Страница:
— Сильно вы его любите…
— Чистая правда… прямо святой… Однажды я говорю ему радостно так — у нас будет маленький… У него такое лицо сделалось… смеялся он, целовал меня… так хорошо было…
— А меня дома невеста ждет, — сказал солдат. — Хорошенькая… Вернусь — поженимся.
Странное было лицо у парня, когда он говорил это. Ни дать ни взять — покойник. Глаза закрыты, на губах улыбка, круглое лицо безмятежно счастливо… У живых так не бывает.
Женщина покачала головой. Видать, много пережила — уж очень усталое выражение на ее нестаром еще лице. Жаль ей солдатика. Такой славный и жил-то еще совсем мало — и на тебе, собрался жениться… Но Антонио Балдуино спрашивает:
— А потом что?
И женщина продолжает:
— Все нужда проклятая… Жили в дыре, впроголодь… Он работал, я белье чужое стирала — денег все равно не было. Потому и ушел.
Жаль ей солдатика. Тот приподнялся на локте, жадно вслушивается.
— Ночью ушел. Я и не заметила… Все свое барахло оставил… Я потом догадалась — сбежал, чтоб не видать, как малыш голодает… Говорят, работает он теперь в Фейра-де-Санта-Ана… Я к нему еду…
Солдат помрачнел. Теперь он думает, как раздобыть денег, чтобы кормить жену, а потом и детей.
— Уж очень она хорошенькая… И потом, я ведь буду работать… Работы я не боюсь…
Женщина подбадривает его:
— Конечно…
Но парня одолели сомнения — сразу видно. Антонио Балдуино говорит женщине:
— Буду вашему сынишке крестным…
— Я ему чепчик сшила… Одна старушка дала мне пару пеленок… Больше у него ничего нет… нищим рождается…
Бывший солдат сказал:
— Нет, не женюсь… А хорошенькая…
Поезд прибыл на станцию Сан-Гонсало. Сошло несколько пассажиров. Городок спит, спрятавшись в густых садах. Шум поезда разбудил ребенка где-то поблизости. Послышался детский плач. Женщина счастливо улыбнулась.
— Туго вам придется, — говорит Антонио Балдуино. — Будет у вас малыш по ночам реветь…
— Хочу мальчика…
Свисток отходящего поезда разбудил старика.
— Солгал я… Есть хорошие люди… Вот — дочка моя, Мария… Зэфа, та — дрянь… Будто в воду канула… померла, может? А Мария — добрая, деньги мне дает… ругается, как напьюсь… А я из-за Зэфы пью… Мария-то добрая…
Голова старика опустилась на грудь, он опять дремлет.
Бывший солдат говорит женщине:
— Вот какие дела… Мальчика, значит, хотите? У меня тоже сын будет, как женюсь… Говорят, некоторые мужья от боли корчатся, когда жена рожает…
Он снова счастлив. Он смотрит на женщину без тени желания. Его сердце чисто, он с бесконечной нежностью думает о Марии дас Дорес, которая ждет его в Лапе. Он улыбается: девчонка не знает, что он едет, то-то удивится… Жалко, усы мало выросли… Она его и не узнает поначалу-то…
— А вдруг она меня не узнает?
— Кто? — удивляется Антонио Балдуино.
— Никто. Так просто…
Старик проснулся. Он трясется от холода. Снова поднялся ветер, предвещающий непогоду. Под натиском ураганного ветра поезд вздрагивает на рельсах.
— Опрокинется еще, развалина, людей передавит, — говорит Антонио Балдуино.
— Бедняку — страдание вечное… Одни на счастье рождаются — богатые это… Другие на муку — бедняки… Так заведено с сотворения мира.
Бывший солдат сладко спит, негромко похрапывая. Он не слышит свистящего воя ветра.
— Ливень будет, потоп… — Старик дотащился до двери, смотрит сквозь щель наружу.
— Я в таких местах побывал, папаша, где уж очень людям худо приходится… Десяти сентаво в день не заработают…
— На табачных плантациях?
— Там, старик…
— Ты и не ведаешь, негр… Я здесь состарился… Я такое видал — волосы дыбом встанут… Сказать? — Его глаза блестят странным блеском, он отбрасывает посох, встает. — Бедняку такое невезение на роду написано, что, если за дерьмо будут деньги платить, у бедняка запор сделается…
Негр хохочет. Старик теряет равновесие, опрокидывается на мешки с табаком. К нему бросается женщина:
— Ушиблись?
Солдат похрапывает. Женщина, оказавшись рядом с Антонио Балдуино, шепчет:
— Я не сказала, чтобы его не расстраивать. — Она кивает в сторону парня. — Если правду говорить, я не знаю, почему меня Ромуалдо бросил. Думаю, от нищеты сбежал… А соседка говорит, ушел он к Дулсе… была там такая… Кто знает? — Голос ее срывается. — Нет, не поверю… Он бы меня так не бросил…
Солдат спит, счастливый, будто он уже покончил счеты с жизнью.
— Так вот… с ребенком в брюхе… Ну почему, почему он ушел?
Антонио Балдуино чиркает спичкой и видит, что женщина плачет, плечи у нее вздрагивают. Негр смущен, не знает, что сказать, бормочет:
— Не горюйте… обязательно будет мальчик…
ЦИРК
— Чистая правда… прямо святой… Однажды я говорю ему радостно так — у нас будет маленький… У него такое лицо сделалось… смеялся он, целовал меня… так хорошо было…
— А меня дома невеста ждет, — сказал солдат. — Хорошенькая… Вернусь — поженимся.
Странное было лицо у парня, когда он говорил это. Ни дать ни взять — покойник. Глаза закрыты, на губах улыбка, круглое лицо безмятежно счастливо… У живых так не бывает.
Женщина покачала головой. Видать, много пережила — уж очень усталое выражение на ее нестаром еще лице. Жаль ей солдатика. Такой славный и жил-то еще совсем мало — и на тебе, собрался жениться… Но Антонио Балдуино спрашивает:
— А потом что?
И женщина продолжает:
— Все нужда проклятая… Жили в дыре, впроголодь… Он работал, я белье чужое стирала — денег все равно не было. Потому и ушел.
Жаль ей солдатика. Тот приподнялся на локте, жадно вслушивается.
— Ночью ушел. Я и не заметила… Все свое барахло оставил… Я потом догадалась — сбежал, чтоб не видать, как малыш голодает… Говорят, работает он теперь в Фейра-де-Санта-Ана… Я к нему еду…
Солдат помрачнел. Теперь он думает, как раздобыть денег, чтобы кормить жену, а потом и детей.
