Страница:
До чего приятно было повернуться спиной к югу. До сих пор ветер был преимущественно встречным и отнюдь не ласкал наши потрескавшиеся щеки. Теперь же он всегда будет попутным; глядишь, и кожа подзаживет.
А еще мы мечтали поскорее спуститься с плато, чтобы вздохнуть полной грудью. На плато не очень-то надышишься. На одно только слово «да» два вдоха потратишь. Непрерывное состояние одышки, в котором мы пребывали все полтора месяца, что находились на плоскогорье, никак нельзя назвать приятным.
На обратный путь мы наметили себе норму дневного перехода в 15 миль, или 28 километров. Конечно, появилось много положительных факторов, позволявших делать более длинные переходы, но мы боялись, что тогда наши собаки очень скоро переутомятся, а то и отправятся на тот свет. Однако мы недооценили своих собак. На 28 километров мы тратили всего пять часов, это позволяло нам дольше отдыхать.
Двадцатого декабря мы убили первую собаку на этом этапе. Расстался с жизнью мой славный Лассе. Он совсем обессилел, и от него не было никакого проку. Тушу разделили на 15 относительно равных частей и скормили его товарищам. Они уже научились ценить свежее мясо, и нет никакого сомнения, что дополнительный паек, который они получали время от времени на пути домой, имел немалое значение для нашего успеха. Поедят мяса – потом несколько дней работают намного энергичнее.
Утром 21 декабря погода испортилась. Легкий юго-восточный ветер, пасмурно, плохая видимость. Мы потеряли след и долго шли по компасу. А затем, как обычно, вдруг прояснилось, и опять на плато стало светло и тепло. Даже слишком тепло. Мы сняли всю – почти всю – одежду, и все равно обливались потом. Сомнения насчет маршрута длились недолго. Наши превосходные пирамидки отлично несли службу, одна сверкающая веха за другой возникала на горизонте, ведя нас к столь важному для нас складу на 88°25 южной широты.
Начался небольшой подъем – такой незначительный, что глазом и не заметишь. Но гипсометр и барометр не дали себя обмануть и так же дружно падали, как прежде поднимались. И хотя мы не видели подъема, но чувствовали его. Может быть, это чистое воображение, однако мне казалось, что увеличение высоты сказывается на моем дыхании. В последние дни страшно возрос наш аппетит, причем лыжная команда была куда прожорливее, чем каюры. Были дни (всего несколько дней), когда мы трое – Бьоланд, Хассель и я – могли бы, кажется, есть даже гальку. Каюры такого голода не испытывали. Возможно, это потому, что они на ходу могли опираться на сани, получая таким образом отдых, которого мы, лыжники, были совсем лишены. Казалось бы, много ли толку от того, что ты положил руку на сани, но с течением времени, возможно, что-то и набегает. К счастью, наши запасы позволяли есть больше, когда голод нас одолевал. Так, после полюса мы увеличили свой паек пеммикана, и вскоре эта прожорливость пропала, сменившись обыкновенным здоровым аппетитом.
На обратном пути мы установили такой порядок: утренние сборы начинались в шесть вечера, к восьми все готово, и в поход. Смотришь, 15 миль (28 километров) пройдены, и вскоре после полуночи мы опять могли ставить палатку, стряпать и отдыхать. Но через некоторое время этот отдых стал казаться нам невыносимо долгим. К тому же в палатке становилось (относительно) настолько жарко, что мы нередко вылезали из спальных мешков и лежали, ничем не покрываясь. Двенадцати-, четырнадцати-, даже шестнадцатичасовой отдых был серьезным испытанием нашего терпения на этом, первом этапе обратного маршрута. Мы отлично понимали, что это излишество, и все-таки сохраняли такой распорядок, пока находились на большой высоте. Мы много говорили о том, как лучше использовать этот чрезмерно долгий отдых.
В этот день, 21 декабря, Пер, наш добрый, верный, трудолюбивый Пер вконец обессилел, и последнюю часть пути до стоянки пришлось его везти. На стоянке он был вознагражден за свои труды. Легкого удара обухом оказалось достаточно, чтобы истощенное животное упало, не издав ни звука. Так Вистинг лишился одной из лучших своих собак. Пер был удивительный пес, он вел себя очень смирно, никогда не участвовал в общих потасовках. Посмотришь на него – непутевый какой-то, что от него толку. Но в упряжке он показывал, на что способен. Без понуканий, без кнута тянул с утра до вечера; не собака, а клад. Увы, его, как и большинство собак с таким нравом, не хватило надолго. Он выбился из сил, был убит и съеден.
Считанные дни остались до сочельника. Особенно не размахнешься, но хотелось бы отметить праздник в той мере, в какой это позволяла обстановка. Значит, надо в сочельник поспеть к складу, чтобы отпраздновать рождество кашей. Накануне сочельника мы убили Крапчатого. О нем никто не горевал, этот пес из упряжки Хасселя всегда отличался строптивостью. В своем дневнике я читаю следующие слова, записанные в тот же вечер: «Сегодня вечером убит Крапчатый. Он отказывался тянуть, хотя выглядел вполне здоровым. Скверный характер. Будь он человеком, он начал бы с исправительного дома, а кончил бы в тюрьме». Крапчатый оказался довольно жирным и был съеден с явным удовольствием.
Наступал сочельник. В 8 часов вечера 23 декабря, когда мы выходили, погода была неустойчивая: то нахмурится то прояснится. До склада было недалеко, и в полночь мы вышли к нему. Было тихо и тепло – чудесная погода, можно спокойно наслаждаться сочельником. Мы сразу разобрали склад и распределили груз на двое саней. Вистинг – дежурный кок – заботливо собрал в мешочек все крошки от галет. В палатке этот мешочек хорошенько поколотили и помяли, и получился порошок, из которого, добавив сухого молока, Вистинг приготовил превосходную рождественскую кашу. Вряд ли кто-нибудь дома ел ее с таким удовольствием, как мы в нашей палатке в то утро. Одна из сигар Бьоланда окончательно настроила нас на праздничный лад.
В этот день мы отметили еще одно большое событие: отряд снова достиг вершины плато. Через два-три дня мы начнем спуск, а там выйдем на барьер и почувствуем себя совсем нормально.
До сих пор мы во время очередного перехода делали один-два привала, давая отдых себе и собакам. В сочельник мы перешли на другой распорядок, покрыли все 28 километров без остановки. Нам так даже было лучше; кажется, и собакам тоже. После привала трудно было снова трогаться в путь, суставы не гнутся, да и лень одолевает – пока еще разомнешься.
