Страница:
- Нет, я нигде не был. У меня уже два месяца как нет ни доллара. Просто
выпил лишнего, как всегда.
Полковник Колтрен дотронулся до его плеча.
- Несколько минут назад, Янси, - начал он, - вы спросили меня, привел
ли я к вам поиграть Люси и Стеллу. Вы тогда еще не совсем проснулись, и вам,
верно, снилось, что вы опять маленький мальчик. Теперь вы проснулись, и я
прошу вас выслушать меня. Я пришел от Стеллы и Люси к их старому товарищу и
к сыну моего старого друга. Они знают, что я хочу привезти вас с собой, и
они будут так же рады вам, как в старые времена. Я хочу, чтобы вы пожили у
нас, пока не придете в себя - и еще дольше... сколько захотите. Мы слышали,
что вам в жизни не повезло, что вы окружены соблазнами, и мы все решили
опять пригласить вас к нам поиграть. Поедете, мой мальчик? Хотите забыть все
семейные ссоры и, поехать со мной?
- Ссоры? - сказал Гори, широко раскрыв глаза. - Между нами не было
никаких ссор, насколько я знаю. Мы всегда были лучшими друзьями. Но, боже
мой, полковник, как я могу явиться к вам в дом таким, каким я стал? Жалкий
пьяница, несчастный, опозоренный, мот, игрок...
Он слез со стола, забрался в кресло и заплакал пьяными слезами, мешая
их с искренними каплями раскаяния и стыда. Колтрен говорил с ним настойчиво
и серьезно: он напомнил простые удовольствия жизни в горах, которые Гори
когда-то так любил, и подчеркивал искренность своего приглашения.
В конце концов он убедил Гори, сказав ему, что рассчитывает на его
помощь для руководства переброской поваленного леса с высокого склона горы к
сплаву. Он помнил, что Гори когда-то изобрел для этой цели особую систему
скатов и желобов и по праву гордился ею. В одну минуту бедняга, в восторге
от мысли, что он может быть кому-нибудь полезен, развернул на столе лист
бумаги и стал набрасывать на нем быстрые, но безнадежно кривые линии
чертежа.
Блудному сыну сразу опротивела жизнь среди свиней; сердце его снова
обратилось к горам. Голова его еще плохо работала, мысли и воспоминания
возвращались в мозг одно за другим, как почтовые голуби над бурным морем. Но
Колтрен был доволен достигнутым успехом.
Бэтел в этот день был поражен как никогда - весь город видел, как по
улицам дружелюбно проехали рядом Колтрен и Гори. Они ехали верхом: пыльные
улицы и глазеющие горожане остались позади; всадники спустились к мосту
через ручей и стали подниматься в горы. Блудный сын почистился, умылся и
причесался; вид у него стал более приличный, но он еще не твердо держался в
седле и, казалось, был занят решением какой-то путаной задачи. Колтрен не
трогал его, надеясь, что душевное равновесие восстановится у него само собой
от перемены обстановки.
Один раз Гори стал трясти озноб, и он чуть не лишился сознания. Ему
пришлось спешиться и отдохнуть на краю дороги. Полковник, предугадав такую
возможность, запасся на дорогу небольшой фляжкой виски, но, когда он
предложил ее Гори, тот отказался чуть ли не грубо и заявил, что никогда
больше не прикоснется к спиртному. Мало-помалу он оправился и спокойно
проехал одну-две мили. Затем внезапно остановил свою лошадь и сказал:
- Я проиграл вчера вечером двести долларов в покер. Где же я взял эти
деньги?
- Не беспокойтесь об этом, Янси. На горном воздухе все забудется.
Прежде всего мы отправимся удить рыбу к Пинакл-Фоллс. Форели там прыгают,
как лягушки. Мы возьмем с собой Стеллу и Люси и устроим пикник на Орлиной
скале. Вы помните, Янси, какими вкусными кажутся голодному рыболову сэндвичи
с ветчиной у костра?
Очевидно, полковник не поверил этой истории о пропавших деньгах, и Гори
снова впал в сосредоточенное молчание.
К концу дня они проехали десять миль из двенадцати, отделявших Бэтел от
Лорели. Не доезжая полмили до Лорели находилась старая усадьба Гори; в двух
милях за деревней жил Колтрен. Дорога была теперь крутая и тяжелая, но зато
многое вознаграждало путников. Заросшие лесом склоны изобиловали птицами и
цветами. Живительный воздух бодрил лучше всяких лекарств. Просеки хмурились
мшистой тенью, мерцали робкими ручейками, бегущими среди папоротника и
лавров. По левую руку, в рамке придорожных деревьев, то и дело открывались
просветы - восхитительные виды далекой равнины, утопавшей в опаловой дымке.
Колтрен радовался, видя, что его спутник поддается очарованию гор и
лесов. Теперь им оставалось объехать вокруг основания Скалы Художников,
пересечь Элдербранч и подняться на холм, и Гори увидит ушедшее из его рук
наследство предков. Каждый утес, мимо которого он проезжал, каждое дерево,
каждый кусочек дороги были ему знакомы. Хотя он и забыл о лесах, они
волновали его теперь, как мелодия старой колыбельной песни.
Они объехали скалу, спустились к Элдербранчу и остановились там, чтобы
напоить лошадей и выкупать их в быстрой воде. Направо была железная ограда,
которая образовала здесь угол и тянулась потом вдоль реки и дороги. Она
окружала старый фруктовый сал усадьбы Гори; дом был еще закрыт гребнем
крутого холма. За оградой высоко и густо росли бузина, сумах и лавровые
деревья. Услышав шорох в ветвях, Гори и Колтрен подняли глаза и увидели
длинное, желтое волчье лицо, смотревшее на них поверх решетки светлыми,
неподвижными глазами. Голова быстро исчезла; ветки кустов закачались, и
неуклюжая фигура побежала, виляя между деревьями, через сад вверх, к дому.
- Это Гарви, - сказал Колтрен, - человек, которому вы продали усадьбу.
Он, несомненно, помешанный. Я несколько лет назад засадил его за незаконную
торговлю спиртным, хотя и считал его невменяемым... Что с вами, Янси?
Гори вытирал себе лоб, и лицо его помертвело.
- Я тоже вам кажусь странным? - спросил он, пытаясь улыбнуться! - Я,
только что припомнил еще кое-что. - Алкоголь почти испарился у него из
головы. - Теперь я вспомнил, где достал эти двести долларов.
- Бросьте думать об этом, - весело сказал полковник. - Мы потом вместе
подсчитаем ваши капиталы.
Они отъехали от ручья, но когда добрались до подножия холма, Гори снова
остановился.
- Вы когда-нибудь подозревали, полковник, что я в сущности очень
тщеславный человек? - спросил он. - До глупости тщеславный во всем, что
относится к моей внешности.
Полковник нарочно отвел глаза от грязного обвисшего полотняного костюма
и потертой шляпы Гори.