— Уж очень она хорошенькая… И потом, я ведь буду работать… Работы я не боюсь…
Женщина подбадривает его:
— Конечно…
Но парня одолели сомнения — сразу видно. Антонио Балдуино говорит женщине:
— Буду вашему сынишке крестным…
— Я ему чепчик сшила… Одна старушка дала мне пару пеленок… Больше у него ничего нет… нищим рождается…
Бывший солдат сказал:
— Нет, не женюсь… А хорошенькая…
Поезд прибыл на станцию Сан-Гонсало. Сошло несколько пассажиров. Городок спит, спрятавшись в густых садах. Шум поезда разбудил ребенка где-то поблизости. Послышался детский плач. Женщина счастливо улыбнулась.
— Туго вам придется, — говорит Антонио Балдуино. — Будет у вас малыш по ночам реветь…
— Хочу мальчика…
Свисток отходящего поезда разбудил старика.
— Солгал я… Есть хорошие люди… Вот — дочка моя, Мария… Зэфа, та — дрянь… Будто в воду канула… померла, может? А Мария — добрая, деньги мне дает… ругается, как напьюсь… А я из-за Зэфы пью… Мария-то добрая…
Голова старика опустилась на грудь, он опять дремлет.
Бывший солдат говорит женщине:
— Вот какие дела… Мальчика, значит, хотите? У меня тоже сын будет, как женюсь… Говорят, некоторые мужья от боли корчатся, когда жена рожает…
Он снова счастлив. Он смотрит на женщину без тени желания. Его сердце чисто, он с бесконечной нежностью думает о Марии дас Дорес, которая ждет его в Лапе. Он улыбается: девчонка не знает, что он едет, то-то удивится… Жалко, усы мало выросли… Она его и не узнает поначалу-то…
— А вдруг она меня не узнает?
— Кто? — удивляется Антонио Балдуино.
— Никто. Так просто…
Старик проснулся. Он трясется от холода. Снова поднялся ветер, предвещающий непогоду. Под натиском ураганного ветра поезд вздрагивает на рельсах.
— Опрокинется еще, развалина, людей передавит, — говорит Антонио Балдуино.
— Бедняку — страдание вечное… Одни на счастье рождаются — богатые это… Другие на муку — бедняки… Так заведено с сотворения мира.
Бывший солдат сладко спит, негромко похрапывая. Он не слышит свистящего воя ветра.
— Ливень будет, потоп… — Старик дотащился до двери, смотрит сквозь щель наружу.
— Я в таких местах побывал, папаша, где уж очень людям худо приходится… Десяти сентаво в день не заработают…
— На табачных плантациях?
— Там, старик…
— Ты и не ведаешь, негр… Я здесь состарился… Я такое видал — волосы дыбом встанут… Сказать? — Его глаза блестят странным блеском, он отбрасывает посох, встает. — Бедняку такое невезение на роду написано, что, если за дерьмо будут деньги платить, у бедняка запор сделается…
Негр хохочет. Старик теряет равновесие, опрокидывается на мешки с табаком. К нему бросается женщина:
— Ушиблись?
Солдат похрапывает. Женщина, оказавшись рядом с Антонио Балдуино, шепчет:
— Я не сказала, чтобы его не расстраивать. — Она кивает в сторону парня. — Если правду говорить, я не знаю, почему меня Ромуалдо бросил. Думаю, от нищеты сбежал… А соседка говорит, ушел он к Дулсе… была там такая… Кто знает? — Голос ее срывается. — Нет, не поверю… Он бы меня так не бросил…
Солдат спит, счастливый, будто он уже покончил счеты с жизнью.
— Так вот… с ребенком в брюхе… Ну почему, почему он ушел?
Антонио Балдуино чиркает спичкой и видит, что женщина плачет, плечи у нее вздрагивают. Негр смущен, не знает, что сказать, бормочет:
— Не горюйте… обязательно будет мальчик…
ЦИРК
С Луиджи он встретился совершенно случайно. Антонио Балдуино провел остаток ночи, шатаясь по городу. Бывший солдат сразу уехал в Лапу. Старику было где остановиться. Женщина пошла к подруге. Наутро Антонио Балдуино решил найти попутный грузовик и бесплатно вернуться в Баию. Он как бы невзначай подошел к одной машине — ее как раз грузили — и спросил у шофера, будто просто так:
— Ты, брат, не в Баию?
— В Баию, — ответил веселый ладный мулат, шофер. — А тебе что — посылку отправить?
— Посылку, да еще какую! Вот этого негра! — Антонио Балдуино, смеясь, ткнул себя в грудь.
— Ишь ты! В Баие теперь праздник… Весело там, парень…
Антонио Балдуино присел на корточки рядом с шофером, тот угостил его сигаретой.
— Зверски, брат, домой хочется… Вот уж год почти, как ушел…
Шофер пропел:
Баия, мой прекрасный город, зачем покинул я тебя?
— И не говори… верно, хороша Баия… До смерти туда хочется…
— Поедешь со мной на грузовике? Я после обеда отваливаю…
— У меня, приятель, ни гроша…
— Истратился на красоток, — захохотал шофер.
Антонио Балдуино подмигнул:
— Может, и так…
— Ладно. У меня помощника нет. Ты за него поедешь…
— Спасибо…
— Придется эту развалину где подтолкнуть — пособишь…
— Ты когда снимаешься?
— После обеда… час, полвторого…
— Ну, я пошел…
— Куда?
— Прощусь с друзьями.
— Так ровно в час…
— Ладно…
Антонио Балдуино пошел бродить по городу. Никаких друзей у него не было, но не хотелось, чтобы шофер знал, что он не евши, голодный поедет. Ничего, поужинает в Баие с Толстяком или Жоакином. А то с самим Жубиабой. Об этом думал Антонио Балдуино, и еще — где бы добыть сигарету. Вдруг за его спиной крикнули:
— Святая мадонна! Балдо!
Он обернулся. Перед ним стоял Лунджи, сам Луиджи, собственной персоной. Негру бросились в глаза его поредевшие волосы, потертый костюм.
— Луиджи…
Итальянец схватил его за плечи, оглядел, повертел во все стороны и весело произнес:
— Великолепно…
— Как тебя сюда занесло, Луиджи?
— Враждебный ветер, мой мальчик, враждебный ветер…
— При чем тут ветер, черт возьми!
— С тех пор как ты ушел с ринга, Балдо, удача повернулась ко мне задом…
Луиджи грустно посмотрел на негра:
— Тебя ждала головокружительная карьера… Какая обида… взял и сбежал, ничего не сказав…
— Очень уж меня эта потасовка расстроила…
— Пустяки… пустяки… Что это за боксер, которого хоть раз в жизни не нокаутировали? Да и пьян ты был, как свинья.
— А какого дьявола ты сейчас здесь, Луиджи? Ты что, нового боксера завел?
— Какого боксера… такого, как ты, мне больше не встретилось.