Двадцать седьмого мы в отличном темпе миновали 88° южной широты, держа курс на север. Снег здесь с прошлого раза явно подвергся действию сильных солнечных лучей; он был буквально отполирован. По этой полированной глади мы катили, словно по льду, с той лишь существенной разницей, что собаки здесь не скользили.
На этот раз мы уже на 88° южной широты увидели горы. Нас ожидал большой сюрприз: это явно был виденный нами ранее могучий хребет, но теперь он простирался значительно дальше на юг. День был ослепительно ясный, видимость, по всем признакам – отличная. Вершина поднималась за вершиной, хребет тянулся к юго-востоку, теряясь вдали. Судя по цвету неба, он продолжался за пределами видимости. Мне кажется несомненным, что эта горная цепь пересекает весь антарктический континент.[73]
Вот вам прекрасный пример того, как в этих краях подводит атмосфера. Казалось бы, в совершенно ясный день мы на 87° южной широты простились с горами. И вот мы с 88° южной широты видим горы до самого горизонта. Мало сказать, что мы были удивлены. Мы смотрели и не узнавали края. Нам и в голову не пришло, что могучий горный массив, что так отчетливо вырисовывается над горизонтом, есть гора Нильсена. В мглистом воздухе прошлый раз она выглядела совсем иначе. Забавно читать в моем дневнике, как старательно мы каждый день брали азимут, думая, что это новая гора. Мы опознали ее лишь после того, как над плато возникла гора Хельмера Ханссена.
Двадцать девятого декабря вершина плато осталась позади, и мы начали спуск. Хотя для глаза уклон был незаметен, он сразу отразился на собаках. Вистинг поставил на своих санях парус, это позволило ему поспевать за Ханссеном. Видел бы кто-нибудь, как наш отряд в эти дни мчался через плато, ни за что не поверил бы, что мы уже 70 дней в походе. Лихо мы шли. Нас подгонял попутный ветер, пригревало солнце. Прибегать к кнуту не было надобности. Собаки были полны энергии и нетерпеливо дергали упряжь. Нелегко приходилось нашему направляющему. Он должен был подчас нажимать изо всех сил, чтобы его не настигли собаки Ханссена. Следом на всех парусах, под радостное тявканье собак несся Вистинг. Хассель едва поспевал за ними, да и мне приходилось нелегко. Наст был, словно отполированный, мы подолгу могли катить, просто отталкиваясь палками.
С того дня, как мы покинули полюс, наши собаки заметно изменились. Как ни странно и ни невероятно это покажется, они с каждым днем прибавляли в весе, становясь все более жирными. Мне кажется, это результат того, что их кормили свежим мясом вместе с пеммиканом. С 29 декабря наш рацион пеммикана был еще увеличен. Теперь каждый получал 450 граммов в день, а больше, сдается мне, мы просто не могли бы одолеть.
Тридцатого декабря мы весь день катили под гору, и устоять на лыжах, ей-богу, было нелегко. Каюрам что, они держались за сани и неслись через плато с бешеной скоростью. Снежные надувы здесь чередовались с наледями, и от нас требовались немалые усилия, чтобы не отставать. Для Бьоланда это не было проблемой. Ему приходилось бегать быстрее этого, и не в такой местности. Иное дело мы с Хасселем. У меня мелькали перед глазами то руки, то ноги Хасселя; иногда он отчаянным усилием удерживался на ногах. Хорошо, что я не мог видеть самого себя. Иначе мне, наверное, пришлось бы не раз от души посмеяться.
В этот день утром показалась гора Хельмера Ханссена. Нас окружали могучие складки, этого волнистого рельефа мы не заметили, когда шли через пургу на юг. Валы были настолько высокие, что временами заслоняли от нас горы. В первый раз мы увидели гору Хельмера Ханссена с гребня одной из таких складок. Она напоминала торчащий над снегом торос. Сперва мы даже не поняли, что это такое, и только на другой день разобрались – это одна за другой показывались острые ледяные глыбы, покрывавшие вершину. Как я уже говорил, только теперь мы окончательно уверились, что идем правильно. А все остальные горы были нам совершенно незнакомы. Мы ничего не узнавали.
Тридцать первого декабря прошли 87° южной широты, быстрыми шагами приближаясь к Танцплощадке дьявола и Чертову леднику. В первый день нового года было яркое солнце, минус 19°, хороший попутный ветерок. К великой радости, мы узнали местность вокруг Бойни. До нее было еще далеко, но нагретый солнцем воздух преподнес нам мираж.
Нам очень везло на обратном пути.
Танцплощадку дьявола мы вовсе обошли. К Чертову леднику, по нашему расчету, должны были выйти 2 января – так и получилось. Мы увидели его издали. Высоко к небу вздымались могучие торосы и гребни. И как же мы удивились, когда посреди этого хаоса и за ним рассмотрели ровные поля, совсем без борозд и трещин. Горы Хасселя, Вистинга и Бьоланда какими были, такими и остались. Их мы легко узнали, как только подошли поближе. Высоко к небу вздымалась гора Хельмера Ханссена. Купаясь в лучах утреннего солнца, она сверкала и переливалась, как драгоценнейший брильянт. Мы подумали, что на этот раз подошли к горам ближе, чем при движении на юг, оттого и местность выглядит иначе. Ведь тогда участок под горами казался практически непроходимым, на самом же деле за ним, похоже, скрывалось ровное поле, на которое нам теперь и посчастливилось выйти. Но видимость и на этот раз сыграла шутку с нами, мы убедились в этом на другой день, когда выяснилось, что мы очутились не ближе к горам, а дальше, оттого и задели только краешек неприятного ледника.
В этот вечер мы устроили лагерь посередине огромной закрытой трещины. Интересно, что-то нас ждет впереди. Неужели эти редкие бугорки да старые трещины – все, чем ледник угостит нас теперь? Мы не смели на это надеяться, но вот уже и третий день, и слава богу – никаких огорчений. Каким-то чудом мы проскочили мимо всех опасных мостиков и жутких переходов и очутились на равнине под ледником.
В семь вечера – снова в путь. Погода была не самая лучшая – туман такой, что мы едва различали вершину горы Бьоланда. Совсем некстати, ведь до очередного склада было уже недалеко и мы нуждались в ориентире, чтобы выйти к нему. А туман, как назло, все более сгущался, и пройдя около 11 километров, мы сочли за лучшее остановиться и переждать. Мы все время исходили из ошибочного предположения, что отклонились к востоку, то есть ближе к горам, а редкие просветы не позволяли нам узнать район под ледником. По нашим расчетам, мы находились восточнее склада. Ориентиры, которые мы засекли при мглистом воздухе, в этих условиях никак не могли нас выручить. Нет склада, и все тут.