- Мне кажется, - ответил он, недоумевая, но стараясь говорить ему в
тон, - что я действительно помню одного молодого человека, лет двадцати, в
самом модном костюме, с самыми приглаженными волосами и на самой шикарной
верховой лошади в округе.
- Совершенно верно, - подхватил Гори, - и это сохранилось у меня до сих
пор, хотя оно и незаметно. О, я тщеславен, как индюк, и горд, как Люцифер Я
хочу попросить вас снизойти к этой моей слабости... не отказать мне в одном
пустяке.
- Говорите без стеснения, Янси. Если хотите, мы объявим вас герцогом
Лорели и бароном Синего хребта; и мы вырвем перо из хвоста у павлина Стеллы,
чтобы украсить вашу шляпу.
- Я говорю серьезно. Через несколько минут мы проедем мимо дома на
холме, где я родился и где мои предки жили почти сто лет. Теперь в нем живут
чужие и посмотрите на меня Я должен показаться им в лохмотьях, удрученный
бедностью, бродяга, нищий. Полковник Колтрен, я стыжусь этого. Прошу вас,
позвольте мне надеть ваш сюртук и шляпу и ехать в них, пока мы не минуем
усадьбы. Я знаю, вы считаете это глупым тщеславием, но я хочу выглядеть
прилично, когда буду проезжать мимо родового гнезда.
"Что бы это могло значить?" - сказал себе Колтрен, сопоставляя
нормальный вид и спокойное поведение своего спутника с этой странной
просьбой. Но он уже расстегивал сюртук, не желая показать, что видит во всем
этом что-либо необычное.
Сюртук и шляпа пришлись Гори впору. Он застегнулся с довольным и гордым
видом. Он был почти одного роста с Колтреном, высокий, статный, и держался
прямо. Двадцать пять лет разницы было между ними, но до виду их можно было
принять за братьев. Гори выглядел старше своих лет; на его отекшем лице
видны были ранние морщины; у полковника лицо было гладкое, свежее - признак
умеренной жизни. Он надел непристойный полотняный пиджак Гори и его потертую
широкополую шляпу.
- Ну вот, - сказал Гори и взялся за поводья. - Теперь все в порядке. Я
попрошу вас, полковник, держаться шагов на десять позади меня, когда мы
будем проезжать мимо дома, чтобы они могли хорошенько рассмотреть меня.
Пусть видят, что я еще не вышел в тираж, далеко нет Я уверен, что на этот
раз я во всяком случае покажу им себя с хорошей стороны. Ну, едеме.
Он стал подниматься в гору быстрой рысью; полковник, потакая его
просьбе, ехал сзади.
Гори сидел в седле выпрямившись, с высоко поднятой головой, но глаза
его смотрели вправо, внимательно исследуя каждый куст и потаенный уголок на
дворе старой усадьбы; он даже раз пробормотал про себя:
"Неужели этот сумасшедший болван попытается... Или мне все это
наполовину приснилось?
Только поровнявшись с маленьким семейным кладбищем, он увидел, что
искал: струйку белого дыма, вылетевшую из густой кедровой чащи в углу сада.
Он так медленно повалился налево, что Колтрен успел подъехать и подхватить
его одной рукой.
Охотник на белок не зря назвал себя метким стрелком. Он, как и
предвидел Гори, всадил пулю туда, куда хотел, - в грудь длинного черного
сюртука полковника Эбнера Колтрена. Гори навалился всей своей тяжестью на
полковника, но не упал. Лошади шли в ногу, рядом, и рука полковника крепко
поддерживала Гори. Белые домики Лорели светились сквозь деревья на
расстоянии полумили. Гори с трудом протянул руку и шарил ею по воздуху, пока
она не остановилась на пальцах Колтрена, державших поводья его лошади.
- Добрый друг, - сказал он, и это было все.
Так Янси Гори, проезжая мимо своего старого дома, показал себя с самой
лучшей стороны, насколько это было в его силах при данных обстоятельствах.
Перевод Н. Дарузес
В десять часов вечера горничная Фелисия ушла с черного хода вместе с
полисменом покупать малиновое мороженое на углу. Она терпеть не могла
полисмена и очень возражала против такого плана. Она говорила, и не без
основания, что лучше бы ей позволили уснуть над романом Сент-Джорджа Ратбона
в комнате третьего этажа, но с ней не согласились. Для чего-нибудь
существует на свете малина и полицейские.
Громила попал в дом без особого труда: в рассказе на две тысячи слов
требуется побольше действия и поменьше описаний. В столовой он приподнял
щиток потайного фонаря и, достав коловорот и перку, начал сверлить замок
шкафа, где лежало серебро.
Вдруг послышалось щелканье. Комнату залило электрическим светом. Темные
бархатные портьеры раздвинулись, и в комнату вошел белокурый мальчик лет
восьми в розовой пижаме, держа в руке бутылку с прованским маслом.
- Вы громила? - спросил он тоненьким детским голоском.
- Послушайте-ка его! - хрипло воскликнул гость. - Громила я или нет? А
для чего же, по-твоему, я три дня отращивал щетину на подбородке, для чего
надел кепку с наушниками? Давай живей масло, я смажу сверло, чтоб не
разбудить твою мамашу, у которой заболела голова и она легла, оставив тебя
на попечение Фелисии, не оправдавшей такого доверия.
- Ах ты, боже мой, - со вздохом сказал Томми. - Не думал я, что вы так
отстали от времени. Это масло пойдет для салата, когда я принесу вам поесть
из кладовой. А мама с папой уехали в оперу слушать де Решке. Я тут ни при
чем. Это только доказывает, сколько времени рассказ провалялся в редакции.
Будь автор поумней, он бы в гранках исправил фамилию на Карузо.
- Замолчи, - прошипел громила. - Попробуй только поднять тревогу, и я
сверну тебе шею, как кролику.
- Как цыпленку, - поправил Томми. - Это вы ошиблись. Кроликам шею не
свертывают.
- Неужели ты меня не боишься? - спросил громила.
- Сами знаете, что не боюсь, - ответил Томми. - Неужели вы думаете, что
я не отличу правду от вымысла? Если б это было не в рассказе, я бы завопил,
как дикий индеец, а вы скатились бы по лестнице и на тротуаре вас бы
зацапала полиция.
- Вижу, ты свое дело знаешь, - сказал громила. - Валяй дальше.
Томми уселся в кресло и поджал под себя ноги.
- Почему вы грабите чужих людей, господин громила? Разве у вас нет
знакомых?
- Вижу, к чему ты клонишь, - злобно нахмурившись, сказал громила. -
Стара штука. Твоя младенческая невинность и беззаботность должны вернуть
меня к честной жизни. Каждый раз, как залезешь в дом, где имеется младенец,
получается одна и та же история.
- Может быть, вы посмотрите жадными глазами на тарелку с холодной
говядиной, которую буфетчик забыл на столе? - сказал Томми. - А то времени у
нас мало.
Громила согласился.
- Бедненький, - сказал Томми - Вы, должно быть, проголодались.
