Страница:
Но, к счастью, впереди нас лежит изломанная кривая, и каждый стремится хоть ползком, но добраться до самого длинного "зубчика" и разорвать ленту финиша как можно позже других. Такое желание рождает здоровое соревнование и инициативу. Вспомнив эту сентенцию, Боб невольно подумал о том, как бы жизнь не увлекла его в самый короткий "зубец" вечно меняющейся изломанной линии, за которой человеку уже нечего делать. Самолет легко коснулся бетона и, пробежав метров пятьсот, свернул к аэровокзалу. На перроне их встретил человек, такой же полный и румяный, как Диппль. Они обменялись взглядами, и Диппль весело шепнул Бобу; - Еще немного, мистер Хоутон, и я вам устрою свидание с миссис Паолой: все в порядке, она еще здесь! Боб осмотрелся: как будто ничего подозрительного на этой земле миллиардеров не было. И все же... Если бы не надежда увидеть Паолу и не гарантия сыщика в том, что "мистер Хоутон будет в безопасности, пока Диппль рядом", лучше бы и не прилетать сюда. Диппль раздобыл прокатный скоростной автомобиль с прозрачным кузовом и подкатил к аэровокзалу. Боб сел рядом, и они свернули в магнолиевую аллею. Ехали не быстро: дорога то петляла в густом тропическом лесу, то выходила к самым краям скалистых обрывов. Банановые рощи сменялись зарослями мимозы. На высоте двухсот футов шумели кроны деревьев-великанов. Все в этой котловине росло буйно, не боясь штормов и гроз. Многие стволы были покрыты яркими оранжевыми цветами, над которыми порхали большекрылые бабочки, а в ветвях копошились "крылатые обезьяны" - попугаи. Кое-где дорога раздваивалась, но Диппль уверенно сворачивал в нужную сторону. То и дело за окном мелькали роскошные виллы, соперничавшие друг с другом в изяществе форм и богатстве отделки. - Судя по тому, как вы ведете машину, - заметил Боб, - вам приходилось бывать здесь, мистер Диппль. - И не раз. Ведь этот край сильных мира сего, которые умеют говорить на языке доллара без переводчика и стоят не менее двухсот-трехсот миллионов, - весело откликнулся Диппль. - Миллионов! - Да, я вас понимаю. - Ну, а если эти джентльмены возят золото тачками, как навоз, то им не обойтись без нашего брата частного детектива. Благодарение богу, пока есть богатые люди, я могу делать свой бизнес. Правильный выбор профессии великое дело в наш век, мистер Хоутон. Не угодно ли взглянуть направо? Это вилла мистера Джексона, короля промышленности женской красоты. А вон там, за поворотом, дача атомного короля. Несколько поодаль - владение короля дамского нижнего белья. Короли газет и кино - механики общественного мнения - поселились еще дальше. - Мы с вами попали в настоящее королевство королей, мистер Диппль. - Вы хотели сказать - королевство Доллара? - Именно так, мистер Диппль. - А сейчас я постараюсь доставить вам несколько минут острейших ощущений. Диппль энергично затормозил возле декоративного сказочного домика. Из двери вышла девушка в легком спортивном костюме, на ее прозрачной блузке извивалась голубая молния. Она подошла к машине и, улыбаясь, протянула Бобу яркий билетик с надписью: "50 долларов". - Вы хотите, чтобы я стал легче на эту сумму? - ужаснулся Боб, глядя на "разбойницу с большой дороги XX века", как он мысленно окрестил девушку. - Не торгуйтесь, мистер Хоутон, - ответил за девушку Диппль. - Вы их вернете потом, написав очерк в свою газету. Хоутон нехотя расплатился с юной красавицей, получил от нее еще более пленительную улыбку и брошюру в пестрой обложке. Улыбки он не заметил, а брошюру рассеянно положил в карман. Диппль нажал кнопку стартера. Дорога выровнялась и стремительно вбежала в просторный тоннель. Яркий свет фар осветил бетонные стены и гладкий асфальт. - Я не назвал бы езду в тоннеле острым ощущением, - сказал Хоутон. - За пятьдесят долларов... - Не спешите, мистер Хоутон. Вы наблюдали гонки на автомобилях по вертикальной стене? - При каждой возможности; это увлекательнейшее зрелище! - Не мне у вас спрашивать об этом, - спохватился Диппль. - Я забыл, что ваш покойный отец был одним из основателей этого вида спорта! Так вот, не угодно ли... Выскочив из тоннеля, они промчались метров двести и выехали на наклонный бетонный трек. Пока Диппль, мчась по кругу, энергично наращивал скорость, Хоутон замер от восхищения. Они оказались в ажурном гигантском металлическом цилиндре высотой более километра. Узкая лента дороги отделилась от трека и несколькими широкими витками поднималась по стенам цилиндра под облака. Сам же цилиндр крепился толстыми металлическими балками к скалистым склонам естественного колодца в горах. Смелая инженерная мысль удачно использовала игру природы. - Строительство этого аттракциона, - пояснил Диппль, - обошлось дешевле старой дороги, которой еще пользуются слабонервные курортники. Но там мы плелись бы около двух часов, а здесь достаточно и десяти минут. Неплохо, мистер Хоутон? - Недурно, Диппль, - кивнул Хоутон. - А удовольствие - свыше всякой меры, вероятно. - Нет, что вы! Ровно на пятьдесят долларов - все подсчитано! Прошу вас, пока не отвлекайте меня. Зеленый глазок светофора дает нам знать, что путь не занят и нам пора. Стрелка спидометра подошла к ста милям в час. Легким движением штурвала Диппль направил машину на верхний пояс трека, обозначенный четкой белой линией. Машина накренилась градусов на сорок, Боб невольно взялся правой рукой за подлокотник, но тело его не только не кренилось к земле, а стало тяжелее и вдавливалось в сиденье. Еще секунда - и машина выехала на вертикальную стену гигантского цилиндра. Теперь слева от себя Боб видел профиль Диппля на фоне далекой земли, а справа голубело круглое небо; впереди - белая лента, указывающая середину необычной дороги. Она круто изгибалась вверх. - Оригинальная выдумка, - похвалил Боб. - Выгодное дельце, - резюмировал Диппль. - Вы думаете? - Знаю, мистер Хоутон! В эти часы здесь пусто. А утром, и особенно вечером, когда не так жарко, внизу у тоннеля выстраивается длинная очередь. Богатые мальчишки привозят своих девчонок и крутятся с ними в этом цилиндре. По нескольку машин одновременно... Деньги любят развлекаться, мистер Хоутон! На высоте семисот метров Диппль свернул на кольцевое ответвление дороги, и теперь они точно висели над землей, кружась по этому кольцу на одном уровне. Кустарник и скалы сливались в зелено-серую