Антонио Балдуино захохотал, довольный. Ткнул итальянца в грудь.
— Да, такого больше не встретилось… Теперь я тут с одним цирком.
— Цирком?
— Гнусное предприятие… И не спрашивай…
Они зашли в ресторанчик. Луиджи заказал кофе. Антонио Балдуино признался:
— Возьми мне сигарет, Луиджи… Я на мели…
Он знал — с Луиджи можно говорить откровенно. Вдруг он о чем-то вспомнил, пробормотал:
— Тебя одного там не было… когда я в ловушке сидел, в лесу, помирал с голоду…
— Я не знал, мой мальчик… как же это случилось?
— Да нет, ничего… Я голодный был, думал — конец… И, знаешь, привиделось мне, будто все, кого я знал в жизни, бегут за мной, отпевают меня, как покойника… Тебя одного там не было…
Луиджи все еще не понимал толком. Пришлось рассказать ему о драке с Зекиньей и бегстве в лес, о призраках. Говорил Антонио Балдуино нехотя, хмуро и наспех — не терпелось узнать, что это у Луиджи за цирк.
— Так что же ты теперь делаешь?
Луиджи невесело покачал головой.
— Паршивое предприятие… Когда ты сбежал, я не у дел остался…
— До ручки, как говорят, дошел?
— Вот именно… Тут-то и подкатил этот цирк… Большой международный цирк, видишь ли… Хозяин тоже итальянец, некий Джузеппе. В Баие они неплохо зарабатывали, да у Джузеппе дела были запутаны, вся выручка пошла кредиторам, еще долги остались. Я своих денег внес, сколько недоставало, стал пайщиком… Пайщиком-неудачником… По каким только захолустьям нас не носило, святая мадонна! Доходов никаких, расходы бешеные. Считай, что мы банкроты. На краю гибели.
Луиджи махнул рукой и пустился в подробности. Антонио Балдуино бросил:
— Черт знает что…
Вдруг Луиджи посмотрел на него и сказал:
— Знаешь? Пришла мне в голову одна мысль… Все еще можно поправить. Мне нужен ты.
— Я? Я еще циркачом не бывал…
— Ты и боксером не был, а я тебя сделал…
Они, улыбаясь, принялись вспоминать прошлое, а когда поднялись из-за столика — Антонио Балдуино состоял в труппе Большого международного цирка как борец. Негр нашел шофера, предупредил его:
— Раздумал в Баию ехать, приятель…
— Бабы не пускают, — расхохотался шофер.
— Может, и так. — Негр подмигнул.
Устный контракт, заключенный с Луиджи, гласил, что у Антонио Балдуино будет жилье, еда и деньги, если в цирке появятся деньги. Но за деньгами негр Антонио Балдуино не гнался.
Афиша все еще лежала на земле. На ней было написано синими буквами: «Большой международный цирк». Около афиши растянулся спящий Джузеппе. Луиджи объяснил:
— Нализался… вечно он так…
И пнул соотечественника ногой. Тот бессвязно забормотал:
— Прошу внимания… сейчас он сделает сальто-мортале… одно слово — и великий гимнаст убьется…
Люди копали ямы, сооружали скамьи. Работали все, артисты, служители, администрация. Луиджи провел Антонио Балдуино в свой барак. И первое, что бросилось в глаза негру, был собственный его портрет, фотография Антонио Балдуино в позе борца — так его сняли когда-то для одной баиянской газеты.
Луиджи растянулся на кровати (точнее, кушетке, которую выносили на арену для номера Человека-Змеи) и продолжал свои объяснения:
— Кто победит, получит пять тысяч… Вот увидишь, никто не захочет с тобой бороться…
— Но бороться-то надо, иначе зрители взбесятся…
— А кто сказал, что не надо? Наймем кого-нибудь за двадцать мильрейсов. Желающие найдутся. Ты красиво положишь его на обе лопатки.
— А если объявится мерзавец, которому охота подраться по-настоящему?
— Не объявится…
— А вдруг?
Луиджи указал на портрет:
— Ты же боксер, мальчик.
Антонио Балдуино кивнул и, насвистывая, погладил портрет.
Луиджи заметил:
— О былом жалеешь? Состарился?
— Тогда у меня на роже шрама не было.
— Со шрамом лучше, это усиливает впечатление.
В дверь постучали. Луиджи открыл. Вошла маленькая женщина и стала требовать, чтобы ей заплатили жалованье — задерживают уже полтора месяца.
— Я так работать не буду… завтра на меня не рассчитывайте.
— Моя дорогая, завтра вы все получите…
— Завтра получите… всегда у вас так… Вот уж два месяца завтраками кормите. Хватит. Завтра я не работаю.
— Но завтра у нас обязательно будут деньги… Вы еще не знаете… — Луиджи обернулся к Антонио Балдуино. — Это Фифи, воздушная гимнастка… Она немного нервничает…
Маленькая женщина посмотрела на негра. Луиджи представил:
— Знаменитый Балдо… Вы о нем, конечно, слышали…
Женщина кивнула, хотя никогда не слышала этого имени. Луиджи говорил быстро, чтобы не дать ей опомниться:
— Так вот… первый борец Бразилии… В Рио не нашлось силача, способного с ним справиться… Балдо только что из Баии — я посылал за ним подписать контракт… Он сел в автомобиль и примчался к нам…
Женщина сомневалась:
— На какие же деньги вы наняли эту знаменитость, Луиджи? Тут что-то не так… Я, кажется, видела этого негра в кабине грузовика… Слушайте, молодой человек… если вы бросили шоферское место и думаете у нас заработать — вы жестоко разочаруетесь… Денег здесь не водится…
Она круто повернулась и пошла к двери. Но Антонио Балдуино преградил ей путь, сердито схватил за руку:
— Тише, дона… Я вправду борец… Был абсолютным чемпионом Баии. Видите портрет на стене? Это я…
Женщина вгляделась, поверила:
— Хорошо… Но как вы тут очутились? Денег у нас нет…
— Приехал выручить друга… — Негр потрепал Луиджи по плечу. — Верного друга…
— Ах! Разве что так…
— Завтра у нас будет куча денег…
Женщина смутилась, стала оправдываться:
— Тут есть такой шофер — вы с ним как две капли воды похожи… — В дверях она обернулась с любезной улыбкой. Антонио Балдуино переглянулся с Луиджи.
— История с Рио не прошла, дружище…
Луиджи сел сочинять афишу, которую должны были вывесить на следующий день. Негр читал через его плечо.
— Пусть мое имя будет написано самыми большими буквами. Вот такими… — Он широко развел руки.
— Эй, ребята! Работа совсем не идет! Этот курятник давно уже должен стоять! Я один надрываюсь! Без меня ничего не делается!