Постойте, пожалуйста, в нерешительной позе, а я вам принесу чего-нибудь
поесть.
Мальчик принес из кладовой жареную курицу, банку с вареньем и бутылку
вина. Громила недовольно взялся за нож с вилкой.
- И часу не прошло, как я ел омаров и пил пиво на Бродвее, - проворчал
он. - Хоть бы эти писаки позволили человеку принять таблетку пепсина перед
едой.
- Мой папа тоже пишет книжки, - заметил Томми.
Громила поспешно вскочил с места.
- А ты говорил, будто он уехал в оперу, - прошипел он хриплым голосом,
подозрительно глядя на мальчика.
- Я забыл сказать, - объяснил Томми. - Билеты он получил бесплатно.
Громила снова уселся на место и стал обгладывать куриную косточку.
- Зачем вы грабите квартиры? - задумчиво спросил мальчик.
- Затем, - ответил громила, вдруг залившись слезами. - Помилуй господи
моего темноволосого мальчика Бесси, который остался дома.
- Ах нет, - сказал Томми, сморщив нос. - Это вы не так говорите. Прежде
чем пустить слезу, вы должны рассказать, отчего вам не повезло.
- Да, да, я и забыл, - сказал громила. - Ну вот, раньше я жил в
Мильвоки...
- Берите серебро, - сказал Томми, слезая с кресла.
- Погоди, - сказал громила. - Но я уехал оттуда. Другой работы я найти
не мог. Некоторое время я поддерживал жену и ребенка, сбывая ассигнации
Южного правительства, но увы! пришлось бросить и это, потому что они не
имели хождения. Я махнул на все рукой и с горя сделался громилой.
- А вы когда-нибудь попадались в руки полиции? - спросил Томми.
- Я сказал "громилой", а не нищим, - ответил грабитель.
- Как же мы кончим рассказ, когда вы доедите курицу и у вас, как
полагается, начнется приступ раскаяния?
- Предположим, - задумчиво начал громила, - что Тани Пастор кончит
сегодня раньше обыкновенного и твой отец приедет с "Парсифаля" в половине
одиннадцатого. Я окончательно раскаялся, потому что ты напомнил мне моего
сыночка Бесси...
- Послушайте, - сказал Томми, - а вы не ошиблись?
- Нет, клянусь пастелями Б. Кори Килверта, - сказал громила. - Всегда у
меня дома остается Бесси и бесхитростно болтает с бледнолицей женой громилы.
Так вот я и говорю, твой отец откроет парадную дверь как раз в ту минуту,
когда я буду уходить, нагруженный увещаниями и бутербродами, которые ты
завернул для меня в бумажку. Узнав во мне старого товарища по Гарвардскому
университету, он отшатывается...
- Не в изумлении, надеюсь? - прервал его Томми, глядя на него круглыми
глазами.
- Он отшатывается назад, - продолжал громила и вдруг, поднявшись на
ноги, начал выкрикивать: - Pa, pa, ра! Ура, ура, ура!
- Ну-ну, - сказал удивленно Томми. - Первый раз слышу от громилы на
работе университетский клич, хотя бы и в рассказе.
- Не все тебе знать, - засмеялся громила. - Это я подпустил
сценичности. Если такую штуку сыграть в театре, только этот намек на
университетскую жизнь и может обеспечить ей успех.
Томми взглядом выразил свое восхищение.
- Вы в этом здорово разбираетесь, - сказал он.
- И вот еще в чем ты проврался, - заметил громила. - Тебе давно надо бы
пойти и принести золотой, который мама подарила тебе в день рождения, чтобы
я передал его Бесси.
- Но она не для того дарила мне золотой, чтоб вы передали его Бесси, -
надувшись, отвечал Томми.
- Ну, ну! - строго сказал громила. - Нехорошо пользоваться тем, что в
рассказе попалась неясная по смыслу фраза. Ты понимаешь, что я хотел
сказать. Что я там получу от этой литературной стряпни? Я теряю всю выручку
да еще каждый раз обязан каяться; а достаются мне разные пустячки и сувениры
от вас, ребят. Как же, в одном рассказе я получил в награду всего-навсего
поцелуй маленькой девочки, которая застала меня врасплох, когда я вскрывал
сейф. Да еще вся она была липкая от патоки. Вот возьму эту скатерть, накину
тебе на голову, да и залезу в шкаф с серебром.
- Ничего подобного, - сказал Томми, обхватив колени руками. - Потому
что после этого ни один журнал не примет рассказа. Вы же знаете, что вам
следует соблюдать единство.
- И тебе тоже, - угрюмо возразил громила. - Вместо того чтобы сидеть
здесь, болтать глупости и отнимать хлеб у бедного человека, тебе бы
следовало залезть под кровать и вопить благим матом.
- Ваша правда, дружище, - согласился Томми. - Удивляюсь, к чему нас
заставляют это делать. По-моему, Совет по охране детства должен был бы
вмешаться. Для ребенка моих лет и неестественно и неприятно соваться под
ноги взрослому громиле, когда он занят делом, и предлагать ему красные санки
и коньки, лишь бы он не разбудил больную маму. А посмотрите, что они
заставляют вытворять громилу! Кажется, редактор должен бы знать... э, да что
толку!
Громила вытер руки о скатерть и, зевнув, поднялся с места.
- Ну, давай кончать, - сказал он. - Благослови тебя боже, мой мальчик,
ты нынче не дал человеку совершить преступление. Бесси станет молиться за
тебя, когда я попаду домой и распоряжусь на этот счет. Больше я не ограблю
ни одной квартиры - по крайней мере до тех пор, пока не выйдут июньские
журналы. Тогда придет черед твоей сестренки - она застанет меня, когда я
буду извлекать из чайника четырехпроцентные облигации С. Ш. А., и попытается
подкупить меня коралловыми бусами и слюнявым поцелуем.
- Напрасно вы жалуетесь, не вам одному плохо, - вздохнул Томми, сползая
с кресла. - Подумайте, ведь я никогда не высыпаюсь. Нам обоим достается,
старик. Я бы хотел, чтоб вам удалось вылезти из рассказа и в самом деле
ограбить кого-нибудь. Может быть, вам повезет, если мы попадем в
инсценировку.
- Вряд ли, - мрачно сказал громила. - Я, должно быть, всегда буду
сидеть на мели, если юные дарования вроде тебя будут пробуждать во мне
стремление к добру, а журналы - платить по выходе из печати.
- Очень жаль, - сочувственно сказал Томми. - Только я тоже ничем помочь
не могу. Это уж такое правило семейной беллетристики, что громиле никогда не
везет. Ему мешает или младенец вроде меня, или юная героиня, или в самую
последнюю минуту его сообщник, Рыжий Майк, припоминает, что служил в этом
доме кучером. Во всяком рассказе вам достается самая плохая роль.
- Ну, мне, пожалуй, пора смываться, - сказал громила, подхватывая
фонарь и коловорот.
- Вы должны взять с собой остаток курицы и вино для Бесси и ее мамы, -
спокойно заметил Томми.