полосу. - Здесь вы можете отдохнуть, мистер Хоутон, - сказал Диппль, - и сделать несколько снимков на. память. Голос Диппля звучал глухо. Боб "продул" уши, как это делал недавно, снижаясь на самолете. Виток, еще виток - и вот уже впереди машины бежит дорога. - Жемчужина курорта! - сказал Диппль. - Земля тут стоит вдвое дороже, чем внизу. - И владельцы дач тоже? - Не всегда. Многое зависит от их характера, от бережливости... Вот и вилла рыбного короля мистера Бергоффа! Я раз-деляю ваши чувства, мистер Хоутон, но наше сыскное бюро гарантирует благоприятный исход акции только при соблюдении клиентом спокойствия. Параграф пятый соглашения... - Хорошо-хорошо, мистер Диппль. Действуйте. Диппль свернул с дороги и остановил машину. - Вылезайте, мистер Хоутон, и, пожалуйста, потише. Следуйте за мной. Видите вот ту крокетную площадку? И скамью? Отлично! Спрячьтесь за деревьями и ждите. С этими словами Диппль, не любивший тратить время попусту, оставил Хоутона и юркнул в кусты. Хоутон пробыл в одиночестве не более получаса, но этого времени оказалось более чем достаточно, чтобы нервное напряжение, охватившее его, достигло предела. Сегодня утром детектив Диппль позвонил по телефону и назначил свидание в аэропорту. Четыре часа полета. Сорок минут езды в автомобиле. И... Боб едва удержался, чтобы не вскрикнуть: по дорожке, посыпанной красным песком, шла Паола! Она шла, неуверенно озираясь, точно искала кого-то. Но почему кого-то? Разве Диппль не сказал ей, кто ожидает здесь, возле скамьи у крокетной площадки? Боб смотрел на нее не отрываясь, и сердце его сжималось от любви и жалости. Паола похудела, ее лицо осунулось и побледнело. Каштановые волосы поблекли и стали пепельно-серыми. Дорого дались Паоле несколько недель неволи. Боб не мог сдерживать себя больше и вышел из-за деревьев. Паола удивленно посмотрела на него, остановилась, беспомощно теребя платье, и тихо спросила: - Кто вы? - Паола, милая Паола. Это же я, Боб. - Откуда вам известно мое имя? - Что ты говоришь! Это я, Боб Хоутон... Вспомни Пито-Као... Мауки... Разве ты забыла наш дом, Паола? Что сделали с тобой? На лбу Паолы появились две глубокие морщинки. По глазам было видно, что она пытается что-то вспомнить, но не может. За спиной Боба послышался шорох. Он повернулся с ловкостью кошки: у ствола сандалового дерева стоял Бергофф! Хоутон был в западне...
3
Закончив исследование Отунуи и его немногочисленных жителей и не обнаружив следов арпела, профессор повеселел. - Совсем недурственно, - сказал он. - Теперь пора глянуть, как обстоят дела и на Пито-Као. Гм... поскольку он необитаем, можно управиться и за денек. Если у нас будет помощник. - У нас? - спросил я. - Но ведь по плану эту работу мы должны выполнить с Василием Ивановичем вдвоем, - напомнил он. - Ах, верно. - Вы что-то хотели сказать? - услышав свое имя, но еще не понимая, в чем дело, оторвался от книг Гирис. - Мы болтаем здесь, возле вас, уже полчаса, мой уважаемый коллега с улицы Бассейной. - Что вы предложили? - оживился биолог. - Повторите, прошу вас. - Я сказал... - Блестяще! Очень дельная мысль. - Вы мне льстите: она столь для всех очевидна... - Но я же до нее не дошел, - упорствовал Гирис. - Именно бассейн, Александр Иванович. - О чем вы, коллега? - Теперь мне ясно, что "Белую розу" надо выращивать не в Черном море, а где-нибудь в районе Владивостока, в специальном, так сказать, полуискусственном бассейне, как предложили вы. Василий Иванович вновь погрузился в свои думы сперва "по пояс" - как однажды сказал о нем Перстенек, - затем, пустив два-три веселых радужных пузыря, с головой ушел в Океан Размышлений, где, как известно, издавна водятся самые необыкновенные и полезные идеи. Егорин хотел было извлечь его на поверхность, но вдруг изменил свое намерение, отошел в сторону и, понизив голос, сказал мне: - Утром приготовьте катерок и мотоцикл с коляской: будете нас сопровождать. - Слушаюсь, Александр Иванович. Профессор сделал знак тихо покинуть кают-компанию и первым подал пример.
4
На Пито-Као моя нога ступила впервые. Но я уже много знал о нем понаслышке. И все же я волновался. Погода была ясная и безветренная. Профессор подавал команды, а я правил моторной лодкой и первым увидел на высоком скалистом берегу величественные каменные статуи. Молча вошли мы в лагуну и направились к деревянному причалу. Молча высадились на берег и втроем выкатили из лодки мотоцикл с коляской. Александр Иванович сел в коляску, Гирис - позади меня, на второе седло. Профессор выбрал направление, мы выехали на тропинку, по ней - на более широкую проселочную дорогу, которая вилась по самой береговой кромке и поднималась вверх, точно нехотя взбираясь на пологий и длинный, как летний день, холм. Я выключил мотор у могилы гаянца Маны. На ней гордо стоял каменный длинноухий, высоколобый иноземец. Высеченный из темно-серого туфа, он покрылся пятнами зеленого, желтого и белесого мха. Казалось, он смотрел куда-то в лишь ему одному понятную даль. Этот взгляд его был глубоко задумчив. Он был зарыт в землю почти по самую шею, но мне почему-то он виделся именно стоящим во весь рост, лишь скрытый от меня грудой больших камней и жестким, колючим кустарником. На губах его чудилась саркастическая улыбка. Так может улыбаться человек, заканчивающий свои дни почти у самой цели, но все же не достигший ее... Словно он понимал всю тщету, бесполезность дальнейших усилий, но вспоминал о том великом деянии, что уже было за его спиной. Пришел, увидел и... почти победил! Трагедийность этого "почти" навеки запечатлелась в грубых, но изумительно выразительных каменных чертах его лица. Только гениальные мастера могут создавать такие скульптуры. Только величайшие невежды цивилизованного мира могут говорить о неполноценности угнетенных, так называемых малых народов Африки, Азии, Полинезии. Только наиподлейшие из глупцов, забывая о единстве природы человека, могут игнорировать эти и подобные им вдохновенные творения простых, натруженных рук. "Игнорирование - это не аргумент!" - говорили древние, подарившие нам немало непреходящих истин, одну из которых я и вспомнил у могилы Маны. Мы сели на камнях возле статуи, думая каждый о своем, целиком находясь во власти обстановки и необъяснимого обаяния, которое излучают лишь подлинные произведения искусства.