Только мы управились с вкусным, горячим пеммиканом, выглянуло солнце. Наверно, мы никогда еще не сворачивали лагерь и не собирали поклажу так быстро. От того момента, когда мы выскочили из спальных мешков, прошло всего 15 минут до полной готовности отряда – невероятно короткий срок. «Нет, вы посмотрите, что это блестит там сквозь туман?» – такой вопрос вырвался у одного из ребят. И правда, на западном краю широкого, быстро растущего просвета показалось что-то большое, белое, простирающееся с севера на юг. Ура! Гора Хелланд-Хансена! Ну конечно, она. Наш единственный ориентир на западе. Мы бурно радовались встрече со старым знакомым. Но склад по-прежнему был скрыт густой пеленой. Посовещавшись, мы решили плюнуть на склад, проложить курс на Бойню и идти прямо к ней. Еды у нас хватит. Сказано – сделано.
Туман продолжал быстро расходиться, и тут-то, идя к горе Хелланд-Хансена, мы поняли, что отклонились не на восток, а на запад. Но поворачивать назад и искать склад не стали.
Под горой Хелланд-Хансена мы вышли на довольно высокий гребень. Намеченный путь был пройден, и мы расположились на привал. Позади, под совершенно чистым небом, раскинулся ледник. Та же картина, какую мы видели, идя на юг: сплошные трещины и провалы. Но среди всей этой чертовщины тянулась сплошная белая полоска. Тот самый маршрут, который мы просматривали несколько недель назад. И как раз под этой белой полоской – мы это точно знали – находится наш склад. Вот ведь досада, что он так легко от нас ускользнул… А до чего приятно было бы подобрать на обратном пути все, что мы разбросали на плато. Но в этот вечер я настолько устал, что не имел ни малейшего желания идти назад, одолевая 13 миль, или 24 километра, отделявших нас от склада.
– Если кто-нибудь хочет совершить такую прогулку, я буду очень ему благодарен.
Вызвались все – все как один! Да, тут за добровольцами дело не станет. Я выбрал Ханссена и Бьоланда. Они отправились налегке с пустыми санями. Это было в 5 утра. А в 3 часа дня они вернулись к палатке: Бьоланд – впереди, на лыжах, Ханссен – следом, правя санями. Да, потрудились и люди, и собаки. 42 мили, или около 80 километров, прошли с одной упряжкой Ханссен и Бьоланд за день со средней скоростью 5–6 километров в час. Они легко отыскали склад. Главной проблемой был участок с волнистым рельефом. Они подолгу следовали вдоль ложбин, ничего не видя кругом. Один гребешок сменялся другим.
– Да уж, сегодня ледник нас причесал, – заметил Бьоланд, вернувшись в лагерь.
Мы позаботились о том, чтобы к их возвращению все было готово, и в первую очередь припасли побольше воды. Воды, воды требовали у нас до и после еды. Утолив первую жажду, они перенесли свое внимание на пеммикан. Мы всячески обхаживали Бьоланда и Ханссена; одновременно все привезенное ими разложили на двое саней – и вот уже мы опять готовы в путь. Погода продолжала улучшаться, и впереди отчетливо вырисовывались горы. Вон там, как будто, Фритьоф Нансен, а это, должно быть, Дон Педро Кристоферсен… Мы засекли азимуты на случай, если снова сгустится туман.
Большинство из нас начало путаться, когда день, а когда ночь.
– Шесть часов, – отвечает кто-то на вопрос о времени.
– Точно, шесть утра, – подтверждает другой.
– Да ты что, – перебивает его первый, – сейчас вечер!
О числах и говорить нечего, хорошо еще, год помним. Только делая записи в дневниках и журналах для наблюдений, мы вспоминали день и число, а так в течение рабочего дня совсем о них забывали.
До чего же отличная погода нас ожидала, когда мы 4 января вышли из палатки. У нас уже было решено идти тогда, когда это будет сподручно, не считаясь со временем суток. Долгий отдых всем давно надоел; хватит, наотдыхались. А погода, как я сказал, была идеальная. Ясное небо, безветрие, минус 19° – ну, прямо настоящее лето. Перед выходом мы сняли с себя лишнюю одежду и сложили на сани. Лишним оказалось почти все. Сомневаюсь, чтобы наряд, в котором мы в конце концов двинулись в путь, в наших широтах сочли бы приличным! Мы посмеивались: наше счастье, что дамы еще не проникли в эту часть земного шара. Иначе вряд ли мы смогли бы щеголять в таком удобном и практичном убранстве.
Горы сегодня выделялись еще резче. Интересно было снова видеть этот район, по которому мы проходили на юг в густом тумане, в бурю и метель. Мы тогда миновали могучий хребет, не подозревая, как близок он от нас и как огромен. К счастью, на этом участке рельеф был очень спокойный. К счастью потому, что одни боги ведают, чем бы это кончилось, если бы нам пришлось в такую отвратительную погоду распутывать лабиринт трещин. Может, мы справились бы с этим, а может, и нет.
Впереди был нелегкий этап. Бойня лежала на 790 метров выше места, где мы заночевали. Мы рассчитывали вскоре встретить какую-нибудь из своих пирамидок, но нам пришлось отшагать 20 километров, прежде чем впереди вынырнула пирамидка. Мы радостно приветствовали ее. Конечно, мы знали, что идем правильно, и все-таки приятно было увидеть старого доброго знакомого.
Должно быть, солнце хорошо поработало здесь, пока мы были на юге, ибо некоторые из пирамидок совсем покосились, и большие сосульки ясно свидетельствовали о силе солнечных лучей. Пройдя около 40 километров, мы разбили лагерь около пирамидки, поставленной нами под склоном, у которого нас 26 ноября остановила пурга.
Пятница, 5 января, была для нас особенно волнующим днем. В этот день мы рассчитывали отыскать склад у Бойни. Запас отличного, свежего собачьего мяса был для нас чрезвычайно важен. И не только потому, что собаки уже научились отдавать ему предпочтение перед пеммиканом; самое главное – как замечательно оно шло им на пользу. Конечно, наш пеммикан заслуживает только хорошей оценки, лучшего мы не могли получить, но разнообразие в еде играет большую роль, мой опыт говорит, что для собак в таком долгом путешествии оно еще важнее, чем для людей. На моей памяти были случаи, когда собаки отказывались от пеммикана, вероятно, потому что он им приедался. В итоге, несмотря на обилие провианта, собаки тощали и слабели. В случаях, на которые я ссылаюсь, речь шла о пеммикане, приготовленном для людей, так что дело не в плохом качестве.