- Да провались ты, ничего им не надо! - с досадой воскликнул громилам.
- У меня дома пять ящиков Шато де Бейхсвель разлива тысяча восемьсот
пятьдесят третьего года. - А ваш кларет пахнет пробкой. А на курицу они и
глядеть не станут, если ее не протушить в шампанском. Когда я выхожу из
рассказа, мне так стесняться не приходится. Кое-что зарабатываю иной раз.
- Да, но вы все-таки возьмите, - настаивал Томми, нагружая громилу
свертками.
- Спасибо, молодой хозяин, - послушно произнес громила. - Саул - гроза
вторых этажей - никогда тебя не забудет. А теперь выпусти меня поживей,
малец. Наши две тысячи слов подходят к концу.
Томми проводил его через холл к парадной двери. Вдруг громила
остановился и тихонько окликнул мальчика:
- А это не фараон там перед домом стоит и любезничает с девушкой?
- Да, - ответил Томми, - ну и что же из этого?
- Боюсь, как бы он меня не забрал, - сказал громила. - Не забывай, что
это беллетристика.
- Батюшки мои! - воскликнул Томми, поворачиваясь. - Идемте, я выпущу
вас черным ходом.
------------------------------------------------------------
1) - Пародия на повесть Фрэнсис Бэрнет "Громила и Эдит" и
другие сентиментальные повести о раскаявшихся грабителях.
-->
Перевод И. Гуровой
У крошки Бо-Пип голосок охрип -
Разбежались ее овечки.
Не надо их звать: все вернутся опять,
Хвосты завернув в колечки.
("Сказка Матери-Гусыни".)
- Тетя Эллен, - весело сказала Октавия, метко швырнув черными лайковыми
перчатками в важного персидского кота на подоконнике. - Я - нищая.
- Ты так любишь преувеличивать, дорогая Октавия, - мягко заметила тетя
Эллен, опуская газету. - Если у тебя сейчас нет мелочи на конфеты, поищи мой
кошелек в ящике письменного стола.
Октавия Бопри сняла шляпу и, обняв руками колени, уселась на низенькой
скамеечке рядом с креслом своей тетки. Но и в этом неудобном положении ее
тонкая, гибкая фигура, облаченная в модный траурный костюм, не потеряла
своей грациозности. Октавия тщетно пыталась придать требуемую
обстоятельствами серьезность своему юному, оживленному лицу и сверкающим,
жизнерадостным глазам.
- Тетя, милая, дело не в конфетах. Это самая настоящая, ничем не
прикрытая скучная нищета: меня ждут платья в рассрочку, чищенные бензином
перчатки и, может быть, обеды в час дня. Я только что от моего поверенного,
тетя, и: "Подайте, сударыня, бедной обездоленной! Цветы, мадам? Бутоньерку,
сударь? Карандаши, сэр, три штуки пять центов - помогите бедной вдове!"
Хорошо у меня получается, тетечка? Или я напрасно брала уроки декламации и
мое ораторское искусство не поможет мне снискать хлеб насущный?
- Постарайся хоть минуту быть серьезной, дорогая, - сказала тетя Эллен,
роняя газету на пол, - и объясни мне, что это значит. Состояние полковника
Бопри...
- Состояние полковника Бопри, - прервала Октавия, сопровождая свои
слова надлежащим драматическим жестом, - солидно, как воздушный замок.
Недвижимость полковника Бопри - ветер, акции полковника Бопри - вода,
прибыли полковника Бопри - выбыли. Данной речи не хватает юридических
терминов, которые мне только что пришлось выслушивать в течение часа, но в
переводе они означают именно это.
- Октавия! - Было заметно, что тетя Эллен обеспокоена. - Я не могу
поверить. Он производил впечатление миллионера. И ведь его представили сами
де Пейстеры!
Октавия рассмеялась, затем обрела надлежащую серьезность.
- De mortuis nil (1), тетя, даже и конца поговорки. Милейший полковник
- какой подделкой он оказался! Свои обязательства я выполнила честно - вот я
вся здесь. Статьи: глаза, пальцы, ногти, молодость, старинный род, завидные
светские связи, - что и требовалось по контракту. Никаких дутых акций. -
Октавия подняла с полу газету. - Но я не собираюсь "хныкать" - так, кажется,
называются жалобы на судьбу, когда игра проиграна? - Она спокойно
переворачивала страницы газеты. - "Курс акций" - не нужно. "Светские
новости" - с этим кончено. Вот моя страница: "Спрос и предложение труда".
Посмотрим "предложение". Разве Ван-Дрессеры могут "просить"? Горничные,
кухарки, продавщицы, стенографистки...
- Дорогая, - голос тети Эллен дрогнул, - не говори так, прошу тебя.
Даже если твои дела в столь плачевном состоянии, остаются мои три тысячи...
Октавия вскочила и запечатлела звонкий поцелуй на нежной восковой щеке
чопорной старой девы.
- Тетя, душечка, ваших трех тысяч хватает только на ваш любимый
китайский чай и на стерилизованные сливки для кота. Я знаю, что вы будете
рады помочь мне, но я предпочту пасть с горних высот, подобно Вельзевулу, а
не бродить, как Пери, у черного хода, пытаясь услышать музыку. Я буду
работать. Другого выхода нет. Я... Ах, я совсем забыла. Кое-что уцелело в
катастрофе. Корраль, нет, ранчо в... ах да, в Техасе. Актив, как выразился
милейший Бэннистер. Как он был доволен, что может хоть про что-то сказать
"свободно от обязательств". Где-то в этих глупых бумагах, которые он
заставил меня взять с собой, есть описание ранчо. Я сейчас поищу.
Октавия нашла свою сумку и извлекла из нее длинный конверт с
отпечатанными на машинке документами.
- Ранчо в Техасе, - вздохнула тетя Эллен, - по-моему, больше похоже на
пассив, чем на актив. Ведь там водятся сколопендры, ковбои и фанданго. (2)
"Ранчо Де Лас Сомбрас, - читала Октавия ядовито-лиловые строчки, -
расположено в ста десяти милях к юго-востоку от Сан-Антонио и в тридцати
восьми милях от Нопаля, ближайшей железнодорожной станции. Ранчо включает
семь тысяч шестьсот восемьдесят акров орошаемых земель, право собственности
на которые утверждено патентом штата, и двадцать две квадратных мили, или
четырнадцать тысяч восемьдесят акров, частично арендованных на условии
ежегодного возобновления аренды, частично купленных на основании акта о
двадцатилетней рассрочке. На ранчо восемь тысяч породистых овец-мериносов,
необходимое количество лошадей, повозок и прочего оборудования; дом из
кирпича, шесть комнат, удобно меблированных согласно с требованиями климата.
Все обнесено крепкой изгородью из колючей проволоки.
Теперешний управляющий производит впечатление человека умелого и
надежного. В его руках дело, которое сильно пострадало от небрежности и
дурного управления, начинает приносить доход.