5
Мы в полном смысле слова исколесили весь остров. Я и то устал. А ведь я всего только правил мотоциклом, причем с коляской, да еще по сравнительно сносным тропинкам или даже настоящим дорогам. Моим пассажирам - вот им досталось изрядно! Они то и дело брали пробы грунта, воздуха, воды и делали анализы с помощью портативной, но надежной походной лаборатории. Особенно тщательно работали они в развалинах взорванной Дортом микробиологической базы, на покинутом крабоконсервном заводе и в пустом теперь поселке Лакитаун. Я бродил по опустевшим улицам, заглядывал в окна домов и даже зашел в кабачок Оскара. На всем - холодок запустения. Лишь вывеска "Вспомни свою крошку" и длинная стойка у буфета напоминала о характере заведения, как одежда, лежащая на берегу реки, напоминает об утопленнике. Двухэтажный белый особняк на холме, поодаль от поселка - бывшая резиденция Бергоффа и Дорта - вначале вызвал во мне любопытство, но и там ничего интересного я не увидел. Походив по комнатам, где почти вся обстановка осталась нетронутой и только покрылась безразличной ко всему пылью, я уже собрался выйти на широкую веранду, как увидел на одной стене портрет, написанный маслом на небольшом холсте. Из тонкой прямоугольной рамки, слегка затуманенное пылью, на меня глянуло красивое девичье лицо с большими смеющимися светло-карими глазами, обрамленное вьющимися каштановыми волосами. Тонкий и прямой римский нос. Пухлые улыбающиеся губы. - Паола! Моя рука невольно потянулась к портрету, точно к маленькому тлеющему угольку, оставшемуся от костра, от которого еще можно прикурить. Но, вспомнив совет академика ничего не брать и сцены, происходившие на Пито-Као в дни ужасной эпидемии арпела, я ограничился лишь ответной улыбкой этому милому лицу и вышел из дома. Ночь пришла быстро, как беда. В высоком экваториальном небе вспыхнули крупные, точно искусственные спутники, звезды. Я сидел на скалистом обрыве у самой воды. В густом тропическом лесу хлопали крылья невидимых в темноте птиц, стрекотали цикады; то далеко, то совсем близко слышался писк и что-то напоминавшее пыхтенье и топот босых ног. Со стороны океана донесся пронзительный, неприятный свист. Потом он резко оборвался, и воздух наполнился... звуками арфы. У меня появилось такое ощущение, будто я открыл дверцу холодильника. И тут я вспомнил дневники Павла Тверского. Ну да, это же поющая рыба, черт бы ее побрал! Снова я чувствую себя настоящим мужчиной. Но первобытный инстинкт самосохранения уже взведен, точно курок. Профессору и его коллеге лучшее они вдвоем и увлечены работой так, что их не удивишь и симфоническим оркестром. Что это они долго возятся с анализами на кладбище? Неужто не надоело? Хоть бы поскорее пришли. Пора и домой. Я закуриваю и подчеркнуто неторопливо затягиваюсь. Однако здесь, на Пито-Као, и табачный дым почему-то вкуснее и действует особенно умиротворяюще. Да и недурно, совсем недурно вот так - одному! - побыть ночью вблизи незнакомого леса, на чужих скалах, под сказочным небом в абсолютной темноте. Осматриваюсь и... снова "открываю дверцу холодильника": в черной пустоте ни с того ни с сего я вижу вдали освещенное окно... Этого еще не хватало! Крепко зажмурился, как в детстве, сосчитал до трех и... свет. Свет в одном из окон дома Бергоффа. Пустого дома. Заброшенного. На необитаемом уже более года острове. Отворачиваюсь и крепко вслух ругаюсь. На чем свет стоит. Это испытанное во всех странах и самое радикальное средство против галлюцинаций. Произнося без передышки непотребные слова, бросаю украдкой взгляд в направлении особняка Бергоффа и... все тот же свет в окне. Тут мне в голову приходит удачная мысль. Надо признаться, что такое бывает у меня нечасто. Если вы и найдете в моей книге неплохие, на ваш взгляд, места, то, честно признаюсь, они появились только потому, что сама действительность подарила их мне. Лично же я ничего не выдумывал, да и не люблю заниматься таким несвойственным мне делом. Но в тот раз воображение проснулось во мне, как от пушечного выстрела, и сработало безотказно. Быстро извлекаю из футляра фотоаппарат, присоединяю к нему телеобъектив, навожу его, щелкаю. Раз! И свет погас... Жду минуту, две, пять - темнота. Вспоминаю свое имя, отчество, год рождения - сходится. Значит, жив курилка. Ладно, думаю, еще посмотрим. Закуриваю еще разок и слышу голоса наших ученых. Они разговаривают весело, смеются и поднимают такой шум, что все живое вокруг в страхе умолкает. - Не устали ожидать нас? - спрашивает Александр Иванович. - Нет, ничего, - небрежно отвечаю я. - Пока вы возились в доме Бергоффа, я мечтал. - В доме? - удивился Василий Иванович. - В каком доме? Мы работали только на кладбище. - И признаков арпела, как мне и хотелось, не нашли, - довольным голосом произнес профессор. - Едем домой, - пробурчал я и первым направился к мотоциклу.
