-то двигалось
внутри него. Легкий ветерок отнес пыль в сторону, и показался новый, ярко
раскрашенный шарабан, который тащила ленивая серая лошадь. Приблизившись к
конторе адвоката, экипаж свернул с середины улицы и остановился у канавки,
прямо против двери.
На передней скамейке восседал высокий, тощий мужчина в черном суконном
костюме; его руки были втиснуты в желтые кожаные перчатки. На задней
скамейке сидела женщина, торжествовавшая над июньской жарой. Ее полная
фигура была закована в облегающее шелковое платье цвета "шанжан", то есть
всех цветов радуги. Она видела прямо, обмахиваясь разукрашенным веером и
устремив неподвижный взгляд на конец улицы. Как ни согрето было сердце
Мартеллы Гарви радостями новой жизни. Черный Джек наложил, на ее внешность
свою неизгладимую печать. Он придал ее чертам пустое, бессмысленное
выражение, наделил ее резкостью своих утесов и замкнутостью своих молчаливых
ущелий. Что бы ее ни окружало, она, казалось, всегда слышала шуршанье коры,
падающей с больных деревьев. Она всегда слышала страшное молчание Черного
Джека, звенящее среди самой беззвучной ночи.
Гори апатично наблюдал; как пышный экипаж подъехал и остановился у его
двери; но когда сухопарый возница замотал вожжи вокруг кнута, неуклюже слез
и вошел в контору, он поднялся, шатаясь, ему навстречу: он узнал Пайка
Гарви, нового, преображенного, только что причастившегося цивилизации.
Горец сел на стул, предложенный ему адвокатом. Те, кто подвергал
сомнению здравый ум и твердую память Гарви, могли привести в доказательство
его внешность. Лицо у него было слишком длинное, тускло-шафранного цвета и
неподвижное, как у статуи. Бледно-голубые, немигающие круглые глаза без
ресниц еще подчеркивали странность этого жуткого лица. Гори тщетно пытался
найти объяснение его визиту.
- Все в порядке в Лореле, мистер Гарви? - спросил он.
- Все в порядке, сэр, и мы с миссис Гарви чрезвычайно довольны имением.
Миссис Гарви нравится ваша усадьба, и соседи ей нравятся. Она говорила, что
нуждается в обществе, а здесь его достаточно. Роджерсы, Хэпгуды, Прэтты и
Тройсы - все сделали визиты миссис Гарви, и она почти у всех у них обедала.
Ее в лучшие дома приглашают. Не могу сказать, мистер Гори, чтобы такие вещи
были мне по душе... мне подавайте вот это, - огромная рука Пайка Гарви в
желтой перчатка указала по направлению к горам. - Мое место там, среди диких
пчел и медведей. Но я не для того приехал, чтоб болтать об этом. Мы с миссис
Гарви хотим купить у вас одну вещь.
- Купить? - повторил Гори. - У меня? - Он горько засмеялся. - Полагаю,
что это ошибка. Да, конечно, ошибка. Я продал вам, как вы сами выразились,
все до последнего гвоздя. Шляпки от гвоздя и той не найдется для продажи.
- У вас есть что продать, и нам это нужно. "Возьми деньги, - так
сказала миссис Гарви, - и купи, честно и благородно".
Гори покачал головой.
- Ничего у меня нет, - сказал он.
- Вы не думайте, у нас куча денег, - продолжал горец, не уклоняясь от
своей темы, - целая куча. Были мы бедны, как крысы, верно, а теперь могли бы
приглашать каждый день гостей к обеду. Нас признало лучшее общество - это
миссис Гарви так говорит. Но нам нужна еще одна вещь. Миссис Гарви говорит,
что это следовало бы включить в купчую крепость, когда мы покупали у вас
имение. Но там этого нет. "Ну так возьми деньги, говорит, и купи, честно и
благородно".
- Валяйте скорей, - сказал Гори; его расшатанные нервы не выдерживали
ожидания.
Гарви бросил на стол свою широкополую шляпу и наклонился вперед, глядя
в глаза Гори немигающими глазами.
- Есть старая распря, - сказал он отчетливо и медленно, - между вами и
Колтренами.
Гори угрожающе нахмурился: говорить о вендетте с заинтересованным лицом
считается серьезным нарушением этикета родовой мести. Человек "оттуда" знал
это так же хорошо, как и адвокат.
- Не в обиду вам будь сказано... - продолжал он, - я с деловой точки
зрения. Миссис Гарви изучила все про эти самые распри. Почти у всех
родовитых людей в горах есть кровники. Сеттли и Гофорты, Рэнкинсы и Бойды,
Сайлеры и Гэллоуэи поддерживали родовую месть от двадцати до ста лет.