Эта собственность приобретена полковником Бопри у одного из западных
выпил лишнего, как всегда.
Полковник Колтрен дотронулся до его плеча.
- Несколько минут назад, Янси, - начал он, - вы спросили меня, привел
ли я к вам поиграть Люси и Стеллу. Вы тогда еще не совсем проснулись, и вам,
верно, снилось, что вы опять маленький мальчик. Теперь вы проснулись, и я
прошу вас выслушать меня. Я пришел от Стеллы и Люси к их старому товарищу и
к сыну моего старого друга. Они знают, что я хочу привезти вас с собой, и
они будут так же рады вам, как в старые времена. Я хочу, чтобы вы пожили у
нас, пока не придете в себя - и еще дольше... сколько захотите. Мы слышали,
что вам в жизни не повезло, что вы окружены соблазнами, и мы все решили
опять пригласить вас к нам поиграть. Поедете, мой мальчик? Хотите забыть все
семейные ссоры и, поехать со мной?
- Ссоры? - сказал Гори, широко раскрыв глаза. - Между нами не было
никаких ссор, насколько я знаю. Мы всегда были лучшими друзьями. Но, боже
мой, полковник, как я могу явиться к вам в дом таким, каким я стал? Жалкий
пьяница, несчастный, опозоренный, мот, игрок...
Он слез со стола, забрался в кресло и заплакал пьяными слезами, мешая
их с искренними каплями раскаяния и стыда. Колтрен говорил с ним настойчиво
и серьезно: он напомнил простые удовольствия жизни в горах, которые Гори
когда-то так любил, и подчеркивал искренность своего приглашения.
В конце концов он убедил Гори, сказав ему, что рассчитывает на его
помощь для руководства переброской поваленного леса с высокого склона горы к
сплаву. Он помнил, что Гори когда-то изобрел для этой цели особую систему
скатов и желобов и по праву гордился ею. В одну минуту бедняга, в восторге
от мысли, что он может быть кому-нибудь полезен, развернул на столе лист
бумаги и стал набрасывать на нем быстрые, но безнадежно кривые линии
чертежа.
Блудному сыну сразу опротивела жизнь среди свиней; сердце его снова
обратилось к горам. Голова его еще плохо работала, мысли и воспоминания
возвращались в мозг одно за другим, как почтовые голуби над бурным морем. Но
Колтрен был доволен достигнутым успехом.
Бэтел в этот день был поражен как никогда - весь город видел, как по
улицам дружелюбно проехали рядом Колтрен и Гори. Они ехали верхом: пыльные
улицы и глазеющие горожане остались позади; всадники спустились к мосту
через ручей и стали подниматься в горы. Блудный сын почистился, умылся и
причесался; вид у него стал более приличный, но он еще не твердо держался в
седле и, казалось, был занят решением какой-то путаной задачи. Колтрен не
трогал его, надеясь, что душевное равновесие восстановится у него само собой
от перемены обстановки.
Один раз Гори стал трясти озноб, и он чуть не лишился сознания. Ему
пришлось спешиться и отдохнуть на краю дороги. Полковник, предугадав такую
возможность, запасся на дорогу небольшой фляжкой виски, но, когда он
предложил ее Гори, тот отказался чуть ли не грубо и заявил, что никогда
больше не прикоснется к спиртному. Мало-помалу он оправился и спокойно
проехал одну-две мили. Затем внезапно остановил свою лошадь и сказал:
- Я проиграл вчера вечером двести долларов в покер. Где же я взял эти
деньги?
- Не беспокойтесь об этом, Янси. На горном воздухе все забудется.
Прежде всего мы отправимся удить рыбу к Пинакл-Фоллс. Форели там прыгают,
как лягушки. Мы возьмем с собой Стеллу и Люси и устроим пикник на Орлиной
скале. Вы помните, Янси, какими вкусными кажутся голодному рыболову сэндвичи
с ветчиной у костра?
Очевидно, полковник не поверил этой истории о пропавших деньгах, и Гори
снова впал в сосредоточенное молчание.
К концу дня они проехали десять миль из двенадцати, отделявших Бэтел от
Лорели. Не доезжая полмили до Лорели находилась старая усадьба Гори; в двух
милях за деревней жил Колтрен. Дорога была теперь крутая и тяжелая, но зато
многое вознаграждало путников. Заросшие лесом склоны изобиловали птицами и
цветами. Живительный воздух бодрил лучше всяких лекарств. Просеки хмурились
мшистой тенью, мерцали робкими ручейками, бегущими среди папоротника и
лавров. По левую руку, в рамке придорожных деревьев, то и дело открывались
просветы - восхитительные виды далекой равнины, утопавшей в опаловой дымке.
Колтрен радовался, видя, что его спутник поддается очарованию гор и
лесов. Теперь им оставалось объехать вокруг основания Скалы Художников,
пересечь Элдербранч и подняться на холм, и Гори увидит ушедшее из его рук
наследство предков. Каждый утес, мимо которого он проезжал, каждое дерево,
каждый кусочек дороги были ему знакомы. Хотя он и забыл о лесах, они
волновали его теперь, как мелодия старой колыбельной песни.
Они объехали скалу, спустились к Элдербранчу и остановились там, чтобы
напоить лошадей и выкупать их в быстрой воде. Направо была железная ограда,
которая образовала здесь угол и тянулась потом вдоль реки и дороги. Она
окружала старый фруктовый сал усадьбы Гори; дом был еще закрыт гребнем
крутого холма. За оградой высоко и густо росли бузина, сумах и лавровые
деревья. Услышав шорох в ветвях, Гори и Колтрен подняли глаза и увидели
длинное, желтое волчье лицо, смотревшее на них поверх решетки светлыми,
неподвижными глазами. Голова быстро исчезла; ветки кустов закачались, и
неуклюжая фигура побежала, виляя между деревьями, через сад вверх, к дому.
- Это Гарви, - сказал Колтрен, - человек, которому вы продали усадьбу.
Он, несомненно, помешанный. Я несколько лет назад засадил его за незаконную
торговлю спиртным, хотя и считал его невменяемым... Что с вами, Янси?
Гори вытирал себе лоб, и лицо его помертвело.
- Я тоже вам кажусь странным? - спросил он, пытаясь улыбнуться! - Я,
только что припомнил еще кое-что. - Алкоголь почти испарился у него из
головы. - Теперь я вспомнил, где достал эти двести долларов.
- Бросьте думать об этом, - весело сказал полковник. - Мы потом вместе
подсчитаем ваши капиталы.
Они отъехали от ручья, но когда добрались до подножия холма, Гори снова
остановился.
- Вы когда-нибудь подозревали, полковник, что я в сущности очень
тщеславный человек? - спросил он. - До глупости тщеславный во всем, что
относится к моей внешности.
Полковник нарочно отвел глаза от грязного обвисшего полотняного костюма
и потертой шляпы Гори.