Если кто-нибудь из артистов возражал ему, Джузеппе взрывался:
— Вы только деньги просить умеете! А на искусство вам что — плевать? В мое время мы ради искусства работали, ради аплодисментов, цветов. Ради цветов, слышали? Цветы… девушки бросали на арену цветы… вышитые платочки… если бы я захотел, собрал бы коллекцию… Но я к этому равнодушен. Я жил тогда только искусством. В мое время воздушный гимнаст был прежде всего воздушным гимнастом… — В этом месте Джузеппе оборачивался к Фифи: — А воздушная гимнастка — прежде всего воздушной гимнасткой!
Фифи возмущалась, Джузеппе продолжал:
— А теперь? Вот вы, Фифи, неплохая артистка, думаете только о деньгах. Аплодисменты для вас — ничто.
— Аплодисментами сыт не будешь…
— А слава? Не хлебом единым… Иисус Христос сказал.
— Христос не был воздушным гимнастом…
— Да… В мое время было иначе… Овации, цветы, платочки — все это мы ценили… Теперешним подавай деньги… Ладно, завтра вы получите свои деньги… Все, до последнего гроша, заплачу… все…
Но в конце Джузеппе всегда просил:
— Вы же знаете, Фифи, дела идут плохо… Что я могу поделать… Я старый циркач, я всю Европу объездил… У меня альбом, могу показать… А теперь я здесь, и я с этим смирился… Вы думаете, у меня есть деньги? Одни долги… Потерпите, Фифи, вы — добрая девочка…
— Но, Джузеппе, мне нужен костюм. Мое зеленое трико чиненое-перечиненое, в нем выступать-то неудобно…
— Фифи, поверьте: получим деньги — вам первой заплачу…
И он уходил, отдавая пустые приказания, браня за медленную работу, охаивая все, что с таким трудом сделал Луиджи. В конце концов он попадал в кабак и рассказывал незнакомым людям, угощавшим его кашасой, о своей былой славе воздушного гимнаста.
В этот вечер Джузеппе, возвращаясь домой, пометил углем лбы нескольких мальчишек, чтобы их пропустили на представление без билетов. У входа в свой барак он столкнулся с Антонио Балдуино. Негр притворился, будто любуется звездами. На самом деле он подглядывал в щель барака, где помещалась Розенда Розеда, черная танцовщица, главная приманка Большого международного цирка. Розенда переодевалась при свете свечи, и негру удалось разглядеть ее бархатную спину. Антонио Балдуино напевал одну из своих самых удачных самб:
Вот это женщина… Пусть в цирке вовсе не будет денег, — пока в нем Розенда Розеда, Антонио Балдуино никуда не уйдет. Африканская красавица… В «Фонаре утопленников» все бы рты пооткрывали, с ума от нее посходили бы.
Подошел Джузеппе. Хотел пожать Антонио Балдуино руку, но, потеряв равновесие, чуть не грохнулся.
— Устал, как собака… Тружусь, будто проклятый…
— Оно и видно…
Джузеппе понадобилось полчаса, чтобы добраться до своей двери.
«Чего доброго, пожар устроит, как будет чиркать спички», — подумал Антонио Балдуино и на всякий случай подошел поближе. Но Джузеппе уже зажег свечу, сел за колченогий столик. На столике лежат какие-то большие, нарядные, потертые от времени книги. Негра мучает любопытство, он, словно вор, подглядывает за Джузеппе. Почему Джузеппе с такой нежностью гладит корешки больших книг? Осторожно, медленно, сладострастно — так негр Антонио Балдуино ласкает своих любовниц. Но вот Джузеппе обернулся — негр видит его глаза.
Бывают такие типы — напьются, и заберет их тоска. Другие радуются, поют, хохочут… А эти мрачнеют, а то и плачут. Джузеппе из тех, кого тоска берет. Антонио Балдуино не выдержал — вошел в барак. Джузеппе выпил сверх меры, затосковал.
— Я немного выпил, но я не вру…
Антонио Балдуино верит.
Отцовские усищи внушали почтение. Джузеппе был совсем маленьким, но он хорошо все помнит. Когда отец поднимался на трапецию, цирк готов был рухнуть от грома аплодисментов. Зрители безумствовали! А когда он прыгал с трапеции на трапецию и выполнял в воздухе тройное сальто-мортале, — у публики замирало сердце. Мать Джузеппе ходила по проволоке. Вся в голубом, она казалась прекрасной феей… Она ловила равновесие японским зонтиком… Да, Джузеппе — из семьи потомственных циркачей. После смерти отца он сам стал хозяином цирка. Все досталось ему в наследство. Одних львов было… И ученые лошади. Артисты получали огромные деньги. Лучшие циркачи Европы…
— И по субботам все получали жалованье… Без всякой задержки…
Однажды король — сам король! — пожаловал в его цирк. Господи, что это был за день… Антонио Балдуино, может, не верит Джузеппе — теперь он пьян, бедно одет… Но ему аплодировал сам король… и не только король. Вся королевская семья, сидевшая в самой роскошной ложе. Это было весной, в Риме. Джузеппе вышел на арену, зрители обезумели. Буря аплодисментов!
— Я думал, этому не будет конца…
Вот в альбоме портрет Джузеппе тех времен. Да, в смокинге. На арену он всегда выходил в смокинге. Потом он снимал одежду — смокинг, брюки, накрахмаленную манишку. Оставался в трико, как на другом снимке. Был он тогда красавец — не то что сейчас… Теперь он — скелет. А в молодости женщины теряли голову. Даже одна графиня… блондинка. Вся в драгоценностях. Графиня назначила ему свидание.
— И вы?
— Настоящий кавальеро не рассказывает о таких вещах.
Король сидел в своей роскошной ложе, и с ним вся королевская семья. Джузеппе сделал двойное сальто-мортале, и — хотите верьте, хотите не верьте — король не удержался, встал. Король аплодировал ему стоя! Что это была за ночь… Ризолетта, прелестная, как никогда, перелетела к нему на трапецию, цирк ахнул… Потом Ризолетта продавала зрителям их общий портрет — вот он, в самой середине альбома. Женщина была снята в позе, в которой обычно благодарят за аплодисменты. Ее держал за руку мужчина, одетый во что-то вроде купального костюма. Приглядевшись, в мужчине можно было узнать Джузеппе.
— Хороша… — сказал Антонио Балдуино.