Мы начали переход рано утром, в четверть второго. Долго поспать не пришлось, мы стремились максимально использовать ясную погоду. Нам было известно по опыту, что в районе Бойни погода ненадежная. Расстояние от пирамидки до склада на Бойне мы знали по прошлому разу – 22 километра. На этом отрезке нами были поставлены только две вехи, так как мы считали, что при таком рельефе не запутаемся. Теперь мы убедились, что даже с пирамидками не так-то легко ориентироваться. Благодаря ясной погоде и острому зрению Ханссена, нам удалось отыскать обе пирамидки. Но что случилось с горами? Как я уже говорил, когда мы 21 ноября в первый раз вышли к Бойне, нам казалось, что видимость отличная. Я тогда засек наш подъем на плато между горами и тщательно записал все данные. И вот мы прошли последнюю пирамидку, приближаемся – по нашим расчетам – к Бойне, но совершенно не узнаем окружающей местности. В тот раз, 21 ноября, мы видели горы на западе и на севере, но они были далеко. Теперь весь этот сектор горизонта занят могучими горными массивами, которые словно нависают над ними. Что это значит? Наваждение? Ей-богу, в ту минуту я готов был поверить в нечистую силу. Я мог бы поклясться чем угодно, что впервые вижу этот ландшафт. Положенное число километров пройдено; судя по пирамидкам, мы должны быть на месте. Что за чудеса! В том направлении, где, по моим данным, должен был находиться наш подъем, мы видели теперь склон торчащей над плато совершенно неизвестной горы. По этому склону никак не спустишься. Только на северо-западе намечалось что-то похожее на спуск. Что-то вроде естественного понижения сбегало там к барьеру, который просматривался вдалеке. Мы остановились, чтобы обсудить ситуацию.
– Смотрите! – крикнул вдруг Ханссен. – Вон там уже кто-то проходил!
– Точно! – подхватил Вистинг. – Это же моя сломанная лыжа стоит, которую я воткнул у склада.
Так сломанная лыжа Вистинга выручила нас из неприятного положения. Хорошо, что он поставил ее там, – похвальная предусмотрительность. Мы направили в ту сторону бинокль и рядом с кучей снега, которая и была нашим складом, но которая легко могла бы ускользнуть от нашего внимания, отчетливо увидели торчавшую из снега лыжу. Окрыленные радостью, направились туда и, отшагав пять километров, вышли к складу.
Для нашего маленького отряда было настоящим праздником, когда мы удостоверились, что достигли пункта, который считали самым важным на всем обратном пути. Мы стремились сюда не столько ради провианта, сколько потому, что здесь начинался спуск с плато. Теперь, очутившись тут, мы еще больше, чем раньше, поняли, как это было необходимо. Ведь даже сейчас, точно зная по нашим записям, где берет начало спуск, мы его не видели. Казалось, плато упирается прямо в гору, никакого пути вниз нет. А компас упорно свидетельствовал, что должен быть проход, по которому мы сможем спуститься. Гора, к которой мы шли целый день, не узнавая ее, была горой Фритьофа Нансена. Надо же, как освещение преобразило местность!
Выйдя к складу, мы прежде всего взялись за собачьи туши. Нарубили большущие куски мяса и роздали их псам. Они даже слегка опешили – не привыкли получать такие порции. Три туши мы положили на сани, чтобы было чем прикармливать собак на спуске. Бойня и на сей раз приняла нас не особенно приветливо. Правда, такой бури, как в прошлый раз, не было, но свежий ветерок при температуре минус 23° после жарких дней пронизывал до костей, не располагая к тому, чтобы задерживаться тут больше, чем того требовала крайняя необходимость. Поэтому, как только собаки были накормлены и сани нагружены, мы тронулись дальше. Хотя на глаз уклон был незаметен, мы его сразу почувствовали. Сани сами ехали вниз, да с такой скоростью, что нам пришлось останавливаться и прилаживать тормоза на полозья. По мере нашего движения сплошная, по видимости, стена все больше расступалась, и наконец открылся старый, знакомый подъем. Вот и гора Уле Энгельстада, холодная, белая, – такая же, какой мы видели ее в первый раз. Огибая ее, мы очутились на том самом крутом склоне, где я по пути на юг так восхищался работой своих товарищей и собак. Теперь я смог еще лучше оценить крутизну этого подъема. Не один тормоз пришлось нам поставить, чтобы умерить бег саней. Но даже при «умеренной скорости» мы живо скатились вниз, и вот уже первый участок спуска на барьер позади. Чтобы избежать шквалов с плато, мы зашли с подветренной стороны горы Энгельстада и разбили лагерь, вполне довольные тем, что сделали за день.
Как и в прошлый раз, снег был глубокий и рыхлый, и мы не сразу подыскали подходящее место для палатки. Чувствовалось, что мы спустились на полкилометра и закрыты горами. Царило полное безветрие, и солнце пекло, как в жаркий летний день в Норвегии. Мне даже показалось, что здесь иначе дышится – как будто легче и приятнее. Но, может быть, я это только вообразил себе. В час ночи мы уже снова были в пути. Картина, которая представилась в это утро нашему взору, когда мы вышли из палатки, навсегда останется у нас в памяти. Палатка стояла в ущелье между горами Фритьофа Нансена и Уле Энгельстада. Солнце, уйдя на юг, было скрыто горой Энгельстада, поэтому наш лагерь находился в густой тени. А прямо напротив нас, блестя и переливаясь в лучах полуночного солнца, вздымала к небу свой великолепный ледяной пик гора Нансена. Ослепительно белый цвет постепенно, почти незаметно переходил в голубой, голубой – в синий, а синий все сильнее сгущался, пока не тонул в тени. В самом низу, у ледника Хейберга, гора сбрасывала фирновый покров, обнажая суровый, угрюмый склон. Гора Энгельстада лежала в тени, но над ее вершиной застыло чудесное, нежное перистое облачко, красное с золотым ободом. На склоне беспорядочно громоздились ледяные глыбы. Дальше к востоку высилась гора Дона Педро Кристоферсена, кое-где окутанная тенью, кое-где ярко освещенная. Удивительно прекрасное зрелище. А какая тишина… Словно стихии не смели посягать на это неповторимое чудо природы.