- Мне кажется, - ответил он, недоумевая, но стараясь говорить ему в
тон, - что я действительно помню одного молодого человека, лет двадцати, в
самом модном костюме, с самыми приглаженными волосами и на самой шикарной
верховой лошади в округе.
- Совершенно верно, - подхватил Гори, - и это сохранилось у меня до сих
пор, хотя оно и незаметно. О, я тщеславен, как индюк, и горд, как Люцифер Я
хочу попросить вас снизойти к этой моей слабости... не отказать мне в одном
пустяке.
- Говорите без стеснения, Янси. Если хотите, мы объявим вас герцогом
Лорели и бароном Синего хребта; и мы вырвем перо из хвоста у павлина Стеллы,
чтобы украсить вашу шляпу.
- Я говорю серьезно. Через несколько минут мы проедем мимо дома на
холме, где я родился и где мои предки жили почти сто лет. Теперь в нем живут
чужие и посмотрите на меня Я должен показаться им в лохмотьях, удрученный
бедностью, бродяга, нищий. Полковник Колтрен, я стыжусь этого. Прошу вас,
позвольте мне надеть ваш сюртук и шляпу и ехать в них, пока мы не минуем
усадьбы. Я знаю, вы считаете это глупым тщеславием, но я хочу выглядеть
прилично, когда буду проезжать мимо родового гнезда.
"Что бы это могло значить?" - сказал себе Колтрен, сопоставляя
нормальный вид и спокойное поведение своего спутника с этой странной
просьбой. Но он уже расстегивал сюртук, не желая показать, что видит во всем
этом что-либо необычное.
Сюртук и шляпа пришлись Гори впору. Он застегнулся с довольным и гордым
видом. Он был почти одного роста с Колтреном, высокий, статный, и держался
прямо. Двадцать пять лет разницы было между ними, но до виду их можно было
принять за братьев. Гори выглядел старше своих лет; на его отекшем лице
видны были ранние морщины; у полковника лицо было гладкое, свежее - признак
умеренной жизни. Он надел непристойный полотняный пиджак Гори и его потертую
широкополую шляпу.
- Ну вот, - сказал Гори и взялся за поводья. - Теперь все в порядке. Я
попрошу вас, полковник, держаться шагов на десять позади меня, когда мы
будем проезжать мимо дома, чтобы они могли хорошенько рассмотреть меня.
Пусть видят, что я еще не вышел в тираж, далеко нет Я уверен, что на этот
раз я во всяком случае покажу им себя с хорошей стороны. Ну, едеме.
Он стал подниматься в гору быстрой рысью; полковник, потакая его
просьбе, ехал сзади.
Гори сидел в седле выпрямившись, с высоко поднятой головой, но глаза
его смотрели вправо, внимательно исследуя каждый куст и потаенный уголок на
дворе старой усадьбы; он даже раз пробормотал про себя:
"Неужели этот сумасшедший болван попытается... Или мне все это
наполовину приснилось?
Только поровнявшись с маленьким семейным кладбищем, он увидел, что
искал: струйку белого дыма, вылетевшую из густой кедровой чащи в углу сада.
Он так медленно повалился налево, что Колтрен успел подъехать и подхватить
его одной рукой.
Охотник на белок не зря назвал себя метким стрелком. Он, как и
предвидел Гори, всадил пулю туда, куда хотел, - в грудь длинного черного
сюртука полковника Эбнера Колтрена. Гори навалился всей своей тяжестью на
полковника, но не упал. Лошади шли в ногу, рядом, и рука полковника крепко
поддерживала Гори. Белые домики Лорели светились сквозь деревья на
расстоянии полумили. Гори с трудом протянул руку и шарил ею по воздуху, пока
она не остановилась на пальцах Колтрена, державших поводья его лошади.
- Добрый друг, - сказал он, и это было все.
Так Янси Гори, проезжая мимо своего старого дома, показал себя с самой
лучшей стороны, насколько это было в его силах при данных обстоятельствах.
Перевод Н. Дарузес
В десять часов вечера горничная Фелисия ушла с черного хода вместе с
полисменом покупать малиновое мороженое на углу. Она терпеть не могла
полисмена и очень возражала против такого плана. Она говорила, и не без
основания, что лучше бы ей позволили уснуть над романом Сент-Джорджа Ратбона
в комнате третьего этажа, но с ней не согласились. Для чего-нибудь
существует на свете малина и полицейские.
Громила попал в дом без особого труда: в рассказе на две тысячи слов
требуется побольше действия и поменьше описаний. В столовой он приподнял
щиток потайного фонаря и, достав коловорот и перку, начал сверлить замок
шкафа, где лежало серебро.
Вдруг послышалось щелканье. Комнату залило электрическим светом. Темные
бархатные портьеры раздвинулись, и в комнату вошел белокурый мальчик лет
восьми в розовой пижаме, держа в руке бутылку с прованским маслом.
- Вы громила? - спросил он тоненьким детским голоском.
- Послушайте-ка его! - хрипло воскликнул гость. - Громила я или нет? А
для чего же, по-твоему, я три дня отращивал щетину на подбородке, для чего
надел кепку с наушниками? Давай живей масло, я смажу сверло, чтоб не
разбудить твою мамашу, у которой заболела голова и она легла, оставив тебя
на попечение Фелисии, не оправдавшей такого доверия.
- Ах ты, боже мой, - со вздохом сказал Томми. - Не думал я, что вы так
отстали от времени. Это масло пойдет для салата, когда я принесу вам поесть
из кладовой. А мама с папой уехали в оперу слушать де Решке. Я тут ни при
чем. Это только доказывает, сколько времени рассказ провалялся в редакции.
Будь автор поумней, он бы в гранках исправил фамилию на Карузо.
- Замолчи, - прошипел громила. - Попробуй только поднять тревогу, и я
сверну тебе шею, как кролику.
- Как цыпленку, - поправил Томми. - Это вы ошиблись. Кроликам шею не
свертывают.
- Неужели ты меня не боишься? - спросил громила.
- Сами знаете, что не боюсь, - ответил Томми. - Неужели вы думаете, что
я не отличу правду от вымысла? Если б это было не в рассказе, я бы завопил,
как дикий индеец, а вы скатились бы по лестнице и на тротуаре вас бы
зацапала полиция.
- Вижу, ты свое дело знаешь, - сказал громила. - Валяй дальше.
Томми уселся в кресло и поджал под себя ноги.
- Почему вы грабите чужих людей, господин громила? Разве у вас нет
знакомых?
- Вижу, к чему ты клонишь, - злобно нахмурившись, сказал громила. -
Стара штука. Твоя младенческая невинность и беззаботность должны вернуть
меня к честной жизни. Каждый раз, как залезешь в дом, где имеется младенец,
получается одна и та же история.
- Может быть, вы посмотрите жадными глазами на тарелку с холодной
говядиной, которую буфетчик забыл на столе? - сказал Томми. - А то времени у
нас мало.
Громила согласился.
- Бедненький, - сказал Томми - Вы, должно быть, проголодались.
Постойте, пожалуйста, в нерешительной позе, а я вам принесу чего-нибудь
поесть.