6
На вертолете утром я проявил пленку и крепко задумался. На снимке освещенное окно и в нем два силуэта: один из них какой-то странный, с головой, напоминающей в профиль полумесяц. - М-да, - сказал профессор, разглядывая снимок. - У фотоаппаратов галлюцинаций, кажется, не бывает. Да и шахматные задачи порой заставляют задумываться больше, нежели ожидаешь... В нашем уравнении уже два неизвестных. Занятно.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Снова в аквалете. Белая долина. Неожиданная встреча
1
Работа под водой оказалась куда скучнее и утомительнее, чем я предполагал. На глубине двухсот метров остатки солнечных лучей почти полностью растворялись в синевато-черном мареве, и я вел аквалет вслепую, по приборам. Настраиваюсь на ультразвуковой привод, беру нужный курс, включаю приборы для съемок. Скорость сто километров в час. Теперь моя главная задача - во что бы то ни стало сохранять неизменными курс, глубину погружения и скорость. Потом разворот на сто восемьдесят градусов - и снова напряженное внимание. Более двух недель носился я взад и вперед. Глубиномер - локаторы скорость - локаторы - курс - локаторы. К концу дня я валился с ног от усталости. Прохладный жесткий душ и мягкая постель - единственное, что интересовало меня. Но даже во сне было то же - курс, скорость, локаторы... На Отунуи мы так и не высаживались. Александр Иванович советовал повременить. Зато островитяне навещали нас при каждой возможности. Перстенек даже наладил с ними торговые отношения.
2
- Хорошо бы рыбки отварить, - размечтался как-то Саша. - Сбегай на базар, - посоветовал Филлип Петрович. - Третий день яичница. - Так вот же я и говорю... А что толку в яйцах? Если хочешь знать, Филя, яд гремучей змеи состоит из тех же веществ и в тех же пропорциях, что и яичный белок. - Чем только ты нас кормишь! Я бы сейчас целого осетра одолел, как Собакевич, - признался Петренко. - Добро, друзья, - решил я. - Раздобуду рыбки. ... На глубине ста - ста двадцати метров я ушел в открытое море и включил носовой ультразвуковой локатор. Развив хорошую скорость, выпустил трал, уложенный в особый карман на хвосте аквалета. Вот серебрится косяк сардин. Я прохожу сквозь него, и рыбы, увиливая от столкновения, попадают в сеть. Несколько заходов - и трал заполнен до основания, даже скорость аквалета резко упала. Я возвращаюсь к вертолету. Вываливаю добычу: тут и тунцы, и зубастые барракуды, скумбрии, и большеголовые кальмары, морены, и, конечно, тысячи креветок! Хитрый угорь, притворившись мертвым, чуть не цапнул кока за руку. - Ну, подожди, прохвост, - пообещал Саша, - ты у меня первым нырнешь в уху! Освободившись от трала, я вновь ушел под воду и взял курс на Белую долину. Это было ровное место с таким удивительно белым песком, что дневной свет, отражаясь от дна, придавал всему пейзажу необычную освещенность. С юго-запада долину ограничивают коралловые джунгли. В голубых лучах мелькают над кораллами рыбы. На скалистом возвышении, поодаль, замерли три "кубка Нептуна" - так называют стеклянные губки, - их тела словно сотканы из тончайших нитей кремнезема. У подножия подводной скалы лежат метровыми поленьями голотурии - гигантские морские огурцы. Черно-желтая змея с весловидным хвостом важно проплыла перед самым моим носом. Над правым крылом царственно повисла парашютистка-медуза... Вот ползут по дну юркие эхиурады, хищная морская звезда сильными лучами, как руками, открывает створки устриц... Вода здесь так неправдоподобно прозрачна, что кажется, все окружающее сделано из кристаллов горного хрусталя. И солнечные лучи в этом волшебном царстве превращаются в колонны из золотистого стекла. Все здесь кажется нереальным из-за отсутствия теней. Все незнакомо. Я вошел в какое-то серое пятно и только потом догадался, что это тень от облака, плывущего низко над водой. Пошли места помельче. Здесь греются на солнце сотни огромных крабов. Они лениво отрывают куски длинной стеблевидной водоросли и суют вкусные кусочки в рот, подталкивая их сильными клешнями. Мотор работает так тихо, что не заглушает писка, скрипа, кваканья. Все эти звуки мне давно знакомы. Но вот раздался какой-то необычный, металлический звук, и я нажал тормозные педали. Сперва я увидел густое бурлящее облако тины. Потом в этом месте мелькнули щупальца осьминога. А когда муть немного рассеялась, перед моим иллюминатором оказался человек в белом водолазном костюме, в прозрачном шарообразном шлеме на курчавой длинноухой голове. Я узнал Мауки! Юноша так был поглощен борьбой с молодым осьминогом, что не заметил аквалета, тем более что на зеркальной поверхности моей машины отражались рыбы и водоросли. Он могучим усилием оторвал от скалы щупальца осьминога и устремился с добычей кверху. Я не отстаю от Мауки, едва не наступаю ему на пятки. Юноша вышел на берег и потащил за собой осьминога. Хищник меняется в окраске, раздувается, как жаба, выпучивает от злости глаза, но Мауки, словно сказочный Геркулес, поднимает его над головой и с размаху бьет о камни. Затем, не давая осьминогу опомниться, засовывает руку в отверстие в нижней части брюха и рывком вытягивает наружу внутренности. Потом он еще несколько раз бьет о камни уже пустым осьминогом ( и прячет свою добычу. Эта борьба была нелегкой, и юноша устал. Скорее в воду - самую мягкую в мире постель! Он плашмя лег на гладкую поверхность океана, разбросав руки и ноги, и медленно пошел ко дну. Я по-прежнему рядом. Юноша почувствовал легкое дуновение воды и, повернув голову, увидел в зеркалите свое отражение. Нажав кнопку на приборной доске, я превратил поляризованный зеркалит в обычный, прозрачный, плексиглас. Представьте себя на месте юноши: сперва вы смотритесь в зеркало под водой, а потом перед вами возникают в пространстве просто так, из ничего, детали какой-то машины, трубки провода, приборы. Узнав меня, Мауки в ужасе отшатнулся, сделал какое-то хватательное движение на груди, тело его вытянулось, и он пулей помчался вдоль берега. За его плечами вились прозрачные водяные жгуты: водолазный костюм островитянина имел реактивный двигатель! Я немедленно увеличил обороты, стараясь догнать его, но тщетно. Развил предельную скорость, а расстояние между нами почти не уменьшилось. Мауки вдобавок располагал и большой маневренностью. За одним из бесчисленных поворотов он нырнул в подводный грот; дно в нем курчавилось тонкой взвесью ила. Я остановил машину у входа и включил фары: грот уходил вверх суживающимся рукавом. Потревоженная рыбешка металась в ярких лучах света, к своду пещеры прицепилось несколько омаров, крошечный кальмар торопливо зарывался в песок, а Мауки не было.