— Она была моей женой…
Ризолетта продавала портрет зрителям — и не было человека, который бы отказался его купить. Ведь стояла весна, а Ризолетта была прелестна, словно весенний цветок. Она была весенним цветком, и каждому римлянину хотелось сохранить что-нибудь на память об уходящей весне. И римляне покупали портрет Ризолетты. А вот еще фотография. Ризолетта стоит на лошади, на одной ножке, в балетной позе. Коня звали Юпитер, он стоил хороших денег. Потом его забрал за долги один датский кредитор во время гастролей в Дании. Эта фотография — Ризолетта на коне — была сделана за несколько дней до гибели воздушной гимнастки. Той далекой весной Ризолетта казалась такой обворожительной, такой юной, что никому, в том числе и Джузеппе, и в голову не могло прийти, что все так страшно кончится. Что Ризолетта погибнет. Но она погибла. В тот вечер цирк был переполнен — море людей. Джузеппе и Ризолетта были героями сезона, гвоздем программы. Все говорили о «Дьяволах», «I. Diavoli» — так назывался их номер. Когда Ризолетта появлялась на улице, женщины останавливались, смотрели ей вслед. Ей подражали в одежде, в манере держаться — Ризолетта умела быть элегантной, была красива не только в цирке, летая с трапеции на трапецию. Мужчины сходили по ней с ума. Джузеппе и Ризолетта завоевали сердца римской публики этой цветущей весной.
В тот вечер цирк был переполнен. Вот портрет Ризолетты в костюме воздушной гимнастки. Джузеппе долго смотрит на фотографию, потом подходит к постели, вытаскивает бутылку кашасы.
— Питье святого Амаро, — смеется Антонио Балдуино.
Вот почему Джузеппе пьет. Старый циркач смотрит не отрываясь на портрет Ризолетты. Теперь Антонио Балдуино видит — у нее было горестное лицо пленницы. Джузеппе знал, что его жене не нравился цирк. Ей хотелось вести светскую жизнь, изысканно одеваться, покорять сердца. Но кто бы мог подумать, что она сорвется именно тем вечером? В тот день они зеркала не разбили… Они вышли на арену, их встретила буря аплодисментов. Ризолетта, улыбаясь, поблагодарила публику, и они поднялись на трапеции. Вначале все шло хорошо. Но в момент сальто-мортале… Такого никогда еще не случалось… Дуга, описанная раскачавшейся трапецией, оказалась короче, чем надо. Ризолетта не смогла ухватиться за ноги Джузеппе. И вот на арене окровавленный кусок мяса. Когда лев Рез растерзал укротителя, труп все-таки не был таким страшным. Ризолетта превратилась в кусок кровавого мяса — ни лица, ни рук, ничего. Джузеппе не понимает, как он сам не бросился вслед за ней на арену, как у него хватило сил спуститься. Была весна, по улицам гуляли влюбленные. Потом один клоун выдумал, будто Джузеппе убил ее нарочно, узнав, что у нее есть любовник. Начали судебное дело, но следствие прекратили за отсутствием доказательств… Со дня гибели Ризолетты начался упадок Большого международного цирка.
— Настоящий роман, — сказал Антонио Балдуино, — прямо садись и пиши… Расскажу Толстяку.
— Как вы думаете — мог у нее быть любовник?
Ему даже показывали любовника Ризолетты, показывали его письма, найденные в ее вещах…
— Но ведь это была ложь, правда? Циркачи — такие мерзавцы… Не верьте никогда циркачам. Завистники… Да разве у нее мог быть любовник! Все эти люди завидовали их успеху. А вдруг был? Это сводит меня с ума. Из-за этого и напиваюсь. Письма-то ведь нашли. Нет! Ризолетта, такая добрая… Цирк ей не нравился, верно. Но не такая она была женщина, чтоб завести любовника. А письма… И потом, она говорила о каких-то встречах… Боже, хоть бы она ожила на мгновение, сказала бы мне, что все это ложь, зависть. Потому что это ложь, правда? — Джузеппе схватился за голову, закрыл глаза.
Неужели он сейчас заплачет? Антонио Балдуино берет бутылку с кашасой, отпивает большой глоток. Сейчас тоже — весенняя ночь.
— Кто бабам проходу не дает.
— Ну и негритянка у окна.
— Рожа, будто сковорода.
Клоун Пузырь едет задом наперед на осле. Над городишком высится купол цирка. Над куполом развевается флаг, по бокам у входа — две огромные афиши. Вечером тут будет играть музыка, придут негритянки продавать сладости из кокосовых орехов.
В городе говорят только о цирке, об артистах, о негритянке, которая танцует почти обнаженной, но больше всего о Черном Гиганте Балдо, бросившем вызов жителям Фейра-де-Санта-Ана. Об этом толкуют мужчины, собравшиеся на Большую ярмарку. Луиджи отложил премьеру до понедельника. Это день продажи скота, приходят крестьяне со всей округи. Клоун пересекает ярмарочную площадь.
— Ты, брат, не в Баию?
— В Баию, — ответил веселый ладный мулат, шофер. — А тебе что — посылку отправить?
— Посылку, да еще какую! Вот этого негра! — Антонио Балдуино, смеясь, ткнул себя в грудь.
— Ишь ты! В Баие теперь праздник… Весело там, парень…
Антонио Балдуино присел на корточки рядом с шофером, тот угостил его сигаретой.
— Зверски, брат, домой хочется… Вот уж год почти, как ушел…
Шофер пропел:
Баия, мой прекрасный город, зачем покинул я тебя?
— И не говори… верно, хороша Баия… До смерти туда хочется…
— Поедешь со мной на грузовике? Я после обеда отваливаю…
— У меня, приятель, ни гроша…
— Истратился на красоток, — захохотал шофер.
Антонио Балдуино подмигнул:
— Может, и так…
— Ладно. У меня помощника нет. Ты за него поедешь…
— Спасибо…
— Придется эту развалину где подтолкнуть — пособишь…
— Ты когда снимаешься?
— После обеда… час, полвторого…
— Ну, я пошел…
— Куда?
— Прощусь с друзьями.
— Так ровно в час…
— Ладно…
Антонио Балдуино пошел бродить по городу. Никаких друзей у него не было, но не хотелось, чтобы шофер знал, что он не евши, голодный поедет. Ничего, поужинает в Баие с Толстяком или Жоакином. А то с самим Жубиабой. Об этом думал Антонио Балдуино, и еще — где бы добыть сигарету. Вдруг за его спиной крикнули:
— Святая мадонна! Балдо!
Он обернулся. Перед ним стоял Лунджи, сам Луиджи, собственной персоной. Негру бросились в глаза его поредевшие волосы, потертый костюм.
— Луиджи…
Итальянец схватил его за плечи, оглядел, повертел во все стороны и весело произнес:
— Великолепно…
— Как тебя сюда занесло, Луиджи?
— Враждебный ветер, мой мальчик, враждебный ветер…
— При чем тут ветер, черт возьми!