Мальчик принес из кладовой жареную курицу, банку с вареньем и бутылку
вина. Громила недовольно взялся за нож с вилкой.
- И часу не прошло, как я ел омаров и пил пиво на Бродвее, - проворчал
он. - Хоть бы эти писаки позволили человеку принять таблетку пепсина перед
едой.
- Мой папа тоже пишет книжки, - заметил Томми.
Громила поспешно вскочил с места.
- А ты говорил, будто он уехал в оперу, - прошипел он хриплым голосом,
подозрительно глядя на мальчика.
- Я забыл сказать, - объяснил Томми. - Билеты он получил бесплатно.
Громила снова уселся на место и стал обгладывать куриную косточку.
- Зачем вы грабите квартиры? - задумчиво спросил мальчик.
- Затем, - ответил громила, вдруг залившись слезами. - Помилуй господи
моего темноволосого мальчика Бесси, который остался дома.
- Ах нет, - сказал Томми, сморщив нос. - Это вы не так говорите. Прежде
чем пустить слезу, вы должны рассказать, отчего вам не повезло.
- Да, да, я и забыл, - сказал громила. - Ну вот, раньше я жил в
Мильвоки...
- Берите серебро, - сказал Томми, слезая с кресла.
- Погоди, - сказал громила. - Но я уехал оттуда. Другой работы я найти
не мог. Некоторое время я поддерживал жену и ребенка, сбывая ассигнации
Южного правительства, но увы! пришлось бросить и это, потому что они не
имели хождения. Я махнул на все рукой и с горя сделался громилой.
- А вы когда-нибудь попадались в руки полиции? - спросил Томми.
- Я сказал "громилой", а не нищим, - ответил грабитель.
- Как же мы кончим рассказ, когда вы доедите курицу и у вас, как
полагается, начнется приступ раскаяния?
- Предположим, - задумчиво начал громила, - что Тани Пастор кончит
сегодня раньше обыкновенного и твой отец приедет с "Парсифаля" в половине
одиннадцатого. Я окончательно раскаялся, потому что ты напомнил мне моего
сыночка Бесси...
- Послушайте, - сказал Томми, - а вы не ошиблись?
- Нет, клянусь пастелями Б. Кори Килверта, - сказал громила. - Всегда у
меня дома остается Бесси и бесхитростно болтает с бледнолицей женой громилы.
Так вот я и говорю, твой отец откроет парадную дверь как раз в ту минуту,
когда я буду уходить, нагруженный увещаниями и бутербродами, которые ты
завернул для меня в бумажку. Узнав во мне старого товарища по Гарвардскому
университету, он отшатывается...
- Не в изумлении, надеюсь? - прервал его Томми, глядя на него круглыми
глазами.
- Он отшатывается назад, - продолжал громила и вдруг, поднявшись на
ноги, начал выкрикивать: - Pa, pa, ра! Ура, ура, ура!
- Ну-ну, - сказал удивленно Томми. - Первый раз слышу от громилы на
работе университетский клич, хотя бы и в рассказе.
- Не все тебе знать, - засмеялся громила. - Это я подпустил
сценичности. Если такую штуку сыграть в театре, только этот намек на
университетскую жизнь и может обеспечить ей успех.
Томми взглядом выразил свое восхищение.
- Вы в этом здорово разбираетесь, - сказал он.
- И вот еще в чем ты проврался, - заметил громила. - Тебе давно надо бы
пойти и принести золотой, который мама подарила тебе в день рождения, чтобы
я передал его Бесси.
- Но она не для того дарила мне золотой, чтоб вы передали его Бесси, -
надувшись, отвечал Томми.
- Ну, ну! - строго сказал громила. - Нехорошо пользоваться тем, что в
рассказе попалась неясная по смыслу фраза. Ты понимаешь, что я хотел
сказать. Что я там получу от этой литературной стряпни? Я теряю всю выручку
да еще каждый раз обязан каяться; а достаются мне разные пустячки и сувениры
от вас, ребят. Как же, в одном рассказе я получил в награду всего-навсего
поцелуй маленькой девочки, которая застала меня врасплох, когда я вскрывал
сейф. Да еще вся она была липкая от патоки. Вот возьму эту скатерть, накину
тебе на голову, да и залезу в шкаф с серебром.
- Ничего подобного, - сказал Томми, обхватив колени руками. - Потому
что после этого ни один журнал не примет рассказа. Вы же знаете, что вам
следует соблюдать единство.
- И тебе тоже, - угрюмо возразил громила. - Вместо того чтобы сидеть
здесь, болтать глупости и отнимать хлеб у бедного человека, тебе бы
следовало залезть под кровать и вопить благим матом.
- Ваша правда, дружище, - согласился Томми. - Удивляюсь, к чему нас
заставляют это делать. По-моему, Совет по охране детства должен был бы
вмешаться. Для ребенка моих лет и неестественно и неприятно соваться под
ноги взрослому громиле, когда он занят делом, и предлагать ему красные санки
и коньки, лишь бы он не разбудил больную маму. А посмотрите, что они
заставляют вытворять громилу! Кажется, редактор должен бы знать... э, да что
толку!
Громила вытер руки о скатерть и, зевнув, поднялся с места.
- Ну, давай кончать, - сказал он. - Благослови тебя боже, мой мальчик,
ты нынче не дал человеку совершить преступление. Бесси станет молиться за
тебя, когда я попаду домой и распоряжусь на этот счет. Больше я не ограблю
ни одной квартиры - по крайней мере до тех пор, пока не выйдут июньские
журналы. Тогда придет черед твоей сестренки - она застанет меня, когда я
буду извлекать из чайника четырехпроцентные облигации С. Ш. А., и попытается
подкупить меня коралловыми бусами и слюнявым поцелуем.
- Напрасно вы жалуетесь, не вам одному плохо, - вздохнул Томми, сползая
с кресла. - Подумайте, ведь я никогда не высыпаюсь. Нам обоим достается,
старик. Я бы хотел, чтоб вам удалось вылезти из рассказа и в самом деле
ограбить кого-нибудь. Может быть, вам повезет, если мы попадем в
инсценировку.
- Вряд ли, - мрачно сказал громила. - Я, должно быть, всегда буду
сидеть на мели, если юные дарования вроде тебя будут пробуждать во мне
стремление к добру, а журналы - платить по выходе из печати.
- Очень жаль, - сочувственно сказал Томми. - Только я тоже ничем помочь
не могу. Это уж такое правило семейной беллетристики, что громиле никогда не
везет. Ему мешает или младенец вроде меня, или юная героиня, или в самую
последнюю минуту его сообщник, Рыжий Майк, припоминает, что служил в этом
доме кучером. Во всяком рассказе вам достается самая плохая роль.
- Ну, мне, пожалуй, пора смываться, - сказал громила, подхватывая
фонарь и коловорот.
- Вы должны взять с собой остаток курицы и вино для Бесси и ее мамы, -
спокойно заметил Томми.