3
У Василия Ивановича Гириса таинственно исчез фотоаппарат... Строго выполняя приказание руководителя экспедиции, биолог выходил на берег только в самой пустынной части острова. С аквалангом за спиной он ползал по скалам шельфа, собирал водоросли, морских животных. Вот и тогда, собрав несколько интересных ракушек, Гирис облюбовал крошечную скалистую бухту с ровным дном, естественным песочным пляжем и решил искупаться. Он хорошо помнил, как снял снаряжение и повесил фотоаппарат на ближайший куст. Побарахтавшись в воде, биолог лег на горячий песок отдохнуть. - Я думаю, что не спал совсем, - предположил ученый, рассказывая нам о своих приключениях, - а когда стал готовиться в обратный путь, то не нашел фотоаппарата. Пропал фотоаппарат. Это известие, словно острый нож, разделило наш маленький коллектив на две части, неравные по количеству и темпераменту. Инженер Баскин внес предложение отправиться на Отунуи. - Пресечем зло в самом его начале! - угрожающе поднял он мизинец. - А если Василий Иванович просто потерял фотоаппарат? - спросил рассудительный кок. - На острове? - усмехнулся Филипп Петрович. - Разве вещи теряют только на Невском проспекте? - возразил профессор Егорин. - Да, не нравится мне эта история, - резко сказал Венев. - Надо идти к островитянам! - Или поискать, - предложил я. - Хорошо, поищем, - подвел черту Александр Иванович. Добраться до берега на легкой надувной лодке было делом нетрудным. Кок правил, я сидел за моториста, профессор осматривал местность в бинокль, а биолог тер переносицу, стараясь припомнить, спал он на пляже или бодрствовал. - Курс правильный, Василий Иванович? - спросил кок. - Что? Ах да, да... разумеется. Впрочем, если вы подвернете влево градусов на сорок... Вероятно, так. Попробуем. Александр Иванович недовольно глянул на коллегу, но промолчал. - Здесь? - спросил Саша, разворачивая лодку бортом к берегу. - Да-да, благодарю вас. А скажите, можно проехать вон туда, метров сто двести? - Проехать - нет, а проплыть можно, - все еще сохраняя спокойствие, кивнул Саша. Через полкилометра Василий Иванович протер пенсне кусочком замши и стал уже тревожнее всматриваться к очертаниям берега. - А что бы вы сказали, милейший кок, если бы я попросил вас проехать... нет, пройти, виноват, проплыть от нашей исходной, так сказать, точки А метров сто - двести в другую сторону? - Пока я не дошел еще до своей точки, - с холодной любезностью ответил Перстенек, - вы можете приказывать, как вам угодно! Профессор демонстративно молчал, а я, не желая сеять раздор, сделал вид, что меня это не касается, и стал замерять линейкой, сколько осталось горючего в маленьком, как дамская сумочка, бачке. Нам попадалось, по крайней мере, с десяток укромных бухточек, но Василий Иванович смущенно смотрел то на скалы то на нас, то на облака. - Уж не вверху ли вы отсыпались? - сердито спросил Александр Иванович, перехватив его взгляд. - Во-первых, я не уверен, что мне удалось вздремнуть, - совсем смутился Василий Иванович. - Во-вторых, мне показалось, что вы немного раздражены. Между тем как только уравновешенность... - Ну хорошо, - согласился Егорин, - допустим. Хотя я убежден, что совершенно спокоен! Но, скажите на милость: сколько мы еще будем здесь челночить? У меня уже в глазах рябит. - Но я, ей-богу, не виноват, - пытался разрядить обстановку Гирис. Errare humanum est3. - Охотно принимаю вину на себя, - уже едко продолжал Егорин. - Охотно! Вы убедили меня, что наблюдательность - ваша стихия. - Ур-р-ра! - закричал вдруг Перстенек. - Вижу! Мы все повернулись к берегу: в расщелине скалы на кусте висел фотоаппарат.
3
Закончив исследование Отунуи и его немногочисленных жителей и не обнаружив следов арпела, профессор повеселел. - Совсем недурственно, - сказал он. - Теперь пора глянуть, как обстоят дела и на Пито-Као. Гм... поскольку он необитаем, можно управиться и за денек. Если у нас будет помощник. - У нас? - спросил я. - Но ведь по плану эту работу мы должны выполнить с Василием Ивановичем вдвоем, - напомнил он. - Ах, верно. - Вы что-то хотели сказать? - услышав свое имя, но еще не понимая, в чем дело, оторвался от книг Гирис. - Мы болтаем здесь, возле вас, уже полчаса, мой уважаемый коллега с улицы Бассейной. - Что вы предложили? - оживился биолог. - Повторите, прошу вас. - Я сказал... - Блестяще! Очень дельная мысль. - Вы мне льстите: она столь для всех очевидна... - Но я же до нее не дошел, - упорствовал Гирис. - Именно бассейн, Александр Иванович. - О чем вы, коллега? - Теперь мне ясно, что "Белую розу" надо выращивать не в Черном море, а где-нибудь в районе Владивостока, в специальном, так сказать, полуискусственном бассейне, как предложили вы. Василий Иванович вновь погрузился в свои думы сперва "по пояс" - как однажды сказал о нем Перстенек, - затем, пустив два-три веселых радужных пузыря, с головой ушел в Океан Размышлений, где, как известно, издавна водятся самые необыкновенные и полезные идеи. Егорин хотел было извлечь его на поверхность, но вдруг изменил свое намерение, отошел в сторону и, понизив голос, сказал мне: - Утром приготовьте катерок и мотоцикл с коляской: будете нас сопровождать. - Слушаюсь, Александр Иванович. Профессор сделал знак тихо покинуть кают-компанию и первым подал пример.