— С тех пор как ты ушел с ринга, Балдо, удача повернулась ко мне задом…
Луиджи грустно посмотрел на негра:
— Тебя ждала головокружительная карьера… Какая обида… взял и сбежал, ничего не сказав…
— Очень уж меня эта потасовка расстроила…
— Пустяки… пустяки… Что это за боксер, которого хоть раз в жизни не нокаутировали? Да и пьян ты был, как свинья.
— А какого дьявола ты сейчас здесь, Луиджи? Ты что, нового боксера завел?
— Какого боксера… такого, как ты, мне больше не встретилось.
Антонио Балдуино захохотал, довольный. Ткнул итальянца в грудь.
— Да, такого больше не встретилось… Теперь я тут с одним цирком.
— Цирком?
— Гнусное предприятие… И не спрашивай…
Они зашли в ресторанчик. Луиджи заказал кофе. Антонио Балдуино признался:
— Возьми мне сигарет, Луиджи… Я на мели…
Он знал — с Луиджи можно говорить откровенно. Вдруг он о чем-то вспомнил, пробормотал:
— Тебя одного там не было… когда я в ловушке сидел, в лесу, помирал с голоду…
— Я не знал, мой мальчик… как же это случилось?
— Да нет, ничего… Я голодный был, думал — конец… И, знаешь, привиделось мне, будто все, кого я знал в жизни, бегут за мной, отпевают меня, как покойника… Тебя одного там не было…
Луиджи все еще не понимал толком. Пришлось рассказать ему о драке с Зекиньей и бегстве в лес, о призраках. Говорил Антонио Балдуино нехотя, хмуро и наспех — не терпелось узнать, что это у Луиджи за цирк.
— Так что же ты теперь делаешь?
Луиджи невесело покачал головой.
— Паршивое предприятие… Когда ты сбежал, я не у дел остался…
— До ручки, как говорят, дошел?
— Вот именно… Тут-то и подкатил этот цирк… Большой международный цирк, видишь ли… Хозяин тоже итальянец, некий Джузеппе. В Баие они неплохо зарабатывали, да у Джузеппе дела были запутаны, вся выручка пошла кредиторам, еще долги остались. Я своих денег внес, сколько недоставало, стал пайщиком… Пайщиком-неудачником… По каким только захолустьям нас не носило, святая мадонна! Доходов никаких, расходы бешеные. Считай, что мы банкроты. На краю гибели.
Луиджи махнул рукой и пустился в подробности. Антонио Балдуино бросил:
— Черт знает что…
Вдруг Луиджи посмотрел на него и сказал:
— Знаешь? Пришла мне в голову одна мысль… Все еще можно поправить. Мне нужен ты.
— Я? Я еще циркачом не бывал…
— Ты и боксером не был, а я тебя сделал…
Они, улыбаясь, принялись вспоминать прошлое, а когда поднялись из-за столика — Антонио Балдуино состоял в труппе Большого международного цирка как борец. Негр нашел шофера, предупредил его:
— Раздумал в Баию ехать, приятель…
— Бабы не пускают, — расхохотался шофер.
— Может, и так. — Негр подмигнул.
Устный контракт, заключенный с Луиджи, гласил, что у Антонио Балдуино будет жилье, еда и деньги, если в цирке появятся деньги. Но за деньгами негр Антонио Балдуино не гнался.
Афиша все еще лежала на земле. На ней было написано синими буквами: «Большой международный цирк». Около афиши растянулся спящий Джузеппе. Луиджи объяснил:
— Нализался… вечно он так…
И пнул соотечественника ногой. Тот бессвязно забормотал:
— Прошу внимания… сейчас он сделает сальто-мортале… одно слово — и великий гимнаст убьется…
Люди копали ямы, сооружали скамьи. Работали все, артисты, служители, администрация. Луиджи провел Антонио Балдуино в свой барак. И первое, что бросилось в глаза негру, был собственный его портрет, фотография Антонио Балдуино в позе борца — так его сняли когда-то для одной баиянской газеты.
Луиджи растянулся на кровати (точнее, кушетке, которую выносили на арену для номера Человека-Змеи) и продолжал свои объяснения:
— Кто победит, получит пять тысяч… Вот увидишь, никто не захочет с тобой бороться…
— Но бороться-то надо, иначе зрители взбесятся…
— А кто сказал, что не надо? Наймем кого-нибудь за двадцать мильрейсов. Желающие найдутся. Ты красиво положишь его на обе лопатки.
— А если объявится мерзавец, которому охота подраться по-настоящему?
— Не объявится…
— А вдруг?
Луиджи указал на портрет:
— Ты же боксер, мальчик.
Антонио Балдуино кивнул и, насвистывая, погладил портрет.
Луиджи заметил:
— О былом жалеешь? Состарился?
— Тогда у меня на роже шрама не было.
— Со шрамом лучше, это усиливает впечатление.
В дверь постучали. Луиджи открыл. Вошла маленькая женщина и стала требовать, чтобы ей заплатили жалованье — задерживают уже полтора месяца.
— Я так работать не буду… завтра на меня не рассчитывайте.
— Моя дорогая, завтра вы все получите…
— Завтра получите… всегда у вас так… Вот уж два месяца завтраками кормите. Хватит. Завтра я не работаю.
— Но завтра у нас обязательно будут деньги… Вы еще не знаете… — Луиджи обернулся к Антонио Балдуино. — Это Фифи, воздушная гимнастка… Она немного нервничает…
Маленькая женщина посмотрела на негра. Луиджи представил:
— Знаменитый Балдо… Вы о нем, конечно, слышали…
Женщина кивнула, хотя никогда не слышала этого имени. Луиджи говорил быстро, чтобы не дать ей опомниться:
— Так вот… первый борец Бразилии… В Рио не нашлось силача, способного с ним справиться… Балдо только что из Баии — я посылал за ним подписать контракт… Он сел в автомобиль и примчался к нам…
Женщина сомневалась:
— На какие же деньги вы наняли эту знаменитость, Луиджи? Тут что-то не так… Я, кажется, видела этого негра в кабине грузовика… Слушайте, молодой человек… если вы бросили шоферское место и думаете у нас заработать — вы жестоко разочаруетесь… Денег здесь не водится…
Она круто повернулась и пошла к двери. Но Антонио Балдуино преградил ей путь, сердито схватил за руку:
— Тише, дона… Я вправду борец… Был абсолютным чемпионом Баии. Видите портрет на стене? Это я…
Женщина вгляделась, поверила:
— Хорошо… Но как вы тут очутились? Денег у нас нет…
— Приехал выручить друга… — Негр потрепал Луиджи по плечу. — Верного друга…
— Ах! Разве что так…
— Завтра у нас будет куча денег…
Женщина смутилась, стала оправдываться:
— Тут есть такой шофер — вы с ним как две капли воды похожи… — В дверях она обернулась с любезной улыбкой. Антонио Балдуино переглянулся с Луиджи.