Этот район мы хорошо знали по прошлому разу, а потому шли напрямик, без обходов. Лавин было больше, чем тогда. Обвал следовал за обвалом. Дон Педро сбрасывал зимний наряд.
А еще мы мечтали поскорее спуститься с плато, чтобы вздохнуть полной грудью. На плато не очень-то надышишься. На одно только слово «да» два вдоха потратишь. Непрерывное состояние одышки, в котором мы пребывали все полтора месяца, что находились на плоскогорье, никак нельзя назвать приятным.
На обратный путь мы наметили себе норму дневного перехода в 15 миль, или 28 километров. Конечно, появилось много положительных факторов, позволявших делать более длинные переходы, но мы боялись, что тогда наши собаки очень скоро переутомятся, а то и отправятся на тот свет. Однако мы недооценили своих собак. На 28 километров мы тратили всего пять часов, это позволяло нам дольше отдыхать.
Двадцатого декабря мы убили первую собаку на этом этапе. Расстался с жизнью мой славный Лассе. Он совсем обессилел, и от него не было никакого проку. Тушу разделили на 15 относительно равных частей и скормили его товарищам. Они уже научились ценить свежее мясо, и нет никакого сомнения, что дополнительный паек, который они получали время от времени на пути домой, имел немалое значение для нашего успеха. Поедят мяса – потом несколько дней работают намного энергичнее.
Утром 21 декабря погода испортилась. Легкий юго-восточный ветер, пасмурно, плохая видимость. Мы потеряли след и долго шли по компасу. А затем, как обычно, вдруг прояснилось, и опять на плато стало светло и тепло. Даже слишком тепло. Мы сняли всю – почти всю – одежду, и все равно обливались потом. Сомнения насчет маршрута длились недолго. Наши превосходные пирамидки отлично несли службу, одна сверкающая веха за другой возникала на горизонте, ведя нас к столь важному для нас складу на 88°25 южной широты.
Начался небольшой подъем – такой незначительный, что глазом и не заметишь. Но гипсометр и барометр не дали себя обмануть и так же дружно падали, как прежде поднимались. И хотя мы не видели подъема, но чувствовали его. Может быть, это чистое воображение, однако мне казалось, что увеличение высоты сказывается на моем дыхании. В последние дни страшно возрос наш аппетит, причем лыжная команда была куда прожорливее, чем каюры. Были дни (всего несколько дней), когда мы трое – Бьоланд, Хассель и я – могли бы, кажется, есть даже гальку. Каюры такого голода не испытывали. Возможно, это потому, что они на ходу могли опираться на сани, получая таким образом отдых, которого мы, лыжники, были совсем лишены. Казалось бы, много ли толку от того, что ты положил руку на сани, но с течением времени, возможно, что-то и набегает. К счастью, наши запасы позволяли есть больше, когда голод нас одолевал. Так, после полюса мы увеличили свой паек пеммикана, и вскоре эта прожорливость пропала, сменившись обыкновенным здоровым аппетитом.
На обратном пути мы установили такой порядок: утренние сборы начинались в шесть вечера, к восьми все готово, и в поход. Смотришь, 15 миль (28 километров) пройдены, и вскоре после полуночи мы опять могли ставить палатку, стряпать и отдыхать. Но через некоторое время этот отдых стал казаться нам невыносимо долгим. К тому же в палатке становилось (относительно) настолько жарко, что мы нередко вылезали из спальных мешков и лежали, ничем не покрываясь. Двенадцати-, четырнадцати-, даже шестнадцатичасовой отдых был серьезным испытанием нашего терпения на этом, первом этапе обратного маршрута. Мы отлично понимали, что это излишество, и все-таки сохраняли такой распорядок, пока находились на большой высоте. Мы много говорили о том, как лучше использовать этот чрезмерно долгий отдых.
В этот день, 21 декабря, Пер, наш добрый, верный, трудолюбивый Пер вконец обессилел, и последнюю часть пути до стоянки пришлось его везти. На стоянке он был вознагражден за свои труды. Легкого удара обухом оказалось достаточно, чтобы истощенное животное упало, не издав ни звука. Так Вистинг лишился одной из лучших своих собак. Пер был удивительный пес, он вел себя очень смирно, никогда не участвовал в общих потасовках. Посмотришь на него – непутевый какой-то, что от него толку. Но в упряжке он показывал, на что способен. Без понуканий, без кнута тянул с утра до вечера; не собака, а клад. Увы, его, как и большинство собак с таким нравом, не хватило надолго. Он выбился из сил, был убит и съеден.
Считанные дни остались до сочельника. Особенно не размахнешься, но хотелось бы отметить праздник в той мере, в какой это позволяла обстановка. Значит, надо в сочельник поспеть к складу, чтобы отпраздновать рождество кашей. Накануне сочельника мы убили Крапчатого. О нем никто не горевал, этот пес из упряжки Хасселя всегда отличался строптивостью. В своем дневнике я читаю следующие слова, записанные в тот же вечер: «Сегодня вечером убит Крапчатый. Он отказывался тянуть, хотя выглядел вполне здоровым. Скверный характер. Будь он человеком, он начал бы с исправительного дома, а кончил бы в тюрьме». Крапчатый оказался довольно жирным и был съеден с явным удовольствием.
Наступал сочельник. В 8 часов вечера 23 декабря, когда мы выходили, погода была неустойчивая: то нахмурится то прояснится. До склада было недалеко, и в полночь мы вышли к нему. Было тихо и тепло – чудесная погода, можно спокойно наслаждаться сочельником. Мы сразу разобрали склад и распределили груз на двое саней. Вистинг – дежурный кок – заботливо собрал в мешочек все крошки от галет. В палатке этот мешочек хорошенько поколотили и помяли, и получился порошок, из которого, добавив сухого молока, Вистинг приготовил превосходную рождественскую кашу. Вряд ли кто-нибудь дома ел ее с таким удовольствием, как мы в нашей палатке в то утро. Одна из сигар Бьоланда окончательно настроила нас на праздничный лад.
В этот день мы отметили еще одно большое событие: отряд снова достиг вершины плато. Через два-три дня мы начнем спуск, а там выйдем на барьер и почувствуем себя совсем нормально.
До сих пор мы во время очередного перехода делали один-два привала, давая отдых себе и собакам. В сочельник мы перешли на другой распорядок, покрыли все 28 километров без остановки. Нам так даже было лучше; кажется, и собакам тоже. После привала трудно было снова трогаться в путь, суставы не гнутся, да и лень одолевает – пока еще разомнешься.