4
На Пито-Као моя нога ступила впервые. Но я уже много знал о нем понаслышке. И все же я волновался. Погода была ясная и безветренная. Профессор подавал команды, а я правил моторной лодкой и первым увидел на высоком скалистом берегу величественные каменные статуи. Молча вошли мы в лагуну и направились к деревянному причалу. Молча высадились на берег и втроем выкатили из лодки мотоцикл с коляской. Александр Иванович сел в коляску, Гирис - позади меня, на второе седло. Профессор выбрал направление, мы выехали на тропинку, по ней - на более широкую проселочную дорогу, которая вилась по самой береговой кромке и поднималась вверх, точно нехотя взбираясь на пологий и длинный, как летний день, холм. Я выключил мотор у могилы гаянца Маны. На ней гордо стоял каменный длинноухий, высоколобый иноземец. Высеченный из темно-серого туфа, он покрылся пятнами зеленого, желтого и белесого мха. Казалось, он смотрел куда-то в лишь ему одному понятную даль. Этот взгляд его был глубоко задумчив. Он был зарыт в землю почти по самую шею, но мне почему-то он виделся именно стоящим во весь рост, лишь скрытый от меня грудой больших камней и жестким, колючим кустарником. На губах его чудилась саркастическая улыбка. Так может улыбаться человек, заканчивающий свои дни почти у самой цели, но все же не достигший ее... Словно он понимал всю тщету, бесполезность дальнейших усилий, но вспоминал о том великом деянии, что уже было за его спиной. Пришел, увидел и... почти победил! Трагедийность этого "почти" навеки запечатлелась в грубых, но изумительно выразительных каменных чертах его лица. Только гениальные мастера могут создавать такие скульптуры. Только величайшие невежды цивилизованного мира могут говорить о неполноценности угнетенных, так называемых малых народов Африки, Азии, Полинезии. Только наиподлейшие из глупцов, забывая о единстве природы человека, могут игнорировать эти и подобные им вдохновенные творения простых, натруженных рук. "Игнорирование - это не аргумент!" - говорили древние, подарившие нам немало непреходящих истин, одну из которых я и вспомнил у могилы Маны. Мы сели на камнях возле статуи, думая каждый о своем, целиком находясь во власти обстановки и необъяснимого обаяния, которое излучают лишь подлинные произведения искусства.
5
Мы в полном смысле слова исколесили весь остров. Я и то устал. А ведь я всего только правил мотоциклом, причем с коляской, да еще по сравнительно сносным тропинкам или даже настоящим дорогам. Моим пассажирам - вот им досталось изрядно! Они то и дело брали пробы грунта, воздуха, воды и делали анализы с помощью портативной, но надежной походной лаборатории. Особенно тщательно работали они в развалинах взорванной Дортом микробиологической базы, на покинутом крабоконсервном заводе и в пустом теперь поселке Лакитаун. Я бродил по опустевшим улицам, заглядывал в окна домов и даже зашел в кабачок Оскара. На всем - холодок запустения. Лишь вывеска "Вспомни свою крошку" и длинная стойка у буфета напоминала о характере заведения, как одежда, лежащая на берегу реки, напоминает об утопленнике. Двухэтажный белый особняк на холме, поодаль от поселка - бывшая резиденция Бергоффа и Дорта - вначале вызвал во мне любопытство, но и там ничего интересного я не увидел. Походив по комнатам, где почти вся обстановка осталась нетронутой и только покрылась безразличной ко всему пылью, я уже собрался выйти на широкую веранду, как увидел на одной стене портрет, написанный маслом на небольшом холсте. Из тонкой прямоугольной рамки, слегка затуманенное пылью, на меня глянуло красивое девичье лицо с большими смеющимися светло-карими глазами, обрамленное вьющимися каштановыми волосами. Тонкий и прямой римский нос. Пухлые улыбающиеся губы. - Паола! Моя рука невольно потянулась к портрету, точно к маленькому тлеющему угольку, оставшемуся от костра, от которого еще можно прикурить. Но, вспомнив совет академика ничего не брать и сцены, происходившие на Пито-Као в дни ужасной эпидемии арпела, я ограничился лишь ответной улыбкой этому милому лицу и вышел из дома. Ночь пришла быстро, как беда. В высоком экваториальном небе вспыхнули крупные, точно искусственные спутники, звезды. Я сидел на скалистом обрыве у самой воды. В густом тропическом лесу хлопали крылья невидимых в темноте птиц, стрекотали цикады; то далеко, то совсем близко слышался писк и что-то напоминавшее пыхтенье и топот босых ног. Со стороны океана донесся пронзительный, неприятный свист. Потом он резко оборвался, и воздух наполнился... звуками арфы. У меня появилось такое ощущение, будто я открыл дверцу холодильника. И тут я вспомнил дневники Павла Тверского. Ну да, это же поющая рыба, черт бы ее побрал! Снова я чувствую себя настоящим мужчиной. Но первобытный инстинкт самосохранения уже взведен, точно курок. Профессору и его коллеге лучшее они вдвоем и увлечены работой так, что их не удивишь и симфоническим оркестром. Что это они долго возятся с анализами на кладбище? Неужто не надоело? Хоть бы поскорее пришли. Пора и домой. Я закуриваю и подчеркнуто неторопливо затягиваюсь. Однако здесь, на Пито-Као, и табачный дым почему-то вкуснее и действует особенно умиротворяюще. Да и недурно, совсем недурно вот так - одному! - побыть ночью вблизи незнакомого леса, на чужих скалах, под сказочным небом в абсолютной темноте. Осматриваюсь и... снова "открываю дверцу холодильника": в черной пустоте ни с того ни с сего я вижу вдали освещенное окно... Этого еще не хватало! Крепко зажмурился, как в детстве, сосчитал до трех и... свет. Свет в одном из окон дома Бергоффа. Пустого дома. Заброшенного. На необитаемом уже более года острове. Отворачиваюсь и крепко вслух ругаюсь. На чем свет стоит. Это испытанное во всех странах и самое радикальное средство против галлюцинаций. Произнося без передышки непотребные слова, бросаю украдкой взгляд в направлении особняка Бергоффа и... все тот же свет в окне. Тут мне в голову приходит удачная мысль. Надо признаться, что такое бывает у меня нечасто. Если вы и найдете в моей книге неплохие, на ваш взгляд, места, то, честно признаюсь, они появились только потому, что сама действительность подарила их мне. Лично же я ничего не выдумывал, да и не люблю заниматься таким несвойственным мне делом. Но в тот раз воображение проснулось во мне, как от пушечного выстрела, и сработало безотказно. Быстро извлекаю из футляра фотоаппарат, присоединяю к нему телеобъектив, навожу его, щелкаю. Раз! И свет погас... Жду минуту, две, пять - темнота. Вспоминаю свое имя, отчество, год рождения - сходится. Значит, жив курилка. Ладно, думаю, еще посмотрим. Закуриваю еще разок и слышу голоса наших ученых. Они разговаривают весело, смеются и поднимают такой шум, что все живое вокруг в страхе умолкает. - Не устали ожидать нас? - спрашивает Александр Иванович. - Нет, ничего, - небрежно отвечаю я. - Пока вы возились в доме Бергоффа, я мечтал. - В доме? - удивился Василий Иванович. - В каком доме? Мы работали только на кладбище. - И признаков арпела, как мне и хотелось, не нашли, - довольным голосом произнес профессор. - Едем домой, - пробурчал я и первым направился к мотоциклу.