- Да провались ты, ничего им не надо! - с досадой воскликнул громилам.
- У меня дома пять ящиков Шато де Бейхсвель разлива тысяча восемьсот
пятьдесят третьего года. - А ваш кларет пахнет пробкой. А на курицу они и
глядеть не станут, если ее не протушить в шампанском. Когда я выхожу из
рассказа, мне так стесняться не приходится. Кое-что зарабатываю иной раз.
- Да, но вы все-таки возьмите, - настаивал Томми, нагружая громилу
свертками.
- Спасибо, молодой хозяин, - послушно произнес громила. - Саул - гроза
вторых этажей - никогда тебя не забудет. А теперь выпусти меня поживей,
малец. Наши две тысячи слов подходят к концу.
Томми проводил его через холл к парадной двери. Вдруг громила
остановился и тихонько окликнул мальчика:
- А это не фараон там перед домом стоит и любезничает с девушкой?
- Да, - ответил Томми, - ну и что же из этого?
- Боюсь, как бы он меня не забрал, - сказал громила. - Не забывай, что
это беллетристика.
- Батюшки мои! - воскликнул Томми, поворачиваясь. - Идемте, я выпущу
вас черным ходом.
------------------------------------------------------------
1) - Пародия на повесть Фрэнсис Бэрнет "Громила и Эдит" и
другие сентиментальные повести о раскаявшихся грабителях.
-->
Перевод И. Гуровой
У крошки Бо-Пип голосок охрип -
Разбежались ее овечки.
Не надо их звать: все вернутся опять,
Хвосты завернув в колечки.
("Сказка Матери-Гусыни".)
- Тетя Эллен, - весело сказала Октавия, метко швырнув черными лайковыми
перчатками в важного персидского кота на подоконнике. - Я - нищая.
- Ты так любишь преувеличивать, дорогая Октавия, - мягко заметила тетя
Эллен, опуская газету. - Если у тебя сейчас нет мелочи на конфеты, поищи мой
кошелек в ящике письменного стола.
Октавия Бопри сняла шляпу и, обняв руками колени, уселась на низенькой
скамеечке рядом с креслом своей тетки. Но и в этом неудобном положении ее
тонкая, гибкая фигура, облаченная в модный траурный костюм, не потеряла
своей грациозности. Октавия тщетно пыталась придать требуемую
обстоятельствами серьезность своему юному, оживленному лицу и сверкающим,
жизнерадостным глазам.
- Тетя, милая, дело не в конфетах. Это самая настоящая, ничем не
прикрытая скучная нищета: меня ждут платья в рассрочку, чищенные бензином
перчатки и, может быть, обеды в час дня. Я только что от моего поверенного,
тетя, и: "Подайте, сударыня, бедной обездоленной! Цветы, мадам? Бутоньерку,
сударь? Карандаши, сэр, три штуки пять центов - помогите бедной вдове!"
Хорошо у меня получается, тетечка? Или я напрасно брала уроки декламации и
мое ораторское искусство не поможет мне снискать хлеб насущный?
- Постарайся хоть минуту быть серьезной, дорогая, - сказала тетя Эллен,
роняя газету на пол, - и объясни мне, что это значит. Состояние полковника
Бопри...
- Состояние полковника Бопри, - прервала Октавия, сопровождая свои
слова надлежащим драматическим жестом, - солидно, как воздушный замок.
Недвижимость полковника Бопри - ветер, акции полковника Бопри - вода,
прибыли полковника Бопри - выбыли. Данной речи не хватает юридических
терминов, которые мне только что пришлось выслушивать в течение часа, но в
переводе они означают именно это.
- Октавия! - Было заметно, что тетя Эллен обеспокоена. - Я не могу
поверить. Он производил впечатление миллионера. И ведь его представили сами
де Пейстеры!
Октавия рассмеялась, затем обрела надлежащую серьезность.
- De mortuis nil (1), тетя, даже и конца поговорки. Милейший полковник
- какой подделкой он оказался! Свои обязательства я выполнила честно - вот я
вся здесь. Статьи: глаза, пальцы, ногти, молодость, старинный род, завидные
светские связи, - что и требовалось по контракту. Никаких дутых акций. -
Октавия подняла с полу газету. - Но я не собираюсь "хныкать" - так, кажется,
называются жалобы на судьбу, когда игра проиграна? - Она спокойно
переворачивала страницы газеты. - "Курс акций" - не нужно. "Светские
новости" - с этим кончено. Вот моя страница: "Спрос и предложение труда".
Посмотрим "предложение". Разве Ван-Дрессеры могут "просить"? Горничные,
кухарки, продавщицы, стенографистки...
- Дорогая, - голос тети Эллен дрогнул, - не говори так, прошу тебя.
Даже если твои дела в столь плачевном состоянии, остаются мои три тысячи...
Октавия вскочила и запечатлела звонкий поцелуй на нежной восковой щеке
чопорной старой девы.
- Тетя, душечка, ваших трех тысяч хватает только на ваш любимый
китайский чай и на стерилизованные сливки для кота. Я знаю, что вы будете
рады помочь мне, но я предпочту пасть с горних высот, подобно Вельзевулу, а
не бродить, как Пери, у черного хода, пытаясь услышать музыку. Я буду
работать. Другого выхода нет. Я... Ах, я совсем забыла. Кое-что уцелело в
катастрофе. Корраль, нет, ранчо в... ах да, в Техасе. Актив, как выразился
милейший Бэннистер. Как он был доволен, что может хоть про что-то сказать
"свободно от обязательств". Где-то в этих глупых бумагах, которые он
заставил меня взять с собой, есть описание ранчо. Я сейчас поищу.
Октавия нашла свою сумку и извлекла из нее длинный конверт с
отпечатанными на машинке документами.
- Ранчо в Техасе, - вздохнула тетя Эллен, - по-моему, больше похоже на
пассив, чем на актив. Ведь там водятся сколопендры, ковбои и фанданго. (2)
"Ранчо Де Лас Сомбрас, - читала Октавия ядовито-лиловые строчки, -
расположено в ста десяти милях к юго-востоку от Сан-Антонио и в тридцати
восьми милях от Нопаля, ближайшей железнодорожной станции. Ранчо включает
семь тысяч шестьсот восемьдесят акров орошаемых земель, право собственности
на которые утверждено патентом штата, и двадцать две квадратных мили, или
четырнадцать тысяч восемьдесят акров, частично арендованных на условии
ежегодного возобновления аренды, частично купленных на основании акта о
двадцатилетней рассрочке. На ранчо восемь тысяч породистых овец-мериносов,
необходимое количество лошадей, повозок и прочего оборудования; дом из
кирпича, шесть комнат, удобно меблированных согласно с требованиями климата.
Все обнесено крепкой изгородью из колючей проволоки.
Теперешний управляющий производит впечатление человека умелого и
надежного. В его руках дело, которое сильно пострадало от небрежности и
дурного управления, начинает приносить доход.
Эта собственность приобретена полковником Бопри у одного из западных