Последний раз угробили человека, когда ваш дядя, судья Пэйсли Гори, объявил,
что заседание суда откладывается, и застрелил Лена Колтрена с судейского
кресла. Мы с миссис Гарви вышли из низов. Никто не затеет с нами распри, все
равно как с древесными лягушками. Миссис Гарви говорит, что у всех родовитых
людей есть распри. Мы-то не родовитые, но деньги есть, вот и обзаводимся чем
можем. "Так возьми деньги, - сказала миссис Гарви, - и купи распрю мистера
Гори, честно и благородно".
Охотник на белок вытянул одну ногу почти до середины комнаты, вытащил
из кармана пачку банкнот и бросил ее на стол.
- Здесь двести долларов, мистер Гори. Согласитесь, что за такую
запущенную распрю цена хорошая. С вашей стороны только вы и остались, а
убивать вы, наверно, не мастер. Вот вы и развяжетесь с этим делом, а мы с
миссис Гарви войдем в родовитое общество. Берите деньги.
Свернутые бумажки медленно развернулись, корчась и подпрыгивая на
столе. В молчании, наступившем за последними словами Гарви, ясно слышался
стук игральных фишек в здании суда. Гори знал, что шериф только что выиграл
хороший куш, - через двор на волнах знойного воздуха донеслось сдержанное
гиканье, которым он всегда приветствовал победу. Капли пота выступили у Гори
на лбу. Он нагнулся, вытащил из-под стола полуштоф в плетенке и наполнил из
него стаканчик.
- Выпейте, мистер Гарви! Вы, конечно, изволили пошутить... по поводу
того, что сейчас сказали? Вводится новый вид торговых операций. Вендетты
первого сорта - от двухсот пятидесяти до трехсот долларов. Вендетты, слегка
подпорченные, - двести... кажется, вы сказали двести, мистер Гарви?
Гори деланно рассмеялся. Горец взял предложенный стакан и осушил его,
не моргнув неподвижными глазами. Адвокат оценил этот подвиг завистливым и
восхищенным взглядом, он налил и себе и начал пить, как истый пьяница,
медленными глотками, вздрагивая от запаха и вкуса водки.
- Двести, - повторил Гарви, - вот деньги. Внезапная ярость вспыхнула у
Гори в мозгу. Он стукнул по столу кулаком. Одна из кредиток подскочила и
коснулась его руки. Он вздрогнул, как будто что-то ужалило его.
- Вы серьезно пришли ко мне, - закричал он, - с таким нелепым,
оскорбительным, сумасбродным предложением?
- Я хотел честно и благородно, - сказал охотник на белок; он протянул
руку, словно для того, чтобы взять деньги обратно, и тогда Гори понял, что
его вспышка гнева объяснялась не гордостью и обидой, но раздражением против
самого себя, так как он чувствовал себя способным опуститься еще ниже, в
яму, которая перед ним открылась. В мгновение он превратился из
оскорбленного джентльмена в торгаша, расхваливающего свой товар.
- Не торопитесь, Гарви, - сказал Гори; он побагровел, и язык у него
заплетался. - Я принимаю ваше пре... пре... предложение, хотя двести
долларов - безобразно низкая цена. С... сделка есть сделка, если продавец и
покупатель оба удо... удовлетворены... Завернуть вам покупку, мистер Гарви?
Гарви встал и отряхнулся.
- Миссис Гарви будет довольна. Вы вышли из этого дела, и теперь оно
будет считаться Колтрен против Гарви. Пожалуйте расписочку, мистер Гори,
недаром вы адвокат, - чтобы закрепить сделку.
Гори схватил лист бумаги и перо. Деньги он крепко зажал во влажной
руке. Все остальное вдруг стало пустячным и легким.
- Запродажную запись. Непременно. "Право на владение и проценты..."
Только придется пропустить "защищаемое законами штата", - сказал Гори с
громким смехом. - Вам придется самому защищать это право.
Горец взял необычайную расписку, сложил ее с величайшими
предосторожностями и аккуратно спрятал в карман.
Гори стоял у окна.
- Подойдите сюда, - сказал он, поднимая палец. - Я покажу вам вашего
только что купленного кровного врага. Вон он идет, по той стороне улицы.
Горец согнул свою длинную фигуру, чтобы посмотреть в окно туда, куда
указывал адвокат. Полковник Эбнер Колтрен, прямой, осанистый джентльмен лет
пятидесяти, в цилиндре и неизбежном двубортном сюртуке члена южного
законодательного собрания, проходил по противоположному тротуару. Пока Гарви
смотрел, Гори взглянул ему в лицо. Если существуют на свете желтые волки, то
здесь находился один из них. Гарви зарычал, следя нечеловечьими глазами за
проходящей фигурой, и оскалил длинные, янтарного цвета клыки.
- Это он... Да ведь это - человек, который упрятал меня когда-то в
тюрьму.