Двадцать седьмого мы в отличном темпе миновали 88° южной широты, держа курс на север. Снег здесь с прошлого раза явно подвергся действию сильных солнечных лучей; он был буквально отполирован. По этой полированной глади мы катили, словно по льду, с той лишь существенной разницей, что собаки здесь не скользили.
На этот раз мы уже на 88° южной широты увидели горы. Нас ожидал большой сюрприз: это явно был виденный нами ранее могучий хребет, но теперь он простирался значительно дальше на юг. День был ослепительно ясный, видимость, по всем признакам – отличная. Вершина поднималась за вершиной, хребет тянулся к юго-востоку, теряясь вдали. Судя по цвету неба, он продолжался за пределами видимости. Мне кажется несомненным, что эта горная цепь пересекает весь антарктический континент.[73]
Вот вам прекрасный пример того, как в этих краях подводит атмосфера. Казалось бы, в совершенно ясный день мы на 87° южной широты простились с горами. И вот мы с 88° южной широты видим горы до самого горизонта. Мало сказать, что мы были удивлены. Мы смотрели и не узнавали края. Нам и в голову не пришло, что могучий горный массив, что так отчетливо вырисовывается над горизонтом, есть гора Нильсена. В мглистом воздухе прошлый раз она выглядела совсем иначе. Забавно читать в моем дневнике, как старательно мы каждый день брали азимут, думая, что это новая гора. Мы опознали ее лишь после того, как над плато возникла гора Хельмера Ханссена.
Двадцать девятого декабря вершина плато осталась позади, и мы начали спуск. Хотя для глаза уклон был незаметен, он сразу отразился на собаках. Вистинг поставил на своих санях парус, это позволило ему поспевать за Ханссеном. Видел бы кто-нибудь, как наш отряд в эти дни мчался через плато, ни за что не поверил бы, что мы уже 70 дней в походе. Лихо мы шли. Нас подгонял попутный ветер, пригревало солнце. Прибегать к кнуту не было надобности. Собаки были полны энергии и нетерпеливо дергали упряжь. Нелегко приходилось нашему направляющему. Он должен был подчас нажимать изо всех сил, чтобы его не настигли собаки Ханссена. Следом на всех парусах, под радостное тявканье собак несся Вистинг. Хассель едва поспевал за ними, да и мне приходилось нелегко. Наст был, словно отполированный, мы подолгу могли катить, просто отталкиваясь палками.
С того дня, как мы покинули полюс, наши собаки заметно изменились. Как ни странно и ни невероятно это покажется, они с каждым днем прибавляли в весе, становясь все более жирными. Мне кажется, это результат того, что их кормили свежим мясом вместе с пеммиканом. С 29 декабря наш рацион пеммикана был еще увеличен. Теперь каждый получал 450 граммов в день, а больше, сдается мне, мы просто не могли бы одолеть.
Тридцатого декабря мы весь день катили под гору, и устоять на лыжах, ей-богу, было нелегко. Каюрам что, они держались за сани и неслись через плато с бешеной скоростью. Снежные надувы здесь чередовались с наледями, и от нас требовались немалые усилия, чтобы не отставать. Для Бьоланда это не было проблемой. Ему приходилось бегать быстрее этого, и не в такой местности. Иное дело мы с Хасселем. У меня мелькали перед глазами то руки, то ноги Хасселя; иногда он отчаянным усилием удерживался на ногах. Хорошо, что я не мог видеть самого себя. Иначе мне, наверное, пришлось бы не раз от души посмеяться.
В этот день утром показалась гора Хельмера Ханссена. Нас окружали могучие складки, этого волнистого рельефа мы не заметили, когда шли через пургу на юг. Валы были настолько высокие, что временами заслоняли от нас горы. В первый раз мы увидели гору Хельмера Ханссена с гребня одной из таких складок. Она напоминала торчащий над снегом торос. Сперва мы даже не поняли, что это такое, и только на другой день разобрались – это одна за другой показывались острые ледяные глыбы, покрывавшие вершину. Как я уже говорил, только теперь мы окончательно уверились, что идем правильно. А все остальные горы были нам совершенно незнакомы. Мы ничего не узнавали.
Тридцать первого декабря прошли 87° южной широты, быстрыми шагами приближаясь к Танцплощадке дьявола и Чертову леднику. В первый день нового года было яркое солнце, минус 19°, хороший попутный ветерок. К великой радости, мы узнали местность вокруг Бойни. До нее было еще далеко, но нагретый солнцем воздух преподнес нам мираж.
Нам очень везло на обратном пути.
Танцплощадку дьявола мы вовсе обошли. К Чертову леднику, по нашему расчету, должны были выйти 2 января – так и получилось. Мы увидели его издали. Высоко к небу вздымались могучие торосы и гребни. И как же мы удивились, когда посреди этого хаоса и за ним рассмотрели ровные поля, совсем без борозд и трещин. Горы Хасселя, Вистинга и Бьоланда какими были, такими и остались. Их мы легко узнали, как только подошли поближе. Высоко к небу вздымалась гора Хельмера Ханссена. Купаясь в лучах утреннего солнца, она сверкала и переливалась, как драгоценнейший брильянт. Мы подумали, что на этот раз подошли к горам ближе, чем при движении на юг, оттого и местность выглядит иначе. Ведь тогда участок под горами казался практически непроходимым, на самом же деле за ним, похоже, скрывалось ровное поле, на которое нам теперь и посчастливилось выйти. Но видимость и на этот раз сыграла шутку с нами, мы убедились в этом на другой день, когда выяснилось, что мы очутились не ближе к горам, а дальше, оттого и задели только краешек неприятного ледника.
В этот вечер мы устроили лагерь посередине огромной закрытой трещины. Интересно, что-то нас ждет впереди. Неужели эти редкие бугорки да старые трещины – все, чем ледник угостит нас теперь? Мы не смели на это надеяться, но вот уже и третий день, и слава богу – никаких огорчений. Каким-то чудом мы проскочили мимо всех опасных мостиков и жутких переходов и очутились на равнине под ледником.
В семь вечера – снова в путь. Погода была не самая лучшая – туман такой, что мы едва различали вершину горы Бьоланда. Совсем некстати, ведь до очередного склада было уже недалеко и мы нуждались в ориентире, чтобы выйти к нему. А туман, как назло, все более сгущался, и пройдя около 11 километров, мы сочли за лучшее остановиться и переждать. Мы все время исходили из ошибочного предположения, что отклонились к востоку, то есть ближе к горам, а редкие просветы не позволяли нам узнать район под ледником. По нашим расчетам, мы находились восточнее склада. Ориентиры, которые мы засекли при мглистом воздухе, в этих условиях никак не могли нас выручить. Нет склада, и все тут.