— История с Рио не прошла, дружище…
Луиджи сел сочинять афишу, которую должны были вывесить на следующий день. Негр читал через его плечо.
— Пусть мое имя будет написано самыми большими буквами. Вот такими… — Он широко развел руки.
* * *
Проспавшись, Джузеппе становился решительным и активным. Казалось, будто он способен спасти положение, вывести цирк из тупика, заплатить жалованье артистам и служителям. Но его активность ограничивалась жестами и словами, на которые он был очень щедр.— Эй, ребята! Работа совсем не идет! Этот курятник давно уже должен стоять! Я один надрываюсь! Без меня ничего не делается!
Если кто-нибудь из артистов возражал ему, Джузеппе взрывался:
— Вы только деньги просить умеете! А на искусство вам что — плевать? В мое время мы ради искусства работали, ради аплодисментов, цветов. Ради цветов, слышали? Цветы… девушки бросали на арену цветы… вышитые платочки… если бы я захотел, собрал бы коллекцию… Но я к этому равнодушен. Я жил тогда только искусством. В мое время воздушный гимнаст был прежде всего воздушным гимнастом… — В этом месте Джузеппе оборачивался к Фифи: — А воздушная гимнастка — прежде всего воздушной гимнасткой!
Фифи возмущалась, Джузеппе продолжал:
— А теперь? Вот вы, Фифи, неплохая артистка, думаете только о деньгах. Аплодисменты для вас — ничто.
— Аплодисментами сыт не будешь…
— А слава? Не хлебом единым… Иисус Христос сказал.
— Христос не был воздушным гимнастом…
— Да… В мое время было иначе… Овации, цветы, платочки — все это мы ценили… Теперешним подавай деньги… Ладно, завтра вы получите свои деньги… Все, до последнего гроша, заплачу… все…
Но в конце Джузеппе всегда просил:
— Вы же знаете, Фифи, дела идут плохо… Что я могу поделать… Я старый циркач, я всю Европу объездил… У меня альбом, могу показать… А теперь я здесь, и я с этим смирился… Вы думаете, у меня есть деньги? Одни долги… Потерпите, Фифи, вы — добрая девочка…
— Но, Джузеппе, мне нужен костюм. Мое зеленое трико чиненое-перечиненое, в нем выступать-то неудобно…
— Фифи, поверьте: получим деньги — вам первой заплачу…
И он уходил, отдавая пустые приказания, браня за медленную работу, охаивая все, что с таким трудом сделал Луиджи. В конце концов он попадал в кабак и рассказывал незнакомым людям, угощавшим его кашасой, о своей былой славе воздушного гимнаста.
В этот вечер Джузеппе, возвращаясь домой, пометил углем лбы нескольких мальчишек, чтобы их пропустили на представление без билетов. У входа в свой барак он столкнулся с Антонио Балдуино. Негр притворился, будто любуется звездами. На самом деле он подглядывал в щель барака, где помещалась Розенда Розеда, черная танцовщица, главная приманка Большого международного цирка. Розенда переодевалась при свете свечи, и негру удалось разглядеть ее бархатную спину. Антонио Балдуино напевал одну из своих самых удачных самб:
Заметив Джузеппе, он сделал вид, будто смотрит на звезды. Интересно, какая из них — Лукас-да-Фейра? Когда-то ему показывали звезду, в которую превратился Зумби из Палмареса. Но здесь этой звезды нет. Она сверкает только в Баие, ночами, когда гремит макумба, когда негры славят великого Ошосси, бога охоты. Звезда Зумби из Палмареса оберегает негров, горит, когда им весело, гаснет, когда у них горе. Кто сказал ему это? Толстяк? Нет, сам Жубиаба, однажды ночью, на берегу океана. Толстяк непременно приплел бы ангела к истории о Зумби. Старец Жубиаба хорошо знал подвиги Зумби из Палмареса и других знаменитых и храбрых негров. Впрочем, можно снова заглянуть в щель — Джузеппе идет медленно, пошатываясь, здесь он будет не скоро. Но Розенды больше не видно — она погасила свечку. Если бы не Джузеппе — несчастный пьяница! — он бы увидел Розенду обнаженной.
У негритянки — кожа бархат…
Как тронешь — так и кинет в дрожь.
Вот это женщина… Пусть в цирке вовсе не будет денег, — пока в нем Розенда Розеда, Антонио Балдуино никуда не уйдет. Африканская красавица… В «Фонаре утопленников» все бы рты пооткрывали, с ума от нее посходили бы.
Подошел Джузеппе. Хотел пожать Антонио Балдуино руку, но, потеряв равновесие, чуть не грохнулся.
— Устал, как собака… Тружусь, будто проклятый…
— Оно и видно…
Джузеппе понадобилось полчаса, чтобы добраться до своей двери.
«Чего доброго, пожар устроит, как будет чиркать спички», — подумал Антонио Балдуино и на всякий случай подошел поближе. Но Джузеппе уже зажег свечу, сел за колченогий столик. На столике лежат какие-то большие, нарядные, потертые от времени книги. Негра мучает любопытство, он, словно вор, подглядывает за Джузеппе. Почему Джузеппе с такой нежностью гладит корешки больших книг? Осторожно, медленно, сладострастно — так негр Антонио Балдуино ласкает своих любовниц. Но вот Джузеппе обернулся — негр видит его глаза.
Бывают такие типы — напьются, и заберет их тоска. Другие радуются, поют, хохочут… А эти мрачнеют, а то и плачут. Джузеппе из тех, кого тоска берет. Антонио Балдуино не выдержал — вошел в барак. Джузеппе выпил сверх меры, затосковал.
* * *
Это было весной, в Италии. В альбоме фотография господина с пышными усами — это отец Джузеппе. В роду Джузеппе все циркачи, у всех у них был свой цирк. На пожелтевшей от времени карточке — дедушка Джузеппе в шикарной форме. Нет, не генерал — хозяин цирка. Большого международного цирка… Но в те времена это был настоящий цирк… Одних только львов держали более тридцати. Двадцать два слона было… тигры… и еще всякие звери…— Я немного выпил, но я не вру…
Антонио Балдуино верит.
Отцовские усищи внушали почтение. Джузеппе был совсем маленьким, но он хорошо все помнит. Когда отец поднимался на трапецию, цирк готов был рухнуть от грома аплодисментов. Зрители безумствовали! А когда он прыгал с трапеции на трапецию и выполнял в воздухе тройное сальто-мортале, — у публики замирало сердце. Мать Джузеппе ходила по проволоке. Вся в голубом, она казалась прекрасной феей… Она ловила равновесие японским зонтиком… Да, Джузеппе — из семьи потомственных циркачей. После смерти отца он сам стал хозяином цирка. Все досталось ему в наследство. Одних львов было… И ученые лошади. Артисты получали огромные деньги. Лучшие циркачи Европы…
— И по субботам все получали жалованье… Без всякой задержки…
Однажды король — сам король! — пожаловал в его цирк. Господи, что это был за день… Антонио Балдуино, может, не верит Джузеппе — теперь он пьян, бедно одет… Но ему аплодировал сам король… и не только король. Вся королевская семья, сидевшая в самой роскошной ложе. Это было весной, в Риме. Джузеппе вышел на арену, зрители обезумели. Буря аплодисментов!