- Он был прокурором, - сказал небрежно Гори, - и, между прочим, он
первоклассный стрелок.
- Я могу прострелить белке глаз на расстоянии ста ярдов, - сказал
Гарви. - Так это Колтрен? Я сделал лучшую покупку, чем ожидал. Я позабочусь
об этой распре получше вашего, мистер Гори.
Он направился к дверям, но остановился на пороге в легком
замешательстве.
- Еще что-нибудь угодно? - спросил Гори с сарказмом безнадежности. -
Семейные традиции? Духи предков? Позорные тайны? Пожалуйста! Цены самые
доступные.
- Есть еще одна вещь, - невозмутимо протянул охотник на белок, - миссис
Гарви тоже говорила. Это не совсем по моей части, но она особенно хотела,
чтобы я спросил вас и, если вы согласны, купил бы, честно и благородно. Есть
там ваше семейное кладбище, как вам известно, мистер Гори, за вашей старой
усадьбой, под кедрами. Там похоронены ваши предки, те, что убиты Колтренами.
На памятниках их имена. Миссис Гарви говорит, что у всех родовитых людей
есть семейные кладбища. Она говорит, что, если мы купим распрю, к ней надо
добавить и кладбище. На памятниках везде "Гори", но это можно вытравить и
заменить нашей...
- Вон! вон! - закричал Гори вспыхнув. Он протянул к горцу обе руки со
скрюченными, дрожащими пальцами. - Убирайтесь, негодяй. Даже ки... китаец
защищает мо... могилы своих предков. Вон!
Охотник на белок побрел к своему шарабану. Пока он влезал в него, Гори
с лихорадочной быстротой подбирал деньги, выпавшие у него из рук. Не успел
экипаж завернуть за угол, как овца, вновь обросшая шерстью, понеслась с
неприличной поспешностью по тропинке к зданию суда.
В три часа ночи судейские приволокли его обратно в контору,
остриженного и в бессознательном состоянии. Шериф, разбитной помощник
шерифа, секретарь и веселый прокурор несли его, а бледнолицый субъект "из
долины" замыкал шествие.
- На стол, - сказал один из них, и они положили его на стол среди груды
его бесполезных книг и бумаг.
- У Янси прямо пристрастие к двойкам, когда он наклюкается, - задумчиво
вздохнул шериф.
- Это уж чересчур, - сказал веселый прокурор. - Человеку, который
напивается, нечего играть в покер. Интересно, сколько он просадил сегодня.
- Около двухсот. Удивляюсь, где он их взял. У него уже больше месяца не
было ни цента.
- Может быть, клиента подцепил. Ну, ладно, пойдемте по домам, пока не
рассвело. Он отойдет, когда проспится, только в голове будет гудеть, как в
улье.
"Шайка" растаяла в утренних сумерках. Следующим глазом, посмотревшим на
несчастного Гори, было око утра. Оно заглянуло в незавешенное окно и сначала
залило спящего потоком бледного золота, а потом окатило его горящее лицо
обжигающим белым летним зноем. Гори, не просыпаясь, зашевелился среди хлама
на столе и отвернулся от окна. При этом он задел тяжелый Свод законов, и
книга с грохотом упала на пол. Гори открыл глаза и увидел, что над ним
склонился человек в длинном черном сюртуке. Слегка закинув голову, он
обнаружил старый цилиндр, а под ним доброе, гладко выбритое лицо полковника
Эбнера Колтрена.
Не уверенный в радушном приеме, полковник ждал, когда Гори его узнает.
Вот уже двадцать лет, как представители мужской части этих двух семейств не
встречались в мирной обстановке. Веки у Гори дрогнули, и он, напрягая
помутившееся зрение, взглянул на гостя и безмятежно улыбнулся.
- А вы привели Стеллу и Люси поиграть со мной? - спросил он спокойно.
- Вы узнаете меня, Янси? - спросил Колтрен.
- Конечно. Вы подарили мне кнутик со свистком. Так оно и было, -
двадцать четыре года тому назад, когда отец Янси был его лучшим другом.
Глаза Гори забегали по комнате. Полковник понял.
- Лежите спокойно, я вам сейчас принесу, - сказал он.
Во дворе был колодец, и Гори, закрыв глаза, с восторгом прислушивался к
звяканью его рычага и плеску воды. Колтрен принес кувшин холодной воды и
подал его Гори. Гори вскочил - вид у него был жалкий, летний полотняный
костюм запачкался и смялся, взлохмаченная голова тряслась. Он попытался
помахать рукой полковнику.
- Извините... все это, пожалуйста, - сказал он. - Я, должно быть, вчера
вечером выпил слишком много виски и улегся спать на столе.
Его брови сдвинулись в недоумении.
- Покутили с приятелями? - добродушно спросил полковник.