Только мы управились с вкусным, горячим пеммиканом, выглянуло солнце. Наверно, мы никогда еще не сворачивали лагерь и не собирали поклажу так быстро. От того момента, когда мы выскочили из спальных мешков, прошло всего 15 минут до полной готовности отряда – невероятно короткий срок. «Нет, вы посмотрите, что это блестит там сквозь туман?» – такой вопрос вырвался у одного из ребят. И правда, на западном краю широкого, быстро растущего просвета показалось что-то большое, белое, простирающееся с севера на юг. Ура! Гора Хелланд-Хансена! Ну конечно, она. Наш единственный ориентир на западе. Мы бурно радовались встрече со старым знакомым. Но склад по-прежнему был скрыт густой пеленой. Посовещавшись, мы решили плюнуть на склад, проложить курс на Бойню и идти прямо к ней. Еды у нас хватит. Сказано – сделано.
Туман продолжал быстро расходиться, и тут-то, идя к горе Хелланд-Хансена, мы поняли, что отклонились не на восток, а на запад. Но поворачивать назад и искать склад не стали.
Под горой Хелланд-Хансена мы вышли на довольно высокий гребень. Намеченный путь был пройден, и мы расположились на привал. Позади, под совершенно чистым небом, раскинулся ледник. Та же картина, какую мы видели, идя на юг: сплошные трещины и провалы. Но среди всей этой чертовщины тянулась сплошная белая полоска. Тот самый маршрут, который мы просматривали несколько недель назад. И как раз под этой белой полоской – мы это точно знали – находится наш склад. Вот ведь досада, что он так легко от нас ускользнул… А до чего приятно было бы подобрать на обратном пути все, что мы разбросали на плато. Но в этот вечер я настолько устал, что не имел ни малейшего желания идти назад, одолевая 13 миль, или 24 километра, отделявших нас от склада.
– Если кто-нибудь хочет совершить такую прогулку, я буду очень ему благодарен.
Вызвались все – все как один! Да, тут за добровольцами дело не станет. Я выбрал Ханссена и Бьоланда. Они отправились налегке с пустыми санями. Это было в 5 утра. А в 3 часа дня они вернулись к палатке: Бьоланд – впереди, на лыжах, Ханссен – следом, правя санями. Да, потрудились и люди, и собаки. 42 мили, или около 80 километров, прошли с одной упряжкой Ханссен и Бьоланд за день со средней скоростью 5–6 километров в час. Они легко отыскали склад. Главной проблемой был участок с волнистым рельефом. Они подолгу следовали вдоль ложбин, ничего не видя кругом. Один гребешок сменялся другим.
– Да уж, сегодня ледник нас причесал, – заметил Бьоланд, вернувшись в лагерь.
Мы позаботились о том, чтобы к их возвращению все было готово, и в первую очередь припасли побольше воды. Воды, воды требовали у нас до и после еды. Утолив первую жажду, они перенесли свое внимание на пеммикан. Мы всячески обхаживали Бьоланда и Ханссена; одновременно все привезенное ими разложили на двое саней – и вот уже мы опять готовы в путь. Погода продолжала улучшаться, и впереди отчетливо вырисовывались горы. Вон там, как будто, Фритьоф Нансен, а это, должно быть, Дон Педро Кристоферсен… Мы засекли азимуты на случай, если снова сгустится туман.
Большинство из нас начало путаться, когда день, а когда ночь.
– Шесть часов, – отвечает кто-то на вопрос о времени.
– Точно, шесть утра, – подтверждает другой.
– Да ты что, – перебивает его первый, – сейчас вечер!
О числах и говорить нечего, хорошо еще, год помним. Только делая записи в дневниках и журналах для наблюдений, мы вспоминали день и число, а так в течение рабочего дня совсем о них забывали.
До чего же отличная погода нас ожидала, когда мы 4 января вышли из палатки. У нас уже было решено идти тогда, когда это будет сподручно, не считаясь со временем суток. Долгий отдых всем давно надоел; хватит, наотдыхались. А погода, как я сказал, была идеальная. Ясное небо, безветрие, минус 19° – ну, прямо настоящее лето. Перед выходом мы сняли с себя лишнюю одежду и сложили на сани. Лишним оказалось почти все. Сомневаюсь, чтобы наряд, в котором мы в конце концов двинулись в путь, в наших широтах сочли бы приличным! Мы посмеивались: наше счастье, что дамы еще не проникли в эту часть земного шара. Иначе вряд ли мы смогли бы щеголять в таком удобном и практичном убранстве.
Горы сегодня выделялись еще резче. Интересно было снова видеть этот район, по которому мы проходили на юг в густом тумане, в бурю и метель. Мы тогда миновали могучий хребет, не подозревая, как близок он от нас и как огромен. К счастью, на этом участке рельеф был очень спокойный. К счастью потому, что одни боги ведают, чем бы это кончилось, если бы нам пришлось в такую отвратительную погоду распутывать лабиринт трещин. Может, мы справились бы с этим, а может, и нет.
Впереди был нелегкий этап. Бойня лежала на 790 метров выше места, где мы заночевали. Мы рассчитывали вскоре встретить какую-нибудь из своих пирамидок, но нам пришлось отшагать 20 километров, прежде чем впереди вынырнула пирамидка. Мы радостно приветствовали ее. Конечно, мы знали, что идем правильно, и все-таки приятно было увидеть старого доброго знакомого.
Должно быть, солнце хорошо поработало здесь, пока мы были на юге, ибо некоторые из пирамидок совсем покосились, и большие сосульки ясно свидетельствовали о силе солнечных лучей. Пройдя около 40 километров, мы разбили лагерь около пирамидки, поставленной нами под склоном, у которого нас 26 ноября остановила пурга.
Пятница, 5 января, была для нас особенно волнующим днем. В этот день мы рассчитывали отыскать склад у Бойни. Запас отличного, свежего собачьего мяса был для нас чрезвычайно важен. И не только потому, что собаки уже научились отдавать ему предпочтение перед пеммиканом; самое главное – как замечательно оно шло им на пользу. Конечно, наш пеммикан заслуживает только хорошей оценки, лучшего мы не могли получить, но разнообразие в еде играет большую роль, мой опыт говорит, что для собак в таком долгом путешествии оно еще важнее, чем для людей. На моей памяти были случаи, когда собаки отказывались от пеммикана, вероятно, потому что он им приедался. В итоге, несмотря на обилие провианта, собаки тощали и слабели. В случаях, на которые я ссылаюсь, речь шла о пеммикане, приготовленном для людей, так что дело не в плохом качестве.