— Я думал, этому не будет конца…
Вот в альбоме портрет Джузеппе тех времен. Да, в смокинге. На арену он всегда выходил в смокинге. Потом он снимал одежду — смокинг, брюки, накрахмаленную манишку. Оставался в трико, как на другом снимке. Был он тогда красавец — не то что сейчас… Теперь он — скелет. А в молодости женщины теряли голову. Даже одна графиня… блондинка. Вся в драгоценностях. Графиня назначила ему свидание.
— И вы?
— Настоящий кавальеро не рассказывает о таких вещах.
Король сидел в своей роскошной ложе, и с ним вся королевская семья. Джузеппе сделал двойное сальто-мортале, и — хотите верьте, хотите не верьте — король не удержался, встал. Король аплодировал ему стоя! Что это была за ночь… Ризолетта, прелестная, как никогда, перелетела к нему на трапецию, цирк ахнул… Потом Ризолетта продавала зрителям их общий портрет — вот он, в самой середине альбома. Женщина была снята в позе, в которой обычно благодарят за аплодисменты. Ее держал за руку мужчина, одетый во что-то вроде купального костюма. Приглядевшись, в мужчине можно было узнать Джузеппе.
— Хороша… — сказал Антонио Балдуино.
— Она была моей женой…
Ризолетта продавала портрет зрителям — и не было человека, который бы отказался его купить. Ведь стояла весна, а Ризолетта была прелестна, словно весенний цветок. Она была весенним цветком, и каждому римлянину хотелось сохранить что-нибудь на память об уходящей весне. И римляне покупали портрет Ризолетты. А вот еще фотография. Ризолетта стоит на лошади, на одной ножке, в балетной позе. Коня звали Юпитер, он стоил хороших денег. Потом его забрал за долги один датский кредитор во время гастролей в Дании. Эта фотография — Ризолетта на коне — была сделана за несколько дней до гибели воздушной гимнастки. Той далекой весной Ризолетта казалась такой обворожительной, такой юной, что никому, в том числе и Джузеппе, и в голову не могло прийти, что все так страшно кончится. Что Ризолетта погибнет. Но она погибла. В тот вечер цирк был переполнен — море людей. Джузеппе и Ризолетта были героями сезона, гвоздем программы. Все говорили о «Дьяволах», «I. Diavoli» — так назывался их номер. Когда Ризолетта появлялась на улице, женщины останавливались, смотрели ей вслед. Ей подражали в одежде, в манере держаться — Ризолетта умела быть элегантной, была красива не только в цирке, летая с трапеции на трапецию. Мужчины сходили по ней с ума. Джузеппе и Ризолетта завоевали сердца римской публики этой цветущей весной.
В тот вечер цирк был переполнен. Вот портрет Ризолетты в костюме воздушной гимнастки. Джузеппе долго смотрит на фотографию, потом подходит к постели, вытаскивает бутылку кашасы.
— Питье святого Амаро, — смеется Антонио Балдуино.
Вот почему Джузеппе пьет. Старый циркач смотрит не отрываясь на портрет Ризолетты. Теперь Антонио Балдуино видит — у нее было горестное лицо пленницы. Джузеппе знал, что его жене не нравился цирк. Ей хотелось вести светскую жизнь, изысканно одеваться, покорять сердца. Но кто бы мог подумать, что она сорвется именно тем вечером? В тот день они зеркала не разбили… Они вышли на арену, их встретила буря аплодисментов. Ризолетта, улыбаясь, поблагодарила публику, и они поднялись на трапеции. Вначале все шло хорошо. Но в момент сальто-мортале… Такого никогда еще не случалось… Дуга, описанная раскачавшейся трапецией, оказалась короче, чем надо. Ризолетта не смогла ухватиться за ноги Джузеппе. И вот на арене окровавленный кусок мяса. Когда лев Рез растерзал укротителя, труп все-таки не был таким страшным. Ризолетта превратилась в кусок кровавого мяса — ни лица, ни рук, ничего. Джузеппе не понимает, как он сам не бросился вслед за ней на арену, как у него хватило сил спуститься. Была весна, по улицам гуляли влюбленные. Потом один клоун выдумал, будто Джузеппе убил ее нарочно, узнав, что у нее есть любовник. Начали судебное дело, но следствие прекратили за отсутствием доказательств… Со дня гибели Ризолетты начался упадок Большого международного цирка.
— Настоящий роман, — сказал Антонио Балдуино, — прямо садись и пиши… Расскажу Толстяку.
— Как вы думаете — мог у нее быть любовник?
Ему даже показывали любовника Ризолетты, показывали его письма, найденные в ее вещах…
— Но ведь это была ложь, правда? Циркачи — такие мерзавцы… Не верьте никогда циркачам. Завистники… Да разве у нее мог быть любовник! Все эти люди завидовали их успеху. А вдруг был? Это сводит меня с ума. Из-за этого и напиваюсь. Письма-то ведь нашли. Нет! Ризолетта, такая добрая… Цирк ей не нравился, верно. Но не такая она была женщина, чтоб завести любовника. А письма… И потом, она говорила о каких-то встречах… Боже, хоть бы она ожила на мгновение, сказала бы мне, что все это ложь, зависть. Потому что это ложь, правда? — Джузеппе схватился за голову, закрыл глаза.
Неужели он сейчас заплачет? Антонио Балдуино берет бутылку с кашасой, отпивает большой глоток. Сейчас тоже — весенняя ночь.
* * *
— А клоун у нас кто?— Кто бабам проходу не дает.
— Ну и негритянка у окна.
— Рожа, будто сковорода.
Клоун Пузырь едет задом наперед на осле. Над городишком высится купол цирка. Над куполом развевается флаг, по бокам у входа — две огромные афиши. Вечером тут будет играть музыка, придут негритянки продавать сладости из кокосовых орехов.
В городе говорят только о цирке, об артистах, о негритянке, которая танцует почти обнаженной, но больше всего о Черном Гиганте Балдо, бросившем вызов жителям Фейра-де-Санта-Ана. Об этом толкуют мужчины, собравшиеся на Большую ярмарку. Луиджи отложил премьеру до понедельника. Это день продажи скота, приходят крестьяне со всей округи. Клоун пересекает ярмарочную площадь.