6
На вертолете утром я проявил пленку и крепко задумался. На снимке освещенное окно и в нем два силуэта: один из них какой-то странный, с головой, напоминающей в профиль полумесяц. - М-да, - сказал профессор, разглядывая снимок. - У фотоаппаратов галлюцинаций, кажется, не бывает. Да и шахматные задачи порой заставляют задумываться больше, нежели ожидаешь... В нашем уравнении уже два неизвестных. Занятно.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Снова в аквалете. Белая долина. Неожиданная встреча
1
Работа под водой оказалась куда скучнее и утомительнее, чем я предполагал. На глубине двухсот метров остатки солнечных лучей почти полностью растворялись в синевато-черном мареве, и я вел аквалет вслепую, по приборам. Настраиваюсь на ультразвуковой привод, беру нужный курс, включаю приборы для съемок. Скорость сто километров в час. Теперь моя главная задача - во что бы то ни стало сохранять неизменными курс, глубину погружения и скорость. Потом разворот на сто восемьдесят градусов - и снова напряженное внимание. Более двух недель носился я взад и вперед. Глубиномер - локаторы скорость - локаторы - курс - локаторы. К концу дня я валился с ног от усталости. Прохладный жесткий душ и мягкая постель - единственное, что интересовало меня. Но даже во сне было то же - курс, скорость, локаторы... На Отунуи мы так и не высаживались. Александр Иванович советовал повременить. Зато островитяне навещали нас при каждой возможности. Перстенек даже наладил с ними торговые отношения.
2
- Хорошо бы рыбки отварить, - размечтался как-то Саша. - Сбегай на базар, - посоветовал Филлип Петрович. - Третий день яичница. - Так вот же я и говорю... А что толку в яйцах? Если хочешь знать, Филя, яд гремучей змеи состоит из тех же веществ и в тех же пропорциях, что и яичный белок. - Чем только ты нас кормишь! Я бы сейчас целого осетра одолел, как Собакевич, - признался Петренко. - Добро, друзья, - решил я. - Раздобуду рыбки. ... На глубине ста - ста двадцати метров я ушел в открытое море и включил носовой ультразвуковой локатор. Развив хорошую скорость, выпустил трал, уложенный в особый карман на хвосте аквалета. Вот серебрится косяк сардин. Я прохожу сквозь него, и рыбы, увиливая от столкновения, попадают в сеть. Несколько заходов - и трал заполнен до основания, даже скорость аквалета резко упала. Я возвращаюсь к вертолету. Вываливаю добычу: тут и тунцы, и зубастые барракуды, скумбрии, и большеголовые кальмары, морены, и, конечно, тысячи креветок! Хитрый угорь, притворившись мертвым, чуть не цапнул кока за руку. - Ну, подожди, прохвост, - пообещал Саша, - ты у меня первым нырнешь в уху! Освободившись от трала, я вновь ушел под воду и взял курс на Белую долину. Это было ровное место с таким удивительно белым песком, что дневной свет, отражаясь от дна, придавал всему пейзажу необычную освещенность. С юго-запада долину ограничивают коралловые джунгли. В голубых лучах мелькают над кораллами рыбы. На скалистом возвышении, поодаль, замерли три "кубка Нептуна" - так называют стеклянные губки, - их тела словно сотканы из тончайших нитей кремнезема. У подножия подводной скалы лежат метровыми поленьями голотурии - гигантские морские огурцы. Черно-желтая змея с весловидным хвостом важно проплыла перед самым моим носом. Над правым крылом царственно повисла парашютистка-медуза... Вот ползут по дну юркие эхиурады, хищная морская звезда сильными лучами, как руками, открывает створки устриц... Вода здесь так неправдоподобно прозрачна, что кажется, все окружающее сделано из кристаллов горного хрусталя. И солнечные лучи в этом волшебном царстве превращаются в колонны из золотистого стекла. Все здесь кажется нереальным из-за отсутствия теней. Все незнакомо. Я вошел в какое-то серое пятно и только потом догадался, что это тень от облака, плывущего низко над водой. Пошли места помельче. Здесь греются на солнце сотни огромных крабов. Они лениво отрывают куски длинной стеблевидной водоросли и суют вкусные кусочки в рот, подталкивая их сильными клешнями. Мотор работает так тихо, что не заглушает писка, скрипа, кваканья. Все эти звуки мне давно знакомы. Но вот раздался какой-то необычный, металлический звук, и я нажал тормозные педали. Сперва я увидел густое бурлящее облако тины. Потом в этом месте мелькнули щупальца осьминога. А когда муть немного рассеялась, перед моим иллюминатором оказался человек в белом водолазном костюме, в прозрачном шарообразном шлеме на курчавой длинноухой голове. Я узнал Мауки! Юноша так был поглощен борьбой с молодым осьминогом, что не заметил аквалета, тем более что на зеркальной поверхности моей машины отражались рыбы и водоросли. Он могучим усилием оторвал от скалы щупальца осьминога и устремился с добычей кверху. Я не отстаю от Мауки, едва не наступаю ему на пятки. Юноша вышел на берег и потащил за собой осьминога. Хищник меняется в окраске, раздувается, как жаба, выпучивает от злости глаза, но Мауки, словно сказочный Геркулес, поднимает его над головой и с размаху бьет о камни. Затем, не давая осьминогу опомниться, засовывает руку в отверстие в нижней части брюха и рывком вытягивает