Мы начали переход рано утром, в четверть второго. Долго поспать не пришлось, мы стремились максимально использовать ясную погоду. Нам было известно по опыту, что в районе Бойни погода ненадежная. Расстояние от пирамидки до склада на Бойне мы знали по прошлому разу – 22 километра. На этом отрезке нами были поставлены только две вехи, так как мы считали, что при таком рельефе не запутаемся. Теперь мы убедились, что даже с пирамидками не так-то легко ориентироваться. Благодаря ясной погоде и острому зрению Ханссена, нам удалось отыскать обе пирамидки. Но что случилось с горами? Как я уже говорил, когда мы 21 ноября в первый раз вышли к Бойне, нам казалось, что видимость отличная. Я тогда засек наш подъем на плато между горами и тщательно записал все данные. И вот мы прошли последнюю пирамидку, приближаемся – по нашим расчетам – к Бойне, но совершенно не узнаем окружающей местности. В тот раз, 21 ноября, мы видели горы на западе и на севере, но они были далеко. Теперь весь этот сектор горизонта занят могучими горными массивами, которые словно нависают над ними. Что это значит? Наваждение? Ей-богу, в ту минуту я готов был поверить в нечистую силу. Я мог бы поклясться чем угодно, что впервые вижу этот ландшафт. Положенное число километров пройдено; судя по пирамидкам, мы должны быть на месте. Что за чудеса! В том направлении, где, по моим данным, должен был находиться наш подъем, мы видели теперь склон торчащей над плато совершенно неизвестной горы. По этому склону никак не спустишься. Только на северо-западе намечалось что-то похожее на спуск. Что-то вроде естественного понижения сбегало там к барьеру, который просматривался вдалеке. Мы остановились, чтобы обсудить ситуацию.
– Смотрите! – крикнул вдруг Ханссен. – Вон там уже кто-то проходил!
– Точно! – подхватил Вистинг. – Это же моя сломанная лыжа стоит, которую я воткнул у склада.
Так сломанная лыжа Вистинга выручила нас из неприятного положения. Хорошо, что он поставил ее там, – похвальная предусмотрительность. Мы направили в ту сторону бинокль и рядом с кучей снега, которая и была нашим складом, но которая легко могла бы ускользнуть от нашего внимания, отчетливо увидели торчавшую из снега лыжу. Окрыленные радостью, направились туда и, отшагав пять километров, вышли к складу.
Для нашего маленького отряда было настоящим праздником, когда мы удостоверились, что достигли пункта, который считали самым важным на всем обратном пути. Мы стремились сюда не столько ради провианта, сколько потому, что здесь начинался спуск с плато. Теперь, очутившись тут, мы еще больше, чем раньше, поняли, как это было необходимо. Ведь даже сейчас, точно зная по нашим записям, где берет начало спуск, мы его не видели. Казалось, плато упирается прямо в гору, никакого пути вниз нет. А компас упорно свидетельствовал, что должен быть проход, по которому мы сможем спуститься. Гора, к которой мы шли целый день, не узнавая ее, была горой Фритьофа Нансена. Надо же, как освещение преобразило местность!
Выйдя к складу, мы прежде всего взялись за собачьи туши. Нарубили большущие куски мяса и роздали их псам. Они даже слегка опешили – не привыкли получать такие порции. Три туши мы положили на сани, чтобы было чем прикармливать собак на спуске. Бойня и на сей раз приняла нас не особенно приветливо. Правда, такой бури, как в прошлый раз, не было, но свежий ветерок при температуре минус 23° после жарких дней пронизывал до костей, не располагая к тому, чтобы задерживаться тут больше, чем того требовала крайняя необходимость. Поэтому, как только собаки были накормлены и сани нагружены, мы тронулись дальше. Хотя на глаз уклон был незаметен, мы его сразу почувствовали. Сани сами ехали вниз, да с такой скоростью, что нам пришлось останавливаться и прилаживать тормоза на полозья. По мере нашего движения сплошная, по видимости, стена все больше расступалась, и наконец открылся старый, знакомый подъем. Вот и гора Уле Энгельстада, холодная, белая, – такая же, какой мы видели ее в первый раз. Огибая ее, мы очутились на том самом крутом склоне, где я по пути на юг так восхищался работой своих товарищей и собак. Теперь я смог еще лучше оценить крутизну этого подъема. Не один тормоз пришлось нам поставить, чтобы умерить бег саней. Но даже при «умеренной скорости» мы живо скатились вниз, и вот уже первый участок спуска на барьер позади. Чтобы избежать шквалов с плато, мы зашли с подветренной стороны горы Энгельстада и разбили лагерь, вполне довольные тем, что сделали за день.
Как и в прошлый раз, снег был глубокий и рыхлый, и мы не сразу подыскали подходящее место для палатки. Чувствовалось, что мы спустились на полкилометра и закрыты горами. Царило полное безветрие, и солнце пекло, как в жаркий летний день в Норвегии. Мне даже показалось, что здесь иначе дышится – как будто легче и приятнее. Но, может быть, я это только вообразил себе. В час ночи мы уже снова были в пути. Картина, которая представилась в это утро нашему взору, когда мы вышли из палатки, навсегда останется у нас в памяти. Палатка стояла в ущелье между горами Фритьофа Нансена и Уле Энгельстада. Солнце, уйдя на юг, было скрыто горой Энгельстада, поэтому наш лагерь находился в густой тени. А прямо напротив нас, блестя и переливаясь в лучах полуночного солнца, вздымала к небу свой великолепный ледяной пик гора Нансена. Ослепительно белый цвет постепенно, почти незаметно переходил в голубой, голубой – в синий, а синий все сильнее сгущался, пока не тонул в тени. В самом низу, у ледника Хейберга, гора сбрасывала фирновый покров, обнажая суровый, угрюмый склон. Гора Энгельстада лежала в тени, но над ее вершиной застыло чудесное, нежное перистое облачко, красное с золотым ободом. На склоне беспорядочно громоздились ледяные глыбы. Дальше к востоку высилась гора Дона Педро Кристоферсена, кое-где окутанная тенью, кое-где ярко освещенная. Удивительно прекрасное зрелище. А какая тишина… Словно стихии не смели посягать на это неповторимое чудо природы.
Этот район мы хорошо знали по прошлому разу, а потому шли напрямик, без обходов. Лавин было больше, чем тогда. Обвал следовал за обвалом. Дон Педро сбрасывал зимний наряд.