наружу внутренности. Потом он еще несколько раз бьет о камни уже пустым осьминогом ( и прячет свою добычу. Эта борьба была нелегкой, и юноша устал. Скорее в воду - самую мягкую в мире постель! Он плашмя лег на гладкую поверхность океана, разбросав руки и ноги, и медленно пошел ко дну. Я по-прежнему рядом. Юноша почувствовал легкое дуновение воды и, повернув голову, увидел в зеркалите свое отражение. Нажав кнопку на приборной доске, я превратил поляризованный зеркалит в обычный, прозрачный, плексиглас. Представьте себя на месте юноши: сперва вы смотритесь в зеркало под водой, а потом перед вами возникают в пространстве просто так, из ничего, детали какой-то машины, трубки провода, приборы. Узнав меня, Мауки в ужасе отшатнулся, сделал какое-то хватательное движение на груди, тело его вытянулось, и он пулей помчался вдоль берега. За его плечами вились прозрачные водяные жгуты: водолазный костюм островитянина имел реактивный двигатель! Я немедленно увеличил обороты, стараясь догнать его, но тщетно. Развил предельную скорость, а расстояние между нами почти не уменьшилось. Мауки вдобавок располагал и большой маневренностью. За одним из бесчисленных поворотов он нырнул в подводный грот; дно в нем курчавилось тонкой взвесью ила. Я остановил машину у входа и включил фары: грот уходил вверх суживающимся рукавом. Потревоженная рыбешка металась в ярких лучах света, к своду пещеры прицепилось несколько омаров, крошечный кальмар торопливо зарывался в песок, а Мауки не было.
3
У Василия Ивановича Гириса таинственно исчез фотоаппарат... Строго выполняя приказание руководителя экспедиции, биолог выходил на берег только в самой пустынной части острова. С аквалангом за спиной он ползал по скалам шельфа, собирал водоросли, морских животных. Вот и тогда, собрав несколько интересных ракушек, Гирис облюбовал крошечную скалистую бухту с ровным дном, естественным песочным пляжем и решил искупаться. Он хорошо помнил, как снял снаряжение и повесил фотоаппарат на ближайший куст. Побарахтавшись в воде, биолог лег на горячий песок отдохнуть. - Я думаю, что не спал совсем, - предположил ученый, рассказывая нам о своих приключениях, - а когда стал готовиться в обратный путь, то не нашел фотоаппарата. Пропал фотоаппарат. Это известие, словно острый нож, разделило наш маленький коллектив на две части, неравные по количеству и темпераменту. Инженер Баскин внес предложение отправиться на Отунуи. - Пресечем зло в самом его начале! - угрожающе поднял он мизинец. - А если Василий Иванович просто потерял фотоаппарат? - спросил рассудительный кок. - На острове? - усмехнулся Филипп Петрович. - Разве вещи теряют только на Невском проспекте? - возразил профессор Егорин. - Да, не нравится мне эта история, - резко сказал Венев. - Надо идти к островитянам! - Или поискать, - предложил я. - Хорошо, поищем, - подвел черту Александр Иванович. Добраться до берега на легкой надувной лодке было делом нетрудным. Кок правил, я сидел за моториста, профессор осматривал местность в бинокль, а биолог тер переносицу, стараясь припомнить, спал он на пляже или бодрствовал. - Курс правильный, Василий Иванович? - спросил кок. - Что? Ах да, да... разумеется. Впрочем, если вы подвернете влево градусов на сорок... Вероятно, так. Попробуем. Александр Иванович недовольно глянул на коллегу, но промолчал. - Здесь? - спросил Саша, разворачивая лодку бортом к берегу. - Да-да, благодарю вас. А скажите, можно проехать вон туда, метров сто двести? - Проехать - нет, а проплыть можно, - все еще сохраняя спокойствие, кивнул Саша. Через полкилометра Василий Иванович протер пенсне кусочком замши и стал уже тревожнее всматриваться к очертаниям берега. - А что бы вы сказали, милейший кок, если бы я попросил вас проехать... нет, пройти, виноват, проплыть от нашей исходной, так сказать, точки А метров сто - двести в другую сторону? - Пока я не дошел еще до своей точки, - с холодной любезностью ответил Перстенек, - вы можете приказывать, как вам угодно! Профессор демонстративно молчал, а я, не желая сеять раздор, сделал вид, что меня это не касается, и стал замерять линейкой, сколько осталось горючего в маленьком, как дамская сумочка, бачке. Нам попадалось, по крайней мере, с десяток укромных бухточек, но Василий Иванович смущенно смотрел то на скалы то на нас, то на облака. - Уж не вверху ли вы отсыпались? - сердито спросил Александр Иванович, перехватив его взгляд. - Во-первых, я не уверен, что мне удалось вздремнуть, - совсем смутился Василий Иванович. - Во-вторых, мне показалось, что вы немного раздражены. Между тем как только уравновешенность... - Ну хорошо, - согласился Егорин, - допустим. Хотя я убежден, что совершенно спокоен! Но, скажите на милость: сколько мы еще будем здесь челночить? У меня уже в глазах рябит. - Но я, ей-богу, не виноват, - пытался разрядить обстановку Гирис. Errare humanum est3. - Охотно принимаю вину на себя, - уже едко продолжал Егорин. - Охотно! Вы убедили меня, что наблюдательность - ваша стихия. - Ур-р-ра! - закричал вдруг Перстенек. - Вижу! Мы все повернулись к берегу: в расщелине скалы на кусте висел фотоаппарат.